Серия «ЗОЯ»

- Все равно какого святого, но она должна быть, иначе ничего не получится, - сказала она, наотрез отказавшись объяснять, зачем нужны мощи.

Отец Серафим схватился за голову и пропал на пару недель, а когда появился, осунувшийся, с красными глазами, то предъявил золоченую шкатулку с мумифицированным пальцем.

- Я попаду в ад за это, – устало сказал он старухе. – Это палец Серафима Саровского, и даже не спрашивайте, как я его достал.

Готовились к походу в Пажити основательно. Отец Серафим дал наказ пономарю Пете незаметно подменить чертову икону, когда Зоя ее выпустит, и предъявить ту, с Николаем-Чудотворцем, которую запрятал на полати Виталий. Коля наврал Нине, что уходит в ночной караул, но прощался с ней так, будто собирался на войну, и она удивленно захлопала глазами, когда он сжал ее в объятиях, долго вдыхая ее запах, уткнувшись во впадинку за ухом. Зашел Коля и к Иван Иванычу, пространно намекнув, чтоб приглядывал за женой «ежели чего».

***

Тишина, холод и отблеск снега под светом фонарика сливались на кладбище в отстраненную гармонию; с берез неслышно сыпалось крошево инея, где-то далеко прогудела машина. Вера Игнатьевна ежилась в пальто с облезлым воротником, и, пока Коля с фонариком искал первую могилу, лязгая зубами, рассказывала:

- Кроули пишет, что они не должны обнаружить наше присутствие, пока талисман со мной. Поэтому вы должны держаться ко мне как можно ближе.

Они обошли могилы, указанные в записной книжке Агнессы: Коля долбил лопатой мерзлую землю, а Серафим сыпал в ямки пшено, придерживая под полушубком икону Серафима Саровского. Когда они закопали последнюю ямку, священник спросил:

- И что теперь?

На кладбище ничего не изменилось – те же пышные навалы снега, торчащие кресты и пятиконечные звезды на пирамидках.

- Вот оно! – воскликнула Вера и указала на трещину, на их глазах прорезавшую слой снега около последней могилы.

Трещина увеличивалась, обнажая землю с мертвой примятой травой и листьями. Старуха аккуратно ступила в этот прогал, и он расширился, убегая в темноту кладбища. Чем дальше они шли, тем шире становилась тропинка, и вскоре Коля увидел, что над кладбищем поднимается мутный розовый рассвет; снега почти не было. Красноватый свет осветил уходящее за горизонт поле, усеянное камнями всех размеров – от огромных валунов до крошева небольших голышей. Там и сям полотно бесплодной земли нарушали разрытые прямоугольные провалы. Коля опасливо приблизился к одному, заглянул, вытянув шею: на дне неглубокой ямы бессмысленно хлопала глазами девушка с белесо-фиолетовой кожей и желтыми волосами, свалявшимися в паклю. Она силилась что-то сказать, натягивая жилы на шее, но все что у нее получалось, это умоляюще смотреть на людей, заглянувших в ее могилу.

- Пойдемте, – сурово сказала Вера и дернула Колю за локоть.

- Может, ей можно помочь?

- Нельзя, - отрезала Вера. - Смотрите…

Она ткнула пальцем вдаль, и Коля увидел, как один из валунов дрогнул и развернулся – на них смотрела огромная тварь с глазами-плошками и длинным безгубым ртом, растянувшимся от уха до уха. Валун размером с пару автомобилей оказался ее необъятным брюхом, которое она с хрипами и вздохами потащила за собой по земле. Отец Серафим охнул и попятился.

- Не бойтесь, для нас они не опасны, – успокоила его старуха, но отступила от могилы на несколько шагов.

Достигнув могилы, существо с трудом встало на колени и потянулось к девушке, чьи глаза наполнились слезами и ужасом. Вытянув ее из ямы, тварь со стоном наслаждения разинула рот, полный тупых коротких зубов, и одним махом откусило ей половину головы.

- Пойдемте, - снова повторила Вера. – Нечего на них смотреть. Это потерянные души.

- Кто? Девушка или этот жирный урод? – спросил Коля.

- Оба. Жирдяй – тот, кто при жизни жил только наслаждениями, закостенел в плотских удовольствиях, лишил себя хоть какого-то устремления духа. Девушка не так давно умерла и оказалась в Запредельных Пажитях. Когда он ее сожрет, она станет частью его, частью ненасытной утробы, и его желание жрать только увеличится. Они обречены таскаться по этой бесплодной пустыне бесконечность, до второго пришествия Христа.

- А потом? – подал голос заинтересованный священник.

- Могут попросить милости и прощения, как я понимаю. Преступлений против других людей они не совершали, так что, может, и выпросят.

Коля окинул взглядом поле и увидел другую тварь с еще более огромным брюхом. Она еле двигалась, с трудом волоча свой живот и увязая ножищами в мягкой жирной земле.

Вера уверенно шла, ловко обходя камни, и священник еле поспевал за ней, придерживая свою икону. Впереди показалась покосившаяся церквушка, и Коля испытал даже что-то вроде разочарования – она выглядела как обычная сельская полузаброшенная церковь, а не так, как по его представлениям, должен был выглядеть храм Сатаны. Скособоченная колокольня из потемневших досок, заколоченные окна выглядели убого, а не пугающе.

- Это именно она? – с сомнением спросил он Веру.

- Определенно она, – довольно кивнула старуха.

Вера толкнула дверь, осторожно заглянула, и Коля подумал, что это неправильно – старуха вела их, мужчин, за собой, будто оберегая и защищая. Он сунулся вперед и вошел в притвор, услышал, как сзади ахнул отец Серафим. Вместо небольшого притвора и зальчика церквушка явила внутри бесконечное пространство: крутые стены, похожие на скальные склоны, уходили вверх на десятки метров, иконостаса и алтарной зоны вовсе не было видно – зал уходил в необозримую перспективу вперед, терялся в тонкой легкой дымке. Церковь была заполнена неподвижными фигурами, словно отлитыми из цемента: стариками и старухами, юными девушками и статными парнями, зрелыми женщинами и подростками, Колин взгляд выхватил даже фигурку девочки лет десяти. Одеяния их принадлежали разным эпохам – кто-то был одет в кафтан и молодецкие сапоги с загнутыми носами, на ком-то сидел ладный пиджак с широкими плечами, на одной девушке Коля увидел пышное бальное платье и крошечные розы, венчавшие голову. Они двинулись вперед, и отец Серафим спросил громким шепотом:

- Это его паства?

- Да. Они молятся ему, - ответила старуха.

- И этот? – Коля кивнул на полуголого губастого африканца в юбке из мягкой струящейся травы. – Он может и о христианстве-то ничего не знал.

- А и не надо знать. Поклонение злу – вещь вне времени и вне расы, вне культуры и вне эпохи.

В стенах, уходящих ввысь, зияли узкие провалы- щели, из темноты которых змеились красные кривые вены, спускаясь к дощатому полу, врастая в него влажными язвами. По желтой вздувшейся штукатурке сочилась бурая влага, капала там и сям гулким звуком, умноженным высокими сводами.

- А где иконостас? – Серафим встал на цыпочки и покрутил головой.

- Вы его не увидите и не найдете в одиночку, - сказала Вера. – Мы никогда не достигнем противоположного конца без проводника. Нам нужен проводник.

- И где его взять?

- А вот прямо тут и возьмем. Давайте свою кость, - протянула она раскрытую ладонь Серафиму.

Тот отдал ей футляр с мощами Серафима Саровского и старуха кивнула Коле:

- Ну, давай парень, выбирай.

- Что выбирать?

- Того, кто будет нашим проводником. Выбери любого из его паствы.

Коля пожал плечами, осмотрелся и ткнул пальцем в женщину средних лет с пухлым, но довольно привлекательным лицом. Одетая в пышное платье и чепец с лентами, она сжимала в одной руке плетку, другую держала у лица.

Вера оттянула ей нижнюю челюсть и засунула ему в рот ссохшийся палец, протолкнула подальше в горло. Женщина шумно выдохнула, открыла глаза и уставилась на старуху полным ужаса взглядом, серая пыль посыпалась с ее щек. Вера медленно и раздельно спросила:

- Как тебя зовут?

Женщина помотала головой, пытаясь стряхнуть пальцы старухи с подбородка, но та только сильнее сжала их и повторила:

- Как зовут? Как тебя зовут?!

- Дарья… - непослушными губами выговорила наконец она. – Дарья Салтыкова.

- Это же Салтычиха, помещица! – воскликнул Коля. – Она крестьян мучила, нам в школе рассказывала.

Салтыкова отряхнула руки и лицо от белого порошка, круглыми изумленными глазами обвела церковь.

- Меня помиловали?

- И не думай даже, - отрезала старуха. – Отбудешь, тут, сударыня, всю свою уготованную вечность и еще немножко. Веди нас, Дарья, к иконостасу.

Салтычиха сделала шаг назад, оступилась, упала. Споро подскочив, она бросилась вон, направившись к двери. Коля было кинулся за ней, но Вера Игнатьевна схватила его за руку:

- Далеко не уйдет.

Салтычиха преодолела несколько метров и будто впечталась с размаху в невидимую стену, снова упала и расплакалась. Вера укоризненно покачала головой:

- Ты, матушка, похоже, совсем из ума выжила, покуда в каменном мешке сидела! Твой хозяин поблажек не дает.

Она подошла к помещице, вытащила из-за ворота монетку и приложила ее к щеке Салтыковой. Раздалось шипение, помещица завизжала.

- Веди, сволочь! – крикнула старуха и тряханула Салтычиху за шиворот. – Иначе я тебе ее сейчас в рот затолкаю, изнутри сгоришь!

Помещица, всхлипывая, двинулась вперед, не забыв, тем не менее, жеманно приподнять юбку; троица двинулась следом. Салтыкова чертила странную траекторию - делала несколько шагов вперед, отступала, потом вела влево, снова сдавала назад. Коле казалось, что они топтались на месте, петляя по церкви, но Вера Игнатьевна с решительным лицом без тени сомнений шла за помещицей, и он успокоился. Пробираясь между неподвижных фигур, Коля увидел, как из стены, из устья, обрамленного алыми наростами, выпал человек головой вперед. Мужчина в строгом пиджаке и брюках со складками ударился о дощатый склизкий пол, с кряхтеньем встал, дико озираясь по сторонам, несмело позвал:

- Эй… Кто-нибудь!

- Черт! – воскликнула Вера, присела, спрятавшись за ноги одной из фигур.

Она дернула Салтычиху за платье и та бухнулась на колени, Коля и отец Серафим пригнулись, следуя примеру старухи. Мужчина в хорошем костюме, загребая ногами, сделал несколько неверных шагов, и тут же в глубине частокола серых ног, будто измазанных в цементе, мелькнула большая темная тень. Мужчина остановился, присмотрелся и вдруг визгливо закричал – на него шла тварь, составленная из двух половинок. Одно обнаженное человеческое тело было примотано к другому лицом к лицу, плоть наливалась синюшно-багровыми трупными пятнами, тела жидко плавилась гнилью и гноем в местах соприкосновения. Тварь роняла брызги личинок, шустро перебирая четырьмя ногами.

- Привратник… – злорадно сказала Салтычиха.

- Тссс… - одернула ее Вера. – Он и тебя сейчас обработает, будешь болтать!

Мужчина рванулся было с места, но запнулся о кучу алых наростов на полу, упал, перевернулся на четвереньки и шустро пополз. Тварь настигла жертву, одна из половинок завела руки за спину, хрустнув плечевыми суставами, приподняла его, отчаянно верещащего. Другая половинка посмотрела на него сгнившими провалами глаз и засунула ему в рот одну руку, палец другой – в ухо. Мужчина захлебнулся воплем, и вдруг лицо его стало недвижимым и спокойным, он выпрямился как струна и застыл. Тварь поставила его на пол, и тут же новообращенный покрылся серой пылью, будто изморозью, пополнив бесчисленную паству нечистого еще на одного.

- Охренеть… - тихо произнес Коля.

Отец Серафим не смотрел, он быстро шевелил губами, творя молитву. Они посидели еще пару минут, ожидая пока тварь растворится бесплотной тенью среди этих живых изваяний.

- Вот ведь как, даже дьявол не так изобретателен, как люди, – усмехнулась Вера, вставая.

- То есть? – спросил Коля.

