Когда Марго отворила единственную дверь на втором этаже, Катрена даже удивилась — каморка, хотя и тесная, оказалась довольно чистой и уютной, пахла чаем и старыми книгами. Они были повсюду, куда только падал взгляд, аккуратно уложенные на многочисленные полки и расстеленные на полу тряпицы. А посреди этой импровизированной библиотеки, в простом, но добротно сколоченном кресле сидел человек.
— Марго, ты привела подругу? — спросил он мягко — его голос, отметила Катрена, вовсе не казался по-старчески скрипучим.
— Так точно! — задорно отчеканила девица и заложила руку за спину, словно уже поступила на службу. — «Враг моего врага — мой друг».
— Молодец, — старик кивнул и повернулся так, что Катрена наконец смогла хорошенько его рассмотреть. Мужчина был совсем седой, его лицо расчерчивали морщины, но он не выглядел ни нищим, ни оборванным. И озлобленным не выглядел тоже — он улыбался, его почти прозрачные глаза будто излучали мягкий свет. Катрена слабо представляла, почему этот человек жил в подобном месте.
— Ну, что же ты встала у двери, капитан Лексис? — добродушно спросил он. — Проходи, располагайся — ты гостья в этом доме.
— А… спасибо, — неловко промолвила Катрена и, чуть помявшись, прошла вглубь и присела в кресло напротив хозяина.
— Марго, милая, завари чаю, пожалуйста, — попросил тот, и девчонка с задорным «й-есть!» тут же захлопотала.
— Она у меня давно, — продолжил старик, обращаясь теперь к гостье. — Совсем уже взрослая стала. Ещё чуть-чуть — и на службу пойдёт. Хорошая девочка, добрая, работящая — я и забывая временами, что она мне не родная.
«Сирота, значит», — подытожила Катрена. Забота старика о девице трогала её, но она всё ещё не доверяла им обоим и совершенно точно не собиралась вести светских бесед.
— Очень благородно с Вашей стороны, — Катрена как бы подвела черту, намереваясь сама вести разговор. — Так как, Вы сказали, Вас зовут?
— Ну, — старик по-доброму усмехнулся, — меня обычно так и называют — «дедушка Сорон». Ты тоже можешь звать меня так, капитан.
— И кто же Вы такой, раз знаете моё имя?
— А чего его не знать? — удивилась подоспевшая Марго. Она поставила закоптившийся жестяной поднос с простыми глиняными чашками на старый, но крепкий столик, отделявший старика от его собеседницы, и пожала плечами. — Ты ж его так громко озвучила тому беглецу, которого вы поймали. «Я капитан Катрена Лексис, меня послали разобраться, что за дрянь здесь творится…» — прямо так и сказала.
Катрена даже смутилась немного, хотя интонация передразнившей её Марго вовсе не была похожа на то, как это было сказано на самом деле.
— Ну-ну, не надо дразниться, — Сорон лукаво прищурился, взглянув на воспитанницу, — морщинки-лучики в уголках его глаз проступили чётче. — Я сам когда-то служил в страже — давно это было. До капитана, правда, так и не дослужился — у них там, наверху, свои игры — не так всё просто.
— Не сомневаюсь, — Катрена фыркнула в ответ и отчего-то вспомнила капитана нынешнего, а следом — то, что леди Альберта сулила ему неприятности за безалаберно написанный отчёт — а он и не боялся даже.
«Похоже, этот старик просто не захотел лезть в змеиное гнездо. Или не осмелился».
— Ты не бойся, капитан Лексис, пей — чай не отравлен. Марго его хорошо готовит. Можешь сама выбрать чашку.
Катрена помешкала, но чашку всё-таки взяла — та исходила горячим паром и в такой жаркий день совсем не манила, хотя в коморке и было довольно прохладно. Тем не менее, подождав, пока хозяева сделают по глотку, она тоже немного пригубила — чай оказался вполне обычный, разве что только недостаточно крепкий.
— Зачем Вам понадобилось искать меня? — спросила Катрена и в упор взглянула на старика. Тот, однако, и бровью не повёл — только снова улыбнулся своей доброй тёплой улыбкой.
