Аврора
-Матушка, как вы?
Молодая монахиня держит в руках старую, покрытую старческими пятнами ладонь матери-настоятельницы. Женщина будто жует что-то, губы вяло хватают воздух. Это её последние моменты на бренной земле. Она хрипит в ответ, но Аврора не может разобрать слов.
-Матушка… - скорбно говорит девушка, прижимая к губам холодеющие руки. Старуха переводит а нее взгляд. На миг кажется, что Агата не узнает девушку, которой заменила родную мать больше десяти лет назад, но вскоре на её глазах, на миг, мелькает потухающая искра сознания.
-Аврора, девочка моя… - хрипло говорит Агата, медленно убирая руку от губ монахини и поглаживая ту по щеке, словно пытаясь утереть слезы, которых, пока ещё, нет, - не надо печалиться. Я отправляюсь к престолу, в царствие света. Тебе бы радоваться…
-Конечно… - кивает Аврора, через силу натягивая улыбку. То же делает и Агата. Она принимает удобную позу, смотрит не моргающим взглядом в свод катакомбного лазарета – белесые плитки позеленели от сырости и плесени, но Эриха, мрачного лекаря Церкви, мало это заботит.
Агата, набрав полную грудь воздуха выдыхает. Ее глаза словно перестают блестеть, на миг, но тут же наполняются слезами.
-Матушка? – Аврора сжимает руку матроны крепче, подается ближе, чтоб расслышать последний шепот.
-Там… нет света. Ничего нет, - шепот полон горечи и разочарования, а после этих слов рот Агаты остается слегка приоткрытым.
Аврора видела множество мертвецов. Она провожала в последний путь катаров и инквизиторов, горожан, детей. Никто из них не уходил с легким сердцем. Всем им приходилось расставаться с близкими, с мечтами, с любимым делом или долгом, и оставить это было очень трудно. И только Агата оставила практически всё, но ей пришлось оставить и веру.
Слова старой, мудрой женщины, воспитавшей в Авроре веру в Свет и добро разбили монахине сердце. Именно Агата не дала опустить ей руки, когда впервые девушка почувствовала себя не на своем месте. И вот теперь будто бы последний вздох матроны перечеркнул долгие годы службы, дни и часы молитв. Накрыв Агату простыней, Аврора на ватных ногах, горбясь, выходит из лазарета. Путь к келье кажется бесконечно долгим, но там ждет неудобная кровать, на которую Аврора падает, чтоб в очередной раз встретиться лицом к лицу с одолевающими её кошмарами.
В катакомбах пахнет мерзко: смесь стоячей, тухлой воды, пыли и живности дёргает за нос, как задира на улице, но Аврора давно к нему привыкла. За время службы в Церкви монахиня ни разу не пожаловалась ни на скромную еду, ни на сырость, ни на, тем паче, запах. В Писании сказано, что горе и тяготы при жизни воздадутся в посмертии, а кто она такая, чтоб оспаривать Слово Божье? Да, как и прочим, ей хотелось уюта, спокойствия, но сейчас в Норфельде совсем не те времена. Монахиням и священникам пришлось ютиться в сырых катакомбах, полных небольших комнат, в которых некогда, в до-церковные времена, хоронили горожан. Теперь же сухие мумии безбожников свалены в яму и зарыты, а их посмертную обитель занимают истинно верующие. В самых больших залах монахини оборудовали нартекс, придел, даже помещение для хора нашлось – хоть теперь поющие не находятся рядом со слушающими, эхо катакомб делают их голоса ещё более зычными, тягучими и, будто бы потусторонними.
Аврора подходит к конфессионалу – когда собор ещё не был осквернён вампирской ордой, исповедальни были настоящими произведениями искусства. Резные двери и перегородки, кроваво-красный бархат штор… теперь же это было больше похоже на собачью будку-переростка, с грязной тряпкой вместо шторы. А инквизиторы носят одеяния с серебром… нет! Никакой зависти. Аврора вечером сама накажет себя за это, хоть, в последнее время, на спине не осталось живого места.
