Философия

Не так уж сегодня все и плохо, подумал я, когда проснулся сегодня утром в семь часов и практически сразу вылез из-под одеяла, не смотря на то, что в комнате прохладно. Как следует советские окна заклеить не удалось, клейкая лента отстает от частично облупившейся краски. А решения суда все нет, и непонятно, накопим мы когда-то на новые окна или будем платить алименты моему отцу алкоголику, пока он не умрет от цирроза.

В связи с мыслями об алиментах отцу, не заработавшему себе на пенсию, я задумался о том, чему мой отец или мой дед могли меня научить и чему я могу научить своего сына. В принципе я могу только рассказать ему о своих ошибках, о том, как делать не надо. Я точно так же смотрел на своего отца, и видел, как жить нельзя. Я видел, как к нему относятся окружающие из-за того, что он бездельничает и вечно пытается доминировать при всей своей трусости и слабости. Я после этого просто боялся не работать или отлынивать на работе. Мне было очень неприятно, как он вечно пытается к кому-то примазаться, потому я всегда стремился к материальной независимости. Всегда мне хотелось в отношениях брать на себя ответственность, чтобы не быть, как мой отец, который вечно норовил обвинить во всем кого угодно, только не себя и уйти в сторонку. Я старался в отличии от своего отца признавать свои ошибки.

Однако это все не очень мне в жизни помогло. То дело на мне висели такие, как мой отец, друзья и женщины, которые норовили поймать меня на промахе, давили на чувство вины и требовали всего, что им только в голову приходило. Никогда я не пытался как-то самоутвердиться за счет других, но окружающие воспринимали это, как слабость, и пытались надо мной доминировать, испытывая мое терпение. Мое усердие на работе никогда особенно не вознаграждалось начальством, но вызывало раздражение и враждебность коллег. Я в юности смотрел на своего отца, которые не мог заработать денег на содержание семьи, потому что не хотел делать то, к чему у него душа не лежит, и в итоге делал всю жизнь то, что мне не нравилось, а любимое дело так и осталось для меня только хобби, которым я занимался в свободное от работы время. Я не могу сказать, что у меня было много возможностей пойти учиться тому, что мне было интересно, но и не могу сказать, что это было совсем невозможно. Я вполне мог вместо того, чтобы пить пиво с друзьями, или жить с психически больными женщинами, по вечерам после работы выучить латышский на должном уровне, на курсах или даже самостоятельно, читая книги, а потом поступить на вечернее отделение в ВУЗ и получить диплом журналиста или хотя бы историка и философа. Потом я мог бы начать работать в какой-то газете, отправлять статьи в журналы. Там бы я познакомился с более близкими и интересными мне людьми. И путь я бы не стал известным писателем и не добился высот в этом деле, но я бы занимался тем, к чему я склонен.

Я не могу сказать, что у меня совсем не получалось работать крановщиком, сварщиком или слесарем, но мне было морально тяжело присутствовать в той среде, как и тем простым людям было трудно меня там терпеть. То, что было нормально для меня, для них было совсем ненормально, к примеру обсуждать философию Ницше в обеденный перерыв. Им хотелось обсудить сериалы, посплетничать, выпить в туалете. Да, в среде журналистов тоже пьют, тоже смотрят сериалы и сплетничают, но там не казнят за философию, там не жаждут сжигать всех образованных на кострах инквизиции.

Мне остается только радоваться тому, что мой сын не увлекался ни литературой, ни философией, его интересовала электротехника, не раздражала математика, потому он сразу определился с тем, чем бы он хотел заниматься, куда ему идти учиться. Как-то быстро он понял, как держать дистанцию с друзьями и не позволять им лишнего. Изначально он не особо интересовался мнением окружающих и не позволял им докучать себе советами. Я был зависим от мнения окружающих, потому и знакомился и встречался с девицами, хотя мне это было и неприятно. Да и с друзьями тусоваться мне тоже было не совсем приятно, но общество говорило мне, что быть бобылем и отщепенцем очень неприлично, что человеку необходимо общение, даже если оно и неприятно. Конечно, он родился и вырос в другой стране, в другое время. Теперь не заставляют ходить строем, нет товарищеских судов и этого чувства локтя в бесконечной очереди за колбасой. Теперь принято уважать чужую частную жизнь. Теперь никто не обязывает никого мечтать полететь в космос или кинуться грудью на вражеский пулемет. Теперь можно мечтать о чем угодно, главное, чтобы мечты не выходили за рамки уголовного кодекса. Не хочешь жениться и не надо, не хочешь детей и не надо. Хочешь быть миллионером - пожалуйста, хочешь жить скромно - живи! Никому особенно нет дела ни до кого. И это прекрасно!

