Район расположения орудий — огневые позиции — находился на расстоянии километра от командно-наблюдательного пункта, откуда и производились руководство стрельбой и корректировка в направлении огня. Командир дивизиона подполковник Гильдин находился на КНП вместе с начальником артиллерии бригады и руководителем стрельб. Сам пункт представлял собой длинный окоп, где вдоль стен были выложены толстые березовые ветви, предотвращающие осыпание земли. На деревянные шесты, вбитые вдоль всего окопа, натягивалась маскировочная сеть.
Главная цель учений состояла в проверке знаний правил стрельбы офицерами-артиллеристами, то есть каждому офицеру ставилась огневая задача, например поразить пехоту противника, разумеется вымышленную, расположенную на склоне сопки. Находившийся на КНП артиллерист при помощи бинокля должен был разглядеть на склоне участок, где расположилась пехота, участок указывал руководитель стрельбы, и, произведя необходимые вычисления, установить: дальность до цели, доворот, веер расположения орудий, скачок и расход боеприпасов. Затем правильно подать команду на поражение. Эта команда передавалась радиотелефонистом на огневую, где по полученным данным производилась наводка орудий на цель, после чего по команде «триста тридцать три», на счет «три» пушки производили залп. Во время выстрела у людей, находящихся вблизи орудий, закладывало уши и пропитанный едким запахом пороха воздух с силой ударял в лицо. У многих, кто прибывал на полигон впервые, при каждом выстреле руки невольно прижимались к ушам, тогда как умудренные опытом старые артиллеристы воспринимали дикий грохот так, словно целыми днями просиживают у стреляющих пушек и уже ничего не слышат.
Подполковник Гильдин смотрел на безуспешные попытки своего подчиненного произвести расчеты. За всю свою службу Гильдин не раз наблюдал подобные сцены, как во время учений офицер-артиллерист даже не знает, с какой стороны правильно подойти к ПУО — прибору управления огнем, не говоря уже о том, чтобы сделать на нем какие-либо вычисления. Это было связанно с тем, что на стреляющие должности назначались выпускники училищ, не связанных с артиллерией. Например, лейтенант Батышев после окончания танкового училища был направлен в танковую дивизию, но так как вакантных мест там не оказалось, его перевели в артиллерийскую бригаду на должность командира взвода обеспечения. И если с ремонтом техники он еще хоть как-то справлялся, то наука, связанная со стрельбой из пушек, была для него непроходимыми дебрями. Естественно, вся ответственность за плохую профессиональную подготовку ложилась на плечи непосредственного начальника Батышева — подполковника Гильдина.
— В чем дело, товарищ лейтенант? — командир бригады полковник Смолин сверлил Батышева взглядом. Стоявшие за спиной полковника офицеры знали, что через несколько секунд из командирских уст вырвется отменная ругань. Конечно же, подчиненные Смолина не раз испытывали на себе его гнев. Вот и сейчас, с мрачными лицами и в гробовом молчании, они приготовились к его мудрым словам, чтобы затем разобрать их на цитаты.
— Что значит «сейчас», товарищ лейтенант?! — голос Смолина постепенно переходил на крик. — Вы, мать вашу, уже полгода в бригаде и до сих пор не можете оцифровать ПУО! Отойдите от стола и встаньте как подобает, когда к вам обращается старший по званию!
Батышев вытянулся по стойке «смирно».
— Скажите, что это? — Смолин взял со стола книгу и начал ей махать перед носом взводного.
— КПА, — Батышев побледнел.
— Надо же, знает! — вскрикнул полковник. — Правильно, это курс подготовки артиллерии — одна из книг, которую вы должны были прочитать, я уже не говорю про правила стрельбы и управления огнем, к ней, я так полагаю, вы даже не притрагивались. Чем же вы занимались, товарищ лейтенант, все полгода службы?
— Работал в парке, — неуверенно пробормотал Батышев.
Это была правда. В парке боевых машин всегда был колоссальный объем работ, и все время взводный проводил там. Времени на изучение основ артиллерийской стрельбы у него не хватало, но объяснять это комбригу нужды не было, Смолин и так все отлично знал, и такая причина плохой подготовки совершенно не волновала полковника.
— Да мне плевать на это! Вы, товарищ лейтенант, хоть ночью, хоть сидя на унитазе, но в любое свободное время должны были изучать правила стрельбы! — Смолин бросил книгу обратно на стол. — В парке он работал! Вообще уже страх потеряли, дебилы! Я постоянно вижу, как вы стоите в наряде дежурным по части и ничего не делаете, сто раз вам всем говорил: заступили в наряд — читайте ПС и УО, берите с собой ПУО, занимайтесь повышением своей профессиональной подготовки.
