Серия «Мразь. Вечные»

Мр*зь. Вечные. Часть 1

Девять человек ранним утром собрались у входа в постоялый двор в центре Хлыновского острога. Инок, девушка с бельмом на глазу, богатырского телосложения мужчина, двое купцов и четверо вооруженных охранников. Проводник из местных прибудет с минуты на минуту, за небольшую плату он проведёт их по лесам вдоль берега Вятки, до вотякских поселений. Это была уже третья группа паломников и ни одна до этого не вернулась. Но если уж русский люд что-то и вобьёт себе в голову, их уже не остановят никакие доводы разума.

Киприан окончательно решил для себя, что ему стоит завершить свою святую миссию, добраться до дикарей и донести им слово господне. Таким образом, он хотел сам себе доказать, что преступления совершенные им еще до монастыря не сгубили его душу. Что в бригаду хлынов его толкнула лишь крайняя нужда, а сейчас ему представился шанс сделать что-то важное в своей жизни и искупить былое. Он сопроводит этих людей на пути к чуду. Он покажет им, что даже вотякское исцеление руками есть промысел божий. Он даже найдёт слова и для самих дикарей, чтобы направить их души к истине.

Слепая на левый глаз девушка не приехала в Хлынов в погоне за слухами. Она жила здесь всю свою жизнь. Дочь местной женщины и новгородского захватчика, решившего осесть в новых землях, она сочетала в себе внешность дикарки и набожность женщин пришедших с севера. Италмас назвали вотякским именем в честь цветка, но вырастили христианкой. Хотя к настоящему моменту она уже не слышала бога так, как слышала в детстве. Даже сомневалась, отвечал ли он ей раньше, или это были фантазии маленькой девочки. Её мать умерла, когда она была еще ребенком, сгорела от лихорадки. На её глазах город несколько раз захватывался войсками, как ханскими, так и новгородскими. Её знакомых и друзей убивали и угоняли в рабство. Во время последнего набега их родной дом сожгли, а отца убили. В восстановленной деревянной церквушке в центре острога она не нашла бога и устала молиться в пустоту. Всё чего она хотела — это избавиться от врожденного увечья и затем покинуть эти земли. Она и так собиралась уходить на север, когда начнут возвращаться новгородские войска. Когда уходили первые две группы паломников, она так и не смогла решиться, отговаривала сама себя. Но сейчас уже не смогла найти для себя причин оставаться здесь.

Мужчина, пришедший с земель немногим севернее Хлынова, был отправлен старостой своей деревни. До них доходили слухи о вотякских целителях, но местная бабка справлялась с хворью и людской, и скотины сама. Однако последняя обрушившаяся на них болезнь никак не вылечивалась ни мазями, ни припарками. Лихорадка легко сбивалась, но возвращалась уже на следующий день. Почти вся деревня заразилась. Люди не умирали, но и не излечивались. Всем поселением каждую ночь сбивали жар, а на утро чувствовали себя прекрасно. Немногих миновала зараза, а из тех, кто еще молод, только Велимир мог уйти за помощью. Сперва, он обошёл все деревни вокруг своей, но в них была та же хворь и их жители тоже не могли найти лекарства. Тогда, переговорив со старостой и поцеловав на прощанье жену и детей, мужчина отправился на юг, в вотякские земли, в надежде на слухи о местных целителях, за чудесным лекарством для своих односельчан и родных.

Новгородские купцы Мирослав и Светозар не первый год ходили на торговых ушкуях в поисках выгоды. Но за это лето они потеряли почти всё своё состояние. Две их ладьи сожжены. Третий ушкуй, на котором они прибыли, был ограблен при переходе, хорошо хоть в живых остались. Лавка, которая была в Хлынове, сожжена при захвате города. Лавка в Новгороде почти не приносит денег. Золота, которое было у них с собой, не хватало даже на наём ладьи до Новгорода, только пассажиром на весла бы взяли. Да что уж там Новгород, даже на восток в Вотякские земли они не смогли бы нанять ушкуй. Единственная надежда вернуть богатство осталась на их последнюю весьма сомнительную авантюру. Уйти с паломниками на восток, и принести оттуда чудо средство. Хрен бы они поверили, что вотяки прикосновением лечат, а вот зелье какое-то вполне могло и быть. Дыма без огня не бывает. И кто первый зелье с диких земель в Новгород доставит, тот в золоте купаться и будет. Недолго старые друзья думали перед тем, как решились нанять проводника с охраной на последние деньги и отправиться с паломниками.

Тихомир, Драган, Милорад и Волибор — старшой среди равных, как он сам себя называет. Четверо хлынов не брезговали и честным трудом. Да и если так поразмыслить нет особой разницы между новгородскими ушкуйниками, ханскими войсками, хлынами и охраной купеческой. Все режут всех за деньги. Так что не зазорно и разбойнику побыть охранником. Тем более купцы мало того, что хорошо заплатили вперед, обещали столько же заплатить по возвращению. Сопроводить пеших не велика задача, никто не будет нападать на вооруженный люд без груза. Смысла в этом никакого же нет. Скорее Волибор бы отказался наниматься на купеческий ушкуй. Вот там и правда, риск сложить голову. Те же вотяки, если не топтаться по их святыням, тоже первые не нападают. Сходить до поселения дикарей и обратно. Лёгкая прогулка за хорошие деньги. Еще если с проводником из местных, так они и вовсе управятся до первой наледи.

Бегеней подходил к постоялому двору на территории Хлыновского острога. Он презирал людей, которые даже собственное поселение назвали в честь разбойников. Он презирал северян, что искали исцеления у его жрецов. Еще больше он презирал своих соплеменников, которые, несмотря на многочисленные стычки с пришлыми, всё равно пускали их в свои земли и торговали. Лишь его поселение — люди Ядыгара, открыто конфликтовало с людьми с запада, но оно и не удивительно, говорят сама война у Ядыгара в крови. Купцы наняли Бегенея, чтобы он провёл небольшую группу до ближайшего поселения со жрецами. Мол, хотят купить какие-то лекарства и обереги. Да ему в принципе и дела никакого нет. Ему заплатили, и одну бутылку он уже выпил еще вчера. Больше чем своих соплеменников, он презирал лишь себя самого, за пристрастие к вину. Мало того, что он согласился проводить этих северян до поселения, он еще и продал пиратам информацию о том, где будет ритуал.

— Итак, соплежуи. Все мы знаем, что нас сюда отправили следить за порядком. — Офицер ушкуя на тридцать человек стоял на берегу перед своей командой. Команда, похожая больше на нарушителей, чем на стражей порядка, дружно захохотала. Офицер поднял руку, призывая тишину и продолжил.

— Знаю, знаю, настолько вот дикие земли, раз даже такие отпетые сволочи как мы, для местных должны быть примером для подражания. Но, случилось ужасное! До меня дошли слухи, что на востоке, у дикарей, куча золота. И оно всё еще не в наших карманах! Не дело это, братцы! — Стражи порядка дружно загудели, показывая, что надо срочно исправлять эту несуразную ситуацию. Рука, призывающая тишину, поднялась вновь: — Мы с вами, сядем на этот прекрасный ушкуй, проплывём буквально неделю и перейдем на соседний приток, а с него уже пару часов спустя выйдем прямо на гору золота! — Дружный рёв ознаменовал одобрение капитанского плана.

Тишило стал офицером уже много лет назад. И за все эти годы он выработал всего лишь три правила. Первое — не лезь в драку в первых рядах. Второе — если можешь остаться в тылу — оставайся. Третье — если что-то не принесёт денег, не суйся. Следуя первому правилу, когда флот вышел в Хлынов у него случайно порвался парус. За неделю, что его ладили, он отстал от основных сил достаточно, чтобы битва за поселение прошла без него и его людей. Следуя второму правилу, он не стал возражать, когда его в качестве наказания оставили в тылу, лишив возможности грабить Сарай и резать булгар. Следуя третьему правилу, он собирался нарушить первые два и сунуться со своими людьми в дикие земли. Тишило далеко не был трусом, и когда дело доходило до драки, он её не избегал. Но и нападать на дикарей он не шибко то хотел. Еще и россказни этого Седого о бессмертном воине. Но рассказ старика прекрасно вязался с тем, что ему рассказал вонючий алкаш Бегеней, и манил Тишило открывающимися перспективами.

За пару бутылок отвратительного кислого вина дикарь рассказал и показал на карте местности как добраться до вотяксой святой земли, где в скором времени будет проводиться какой-то особенный ритуал. Черный совался куда-то в те же края, а он не пойдёт задарма на риск. Что-то ценное там точно было. Седой говорил о дикарском золоте, Бегеней тоже говорил о великой ценности, но из-за того, что дикарь плохо знал русский язык, а Тишило вотякский не знал и вовсе, он так и не понял, как золото связано с жизнью и воинами. Всё что он понял — это то, что есть какая-то хреновина, она очень ценна, она связана с байками Седого и исцелением, и самое главное, что вотяки столь её берегущие, именно на этом ритуале будут без оружия и без воинов, только жрецы!

В любом случае в его руки может попасть или гора вотякского золота, или чудо средство, которым дикари себе чуть ли не конечности обратно приделывают, если верить старику. Риск определенно того стоил, да и чем он рисковал? Приплыть и не найти храм на указанном месте? Кажется, это то самое дельце после которого открывают лавку в Новгороде и уходят на покой. И это теперь его дельце! Единственное, что плохо, это то, что пока Тишило собирался с мыслями и решался на вылазку, Бегеней уже покинул острог с группой паломников, лучше конечно было бы взять его с собой. Но это уже и не важно — команда собрана, как добраться до святилища известно.

— Грузимся, братья, наше богатство ждёт нас! — Прокричал Тишило и первым ступил на ладью.

Тукташ и Акбай наконец-то дождались этого момента. Многочисленные тренировки со всеми видами оружия. Почти ежедневные ритуалы с Воршудом. Рассказы Агыма о предках и вечных воинах прошлого. Казалось, что всю жизнь их двоих готовили к этому самому дню. И наконец-то Ядыгар дал своё согласие. Они всё еще не знали подробностей ритуала, но хоть какая-то картина уже вырисовывалась.

Помимо их двоих и Агыма с ними пошли еще пятеро жрецов. Всем запретили брать с собой оружие. Только два жертвенных кинжала, которые держал при себе Агым. Их путь лежал на запад. Сначала по большой реке, но потом надо было уйти слегка на север, до соседней речушки. В тех святых землях было разрешено проливать кровь только жертвенных животных. Их не сопровождали воины. У них не было доспехов. Оба юноши всю жизнь, готовящиеся к тому, чтобы стать ожгарчи быронтэм, сейчас чувствовали себя голыми без привычной тяжести металла в руках.

Но если что и занимало умы и Тукташа и Акбая сильнее, чем отсутствие оружия, это то, что с ними было еще две девушки из дальнего поселения. За них уже был выплачен выкуп. Агым запретил разговаривать с ними, и сказал лишь, что после ритуала они станут их огненными жёнами. Хоть это ничего и не объяснило, но многое обещало.

Пеший путь до святых земель начался утром, и закончился уже к следующему вечеру. Ритуал должен был проходить ночью, и каждая ночь была бы посвящена каждому юноше в отдельности. Само собой первым должен был пройти ритуал сын вождя. Его будущую жену Азинлык, отправили к речке для омовения священными водами. Агым в это время готовил необходимые снадобья и смеси трав. Остальные жрецы поддерживали большой костёр. Чем сильнее темнело на улице, тем сильнее казалось, что это солнце спустилось к ним на землю, чтобы присутствовать при становлении Тукташа воином.

Азинлык уже вернулась и в красных одеждах стояла рядом со второй девушкой. Агым протянул сыну вождя чашу и сказал:

— Пей до дна, Тукташ, прими свою судьбу. Затем наклонись над курильней, и мы укроем тканями твою голову. Дыши глубоко и ты почувствуешь, как покидаешь собственное тело. А когда вернёшься из страны духов, ты будешь готов приступить к ритуалу.

Тукташ принял чашу, посмотрел на Акбая, после чего улыбнулся Азинлык. Девушка улыбнулась ему в ответ, там искренне и тепло, что у Тукташа возникло ощущение, что его дух уже готов воспарить к предкам без отваров жреца. В несколько глотков он осушил чашу и наклонился с курящимся травам. Его закрыли тканями и он начал глубоко вдыхать пряно-горький дым, пока не закружилась голова. Чувствуя, что начинает задыхаться, он поднял руку и попытался стянуть ткань. Его сразу освободили. Два Агыма кружились вокруг него и гулко неразборчиво что-то говорили. Вдруг в шеях у Агымов появились стрелы, а из их ртов потекла кровь. Это показалось Тукташу таким нелепым и неуместным, что он засмеялся и упал на спину от смеха. Сквозь темнеющее сознание он чувствовал, как дух выходит из его тела под девичьи крики.

