Глава #2.1
Я ехал по городу. Похоже, он не менялся все тридцать пять лет, что я его знаю. Разве что стало немного чище, а так... Все те же оранжевые фонари, те же деревья с грязноватыми листьями. Казалось бы, еще вчера я учился ходить, и бабушка водила меня посмотреть на огни проезжающих машин на Садовое кольцо. Вот те же огни, то же кольцо, те же здания посольств и дорогих ресторанов. Все так же слегка прохладно. Нас было немного, шесть человек – вся родня. Обычная такая небольшая русская семья.
За тридцать пять лет мы просто все кончились, остались только я и мать. Может, надо было жениться, завести семью, детей, передать им свой неповторимый опыт, радоваться, что твоя распрекрасная ДНК проживет еще двадцать лет, чтобы потом опять размножиться и опять прожить еще двадцатку сверху, и так в бесконечном водовороте бессмыслицы, пока кто-нибудь не помрет от болезни или катастрофы, оборвав твой дурацкий никому не интересный род. Какой же все это бред! Неужели люди живут ради этого? Меня просто тошнило от одной мысли, что ничего другого не осталось. Когда я умру, все это потеряет смысл для меня, потому что я перестану существовать.
Ну что ж, вот, видимо, настала и моя очередь. И как это произойдет? Мне будет становиться хуже и хуже, однажды не смогу встать, буду открывать глаза и каждый день видеть моргающую лампу дневного света на потолке палаты. Смогут ли наркотики и обезболивающие облегчить мою боль? Буду ли я в сознании, чтобы понять, когда у меня не будет сил сделать следующий вдох? Ко мне будет приходить мать? Что я буду чувствовать в этот момент?
Мне стало страшно. Дыхание куда-то исчезло, в горле застрял спазм. Включив аварийку и припарковавшись, я прижался головой к холодному стеклу окна и попытался восстановить дыхание. За окном шли люди, молодые пары, веселые, громко смеялись и разговаривали. Женщины постарше с суровыми лицами тащили домой пакеты с едой. Где-то плакал ребенок, переходя на неистовый крик.
«Вы все вокруг, что вы будете делать? – подумал я. – Когда поймете что пришла ваша пора? Что ничего хорошего в вашей жизни уже не случится? Что вы „кончились“? Будете ли гордиться и радоваться, что успели кого-то родить или, может быть, сделать что-то, о чем мечтали? Не думаю. Думаю, вам будет страшно и одиноко, как и любому на вашем месте. А сейчас просто не думайте об этом».
Мой взгляд упал на вывеску алкомаркета. Я знал, что мне сейчас поможет. Удивительно, но в эпоху показного здорового образа жизни, беспрекословного доминирования семейных ценностей, всеобщего уничижения в отношении любого проявления маргинальной составляющей человеческой жизни количество алкомаркетов только выросло. И это даже нельзя было объяснить вдвое выросшей плотностью населения.
Я купил бутылку виски «Джек Дэниелс» и снова сел в машину.
Телефон моргнул, на экране появилось мамино лицо. Входящий вызов. Кольнуло в носу, и я поспешил сбросить звонок. Не могу сейчас с ней разговаривать. Я не знаю как.
«И куда мне ехать?» – спросил я у приборной панели.
Домой не хотелось. Там все еще осталось из моей прошлой жизни, той, что я покинул, уходя из дома с утра. Мне пора надеяться на чудо? Какие там стадии я должен пройти: отрицание, торг? И где они? Опять вранье – и привет, родная депрессия.
Но ведь я же надеюсь на что-то каждый день! С этой мыслью я достал телефон и проверил «специальный» почтовый ящик, на который мог написать только один человек. Ящик был пуст, как и всегда, хотя казалось – вот сейчас самое время. Десять лет я, как дурак, проверяю его хотя бы раз в неделю, весь такой из себя правильный и разумный. Десять лет, как последний школьник, надеюсь на чудо.