— Сразу переходишь к делу, значит? Это верно, конечно, — он утвердительно покивал. — Марго тебе не солгала — мы хотим помочь. В прошлом я уже имел некоторый опыт в расследовании убийств по долгу службы. Ты, поди, сама в страже не служила?
— Нет, — ответила гостья. То, что сказал ей старый Сорон, звучало, конечно, хорошо. После всех взглядов, полных ненависти и подозрений, после всех недомолвок и нежелания сотрудничать… после всего этого найти, наконец, союзников, искренне желавших помочь, — это было очень хорошо. Слишком хорошо.
— Только один вопрос, — сказала Катрена и против воли улыбнулась — грустно, разочаровано, с горечью. — Зачем? Зачем вам мне помогать?
Старик никак не отреагировал, а потому она продолжила:
— Я хочу сказать, зачем вам обоим помогать захватчикам? Разве восемьдесят шестая зона… разве мы не отобрали у вас свободу? Я понимаю — прекрасно понимаю, — почему все кругом ненавидят меня и моих солдат: даже если мы не застали эту войну, даже если не мы лично её начали — это сделали те, кому мы служим. Так зачем бы, скажите на милость, вам помогать мне? Я не вижу ни одной причины — ни единой! — помогать тем, кто забрал у вашего города свободу!
Катрена вдруг разгорячилась не на шутку — она вскочила с места, её голос звенел негодованием, ей хотелось не то смеяться, не то плакать. Её несло — она это понимала. Будто вся ненависть, лившаяся на неё в этом городе, захлестнула её саму. Она вдруг потеряла над собой контроль и будто со стороны видела, что творит: она, казалось, совсем забыла о субординации, забыла, что не имеет права вот так публично осуждать своих Роз. В тот самый миг Катрене вдруг представилось, будто она говорит это всё самой Эфилии — высказывает как есть, как она сама думает. А потом запускает проклятущую чашку чая в её вечно улыбающееся чему-то лицо. Как вообще можно улыбаться, объявляя кому-то войну?!
Вспышка угасла так же быстро, как и появилась. Катрена стояла посреди тесноватой каморки, пропахшей чаем и старыми книгами. Глядящие на неё старик и девица хранили молчание, их лица были совершенно нечитаемыми, а сама Катрена теперь уже заливалась краской стыда, праведный гнев в её взгляде уступал место самой настоящей растерянности.
«Я устала, я просто чудовищно устала и наговорила чепухи, за которую меня разжалуют, низвергнут до рабыни или вовсе снимут голову, если только узнают. Какая же я дура, дура!..» — думала она лихорадочно, без толку перебирая в голове варианты своих дальнейших действий — один бессмысленнее другого.
Улыбка старика — всё такая же тёплая и удивительно понимающая — была, мягко говоря, не совсем тем, к чему Катрена была готова.
— Ты действительно добрая и искренняя девушка, капитан Лексис, — всё прямо как говорила о тебе Марго. Но хороший солдат не должен так вести себя, и ты знаешь это, как я вижу.
— Я… не хотела, — смущённо пробормотала Катрена прежде, чем поняла, что оправдывается, и оправдывается не перед тем человеком, перед которым следовало бы, но уж очень зацепило её это упоминание «хорошего солдата».
«Интересно, — подумала она, — леди Альберта теперь перестала бы так обо мне думать, или что? Наверняка смеялась бы. Да я просто человек-анекдот, тьма меня побери! И Эфилия на такое… что бы она сделала на самом деле?»
— Конечно, ты не хотела. Просто твоё сострадание и чувство справедливости не дают тебе покоя — так ты думаешь, — Сорон даже не спрашивал — утверждал. — Но у всего этого есть и другая сторона, верно? Скажи, ты действительно считаешь, что всё здесь было так замечательно, пока не пришла Орбиталь?
Вопрос застал Катрену врасплох: она ожидала чего угодно, но не этого. И совершенно точно пока не понимала, к чему старик клонит.