Акбай подхватил падающего отца и аккуратно положил его на землю. Обломил наконечник стрелы, вышедший с другой стороны горла. Агым, булькая кровью, пытался ему что-то сказать, но выходили лишь хрипы. Времени мало. Сын жреца схватился за оперение, выдернул стрелу из горла отца и прижал его руку к ране, чтобы выиграть несколько секунд, приостановить кровь. Выхватив жертвенный кинжал из руки умирающего жреца, он схватил Азинлык за руку. Напуганная девушка даже не сопротивлялась, лишь смотрела на хрипящего жреца на земле. Одно резкое движение и острый жертвенный кинжал прорывает девичье горло, чуть ли не отрывая голову. Италмас — огненная жена Акбая, кричит и бросается с кулаками на убийцу. Сын жреца, наполненный звериной мощью за убийство, толкает её рукой от себя, не рассчитав усилий, отчего она отлетает на несколько метров, врезаясь головой в дерево. Но он уже даже не смотрит и не знает о её смерти.

Упав на колени перед умирающим отцом, юноша прижимает руки к его горлу и закрывает глаза. Секунда. Другая. Ничего не происходит. Слишком поздно — жрец мёртв. Издав крик, наполненный скорбью и болью от утраты, Акбай знает, куда направить гнев. Кто-то послал эту стрелу, и это его будет последняя ошибка в жизни.

Тихон с самого детства отлично владел луком. Еще мальчишкой он часто приносил из лесу подстреленную дичь на радость матери. Юношей, сбежав на службу в новгородское ополчение, он быстро привлёк к себе внимание ушкуйских капитанов на тренировках с луком. Ему даже дали выбирать к кому на ладью пойти, и он выбрал всегда жизнерадостного Тишило с его глуповатыми и порой неуместными речами. Глядя на своего офицера, он мечтал, что и сам станет таким же вольным наёмником на службе у Новгорода. И что потом у него даже будет своя собственная ладья, и он будет набирать себе в команду храбрых воинов.

Его мечты слегка разбились уже после первого дела, когда ему пришлось стрелять в женщину, сбегающую в лес с разграбляемого ими лагеря купцов. Но товарищи быстро объяснили ему, что если бы она ушла, то у них были бы крупные неприятности. И Тихон не убил женщину, он всего лишь спасал свою команду. Они его новая семья, и это самое главное. Молодой лучник чувствовал, что всё равно всё это неправильно, но не смог найти убедительных слов не то чтобы для соплечников, а даже для самого себя.

И вот не прошло и двух зим как Тихон со своей командой готовится к нападению на чью-то святыню. Чью святыню? Да насрать как-то. Капитан сказал, что будет золото, а где золото там горячая жратва, бабы и мёд. Разведчики доложили, что воинов в лагере нет, лишь две бабы, два мальца, да пяток жрецов. Ни оружия, ни доспехов, какая-то дикарская свадьба на опушке леса. И где-то тут должно быть их великое вотякское сокровище.

Тишило решил, что Тихон снимет главного жреца с лука, и это и будет командой для остальных к нападению. Они вдвоём сидели и наблюдали, как жрец протянул чашу одному из женихов, после чего тот наклонился над дымом курильни. Тихон натянул тетиву и прицелился в жреца. Юноша стянул ткань с головы, все, кто был в святилище, смотрели на него.

Тишило прошептал:

— Сейчас, давай.

Стрела вонзилась в шею главного. Юноша, пивший из чаши, упал на спину и засмеялся, а вот второй среагировал мгновенно. Он даже успел подхватить мужчину и аккуратно опустить его на землю. Вот только после этого парень коротким кинжалом буквально вскрыл горло одной из девушек, залив всё вокруг кровью, после чего отшвырнул вторую на несколько метров. Никогда еще Тихон не был так рад тому, что он лучник, а не мечник. Какого хрена там вообще творится? Не хотел бы он приближаться к этому зверю, пусть у него и был в руках лишь кинжал. Он в секунду зарезал девицу, как будто и сам ждал стрелы Тихона как сигнала! Тишило тоже уставился на происходящее, не до конца веря собственным глазам.

Безумец, залитый кровью, уже успел подняться, после того как припал к трупу жреца, и закричал в ночное небо. Ночной вой охрипшего волка, одномоментно потерявшего всю свою стаю, и рядом не стоял со звуком, который смог издать юноша. После чего он встал и посмотрел прямо в глаза Тихону. На расстоянии полёта стрелы Тихон всё равно до дрожи испугался этого взгляда. Короткое движение рукой и ритуальный кинжал насквозь пробил голову лучника, глубоко вонзившись в дерево позади.

Стрела пробила шею главного вотяка. Сигнал! Выскочив из-за деревьев, Милонег побежал по опушке к ближайшему жрецу. Тот даже не смотрел на него. Удар рукояткой сабли в темечко отправил дикаря в глубокий сон. Как-то запоздало раздался девичий крик, ведь после прилёта стрелы Милонег уже успел вырубить ближайшего врага. Он поднял голову в сторону костра, как раз вовремя, чтобы увидеть летящее в его сторону тело и успеть лечь на землю. Девушка в красных одеждах пролетела над его головой, брошенная какой-то невероятной силой.

Вскочив обратно на ноги, Милонег бросился с саблей на окровавленного юношу стоящего у мёртвого жреца, который только что волком выл на луну, а затем метнул куда-то вдаль свой кинжал и уже поворачивался к воину. Со всех сторон уже набегали еще ушкуйники, вырубившие или обездвижившие своих жрецов. Это был приказ Тишило, так как они не увидели в святилище золота, людей следовало не убивать, а, по возможности, лишь обездвиживать, чтобы можно было потом допросить. Незнание языка вотяков, по мнению капитана, вполне бы компенсировал язык стали и крови.

Залитый кровью юноша выглядел так, что как-то совсем уж не хотелось пытаться взять его в плен. Милонег крепче ухватил каплевидный щит и, отведя назад саблю, стал подходить к безумцу. Резким прыжком, как дикий зверь, тот подпрыгнул к воину и вырвал щит из его рук. Милонег потерял равновесие от рывка и упал на грудь, после чего его же щитом-каплей ему с размаха отсекли голову.

"Господи, он вырвал щит прямо из руки и им же отрубил голову как топором! Вот жеж сука какая!" Чуть не обмочив портки от ужаса, Траян пытался незамеченным приблизиться к чудовищному созданию. Юноша, освещаемый лишь костром и спокойно стоящий у главного жреца, в считанные мгновения превратился в чудовище, убивающее всех без разбора. Отрубив голову щитом Миронегу, монстр бросился на следующего пирата и тем же щитом сначала ребром сломал тому ногу, а затем плашмя ударил в лицо, отправив в низкий полёт. Не успело тело упасть, зверь уже схватил оброненную саблю и бросился к следующей жертве. Один за другим он убивал товарищей Траяна. В этой бойне казалось, что скоро уже не будет использоваться оружие, и эта мразь начнёт зубами и когтями рвать нападающих. На секунду потеряв из виду мечущегося от жертвы к жертве убийцу, Траян резко всем нутром ощутил на спине взгляд самой смерти. Воин резко обернулся. Его тело упало на колени. Его голова покатилась в кусты.

— Стоять, мразь! — Тишило изо всех сил старался сделать свой голос уверенным. Чудовище обернулось на него и уставилось с любопытством. Тишило приставил саблю к горлу второго лежащего парня. Безумие какое-то! Нахрена он вообще это сделал! Надо было бежать! Надо было бить в спину! На что он надеется? Что удастся чудище из ада шантажировать смертью какого-то сопляка? Но ему показалось, что этот ритуал был ради него. Он пил из чаши, с ним говорил жрец. Он должен быть важен! Не может Тишило так глупо ошибиться и так нелепо сдохнуть из-за ошибки.

Пять долгих секунд монстр смотрел на саблю направленную в горло юноши. Пять долгих секунд капитан ушкуйников не дышал. Пять долгих секунд никто из оставшихся в живых нападавших не издавал ни звука. Сабля выпала из рук Акбая.

— Вот так, молодец. Хорошо. Я так и думал. — Голос офицера стал крепнуть, кажется, ему очередной раз удалось обмануть смерть. — В цепи его! Быстро!

Кто-то из воинов подбежал к дикарю, но не рискнул надевать на него кандалы и просто бросил в ноги.

— Давай, надевай или мальцу кранты.

Акбай, что-то злобно сказал на низком гортанном языке.

— Нихера на собачьем не понимаю, надевай кандалы быстро или мальцу кранты! — Офицер пантомимой показал как застёгивает кандалы, а потом показал пальцем как перерезает глотку и затем на юношу лежащего у его ног. — Остальных пока вяжите, и этого в отключке тоже. Всех на ушкуй тащим, завтра вернёмся, да золото поищем.

Акбай понял, что от него хотят, как замкнуть кандалы он тоже знал. На проходящих в их землях купеческих ушкуях были рабы гребцы. Застегнул две пары на руках и ногах, сделал короткий шаг назад и махнул головой в сторону Тукташа. Тишило отвёл саблю. Акбай не мог допустить, чтобы последний из ожгарчи погиб. Если бы ему отрубили голову, Воршуд бы его уже не оживил. Сам сын жреца понимал, что уже не жилец. Он убил до ритуала, и не раз. Как только он окажется в темноте Воршуд вероятно перережет ему глотку, также как и он сам перерезал горло бедной Азинлык. Он потерял контроль над собой и заплатит за это жизнью. Времени было совсем мало, он принял решение мгновенно, жизнь незнакомки за жизнь отца, и всё равно он не успел! Единственное, что ему теперь оставалось это попытаться помочь выжившим жрецам и попытаться спасти Тукташа.

К стоящему неподвижно Акбаю стали стаскивать пленых. Двое жрецов были без сознания с кровавыми ссадинами на голове. Остатки силы он решил пустить на исцеление своих людей. Аккуратно, чтоб не привлекать внимание пришлых, он сел на землю и ладонями нащупал голову первого из жрецов. Спустя пару мгновений тот задышал ровнее, веки его задрожали. Затем Акбай перебрался к Тукташу и наложил руки на него. Без результата, но и не удивительно. Сын вождя не был ранен, просто его душа вышла из тела и видимо сейчас общалась с предками. Один за одним к сидящему Акбаю присоединились все четверо выживших жрецов. Один жрец и его отец были убиты нападавшими. Азинлык и Италмас были убиты им самим. С десяток пиратов были убиты им же. Всё это не важно. Главное, что Тукташ жив. А Акбай заплатит.

Тукташ начал слышать вокруг себя какой-то спор на незнакомом гулком языке. Более того он ощущал себя так, будто его несут на плече. Последнее, что он помнил это чаша, горький вкус напитка и дурманящий дым из курильни. Затем было странное видение с двумя жрецами. Стрела! Он видел стрелу! На них напали? Тукташ еле-еле смог разлепить глаза и очень мутным взглядом обвёл происходящее вокруг. Кажется, его несёт Акбай. А незнакомый язык стал обретать формы языка пиратов с запада. Тукташ с трудом прохрипел:

— Акбай, что происходит?

Резкий горловой крик, и все вокруг замерли. Еще пара непонятных слов и Тукташа опустили на землю.

— Тукташ, это я, Акбай, ты меня слышишь? На нас напали и сейчас ведут в плен. Они что-то хотят, но я ничего не пойму, никто не знает язык западников кроме тебя, ты сможешь поговорить с ними?

— Агым же знает. — Еле проворочал языком сын вождя.

— Отец мёртв.

Акбая пинком отогнали от Тукташа, и напротив сел речной пират в явно дорогой и красивой, но сейчас ужасно грязной одежде.

— Меня звать Тишило. Ты меня понимаешь? Кивни если да!

Тукташ кивнул

— Слава богу, хоть кто-то из вас дикарей меня понимает. Наконец-то нахрен! Где золото? Ты слышишь меня? Зо. Ло. То. Где?

Тукташ помотал головой и прошептал:

— Золота нет. — Его шея не смогла держать голову дальше, и он обмяк. После чего его стошнило отваром жреца. Офицер отпрянул:

— Баааааааа, да ты пьян чтоли? Прям в усмерть! Чем вы там занимались вообще? Ээээээй. Вот засранец. Ладно, движемся дальше.

Тишило махнул Акбаю рукой, чтобы он грузил отрубившегося пленника обратно на плечо, и они продолжили путь.

Дойдя до ушкуя, Тишило оглядел своих людей. Вылазка получилась, конечно, весьма сомнительная по успешности. Двенадцать убитых. Золота нет. Шестеро пленных да пара кинжалов из черного железа, вот и весь их улов. Команда его явно не довольна получившимся набегом. Надо дать задушевной речи, как он умеет, иначе утро он может уже и не увидеть.

— Братья! Мы с вами совершили великое дело! — Команда недовольно ворчит. Ясно, что они себя великими не считают. Один щенок раскидал как тряпки половину его отряда и затем еще и сдался сам, надо подсластить столь позорное поражение.