Я знаю, куда мне ехать. Отложив бутылку, я развернул машину и направился прочь из центра города. Хорошо, день уже давно кончился, пробок почти не было.
Подъезжая к зданию старого НИИ, я почувствовал, как забилось сердце. Вот он, этот развалившийся козырек, эти советские стекла-мозаики на проходной. Похоже, их не сможет уничтожить и атомная бомба. Сейчас их скрывал полумрак рядом с огромной недавно построенной эстакадой. НИИ выглядел таким маленьким по сравнению с ней, наполовину освещенный проезжей частью, а наполовину прячущийся в тени от нее же. Дорога была все так же разбита, а на дверях висела цепь. Часть турникетов валялись вырванными из земли, а у самой двери росло дерево, уже, наверное, метра полтора высотой. Давненько же закрылся институт. Я вспомнил пожилых людей, выходящих из этой двери. Где они сейчас? Вероятно, большинство уже умерли…
Каждую сотню метров, что я приближался к магазинчику, сильнее колотилось мое сердце, а руки начинали дрожать. Света не было, но здание еще стояло.
Сюда не добирался свет от эстакады, и лишь фары автомобиля выдернули из темноты покосившийся фасад. Каким же маленьким казалось здание сейчас. Я взял бутылку и вышел на улицу.
То самое место, такое светлое и родное, такое желанное. Покрытое толстым слоем пыли, наспех заколоченное доской разбитое стекло, расколотая лампа над дверью. Внутри темно и пусто. Наверное, отличное место для закладок местных наркош. Я протянул руку и коснулся двери. Обычная белая пластиковая ручка, прикрученная парой шурупов, один из них все так же немного вываливался и был примотан красной ниткой…
Мои руки дрожали, а сердце бешено колотилось.
Как так в жизни бывает? Почему настолько невыносимо? Знать, что ты видел, касался и любил... нет, любишь еще так же сильно, а все вокруг уже превратилось в пыль. Нахрена природа все это изобрела? Где этот виток эволюции, который привел меня сейчас сюда? Разве такое нужно природе? Вирусы, бактерии, животные спокойно себе эволюционируют и без этого. Достаточно просто трахаться и побыстрее умирать, не отбирая ресурсы у молодняка.
Напротив входа в магазинчик лежал большой бетонный блок с какими-то написанными цифрами, а с краю торчал загнутый кусок арматуры. Видимо, опять что-то строили или копали, как и везде. Раньше его не было, тут был овражек, поросший высокой травой. Ее полоса уходила вдаль, заканчиваясь плохо освещенной дорогой. Слева, еще дальше от цивилизации, начинался лес, отделенный от поросли лужайкой. От слова «лужа».
Я сел на бетон и открыл бутылку.
«Я же терпеть не могу виски», – подумал я и сделал большой глоток, запрокинув голову. Точно так же, как однажды она, придя ко мне в гости и заметив в холодильнике бутылку абсента. Я улыбнулся, по телу разлилось мягкое алкогольное тепло.
Какая же гадость. Я посмотрел на бутылку и сделал еще один большой глоток.
Небо было ясным, и здесь, далеко от центра города, можно было даже видеть звезды. Вереницы интернет-спутников мерцали, словно посадочные полосы для самолетов, но все же звезды были видны. Луна, хоть и большая, светила плохо. Я откинулся на спину, разглядывая небо.
«Сколько раз я еще смогу вот так сидеть на улице?» – спросил я у кого-то.
Всю жизнь я думал, что я рациональный человек, что не верю ни во что, чего не вижу или не ощущаю. Религии со своими обрядами всегда вызывали у меня больше смех, чем интерес. Казалось, вот еще десяток лет, и все старики помрут, церкви позакрываются. Но нет, с каждым годом их становилось только больше.
И сейчас мне так хотелось верить, что во вселенной есть хоть что-то, чего я не вижу и не слышу, хоть что-то что интересное, из-за чего я испытываю то, что испытываю.