Мне в возрасте своего сына было очень страшно прожить жизнь обычного человека, которому в старости особенно нечего вспомнить. Даже в грезах у меня присутствовали трагические моменты, страдания, трудности. Мне не хотелось покоя и какого-то благополучия. Вероятно это влияние литературы, которая воспевала мучеников за коммунизм. И ведь часто я просто нарывался на неприятности, будто мне хотелось страданий, хотя страдания мои были не за идею, а просто для красоты сюжета моих мемуаров. И как же меня теперь радует, что у моего сына нет потребности писать мемуары и такие трагичные, как мои! Не знаю, как бы я все это пережил, если бы он начал повторять мои опыты над собой.

Как говорится, нет потенции, нет и проблем. А если потенция есть, то сразу возникает множество проблем с коммуникацией, с финансами, жилплощадью, вредными привычками, своей внешностью. Как-то я спросил у одного медика, есть ли какие-то препараты, которые убивают потенцию наповал и надолго. Он посмеялся и ответил, что такие препараты в принципе есть, но их долго нельзя употреблять. А потенция возникает, благодаря надпочечникам. Пока они есть, будет и потенция, даже если человеку гениталии удалили. К тому же у человека есть не только физическая потребность в этом, но и психологическая. Так что света в конце этого тоннеля пока нету.

Опять я сегодня чувствую себя недостаточно нормально для того, чтобы заняться какой-то созидательной деятельностью. Опять какая-то сонливость, опять трещит голова, и некая моральная тошнота от осознания того, что я человек. Люди, по их же законам этики - это такая мерзость. Без них в природе все было так гармонично, так рационально - закон естественного отбора, образование новых видов, исчезновение неприспособленных, изменение некоторых видов, чтобы приспособиться к новым условиям, пищевые цепочки. И тут приходят люди, все уничтожают, портят, плодятся, как мухи, уничтожают друг друга миллионами, без всякой необходимости. И даже ближайшие родственники друг другу на голову норовят нагадить в основном. Мне скажут, что есть во всем этом безобразии и исключения, и это должно вселить в меня надежду на то, что человечество в итоге не угробит само себя и окружающий мир. И какой же псих создал людей? Если они чьё-то творение? И я должен восхититься шуткой этого злыдня и быть ему благодарным, за свое существование? Я должен торговаться с ним, чтобы выклянчить у него кусок послаще, чем у других? Но благодарность нельзя как-то сгенерировать, она или есть, или её нет. У меня её нет.

Эти рассуждения ведут к тому, что жить совсем не хочется, и их причина вовсе не окружающий мир, а мои понятия о том, как он должен быть устроен. И тут нужно разобраться, откуда они взялись. Фактически до седьмого класса, я учился по советской программе. И эти понятия об этике в СССР были отчасти взяты из христианства, только местами краски сгустили, но ничего нового не придумали. Сильные по этой философии всё-таки должны помогать слабым. Сначала, конечно, были лозунги и действия по уничтожению тех, кто не приносит пользу обществу, но потом решили, что об инвалидах заботиться всё-таки надо, надо и платить пенсии старикам, надо бесплатно образовывать детей. И вообще СССР начал гордиться тем, что обо всех якобы государство заботится одинаково. Медицина, якобы была бесплатная для всех. Прямо, как все равны перед богом. И главное, все должны дать обществу по своим возможностям. Воспевали тех, кто думает прежде всего об обществе, а потом уже о своих личных нуждах. Были созданы мифы о мучениках и святых. Вымысел этот был сварганен наспех, вроде мифа о Николае Островском, который под руководством старшей комсомолки написал пафосную легенду, и выдал это за автобиографию. И некоторые в это поверили. Я, конечно, видел, что все это вымысел, который никому даже не интересен, что никто эти законы этики не соблюдает. Тем не менее все постоянно декларируют, что они верны этим идеалам.