— Я думаю, ты в курсе гражданской войны, которая, по сути, так и идёт до сих пор — только втихую теперь. Я вот сколько живу здесь — никогда не любил все эти их игры: кто тут имеет больше прав на власть, кто главный и кто главнее. Представь себе: родные сёстры ненавидели друг друга настолько, что отгородились стеной. И дочери их, к сожалению, оказались не шибко-то умнее. Что леди Мартина — мир её праху, — что леди Эбель — обе они проливали кровь собственного народа — и ради чего? Только чтобы называть себя единственной правящей Розой. А потом леди Эбель просто убила собственную кузину. Когда родные люди убивают ради какой угодно власти — это самое скверное проявление алчности из всех, что я могу вообразить. Когда они при этом льют кровь тех, кого должны бы защищать, — это эгоизм чистой воды, я считаю. Да, твои Розы пришли сюда с войной, но они постарались принести хоть какой-то порядок. Я слышал речи леди Эфилии, я слышал то, о чём она говорила, и я не думаю, что она лгала. Орбиталь честно делится с нами ресурсами и старается следить за порядком — иначе зачем ещё тебя сюда прислали, капитан Лексис? То, о чём она, леди Эфилия, говорила — это единство. Порядок, процветание, развитие и труд во благо человеческое — всё это в единстве. В единстве сила и безопасность — вот так я считаю. Я прочитал за свою жизнь немало книг, как ты видишь, я не повёлся на медовые речи красивой женщины — я услышал её и сделал выводы своей головой. Твоя Роза — не святая, — её руки в крови, как и у её соратницы. Им обеим выпала тяжёлая доля нести единство — не только мечом, но и им тоже. Я действительно считаю, что это жестокий и грубый метод — но никто другой на моей памяти и пальцем не пошевелил. Независимость — это прекрасно, но это всего лишь иллюзия: мы всегда были зависимы от ресурсов, которых вечно не хватает и за которые нужно бороться; мы были зависимы от слабостей и пороков наших Роз, не желавших делить власть друг с другом; мы всегда были, есть и будем зависимы от своих страхов — разве не так, капитан Лексис? Поэтому я считаю, что единство — это самый надёжный залог нашего выживания: вспомни Утопию, девочка, вспомни, чего достигли люди, когда, наконец, объединили ресурсы и усилия. А теперь подумай, насколько нынче труднее добиться этого пресловутого единства, когда кругом скудная пустошь, на которой ничего толком не растёт. Теперь понимаешь, что я имею в виду, капитан Лексис? Единство — это благо, и если Орбиталь действительно несёт это единство — значит, и она тоже благо.
Старик говорил это, и Катрена просто не могла не поражаться: никто на её памяти действительно не говорил об Орбитали так. Никто, кроме, разве что, самой Эфилии. Катрену коробило то, что Сорон с такой готовностью прощал им эту захватническую войну.
«Это неправильно! — хотелось воскликнуть в негодовании. — Ваши сослуживцы гибли на этой войне целый год! Целый год они проливали свою кровь…» Но вот за что — Катрена не могла сказать с такой же уверенностью. В конце концов, солдаты двадцать седьмой зоны просто хотели жить. Солдаты — знала Катрена — всего лишь инструменты в руках своих правителей. «Независимость — это прекрасно» — Сорон не спорил с этим, и Эфилия не спорила тоже. Но независимость действительно в какой-то мере была лишь условностью.
«В конце концов, — понимала Катрена, — все земли когда-то объединяла Утопия, и это действительно было лучше сотен воюющих королевств».
Катрена тоже читала достаточно, чтобы знать и понимать это. Она всё ещё не была согласна со всем, что сказал в ту минуту старый Сорон, не была согласна со многим, что делала Эфилия для достижения своей цели, в которую Катрене всегда верилось с трудом: может ли один обычный человек, даже будучи Розой, построить новую Утопию — сделать то, что сделали сотни правителей сотен воюющих государств века назад? Это всё казалось не более, чем красивой сказкой, почти детской фантазией — казалось бы, пожалуй, звучи оно из уст ребёнка. «Ты не всемогуща, — хотелось возразить на это, — ты умрёшь раньше, чем увидишь хотя бы один из берегов этих земель». Из уст Эфилии эта мечта о новой Утопии звучала отнюдь не безобидно — в её руках была власть, была армия, были нити, сплетающие, казалось, всё и вся кругом в один её безумный замысел. Эфилия, в конце концов, сама посмеивалась над собой, говоря об Орбитали как о новой Утопии — будто не верила в собственный замысел.
