Лизавета плелась за матерью, понурив голову. Под ногами поскрипывал разбухший мокрый паркет, видно, только вымытый. Доски пахли кисло и неприятно. Едва девочка переступила порог института, ее поразила эта казенная вонь. Все вокруг было чужим и холодным: и эти желтые стены бесконечных темных коридоров, и широченные лестничные пролеты, поднимающиеся будто из ниоткуда и уходящие также в никуда. Пространство было огромным, пустым и неуютным, особенно после прелестной тесноты скромной усадьбы Кишинских.
Мать и дочь, семенящие за приземистой и необъятной местной служительницей, миновали распахнутую залу с высоченными сводами, вычурными хрустальными люстрами и богатыми монаршими портретами в полный рост. Затем с двух сторон их обступили колонны, белые и гладкие, точно ряды исполинских зубов с прощелинами.
Институт словно вымер. Ни детских голосов, ни топота ног. Слышалось только нестройное грустное фортепиано, заблудившееся где-то в закоулках громадного здания.
Из-за угла навстречу Кишинским вынырнула лазаретная дама, белая и рыхлая, точно расплывшееся приведение. Сестра толкала перед собой шуршащее колесиками кресло-каталку. На нем, поверх светлой простыни, сидела, свесив на бок безволосую голову, девочка в помятом коричневом платье. Стеклянные глаза ее смотрели в пустоту, чуть приоткрытый рот мокро поблескивал от слюны. Руки болезной безвольно лежали на коленях. Оно слабо сучила хрупкими пальчиками, ногти на которых были обглоданы до кровавого мяса.
Лиза ахнула и спряталась за мать. Княгиня проводила лазаретную даму встревоженным взглядом. Пепиньерка, однако, же не замедлила своего хода, будто ничего и не увидела.
– Мам… – испуганно прошептала Лиза, хватаясь за родительский рукав.
– Все хорошо, – улыбнулась княгиня и мягко погладила дочь по волосам. – Не бойся…
У Пороховицкого была не самая лучшая репутация. Однако, и цена за обучение была скромной. Большего Кишинские позволить себе не могли – состояние когда-то богатой семьи таяло день ото дня все быстрее после скоропостижной гибели ее главы. Какие там столичные Смольные, Александровские! Благо, что в этот губернский, куда в основном определялись дочери обнищавших родов да купеческие дети, повезло пристроиться.
Вскоре скромная процессия остановилась у приоткрытой двери. Невидимый пианист музицировал именно за ней. Провожатая приосанилась, оправила строгое темное платье с белой кружевной пенкой на груди, и тихонько постучала по выкрашенному коричневым косяку.
– Агата Федоровна, позволите? – несмело просунула она пухлые щеки в дверь. – Княгиня Кишинская прибыла. С дочкой.
Фортепиано тотчас смолкло. Послышался невнятный ответ директрисы. Служительница, чуть склонив голову, жестом пригласила их войти.
***
Замерев в дверях дортуара, Лизавета бегло обвела глазами ряды расстеленных и готовых к ночи стальных коек. Девочки, десяток Лизиных ровесниц,с интересом уставились на нее. Кто при этом стягивал чулочки, кто расплетал тугие косы себе, подруге, или разглаживал желтоватую наволочку.
В спину легонько подтолкнули.
– Давай, не бойся, – дородная пепиньерка обогнула девочку и указала пальцем на кровать прямо под окном. – Занимай. Твоя будет.
Лизавета, перехватив поудобнее чемоданчик, прошла мимо одноклассниц и остановилась у кованого изножья.
– Княжна Лизавета Кишинская, – негромко представила ее педагогиня. – Принимайте, не обижайте. А ты, – обратилась она к новенькой, что растерянно топталась перед ней, – не робей. Ставь быстренько вещи, раздевайся, умывайся. Ваша классная дама вот-вот вернётся.
– Merci, госпожа.
Стоило шагам служительницы стихнуть, как к Лизавете, разбирая пальчиками удивительно богатую пшеничную косу, тут же приблизилась девочка, тоненькая, будто соломинка.
– Ой, – незнакомка сжала перед собой ладошки и оглядела новенькую с головы до ног, – какая ты миленькая!
– Спасибо, – смущенно ответила Лиза, пристраивая чемодан у кровати.
– Ну правда же, девочки! Вы только взгляните. Душечка!