- Это же старая казнь «брак с мертвецом» – живого человека привязывали к трупу, ткани начинали преть и гнить от соприкосновения с мертвым телом, и приговоренный умирал долго и мучительно. Изощренно, не находите? Сам Сатана в восторге, – хмыкнула она.

Коля шел за Салтычихой, вглядываясь в лица живых изваяний. Недвижимые и немые – сколько лет, веков и тысячелетий простояли они так, внимая своему повелителю? Мелькали чалмы, косынки, пышные шляпки и цилиндры, красноармейские шинели и форма офицеров СС, узорчатые камзолы семнадцатого века и драные куртки бедняков. Его взгляд зацепился за плюгавого мужчину с близко посаженными глазами и носом-уточкой, одетого в гимнастерку и фуражку с пятиконечной звездой, и Коля тихо охнул:

- Это же Ежов! Бывший комиссар госбезопасности!

- Самое место тут ему, – кивнула старуха. – Кровавый пигмей.

Салтычиха ускорила шаг, лавируя между безмолвными членами паствы. Коля ощутил, как к горлу подступила тошнота, в животе набух тугой тяжелый ком.

- Пришли, – угрюмо сказала Салтыкова.

Ряды серых изваяний редели, наконец, они вышли к тому, что, очевидно, было алтарной частью этой невозможной церкви. Из серой пыли и мглы, будто призрачный корабль, выступала глыба иконостаса, и Коля глубоко вдохнул, молясь, чтоб его снова не вывернуло.

- О господи… -– прошептал отец Серафим и мелко и быстро закрестился дрожащими пальцами.

Девять рядов икон уходили в мутную белесую высь, где неподвижно висела серая пыль с живых мертвецов, поющих безмолвную славу своему равнодушному хозяину. Из досок, закрытых буро-коричневой краской, прорастали люди: над поверхностью торчали головы, торсы, кто-то выступал половиной головы и плечом. Звук нарастал постепенно, как будто осторожно выкручивали громкость радио: кто-то из этих живых несчастных беспрерывно кричал на одной ноте, кто-то стонал, кусая губы, кто-то дергался и стучал свободной рукой по доске, пытаясь высвободиться. На Колю обрушилась какофония из воплей и проклятий, стоны слились в один непрекращающийся гул. Он с изумлением увидел, как к лысому мужику, голова которого высовывалась только по верхнюю губу, подползла мелкая голая тварь, похожая на крысу, обнюхала его левый глаз и вдруг кусанула прямо за веко. Отрывая крошечные кусочки, она оставила его с окровавленным обнаженным глазным яблоком. Девушка со светлыми волосами выступала из иконы по пояс, но кисти ее рук тонули в полотне, и она не могла сбросить с себя ползучую красную лиану, которая сдавливала ее голову, оставляя вдавленные красные полосы. На глазах Коли лиана вдруг дернулась, сжалась, и череп девушки с хрустом лопнул.

- Вот туда! Туда нам нужно вставить настоящую икону! – крикнула старуха, указав наверх.

Коля увидел прогал в третьем ряду, между лысым толстяком, увязшим в доске одной ногой и тощей старухой с провалившимся носом. Отец Серафим, потрясенно замерший перед сумасшедшим, немыслимым иконостасом, очнулся и потрясенно произнес:

- Кто это? Почему они увязли в этих иконах?

- Это сами умельцы, кто для сатанинского иконостаса образа решился писать, – ответила за старуху Салтыкова.

- Именно, – кивнула Вера Игнатьевна. – Это и есть икона – не только сама доска, но и иконописец. Если пишешь для самого нечистого, будь готов и в адские муки окунуться. Хочешь аж самого Бога одолеть – пожалуй в сие райское местечко. За так-то он ничего не дает.

- Так вот почему изображения не было… Может, Агнесса передумала? – сказал Коля. – Икона же давно была готова, но она не отнесла ее сюда.

Салтычиха вдруг бухнулась перед Верой Игнатьевной на колени:

- Матушка, не губи! Отпусти ты меня! Я ж тут тысячу раз по тысяче раскаялась и у Бога прощения попросила!

- Да иди, я что, держу тебя, - пожала плечами старуха. – До иконостаса довела, боле от тебя ничего не надо, свободна!

Салтычиха подобрала юбки и проворно юркнула в толпу серых изваяний, и Коля увидел, как мелькнула среди неподвижных фигур темная многорукая тень.

- Прощения она просила, – фыркнула Вера. – Отсюда до Бога молитвы не долетают!

Она толкнула деревянные дверцы, ведущие за иконостас, и Коля с отцом Серафимом двинулись за ней. За дверями оказалась небольшая полукруглая алтарная зона, где, как и положено, поблескивал церковной парчой стол с дарами. Только вместо просфоры был кусок гнилого мяса с опарышами, а в чаше вместо вина - мутная вода с бензиновыми разводами и раздавленными размокшими окурками. В узкое окно виднелась каменистая равнина, по которой тащили свои утробы бесформенные, разбухшие от мяса жирные уроды.

Слева в узком пространстве между стеной и иконостасом несла свою службу в адской церкви огромная, ростом почти до верхнего ряда икон, тварь. Она была похожа на скорпиона на четырех человеческих ногах, согнутых в коленях, которые срастались и плавно переходили в торс мертвеца, расположенного головой вниз. Мертвая башка с неподвижными глазами и вываленным распухшим языком болталась между коленей, из распоротого брюха свисала запекшаяся высохшая требуха. Ноги мертвеца безвольно болтались в воздухе, а между ними росла голова существа, сложенная будто из множества слоев скорлупы от огромных яиц – ни глаз, ни рта, ни носа. Спереди из торса мертвеца таращились с десяток тонких длинных рук, которые, словно паучьи лапы шарили по всему иконостасу. Коля увидел, как тварь тонким острым ногтем подцепила одного несчастного за ребро, проткнув кожу и мышцы спины. Другого она медленного доводила до крайней точки страдания, тыкая пальцем в глаз, где уже продолбила кровавую дыру в недра черепа. Она словно музыкант на органе, извлекала из иконостаса адскую какофонию воплей, визга и стонов. На вошедших тварь не обратила ни малейшего внимания, терзая застрявших в иконах.

- Как мы заберемся на пятый ряд? – озадаченно прошептал Коля.

- Тут что, мало ступенек? – пожала плечами Вера и указала на выступающие ноги, руки, головы и торсы множества несчастных, торчавших из досок.

- Господи, прости! – перекрестился отец Серафим и встал на чей-то локоть, ухватившись за каркас иконостаса.

- Стойте, батюшка, - Вера дернула его за рясу. – Дайте, я пойду первая.

- А вам туда зачем, Вера Игнатьевна? Я сам прекрасно вставлю.

- Нет, вы не знаете, как, – быстро и смущенно ответила старуха, и Коле показалось, что она только что соврала. – Там есть один нюанс.. В общем, без меня вы не справитесь.

- Тогда я тоже полезу, – сделал шаг вперед Коля, а священник и Вера одновременно воскликнули:

- А ты зачем?!

Коля, не отвечая, ухватился за удобно торчащее колено и, осторожно встав на чью-то макушку, подтянул ногу. Он лез на иконостас по теплой человеческой плоти, стараясь не думать о том, что подошва ботинка только что смяла чей-то нос, потому что на этой голове была удобная точка опоры. Коля дернул головой, когда мимо него проскользнула лапа существа, разрывая кожу на очередном несчастном.

Они достигли нужного ряда, и в открывшийся прогал Коля увидел серое безмолвное море паствы нечистого – тысячами и тысячами уходили их ряды в пыльную даль, а стены выплевывали все новых и новых людей. Коля увидел, как перекрестился отец Серафим, творя свою неслышную молитву, и лицо его исказилось от боли – он и подумать не мог, как много их, выбравших путь служения злу. Он вынул из-за пазухи икону и протянул ее Вере, но она отвела его руку и серьезно сказала:

- На этом наш путь расходится, отец Серафим. Спасибо, что помогли, что ввязались в это...

- Что..?!

- Я обманула вас. Икона Серафима не поможет. Нужно, чтобы это место занял человек, и не просто человек, а праведник. Праведница я конечно аховая, но я все-таки была пострижена в монахини, и этого, если верить сэру Алистеру, достаточно. Я была обещана Иисусу… Христова невеста, все такое, вы сами знаете. Пора исполнить обещание. Даже такая как я, на долгие века отодвинет то время, когда на это место в ряду сможет встать адописная икона. Вот… возьмите…

Вера вынула из кармана ключ:

- Это ключ от моей комнаты. Вы видели – там сотни книг. Читайте, думайте, ищите… Может быть, вы сумеете найти способ, каким можно разрушить храм Сатаны. Если кто-то сумеет это сделать, на земле настанет рай, и страшный суд не понадобится.

Отец Серафим с ужасом смотрел на старуху:

- И вы думаете, я позволю вам это сделать? Да вы с ума сошли, Вера Игнатьевна! А ну, слезайте, будем искать способ вместе!

Вера покачала головой.

- Нет. Это последнее окно, иконостас почти заполнен. Если эту дыру не закрою я, скоро сюда встанет икона Агнессы, и вы ничего не сможете сделать… Никто не в состоянии держать ее вечно, она предназначена только для этого места.

Серафим покусал нижнюю губу, обвел глазами серых истуканов внизу и медленно, толчками произнес:

- Давайте тогда… тогда я.

Вера фыркнула:

- Вы, мой дорогой, увы, не праведник! Мало быть священником, надо быть монахом.

- Не знаю… это.. это неправильно, – с болью сказал Серафим.

- Странно, что вы это говорите, вы, священник православной церкви. Разве она не сплошь на жертве построена? «Если только можно, авва, отче, чашу эту мимо пронеси»…

Она повернулась к Коле:

- Ты хороший парень, Николай. Ты еще послужишь людям. Держи… Это для того, чтобы выйти отсюда.

Вера Игнатьевна сняла с шеи цепочку со старой полушкой, протянула Коле. Она наклонилась к нему, жарко зашептала на ухо. Коля серьезно кивнул, старуху он не переубеждал – он видел, что это бесполезно.

Вера сунула голову и плечи в проем, и тут же дрогнул, заскрипел, загудел весь иконостас. Тварь внизу мелко задрожала, засучила тонкими лапами. От рамы к старухе протянулись бурые волокна, похожие на высушенные нитки мышц, коснулись ее волос, быстро прорастая, оплели шею, спустились на лоб и глаза.

Коля дернул священника за рясу, и они начали спускаться, и когда отец Серафим ступил на пол, Коля увидел, что глаза его совершенно мокры, а лицо кривится от рыданий. Он задрал голову - бурые плети совершенно закрыли старуху, и к ней протянула гадкую лапу четырехногая тварь. Вдруг она издала тонкий, пронзающий уши свист, и от проема, где повисла вечном плену вера Игнатьевна, потек тонкий серебряный ручеек. Лапа тварь покрылась черными пятнами, похожими на плесень, а из последней рамы дьявольского иконостаса вдруг ударил сноп света.

- О господи, чудны дела твои…– завороженно прошептал священник.

Из моря сатанинской паствы послышался вздох, будто все насильники, убийцы, маньяки и тираны выдохнули одновременно, и проем погас, вновь явив пустоту – но теперь в окно было видно серое, будто осеннее небо. Вера Игнатьевна исчезла.

Коля выхватил у потрясенного священник икону Серафима Саровского, и сделал то, о чем ему прошептала старуха на иконостасе – прислонил ее к стене дьявольского храма, и ударил по ней монетой. Он поддел правый край иконы, и она открылась, словно дверца, открылась в темноту зимней ночи. Проем был слишком мал, чтобы в него мог пролезть взрослый мужчина, но Коля сунул туда голову и с удивлением понял, что ему ничего не мешает протиснуться вперед. Он вывалился на снег, сзади с кряхтеньем приземлился священник. Когда Коля обернулся, то никакого хода в Запредельные Пажити уже не было.

Отец Серафим обнял его, захлюпав носом у самого уха.

- Она не осталась там, я уверен, – твердо сказал он. - Он пощадил ее.

- Он?

Священник указал пальцем в темное беззвездное небо и улыбнулся.

Москва, дом полковника в отставке Вавилова Николая Степановича, январь 2020 года

Сергей отпил безнадежно остывшего чаю, спросил:

- А что стало с той иконой, что держала Зоя? Выпустила она ее?

Николай Степанович кивнул, морщинистый мешочек на его шее затрясся.

- В ту же ночь выпустила. Петя со своим стажем воровства на базарах так ловко подменил икону, что постовой ничего не заметил.

- И где она сейчас? – глаза репортера заблестели.