«— Я могу хотя бы попытаться что-то сделать, верно?» — говорила она и улыбалась — всегда улыбалась. Но Катрене улыбаться не хотелось, потому что она знала, видела, имела представление о том, сколько крови ради этого прольётся и сколько судеб сломается всего-то ради одной эфемерной, почти безумной надежды.
И тем не менее Катрене просто нечем было возразить: ни Эфилии — тогда, когда она поделилась с ней этой надеждой, — ни теперь, когда обо всём этом говорил старый Сорон. Слишком сильными были аргументы, слишком невозможным Катрене казалось придумать ответ на вопрос: «А как иначе? Что ты можешь предложить взамен?» Катрене предложить было попросту нечего. Катрене было нечего возразить — по крайней мере, пока что.
Старик так и остался на удивление спокоен — он сидел в своём кресле, держа чашку чая — недостаточно крепкого и решительно остывающего. Его поза, его тон — всё это выражало спокойную, твёрдую, искреннюю уверенность в собственных словах. И Катрене действительно нечего было ему возразить.
— Я… понимаю, — вот и всё, что она ответила.
На мгновение меж ними повисла тишина — капитану Лексис она показалась мучительно затянувшейся: она не знала, что должна теперь сказать. Тишину эту, однако, нарушила Марго. Завороженная и восхищённая речью своего благодетеля, она вдруг отмерла и со всей своей детской непосредственностью спросила:
— А вы не забыли, что мы собирались обсуждать убийство посла?
Сорон рассмеялся и потрепал девочку по волосам, будто Марго и впрямь была маленьким несмышлёным ребёнком.
— Я же говорил, Марго — умница, — не скрывая гордости, сказал он, после чего продолжил уже серьёзнее: — Как ты уже поняла, капитан Лексис, здесь всё насквозь пронизано интригами и сомнительными политическими играми — даже теперь. И мне хотелось бы знать, что ты сама об этом думаешь.
Катрена нахмурилась — недоверие вновь вернулось к ней. В конце концов, несмотря на впечатление, что произвели на неё слова старика, она всё ещё не могла ручаться, что он был искренним сподвижником идей Орбитали, а не подставным лицом сепаратистов или кого угодно ещё, причастного к убийству посланца.
— Ты мне не доверяешь, — Сорон лукаво прищурился, безошибочно читая это по лицу Катрены. — Что ж, это говорит о том, что обучили тебя как следует. По факту, у тебя и нет оснований нам доверять — это верно. Но подумай, справишься ли ты в одиночку?
Ответ был очевиден, и Катрену это радовало ещё меньше, чем откровения старика.
«Тем не менее, — думала она, — я пока знаю лишь то, что рассказали мне леди Альберта и здешняя стража — а это никакая не тайна, особенно — если у врага есть связи в высших кругах. А я в этом даже не сомневаюсь — иначе к послу бы он так просто не подобрался».
И помешкав, Катрена всё же ответила:
— Я не уверена до конца, но думаю, леди Эбель кто-то однозначно подставляет. Сепаратисты, возможно, причастны к этому убийству, и Ритара… леди Ритара. Так, во всяком случае, считает леди Эбель, со слов её сестры.