Дверь скрипит, и женщина опускается на колено.
-Отче?
-Слушаю, дочь моя. – это, как всегда, отец Александр. Аврора доверяет ему, как никому другому. Это был первый человек в соборе, который встретил её после пострига. Монахиня верит, что он знает её лучше, чем она сама себя. Мудрость и благость этого мужчины не знает пределов. Он точно помазанник божий!
-Отче, меня волнует диавольское наваждение… - скромно говорит женщина. Даже по местным меркам она ещё молодая, всего двадцать два, но Аврора чувствует тяжесть лет. Будто в этом месте год отнимает три. Александр молчит, а значит можно продолжать.
-Я не думала, что это важно. Но… я не могу больше держать это в себе. Последние две недели меня преследует один и тот же сон. Всегда один и тот же. В нем мы находимся в нашем славном соборе…
-Да покарай, Боже, тварей, его осквернивших.
-Аминь. В соборе. Мы с сёстрами проходим обряд причастия, и на нем присутствуют все. И его Святейшество, и Инквизиторум, и все духовенство. Все мы пьём кровь Его, и вкушаем плоть… но затем… затем свечи вокруг тухнут, и я вижу, что из пролитых чаш лакают кровь черные псы. Они начинают грызться между собой, а затем и вовсе пытаются пожрать друг друга. После, они видят меня, и я начинаю бежать от них, но куда бы я не глянула, куда бы ни свернула, свора меня всегда настигает. Из ночи в ночь.
-Дщерь моя, знаешь ли ты, что это значит? Значат твои сны, что преисполнена ты благостью церкви. Осквернение собора тебя потрясло столь сильно, что до сих пор ты видишь в нем тем тварей, что отобрали у нас кров. Похвально это. Я горжусь тобой, Аврора. Путь твой благословлён, и освещается он Светом небесным. Молись усерднее, и помогай в походах против сил тьмы верным воинам церкви.
-Конечно, Отче, так и будет! – и, получив благословение, Аврора выходит, раздумывая над сказанным.
Правда, думать ей приходится не долго. Сверху хлопает дверь в катакомбы. Затем слышится стройный марш шагов нескольких человек. Как же монахиня ненавидит этот звук. В исповедальную комнату спускается инквизитор, в сопровождении своих верных катаров, и у Авроры замирает сердце. Это он.
Стройный, подтянутый как ремень, муж, с вечной небритостью. Черные, волнистые волосы зализаны назад, а в глазах горит огонёк, от которого хочется сжаться в комочек. Будто он смотрит на костёр вдалеке, и вкупе с темным цветом глаз невозможно его игнорировать. И эта ухмылка. Как же Аврора ненавидит этого надменного ублюдка.
-Инквизитор Эзра… - монахиня склоняет голову и сцепляет руки в замок, приветствуя сановника.
-О! А я как раз за тобой… - Эзра широко улыбается, приветствуя женщину, но его улыбка похожа на плотоядный оскал. Так и хочется плюнуть ему в лицо.
-В общем. Одна птичка нам нащебетала, что в городе завелась ведьма. Торгует травками, припарками, обереги всякие. Так дело не пойдёт.
-Удачной охоты, милорд…
-А? Не-не-не. Ты идёшь с нами. – Эзра грубо хватает монахиню за талию одной рукой и прижимает к себе, другой сигналя катарам, что пора выдвигаться. Аврора не спорит.
-А зачем я вам?
-Как это «зачем»? А вдруг проклятие наложит? Или тварей каких призовёт. Кто нас будет лечить?
-Праведному духу проклятия нипочём, нет в них силы… - цитирует Аврора, но Эзра больно впивается в её бок пальцами.
-Поумничай мне тут.
Вылазка «удалась». В городе и правда нашлась та самая ведьма. Ее небольшая квартира в бараках была вся увешана травами, на столе стояли склянки, наполненные отварами. Женщина клялась, что она не ведьма, а лишь травница, и ее цель – помогать людям, но не творить зла. Но тот, кто хочет помогать, истово молится, а не прибегает к тайным знаниям. Да и откуда женщине знать о свойствах трав, как не от самого Темнейшего?