— Мы смогли пленить бессмертного воина! Мы доставим его в Хлынов и получим награду от главы города. И как знать, может даже из Новгорода за ним пришлют людей с епархии. В наших с вами руках сам дьявол! Бес во плоти! А мы не убоялись, не дрогнули, пленили эту мразь и доставим на суд божий!

— А золото? Золото-то где наше? Чого нам благодарность чернорясых? — Недовольный голос из порядком поредевшей толпы, гулом поддержали остальные.

— Так награда же! Нас завалят золотом по возвращению в Хлынов! Ну и более того, парнишка-то пьяный этот, он говорит на людском. Завтра утром мы его допросим, и всё узнаем. Всё будет, братья! Ночь проведём здесь, а как проснёмся — узнаем, где дикари золото заныкали.

Радостных криков он не снискал, но вроде и резать его этой ночью, пока что, не собираются.

— Итак, пленников приковываем к вёслам, завтра они нас и поведут обратно. Чую ветер будет с востоку, домчим быстрее стрелы. Дикарей, значит, ведём на ушкуй и в кандалы. Мразюгу можно одного на два весла. Силищи в нём хватит. Сами на берегу останемся с костром, я даже сам первый отдежурю.

Тукташ снова начал приходить в себя, когда его уже приковывали к веслу на ушкуе. В свете факелов он увидел, как Акбая и еще четверых жрецов также приковали к вёслам. Они вдвоём были ближе к носу ладьи, жрецы же были со стороны кормы. Двое пиратов оценивающе посмотрели на прикованных пленников. Затем взглянули на небо, где густые тяжелые тучи закрыли луну и звезды, обещая дождь на остаток ночи. Пожалев новоявленных рабов, воины из тюков на корме достали выделанные шкуры и бросили им. После чего ушли, оставив лишь один факел на корме. Заморосил лёгкий дождь.

Акбай обернулся к Тукташу.

— Тукташ, у меня мало времени, ты слышишь меня?

— Да, но в голове будто туман, после зелья и дыма. Будто дубиной ударили несколько раз. Где девушки? Где Агым?

— Мертвы. Но это сейчас уже не важно. Ты должен спастись, вот что важно, ты последний из ожгарчи, ты понимаешь?

— Не понимаю. А как же ты? Что ты такое говоришь, Акбай, я не последний!

— Я пытался спасти отца и защищал тебя, в итоге я убил. Поклянись, что сделаешь всё возможное, чтобы вернутся к Ядыгару и пройти ритуал!

Дождь начал усиливаться. Факел зашипел. Пламя задрожало. Тукташ понял, что как только факел потухнет, Воршуд заберёт Акбая.

— Клянусь. Прощай, брат. — Сказал Тукташ и прижал обе руки к сердцу.

Факел потух. Тьма сгустилась. Жрецы запели свои молитвы духам предков. Акбай закрыл глаза, гордо поднял голову и произнёс:

— Великий Воршуд рода моего, прими боль Акбая, сына Агыма, внука Койыка в уплату за дары и силу твои.

Длинный коготь появился из тьмы и разорвал горло юноши, залив всё вокруг кровью. Жрецы в страхе начали громче петь свои молитвы. После смерти Акбая Воршуд не ушёл. Он остался и изучающе посмотрел на Тукташа. Тукташ понял, что их Воршуды всё-таки отличаются. Сложно было объяснить чем. Будто чуть-чуть другие движения и взгляд. Почему-то не задержавшись с Тукташем, дух предков обернул голову к поющим жрецам. Его ноги напружинились, и за один длинный прыжок он оказался между ними. Никогда Агым не рассказывал о том, что Воршуд может не только остаться, но еще и причинить вред кому-то еще. Может быть, именно поэтому их с Акбаем куалы освещались факелами снаружи по ночам. Пение прервал вопль наполненный болью, переходящий в предсмертный визг.

— Да что за дерьмо там у них творится! — Тишило, оставшийся дежурить, как и обещал, не мог разглядеть, что происходит на ладье. Только что там горел факел, и все сидели спокойно. Но как только факел потух, сначала началось пение, а теперь крики такие будто кому-то глаза выдавливают. Тишило за эту ночь уже насмотрелся мракобесия настолько, что теперь ему еще и почудилось, как огромная тень перепрыгнула с носа на корму ладьи. Капитан закричал в сторону ладьи:

— Суки! У вас ведь только что факел потух, и вы уже успели устроить дерьмо какое-то! Вы двое, за мной!

Тишило схватил факел и пошёл в сторону ладьи. Двое только что вернувшихся с ладьи воинов, взяв свои факелы, поспешили за ним. Приближаясь, он не мог отделаться от чувства, что огромная тень уже вернулась на нос ладьи и кружится там, но никак не мог её разглядеть. Какой-то сгусток, будто более темный, чем сама тьма. Что за вздор? Ушкуйник ускорил шаг, факел осветил корпус ушкуя. Вот. Сейчас он увидит, что это за хрень! На долю секунды он увидел, как здоровенная черная зубастая тварь кошкой вьётся вокруг парня, которого опоили на идиотской вотякской свадьбе. Но как только его осветило факелом, чудовище с коротким резким визгом вспыхнуло и опало пеплом. Сам не веря тому, что только увидел, Тишило зашёл на свой ушкуй. Пьяный сидел на своей лавке и качался, закрыв глаза, вокруг него всё еще оседал пепел, сбиваемый каплями дождя. Тварь ничего ему не сделала. А вот его соседу — безумному воину, в одиночку убившему половину его группы, она перерезала горло, почти оторвав голову и залив всё вокруг кровью. Обернувшись и пройдя в стороны кормы, Тишило не сразу понял, куда делись жрецы.

— Вот ж дерьмо! Господи, помилуй, меня грешного.

Вся корма, освещаемая дрожащим под дождём светом факела, была ровным слоем покрыта кровью и частями тел жрецов.

Продолжение следует

Мразь. Вечные. Часть 1

Мразь. Вечные. Часть 2

Почти две недели пути в сопровождении незнакомцев прошли не так уж и плохо, как мог того ожидать Киприан. Даже четверо охранников весьма разбойничьего вида, на деле оказались вполне сносными попутчиками. Первые дни разговоры в группе паломников не клеились абсолютно. Слишком разные судьбы, разные цели, разные причины для путешествия. Всё это привело к тому, что они разбились на небольшие подгруппы, которые на привалах держались друг друга. Охранники, закономерно, держались особняком, и даже нанявшие их купцы, кажется, слегка их побаивались. Двое купцов почти ни с кем не общались, только шептались о чём-то по вечерам с картой в руках, да иногда подзывали к себе Бегенея, чтобы задать уточняющие вопросы касательно пути и места назначения. Италмас нашла в Велимире опору и защиту, столько нужную сейчас осиротевшей девушке, а угрюмый мужчина, тяжело переживающий разлуку с семьей, принял её как родную и волком смотрел на охранников, иногда недобро поглядывающих на девушку.

Киприан проводил вечера в разговорах с Бегенеем, пытаясь получше узнать культуру и обычаи местных. Наставник часто говорил: чтобы склонить кого-то к своему богу, узнай сначала о его. Именно на Бегенее Киприан и пытался понять, как вообще можно убедить людей отказаться от всего, что им знакомо и принять новую веру. Но чем больше времени они проводили в беседах, тем больше инок убеждался, что вотяк уже далёк от богов своего народа и больше склонен поклоняться вину. Еще одной неприятной помехой было и то, что Бегеней не так хорошо знал русский язык, как того хотелось бы Киприану. В вопросах богословия почти все слова ему были новыми и не понятными. Заодно выяснилось и то, что знать язык речных пиратов и купцов могли только лидеры поселений, а среди простых вотяков русский знали единицы.

Сам Бегеней знал язык достаточно хорошо, даже если сравнивать с вождями, но лишь потому, что с малых лет не раз уплывал с купцами на запад вольнонаёмным на вёсла. Тогда же он и начал обильно пить брагу, а затем перешёл на мёд и вино. Вотяк поделился с миссионером, что у них тоже есть нечто вроде алкоголя, но он является скорее крепким настоем дурманящих трав и используется только в ритуалах. Сама же религия и культура его народа строилась на поклонении духам природы и предков. У каждого рода был свой Воршуд, и ему приносились жертвы в специальных, небольших пристройках — куалах. Все ритуалы, связанные с поклонением предкам, лесам и рекам сводились к жертвоприношениям. Чаще всего подносилась приготовленная еда или свежее мясо и рыба. Ритуалы сопровождались заклинаниями — кыжкылами или в особых случаях обрядовым пением, на каждое событие своим, от гура исполняемого семьёй жениха на свадьбах, до поминальных шайвылов. Любые вопросы касательно целителей и бессмертных воинов проводник игнорировал, резко забывая язык и переставая понимать, что у него спрашивают. Лишь однажды, вскрыв одну из бутылей купеческого вина, ушедшего на оплату его услуг, старик начал рассказывать об особых Воршудах, которые дают своим потомкам необычную силу. Но быстро напившись, он перешёл полностью на вотякский язык, часто со злобой повторяя имена Ядыгара и Агыма. Киприан уже знал, что Ядыгар был вождём поселения, откуда их проводник родом, однако про Агыма слышал впервые.

После долгого дневного перехода, когда купцы определились, что идти до поселения осталось уже не больше пары дней, группа расположилась на ночь у воды. Охранники с Велимиром ушли наловить рыбы. Киприан с проводником сняли груз с купеческих вьючных лошадей и уже, поставив на ночь две саксонки, занимались костром. Италмас разбирала запасы и готовилась перебирать крупу на ужин. Купцы ушли в лес за дровами, в сумерках раздавался звук топора. Место выбрали красивое: к Вятке, уходящей дальше на восток, здесь примыкал широкий приток c севера. Бегеней сказал, что дальше на север, если следовать прямо по притоку, начинаются святые вотякские земли, но им туда соваться нельзя ни в коем случае. За такое нарушение священных границ обычно дружелюбные вотяки могут и убить. Киприан наконец-то смог уговорить Бегенея рассказать что-нибудь из местного фольклора. Поворчав старик начал:

— Как-то раз мужик рубил дрова у берега реки, ну и уронил топор в воду. А топор тут же и утонул. Горюет мужик, плачет по хорошему топору. Из воды выходит к нему Вумурт и спрашивает: "Почему плачешь?". "Топор утонул" — отвечал ему мужик. Вумурт ушёл обратно в воду и вынес серебряный топор. "Твой?" — спрашивает. "Нет, это не мой," — отвечает ему. Снова нырнул Вумурт в воду и вынырнул уже с золотым топором. "А этот?". "И этот не мой!" — Восклицает мужик. Вумурт ещё раз нырнул и вытащил уже обычный топор. Мужик обрадовался: "Вот этот мой". Тогда Вумурт все три топора и отдал ему.

Киприан подумал над услышанной притчей, и спросил:

— А Вумурт — это кто такой вообще?

— Вумурт — это Вумурт, — вмешалась Италмас. — Дух природы, живущий в воде. Он может как помочь, так и наказать, он проверял мужика на жадность в истории этой. Мне мама рассказывала её в детстве, могу еще рассказать, мамину любимую.

Киприан с радостью согласился. Старик же мыслями ушёл в себя и, кажется, дальше уже не собирался поддерживать разговор, лишь ворошил сухой палкой разгорающийся костёр. Девушка села на землю у костра, подогнув ноги, поправила одежды и начала свою историю:

— Жила в наших краях прекрасная девушка Апай. Однажды она пошла на мельницу, чтобы муку молоть. Ночью вышла она к воде и начала петь.

— Чушь какая, почему она ночью пошла на мельницу, то? — Проворчал себе под нос Бегеней. Киприан шикнул на него и жестом попросил девушку продолжать. Чуть замявшись, она всё же продолжила:

— Пела она так красиво, что вышел к ней из лесу высокий мужчина и спросил, кто её обидел. — Киприан хотел было задать вопрос, но Италмас остановила его жестом. — У нас есть гур, это такая грустная песня о прощании с чем-то, и чем сильнее твоё горе, тем красивее выходит песня. — Инок кивнул, и девушка продолжила. — "Никто не обидел" — ответила девушка. "Просто жду очереди на мельнице".

— Ну какая очередь, ночью-то! Ладно она, но откуда взяться другим-то дурным таким же? — Снова не сдержался старик. — Вот моя притча — так притча, а тут несуразица какая-то. — Киприан кинул в Бегенея камушек, а Италмас, не обращая внимания продолжала:

— Человек злым голосом велел ей закрыть глаза. Испугавшись, Апай исполнила приказ и почувствовала, как куда-то проваливается, будто в яму. После того как ей велели снова открыть глаза, она увидела красивый большой дом. И поняла тогда она, что попала в лапы к Воршуду.