Николай Степанович глухо хмыкнул и развел руками:

- Не знаю. Ее забрал отец Серафим, и дальнейшая судьба иконы мне неизвестна – через два года священника зарезали грабители в Москве, напали на темной улице. Но я знаю, что он отчаянно искал способ избавиться от иконным – поначалу жег ее, и святой водой поливал и кислотой, резал, рвал, все бесполезно. Он забрал библиотеку Веры Игнатьевны, перевез к себе в Москву, все искал ответы в книгах.

- А Зоя?

- С Зоей все было отлично. Она ничего не помнила о своем многодневном стоянии, просто провал в памяти. Зоя вышла замуж, нарожала детей и прожила вполне обычную жизнь в Куйбышеве.

- Неужели у вас нет никаких предположений, где может быть та самая дьявольская икона?

- Увы, нет, – Николай Степанович развел руками.

- Ну а вы… – Сергей выключил диктофон. – Вы теперь истово верующий?

Николай Степанович задумчиво покачал головой и после длинной паузы ответил:

- Вряд ли. Видите ли, благодаря этой истории я познакомился с замечательными людьми, и именно люди – Вера Игнатьевна, отец Серафим, Зоя, пономарь Петя – именно люди отодвинули апокалипсис. Я ни разу не видел ни Бога, ни ангелов, видел только живых людей, которым не все равно, которые готовы были принять вечную муку ради других. Стал ли я верующим… Не думаю.

Когда Сергей распрощался и ушел, старик поднял крышку древнего проигрывателя “Романтика”, опустил иглу на пластинку. Зазвучал теплый голос Бернеса, подсвеченный и оттененный легкими потрескиваниями старой пластинки. Но они не портили музыку, делали ее более душевной и близкой.

«Как я люблю глубину твоих ласковых глаз

Как я хочу к ним прижаться теперь губами

Темная ночь разделяет, любимая, нас

И тревожная черная степь пролегла между нами».

Ковш дернулся, качнулся, и его полушарие вдруг развернулось к Коле и отцу Серафиму, явив не впадину, а самое настоящее лицо – белое, с вялыми нечеткими чертами лица. То, что было рукоятью, медленно приобретало очертания шеи и руки, вмурованной в деревянную стену подвала.

- Ах ты сука..! – воскликнул Коля и невольно схватил священника за руку.

- Матушка-богородица заступница… – проговорил Серафим, мелко и быстро крестясь.

Существо будто прорастало из стены – вскоре высунулось тощее колено, а рядом проклюнулись кончики тонких слабых пальцев. Оно дрожало и дергалось, словно пыталось выдраться из деревянной обшивки; набрякшие веки с трудом приподнимались. Его лысая голова торчала уродливым грибом-наростом, и Коля видел, как что-то пульсирует под тонкой кожей, поросшей слабыми белыми волосками, как у новорожденного крысеныша. По морде твари пробежала дрожь, оно тихо заныло и заплакало, и Коля увидел, как черты на несколько секунд исказились и сложились в лицо соседа Ивана Ивановича. Существо дернулось, выпростало вторую руку из стены, и снова на пару мгновений сменило личину – теперь на Колю смотрела Нина с ее пухлыми щечками и ямочками.

- Ах ты, блядь..! – Колю охватила ярость.

Он схватил молоток с верстака и бросился к твари. Ударил ее прямо по мягкой голове с тошнотворно просвечивающей розовой кожей; брызнула мутная жидкость, мало похожая на кровь. Тварь не кричала, она продолжала тихо всхлипывать и поднывать, приоткрывая рот и толчками выплевывая слова:

- Вы… пус… тит… Ско..ро… У…ста…ла

- Не трогайте это, Николай! – крикнул поздно спохватившийся священник. – Они только этого и ждут! Чтобы вы потеряли самообладание!

Он схватил его за рукав и вырвал рукоять из его слабой дрожащей руки.

- Пойдемте! Не стоит тут задерживаться, нечистое место!

Когда они вышли из избы Агнессы, Колю повело, и он прислонился, согнувшись, лбом к бревенчатой стене. Его мутило, в голове зудело нытье твари, и, наконец, его вырвало бурным потоком на свежий снег.

- Ничего, это ничего… успокаивающе бормотал Серафим и совал Коле преогромнейший чистый носовой платок в клетку. – Природа-то человеческая противится мерзости этой… Вот и тошнит вас.

Они добрели до ближайшей колонки, где Коля с удовольствием, несмотря на морозец, плеснул себе в лицо, и потом долго и жадно глотал ледяную воду. Потом Серафим, пощипывая бородку в своем привычном задумчивом жесте, шел рядом и говорил:

- Я думаю, что Агнесса взялась исполнить свое обещание – отомстить Богу, и для этой цели она написала свою адописную икону. Хотя, наверное, вряд ли ее можно так назвать… Знаете, что такое адописная икона?

- Нет.

- Легенды раньше ходили, что некие богохульники рисовали чертей на иконах, а сверху наносили изображения святых, Богородицы и Иисуса. И человек, купивший такую икону, молился, получается, нечистому. Но в случае с Агнессой все, очевидно, еще хуже. Свою икону, как я думаю, она писала для Сатаны. Рисовала она хоть и с помощью привычных материалов – я увидел на столе бутылочки с лаком и левкасом, но в качестве красок использовала все же свою кровь. Может, что-то еще, но точно не обычные краски. То, что у нее вышло, предназначалось, очевидно, иконостасу особой церкви, где вовсе не Бога славят – цифры и выемка под тябло наводят на эту мысль.

Вы же говорили, что Агнесса работала в морге, скорее всего, оттуда пальцы… Бог знает для каких ритуалов она их использовала.

- Но почему Зоя окаменела, когда взяла эту икону?

- Я пришел к выводу, что Зоя была единственная крещеная, кто трогал икону, поэтому именно ей выпала честь и великая ноша – она не выпускает икону из рук, не дает ей попасть в то место, для которого она предназначена. Видишь, как вьется вокруг нечисть? Как притягивает ее эта богомерзкая доска? Они ждут, когда Зоя не устоит, ослабнет.

- И что тогда?

Священник пожал плечами:

- Не знаю. Но знаю точно – нам нужно решить этот вопрос до того, как она выпустит икону. А она выпустит, ты сам слышал, что держать ей становится все тяжелее. Нет, очевидно, в ней великой веры-то…

Серафим вздохнул и подергал бородку.

- Что ж ваш Бог понадежнее-то все это не устроил? – криво усмехнулся Коля.

- Кто знает. У Бога свои планы… Да и изначально человека он создавал таким – со свободным устремлением, сами мы должны лапками трепыхать. Не было в Зое хоть немного внутреннего огня, не удержала бы она. Если держит, то делает это не токмо Божьей, но и своей волей.

- Внутреннего огня? – переспросил Коля.

- В настоящих людях есть этакая… настоящая крепость! – Серафим потряс крепко сжатым кулаком у себя перед лицом. – Внутренний огонь. Это и есть вера. Вот как в вас.

- Во мне? – удивился Коля. – Я атеист, в бога вообще не верю. Ну, то есть…

Он вспомнил тварь в подвале и замялся.

- В вас есть сила, стержень. И вы хороший человек, Коля, поэтому я вас и взял в напарники, а вовсе не из-за милицейской шинели.

Серафим улыбнулся в темноту серьезной и мягкой улыбкой.

- Хороших-то людей, я считаю, на Земле больше. Вас хоть взять – помогаете мне, переживаете, не боитесь взысканий начальства. Наверное, по голове-то не погладят, если узнают, что вы со мной таскаетесь, самовольное расследование учинили. Или взять хоть Петю, пономаря. Пятнадцать лет мальчишке, отец сгинул в войну, мать… почитай что и нет ее, такая мать. Бродяжил, воровал, а человеком быть не перестал.

- Что теперь делать-то, отец Серафим? – вздохнул Коля.

- Надо узнать, для какой такой цели предназначена сия богомерзкая икона. У нас есть еще зацепка – значок на исподе.

***

Следующие несколько дней отец Серафим не появлялся в Зоином доме, пропадал по знакомым священникам в Куйбышеве, шерстил их скудные личные библиотеки и книгохранилища в единственной работающей церкви. Молитвы около Зои читал розовощекий Петя, и в его присутствии Коле было спокойнее – мальчишка относился к этому, как к веселому приключению. И, пожалуй, если б в двери снова постучался дьявольский двойник, это бы только раззадорило его.

Когда отец Серафим наконец явился, то с досадой сообщил, дернув себя за бородку:.

- Никто не слышал о таком знаке..!

- Давайте в библиотеку сходим, – предложил очевидное Коля.

- Не думаю, что мы найдем там то, что нужно. Труды Карла Маркса вот наверняка будут в избытке.

- Ну, хоть попробуем.

В центральной библиотеке Куйбышева за стойкой их встретила очень молоденькая девушка с персиковым пушком на щеках. Косой пласт яркого январского солнца запутался в ее светлых пушистых волосах, и Коля засмотрелся и не услышал, что спросил у нее священник.

- …Экзегетика? – недоуменно переспросила она Серафима.

- Да. И ещ, может быть, труды по семиотике…

- У нас такого нет! – весело ответила библиотекарша.

Из книгохранилища вышла седая женщина с туго затянутым пучком и строго сказала девушке:

- Семиотика – это наука о знаках, Аня, – она перевела взгляд на священника и спросила:

- А что вы конкретно ищете?

- Нам надо узнать вот про это…

Отец Серафим вынул бумажку, на которую перерисовал знак и протянул библиотекарше. Та нахмурила лоб:

- Вряд ли у нас есть что-нибудь на эту тему. Но я могу вам дать адрес Веры Игнатьевны, бывшей заведующей. Если кто и знает в Куйбышеве про символы и знаки, то только она, она этим профессионально занималась. И у нее огромная личная библиотека.

Вера Игнатьевна жила в длинном деревянном бараке, и Коле с отцом Серафимом пришлось искать ее дверь в темном узком коридоре. Мальчишка лет десяти вышел из освещенного прямоугольника общей кухни в конце коридора, на ходу вгрызаясь в горбушку, внимательно посмотрел на священника и остановился.

- А ты пацан, не знаешь, где Лебедева Вера Игнатьевна живет? – обратился к нему Коля.

- Чокнутая? Вон та дверь, где ручка оторвана, – ответил мальчишка.

На одной из двери ручка действительно держалась на честном слове.

Серафим деликатно постучал в дверь, которая тут же распахнулась и на пороге появилась высокая худая старуха, которая закричала ему в лицо:

-  Оставьте меня в покое!

Увидев священника в сопровождении милиционера, она осеклась, высоко подняла брови и едко сказала:

- Ну священник по мою душу, очевидно, хотя рановато еще. А милиции что надо..? Соседи вызвали?

- Мы, собственно, к вам за консультацией... В центральной библиотеке дали ваш адрес.

В крошечной комнате Веры Игнатьевны было все заставлено до потолка – два огромных шкафа с книгами занимали две стены, стопки книг громоздились на подоконнике, под столом и даже под кроватью. Над небольшим гобеленовым ковриком красовалось вздутое влажное пятно от протечки, стул и кресло были завалены разномастной одеждой, в ворохе которой Коля увидел и летнее легкое платье, и пальто с клочковатым, побитым молью воротником.

Но комната была светлая, с большим окном, и Коля исподтишка рассматривал хозяйку – прямая, как палка, с неаккуратно завернутыми в валик седыми волосами, хищным вислым носом и оттянутыми мочками ушей с крупными тяжелыми серьгами, она была похожа на ведьму. В вырезе потертого бархатного платья виднелась желтая сморщенная кожа, длинные узловатые пальцы с большим кольцом со сверкающим камнем напоминали лапу птицы. Коля бы дал ей лет девяносто, если бы не ее необыкновенная энергичность – старуха быстро смахнула со стула одежду, сделав священнику пригласительный жест, взяла мундштук со стола и закурила папиросу, меряя шагами комнату.

- Вечная война с соседями, – проворчала она. – И все из-за Клавдии. Я попросила не оставлять мусор в раковине, на что она назвала меня белогвардейской сволочью. А ее сын мне дверную ручку оторвал.

- А почему она назвала вас белогвардейской сволочью? – поинтересовался Коля.

- Потому что так и есть, – ядовито ответила Вера. – Мой отец был офицером царской армии, и в годы гражданской воевал под началом полковника Каппеля. Впрочем, вы же не мою биографию пришли слушать? Выкладывайте, что там у вас.