Старик покивал и, чуть погодя, ответил:
— Хорошее предположение. Мы тоже думаем, что она ко всему этому причастна. Видишь ли, на самом деле, двадцать седьмая зона не делится строго на сепаратистов и людей леди Эбель. Всё устроено несколько сложнее. Есть вот такие, как я, кто поддерживают идею единства с Орбиталью… хотя, это довольно непопулярная позиция. Есть те, кто слепо предан леди Эбель, — это тоже верно, но их куда меньше, чем может показаться на первый взгляд. Среди сепаратистов и им сочувствующих тоже не всё так однозначно: кто-то из них тоже готов поддержать леди Эбель, но только в том случае, если она выведет город из-под владычества Орбитали. Есть те, кто поддерживал леди Мартину и поддерживает, представь себе, до сих пор — несмотря на то, что она мертва, её образ продолжает жить в народе. Госпожу Ритару… часть людей рассматривает её как оппозицию леди Эбель, другие считают её всего лишь марионеткой действующего режима. Кто-то даже ратует за воцарение леди Альберты. Кто-то просто… ну, знаешь, просто устал от всего этого и хочет какого угодно мира. И, конечно, есть те, кто желает свободы любой ценой — даже если это будет означать новую войну, они желают освободиться или за эту свободу умереть. Видишь, какие все разные?
— И чья же тут правда? — вопрос Катрена задала, конечно, риторический, но Сорон всё равно ответил:
— Кабы кто-то это знал — всё стало бы гораздо проще, — он беззлобно усмехнулся и потёр поросший седой щетиной подбородок.
— Мы подозреваем, что госпожа Ритара действительно связана с сепаратистами и действительно поддерживает их. Но убийство посла с целью подставить леди Эбель? Нет, при всём уважении, госпоже Ритаре не достало бы фантазии и, будем честными, ума тоже. Впрочем, она же не настолько глупа, чтобы осознанно подставлять под удар двадцать седьмую зону, зная, что город не готов к очередной войне. Ты встреться с ней, побеседуй — и поймёшь это сама. Нет, думается мне, за этим стоит кто-то другой. Кто-то более хитрый и расчётливый. Верно, Марго?
Девица закивала, после чего, хитро прищурившись, сказала:
— И вот тебе вопрос, капитан Катрена Лексис: кто бы это мог быть, м?
— Да я понятия не имею, — ответила Катрена, окончательно уставшая от этих интриг и игр, где все против всех.
«Не понимаю я этого, — сердилась она про себя, — мы тут серьёзные вещи обсуждаем — а она паясничает, словно дитя неразумное».
— Ну и лицо у тебя, — поникнув, совсем другим тоном произнесла Марго, — честное слово, как будто открытая книга. Очень-очень хорошая и совершенно точно очень-очень скучная. Мы думаем, это Никус.
— Генерал Никус Флетчер, — пояснил Сорон. — Очень неглупый человек, надо сказать. И очень амбициозный, раз сумел так высоко взобраться. Подумать только, дослужился до генерала в неприлично короткий срок! Военный из него неплохой, но вот так сразу — и генерал? Нет, тут явно есть что-то ещё. Недаром же поговаривают о его скорой свадьбе с леди Эбель.
— Свадьба? — Катрена едва не уронила свою чашку: слова Альберты о близком союзничестве генерала Флетчера с правящей Розой теперь приобретали совсем иной смысл.
— Впрочем, это не совсем общеизвестная информация и не совсем достоверная.
— Сплетни, — кивнула Марго. — Но, знаешь ли, улицы никогда не лгут, а об этом говорят многие — начиная с таких обтекаемых формулировок как «особые отношения» и заканчивая вполне конкретным словом «свадьба».
— Но почему тогда вы думаете, что генерал Флетчер играет против… собственной невесты? — Катрену эта мысль смутила ничуть не меньше, чем пресловутое презрение леди Альберты к собственной незаконнорожденной сестре. — Неужели он настолько беспринципен?
— Именно, — Сорон кивнул. — Никус Флетчер, как я и говорил, человек больших амбиций. Если леди Эбель так очарована им и так ему доверяет — было бы странно, не воспользуйся он этим.
«Так вот почему леди Альберте так неприятно о нём говорить, — поняла Катрена. — «Личные отношения сестры меня не касаются — нравится мне это или нет» — вот, к чему она это сказала. Кому бы вообще подобное понравилось?»