Пока ее вели по улице, заломив руки, Аврора кусала губы. А что, если это правда? В мире, где не светит солнце, есть ли смысл прибегать к меньшему злу? Ответ шёл в четырёх шагах перед ней – в черном мундире с серебром и глазами, которых у человека быть не должно. На вой девушки сбегались горожане.
-Да! На костёр ведьму!
-Она от меня мужа отворожила!
-А мне дала отраву, что у меня выкидыш случился! Убийца!
-Да ты сама меня просила! Чтоб лишний рот от голода не помер! – пыталась оправдаться ведьма, но удар под ребро быстро ее заткнул.
-А откуда ты это умеешь? – выкрикнула дородная женщина из толпы, но как только инквизитор повернул в ее сторону голову, тут же бросилась наутёк.
Аврора продолжала погружаться в свои мысли. Она тоже хотела помогать, лечить, облегчать боль. Ничего другого, кроме как посвятить себя Престолу и пастве она не видела. Она выхаживала больных, помогала с лечением в лазарете, позволяла выговориться страждущим и записывала последние слова умирающих. А теперь… теперь она вместе с «гончими» Церкви гоняется за еретиками, отправляя их на пытки. Перевязывает редкие раны катаров. Изо дня в день. Того ли она хотела?
-Отче, вы тут?
На следующий день Аврора снова на коленях в исповедальне. Ее руки слегка тряслись, и этот тремор было не унять чеками. Снова за тряпкой отец Александр, готовый помочь и выслушать.
-Снова меня преследует сон. Эти псы… адские гончие?
-С чего ты взяла?
-Их глаза сияют алым. А из пастей тычет пена. Они все безумны, жаждут крови и плоти, и, я сама не знаю откуда, но знаю, голод их неутолим.
-Этот голод, дитя – вампирово проклятье. Они тоже вечно голодны до мук, страданий и крови. Это все образы того жуткого дня до сих пор тебя преследуют. Молитвы и божья помощь, вот в чем спасение.
-Но почему сейчас? Мы больше пяти лет ютимся в катакомбах, столько времени прошло… а сны появились только сейчас?
-Дочь моя, замысел Престола человеку неведом. Если на твоём пути испытания, значит – таков твой путь. Или ты сомневаешься в церкви?
- Нет, Отче, нет! – Аврора говорит это искренне. Вера ее крепка. Во всяком случае Аврора сама себе об этом напоминает.
Уже после исповеди, Аврора идёт замаливать грехи в свою келью. Путь в неё лежит через мрачные, полные паутины и вони коридоры катакомб, но, что хуже, через казематы.
Монахиня освещает себе путь факелом, погруженная в раздумья, пытаясь отвлечься от запаха и стонов узников. Вот, среагировав на свет, подаёт голос фермер с предместий. Слова его разобрать трудно. Наверное, у него разбиты губы. «Скажите им, я невиновен», - удаётся разобрать Авроре. Да что она может? Кто будет ее слушать? Да и не ей решать. Вот слышится мольба горожанина. Он просит воды напоследок. Он уже понял, что ждёт его. За одной из дверей слышатся всхлипы. Это вчерашняя ведьма.
-Сестра, выслушаете исповедь?
Аврора замирает. В таком она отказать не может и садится на сырой пол, прислоняется спиной к дубовой, окованной двери.
-Я тут.
-Я… хочу сознаться. Я хотела помогать людям. Хотела, чтоб в тяжёлое время, им было к кому прийти, кто поможет, не смотря на правила города и церкви. Я виновата, сестра, в том, что была через чур добра. Добра к предателям, лицемерам и подонкам.
-Это признание в колдовстве?
-Нет. Просто хочу поговорить с кем-то, кто меня понимает.
Аврора громко проглатывает комок в горле, и из каземата слышится смешок.
-О том и речь. Это – религия добра и Света? Завтра меня сожгут, и все будут ликовать. Это будет маленький праздник, и все, кому я помогла, будут там. Те, кто не лишился ноги из-за припарки, те, чьи дети до сих пор живы благодаря моим микстурам. Свет твоей веры – это костры, на которых горят люди.