- Можете нам помочь вот с этим…– отец Серафим вынул свою мятую бумажку и протянул старухе.– Что может означать этот символ?

Вера Игнатьевна, сощурившись, всмотрелась в бумажку, подняла на священника настороженные глаза.

- Где вы это нашли? Где именно было это изображение?

- На иконе, – встрял Коля.

Старуха изумленно открыла рот, ахнула и с размаху села на кровать.

- На какой иконе?! На какой?! – воскликнула она.

- Ну, то есть это не совсем икона… – промямлил священник, озадаченный ее реакцией.

Коля, которому так никто и не предложил сесть, пожал плечами и рассказал ей всю историю – от застывшей Зои до похода в дом Агнессы.

- Боже мой… – простонала Вера Игнатьевна, сжимая ладонями щеки. – Все не просто плохо, а очень плохо, вы даже не представляете, до какой степени. Впрочем, редкая удача, что вы пришли именно ко мне. Я много лет собирала книги по оккультизму.

Вера Игнатьевна вынула из шкафа тощий томик в самодельном переплете, положила перед священником, раскрыла на случайном месте. Коля увидел не слишком ровные строчки машинописи и прямо поверх текста от руки нарисованные символы.

- Пришлось перепечатывать в спешке, да еще и переводить на ходу – оригинал мне дали всего на несколько дней. Это откровение от сэра Алистера Кроули, английского аристократа… впрочем, его имя вам наверняка ничего не скажет.

Закурив новую папиросу, старуха начала рассказ:

- В Европе Кроули весьма известен продвижением идей оккультизма и сатанизма. Он проводил спиритические сеансы, общался с духами, чертил пентаграммы и занимался прочей ерундой. Вот только правда состояла в том, что на самом деле у него ничего не получалось – разговор с духами имитировал приятель-чревовещатель, а столы в воздух поднимал лакей специальным устройством. Сэр Алистер привлекал много народа на свои сборища, но сам страшно переживал, что, по сути, является шарлатаном. Вероятно, все его вечера в конце концов заглохли бы, если не Мери Станфорд. Ее привел кто-то из его многочисленных гостей, и девушка после яркого представления с зеркалами и загробными голосами подошла к Алистеру и сказала, что в курсе, что все это только ловкая постановка. Кроули особенно не обеспокоился, все равно никто всерьез к этому не относился, тут было самое главное – красочность ритуала и таинственный полумрак, в котором джентльмены могли безнаказанно трогать дам за оголенные руки. Но Мери сказала, что может провести настоящий сеанс связи с потусторонним, но сделает это только наедине с Кроули. Тот пожал плечами и согласился – девушка была прехорошенькой.

В назначенный день он принял Мэри в своем кабинете, лежа на кушетке – она положила смоченный в воде платок ему на глаза и прижала к платку ладони. Что было потом, в точности неизвестно, Алистер Кроули в своем дневнике пишет, когда он очнулся, Мэри не было в комнате, платок валялся на полу, осыпанный чем-то вроде цементной пыли, а глаза его болели и слезились. Все последующие дни в его голове всплывали отрывками воспоминания, которые он скрупулезно записывал. Итак, вот что увидел Кроули во время этого единственного настоящего сеанса: он увидел храм, стоящий не в нашем и не в загробном мире, а как бы повисшим между небытием и миром живых, который он назвал Запредельными Пажитями… Ну, то есть это я так перевела. Те, кому не посчастливилось попасть туда после смерти, становились частью паствы нечистого. Они молились в храме Сатаны, возвеличивая его силу и приближая момент, когда он сможет сойти на Землю и подчинить ее себе. Сердце этого храма – иконостас, и немногие избранные создают иконы для него, держа особенный пост из мертвой плоти. Когда икона готова, иконописец должен пойти на ближайшее кладбище и найти там вход – его пост из мертвечины должен открыть ему способ войти в Запредельные Пажити. К сожалению, сэр Алистер не говорит в своем дневнике, какой это способ, обозначая его туманным «заронить зерно в могилу».

Пишут иконы особенные люди, отчаявшиеся настолько, что решили бросить вызов самому создателю – когда иконостас будет готов, молитва паствы станет настолько мощной и деятельной, что именно Сатана, а не мессия сойдет на землю. И это будет день конца, потому что Бог увидит, что количество праведников настолько малО на земле, а нечестивые преобладают. И этот знак – восьмерка, лежащая на перевернутом кресте – это знак храма Сатаны. Очевидно, именно поэтому вокруг Зои и вас так вьется нечисть, они ждут, когда девушка выпустит икону, она им необходима.

- Вы хотите сказать, что Зоя держит одну из таких икон? Ту, что предназначена для иконостаса Сатаны? – дернув себя за бородку, спросил отец Серафим.

- Я уверена, что это так. А я-то, дура старая, думала, что это слухи, про окаменевшую девку…

Коля шумно вздохнул и выдохнул:

- Это звучит, как бред сумасшедшего.

- А застывшая Зоя – не бред? – усмехнулась старуха.

- Мертвые пальцы в доме Агнессы! Так она их ела! – ахнул священник. – Это ее особый пост! Это икону нужно немедленно уничтожить! Но как? Как вынуть ее из рук девушки?

- Уничтожить – никак, – коротко сказала старуха, затушив окурок в пепельнице. – Не в вашей это власти, отче, такие вещи уничтожать. Да и вынимать не стоит торопиться, пока икона в руках Зои, мы в безопасности.

- Что же нам делать?

- Сделать можно только одно – закрыть окно в иконостасе, предназначенное для этой иконы. Тогда она станет бесполезна, а иконостас останется не завершенным.

- И как же это сделать? – уставился на Веру Игнатьевну Серафим. – Сойти в ад?!

- Ну, строго говоря, Запредельные Пажити это не ад, не нагнетайте, батюшка. Но другого способа нет. И сделать это надо как можно быстрее – вы же сами сказали, что девка держится из последних сил. Поверьте, как только она выпустит икону, нечисть найдет желающего отнести ее куда следует.

- А сами эти… ну… черти, или как их там… Сами они отнести не могут? – спросил Коля.

- Нет. Нужен человек. У человека свободная воля, только он может. Но они будут беречь икону.

- А как закрыть это окно? Чем? – снова дернув себя за бороду, спросил священник.

- Нужна противоположность, разумеется. Нечто благочестивое и священное. К примеру, икона Николая-чудотворца.

- Кощунство какое, – скривился Серафим.

Вера Игнатьевна задумчиво постучала указательным пальцем по мундштуку:

- Это все не шутки, батюшка. Нам надо найти способ проникнуть туда. Алистер Кроули пишет в своем дневнике, что в откровении он видел полностью заполненный иконостас, и только одно место было свободно. Вполне возможно, что та икона, которую держит Зоя, последняя.

Отец Серафим бегло пролистал книгу, пощипал бородку и быстро произнес:

- Дайте мне, Вера Игнатьевна, почитать ее..?

Старуха фыркнула, придвинула книгу к себе и энергично замотала головой:

- Даже не думайте. Если хотите, можете приходит ко мне и тут читать. Я могу предоставить еще несколько прелюбопытных книг, информация в которых некоторым образом перекликается с тем, что привиделось сэру Алистеру в его галлюцинациях. Есть, к примеру, статья в дореволюционном еще журнале этнографа Юрия Введенского, который собирал материал для научных изысканий на Алтае, и одна старуха поведала ему интересную легенду о «нечестивом храме посреди жизни и смерти». Правда, как туда попасть, старая дуреха, к сожалению, не поведала.

Когда они вышли от Веры Игнатьевны, Коля спросил:

- Почему вы не сказали ей про записную книжку? Она упоминала, что вход в эту церковь Сатаны идет через могилы… наверняка это связано с этими покойниками из ее книжки.

- Потому что дама сия слишком самоуверенна и порывиста, – усмехнулся священник. – И знает много больше нашего. Думаю, если поделиться с ней этими записями, она, чего доброго, сунется в эти чертовы Пажити одна. Приму-ка я приглашение, и ознакомлюсь с ее книгами и журналами.

***

Коля решил не отставать от отца Серафима и отправился с ним к Вере Игнатьевне. Он пытался читать через его локоть, косясь в книгу левым глазом, но сдулся на первых же страницах, когда автор долго и нудно описывал спиритический сеанс и волнующую линию груди в полумраке какой-то миссис Бингл. Вера Игнатьевна рассмеялась каркающим сухим смехом, глядя на унылое Колино лицо, похлопала его по плечу и принесла бутылку кагора и две рюмки.

- Плюньте, Николай. Дневник писан скучно и многословно, и сэр Алистер то и дело отвлекается на описание дамских прелестей или манер какого-нибудь не слишком симпатичного ему гостя. Я весьма утомилась переводить сей опус, и если честно, нужную информацию пришлось выковыривать по крупицам.

- Кстати, а этот буржуй что-то писал, как оттуда выйти? – озвучил Коля неожиданно пришедшую ему в голову мысль. – Положим, мы поймем, как войти, а выйти то как?

- А вот это, как ни странно, он описал, – Вера Игнатьевна разила кагор по рюмкам и сунула Коле миску с мочеными яблоками.

- И как же? – отвлекся от чтения Серафим.

- Вообще там описано несколько способов, выйти легче, чем войти. Но мне больше всего понравился способ с талисманом. Обратно выведет оберег, но оберег настоящий, ну, что-то вроде намоленной иконы – он должен работать, быть эффективным.

- И у вас такой есть? – спросил Коля.

- На ваше счастье, есть.

Вера Игнатьевна вынула из-за ворота блузы цепочку с грубо сработанной подвеской, в которой угадывалась какая-то старинная монета.

- Вот она, моя личная реликвия. Переходит из поколения в поколение. Есть у нас предание семейное: наш предок был знатного сословия, многого достиг, и так загордился и возвеличился, что пропало у него смирение перед Богом и жалость к простым людям. Однажды пожаловал он к обедне, да пришел на церковный двор с дядьками и целым выводком слуг, которые отгоняли от него нищих. И крикнул ему один оборванец, самый жалкий и ничтожный – мол, вот на сколько подашь сейчас убогим, на столько к тебе и милости Божией будет. Тот усмехнулся и кинул ему щербатую полушку. Вскоре заболел боярин, да так прижало, что жена уж вдовий плат примеряла. И вот соборовался он, а слуги бегут докладывают – пришел на двор нищий, выкинуть его хотели да собаками потравить, а собаки в углы забились, воют, а оборванца никто с места стронуть не может. Ну боярин рукой махнул, ведите мол, все одно помираю. Приходит этот нищий, спрашивает, узнал ли тот его? Боярин на постели еле приподнялся, смотрит, тот самый оборванец, которому он у церкви полушку бросил. Нищий достает из кармана монету и говорит – как только коснешься ее, сразу выздоровеешь, но отдам с одним условием – будешь нуждающимся помогать. Боярин пообещал, конечно, хоть особенно оборванцу и не поверил. Но тот не обманул, как только полушка оказалась в его ладони, сразу тому полегчало, а к вечеру боярин совсем оправился. Ну и свое слово сдержал – построил дом для сирот, учредил странноприемный дом, по воскресеньям раздавал богато еду и одежду около церкви.

- И что, помогает монета? – с невольной иронией спросил Коля.

- Когда как, – пожала плечами Вера Игнатьевна. – В Елизаветинском институте я ее в кулаке на экзаменах держала, ни разу не срезалась.

- И это все? – разочарованно протянул Коля.

- Еще когда из монастыря задумала сбежать, подкинула – выпадет птичка, убегу, а если буквами – останусь. Выпала птичка.

- Вы были в монастыре? – поднял глаза от книги Серафим.

- Молодая была, глупая, – махнула рукой Вера. – Мне это все романтикой казалось, а мать с отцом немного поотговаривали, да и плюнули. То-то я взвыла, когда оказалась в темной сырой комнатенке, и из всех развлечений мне было доступно только разглядывать дьячков да пономарей на службе в большие праздники.

Отец Серафим фыркнул и покачал головой.

Коле нравилась Вера Игнатьевна – резкая и острая на язык, она была смешливой и необыкновенно энергичной для своих 85 лет. Он быстро оставил попытки разобраться в дневниках Алистера Кроули, предоставив это священнику, а сам с удовольствием слушал истории старухи. О разочаровании в монастыре, жестоких и равнодушных сестрах, как в институте для благородных девиц воспитательницы запрещали прятать руки под одеяло, и она не могла уснуть от холода и голода, как она вступила в масонскую ложу, и как ее первый любовник сбежал в окно после конфуза в постели. Вера Игнатьевна со смехом пересказывала свои перепалки с соседкой Клавдией, обладательницей необъятного зада.