– Чего пристала к чэловеку? – буркнула смуглянка с черными строгими глазищами. Короткие волосы ее, вихрастые, жесткие, торчали на маковке потешным хохолком. – Она от сластей твоих пэрепуганная вся стоит.
– Ой, все бы тебе, Тамарочка, бурчать да браниться, – насупилась тростинка, вновь взглянула на Лизавету, и лицо ее тут же просияло. – Меня Софьюшка зовут. Хвощинская. Батюшка мой родненький –помещик из Рязанского уезда.
– А мы местные... – робко ответила Лиза.
– А чего ж тогда так поздно прибыла, раз своекоштная?
– Хворала я. Только ты не бойся, я уже в здравии. Доктор разрешил отбыть на учебу. Погоди, – она наклонилась к чемодану, быстро там пошарила, – вот, возьми!–Лизавета протянула девочке красивый румяный пряник, изукрашенный потеками белой сладкой глазури.– Спасибо тебе за доброту твою, за слова ласковые. Будем дружить!
– Будем, душа моя! Будем! – улыбнулась Хвощинская и приняла гостинец.
– И вы угощайтесь! У меня пряников на всех хватит, – Лиза выудила из своей поклажи бумажный похрустывающий кулек и протянула соседкам по дортуару.
Мешочек быстро прошелся по рукам и возвратился к хозяйке совершенно пустым.
– Пряники надо спрятать где, – торопливо проговорила рыжая девчонка со смешным курносым носом в конопушках. – Слыхали же, что Анна-тараканна сказала. Катерина Александровна скоро воротится.
– Достанется нам, если увидает, – подхватила похожая, медноволосая институтка. У нее были такие же веснушки, только нос не задорно смотрел вверх, а наоборот, был загнут крючком.
Тамара взглянула с тоской на надкусанную сладость и сунула ее в прикроватную тумбочку.
– Маруся с Асей правы. Увидит – отнимэт. И без обэда еще оставит.
– А что, – Лизавета присела на одеяло и стянула башмачки, – так строга эта Катерина Александровна?
Девочки вокруг сникли, на лицах их отразилась тревога и страх. Софья побледнела пуще остальных. Губы ее обесцветились и сжались в тонкую полосочку.
– Не то слово, – просипела Хвощинская.–Она за нами всего-то две недели ходит.До нее смотрела Серафима Федоровна. Ангел во плоти! А эта... Господи, спаси…
– Ай, да полноте вам, – небрежно бросила розовощекая пышка с маленькими, точно у медвежонка, глазами. – Не така уж она и страшилица. Ну, строга. А хто средь классных дам ласков к подопечным, как матушка? Да никто ж!
Лиза стянула платье и, аккуратно свернув, положила на тумбу.
– Страсти какие рассказываете, – она покачала головой и шмыгнула холодным носом. – Батюшки, – девочка покосилась на небольшую, отделанную голубоватым кафелем, печь в углу дортуара, – а чего ж стыло-то так?
– Обвыкай. Сёння еще ничего, – вздохнула пышка. – Меня Адэль кличут.
– Издалека, однако?– Лиза натянула сорочку.
– Да пряма! Вон, Тома да, сдалёка. Княжна кахетинская! Зубастый горностай наш. А я так…
Тамара, не оборачиваясь, фыркнула.
Адель, крадучись, подобралась к Лизе и зашептала ей на ухо горячо.
– А эти, – она кивнула на рыжий дуэт, – Марья и Настасья Ананьевы, да только мы их так не кличем, – толстушка прыснула. – Кнопка да кручок!
– Я, чай, слышу тебя, вяжихвостка ты эдакая! – курносая Марья запустила в Адель подушкой.
Попала метко. Пышка пошатнулась, захихикала и вернула подушку обратно хозяйке.
– Я любя, бачит Боже!
– Трэвога! – вдруг зашипела Тамара. – КатеринСанна!
Дортуар вмиг притих. Девочки замерли у своих кроватей, потупили взор. Плечи Софьи, узенькие и острые, мелко задрожали.
Лизавета тоже поднялась и робко опустила подбородок к груди, поглядывая украдкой на приоткрытую дверь.