-Это ересь, - Аврора вскакивает на ноги, пылая праведным гневом, - я не намерена это выслушивать!
-А я уже все сказала.
Быстрым шагом монахиня возвращается в келью, сбрасывает с себя робу и рубаху, берет шестихвостку и, встав на колени перед Символом Веры начинает стегать себя по лопаткам, молясь, как никогда прежде. Слова ведьмы затронули ее зерно сомнений, посаженное инквизиторами и удобренное последними словами Агаты. После вечерней молитвы, Аврора ложится спать, зная, что ей снова предстоит сразиться со сворой. Но сегодня она засыпает, полная решимости.
Снова причастие, и снова все, кого она знает, обращается голодными псами. Но теперь монахиня не бежит. Она стоит и смотрит на черную свору, которая, окружив женщину, не подходит. Скалится, пускает пену, лает, но не подходит. Свора знает, что если напасть, то теперь она не побежит. Что теперь женщина даст сдачи. Даже во сне монахиня чувствует рвение, и хочет побороть тьму силой бога. Она поднимает руки к груди, но не находит символа Престола. А вот у каждого из псов он висит на шее вместо ошейника. Что?
Едва заметив это, Аврора просыпается. Теперь ей все ясно. Она одевает рясу, но обрывает ее по колено. Больше ей не нужны ни платки, ни белый воротничок. Лишь шестихвостка, символ веры и кадило: первые вещи, которые она получила при постриге. В кадиле женщина разжигает угли, и те начинают сиять чистым, жёлтым светом, но куда более слабым, чем факел. Хватит, чтоб осветить путь.
Как вор монахиня прокрадывается к казематам, искусно сделанным символом, кое-как открывает замок на двери у ведьмы.
-Ты тут? – спрашивает Аврора и проходит внутрь. Девушка все еще там. Избитая, истерзанная. На ее коже вырезаны ножом оскорбления, а на бёдрах остались белёсые следы совсем нецерковных дел. Лицо девушки опухло от слез. Монахиня и раньше не любила пыточных дел мастера Вивьена, но сейчас…
-Уходим. Только тихо.
Девушка отвечает ей всхлипами, кое-как надевает рваную одежду. Вдвоём они задерживаются ещё на несколько минут, открывая двери и отпуская узников: из колодок они освобождают здоровяка Френка. Мужчина весь иссечён плетьми, лишился глаза и ослаб без воды – его морили жаждой. Сжигать такую тушу, видимо, очень тяжело. С ними же уходит фермер, представившийся Эрихом, на складе которого было обнаружено плесневелое зерно, что «явно намекает на злодейский умысел». Последний в компании беглецов – библиотекарь Инкрис Браун. Он имел неосторожность учить детей грамоте. Не иначе, чтоб те читали бесовские книжки.
Каждый рассказавший свою историю раскаляет в груди Авроры сердце. Это – не то, зачем она постриглась в монахини. Это – не Свет. И если его нет тут, она будет искать его где-то ещё.
-Куда теперь? – Френк, выпивший, наверное, ведро воды, посвежел и взбодрился. Даже вооружился цепью, которой, как поводком, был прикован библиотекарь к стене
-Катакомбы ведут к лесному озеру, но надо не заплутать. Тут настоящий лабиринт.
-А ты знаешь, куда идти? – недоверчиво спрашивает девушка. Она представилась Минервой.
-Знаю, - лжёт ей Аврора.
Беглецы пускаются наутёк в тесных коридорах. Впереди идёт монахиня, держа перед собой кадило с углями. Его света хватает, чтоб не биться о стены и низкие потолки. Идущие сзади, как мотыльки, следуют за ним.
Поворот влево, затем вправо, на следующей развилке снова вправо. Потом дважды не сворачивать.
Путь долгий и трудный, дорога петляет, но Аврора не хочет признать, что она заплутала. Еще поворот, и монахиня встречается с отцом Александром.