Коля приколотил дверную ручку, приладил дверцу книжного шкафа, висящего на одной петле, и оттаскал за ухо сопливого сына Клавдии, который мазал козявки на старухин косяк.

В последний вечер, когда священник, наконец, захлопнул дневник Алистера, он шумно вздохнул и сказал Вере Игнатьевне:

- Записи Кроули как будто неполные, он ходит вокруг да около, но толком ничего не говорит – ни как найти эту проклятую церковь, ни как выйти, не говорит о том, что именно нужно вставить в пустое окно… Вера Игнатьевна, вы намеренно обходите в переводе эти сведения, или их все же скрыл сэр Алистер?

Старуха комично пожала плечами, пожевала губу и наконец сказала:

- Да, я умолчала о некоторых вещах.

- Где недостающая информация? В какой-то отдельной брошюре?

Вера Игнатьевна постучала длинным высохшим пальцем себя по лбу:

- Недостающая – вот здесь. Без меня вы все равно не справитесь, даже не надейтесь.

Коля открыл было рот, чтобы возразить старухе, но священник остановил его движением руки:

- Ладно, мы поняли – вы идете с нами. Переубедить вас, как я понял, невозможно.

- Именно, – энергично кивнула Вера.

- Ну что ж… Помогай нам Бог, – просто, без пафоса, сказал священник.

(продолжение - часть 4)

- Мы по поводу того вечера у Клавки Болонкиной, – быстро сказал Коля.

Павел облегченно выдохнул и перевел взгляд на священника.

- Да я не знаю ничего особо, только то, что все знают. Ну, взяла икону да окаменела.

- Почему Виталий пришел позже остальных? Он говорил? – спросил Серафим.

- Да, он сразу сказал что опоздает. Муж его сестры кровлю латал, просил подсобить.

Коля бросил:

- Ладно, это все. А то, что из депо вынес, верни.

Павел повесил голову, и все так же неловко прижимая локоть к боку, двинулся обратно к воротам.

- Показания расходятся. Кому-то Виталий сказал про ячейку, а кому-то – про крышу и сестру, – сказал Коля.

- То-то и оно… – протянул священник. – Надо идти к Виталию. Он знает явно больше остальных.

Виталия нашли у тетки – они с матерью переселились к родственнице на время, пока не решится с окаменевшей Зоей. Заметно пьяный, он сидел за столом в горнице и курил папиросу за папиросой – в консервной жестянке копилась гора окурков, дымный воздух двигался пластами.

- Что празднуешь? Или, может, горюешь? – усмехнулся Коля.

- О, милиция! – развязно произнес Виталий и откинулся на стуле. – Здравия желаю!

- Который день пьет, – тихо прошелестела тетка из угла – она подшивала разноцветные кусочки к лоскутному одеялу. – Угомонили бы его!

- Жалуются вот на тебя, гражданин Болонкин! – Коля повернул стул спинкой вперед и подсел к столу.

- Тетка… Да она так… Мы с теткой Любой в полном согласии живем, – Виталий затушил папиросу в жестянке. – Ну, че пришел-то?

- Мы хотели у вас узнать… – начал было Серафим, но тот фыркнул, и не глядя на него, глумливо сказал:

- У «нас» они узнать хотят…

Коля обернулся к тетке:

- Гражданочка, выйдите, пожалуйста. Ненадолго.

Когда за ней закрылась дверь, священник растерянно помолчал, потер бородку, продолжил:

- Почему вы пришли позже остальных? Вы же сами позвали гостей к определенному времени. Почему вас не было?

- Я свояку крышу помогал чинить… Не думал, что там так надолго, – хмуро ответил Виталий, глядя в стол.

- А девушки, которые были в гостях, говорили, что тебя в комсомольскую ячейку зачем-то позвали. Мол, ты им лично это сказал, – отозвался Коля.

- Путают они что-то. Я чинил крышу.

Коля неторопливо встал со стула, подошел вплотную к Виталию и резким сильным движением взял его за горло. Приподнял, впечатал в стену и придушенно прошептал:

- Где ты, сука, был?

Забегал, засуетился священник:

- О господи, твоя воля, Николай, отпустите его, задушите же!

- От... от...пусти! – прохрипел Виталий, царапая жилистые Колины руки. – У сестры был!

- Где ты был?! – взревел Коля, костяшки его пальцев побелели. – Где ты был, падали кусок?!

- У Аг… Агнессы! – жадно хватая воздух, наконец, выдавил Виталий.

Коля швырнул его на стул, снова присел рядом:

- У какой Агнессы?

- На 14-м проезде живет… Жила…

- Любовь что ли твоя? – разочарованно протянул Серафим.

- Точно не любовь, – твердо сказал Коля. – Я знаю ее... Ну как знаю, по слухам. Она немолода уж сильно, ей лет восемьдесят, наверное, скоро стукнет.

- Не стукнет, - проворчал Виталий. – Померла она. Генка, вальцовщик наш, предложил залезть в ее избу. Говорит, день назад похоронили, скоро дом опечатают, а там и родня, может, какая приедет. Ну мы и пошли… Полазили, не нашли нихрена. Шмоток немного, посуда, краски засохшие в баночках, кисти… Вот и все. Ну барахло прихватили, убогонькое, но кто-то да купит. Пальто там, воротник молью поеденный…

- Что ты приволок из этого барахла в Клавкин дом? – подался вперед Коля.

Виталий глубоко вдохнул, вынул новую папиросу, и вдруг лицо его плаксиво сморщилось:

- Я не знаю, что это такое было! Доска, спереди коричневая, как ну… как будто от старости вся забурела… На базаре есть один… Который старину покупает. Он еще когда говорил, что у некоторых старинных икон поверх состав какой-то, он от времени темнеет, и не видно что нарисовано. Но его могут снять знающие люди, и там будет картинка.

- И вы эту доску нашли в доме Агнессы? – спросил Серафим.

- Да, я нашел. Пол там у нее плох совсем был, половица под моей ногой треснула, я смотрю, там тайник – что-то завернуто в кожаный футляр. Генка сказал, ему это барахло задаром не нужно, а я подумал, может, древность какая, раз Агнесса ее хранила. Ну и взял.

- И принес в дом матери, -– констатировал Коля.

- И принес. Я думал, это икона или что-то вроде того – она выглядела такой старой. Поставил прямо в футляре на мамкин иконостас, задвинул только на самый край. А Зоя увидела, решила, что я от нее что-то прячу, она все ревновала меня, дура стоеросовая, етить ее. Я пошел с парнями дернуть, а она полезла, вынула эту доску. И застыла!

- А икона Николая-чудотворца, была она?

- Была. Я сам ее спрятал потом, когда стало понятно, что Зоя окаменела, и сам слух этот пустил – мамке сказал, что она сняла икону с Николаем, мол, решила с ним как с парнем потанцевать, а уж матушка по всему городу разнесла. Я не знаю, не знаю, что это за доска! Просто мазня какая-то коричневая, не видно ни-че-го!

Виталий обхватил голову руками и всхлипнул. Отец Серафим озадаченно смотрел на него, подергивая себя за бородку.

- Ну и ну… – протянул он.

Коля наклонился к Виталию и тихо сказал:

- Никому не рассказывай про эту доску, пусть все продолжают думать, что у Зои в руках Николай-чудотворец. Понял?

- Понял…

На улице Коля с удовольствием вдохнул свежий холодный воздух – в доме тетки висело нестерпимое амбре из перегара и папиросного дыма.

- Нужно осмотреть дом этой Агнессы, – произнес Серафим очевидное.

- Нужно, – кивнул Коля. – А знаете, ее ведь за ведьму считали, Агнессу-то.

- Да? – с интересом спросил священник, семеня рядом. – А ну-ка, расскажите.

- Длинная история, в Куйбышеве многие про Агнессу знают… Ее отец был богатый промышленник, еврей-выкрест. А Агнесса мало того что невеста с хорошим приданым, так еще и красавица, каких мало, среди евреек часто такие бывают – большие черные глаза, длинные кудрявые волосы, фигура дай боже, и спереди, и сзади… От женихов отбою не было. Да и набивались тоже все не простые, с деньгами, с титулами – капитал к капиталу. Отец все ждал, выбором не теснил ее. Она и выбрала, да такого, что отец сначала из дому выгнал, грозился наследства лишить. Вышла Агнесса замуж без отцовского благословения, как в романе, за сына учителя гимназии, у которого из имущества блоха в кармане да вошь на аркане. Но смазливый и неглупый был, надул чего-то в уши ей, она и поплыла. Отец через какое-то время остыл, махнул рукой, мол, черт с ним, с этим отпрыском учителишки. Дочь-то единственная, и внуков хочется понянчить. Зажили они, купил он им хороший дом, голодранца этого в контору к себе пристроил. Забеременела Агнесса, ну отец и успокоился – все как у людей. А что зять бедный, так ничего, вон в конторе шустрит, в делах быстро разобрался, капиталы приумножит, а не на ветер пустит.

Так бы и жили припеваючи до самой Великой Октябрьской революции, да только стала Агнесса замечать, что благоверный ее странно себя ведет. Говорит, в конторе засиделся, драгоценному тестю помогал, а от самого духами пахнет, да глаза маслено блестят. Ну и решила она за ним проследить, наняла шпика какого-то. И вот в означенный день шлет он ей записку – мадам, мол, узрел вашего мужа, входящего в нумера госпожи Вильон, где, как известно, встречаются такого рода парочки; изволите ли самому войти в номер? Агнесса подобрала юбки да и кинулась в гостиницу, решила застукать муженька самолично. Когда распахнула дверь, картина ей предстала почти такая, какой она и боялась – ее голый муженек на кровати с батистовым бельем, а с ним… С ним тощий молодчик с усишками щеточкой. Агнесса не в лесу росла, и о мужеложцах слышала, но такого она, конечно, не ожидала. Грохнулась в обморок прямо на пороге, а когда спешно приехал вызванный врач, то оказалось, что у мадам на юбке – преогромное кровавое пятно. В общем, скинула она, а муженек сбежал, говорят, аж в Сибирь куда-то, так боялся гнева тестя.

Долго она не могла оправиться, болела сильно, подурнела, красота поблекла. Про мужчин и слышать не хотела, нашла компаньонку себе, старую деву лет пятидесяти, и жила с ней и целым выводком болонок. Когда произошла революция, отец ее подался в Англию, а она ехать отказалась. Считала, что наша власть крестьян и рабочих ненадолго. А потом поздно стало – особняк реквизировали, она из Самары уехала в Петербург со своей компаньонкой. Может, затеряться хотела в большом городе, где ее никто не знал, скрыть происхождение. Дальше ее приключения я не знаю, знаю только, что компаньонка ее сдала, донос какой-то написала, что Агнесса классово чуждый элемент. Потаскали ее на допросы, но интереса она большого не вызвала, отделалась испугом. Долго скиталась по знакомым, то там, то сям жила, и наконец скосил ее от такой жизни тиф. Попала в больницу, где лечил ее врач Егранцев Василий Викторович. Умный, интеллигентный, с таким обхождением, к какому она и привыкла, ну Агнесса и прониклась. Стали они жить вместе, притерлись, Агнесса пирогами на базаре торговала, он лечил. И вдруг как гром с ясного неба – арест мужа. И оказалось, что зовут ее муженька вовсе не Василий Викторович, а Юзефович Роман Ильич, и служил он в войсковых соединениях атамана Анненкова, который лютовал при подавлении крестьянского выступления в Славгородском уезде. И свидетели против него нашлись – на допросах показали, что именно Юзефович лично расстрелял 15 человек крестьян, а жене одного из них проткнул живот штыком и подвесил за косу – несколько часов мучилась.

У Агнессы что-то в голове после того замкнуло, корежило ее, что с таким извергом как с мужем жила. Вернулась она в Самару, то бишь, Куйбышев уже, перед Преображенской церковью встала на колени, и при куче зевак поклялась, что жизнь положит, чтобы отомстить такому Богу, который допускает это все и жизнь ее превратил в такой кошмар. Поселилась она у бабки Матрены, та вроде знахарка была, травами лечила, Агнессе дом ее потом перешел. Устроилась в морг санитаркой, и все книги какие-то искала, да на кладбище как ворона торчала. Люди идут на погост родных проведать, а она там крутится, и чего надо, непонятно, не было у нее там родных похоронено. Ходит от могилы к могиле, что-то в землю сует. Ну и поползли слухи, что колдует она, народ-то темный.