В спальню, нет, не вошла–вплыла высоченная женщина. Ноги ее под длинным темным капотом, застегнутым под самое горло, казалось, не двигались вовсе. Лицо было болезненно желчным и острым, а глаза, выпуклые, широко расставленные, блестели лихорадочно и дико. Она остановилась, резанула взглядом по своим подопечным. Повисло странное молчание. Девочки, точно провинившиеся в чем-то, испуганно пялились себе под ноги. Классная дама же сверлила их глазами, будто ожидая некого чистосердечного признания.
Катерина Александровна подняла к лицу планшет и прочла, отчеканивая каждую букву:
– Елизавета Кишинская.
У юной княжны по спине пробежали холодные мурашки.
– Я, – Лиза сделала глубокий книксен.
Воспитательница, приблизилась, нависла и небрежно оглядела девочку.
– Почему в чулках? – выплюнула она.
– Холодно...
– Снять. В кровать – без чулок. Еще раз увижу, будешь спать стоя, – тонкие губы классной дамы скривились подковой.
Лиза тут же вперила взгляд в пол и более не смела ничего вымолвить. Сердце ее забилось в груди напуганной пташкой.
– Щетки! – скомандовала надзирательница.
Торопливое шуршание наполнило спальню. Пока девочки выстраивались в длинную вереницу, Катерина Александровна присела на край Лизиной кровати в суровом ожидании.
Первой к ней подошла Тамара. Классная дама небрежно причесала торчащие в разные стороны волосы девочки, никак не желающие лежать гладко и аккуратно. Затем кивком отправила княжну прочь и подозвала следующую подопечную.
Маленькими нелепыми шагами к педагогине приблизилась Адель, тут же протянула густую щетку и развернулась, стиснула в ладони маленький золоченый крестик, висевший на шее. Катерина Александровна грубо прошлась желтоватой щетиной по ее каштановым кудряшкам, сняла с расчески клочок спутанных волос и сунула в свой объемистый карман, небрежно нашитый на капоте.
Далее в очереди на причесывание стояла Софья. Она вся сжалась, лицо ее стало серым от испуга. Серебряная щетка затряслась у нее в руке. Когда девочка повернулась спиной к классной даме, Лиза заметила две тонкие мокрые дорожки на ее восковых щеках. Хвощинская зажмурилась, втянула голову в плечи и задержала дыхание.
Катерина Александровна оглядела ее длиннющие золотые локоны, струящиеся ниже пояса, воздела руку с расческой и рывком опустила ее в густую копну. Софья ойкнула от боли и сжала кулачки перед собой.
– Валенки! Сплошные валенки! – запричитала воспитательница. – Колтун на колтуне!
Она не расчесывала несчастную институтку. Она безжалостно драла ее прекрасные волосы, пока девочка только тоненько попискивала и корчилась от боли.
– А кто тебе виноват? Терпи! Запустила совсем!
Катерина Александровна взглянула на щетку: расческу плотно обвивала сверкающая паутинка. Дама тщательно собрала все до единой волосинки, скатала их промеж ладошек в клубок и так же сунула в свой вместительный карман.
– Иди! И начни уже ухаживать за собой по-человечески! Следующая!
Софья, лихорадочно икая и захлебываясь слезами, отошла прочь. Ее сменила рыжеволосая Марья...
После того, как пытки были окончены, а все институтки грубо вычесаны, Катерина Александровна встала, вздернув острый подбородок, переплыла дортуар и остановилась у двери в свою каморку.
– Спать, – скомандовала классная дама коротко. – Услышу хоть один звук – будете наказаны.
Она скрылась за дверью, поглаживая вспухший карман.
***
Утро началось с колокольчика. Катерина Александровна звонила въедливо, попутно гавкая на сонных институток.
Лизу после умывания ледяной водой, которую натаскали с реки дортуарные служанки, отправили в закройную. Там ее переодели в форменное платье из зеленого камлота. Ткань была тяжелой и колкой. Поверх повязали белый передник с тремя складками-оборками по подолу, а на плечи накинули такую же белую невесомую пелеринку.
Первое занятие, урок словесности, проходило в тесном и мрачном кабинете. Стены его, надоедливо-желтые, были сплошь увешаны плохонькими портретами писателей и поэтов. От середины комнаты вверх поднимались ряды зеленых скамеек с пюпитрами. На стене чернели две доски, исчерченные мелом, а перед ними за небольшим столиком расположился учитель – старик неприятной наружности. За похожим столом, чуть поодаль, у окна, сидела Катерина Александровна.