-Дитя, что ты тут... – священник не договаривает. Он видит за ее спиной беглецов.
-Ах ты мелкая сука! – рявкает он и бьет окованным железом факелом по трубе, так неудачно для монахини находящейся рядом с ним. Звон проносится по всем катакомбам, и на набат начинают сбегаться катары.
-Бежим! – выпаливает Аврора и наотмашь бьет священника кадилом. Угли попадают на отросшие бороду и волосы мужчины, и те вспыхивают, а сам Александр начинает визжать, словно маякуя, куда бежать катарам. Беглецы уже хотят бросится куда глаза глядят, но библиотекарь вдруг останавливает их.
-Вдоль трубы!
-Что? – почти хором спрашивают узники, и библиотекарь трогает трубу рукой. Она влажная и холодная.
-Труба. По ней вода течет. По ней пойдем! - перекрикивая визжащего священника поясняет старик.
На том и соглашаются. Теперь не надо красться, и вся пятерка бежит наутек, забрав Александров факел.
Пробираться приходится с боем – прямо как в снах, куда бы Аврора не свернула, какую бы дверь не открыла, везде она встречает церковников, смотрящих на нее с ненавистью и желанием убить, но, за все эти ночи женщина привыкла к этому, и теперь готова биться. Благо, теперь она не одна.
Вооруженный сначала факелом, а затем и кистнем одного из катаров, Френк вызывается всех защищать. У него давние претензии к Церкви и мясник не сдерживается. Трещат кости, ломаются суставы, катакомбы сотрясает вой поверженных катаров. Удар у Френка мощный, тяжелый, не даром мясник. Аврора тоже не стесняется орудовать кадилом и плетью с крюками. Ее черные одеяния в свете факела вскоре начинают блестеть от пролитой крови.
Снова бегство, снова группы врагов. Даже удивительно, сколько в катакомбах человек. Хорошо, что коридоры достаточно узкие, чтоб численное превосходство не играло роли.
Им удается оторваться. Вонь сменяется влажным запахом сырой воды, а значит они близко. Катаров стало меньше, но их крики все еще слышны за спиной. Поворот, развилка. Беглецы тяжело дышат, Френк еле держит факел, отдав кистень фермеру, но тот скорее попадет им по себе, нежели кому-то навредит. Старик библиотекарь и подавно.
За последним поворотом они встречают последнего противника. Это катар. Парнишка лет шестнадцати. На вытянутых, трясущихся руках он держит кортик. Ему страшно, но он готов сражаться с ересью. Ради Церкви и своего города.
-Не пущу, - сквозь стиснутые зубы рычит паренек, и Минерва выходит ему навстречу. Она сбрасывает рваную рубаху, оголяя изрезанное похотливыми оскорблениями тело. Сбрасывает юбку, и начав делать шаг навстречу катару, заканчивает за спиной парня. Ее рука проскальзывает в вырез робы, и мальчишка замирает, а сама девушка шепчет ему на ухо:
-Как нам выйти отсюда?
-Иди к черту, ведьма… - иссушенными от горячего дыхания губами говорит парень. О, это была ошибка. Ведьма разворачивает его лицом к себе, касается лбом его лба и заглядывает ему в глаза. Этот взгляд он никогда уже не забудет.
-Я-то пойду, потому что послал. Пойду, покой заберу, сон украду. А ты за мной сам приползешь! — с придыханием говорит ведьма, и парень падает перед ней на колени, ластясь к ее ладоням щеками.
-Так как мне выйти?
-Прямо, потом направо, и прямо до конца. Где я тебя найду?
-Только во снах, милый, - елейно отвечает Минерва, толкая паренька в сторону. Его глаза закатываются, и он падает без сознания, как мешок.
-Так ты в самом деле ведьма!? – выпаливает ошарашенная Аврора.
-А что это меняет?! Меньшее зло, помнишь? – флегматично отвечает ведьма словами из мыслей монахини, напяливая тряпки обратно. Она знает, что потратила кредит доверия монашки.
-Ничего.