Когда Коля закончил свой рассказ, они уже подошли к трамвайной остановке, и Серафим задумчиво протянул:

- Да, непростая судьба…

- Мы непременно в ее дом наведаемся, - сказал Коля. – Наверняка какие-то ответы там есть.

Перед тем как распрощаться, священник удержал его за рукав и сунул сложенный вдвое маленький лист в линейку.

- Николай, я знаю, вы не верующий, но все же возьмите. Что-то нехорошее грядет, предчувствие у меня… Это молитва, если что – читайте в качестве защиты.

Коля помедлил, взял лист и сунул в карман шинели.

***

Дома Коля с облегчением стянул сапоги в сенях, прошел на кухню и обнял сзади Нину, которая мешала картошку на сковороде.

- Ты где был? Пришла со смены, думала, ты после дежурства дрыхнешь, а тебя и нет.

- Да так, по делам тут…

Коля спохватился, что не приготовил надежной лжи – ему совсем не хотелось говорить, что он помогает священнику с Зоей. Он жевал хрустящую жареную картошку, с удовольствием запивал холодным молоком и слушал веселую болтовню жены. Вся эта история с ненормальной Зоей, ощущение нечистоты после допроса Виталия, его мутные пьяные глаза – все отступило, когда Нина улыбнулась, и на ее щеках обозначились уютные лукавые ямочки.

Краем глаза он увидел в сумерках движение на дворе соседа, присмотрелся, встал, подошел к окну. Иван Иваныч, сидя на своей инвалидной тележке, делал что-то странное, сгибая и разгибая спину. Коле показалось, что он копает снег, но, всмотревшись в темноту, чуть разбавленную светом тусклого фонаря, он понял, что сосед бьет поклоны. Перед ним на палке торчал рогатый череп какого-то животного, и Иван Иваныч, совершая ладонью мелкие движения около лица, кланялся так низко, что касался лбом утоптанного снега.

- Ты чего там? Остынет же! – недовольно произнесла Нина.

В этот момент сосед замер, обернулся и посмотрел прямо на Колю, ощерившись в кошмарной улыбке. Он взял свои деревянные опорки с ручками и вышел со двора; Коля наблюдал за ним с колотящимся сердцем. Вскоре послышался стук в дверь и такой знакомый добродушный голос Иван Иваныча произнес:

- Нинуль! Ты дома? Дай чей пару кусков сахара в долг!

Нина вскочила со стула, полезла в шкафчик. Она уже двинулась в сени, когда Коля опомнился и схватил ее за руку.

- Стой. Не открывай!

- Это почему? – с веселым недоумением спросила Нина.

- Просто не открывай. Послушай меня.

- Ты с ума что ли сошел? Это же Иван Иванович!

Нина рванула руку, но Коля не выпустил, оттеснив жену к печке.

- Стой, я сказал! – с неожиданной грубостью и злобой крикнул он.

Нина испуганно смотрела на него, сжимая сахар в руке. Коля подошел к входной двери, вынул из шинели листок с молитвой, которую ему дал Серафим,.

- Это ты, Иван Иванович?

- А то кто ж! Коль, вы что там, уснули что ли? Открывайте!

Коля помедлил пару секунд и сказал:

- А если не откроем?

- А куда ж вы денетесь! – прежним веселым тоном ответил сосед. – Рано или поздно откроете, каждый дом будет открыт для него.

Коля перевел дыхание и начал читать с листа, спотыкаясь на незнакомых старославянских словах.

- Откроооете! – донеслось из-за двери. – Все двери откроете! Потому что Зоенька устала держать, шибко устала. Скоро выпустит!

Коля затараторил молитву, смысл которой от него ускользал, и за дверь послышался стук деревянных опорок Иван Ильича о крыльцо. Заскрипел снег, лязгнула калитка, и все стихло.

- Что это было? – изумленно спросила Нина, подходя ближе.

Она держала ворот платья в горсти, на виске ее часто билась голубая жилка.

***

Коля так торопился увидеться с отцом Серафимом, что на очередное ночное дежурство пришел в дом Болонкиной аж за целый час. К своему удивлению он застал в горнице неизвестного ему врача в белом колпаке и белом же халате и секретаря райкома Картузова. Картузов, держа в горсти каракулевую шапку пирожком, краснел и злился.

- А что вы знаете? Что?! – кричал он на врача, крепкого высокого мужика чуть за сорок. – Я уже эти отговорки месяца два слушаю! «Неизвестный науке случай!» Что я должен начальству доложить, что у нас тут божье чудо в Куйбышеве приключилось?

Врач сложил пробирки с Зоиной кровью в саквояж, выпрямился и заорал в лицо Картузову:

- А я вам что, прорицатель Заратустра?! Откуда я знаю, что с ней! У нас тут, знаете ли, не каждый день девки каменеют! Все анализы у нее в порядке! Вон, спрашивайте у попа, зря что ли вы его позвали!

Врач мотнул головой на церковные книги, которые отец Серафим сложил стопкой на столе. Картузов побагровел еще больше, задохнувшись от возмущения:

- Да вы… Да я вас… Да как вы смеете..!

Врач плюнул, чертыхнулся, накинул пальто и, с размаху отворив дверь, вышел, звеня своим саквояжем со склянками.

- Вы посмотрите, что делается… Здравствуйте, товарищ…– растерянно сказал Картузов, быстро сунул Коле руку и вышел следом.

Коля раздул огонь в печке, поставил чайник. Налил чаю, отсев подальше от Зои к окну. По-прежнему неподвижная, она ни капли не изменилась с его прошлого дежурства, и, стоя все в той же неудобной позе, обнимала свою загадочную доску. Но теперь Зоя пугала его еще больше, и он старался не смотреть на нее.

Отец Серафим привел с собой мальчишку лет пятнадцати в кепке с треснувшим козырьком и растоптанных сапогах.

- Это Петр, пономарь. Будет помогать мне читать… Не бойтесь, я согласовал.

Коля махнул рукой и, понизив голос, рассказал про соседа и его жуткую молитву на огороде.

- Эка беда… – протянул священник, дернув себя за бородку. – Не спит нечисть-то, и до вас добраться хочет. Эка беда…

Пономарь Петя хрустел сухарями и с удовольствием запивал их сладким чаем, ничуть не беспокоясь насчет неподвижной Зои. Отряхнув подол рубахи от крошек, он подошел к живой статуе, поводил ладонью у нее возле лица, потыкал в щеку пальцем.

- Не балуй, отрок! – сурово сказал отец Серафим, но Петя и не подумал отойти.

Он присмотрелся к доске, отодвинул пышные складки Зоиных рукавов и воскликнул:

- Батюшка, тут написано что-то!

Отец Серафим подошел, пристально осмотрел доску и сказал:

- Ну и дураки мы с вами, Николай. Не догадались рукав отогнуть.

- А что это значит? – спросил Коля.

Под тканью обнаружились цифры, написанные через точку – 3.7, а так же непонятный символ, представлявший из себя крест с перекладиной, росший из восьмерки, которая лежала на боку.

- Что сей странный крест означает, не знаю, – сказал священник. – А вот насчет цифр могу предположить. Смотрите на нижнюю часть доски – видите, выемка по всему низу выточена?

- Ну?

- Я подобное видел на иконах, которые стояли на тябловых иконостастах. Знаете, что такое тябло?

- Нет.

- Это деревянный брус, в который вставляют иконы. Иногда внутри бруса есть направляющие, и бороздка на иконе позволяет держаться более плотно.

- То есть Зоя все-таки держит в руках икону?

Серафим вздохнул, помедлил с ответом.

- Я думаю, что да, это все-таки икона, если можно так назвать. А цифры – номер ряда и последовательность в ряду. Только вот для какого иконостаса и для какой церкви она предназначена… И самое главное – почему именно Зоя..? Виталий ведь тоже ее держал в руках.

Коля озадаченно смотрел на священника, не поспевая за его ходом мыслей. Тот вдруг встрепенулся и начал суетливо расстегивать верхние пуговки на Зоином платье.

- Отец Серафим… – начал Коля.

Священник вынул из-за ворота неподвижной Зои крестик и радостно воскликнул:

- Вот оно! Как же я сразу не подумал! Она крещеная! Вот почему!

Коля закатил глаза:

- Да вы хоть что-нибудь можете объяснить?!

- Что-нибудь могу, – с готовностью кивнут священник. – Но сначала сходим в дом Агнессы, после того озвучу вам мои подозрения и умозаключения.

***

Дом чокнутой Агнессы находился на выселках: с одной стороны его подпирал жидкий лесок, а с другой – редкие развалюшки самостроя и производственных помещений на горизонте. Старый бревенчатый пятистенок, покосившийся на один бок, смотрел слепыми окнами, наглухо занавешенными изнутри темными занавесками. Коля толкнул дверь и она, жалобно скрипнув, беспрепятственно отворилась. Пройдя полупустые темные сени, они оказались в сумеречной, бедно обставленной горнице. Вместо кровати стояла неширокая лавка, заваленная сальными одеялами в обожженных дырах, несколько простых глиняных плошек и мятых кастрюль жались к краю стола. На колченогой табуретке валялось выцветшее протертое пальто и полинявшая косынка, в углу покоился пыльный булыжник размером с кошку.

- Да, небогато жила, – протянул священник, внимательно глянув на булыжник.

Под потолком на веревке висели пучки трав и высушенные шкурки каких-то мелких животных – то ли землероек, то ли кротов. Но пахло в избе приятно – сеном и ладаном. В треснувшем полу зияла дыра, очевидно, тот самый тайник, откуда Виталий добыл загадочную доску. Коля обошел горницу, отодвинул занавески, заглянул в сени. Отец Серафим внимательно осмотрел сухие шкурки, кинул взгляд на красный угол – икон в доме не было.

- Дом как дом… – пожал плечами Коля. – Черт знает, откуда она эту доску взяла. Ищи концы… Надо на базаре спросить, она там одно время ошивалась, шепталась с одним пройдохой, Тимкой Квасом. Он все что хошь достать может.

- Боюсь, что доску ей достал не Тимка Квас.

- Где-то ж она ее взяла…

Отец Серафим промолчал, нагнулся, исследуя доски пола. Встал на колени, прильнул глазом к щелям, провел пальцами. Вдруг вскочил с горящими глазами, прыгнул на одну доску – раздался тихий скрип и звон, похожий на отпущенную пружину.

- А ну-ка, Коля, встань туда…– Серафим ткнул пальцем на участок пола в метре от себя.

- Сюда..?

- Нет, чуть дальше… Видишь, там пятно протертое.

Коля встал на доску, которая в одном месте белела выскобленным пятном. Тут же раздался хруст, металлический лязг, и из середины пола выскочил искусно прилаженный квадратный кусок дерева, открывая вход в подпол.

- Есть! – воскликнул священник. – Булыжник ей нужен был, чтоб нажать сразу с двух сторон, одна же жила.

В открывшийся провал вела хлипкая дощатая лестница, на которую отец Серафим ступил первым. Спускаясь за священником по угрожающе скрипящим перекладинам, Коля почувствовал, как в нос шибанул тошнотворный гнилой запах.

- Фонарик надо было захватить, – запоздало спохватился он – в подвале царила кромешная тьма, слабо прошитая жидким лучом света из горницы.

- Не надо, – сказал Серафим.

Он указал на керосиновую лампу на углу верстака, примыкавшего к лестнице. Серафим поболтал лампой – внутри плеснуло, достал из кармана рясы зажигалку, сделанную из гильзы, и поджег фитиль.

Теплый круг света вырвал из мрака самый обычный подвал, оказавшийся мастерской: на верстаке были свалены кисти, палитры и бутылочки с разного рода жидкостями – прозрачными, желто-маслянистыми, мутно-белыми. Поблескивали в свете лампы молоточки, гвозди, резаки. На дальнем конце верстака лежали шприцы с бурыми ошметками в колбах, пара скальпелей. Отец Серафим взял со столешницы маленькую записную книжку, полистал. Коля заглянул через его плечо: старомодным угловатым почерком строился небольшой столбец из имен.

- «Ковалев Виссарион 1865-1929… Детциг Герда Генриховна 1835-1940…» - прочел вслух священник. – Список усопших...

Он полистал книжицу – остальные листы были пустыми – и сунул ее за пазуху.

- А это зачем? – прошептал Коля, удивленно глядя на скальпели и шприцы.