Неожиданно полковник смягчил тон:
— Хотя, конечно, вашей вины в этом нет; я считаю, ваши дрянные знания — это упущение вашего начальника. Где Гильдин?
«Черт!» — подумал Гильдин. Ему часто приходилось бывать на ковре из-за проступков своих подчиненных. Еще в начале своей военной карьеры, когда он был лейтенантом, командиром огневого взвода, подчиненный ему личный состав — двадцать семь солдат — всегда преподносил сюрпризы. Например, напивались во время дежурства, дрались в каптерке, отбирали у «молодых» деньги, уходили в самоволку — всех проступков теперь и не упомнить. И всегда был виноват их непосредственный командир — лейтенант Гильдин, виноват за то, что не проводит с личным составом воспитательную работу, хотя, конечно, гнев «отцов-командиров» распространялся и на начальников Гильдина, а также замполитов и еще на кого-нибудь. Ну и как следствие за попавшегося пьяного бойца Гильдина лишали премии, тринадцатой зарплаты, отзывали из отпуска… меры наказания для нерадивого командира взвода были разнообразные. Срочники, как правило, отделывались нарядами вне очереди и строгими выговорами. Видя, что в первый раз легко отделался, солдат повторял проступок снова и снова… Гильдин не хотел мириться с таким развитием событий и обычно для большего внушения заводил своего подопечного в сушилку, гасил свет и после фразы: «Ну, что солдат, делаю тебе замечание с занесением в грудную клетку», — начинал избивать бойца. Но такой метод не подходил в отношении Батышева, а времени на его подготовку к полигону не было, тем более что поставленных задач перед дивизионом всегда хватало, а в редкие выходные хотелось просто отдохнуть и не заниматься артиллерийской наукой, как этого требовали от Батышева. Гильдин все понимал, но поделать ничего не мог.
— Товарищ подполковник, — обратился к нему Смолин. — А почему у вас лейтенант ничего не знает? Он тут стоит и тупит на меня, будто в первый раз видит.
— Виноват, товарищ полковник, — Гильдин знал, что пререкаться с начальником бесполезно, поэтому в подобных ситуациях использовал только три слова: «есть», «так точно», «никак нет».
— Да, виноваты! — теперь Смолин начал орать. — И хочу поздравить вас с итогами полигона: за плохую огневую подготовку вы и все офицеры вашего подразделения лишаетесь квартальных! — затем от комбрига последовал стандартный набор фраз и выражений в адрес Гильдина и его «долбаного дэвизиона». Обычно в таких случаях сознание Гильдина благополучно улетало куда-то — лишь бы подальше от слов начальника. Как правило, он представлял себя в отпуске или бездумно смотрел на какой-нибудь предмет.
На этот раз он засмотрелся на панораму, что открывалась с обустроенного на вершине командного пункта. Внизу расположилась живописная долина, где сопки шли вдоль густого леса одной сплошной грядой. Кроны деревьев сонно качались от прикосновений летнего ветра, шепот, издаваемый листьями, ласкал слух и был подобен тихим и мелодичным голосам, напевающим старую забытую песню. Незаметно для окружающих все внимание Гильдина переключилось на долину, и теперь его слух был направлен на колыхающееся зеленое море, и на мгновение весь остальной мир перестал существовать — только шелест ветвистых волн. Казалось, что под кронами берез был спрятан целый город, наполненный неизведанными чудесами и удивительными жителями. Гильдин готов был поклясться, что слышит голоса его обитателей, они просили спуститься с вершины сопки и вкусить вместе с ними дары, ниспосланные богами. Конечно, он мог принять этот зов за обман слуха. А между тем порывы ветра немного усилились и отодвинули в сторону ветви крупного дерева. Под аккомпанемент завывающего теплого потока Гильдин стал присматриваться к подножию березы, он был уверен, что если ветви отодвинутся еще немного, то приоткроют завесу тайны и он увидит новый мир, скрытый под лесным океаном. Сейчас ему больше всего хотелось принять приглашение шепчущих голосов и оказаться там. Но ветер изменился, и крона дерева вновь заслонила обзор той лужайки, где скрывался призрак таинственного города.