Спустя сказанный катаром маршрут пятеро беглецов выбегают к берегу озера. На улице безлунная ночь, а огни Норфельда горят вдалеке. Их все равно видно сквозь деревья.
-И что дальше? – восстанавливая дыхание спрашивает библиотекарь. Он тяжело падает на задницу, будто погоня закончилась. Но она только началась.
-Бороться. – коротко бросает Аврора. Ее сердце пылает неугасающим пламенем.
Она шла в Церковь на поиски Света, но сейчас, став еретиком, преданная анафеме, она как никогда чувствует с ним единство.
Аврора и ее новоявленные спутники сразу же бросились в бегство. Звуки погони доносились из катакомб громко и отчетливо, и не утихали за спинами беглецов еще долго. Угли в курильнице бывшей монахини не затухали – неведомая сила не давала им почернеть и остыть, но света не хватало, чтоб разогнать тягучий лесной мрак. Единственное, на что он годился – не потеряться в чаще, полной острых веток и волчьего воя, заставляющего, казалось, дрожать от страха саму душу еретиков. То и дело в темноте Френк видел пристальный волчий взгляд, но каждый раз поднимая шум и готовясь к, возможно, последней обороне, замечал, что принял за голодные глаза безобидных светлячков.
К счастью, когда беглецы вышли на дорогу, уже светало, а звуков погони за спиной не было слышно.
-И где мы? – озираясь спросила Минерва. Вид вокруг был, мягко говоря, удручающий.
В предрассветных сумерках эта необитаемая местность выглядела еще более уныло, нежели днем. Бесплодные, грязно-желтые поля с виднеющимся на горизонте Норфельдом создают атмосферу враждебности, угрюмости, отторжения самим местом человека. Узкая, пыльная дорога, окаймленная где-то порушенной каменной оградой, покрытой желтым лишайником и поросшим шиповником ведет в далекую деревню у самой опушки леса, из которого деревья тянут лишенные листьев ветки-руки. Карканье кружащего над полями воронья, что не боится расставленных повсюду бесполезных пугал лишь дополняет картину царящей в этом месте тоски и уныния.
-Я думаю, не далеко от Крешета, - задумчиво почесывая подбородок отвечает ведьме Эрих, разглядывая чахлые поля, - я бывал там пару раз. Местечко сомнительное, но…
-Но что? – Аврора, наконец, вытряхнула угли из кадила и сейчас завязывала волосы в тугую косу. Цвету ее прядей могла бы позавидовать любая рожь в окрестностях Норфельда.
-Я слышал, что раньше там был дом местных баронов или кого-то еще. Сейчас она стоит заброшенная, уже много лет как, и туда раньше только детишки бегали, а сейчас, думаю, вообще никто не ходит.
-Знаешь, где это?
-Можем поспрашивать.
-Я знаю, - спустя долгое время наконец подает голос Игнис. Старик словами особо не разбрасывается, и кажется, что каждое слово, особенно после погони не просто дается ему с трудом, но и в целом отбирает последние минуты жизни старого библиотекаря, - я застал свадьбу последних владельцев.
-Тогда решено. Спрячемся там, пока все не уляжется. И будьте начеку. Увидите кого на дороге – сразу же прячемся в лесу, - Аврора переводит взгляд с одного на другого спутника и, убедившись, что все согласны, первой двинулась в сторону деревни.
Когда они пришли, деревня казалась пустой – на пыльных улицах никого не было, и можно было бы решить, что деревня вымерла, если бы не стройный, знакомый до боли хор голосов из церкви неподалеку. Тем даже лучше. В поисках указательного столба еретики прогуливаются между маленькими, одноэтажными домиками, пока не встречают жителя Крешета. Это юноша, которому на вид лет двадцать. Он невероятно худой, будто в жизни не ел ничего кроме хлеба и воды, голый по пояс. Он напевает что-то себе под нос, бубнит, и в этом, кажется, даже можно услышать какую-то мелодию, под которую он делает странные движения. Крутит руками, вертится волчком будто пытается отмахнуться от роя пчел. И до странников ему нет дела.