- Смотри, – священник указал в глубине подвала на низкую тумбу около верстака с тарелкой, наполненной, как показалось сначала Коле, короткими сушеными колбасками. Но приглядевшись, он чуть не вскрикнул – это были ссохшиеся человеческие пальцы, и в мягком свете лампы стали отчетливо видны сине-коричневые ногти. Рядом с тарелкой лежали фаланги, почти лишенные плоти, а возле тумбы стояло жестяное ведро, наполненное тошнотворной серо-черной массой, источавшей невыносимую кислую вонь.

(Продолжение - часть 3)

Сергей включил диктофон, придвинул поближе к Николаю Степановичу, который мешал сахар в чае, сжав ложечку узловатыми пальцами. Стакан, разумеется, был в подстаканнике с алюминиевыми пятиконечными звездами.

- Николай Степанович, расскажите, что вы видели в 1955 году в Куйбышеве? Правда это все?

- Неправда, – скрипуче бросил старик, и репортер сник.

Он, в общем-то, ни на секунду не верил в легенду о стоянии Зои, но надеялся, что старикашка хотя бы приврет для красного словца.

- Совсем все неправда? – уныло спросил он. – Не было никакой окаменевшей девушки?

- Девушка была, – сказал Николай Степанович. – Только она вовсе не окаменела. Хотя сплетни ходили, дай боже.

- Расскажите, пожалуйста, о сплетнях, ну, как официальную версию.

- Слухи такие были: в январе 1956 года в доме Клавдии Болонкиной на улице Чкалова собралась молодежь. Ну, выпили, граммофон завели. Одна девушка, Зоя Карнаухова, расстроилась, что на вечеринку не пришел парень, который ей нравился, и, когда начались танцы, сказала, что нашла себе партнера. Сняла с красного угла икону с ликом Николая Чудотворца и принялась плясать с ней в обнимку. И тут же покарал ее Господь – раздался гром, сверкнула молния, Зоя встала как вкопанная, и не смогли ни икону из рук вынуть, ни уложить ее хотя бы на кровать. И будто бы простояла 128 дней до самой Пасхи, после чего и скончалась. Вот этот анекдот до сих пор и мусолят.

- А как вас коснулась эта история?

- Я тогда служил в конной милиции и был одним из конвойных, кто охранял дом Болонкиной, не пускал зевак.

Старик закашлялся.

- И вы все видели своими глазами?

- Видел.

- И вся легенда неправда?

- Неправда. Правда в этой историйке только одна – Зою действительно не смогли стронуть с места.

- Так она все- таки застыла?!

Старик кивнул, осторожно надкусил вставными челюстями сушку и зашлепал морщинистыми губами.

- Так что это было, просто кататонический ступор? Паралич? Она взяла икону и ее мгновенно парализовало?

- А с чего вы вообще взяли, что Зоя взяла именно икону? – посмотрел поверх стакана Николай Степанович.

- Ну… Очевидцы так говорили. И что еще можно взять с иконостаса?

- Что-то она точно оттуда взяла, но вот была ли это икона – большой вопрос. Зоя крепко прижимала доску к животу лицевой стороной, изображение просто не было видно. Сейчас уж эта история враками обросла… Болтали, что иглы о ее кожу ломались. Кхх-ах…

Старик издал странный звук – что-то среднее между кашлем и смехом.

- А они не ломались?

- Нет. Инъекций ей медики много делали, она ведь не ела, не пила. Глюкозу кололи, еще что-то, не знаю, я не специалист. Санитарочка ходила, обмывала ее, выносила за ней нечистоты. Так что, не такая уж она и каменная была.

Куйбышев, январь 1956 года.

Нина покрутилась перед большим зеркалом в деревянной резной раме, поправила бант на груди.

- Неплохо вроде вышло. Лариска хорошо шьет… Коооль… Ну ты что, не смотришь что ли?

- Красиво, красиво, – быстро проговорил Николай, обернувшись к жене.

- Ты даже не посмотрел! Все про Зою эту думаешь? Да хватит уже, бабкины же сказки!

Николай выкинул папиросу в форточку, поправил занавеску.

- Парни своими глазами видели, кто в карауле был. Рассказывают, и правда застыла с иконой в руках.

- Ты комсомолец или старая кликуша? – с досадой бросила Нина. – Вот пойдешь сегодня в наряд, увидишь, что нет там ничего. Нам сегодня на политинформации рассказывали дикий случай – в каком-то селе заболела девка, пятна по лицу пошли, в обмороки начала падать. Ну и была там одна бабка древняя, сказала, что это в нее бес вселился, и посоветовала матери поить ее святой водой, мол, и чем больше сразу выпьет, тем лучше. Та и влила в нее пять литров водички, и девчонка померла от отека мозга. Вот до чего доводит дремучесть!

- Ты что, мой домашний агитатор? – улыбнулся Николай и подхватил Нину на руки.

- Отпустиии, медведь! Помнешь! Изорвешь своими ручищами! Новое платье! – отбивалась она, хохоча.

Перед тем, как заступить на дежурство, Коля зашел к соседу, Ивану Ивановичу. Иван Иванович в свои пятьдесят был необыкновенно говорлив и подвижен на низенькой инвалидной тележке. Сосед никогда не терял присутствия духа, и даже когда жена, тайком собрав манатки, сбежала, Иван Иваныч только крякнул:

- Баба с возу – кобыле легче.

Коля только усмехнулся – все знали, что жена Иван Иваныча сбежала вовсе не из-за того, что соседу ампутировали обе ноги в полевом госпитале в далеком в 43-м году, а потому что тот был тем еще ходоком по бабам. Что и служило неизменным поводом для шуток на базаре, где Иван Иваныч, разложив сапожницкий инструмент, чинил обувь желающим.

Коля захватил ведро, набрал воды в колонке недалеко от дома и постучался к соседу. Иван Иваныч ожидаемо рассердился:

- Что за новости! Сам бы я прекрасно принес!

Немногословный Коля кивнул и перелил воду в небольшой бак в сенях.

- Вот еще… – промямлил он и протянул соседу кулек с лепешками, которые сунула ему Нина.

- А вот за это спасибо, - улыбнулся Иван Иваныч. – Нинуля у тебя эхх, в соку дева. И готовит вкусно.

В отделе Николай получил макаров, оформил бумаги и отправился к дому Клавдии Болонкиной. На дежурство он заступал с нехорошим чувством, и сам не мог понять, откуда исходило беспокойство. На улице толпился народ, зеваки висли на заборе, пытаясь что-то разглядеть в окна, на невысоком плотном сугробе стояли две чопорные старухи с недовольными лицами, держа большую икону в окладе из фольги.

Постовых выставили во дворе Клавкиного дома, и Коле пришлось продираться через толпу.

- А ну, разойдитесь! Дайте пройти! – крикнул он.

Зеваки неохотно расступились, увидев милиционера в шинели.

Он кивнул постовым – один из них, Митя Снегирев, лениво козырнул, шмыгнул красным носом, поднес подрагивающую папиросу к губам.

- Когда сменят-то? – спросил Коля.

- Да в задницу их, – процедил Митя и движением плеча сдвинул автомат подальше за спину. – Часа через два, говорят, не холодно, стойте. Ну, так-то не холодно, когда жопой на печке! И че караулим, сами не знаем!

Коля взошел на крылечко, постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. В сенях он чуть не столкнулся с невысоким седым мужчиной в поповской рясе, который не успел закрыть за собой дверь в горницу, и Коля увидел неподвижно стоящую девушку с задранной юбкой и женщину в белой косынке, отирающую ее бедро губкой. Он покраснел и отвел глаза, и седой мужчина торопливо захлопнул дверь.

- Постовой Вавилов, – представился Коля.

- Меня стеречь пришли, – улыбнулся священник. – Отец Серафим.

Он протянул руку, и Коля вяло ее пожал.

- Там… гигиенические процедуры, у девушки, оказывается, естественные отправления пока сохраняются. Вы знали?

- Нет. Я и не видел ее ни разу, - ответил обескураженный Коля. – Честно говоря, я был уверен, что…

Он замялся, и Серафим кивнул:

- Да я и сам думал, что это все слухи. Народец, знаете ли, необыкновенно суеверен.

Священника прислали из Московской епархии, когда до столицы докатились слухи о Зое. В райисполкоме Куйбышева не особенно ему обрадовались, но указание впустить попа пришло сверху сверху, поэтому недовольные тихо пыхтели в кулак. Для надзора над священником выделили постового из конной милиции.

Скрипнула дверь, и в щели показалось неподвижное лицо санитарки с отвислыми мешочками кожи под глазами.

- Я закончила, можете войти.

Коля, оставляя грязные следы на полу, переступил через порог и остановился. Посередине самой обычной горницы деревенского дома стояла девушка: некрасивая – тяжелый нависший лоб, крупный нос, щекастое, простое лицо. Хороши были только глаза, серые, большие, слегка навыкате. В нарядном платье со сборчатыми рукавами, с большим воланом на юбке она невидяще смотрела в пространство, прижимая к животу толстую доску без рамы. Мятый подол цвел мокрыми пятнами – санитарка была не особенно аккуратна.

Коля почувствовал, как ползет озноб по мгновенно взмокшей спине. Грудь Зои тихо вздымалась, трепетал пушистый русый завиток около уха, но все равно неподвижность ее была абсолютной и пугающей. Остекленевшие глаза, неудобная поза с приподнятой пяткой левой ноги, застывшие веки – она напоминала муху в янтаре.

Когда санитарка ушла, собрав свой чемоданчик, Коля снял шинель и пристроился на лавке около окна, подальше от неживого Зоиного взгляда. Серафим положил на стол толстую потрепанную книгу в лоснящемся кожаном переплете и спросил:

- Чего ж ваше начальство боится, что стражу не только снаружи, а и в доме выставили?

- Моему начальству вообще наплевать на это все, – Коля кивнул на девушку. – А вот в райисполкоме боятся, что вы тут фотографий наделаете и будете потом агитировать за Бога.

- Так фото можно в любом месте с любой девушкой сделать, – улыбнулся Серафим.

- Вот и я так думаю, - кинул Коля, ерзая на жесткой лавке. – А что вы тут делать собираетесь?

- Разобраться хочу, что происходит.

- Ну так окаменела вишь… Говорят, с иконой танцевала, и Бог ее покарал. Или вы так не думаете? – усмехнулся Коля.

- Говорят, – кивнул Серафим. – Много что говорят. Вот я и хочу понять, чудо тут Божье или что иное.

- Ну, разбирайтесь, – бросил Коля и прислонился к стене, прикрыв глаза.

Священник принялся неразборчиво читать молитву, а Коля пытался не заснуть, чувствуя, как плавится и плывет сознание от быстрого тихого речитатива. Иногда он просыпался, открывал глаза, видел стоящую спиной девушку и несколько секунд не мог вспомнить, кто она такая, и зачем он здесь. Коля пытался стряхнуть сонную одурь, но снова обмякал на лавке, краешком сознания ощущая, как впивается в ляжку ребро сиденья. Проснулся Коля от резкого звука – Серафим захлопнул книгу, тяжело опустился на стул и потер рукой лоб.

- Не могу читать, тяжко.

- Тоже засыпаете? – Коля встряхнулся, как собака, и выпрямился.

- Да нет… Тошно как-то, через силу читаю.

- Ну и поспите, – Коля кивнул на кровать, застеленную покрывалом. – Мне по службе нельзя, а вы-то чего.

- Нет, сна ни в одном глазу…

Серафим подпер щеку рукой и принялся неслышно читать из книги, еле шевеля губами. Коля сжал кулаки, впиваясь ногтями в мякоть ладоней, чтобы согнать сон. За окнами падал мягкий снег, и постовой Митя жевал неизменную папиросу, ежась и подпрыгивая. Мягкую тишину и сонную Колину одурь разорвал густой нутряной стон, похожий на рычание. Серафим подпрыгнул на стуле, а Коля замер на своей скамейке, чувствуя, как холодеет спина.

- Это она..? – выдавил он и кивнул на живую статую.

- Кажется… – громким шепотом произнес Серафим.

Он подошел к Зое, всмотрелся в застывшее лицо. В этот же момент снова послышался рвущий душу звук, и уже было очевидно, что шел он из приоткрытых неподвижных губ девушки.

- Ааа… жжж… д-д-д… рржжж….

Звуки толчками вырывались из Зоиного горла, но ни один мускул на ее лице не дрогнул, а глаза оставались стеклянными.