— Что-то ты путаешь, милая моя, — Волибор подошёл со стороны реки, остальные охранники и Велимир стояли за ним с богатым уловом в руках. — Воршуд — это же дух предков, а из лесу мог выйти только Нюлэсмурт.

Девушка отвернулась и отошла обратно к тюкам, доставать крупу. Киприан давно заметил, что она до смерти боялась как "старшого среди равных", так и его головорезов. Волибор же продолжил:

— Сказки вотякские — это всё хрень для детишек, есть у меня для тебя, чернорясый, настоящая притча.

К северу от Хлыновского острога, можно найти мрачные поселения местных жителей с низкими тёмными домами. Местные похожи на вотяков внешне, ходят в тех же серых одеждах по будням, да в красных цветах по праздникам. Да вот только праздники у них другие. Любимый праздник, что у тех, что у других — день в начале весны, когда зиму прогоняют. Вотяки в этот день поют песни и приносят своим духам дары из свежего дикого мяса и рыбы. А вот зыряне песен не поют, лишь хором воют по-звериному под бой барабанов и преподносят своим духам человеческие жертвы. На предпраздничном совете выбирается девушка из только вошедших в возраст материнства, её и отдадут местным богам. Омэль — это высший дух, которому и преподносятся кровавые дары, чтобы избежать голода и болезней, которые тот может наслать. Относительно безопасно пройти по землям зырян можно лишь летом, в сытые и теплые времена, когда их духи отдыхают после суровой зимы. Эту историю я услышал от старого купца, который когда-то проходил на торговом ушкуе по северным землям.

Есть у зырян поверье, что в обычной семье могут родиться дети Омэля. На них моментально заживают порезы и садины, а в ночи к ним приходит их отец, мучает их и уговаривает вырезать всё поселение, а затем уйти к нему, в тайгу. Проклятие начинает проявляться не при рождении, поэтому у них есть своебразный праздник взросления. Когда мальчики могут удержать короткий меч в вытянутой руке, жрецы наносят на их лица ритуальные порезы. Если рана заживает сразу после нанесения, мальчика убивают на месте. Ему отрубают ноги, руки и голову. Затем по-отдельности топят в разных частях болота, чтобы Омэль не смог найти и воскресить своё чадо. Редко рождаются и проклятые девочки, но их же в жертву Омэлю по весне и приносят. Правда тела девочек сжигают, а не топят, считается, что иначе дух своих дочерей достанет из болот и оживит.

И жила в одной такой зырянской деревне несчастная Арнас. Родителей своих она не знала, еще младенцем её нашли на пепелище сожженной деревни. Все трое её сыновей были выбраны Омэлем и уже были убиты на ритуале взросления. Муж погиб в прошлом году от клыков и когтей диких зверей. Лишь маленькая Кудым осталась у неё на всём белом свете. И в этом году у девочки должна была уже пойти первая кровь. Никто в деревне не сомневался, чья дочь станет следующей невестой Омэля. Никто не жалел Арнас, потому что она несла проклятых детей и многие предпочли бы, чтобы и её осквернённое злыми духами лоно предали огню. Подлые языки за спиной шептали ей проклятия и говорили, что это не звери растерзали её мужа, а другие мужики зарубили его топорами, чтобы отвадить Омэля от их поселения. Ей в укор ставили то, что её в детстве спасли с сожженной деревни, говорили, что не следовало гневить духов леса, а оставить её там подыхать. Что она должна была сгореть вместе со своими родными, а не нести зло в их поселение. Считанные дни оставались до праздника весны, и жители кровожадными улыбками пугали малютку Кудым и плевали вслед несчастной Арнас.

За ночь до большого костра, женщина с дочкой тайно ушли в лес, в земли еще более дикие, севернее зырянских. Омэль остался без своей невесты. Сразу после этого в амбаре с деревенскими запасами еды случился пожар. Тем же летом случился большой неурожай, рыба ушла из рек, зверь ушёл из леса. Еда закончилась, и не было никакой надежды пережить зиму. Голод сводил людей с ума. Матери топили ослабевших детей, чтобы не слышать их голодный плач, а телами кормили оставшихся в живых членов семьи. Обливаясь слезами, жители проклятого поселения собственными руками убивали родных, чтобы самим протянуть еще хоть чуть-чуть. Кто-то уходил вдоль реки к другим поселения, кто-то уходил на север, но никто так и не вернулся. В конце осени, к моменту, когда в некогда большой и богатой деревне в живых осталось лишь несколько десятков мужчин, духи наконец-то услышали еженощный молитвенный бой барабанов, сопровождаемый безумным воем людей, и даровали им пропитание.

В зырянские земли по реке поднялись торговые ушкуи с юга, полные запасов вяленой еды на продажу. Купцы хотели выменять заготовленную к зиме провизию на выделанные шкуры и драгоценные камни, которые всегда в обилии были у местных. К высадившимся на берег южанам вышли люди больше похожие на диких зверей. Они не носили красивых одежд, лишь оборванные тряпки, потому что уже не видели смысла в одеяниях. Они не разговаривали, потому что им было нечего обсудить. Они не держали оружия, потому что плоть случайных путников, разрываемая когтями и зубами, больше радовала Омэля. Проигнорировав вынесенные на обмен тюки с провизией, толпа озверевших мужчин бросилась убивать голыми руками, перегрызать глотки и заживо объедать еще теплое мясо с купеческих охранников.

В панике купцы сбежали, воспользовавшись тем, что зыряне отвлеклись, пожирая сбитых с ног солдат. Восемь человек, вопящих от боли, они оставили на берегу у проклятого богами поселения, и вдвое больше убитыми. Через месяц, ранней зимой к тому же берегу пришло два ушкуя воинов. Было собрано небольшое войско, чтобы вырезать обезумевших мужчин и сжечь проклятую деревню. Но никто не встретил их при высадке на берег, как то было в прошлый раз. Без малейшего сопротивления они прошли до центральной площади. Все оставшиеся мужчины зырян были там. Группами по восемь человек их тела лежали по четыре стороны от большого прогоревшего костра. У них всех были оторваны конечности, руки были приложены на место ног и наоборот. Вырезаные глаза и вырваные языки были вложены в дыры, оставшиеся на месте сердец. Головы были свалены грудой возле костра. Там же, в центре чудовищной сцены сидела молодая девушка, почти девочка, с длинными спутанными волосами в залитой кровью, разорванной одежде и баюкала младенца на руках. Подняв глаза, она увидела прибывших солдат. Медленно встав, она поднесла руку ко рту и прокусила себе запястье, второй рукой продолжая держать ребёнка. Присутствовавшие там солдаты потом клялись, что собственными глазами видели, как ребёнок начал жадно сосать кровь, стекающую с пальцев, а сама рана на запястье почти сразу затянулась. Когда офицер ушкуя решился подойти к девушке, чтобы помочь ей покинуть это проклятое место, она положила испачканную материнской кровью девочку на землю и бегом умчалась в лес. Так и не найдя беглянку, зырянскую деревню сожгли до тла тем же вечером, а младенца передали на воспитание священнику с ближайшей церкви.

— Мдаааа, вот это сказка, так сказка, — в гнетущей тишине промолвил Киприан. Остальные понуро смотрели в пламя костра. К концу жуткого рассказа в их лагере уже успел пройти небольшой дождик, и стояла глубокая ночь. — Слушай, Волибор, а откуда вообще известны их имена, и что происходило до прибытия купцов, если деревня в итоге сожжена, все погибли, а сама Кудым сбежала в лес?

— Да вродь как, один старик из той же деревни добрался до города, откуда купцы были. Но уже после того, как воины с девочкой вернулись. Всю зиму в тайге он провёл в одиночестве и выжил, как с голоду не опух не ясно. Он как про спасённую девочку услышал от местных, всё, что знал, священнику и рассказал, а он затем купцу. Ну а тот уже и мне поведал, такой же ночью у костра, когда я охранником у него был. Очень уж давно это было, купец и не жилец уже больше, скорее всего.

— А где сейчас ребёнок? — Еле слышно спросила Италмас. Волибор лишь пожал плечами.

Киприан прокашлялся и тоном священника зачитывающего проповедь заговорил:

— Церковь зовёт их мразями. Как ничтожных, презренных, настолько далёких от заложенного в них богом созданий, что совсем уже потерявших человеческий облик. Ставших подобными зверям, зверинной яростью преисполненных, зверинной же жажде крови повинующихся. Я точно знаю, что вымичи зовут их шуштом кага и отдают в обучение шаманам. Шаманы используют силы детей в своих обрядах для исцеления, но когда выросшие дети начинают представлять серьёзную угрозу, сжигают их на кострах. Самый крупный культ вымичей, в котором использовалось около десятка детей, был вырезан Новгородскими иноками пару лет назад. Ижемцы, печорцы, удорцы у всех северных народов есть легенды о детях леса с особыми силами. Но лишь немногие их поселения устраивают целые кровавые культы, к которым приходится выдвигаться воинам господним, выжигая проклятые земли огнём и вырезая иноверцев мечом. Зыряне, судя по рассказу Велимира, зовут мразей детьми Омэля и пытаются убивать сразу по проявлению сил. А вот вотяки, — Инок повернулся к проводнику, — кажется, зовут их ожгарчи быронтэм и дают вырасти до взрослых воинов, я ведь прав, Бегеней? С таким вот демоном из ада столкнулся Седой? О нём, искалеченный дед рассказывает в кабаках, размахивая своей культёй?

Бегеней, не уводя взгляд от пламени, проговорил:

— Не понимаю о чем ты. Ожгарчи просто хорошо обученные воины, что с самого детства упорно занимаются с мечом. При чём тут глупая сказка Волибора и твои истории о злых монахах, сжигающих деревни? — Дед с вызовом, долго посмотрел прямо в глаза Киприана. — Или ты и есть злой монах, и сейчас идёшь мою деревню сжигать? А мне ведь говорил, что слово своего Бога несёшь. Такие вот у него слова выходит?

Велимир подошёл к проводнику, наклонился к нему, и, неожиданно мягким голосом проговорил:

— Скажи мне, мудрый Бегеней, только правду. Я должен знать, я имею на то право. Зря я проделал весь этот путь или нет? Есть ли в ваших землях чудесные целители? Могут ли они дать мне средство, чтобы спасти моих родных?

Киприан, купцы, Италмас и даже охранники задержали дыхание в ожидании ответа Бегенея. Бегеней обвёл их взглядом, злобно кинул палку, которой всё это время ворошил угли и крикнул:

— Ладно! Ладно, Нюлэсмурт вас подери! Есть целители, и сила есть у жрецов, довольны? Не зря вы идёте!

В этот самый момент в землю у костра воткнулась стрела. Громкий крик сопроводил прилетевшую стрелу:

— Всем убрать руки с мечей, затем медленно снять с поясов и положить на землю перед собой всё своё оружие. Мои лучники целятся в вас с нескольких сторон, так что без глупостей!

Уже и так стоящий на ногах Бегеней со злобой швырнул на землю свой топор, подняв столбик пыли. Велимир поднял пустые руки и развёл их в стороны, его меч был всё еще приторочен к тюкам на их лошади. Киприан аккуратно снял с пояса и положил перед собой саблю, которую дал ему Волибор. Купцы отопнули подальше от себя свои топоры. Лишь Волибор, да трое его воинов не спешили расставаться с оружием. Они наоборот резко вскочили на ноги и, встав спина к спине, закрылись высокими щитами от всех возможных мест, где могли скрываться лучники. Старшой среди равных, призывно покачивая мечом, закричал в ответ:

— Сам бросай оружие и ссы в портки! Почем мне знать, может ты и вовсе один. Да и голос у тебя бабский какой-то, не буду я бабе сдаваться! Показывай своих лучников, и рожу свою показывай, только поближе подойди, я вдаль плохо вижу.

Голос из-за деревьев, чутка промолчав, крикнул:

— Тебя звать Волибор, верно?

— Может и так, а что с того? Как тебя звать, я так и не услышал! — Старшой, ни на секунду не опуская щит от груди, стремительными резкими движениями выглядывал из-за его краёв, пытаясь определить количество и расположение нападающих. Из-за деревьев шагнул капитан Тишило:

— Я знаю тебя, а ты меня знаешь. Я человек честный. Я не хочу вас ни убивать, ни грабить!

— Да-да, мёртвой бабке моей расскажешь, что ты хочешь, Тишило. А стрела вот эта, из кармана выпала у тебя? — Волибор всё не опускал щит.

— Да захоти я, стрела была бы у тебя промеж лопаток. А вы нужны мне живыми. Здесь все мои ребята, а ушкуй мой, как ты сам знаешь, на тридцать сабель. Ты думаешь в четыре меча, вы сможете всех убить? Положи железку, и спокойно потолкуем.

Волибор от всего сердца харкнул на землю и сказал своим воинам:

— Сдаёмся, хотели бы убить и правда бы застрелили, пока мы уши греем. — И первым бросил на землю сначала щит, затем саблю и оттолкнул ногою от себя. Тихомир, Драган и Милорад, нехотя, последовали его примеру.