Рядом с луной ярко вспыхнуло и полоской растянулось от нее в сторону похожего на огромную… да, иглу. Так его и назвали, когда первый раз увидели. Огромный черный кристалл лет десять или пятнадцать назад вспыхнул в небе, заставив население планеты поднять головы и взглянуть на него, но ненадолго. К Игле слетали пара спутников, взяли образцы, пофотографировали и забыли, снова уткнувшись в свои курсы и тренинги по саморазвитию и тому, как правильно играть на бирже, при этом оставаясь прекрасной мамой.
Я сделал еще глоток. Все, виски больше не был невкусным. Теперь он стал порталом к потайным уголкам моей души.
А ведь мы даже не поняли, когда появился этот кристалл. Некоторые астрофизики утверждают, что из-за формы и цвета он раньше был невидимым даже для радаров, а потом что-то столкнулось с ним, и он начал медленно вращаться. Может, это из-за космического мусора, а может, что-то прилетело и врезалось в него. Да что угодно могло произойти. Так что не исключено, что он висел тут еще до того, как появилось человечество.
Вообще-то он там не один, есть еще куски метеоров, обломков таких же кристаллов, пыли и воды, а состоит он из чего-то, чего я не помню, но ничего необычного в нем нет. Как и во всей вселенной. Ни тебе призраков, ни богов, ни чудес, кругом сплошная суета и людское копошение в непреодолимом желании прожить свою жизнь жопой в тепле.
Сквозь легкое опьянение я услышал, как раздался писк. Едва уловимый, вроде как птица или зверек. На мгновение приглушив свои мысли, я стал вслушиваться в пустоту. Писк повторился, и мне пришлось встать с блока, опершись рукой об арматуру.
Я снова прислушался и подошел ближе к двери магазинчика. Писк прозвучал громче, сильный и отчаянный.
Где-то в темноте за высокой травой пищал кот или кошка. Я вглядывался в кромешную тьму. Там было страшно, под травой поблескивала вода и проглядывались кучи мусора.
«Я не могу так взять и залезть туда. Да и зачем мне сейчас кот? К тому же наверняка блохастый и ободранный».
Писк настойчиво повторился, и мне стало жутко неуютно. Я не мог спокойно слушать, как в темноте кто-то пищит, но и лезть в это болото за бездомным котом не собирался.
– Эй, кот! – крикнул я. – Я не могу тебя взять! Еды у меня тоже нет, так что извини, мне, наверное, уже пора.
Секунду висела тишина. Я уже собирался развернуться и сесть в машину, но вдруг раздался громкий треск и чавканье ступающих по грязи ног. Трава зашевелилась и сломалась, а из-за угла магазина вышло тяжелое тело и направилось в мою сторону.
Бомж? Что ему надо?
Человеческое тело ковыляло по мусору, словно не замечая его, давя ногами бутылки и проламывая корку льда на лужах. Человек вышел на свет фар и остановился.
На лысоватом мужчине средних лет были только майка и шорты. Толстый, килограмм сто, не меньше, а из-под майки даже выглядывал живот. Он не походил на бомжа, хоть и был изрядно испачкан. Обычное такое, разве что сильно уставшее, человеческое лицо, по которому стекала кровь, капая на майку, а в правой руке он сжимал огромный нож, похожий на армейский штык с зазубринами.
Он смотрел на меня, и его глаза пылали ненавистью, словно я совершил что-то ужасное – например, убил его детей. Я был готов поклясться, что никогда не видел его раньше.
Мужчина тяжело задышал, словно решаясь на что-то, и вот его дыхание перешло в рык, а пальцы сжали рукоять ножа так сильно, что побелели костяшки. Кровь с его лица закапала быстрее.
– А-а-а-а-а-а! – крикнул он, не в силах сдерживать злобу. – Ты уже ничего не исправишь! Ничего!
С этими словами он бросился на меня.