И даже после девяносто третьего года, когда в школы начали ходить проповедники различных христианских религий, когда, наконец, напечатали новые учебники, где было много от христианской литературы и воспевали уже диссидентов и борцов за независимость республик бывшего союза, там были те же идеалы - пожертвовать собой, ради счастья общества. Да, уже все было не так радикально, уже не призывали всех жить в спартанских условиях, не стыдили богатых за комфортную жизнь и наличие роскоши, но и к филантропам занимающимся благотворительностью относились с уважением, хвалили их за добрые дела. Понятия о добре в сущности не изменились, просто сильным дали возможность не помогать слабым, если они не хотят. Идеалы стали ближе к реальности, но все равно плохо с ней совмещались.

Жить намного легче, если учесть, что человек изначально жесток, агрессивен, что люди так же норовят доминировать друг над другом, как и все стадные животные, что никто в принципе не хочет помогать слабому, напротив, слабых норовят пнуть, а то и вообще заклевать, что от преступлений большинство воздерживается только из страха наказаний, и сытости, а если люди оголодают, то страх наказания не остановит от преступлений добрую половину. И весь этот альтруизм, прославляемый классической литературой появляется только от многолетней сытости, благополучия, отсутствия опасности. А стоит ситуации ухудшиться, как множество альтруистов начинают проявлять бессмысленную жестокость. А если ещё появляются такие, как германские национал-социалисты, которые призывают к ксенофобии и уничтожению инвалидов в неблагополучный период, то они становятся весьма популярны, и за них большая часть общества оказывается готова жизнью пожертвовать и своей и своих детей. И некоторые, когда слышат подобное, пытаются сказать, что так получается не со всеми людьми, а только с представителями конкретных наций. Я не такой, потому что я не кхмер! Только у кхмеров могли появиться такие изверги, которые половину населения забили мотыгами! Нет! В любой точек мира, любой человек, в любое время может стать неким Мао за которым пойдут миллионы и уничтожат без всякой необходимости сто миллионов, а остальную страну ввергнут в жуткую нищету. Это происходит из-за склонности большинства людей в сложных ситуациях, не думать, как все исправить и что-то делать, а кого-то в этих трудностях обвинить, казнить и тупо ждать, пока все наладится само собой. Решение проблем таким образом большинству кажется простым, и потому они предпочитают именно его. И благодаря этой склонности большинства многие страны то и дело скатываются в диктатуры, и история никого ничему не учит, потому что историей интересуются единицы, а большинство способно только усвоить тупые лозунги, языком которых с ними разговаривают популисты.
Способы и скорость передачи информации совершенствуются, но большая часть народа остается такой же бездумной и невежественной, как в средневековье. Большинство не читает великих мыслителей, это трудно, они целыми днями смотрят боевики, мелодрамы, сериалы, то, что не заставляет их думать, то что не пробуждает разум, а наоборот, усыпляет его. Никто не хочет слышать о том, что необразованный, бездумный человек не может быть добрым и милосердным, что глупость постоянно приводит к подлости, что жестокость порождает страх, а боятся всего те, кто ничего не понимает в том, что твориться вокруг.

Конечно, после того как происходит принятия человечества таким, какое оно есть, возникает вопрос о том, зачем это все, если создатель наш совсем не добрый, как и его творения. Знаете, а процесс сотворения мира ещё далеко не завершен! Те, люди, что существуют сейчас - это только заготовки, над которыми ещё работать и работать. Возможно, ничего не получится и эти заготовки угробят себя и все вокруг. Но это пустяки, если за неудачным опытом следует второй, с учетом ошибок прошлого. Нам, вряд ли будет дано узнать о том, что из этого эксперимента получилось в итоге. И создатель наш не знает, чем это кончится, он исследует непознанное, и в этом весь смысл всего сущего - преобразовывать непознанное в познанное. И это наивысшее удовольствие. Кто-то из нас материал, кто-то удобрение для материала, а кто-то инструмент, но каждый из нас одинаково важен в этом глобальном эксперименте. Стоит хоть какую-то мелочь убрать из этой сложнейшей комбинации, и все рухнет, в силу взаимосвязи всего сущего или "эффекта бабочки"...