Тишило жестом позвал своих людей из-за спины. Несколько воинов вышли из лесу и рассредоточились по лагерю. Трое из них начали собирать в одну кучу сброшенное оружие и щиты. Еще пятеро лучников появились из-за деревьев, не убирая стрел с тетивы. Волибор прикинул расклад сил и крикнул Тишило:

— Брехлом был, брехлом и подохнешь, ни хрена вас не тридцать сабель тут.

Тишило ничуть не смущаясь, весело ответил:

— Ну, ведь и не четверо нас, так что не звени яйцами. Всё равно бы мы вас убили, если б пришлось, просто не так играючи.

Его воины закончили вязать пленников. Капитан встал в центре лагеря и заговорил:

— Как я уже и говорил — я человек честный. Я не хочу вас ни грабить, ни убивать! Но так сложилось, что мне нужна, просто жизненно необходима, ваша помощь. И я щедро заплачу вам, оставив вам ваши жизни.

— Ну и чего тебе надо от нас? — Спросил Волибор, хмуро глядя как его щит и меч выбрасывают в кусты.

— О, сущий пустяк, как ты сам уже заметил: мой отряд слегка истрепался, а нам срочно необходимо попасть обратно в Хлынов. Ну а вы, я надеюсь, любезно согласитесь сесть на вёсла. Видите ли, мы слегка опасаемся нападения местных и не хотим забивать руки рабским трудом.

Паломники застонали: почти две недели пути закончатся тем, что они рабами на вёслах вернутся в поселение, откуда начался их путь. Теперь-то они точно не успеют дойти до вотякских жрецов до наступления холодов.

Бегеней шёл последним в цепочке пленников, связанных одной верёвкой. За ним шли двое замыкающих конвоиров. Старик еще в лагере заметил, что офицер ушкуйников запачкал свои красивые одежды грязью и кровью. И хоть он и продолжал кривляться, как тогда в Хлынове со своими дурацкими речами, чувствовалось, что он чем-то серьёзно напуган. Вотяк понимал, что страх, кровь, грязь и тот факт, что он сам не так давно рассказывал ему о святых землях поблизости и проводимых на них ритуалах, вместе не сулят ничего хорошего. Ну не мог же этот лощеный кретин сунуться к их святыням! Что он там пьяный ему наговорил, про ценность этого места и проводимых там ритуалов? Чертово вино, ничего не вспомнить!

Первые пленники уже подошли к ушкую, Италмас завизжала, зайдя на борт. Остальные, кто поднимался за ней, глядя на корму, замирали, а потом как-то боком проходили к носу ладьи. Поднявшись на борт Бегеней понял, что именно всех так пугало. Вся корма была запачкана кровью. Недавно прошёл дождь, но это ничуть не помогло, даже ночью в свете факелов и луны отчётливо были видны следы бойни. Скамьи, пол, борта, всё выглядело так, будто кто-то специально расплескал по ладье несколько ведёр свиной крови. Но вот только, скорее всего свиной она не была. На носу сидел еще один пленник, старик подошёл поближе и взглянул на него.

— Нет! Этого не может быть! Нет! Нет! Нет! — Бегеней кинулся к ошеломленному такой реакцией Тишило. И связанными руками схватил его за горло. Ушкуйники начали пытаться оттащить деда от своего капитана, вотяк же продолжал орать тому в лицо и пытаться задушить: — Что ты наделал, кретин? Они же придут за ним! Они убьют вас всех! И меня вместе с вами! Лучше зарежь меня сейчас!

Солдаты наконец-то оттащили взбесившегося старика от своего капитана и усадили на лавку у весла. Тишило, прокашлялся, отряхнул одежды, затем близко-близко наклонился к Тукташу и спросил:

— Вы что знакомы? Дедушка говорит, что ты какой-то особенный. Может дедушка знает и скажет, где золото, а тебя можно и убить?

Бегеней закричал со своего места:

— Какое золото, кретин? Ты вообще о чём? Вы что? Вы как вообще? — Вотяк, задыхаясь от злости, даже не мог закончить вопрос. — Как он, — вотяк мотнул головой на юношу — здесь оказался?

Тишило уткнул саблю в грудь Бегенея:

— Ну-ка, успокойся, что значит какое золото? Ты меня так не огорчай. Ты же говорил, что на этой земле ритуал, и нам нём будет великая вотякская ценность.

Бегеней ткнул пальцем в юношу и зло прошипел:

— Вот ценность! Вот твоё золото, идиот! Он и еще один мальчишка! Кстати, куда вы его дели? За ними обоими придут, и убьют всех, кто хоть как-то причастен к тому, что вы тут устроили!

Тишило сел на лавку рядом с Тукташем:

— Значит ты, полоумный старикан, хочешь сказать, что вот он — это и есть вотякское сокровище. Что же насчёт второго, если внимательно посмотришь вниз, то на полу видно, что он в какой-то степени всё еще с нами.

Бегеней уставился на разводы крови. Тишило же взял Тукташа за руку. Тот не сопротивлялся и даже не смотрел на капитана ушкуйников. Сабля ушкуйника, прижатая к предплечью юноши, резким движением прорезала руку от локтя до самой кисти. Тонкая струйка крови сбежала по пальцам, и почти сразу кровотечение остановилось. Тишило провёл рукой по месту, где только что сам прорезал плоть. Раны как не бывало.

Пленники и столпившиеся вокруг ушкуйники замерли, ни единым звуком стараясь не нарушить наступившую мрачную тишину. Напавшие на жертвенник не подозревали, что второй юноша тоже ожгарчи, как и первый, убитый ночью неизвестной тварью. Всё, на что надеялись пираты, это выпытать у него, где золото, бросить его труп в воду, да убраться подальше до прихода вотяков. Если бы дозорные не сообщили об еще одном лагере, обнаруженном поблизости, они бы не захватили себе на вёсла пленников, и не узнали о том, насколько на самом деле ценен Тукташ.

Тишило, сел напротив сына вождя, посмотрел ему в глаза и сказал:

— Я не идиот, и я понимаю, что если бы ты был так же силён, как твой, ровным слоем размазанный по доскам друг, ты бы уже всех нас убил. Верёвки тебя бы не удержали, будь в тебе хоть вполовину столько же сил. Значит тут дело в чём-то другом. Но я теперь действительно верю, что ты важен. Я и глазам своим верю. Сам ведь видел, как зажила твоя рана. — Тишило наклонился еще чуть ближе и громким шепотом сообщил Тукташу прямо в лицо. — Я доставлю тебя в Хлынов и продам. Как драгоценную вазу, как осла, как рабыню, как старую тряпку. Вопрос лишь в том, кто и сколько за такого как ты может заплатить. Ты теперь — моя собственность. И не обманывайся, ты не сбежишь, и никто тебе не поможет, я глаз с тебя не спущу. Если уж ты и есть моё сокровище, то я получу с тебя всё, что мне причитается.

В это время Италмас о чем-то говорила на ухо Велимиру, тот лишь кивал. Купцы с Волибором и его воинами уже шепотом обсуждали, как сбежать, как выкрасть юношу, как его выгодно продать и как поделить деньги. Киприан думал о том, как вообще так получилось, что неотёсанным дикарям с мерзкими ритуалами Бог действительно дал способность к исцелению.

Тукташ поднял глаза на капитана и зло прошипел:

— Вы осквернили кровью священную землю. Мой отец уже идёт за вами. Вы все здесь подохните раньше, чем наступит завтрашняя ночь.

Ядыгар встал лагерем за пределами жертвенных земель. Он обещал Агыму, что ни один воин с оружием не зайдёт на территорию духов. Ни одного воина с оружием там и не появится. Дождь прошёл, тучи раступились, луна ярко освещала их небольшой лагерь. Ядыгар отправил своего лучшего разведчика узнать всё ли в порядке у жрецов. Ритуал должен был закончиться еще несколько часов назад. Само собой, он заставил охотника сложить в лагере лук и копьё. Брат не сможет обвинить его в клятвопреступничестве.

— Ядыгар! — Воин выбежал из лесу. — Ядыгар, нам надо спешить! Священная роща осквернена!

Вождь вскочил, схватил свои топоры и подбежал к разведчику, остальная группа последовала за ним

— Где мой сын? Ты видел его?

— Нет, только твоего брата, вождь. Он мёртв. — Разведчик виновато опустил глаза в землю, будто это он лично позволил убить брата вождя.

— Агым! — Ядыгар до хруста пальцев сжал рукоять топора в руке. — Что ты увидел там, говори!

— Один жрец и Агым мертвы. Твоего брата поразила стрела, судя по следам это было сигналом к атаке. Также кто-то убил обеих выкупленных нами невест. Одной перерезали горло, а второй сломали хребет. Ни Тукташа, ни Акбая я не увидел, их и еще четверых жрецов увели. Но есть еще кое-что вождь, о чём тебе следует знать. — Под конец воин заговорил, совсем тихо, почти шепотом, будто боясь, что его догадки, лишь только озвученные вслух, сразу станут явью.

— Ну же! Говори! — Глаза Ядыгара уже наливались кровью от ярости, что кто-то посмел напасть на их святыню и похитить или даже убить его сына.

— Там были тела нападавших. Отрубленные конечности и оторванные головы. Много убитых речных пиратов, я думаю, это кто-то из молодых ожгарчи убил их. И, кажется, он сделал это до ритуала.

— Только не Тукташ! Нет! Он бы не совершил такую глупость! Вперёд! Раздавим речных слизней и вернём моего сына!

Зверинному реву вождя вторил десяток глоток воинов готовых умереть, лишь бы отомстить за осквернение святых земель.

Продолжение следует

Мразь. Вечные. Часть 1

Мразь. Вечные. Часть 2

Мразь. Вечные. Часть 3

Киприа́н сидел на вёслах весь день. Один вдох — один рывок на себя. Один выдох — один подъем весел и отведение рук. Раз за разом. Час за часом. С еле пробивающейся сквозь ночь утренней зари, как его приковали к лавке, до уже близящегося заката. Лишь в полдень Италма́с принесла им по кружке браги и ломтю хлеба. Несколько минут на скудную трапезу — вот и весь их отдых. Тиши́ло и пара его лучших воинов ходили по палубе, высматривая местных. Помимо пленных паломников на весла посадили и тех ушкуйников, что похуже управлялись мечом. С той лишь разницей, что им дозволялось свободно отдыхать, и во время отдыха они не забывали плетью подбадривать тех из пленников, кто, по их мнению, работал недостаточно рьяно. Девушку даже не стали связывать и лишь обязали подносить воду гребцам.

— Господи, да почему же именно сегодня ты послал мне штиль?! — Уже не первый раз сокрушался капитан. Вверх по течению, без попутного ветра, на одних только вёслах. Казалось, сама природа не хотела отпускать его людей из вотякских земель. Возможно, следовало бросить ушкуй и выдвигаться пешком еще ночью. Но слишком велик был риск, что драгоценный пленник сбежит сам или с чьей-нибудь помощью. А вот с ушкуя-то ему связанному никуда не деться.

Пленники, да и его собственные люди не спали всю прошлую ночь, и вторые сутки без сна отзывались в их телах тяжелой усталостью. В каждом прибрежном кусте, за каждой веткой мерещились преследователи. Сначала Тиши́ло сам себя успокаивал, что тени, снующие за проплывающими мимо деревьями — это лишь игра его воображения, подстёгиваемого страхом. Но, кажется, хватит уже пытаться обманывать самого себя. Их нагнали, и всё, что ему осталось — это сделать выбор. Можно утомить своих людей еще сильнее перед нападением дикарей, которого теперь точно не избежать. Или можно попрощаться с мечтами о чудесном спасении и пристать к берегу. Еще и река на ближайшие несколько вёрст не так широка, и если вотяки опередят ушкуй, то смогут занять укрытия в деревьях и утыкать их стрелами. Посреди Вятки они как на ладони. С кормы подошёл один из разведчиков и тихо сказал капитану:

— Тиши́ло, они нас нагнали, я уже видел блеск железа даже в лесу перед нами. Если они встанут выше по течению на излучине с луками — нам точно конец.

Офицер лишь кивнул. Вотяки на правом берегу. Если они пристанут к левому, то получат хотя бы время, чтобы встать лагерем и занять оборону. "Сука! Вот если б знал, что так всё закончится, лучше б встретили их еще с утра". Утешало лишь то, что дикари сами весь день нагоняли их ладью бегом по лесистому берегу и, наверняка, измотались не меньше, чем пленные на вёслах. Тиши́ло злобно посмотрел на правый берег, пару раз укусил ноготь большого пальца и объявил:

— Всё, наплавались! Гребём к левому берегу, вытаскиваем ушкуй, встаём лагерем. Пленных оставляем прикованными к лавкам. Отдыхаем и ждём гостей, хватит бегать — дадим бой.