-Жуткое зрелище… - проходя мимо парня говорит Минерва Авроре, и та лишь кивает в ответ. Не гоже обсуждать юродивых. Неподалеку еретики находят столп с указателями и уже от него двигаются по направлению к усадьбе. Дорога сменяется еле заметной тропинкой, которой уже много лет никто не ходил. Тропинка привела еретиков сначала в лес, а после в место, которое можно было бы даже назвать красивым – не смотря на осень, вокруг покосившейся, неухоженной усадьбы вовсю цвели вишни. Очень странные вишни.
Цветы на них были кроваво-красного цвета, и опадая они покрывали ковром всë вокруг. Можно было бы подумать, что тут – место кровавой бойни. Корни вылезли из земли разломав каменную дорожку к дому, а земля была на удивление болотистая, мягкая, сочащаяся бурым соком, будто приходится идти по некогда живой плоти. Хотя «некогда живой» можно назвать практически что угодно в этом проклятом богом месте.
Внутри усадьба была пыльная, давно никем не ухоженная. Доски пола разбухли и стали торчать и скрипеть. На стенах висели пустые рамки – когда-то тут были картины, но либо дом разграбили, либо жильцы, покидая мрачное место, забрали всë с собой. В гостиной, проломив потолок выросла еще одна вишня. Еë ствол был особенно толстый, отличающийся от тех, что на улице. Роняя лепестки, те оставляли красные следы на стенах, оставшейся мебели и полу, подобно каплям брызжущей крови.
-А мне тут нравится, знаете, - с легкой улыбкой говорит Минерва, садясь на диван, тут же выдыхающий пары пыли.
-Да, мне тоже. Есть в этом что-то… - начинает было Френк, растирая один из цветков между пальцами.
-Что-то напоминающее о былом, да? – перебивает Аврора.
-Ага.
-За нами следили? – прерывает непринужденную обстановку Эрих. По нему видно, что фермеру не по себе от этого места.
Юстас
В нескольких километрах от озера, в маленькой деревеньке Крешет, в это самое время просыпается Юстас. Уже не молодой фермер страдает от ночных кошмаров, и вся его жизнь превратилась в бесконечный, нескончаемый ужас и серость. Трое детей, сварливая жена, худеющий скот. И это не говоря о бесконечных тучах, вое оборотней в лесах, от которого волосы встают дыбом и вечном ощущении чьего-то взгляда на спине.
В этот раз он вскакивает, но уже без вскриков, как было раньше. Он снова побывал в «том-самом-месте». Бесконечный хвойный лес, словно нарисованный черной тушью на грязном холсте и сияющая белая дверь посреди него. Дверь заперта, и замок на ней – хитроумная головоломка, которую Юстасу не удается решить. В лесу он не один – его окружают странные звери, которые раньше отталкивали, но нынче фермер привык к ним.
По левую руку от Юстаса всегда стоит олень. Он ходит на задних лапах, но неловко, будто цирковой зверь, которого заставляет злая воля дрессировщика. Олень одет в домотканую одежду, такую же, как носят жители Крешета. По правую руку наблюдает за потугами решить головоломку жаба исполинских размеров – она, даже лежа на сочащемся гноем брюхе выше рослого Юстаса. То и дело из глотки жабы раздается странный звук, похожий на кашель тяжелобольного. И третий спутник фермера – тысячекрылый ворон, что сидит на двери и зорко смотрит за каждым действием Юстаса. Он не произносит ни звука, но Юстас знает, что ворон – самопровозглашенное воплощение мудрости и лжи, знаний и фантазий. Ворох крыльев и перьев скрывает вороново тело, но изредка ворон тянет к Юстасу две похожие на человеческие руки, но слишком худые, тонкие, со вздутыми венами и старческими пятнами на пергаментно-белой коже. В этот раз он почти коснулся волос Юстаса, но фермер отпрянул от него, начал падать и провалился в темное Нигде, похожее на ночное небо, от чего и проснулся.