Лиза, не отрываясь, следила за классной дамой. Воспитательница замерла, глядя в одну точку, словно бы заснула с открытыми глазами. Девочка перевела взгляд на часы. Она не моргала уже семь минут. Совершенно. Сначала Лизавете подумалось, что ей показалось, но нет – наблюдения подтвердили подозрения. Веки Катерины Александровны оставались абсолютно неподвижными все это время. Может быть, и правда задремала в столь странном положении?
Лиза вновь посмотрела на Катерину Александровну и подскочила на месте от неожиданности: девочка, точно на пику, напоролась на острый взгляд классной дамы. Водянистые немигающие глаза в упор пялились на нее. Лиза пододвинулась ближе к сидевшей рядом Адель и уставилась в тетрадь.
***
Безмолвие рекреационной нарушали лишь цокот каблуков да тихий шелест девичьих голосов. Старшие, те, что звались белыми за цвет своих нарядов, заняли две единственные скамейки. Прочим только и оставалось, что работать ногами.
Классные дамы то и дело шипели на подопечных, призывая к тишине.
– Чтобы им угодить, – недовольно прошептала Софья Лизавете, идущей с ней под руку, – надо было, честное слово, родиться каменными истуканами.
– И то правда, – хихикнула княжна.
Катерина Александровна шикнула, точно ядовитая гадюка, и погрозила девочкам пальцем.
– Ох, душенька, как ж я боюсь ее...
– А чего это? – Лиза резко завернула и подвела свою спутницу к подоконнику, подальше от воспитательниц.
–Как ж она меня ненавидит. И было бы за что? Разве я шалю или смею ей перечить? Так нет же... Как пришла она к нам от кофейниц...
– Кофейниц?
– Ну, младшенькие. Вон, у них платьишки коричневые. Оттого и зовут их так. Как перевели ее, так меня изводить и взялась... Обеда меня лишала, у кровати на всю ночь ставила, а как волосы мне драла? Видела?
– Видела, – Лизавета посмотрела в окно и тяжело вздохнула.
– Страшно мне, дорогая моя, ой как страшно... – Софья обхватила себя за плечи. – А знаешь, что про нее еще рассказывали? Будто при ней кофейницы от нервов или еще бог знает, чего вереницами в лазарет попадали. А обратно-то и не все возвращались. Губила она их, понимаешь? А чай и меня теперь решит со свету сжить?
Лиза обняла дрожащую одноклассницу и тихонько сказала:
– А я тебя в обиду не дам. Буду за тобой присматривать. Гожусь я тебе в подруги?
– Еще как! Ах, monchéri... Верно, ты херувим, посланный мне с небес!
***
Лиза старалась исполнять свое обещание. Она берегла и поддерживала Софью,как могла, подкармливала сладостями, которые приносила ей матушка. Хвощинские жили далеко и с дочерью совершенно не виделись.
Катерина Александровна все больше строжилась на девочку, стыдила и ругала перед всем классом, срывала в наказание передник, не давала еды и сна. Софья истощилась, поникла, стала нервная и пугливая.
Роскошные волосы Хвощинской тоже изрядно поредели. Классная дама нещадно выдирала их по вечерам, непременно складывая в свой безобразный вздутый карман. Других девочек она, конечно, тоже не жалела. Но к Софье была особо жестока. К кануну Рождества от толстенной пшеничной косы остался жалкий крысиный хвостик.
Сочельник выдался теплым, окна в дортуаре едва изукрасились морозными узорами.
Тусклые огоньки потолочных светильников выхватывали за окнами частые хлопья снега. В спальне, как и всегда, было зябко. Печурка потрескивала, но тепла отдавала до невозможности скупо.
Стайка девочек из Лизаветиного класса поджаривала на огне кусочки черного хлеба, вероломно похищенные во время ужина. Тома, сидя на табуреточке в ногах кровати, зашивала прохудившийся чулок. Адель хрустела прикарманенным в классе кройки куском мела. Маруся чесала огненные кудри частым гребнем. Сестра ее задерживалась в классе с уроками, отчего Кнопка была сейчас кислой и пугливой.
Лиза сидела у окна и смотрела за дворником, убиравшим широкой лопатой снег с тропинок во дворе. Девочка тяжело вздохнула. Было невыносимо скучно без Софьи. Однако ж у подруженьки наконец-то приключилась радость: ее сумели навестить родители! Батюшка да матушка примчались с самой Рязани, чтобы дочка не осталась без рождественского подарка.