Обрадованные гребцы направили ладью к берегу. Киприа́н из последних сил продолжал поднимать и опускать вёсла, держась за мысль о том, что как только они дотянут до берега, останется только достать ушкуй, и настанет долгожданный покой. Весло, отполированное до блеска тысячами прикосновений других гребцов, теперь будет приходить иноку во снах всю оставшуюся жизнь. Он и до этого сидел на вёслах, будучи хлыном в новгородских землях. Но никогда ещё не грёб в качестве раба под ударами плетью. Размышления об отдыхе прервал сперва еле слышный, но постепенно крепнущий, скрежещущий смех. Тукта́ш повторял что-то себе под нос на вотякском языке и смеялся. С каждым повторением смех был всё громче. Один из воинов-вёсельников пихнул Бегене́я в спину.

— Что он говорит?

Старик вздохнул и ответил:

— Думаешь что-то новое? Нас всех убьют.

Тукта́ш засмеялся в полный голос, Тиши́ло не выдержал первым и засунул ему в рот тряпку, затем обвязал её тканью через затылок, чтобы сложнее было выплюнуть:

— Ну полно тебе, малой, повеселился и хватит. Дай теперь и нам посмеяться. — Офицер потряс ключом от кандалов перед глазами юноши. В это время ушкуй уже пристал к берегу. Капитан исподлобья глянул на деревья на противоположной стороне Вятки и проговорил. — Ну убьют и убьют. Чего бухтеть-то?

Пленники вместе с воинами вытащили ушкуй, прямо с прикованным к лавке Тукта́шем, и затащили на берег подальше от воды. К капитану подошёл Волибо́р с Велими́ром и купцами. Заговорил от имени небольшой группы пленников старшой:

— Слышь, Тиши́ло. Я от твоей башки чудес не жду, но ты же не совсем кретин.

Тиши́ло наклонил голову вбок и тщательно изобразил внимание на лице. Волибо́р продолжил:

— Мы все тут понимаем, что, когда придут вотяки, тебе понадобятся лишние руки. В бою с дикарями у тебя каждый меч будет на счету.

— И что ты мне предлагаешь? Отпустить вас? Срезать верёвки, обнимемся и вместе драться пойдём? Хренушки, мне еще вас не хватало с топорами за спиной.

Волибо́р плюнул и отошёл. Слово взял Велими́р, своим мягким голосом, он будто успокаивающе обнимал офицера:

— Ты не гневься уж. Нас сейчас и не надо развязывать. Ты лишь подумай о том, что когда вотяки будут тут, у тебя ведь есть еще семь мужиков. Никто из нас не хочет отдаваться им на милость. А если мы поможем тебе отбиться, то тебе и спешить станет некуда. Лишь обещай отпустить нас с вёсел, а мы продолжим свой путь на восток.

Тиши́ло погрыз уже поистрёпанный ноготь, глядя в глаза мужику, и кивнул:

— Хорошо, я подумаю.  — Затем обернулся к одному из своих воинов. — Этих размещай в лагере, и поищи оружие какое-нибудь для них. Но не развязывать, пока я не дам указу! Старика и чернорясого привяжите к вёслам, но подальше от вотяка, в лагере им не место. И факел поставьте им на ушкуй, чтоб на виду были всегда все трое. А то вдруг опять запоют и усрут всё кровью. Кстати, и девку связать не забудьте тоже, хватит ей свободно бегать.

Италма́с сидела у костра и размышляла о том, что ей делать дальше. Всё равно кроме как размышлять заняться было особо-то и нечем. С Велими́ром они уже успели договориться, что помогут сбежать пленнику, а тот уже в благодарность наверняка поможет и ей, и даже мужчине как-нибудь. Правда, как помочь Велими́ру в свете всего, что они узнали, было абсолютно не ясно. Но может у шаманов вотякских всё-таки есть какое-то чудо-средство, а им как спасителям столь ценного юноши его конечно же дадут в благодарность.

Еще не совсем ясно было, куда ей самой податься, когда всё закончится. Вот вылечат ей глаз, и что? Действительно ехать в Новгород за новой жизнь? Возвращаться работать в уже осточертевшую харчевню в Хлынове? С Велими́ром уходить? Так у него своя семья и дети. С вотяками остаться? Внешностью она пошла в мать, но даже языка толком не знает, а из культуры только мамины сказки в голове. И то умудрилась Воршуда перепутать с Нюлэсмуртом.

Ушкуйники, поужинавшие хлебом с вяленым мясом, по очереди спали. Девушка пыталась уснуть, но сон никак ни шёл к ней. Судя по тому, что она услышала в лагере, в любой момент на них нападут её дальние сородичи. Что будет с ней, если её захватят вотяки, думать не хотелось совсем. Хотя мать рассказывала, что пленных девушек её народа из других деревень, скорее отдадут в жены взрослеющим юношам, чем убьют. Но проверять как-то не очень хочется. Как и выходить замуж за дикаря. "О господи, всякая чушь в голову лезет. Лучше помолюсь!" Италма́с встала на колени и начала молиться, подняв связанные руки перед собой. Сначала за усопших родителей. Потом за родных Велими́ра. Потом за всех воинов в лагере, чтобы господь даровал им победу.

— Что, девонька, молишься, чтоб мы сдохли побыстрее? — Тиши́ло подошёл сзади, прервав молитву.

— Нет. Наоборот молю Господа, чтоб он направил ваш меч, укрепил щит и уберёг от стрелы. — Италма́с обернулась и спокойно посмотрела капитану в глаза. — Судя по рассказам мамы, если за вами идёт ожгарчи́, только Господь вам и поможет.

Тиши́ло хмыкнул и хотел было что-то ответить, как раздался хрип часового со стороны леса. Сразу же вслед за хрипом раздался крик второго:

— Луки! Всем в укрытие!

Все ушкуйники, только что спящие, вскочили на ноги, схватили оружие и подняли щиты. Отдыхали они, не снимая защиты. Офицер достал из-за пояса короткий кинжал, быстрым движением разрезал путы на руках у девушки и сунул клинок в руки Италма́с.

— Беги, освобождай своего здоровенного дружка! Ну же! Быстрее, и напомни ему, что он обещал помочь!

Спотыкаясь, девушка побежала в ту сторону лагеря, где находились связанные Велими́р, купцы и охранники. Они уже беспокойно озирались в поисках нападавших, но не могли ничего поделать, потому что были привязаны к спинам друг друга. Лишь Велими́р, которому не нашлось пары, был привязан спиной к дереву. К нему-то первому и бросилась девушка. Дрожащими руками она пыталась разрезать верёвку под крики Волибо́ра и купцов, которые её поторапливали. Как только она разрезала и сбросила верёвку опоясывающую дерево, мужчина развернулся спиной к ней, чтобы она разрезала еще путы на руках связанных сзади. Со стороны леса, откуда она прибежала, раздавались звуки боя и какие-то жуткие крики. Италма́с, спеша, ожесточённо пилила кинжалом тугой узел. Велими́р напрягал могучие руки, силясь разорвать ослабевающие верёвки. Наконец-то узел лопнул. Мужчина потёр слегка порезанные кинжалом руки:

— Молодец девочка, спасибо тебе. Давай сюда кинжал, я освобожу остальных. А ты принеси пока нам мечи из той вот кучи. — И указал на заготовленную для них груду мечей поблизости.

Пока Италма́с бегала до сваленного оружия, принося по два меча за раз, Велими́р успел разрезать путы на руках и ногах остальных пленников. Восьмой меч девушка оставила себе. Мужчина вернул ей кинжал и сказал:

— Беги и спрячься. Меч лучше брось, не поможет он тебе, — остальные пленники уже устремились с мечами на помощь ушкуйникам. Велими́р глянул им вслед и шепотом сказал Италма́с:

— Освободи парнишку и монаха. Я приду за вами как смогу, уходите вдоль воды на север.

Девушка кивнула, забрала себе обратно кинжал капитана ушкуйников, но и меч выбрасывать пока не стала. Италма́с обняла друга на прощанье. Богатырь легонечко похлопал её ладонью по спине и бегом устремился в сторону, где не утихало сражение. А она побежала к ушкую.

На носу ушкуя сидел под факелом связанный юноша, прикованный цепью к лавке. На корме сидели Киприа́н и Бегене́й, привязанные спиной к лавкам. Увидев девушку, старик стал звать её на помощь. Подбежав к ним, первым делом она решила освободить инока. Освобождать вредного старика она в принципе-то и не планировала, но и оставлять его погибать не собиралась. Решила, что пока монах освобождает юношу, она разрежет путы проводника. Италма́с подлезла под лавку и стала пилить верёвки на руках мужчины. Это заняло уже намного меньше времени, чем в прошлый раз. Как только инок встал, она отдала ему меч и прошептала на ухо, стараясь чтобы Бегене́й не услышал.

— Киприа́н, освободите пленника, уйдем с ним вдоль воды и дождёмся Велими́ра.

Инок, кивнул и пошёл к Тукта́шу. Италма́с наклонилась к деду:

— Я вас освобожу, но дальше вы сами по себе. — Бегене́й с готовностью согласился, и девушка принялась за дело. Пока она находилась под лавкой проводника, с носа ушкуя раздался крик и лязг мечей. Выглянув она увидела, как один из пленивших их ушкуйников накинулся с мечом на Киприа́на. Монах, кажется, умел обращаться с оружием, но не очень умело и больше защищался, медленно отступая. В пылу боя они сбили факел на деревянный пол, и промасленная корма ушкуя начала разгораться. Всё еще прикованный пленник сторонился огня. Причитая, девушка кинулась обратно под лавку, чтобы побыстрее освободить Бегене́я. Как только верёвки лопнули, она вскочила и протянула старику кинжал:

— Помоги ему, его же сейчас зарубят!

Бегене́й лишь улыбнулся и сказал:

— Ну уж нет. Сама же сказала, что я теперь сам по себе, — старик даже не стал забирать кинжал, а просто сбежал с ушкуя. Девушка обернулась к носу ладьи. Разгорающийся огонь уже приближался к Тукта́шу. Киприа́на мечом теснили к борту ушкуя. Инок защищался, как мог, но без щита он долго не продержится. Италма́с сжала кинжал в ладони и стала подкрадываться сзади к нападающему ушкуйнику.

Зная, что среди нападающих будет бессмертный, они заранее, еще пока сидели связанными, договорились с купцами и людьми Волибо́ра напасть на него одновременно. Расчёт был на то, что всех сразу ожгарчи́ не одолеет, а если уж толпой навалиться, да отсечь ему руки и ноги, то должно выйти, как минимум, обездвижить его. Определить вождя дикарей было не сложно, он вышел из-за деревьев первым, в полный рост, в одном лишь блеклом нагруднике и льняных портках. Даже без обуви! Один из ушкуйников сразу выстрелил в берсерка и попал в плечо. Но тот, как будто, и не заметил этого. Подняв два с виду весьма тяжелых топора, он первым бросился в атаку. Ближайший к нему воин был сбит на землю мощным ударом топора в щит-каплю. Сразу после падения, голову пирата разбили обухом, как переспелый арбуз. Почти не замедлившись, вождь дикарей сразу переключился на следующую жертву. Он был невероятно быстр и силён. Но их-то восемь человек, и нападут они все одновременно.

Спустя несколько минут тяжело раненный в живот Велими́р продирался сквозь кусты к реке. Кажется, ему невероятно повезло хотя бы в том, что до ожгарчи́ он даже не добрался. Они, как и договаривались, все вместе устремились на врага, но другие дикари бросились им наперерез. Его группа разбилась на пары, увязшие в мелких стычках, а те, кто добрался до вождя, пали в считанные мгновения. Получив колющий удар в брюхо, Велими́р всё же смог одолеть своего противника. Но о том, чтобы продолжать сражение уже не могло быть и речи. Двух быстрых взглядов на поле боя хватило, чтобы понять: надо спасаться самому, и как можно скорее. По правую руку Волибо́р с трудом отбивался от сразу двоих наседающих вотяков с копьями. Лишь один из охранников продолжал сражение поблизости, двух других не было видно, может быть, они даже сбежали, но скорее всего ж — трупы. Купцы смогли всё-таки добраться до берсерка, пробившись сквозь вотяков. Голова Мирослава удивленно взирала на собственное тело, лежащее чуть в стороне. Светозар сидел, облокотившись на дерево, и зажимал кровь из рваного среза отрубленной почти по плечо руки. По левую сторону находился сам вождь вотяков. Стоя в своём нелепом нагруднике над телом Тиши́ло, ногой он медленно вдавливал голову в грязь. Визг капитана быстро перешёл в хрип, а затем резкий хруст костей огласил смерть офицера. Велими́р лишь прошептал, глядя на остатки сражающихся ушкуйников: "Простите, я уже ничем вам не помогу", и побежал в лес со стороны берега. За его спиной с громким треском горел ушкуй, за веслом которого он провёл весь прошедший день.