Тяжело дыша Юстас оглянулся, но не увидел супруги, что должна была спать рядом. Тихими шагами фермер отправился на ее поиски, и нашел ее в комнате дочери – малышка пяти лет спала, а Клаудия пела ей колыбельную. Дочь Юстаса, Марго, тоже часто просыпалась по ночам.
- Тихо, малышка, спи-засыпай,
Ждет тебя чудный, сказочный край
Он полон чудес, добрых, радостных звуков
А здесь тебя ждет только смерть и разлука
Вой волчий, леса темного жуть
Ветки малышку в глубь унесут
Мать не найдет, никогда не забудет
Пока кости девочки грызть волки будут…
-Ты с ума сошла? – прерывает колыбельную Юстас и женщина вздрагивает. Однако, вместо ответа она начинает шипеть на мужа.
-Это старая колыбельная, мне еще мать ее пела! – шепотом рявкает она и отворачивается к спящей дочери, всем видом показывая, что разговор окончен.
Утром Юстас перед ежедневным походом в церковь занялся хозяйством. Надо многое успеть, прежде чем потратить пару часов впустую: ни молитвы, ни свечи не помогают вырастить рожь и пшено. Он доит козу, а после выпускает из хлева овец. Они медленным шагом бредут в полу-пустые поля, стараясь не создавать давку. Приучены, что если ломиться в ворота получат по хребту палкой. Следить за овцами Юстас отправляет младшего сына, Томаса. Пока Клаудия с дочкой занимаются кухней, Юстас раздает еще двум своим сыновьям задания: Жан отправляется в поле, собрать урожай тыкв, а Гансу достается смазать петли на тачках и телегах.
Стоит только отправит мальчишек на работу, как раздается громкий колокольный звон. Начинается служба и Юстас с Клаудией отправляются в церковь, стоящую на опушке леса, неподалеку от деревни. С Крешета собираются селяне. Они медленно бредут, делая небольшие шажки, а у самой церкви останавливаются, собираются в очередь, чтоб не создать давку. Словно получат по хребту за это.
Внутри пахнет благовониями, воском и сыростью. Иконы ангелов нарисованы на стенах, смотрят на паству, будто провожают взглядом. Это чувство никогда не нравилось Юстасу – странное внимание существ, которых иначе как чудовищами не назвать: множество глаз, собранных в кольца, ужасные, клыкастые рты. Тел не видно за нагромождением символов и букв, которые должны означать имена ангелов, но для Юстаса это лишь больная фантазия.
Начинается проповедь. Священник в тысячный раз уповает на Престол и Спасителя, что должен прийти и закончить эти ужасные дни, но… страдание есть благо для всякого. В этой части Юстас всегда хочет встать и уйти. Жизнь дана чтобы страдать? Это же бред! Нужно жить эту жизнь, а не бояться наказания после нее. Всë то, что священник называет грехом всегда манило Юстаса. Разве это не свобода и счастье? Делать только то, что тебе хочется. Получать удовольствие. Брать от жизни всë.
Этими мыслями Юстас никогда ни с кем не делился. Вокруг лишь фанатики, и за такие слова он тут же окажется на костре. Что за бог создал в мир, в котором счастье и наслаждение караются смертью? Взгляд Юстаса бегает по прихожанам. Они во все уши слушают глухой голос святоши, пожирают его взглядом. Особенно его заботит Керстин. От этой страшной женщины никому не по себе. Выглядящая старой не по годам женщина во время службы предается каком-то религиозному зверству. Она истошно кричит псалмы, первая падает на колени перед священником, а порой и бьется, как в горячке, читая молитвы. Целует иконы и от всех требует того же, но священник лишь поддерживает ее истовый фанатизм. Прочие Крешетцы сторонятся Керстин, но мало отличаются от нее. Кроме одной девушки. Она на каждую фразу закатывает глаза, видно, что ей, как и Юстасу не терпится уйти. И правда, стоит священнику наконец попрощаться с односельчанами, она вскакивает на ноги и ловко лавируя между стариками вылетает из пропахшего ладаном места. Юстас провожает ее взглядом, но не успевает догнать. Он видит, как она буквально растворяется в темноте чащи.