Внезапно дверь распахнулась, ударившись о стену, и в дортуар ворвалась запыхавшаяся, взмокшая Ася. Будто не замечая никого вокруг, Крючок пролетела по спальне, упала головой в подушки и надрывным голосом запричитала:
– Как ж так?.. Как так! Боженька святый...
Ее вмиг окружили девочки. Маруся схватила сестру за дрожащие плечи.
Ася оторвала бледное лицо от наволочки и села. Она попыталась что-то сказать, но лишь нервно, по-жабьи, икнула. Крючок была в ужасе. Глаза ее лихорадочно метались от лица к лицу, но будто не видели ничегошеньки.
– Софья!..
– Где она?! – Лиза схватила Настасью за холодные руки.
– Там она!
Крючок шумно сглотнула, заморгала быстро-быстро, собираясь с мыслями.
– Я шла из класса сейчас. Прасковья Федоровна меня отпустила только. Я проходила мимо бального, а там... Там... – она всхлипнула, подбородок ее мелко задрожал.
– Ну! Что там?! – Лиза в нетерпении дернула Настю за пальцы.
– А ну! – махнула на нее рукой Маруся, насупив тонкие брови.
– Софья там! Упала с лестницы. Прям мне под ноги! – Ася перешла на еле слышный шепот. – И лежит, не шевелится... И все платье черёмное от крови!..
– Надо помочь! – Лиза кинулась к двери, но ее сдержала Настасья.
– Упаси бог! Нельзя! Я глаза подняла, а там... Наверху лестницы той... Катерина Александровна стоит...
– Это ты што имеешь у виду? – вдруг приблизилась Адель.
– А то и имею! Это она ее видать... С лестницы-то...
Девочки в ужасе отпрянули от зареванной одноклассницы. Лиза замерла, глядя в опухшее Асино лицо.
– Столкнула? – тихо спросила она.
– А ты видела сама-то, як она это делала? – Адель утерла с губ белую кашицу. – Небось, КатеринСанна мима проходила, когда Софа спотыкнулась, а?
– А чего ж она тогда на подмогу-то не кинулась? – Крючок взглянула на нее удивленно. – Стояла, руки на перилах, вниз глядела. И такой взор у нее был... Злой... – Настя опять заикала, зашмыгала мокро носом.
– А ты сама-то чего не кинулася? – бросила пышка, скрестив на груди пухлые кукольные ручки.
– Напужалась... – Ася отпустила,наконец, Лизины пальцы и утерла кулаками влажные, покрасневшие глаза.
– Дык а она-то что? Статуй каменный? Тоже,поди,помертвела от картины такой.
– Да какая разница! – воскликнула Лиза. – Настасья, пойдем скорее к директрисе! Ты все расскажешь!
– Чего это я ей рассказать должна? – Крючок испуганно отпрянула, прижавшись к изголовью кровати.
– Что Софья в беде, что ты там Катерину Александровну видела!
– Надо – сама и иди! – девочка судорожно замотала головой.
– Это как так?
– А вот так! Я подмогу позвала. Пока бежала, белым сказала, что там приключилось. А про Катерину... Я не буду рассказывать.
– Не будешь?! – взвилась Лиза. – Ты ж сама сказала, что это она виновата!
– Верно Адель молвила. Она,поди,стороной проходила. А мне померещилось все. Чай я директрисе скажу, она рассудит неверно, а меня потом Катерина заест вовсе. Мне зачем это?
Лиза сжала кулаки.
– Малодушная! Нельзя так! Вставай!
– Не пойду! – взвизгнула Настя и пнула одноклассницу. Попала каблуком над коленом, не сильно, но чувствительно.
– Ах, ты... – махнула рукой Лиза и вылетела из дортуара.
Напротив бального шумел народ. Стайка старшеклассниц в белых платьях жалась у стены, как напуганные лебедицы. Две классные дамы отгоняли от лестницы кофейниц. Причитали пепиньерки.
Лиза пробралась сквозь толпу и обомлела: на паркете багровела большая лужа. Красные следы тянулись сверху вниз по ступеням, перила также были сплошь избрызганы кровью. «Много, как много!». Лизавета зажала рот рукой. В глазах потемнело. Девочка обмякла и осела на пол.