"Лишь бы Италма́с спаслась! Хрен с ним с парнишкой-целителем! Хрен с ним иноком! Да, господи, хрен с ним с лекарством для деревни! Выйти бы самому, да спасти бы девку!" Лишь этим были заняты мысли медленно истекающего кровью Велими́ра. Если Италма́с вытащила с ушкуя пленника, то дикари устремятся в погоню, чтобы его освободить. Если у неё не вышло, и он там сгорел заживо, то дикари всё равно будут их преследовать, чтобы отомстить за его смерть. В любом случае, сначала надо её найти, а потом уже думать. Продравшись сквозь очередной куст, он вышел к берегу реки и, не переставая зажимать рану на животе, продолжил путь вверх по Вятке. Спустя несколько минут ему навстречу из прибрежной растительности выбежала Италма́с.

— Слава богу, ты цел! — Девушка бросилась обнимать мужчину, но он застонал от боли. — Ты ранен? Что случилось? Пойдём быстрее, Тукта́ш поможет тебе!

— Ты всё-таки вытащила его? — Велими́р даже не знал радоваться ли ему, что его план в итоге удался.

— Да, мы с Киприа́ном, вытащили его, прямо с горящего ушкуя! Ни царапинки, представляешь? — Излишне веселый голос девушки в столь непростой ситуации, явно говорил Велими́ру, что что-то случилось, но сил допытываться не было, он лишь устало спросил:

— А старик где?

— Надеюсь он сдох! — Девушка зло плюнула в сторону, в это время они уже вышли к небольшой поляне. — Тукта́ш, помоги! Исцели его!

Вотяк, уже даже не связанный, но всё ещё с цепью на ноге, на втором конце которой оставался обломанный кусок лавки, подбежал к мужчине. Вслед за юношей подбежал и Киприа́н. Тукта́ш аккуратно разрезал кинжалом рубаху у раны и завернул её края. "О боже, они дали пленнику кинжал, что вообще у них тут происходит?" — Пронеслось в голове у Велими́ра. Затем молодой ожгарчи́ приложил руки к ране и закрыл глаза. Мгновение. Второе. Ничего. Тукта́ш виновато поднял глаза и прошептал:

— Не могу. Надо набрать силы, всё, что у меня было уже ушло.

Италма́с толкнула его в грудь и закричала:

— Что значит не могу? Ну давай, значит, набирай силу свою быстро и исцеляй его!

Киприа́н понял, что этой ночью придётся обходиться без вотякских чудес. Не слушая разгоревшийся спор, Инок срезал мечом кусок рукава своего одеяния и сложил его в несколько раз. Полив водой из мехов рану, чтобы смыть грязь, он зажал её сложенной тканью. Под ругань девушки и вотяка он срезал второй рукав и обернул ткань вокруг торса Велими́ра:

— Прости, дружище, пока что на этом чудеса для тебя заканчиваются. Но я буду молится за тебя.

Велими́р тепло улыбнулся, кивнул и сел у дерева:

— Даже если это всё, на что я могу рассчитывать, то это уже и так намного больше, чем я заслужил.

Италма́с подошла к Киприа́ну:

— Не уверена, что верно понимаю, что он там талдычит. Но, кажется, смысл в том, что для исцеления Велими́ра, он должен кого-то из нас ударить мечом. Я сейчас с ним пойду обратно в лагерь. Он сказал, что его отец сможет помочь.

— Это тот жуткий воин, появления которого так все боялись сегодня ночью? Он нам поможет?

— Тукта́ш говорит, что он их вождь, и что он справедлив. Мы спасли его сына из огня, а значит, он нам должен.

Киприа́н устало кивнул:

— Ну, должен, так должен. Как будто у нас есть выбор. Ведите сюда этого справедливого вождя, я посижу с Велими́ром.

Девушка пошла вслед за Тукта́шем вдоль берега, в сторону где всё ещё поднимался дым от прогорающего ушкуя. Киприа́н задумчиво смотрел ей в след. "И как Бог только смог уместить в одной душе такое страстное желание помочь близкому и такую яростную решимость в секунду лишить жизни человека ударом кинжала в спину? И правильно ли мы вообще сделали, что спасли наследника культа язычников из пламени? Может быть, то воля Божья была в том, чтобы он сгорел?". И лишь тихий хрип забывшегося беспокойным сном Велими́ра был ему ответом.

Довольно скоро за ними пришли трое вотяков. Киприа́н попытался выяснить, где Италма́с, но они лишь виновато разводили руками, показывали в сторону лагеря и что-то бормотали на своём языке. Велими́ра смогли привести в сознание, но сам дойти он бы не смог. Киприа́н закинул тяжеленную руку себе на плечи и помог ему встать. С другой стороны мужчину подхватил молодой вотяк. Вместе, шаг за шагом, они помогли богатырю добраться обратно, до лагеря ушкуйников. В центре, около затухающего костра, Киприа́н увидел босого рослого дикаря в потёртом, кажется, бронзовом нагруднике. Он горячо о чём-то спорил с Тукта́шем и оба периодически тыкали пальцами то в сторону притихшей Италма́с, то в сторону сгоревшего ушкуя.

Стоило только в кругу света появиться иноку с раненным мужчиной, как Ядыга́р заметил их появление. После гортанного окрика двое сопровождавших воинов, которые до этого просто шли рядом, тоже кинулись помогать вести Велими́ра под руки, создавая нелепую толкотню. Как только Велими́ра довели до вождя, его аккуратно поставили на колени у его ног. К Ядыга́ру подошёл один из вотякских воинов и что-то стал ему говорить. Тукта́ш пытался перебить его, но отец лишь отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Выслушав воина, вождь подошёл сперва к Киприа́ну и на удивительно чистом русском, абсолютно спокойным голосом, будто это не его два топора — причина творящегося вокруг кровавого хаоса, сказал:

— Я так понимаю ты — Киприа́н, и ты хотел принести нам истории о своих богах. Сын сказал, что ты вместе с девчонкой спас его от огня. В благодарность, я не только оставлю тебе жизнь, но и покажу тебе наших богов, а потом выслушаю истории о твоих. Ты сможешь выполнить свою миссию.

Инок почтительно кивнул и, не поднимая головы, пятясь, отошёл от грозного вождя. Ядыга́р повернулся к девушке:

— Ты тоже спасла моего сына, Тукта́ш говорит ты пришла за исцелением, значит, ты его получишь. Сын, подойди сюда! — Юноша подошёл поближе. Последним, к кому обратился вождь, был тяжело дышащий Велими́р. Италма́с с надеждой смотрела на вождя, в ожидании как тот исцелит её друга.

— Теперь ты. Мой сын просил сохранить тебе жизнь, хоть ты его и не спасал. Ты дорог девушке, что спасла молодого ожгарчи́, и только за это я не буду брать с тебя силу. Но ты убил в бою сына уважаемого Кама́я. — Пожилой воин, который до этого подходил к вождю, не отрывая взгляда, ненавидяще смотрел на Велими́ра. — Я не могу отказать своему человеку в праве на месть.

Велими́р попытался встать, двое воинов, что помогли ему подойти к вождю, теперь силой удерживали его на коленях, не давая подняться. Ядыга́р взял из рук Кама́я бурдюк и влил что-то в рот вяло сопротивляющемуся мужчине. Италма́с кинулась на помощь другу, но её тоже схватили и держали. Не обращая внимания на ругань девушки, вождь продолжил:

— Я даю тебе дар не чувствовать боль, и это уже много больше, чем ты заслужил. Хоть мой упрямый сын с этим и не согласен. Ты всё равно умрёшь сегодня ночью, но хотя бы сможешь помочь своей подруге. — Пока вождь говорил с Велими́ром, Тукта́ш молча стоял рядом и избегал смотреть в глаза Италма́с. Девушка уже перестала ругаться и пытаться вырваться, теперь она молила Киприа́на вмешаться и остановить вотяков. Инок же лишь наблюдал, сжимая в руках чётки.

— Давай! — Вождь протянул Тукта́шу церемониальный кинжал. Юноша без промедления взял его и встал на колени перед Велими́ром. У мужчины уже закатились глаза, и стекала слюна из слегка приоткрытого рта. Похлопав по щекам, Тукта́ш убедился, что дух Велими́ра вышел из тела. И быстрым точным ударом выбил его глаз кинжалом. Италма́с завизжала и снова начала вырываться. Тукта́ш протянул кинжал Кама́ю. Старый воин выдернул кинжал из руки сына вождя, что-то злобно прорычал, схватил безсознательного Велими́ра за волосы и с яростью ударил клинком в сердце, затем еще и еще раз. Отопнув мёртвого убийцу своего последнего сына, старик слезящимися глазами смотрел на небо и что-то шептал. Тукта́ш же подошёл к рыдающей, безвольно свесившейся в руках вотяков девушке. Воины аккуратно опустили её на землю, а сын вождя приложил ладонь к её лицу, затем, совсем недолго продержав руку, он молча отошёл. 

Как только Италма́с подняла голову, Киприа́н сразу увидел, что у неё пропало бельмо. Чувствуя перемену, девушка медленно подняла руку перед лицом и поводила ей перед собой. После чего аккуратно ощупала глаз и снова зарыдала, лежа на земле. Мёртвый Велими́р лежал рядом, он умер без боли и перед смертью всё же смог помочь близкому человеку обрести столь желанное исцеление.

Продолжение следует

Мразь. Вечные. Часть 1

Мразь. Вечные. Часть 2

Мразь. Вечные. Часть 3

Мразь. Вечные. Часть 4

Следующие три дня Киприа́н провёл в вотякской деревне. Днём он наблюдал за местными жителями, по вечерам общался с Ядыга́ром о Боге и духах. Инок сполна узнал не только о культуре и обычаях речного народа, но и получил ответы о Воршуде, об ожгарчи́, о боевом прошлом местных селений и о том, как духи покинули их, почти перестав давать дар бессмертия детям. Как и обещал, Ядыга́р внимательно выслушал всё, что Киприа́н мог рассказать о своей вере. Но как стало быстро понятно, делал вождь это не потому, что хотел привести свой народ к Богу. А лишь для того, чтобы лучше понимать всё чаще оказывающихся в их землях чужаков. Если бы не грядущий большой ритуал, на котором ему разрешили присутствовать, Киприа́н бы уже выдвинулся в сторону Хлынова, понимая, что с треском провалил свою миссию. Лишь любопытство продолжало удерживать его здесь.

Италма́с, тяжело перенёсшая утрату Велими́ра, не сразу, но всё таки начала разговаривать. Удивительно, но она больше всего в случившемся винила именно Киприа́на. Ни Тукта́ша, который выколол глаз мужчине. Ни Кама́я, который зарезал её друга. Ни Ядыга́ра, который так жестоко проявил свою справедливость. А его, за то, что он не вмешался. "Они лишь поступили так, как велят их традиции. А ты поступил так, как велела твоя трусость". Единственные слова, услышанные им с тех пор от девушки. Но что он мог сделать? Умереть, накинувшись на вотякские копья? Или же он должен был броситься в руки дикарей, чтобы они его держали, а самому дёргаться, изображая праведный гнев? Он лишь Божий раб, и не ему решать кому жить, а кому умереть. Будто бы мало того, что он, ломая ногти, выдирал лавку из палубы, рискуя сгореть заживо, лишь бы спасти юнца! Трусость! Скажет тоже.

В день, когда был назначен ритуал, в комнату к иноку зашёл Ядыга́р. Это было необычно, потому что до этого Киприа́н сам приходил к вождю на беседы. Да и делал он это ближе к вечеру. Должно быть что-то связанное с грядущей ночью. После нескольких секунд тишины берсерк заговорил первым:

— Сегодня мой сын станет ожгарчи́. У меня к тебе одна просьба. — Вождь замолк, Киприа́н вопросительно изогнул брови и жестом призвал продолжать. Вождь неловко переступил с ноги на ногу, будто смущаясь, и продолжил: — Тукта́ш хочет, чтобы его огненной женой стала Италма́с. У неё нет родных и близких, и я могу считать, что это ты привёл её в деревню, а значит, и выкуп я должен заплатить тебе. Всё, что ты рассказывал о своей вере, говорит, что ты должен отказаться обменять девушку. Но я всё равно пришёл просить тебя об этом.

— Она сама-то этого хочет? Что это вообще значит стать огненной женой? — Спросил Киприа́н.

— Она поможет ему отвязаться от Воршуда, что сделает его великим воином. Да, она согласна. Она сказала, что отказывается от твоего бога и хочет остаться с нами. Как огненной жене ей будут возводить почести, не меньшие чем Тукта́шу.

— Ладно, если уж тебе важно моё согласие, то я его даю, но я не возьму золота или иные ценности за неё. Я не продаю людей. Придумай что-нибудь получше, вождь.