— Но вот, что странно, — продолжил старик задумчиво, — генерал Флетчер и так имел бы огромную власть, женившись на леди Эбель. Однако он, возможно, действует против неё — и вот это странно. Предполагаю, у него есть ещё какая-то поддержка — кто-то более влиятельный, нежели леди Эбель. Возможно, кто-то вовсе извне — тот, кто использовал его амбициозность как некий… рычаг давления. И вот тогда это уже обретает смысл, если этот кто-то хочет навредить Орбитали и использует ситуацию в двадцать седьмой зоне с этой целью. Тогда наш город — просто разменная монета.
Сорон говорил, и с каждым его словом Катрену пробирала дрожь: если его предположения были хоть в чём-то верны, ситуация оказалась бы куда страшнее и серьёзнее, чем локальный конфликт, не выходящий за городские стены. В какой-то миг капитану Лексис стало казаться, что мир кругом теряет краски, становясь серым и зловещим, а сама она — всего лишь жалкая слабая девчонка, заложница своих страхов, которой суждено однажды захлебнуться в крови десятков тысяч погибших. И старик, заметив её состояние, замолк, возвращая себе вид добродушный и понимающий.
— Не думай об этом сейчас, девочка — это всего лишь мысли старика, ничем не подкреплённые, в сущности. В любом случае, нужно пока решить те проблемы, которые нам по плечу: у нас есть госпожа Ритара и её предположительная связь с сепаратистами — вот с неё и стоит начать, я думаю.
— Я планировала встретиться с ней, — Катрена кивнула, — если, конечно, с аудиенцией у неё не получится так же, как у леди Эбель.
— О, нет-нет, не волнуйся, — старик покачал головой, — леди Ритара принимает всех подряд и по любому поводу. Толку от этого, впрочем, никакого — проблемы не решаются. Считай это своего рода популизмом.
— Тогда я встречусь с ней завтра, — решила Катрена.
— Не волнуйся, — деловито сказала Марго, скрестив руки на груди, — я тоже туда собираюсь. Видишь ли, в её Поместье ужасная текучка — людей увольняют за всякое. Ну, знаешь, голодные часто воруют еду… или у них чего-нибудь эдакое находят, запрещённое. Сама же видела, как живётся с этой стороны стены. Вот я и подумала наняться к ней служанкой, буду смотреть за всем этим изнутри — вдруг чего раскопаю? Я очень наблюдательная, знаешь ли.
— Я заметила, — Катрена хмыкнула, затем взглянула в прикрытое полупрозрачной тканью оконце и поднялась на ноги: день постепенно шёл на исход, а впереди её ждала ночная вылазка. Она ещё раздумывала, стоит ли посвящать в это дело новых союзников…
— А ведь ты ничего не спросила про леди Альберту, — вдруг заметила Марго. — Неужто настолько ей доверяешь?
И Катрена вдруг поймала себя на том, что да, действительно не подумала поставить её слова под сомнения — а ведь это многое могло изменить…
— Не переживай так, — Сорон усмехнулся, вновь безошибочно читая по лицу гостьи, — леди Альберта — умная девушка. Она, безусловно, хитрый и опасный противник — уж кто, а она своё звание генерала заслуживает однозначно. Но, мне хочется надеяться, ей действительно достанет мудрости не плести интриг против леди Эбель — в конце концов, мне не кажется, что леди Альберта желает зла ей и, тем более, собственному городу. Тем не менее, советую проявить осторожность, даже если ты сотрудничаешь с ней.
«Будь осторожна с нею» — Эфилия говорила об Альберте то же самое, что теперь говорил Сорон. Эфилия вообще была на удивление прозорливой, говоря о чём-либо, — рано или поздно опыт Катрены это подтверждал.
«Будь осторожна» — говорила Эфилия, а ещё она говорила: «Этот мир жесток».
Катрене было страшно так, словно ей снова двенадцать и она вдруг осознала, что стала рабыней в Поместье, насквозь пропитанном ядом. «Этот мир жесток» — разве она не убеждалась в этом всю свою недолгую, но наполненную мучениями жизнь? Или, быть может, она просто слишком не хотела верить в это — настолько, что боялась признать: быть может, Эфилия права?..
Нет, Катрена всё равно не желала в это верить.
Катрене всё ещё было страшно.