- По-моему, она что-то говорит…

- Да просто стонет, – кинул Коля, который к Зое подойти боялся.

- Нет же… Это слова.

- Држжж…ааа… Тжжжжыыы…Нм…нм… г…г – выла Зоя.

- Кажется…. Кажется, она говорит, «тяжело держать, не могу»!

- Елки палки… – прошептал Коля.

Стоны стихли так же резко, как и начались, и Зоя снова держала свою ношу в полной тишине и неподвижности. Коля чувствовал, как колотится сердце, и толчками выдыхал воздух.

Рано утром пришла прежняя санитарка, а с ней румяный и чем-то довольный секретарь райисполкома Картузов.

- Ну, как дела, товарищи? – звонко спросил он, сбивая снег с ботинок. – Происшествий не было?

- Нет, – ответил Коля.

Не рассказывать же, ей-богу, про эти стоны. Да и не слышал он никаких слов… Черт его знает, что там Серафиму привиделось. Попа из избы выпроводили, но он твердо сказал, что вернется следующей ночью. Картузов закатил глаза, но сделать ничего не мог – разрешение священнику дали официально.

***

Жене про Зою Коля рассказал скупо – да, стоит, двинуться не может, икону к груди прижимает. Нина недовольно подняла брови – она была уверена, что никакой окаменевшей девушки в доме Болонкиной нет.

- Может, болезнь какая-то… Паралич, – хмыкнула она.

- Скорее всего, – с готовностью кивнул Коля, хотя никакой паралич не объяснял того, что Зою не могли оторвать от пола.

Радио пело голосом Марка Бернеса о темной ночи; Нина, которой нужно было на завод ко второй смене, ставила сковородку с ворчащей яичницей на стол.

- Голодный поди… Какая все же дикость – устроили катавасию с больной девушкой. Попа еще притащили, вот ведь средневековье. Врача к ней хоть вызывали?

- Да. Картузов сказал, сегодня какие-то светила из Свердловска приедут. Местные не так хороши, – усмехнулся Коля.

Нина нарезала хлеб, подвинула к нему блюдце с тонко нарезанным салом, погладила его по голове.

- Ну, ешь и ложись… Мне уходить скоро.

Коля ел горячую яичницу, слушал Бернеса, голос которого доносился до него как через вату, и чувствовал, как пульсирует кровь в ушах. Лицо Нины на секунду застыло, замерцало и тут же Коля вскочил, опрокинув стул, и бросился вон из дома. На крыльце перегнулся через перила, и его бурно стошнило только что съеденной яичницей.

- Ты что? Что с тобой? – испуганно восклицала сзади Нина, и несся бархатный голос из радиоприемника:

«Темная ночь разделяет, любимая, нас,

И тревожная черная степь пролегла между нами»

***

На следующее дежурство Коля отправился, тяжело загребая сапогами; при одной мысли о неподвижных Зоиных глазах его охватывал мутное тяжелое чувство. К дому он подошел вместе с отцом Серафимом, которого без представителей власти больше внутрь не пускали. Тот невесело улыбнулся Коле, выдохнул в темноту морозный парок.

- Ну что, милиция, готов к ночному бдению?

Коля неразборчиво буркнул, пожал священнику руку и решительно направился в избу. Там было жарко натоплено, и санитарка указала на чайник:

- Только погрела, чаю попейте, пока горячий.

Серафим налил стакан, вынул кулек с сушками, предложил Коле. Тот поморщился:

- Не хочу. Вы сюда сушки, что ли, есть пришли…

Священник с удовольствием отхлебнул чай и спокойно сказал:

- А что сушки… Сушки делу не помеха.

- Зачем вы вообще ходите? Видите же, что ничем помочь не можете.

- Чтобы помочь, нужно понять. А я пока ничего не понимаю.

- А что тут понимать? Все по вашим поповским сказкам - наказал боженька за богохульство. Вы должны быть довольны.

- Да мало ли было этого богохульства? Сколько церквей порушили, никто не окаменел! – воскликнул Серафим. – А за одну икону – такое?

- Кто ж вашего бога разберет, – усмехнулся Коля.

Из сеней послышался стук, Коля вскочил и направился к входной двери.

- Это я, Митя, – раздался голос постового. – Дайте горяченького хлебнуть, замерз, как собака.

Коля взялся за засов, но подскочивший священник отвел его руку и одними губами прошептал:

- Погоди открывать…

- Да вы чего! – возмутился Коля и стряхнул его руку.

- Погоди! – сердито прошептал Серафим.

Массивным наперсным крестом он перекрестил дверь. Постовой недовольно сказал:

- Ну что вы там? Отворяйте, рук уже не чувствую!

Коля оттолкнул священника, снова взялся за засов, но тут же застыл, словно парализованный, потому что из-за двери послышалось:

- Митенька замерз. Холодно тут. Холодно Митеньке.

Голос был постового Дмитрия, но звучал дурашливо, глумливо.

- Погреться бы у вас… ручки погреть Мите. Пустите меня.

Дверь содрогнулась от сильного удара, и Серафим оттолкнул Колю, заслонил его собой.

- Это не постовой, – прошептал он. – Не вздумай пускать.

- Митяй, дурак ты, и шутки у тебя дурацкие! – сказал Коля.

В ответ в дверь снова бахнуло, кто-то тихо рассмеялся.

- Иди, глянь в окно в горнице! – прошептал Серафим.

- Зачем? – округлил глаза Коля.

- Иди, сказал!

Коля шагнул в комнату, отодвинул занавеси и глянул на двор – там, ежась от снега и ветра, курил постовой Митя. Буханье в дверь продолжалось. Коля бросился в сени и возбужденно прошептал:

- Там… там…

- Дмитрий? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал священник.

- А это тогда кто? – кивнул на дверь Коля. – Как Митяй пропустил? Почему не слышит?

В щель снова глумливо кинули:

- Она устала. Устала Зоенька. Скоро выпустит!

Послышался скрип снега – от двери удалялись.

- Так я и знал! – воскликнул Серафим.

- Что? Что?

- То-то я сомневался, что Божье дело тут творится! Когда с Богом-то, легко все, светло, не страшно. А тут – поседеешь!

Священник кивнул на неподвижную девушку.

- Да можете вы объяснить, что тут творится! – крикнул Коля.

Священник подошел к Зое и ткнул в доску.

- А ну-ка, иди глянь на эту иконку.

- Да не пойду я никуда, – проворчал Коля со своей лавки; Зою он боялся.

- Боишься что ли? – хмыкнул Серафим. – Да иди, не укусит она тебя.

Коля неохотно приблизился к девушке, стараясь, впрочем, не подходить вплотную.

- Вот смотри, – священник указал пальцем на пару буковок на исподе доски. – Видишь?

- Ну, буквы какие-то.

- Буквы… – передразнил Серафим. – Это явно подпись. Видишь – инициалы и какая-то фамилия сокращенно.

- Ну и что?

- А то! Иконы не подписывают! Это не картина.

- Ну и что из этого?! А эту кто-то подписал!

- Я не думаю, что это икона. По крайней мере, точно не православная икона и не изображение Николая чудотворца.

Серафим подошел к иконостасу, отодвинул белую полотняную шторку.

- Глянь. Пылищи тут куча…

Коля привстал на цыпочках, посмотрел на полочку, где стояли два небольших образа. Посередине в пыли была полоса – очевидно, именно отсюда Зоя сняла икону. Но она не совпадала с шириной доски, которую Зоя держала в руках, снятая икона явно была меньше.

- След не совпадает… – протянул Коля.

- То-то и оно.

- Ерунда какая-то.

Серафим пожевал губу и сказал:

- Надо еще раз опросить тех, кто кутил в доме Клавдии. Кто-то из них врет. Поможете мне? Люди, когда видят милицейские погоны, как-то сговорчивее… Да и не местный я, вас скорее послушают.

Коля высоко поднял бровь и не сказал ни нет, ни да.

***

Нине он ничего не рассказал про то, что происходит в доме Болонкиной, и на все вопросы жены отвечал уклончиво. Однажды ночью, в свой отсыпной, он проснулся среди ночи от знакомого тошного чувства – его слегка мутило, гулко стучало сердце, гоня пульсирующую кровь к голове.

Он тихо слез с кровати, стараясь не разбудить посапывающую Нину, прошлепал босыми ногами на кухню. В одних семейниках сел на табуретку, и, не включая света, закурил. За окном в крошечной амплитуде покачивался фонарь, конус света чуть заметно колебался. Падал редкий снег, а в Колиной голове прокручивалась снова и снова фраза из песни Бернеса: «Темная ночь разделяет любимая нас… Темная ночь…»

Коля помотал головой, отмахиваясь от надоевшей мелодии, глубоко затянулся. Эта неподвижная девушка, чертовщина в доме Болонкиной незаметно нарушили его мир. С самого детства он твердо знал, что нет ни Бога, ни черта, на ада, ни рая. Есть непоколебимый советский материализм, и смысл этой жизни – в самой жизни. В горячих темно-карих глазах Нины, ее приятно-податливой мягкой груди под его ладонью, в грубых соленых шутках сослуживцев, в веселом матерке Иван Иваныча, в холодном и свежем запахе воды из обледеневшей колонки. Но эта неподвижная девушка перечеркнула все. Наверное, можно было как-то по-научному объяснить ее паралич, можно придумать объяснение и той ночи, когда кто-то ломился в дом Болонкиной и говорил голосом постового Мити, можно было объяснить тяжелое чувство и тошноту… Но сам Коля чувствовал в этом все что-то глубоко неправильное, противоположное и даже враждебное всему, к чему он привык.

***

Первая, к кому отправились Коля и Серафим, была Рая Телецкая. Маленькая комнатка в коммуналке густо пропахла духами и была увешана фотографиями актеров – в парадных неестественных лицах Коля узнал Любовь Орлову и Георгия Юматова. Рая сильно волновалась, краснела и мяла в руках носовой платок.

- Я ничего не знаю. Меня уже допрашивали… Я ничего не видела!

- Что-то все-таки видели, – мягко сказал Серафим. – Почему Зоя полезла на иконостас? Правда, что хотела потанцевать с Николаем угодником?

- Нет, – решительно ответила Рая. – Люди болтают, но она ничего такого не говорила.

Коля и Серафим переглянулись.

- Не говорила? – напряженно переспросил Серафим.

- Нет. Она и не танцевала, обиделась на Витальку. Нас мать его впустила, и все подумали, что это было странно – он же нас позвал к себе к определенному времени. А сам пришел через несколько часов после того, как все уже гулять начали. Ну и Зоя обиделась – она же с ним вроде как встречается.

- А ты видела, как Зоя снимала икону? – спросил Коля.

- Нет. Мы танцевали с Пашей, и я на Зою посмотрела уже после того, как девчонки визжать начали. Сначала думали, что она шутит, а когда понятно стало… я очень испугалась.

- А правда, что был гром? – подался вперед Серафим.

- Нет, не было ни грома, ни молнии. Это уже Клавдия потом разнесла, но ее не было к тому времени дома, она ушла к соседке и не могла ничего видеть.

- А почему Виталий пришел позднее, если пригласил вас к определенному времени? – спросил Коля.

- Я не знаю. Но помню, что Зоя очень злилась и постоянно смотрела в окно – Витальку высматривала.

Серафим помолчал с минуту, подергал короткую седую бородку. Внимательно посмотрел красной и перепуганной Рае в глаза:

- Скажите, а что вы почувствовали там, в доме, когда Зоя окаменела?

Рая покусала нижнюю губу, подумала. Наконец произнесла:

- Знаете, я выпила там немного, и меня мутило. И накатывало так, знаете… К сердцу подступало, в ушах шумело. Но я подумала, что это от самогонки…

- И это все началось после того, как Зоя окаменела?

Рая покачала головой:

- Нет… Немного раньше. Когда пришел Виталий.

Когда они вышли из дома Раи, Коля посмотрел сбоку на священника и нетерпеливо произнес:

- Ну..?

- Надо опросить еще кого-нибудь. Но то, что она сказала, уже интересно.

- И что же в этом интересного?

- Вывод номер один: доску Зоя все-таки сняла с иконостаса. Вывод номер два: на доске не Николай-угодник, теперь я уверен.

- Но Болонкина утверждала, что пропал Николай угодник!

- Он и пропал, – покивал Серафим. – Но Зоя держит точно не эту икону.

- Я ничего не понимаю, – уныло проговорил Коля.

- Я пока тоже не до конца… – задумчиво протянул Серафим.

(продолжение в профиле - часть 2)