Ядыга́р медленно развязал шнурок, удерживающий кирасу, и снял её с себя. Вождь не выходил из дома без своего нагрудника с того самого дня, когда проходил его собственный ритуал.

— Эту защиту мой отец выменял у купцов на ладонь драгоценных камней. В день, когда я стал ожгарчи́, он отдал её мне, а я хотел передать её тому своему сыну, который примет дар крови. Как ты и сказал, это не золото и не другие ценности, но я плачу этим за Италма́с.

Киприа́н аккуратно принял доспех из рук вождя. После чего тот сразу вышел из комнаты. Хоть в помещении и было темно, инок успел заметить странный шрам на груди вождя. Как будто бы незаживающий глубокий ожог в области сердца.

— Так странно, я думал, на них всё сразу заживает, — прозвучал озадаченный шепот в полумраке.

Ядыга́р смотрел на своих людей, собравшихся у большого костра. В этот раз на ритуале будут присутствовать вся деревня, даже женщины и дети. Большого труда стоило вбить в голову жрецам, что уже не важно, хотят они того или нет, но провести таинство в святой роще не выйдет. Хотя бы потому, что эту самую рощу уже осквернили кровью. Вопрос с христианином был улажен, ну, по крайней мере, пока что. Ему, наверняка, не понравится то, что произойдёт этой ночью. Но главное, что за невесту уплачен выкуп. Что делать с иноком, разбираться надо будет уже позже. Он показал себя трусом и препятствовать ритуалу явно не станет. Ну и нравится то Ядыга́ру или нет, а ведь он и правда задолжал Киприа́ну за жизнь сына. Глядя на то, как Тукта́ш сидит рядом с Италма́с, вождь ощутил давнюю боль в обожжённом сердце. Его огненная жена — Зангари, она была так прекрасна. Жаль, что её уже давно нет с ним рядом. Слишком мало времени провели они вместе. Она теперь вместе с предками. Много лет назад на таком же ритуале, как тот что пройдёт сегодня, они приняли её в свой род и этим обеспечили ей почётное место в родовых куалах.

На площади в центре деревни, где обычно проходили тренировки с оружием молодых воинов, начал собираться народ. Жрецы возвели маленькую, не выше пояса взрослого мужчины, куалу рядом с костром. Но это был не простой жертвенник, благодаря этой небольшой, но хитро возведенной постройке, они сегодня разорвут связь Воршуда с его сыном. В толпе промелькнуло лицо христианина, конечно же, он не упустит возможности узнать еще больше их секретов. Впрочем, беречь таинство больше не имеет смысла. Судя по всему, Тукта́ш будет последним из ожгарчи́. Может быть, дар крови и вернётся в их род в будущем, но Ядыга́р, почему-то, был уверен, что он этого уже не застанет. Италма́с уже вернулась с ручья, где под присмотром жрецов совершила ритуальное омовение, и надела церемониальные красные одежды.

Уже второй раз за эти несколько дней Тукта́ш стоял у большого костра и смотрел на свою будущую огненную жену. В прошлый раз всё закончилось ужасно. Лишь он один остался в живых после той ночи. Увидев, что Воршуд сделал, вырвавшись на волю после убийства Акбая, Тукта́ш уже не сомневался в необходимости ритуала. И был рад, что отец не стал затягивать с этим и заставил жрецов провести ритуал в родной деревне. Италма́с, так же как и он, не знала, что будет происходит этой ночью, но была счастлива начать свою новую жизнь. Жрецы запалили переносные курильни с дурманящей травой и стали ходить по кругу образованному толпой вотяков. Несколько жрецов начали бить в барабаны и затянули ритуальный гур. Мотивом он напоминал ту песню, с какой семья жениха прощается юношей. Но без слов и на одной низкой ноте. Одурманенная дымом толпа, знающая мотив этого гура, включилась в песню стройным воем. Будто стая зверей прощалась с юношей под бой барабанов. Один из жрецов подошёл к Тукта́шу и протянул ему чашу. Италма́с слегка напуганная происходящим, смотрела на него, в поисках поддержки. Они стали близки за эти несколько дней. Кажется, он всё-таки помог ей забыть о смерти того большого мужчины и даровал ей веру в новую жизнь. Лёгкой улыбкой Тукта́ш успокоил свою невесту и принял чашу. Осушив её в несколько глотков, он поддался общему настроению и волком завыл в звездное небо. Девушка попыталась отступить, но двое жрецов мягко удерживали её на месте напротив жениха.

Уже зная, что от него требуется, Тукта́ш наклонился над курильней и его голову накрыли тряпками. В этот он раз продержался над дымом уже дольше. После того как с него сдёрнули тряпки и аккуратно уложили спиной на землю, один из жрецов достал ритуальный кинжал и положил его лезвием в костёр. Толпа продолжала завывать. Барабаны били всё сильнее. Роль старшего жреца взял на себя отец жениха. Ядыга́р подошёл к юноше, находящемуся без сознания, и почти без усилий поднял его на ноги. Италма́с, ничего не понимая, страшно напуганная воем окуренного населения деревни и боем барабанов, начала беззвучно плакать, лишь слёзы катились по её щекам. Двое жрецов ухватили её крепче и подвели к поднятому вертикально Тукта́шу. У юноши запрокинулась голова, сквозь опущенные веки было видно, что его глаза бешено вращаются, изо рта раздавались хрипы в такт барабанам. Ядыга́р, держащий Тукта́ша под локти, вытянул правую руку юноши в сторону девушки. Не понимая, что от неё требуется, девушка аккуратно взяла руку жениха в свою. Жрец, стоящий у костра, покачал головой и жестом показал, что взять надо двумя руками.

Девушка обхватила запястье Тукта́ша, держа руки перед собой. Двое жрецов держащих девушку перехватили её кисти, не давая отпустить схваченную руку. Из костра достали кинжал с раскалённым лезвием и обмотав рукоять тряпицей аккуратно вложили в руку Тукта́ша. Девушка попыталась перехватить руку поудобнее, чуть раздвинув локти в стороны, чтобы ей не обжигало предплечья. Из-за чего она непроизвольно обхватила руку Тукта́ша удерживающую клинок двумя своими, не давая ему уронить кинжал. Жрец улыбнулся, положил свою руку поверх ладоней девушки и затянул горловой вой. Ядыга́р начал толкать удерживаемую девушкой руку Тукта́ша вперёд. Жрецы стоящие у плеч девушки и держащие её за запястья стали тянуть её кисти рук к себе. Раскалённый кинжал направленный ей в грудь приближался всё ближе. Девушка задёргалась, но жрецы держали крепко, а дурманящий дым сделал её слабее. Своими собственными руками она зажимала в руке Тукта́ша клинок грозящий проткнуть ей сердце. Уже запахло тлеющей тканью. Девушка завизжала. Жрец замолчал. Барабаны затихли. Жители перестали выть. В жуткой тишине Италма́с чувствовала, как раскалённый металл по чуть-чуть пробивает её грудь и вот-вот войдёт в сердце. Крик девушки, её мольбы о помощи глухим эхом раздавались в деревне. Некому было прийти ей на помощь. Уже теряя сознание, Италма́с увидела в толпе лицо Киприа́на, который закрыл глаза и молился.

Как только клинок до рукояти вошёл в тело девушки, а жрецы снова затянули свой мрачный вой под барабаны, Тукта́ша занесли в небольшую куалу возведенную для этого ритуала, прямо на площади. И накрыли её сверху шкурами, чтобы внутрь не проникал свет от костра. Киприа́н ничем не мог помочь девушке, лишь помолился за спасение её души. Жаль, что она отвернулась от Бога перед самой смертью и приняла веру вотяков. Это её и сгубило. Инок обещал Ядыга́ру не вмешиваться, да и не собирался этого делать. Ему было интересно, что будет происходить дальше. С момента, как юношу занесли в постройку и накрыли шкурами, прошло совсем немного времени. Сначала мелко задрожали стены, отчего свисающие шкуры начали качаться. Затем, заглушая жрецов, раздался гулкий рёв невообразимого создания, как будто десяток медведей ревели от боли и страха в горящем сарае. Сразу же, как только раздался звериный крик, жрецы сдёрнули шкуры и выдернув по два колышка из углов развалили жертвенник на бревна. Глазам всех присутствующих на долю мгновения предстало огромное существо, похожее на лысую чёрную рысь, которое ревело от боли, лёжа на спине и держась передними лапами за разгорающееся в груди пламя. Но как только чудовище осветило пламя костра оно рассыпалось пеплом. На земле, среди брёвен, остался лежать без движения Тукта́ш, у него в груди был свежий глубокий ожог, будто это ему проткнули сердце огненным кинжалом.

Ядыга́р подбежал к сыну и наклонился к его лицу. Ощутив дуновение слабого дыхания юноши, вождь вскочил на ноги и закричал:

— Тукта́ш — ожгарчи́ быронтэ́м!

Толпа начала скандировать:

— Тукта́ш! Тукта́ш! Тукта́ш!

Из записей с допроса инока Киприа́на:

"В ходе миссионерской деятельности братом Киприа́ном было выяснено следующее. В первую очередь отмечено, что вотяки являются язычниками и к христианской вере не расположены. Также заявлено, что большая часть вотякского народа не воинственны сами по себе и дают свободный проход по своим землям. При этом, в случае конфликтов, дают отпор организованно и жестоко, являясь умелыми воинами. Корнем культа следует считать поселение, возглавляемое родом вождя Ядыга́ра. Фамилий вотяки не имеют и названий своим населенным пунктам не дают. На карте местоположение поселения брат Киприа́н отметил уверено. Остальные деревни местных что вверх, что вниз по реке Вятке по уверениям миссионера не ведут культов с человеческими жертвоприношениями. Культ Ядыга́ра имеет в настоящее время двух мразей, местные зовут их ожгарчи́ быронтэ́м, что буквально означает на их языке "вечный воин". От Беса избавляются посредством человеческих жертвоприношений раскалённым ножом в сердце. По мнению допрашиваемого, это происходит за счёт того, что и в момент убийства, и в момент расплаты носитель находится без сознания, а Бес погибает раньше, так называемого, ожгарчи́. Также миссионер особо отметил, что и сам Ядыга́р, и неофит культа — Тукта́ш боятся огня, а ожоги на них не заживают. В том числе и ожог, остающийся после ритуала, что вынуждает их носить металлическую защиту на груди. Вотяки также используют проклятие не только, чтобы иметь силы в бою, но и, как и северные народы, научились исцелять своих соплеменников за счёт увечий наносимых другим. Брат Киприа́н утверждает, что своими глазами видел, как исцелили девушку, выколов глаз мужчине. Более по сути ничего сообщено не было".

— Ну в целом ничего особо нового-то мы и не узнали. — Сказал архиепископ Пахомий, отодвигая записи. — Только очередное подтверждение, что каждая новая группа язычников придумывает новый способ убийства людей, да новое красивое название мразям. Когда этот Киприа́н вернулся от вотяков?

— За три дня до нашего прибытия. Его забрали с деревни вотяков купцы на ушкуе, проходящем мимо. — Почтительно склонил голову монах-летописец.

— Значит, ритуал был около двух недель назад. У нас есть какое-то время, пока неофит еще не вошёл в силу. Лукий, заходи сюда!

Епископ Лукий, глава отряда иноков-воинов зашёл в комнату к главе Новгородской Епархии. Пахомий обратился к нему:

— Слушай внимательно, в неделе пути на ушкуе, если двигаться по Вятке на восток, стоит деревня. Там сейчас двое мразей. У этих уязвимое место на груди, под металлическими нагрудниками. Как и все прочие, эти тоже боятся огня. Того что старше, вы должны убить. Сожгите, разрубите, утопите по частям, мне плевать. А вот второй, еще совсем юноша, он нужен мне живым. Это неофит, и он всё еще слаб, но судя по тому, что написано тут, — архиепископ постучал пальцем по записям монаха, — мы сможем его использовать! Не вздумайте его убивать, это самое важное, доставьте мне его сюда! Всю остальную деревню надобно сжечь. Наймите пару местных ушкуев в помощь. Как убивать и загонять бессмертных ты и без меня знаешь, а наёмники помогут тебе со всем остальным.

Епископ Лукий широко улыбнулся и кивнул. Охота на этих чудовищ была любимой частью его службы в церкви. Пахомий обратился к монаху, протягивая записи:

— Забирай это, перепишешь в церковный архив по возвращению. Никому не показывай и убери часть про ритуал избавления от Беса. Пусть это будет нашей небольшой тайной.

Монах и Лукий вышли из комнаты, в которой разместился глава Новгородской епархии. Архиепископ мечтательно улыбался им вслед. "Всё-таки мы нашли тех, кто может и исцелять, и пережил взросление. Если мне и правда удастся захватить неофита живым, да использовать его силу во благо церкви. Это ж скольким людям я смогу помочь? Сколько больных я исцелю? Сколько золота я за это получу?"