Затем он бросил взгляд на стайки птиц, что кружили в воздухе и иногда проносились над земной твердью с шумом морских волн: своими небесными танцами жители облаков предвещали то недалекое время, когда зима опустится на вершины сопок и холод завладеет лугами. С незапамятных времен птицы верят в легенду о том, что под снежным покровом идет непримиримая борьба богов урожая и демонов, вытаптывающих плодородие. Ну а пока две стихии выясняют отношения, умные птицы улетают на юг, чтобы вернуться позже и встать на сторону победителя.
— О чем это вы замечтались, товарищ подполковник?! — голос Смолина прорвался сквозь мечты Гильдина и продолжил словесную атаку…
Спустя некоторое время Гильдин решил вернуться в палаточный лагерь, чтобы немного отдохнуть от всего и полежать на солдатской койке. Зайдя в офицерскую палатку, он не удивился, обнаружив там начальника штаба дивизиона капитана Павла Отморозова. Этот НШ постоянно попадал в конфузные ситуации и инциденты, которые, правда, он же сам и провоцировал. Наверное, это происходило из-за необычно веселого характера капитана.
— О! Витек пришел. Заходи, заходи, чувствуй себя как у меня дома, — Отморозов лежал на койке и, закинув ноги на кроватную спинку, листал толстую выцветшую газету.
— Газетка у тебя выцвела и камуфляж тоже, вы так подходите друг другу, — Гильдин улегся на соседней койке.
— Какой-то ты нерадостный, — Павел перевернул страницу. — Дай-ка угадаю… товарищ Смолин опять тебя дрюкнул?
— Да, но я уже привык, не это меня тревожит.
— Сегодня мне показалось, что я должен был увидеть что-то… как бы это объяснить… как будто в лесу… нет… померещилось. Не обращай внимания.
— Ладно, — Отморозов уставился в газету. — Ты посмотри, что за чушь здесь пишут, я вот открыл колонку, где про кино рассказывают. Вот где-то тут вот… а… во! На одном матером кинофестивале главную премию получил фильм ужасов… ну тут отзывы всякие, там хвалят этот фильм и ни один критик слова плохого не написал, короче, все довольны и счастливы.
— И как же называется сей шедевр? — Гильдин снял свой черный берет и бросил его на кухонный стол, при этом головной убор, крутясь в воздухе и сверкая кокардой, плавно приземлился на край стола, не задев ни одной кружки.
— Ха-ха, — звонко захохотал Павел. — Это самое интересное, фильм называется «Лютый бобр»!
— Чего?! — Виктор приподнял голову.
— Хо-хо-хо, — Отморозов уже надрывался от смеха. — Б…б…бобр, ой!
— Не знаю, тут есть аннотация: «Он принял обличие милого бобренка, чтобы красть деньги и отдавать их бандитам…» и, как говорится, так далее, и, так сказать, тому подобное.
— Наверное, про дрессированного бобра. Ясно. А еще что-нибудь пишут? Только прошу тебя, не читай больше про кино.
— Конечно, пишут, — Отморозов с интересом перевернул пару листов. — Ага, во! В Америке громкий скандал: девятилетний ребенок сел за руль отцовского джипа и поехал в магазин за пивом для своего папаши. Когда машину тормознула полиция, то копы были удивлены не только ребенку за рулем, но и тому, что его отец лежал пьяный на заднем сиденье и требовал для себя алкоголя, — Павел опять расхохотался, на этот раз еще громче прежнего.
— Да уж, мне бы такого сына.
— Га-га-га, ха-ха-ха, — задорный смех Отморозова уже перерастал в истерический. — Хо-хо-хо!
— Ну все, прекращай! — Гильдин попытался успокоить Павла и кинул в него портупею, но это не подействовало. Посмеявшись еще около минуты, он наконец успокоился и, вытянувшись на койке во весь рост, принялся громко охать.
— Ох! Не могу больше — живот болит.
— Да. Тебе опасно читать газеты.
— Ну хорошо, — капитан отбросил увлекательное чтиво на пол. — Хорошо, давай тогда я расскажу тебе историю из жизни.
— Расскажи, только без смеха. Я думал, что оглохну от твоих воплей.
— Итак, стало быть, когда я еще лейтенантом служил в пехотной дивизии, был у нас один прапорщик. И представляешь, он пил настолько много, что у него постепенно начало срывать башню, ну то есть белая горячка началась.
— Этот товарищ, например, мог смотреть телевизор, выключенный из розетки, или видеть маленькие глазки в камушках, мог даже разговаривать с пачкой чипсов, но его не увольняли, думали, что все это временно. Вот бросит пить человек, и все пройдет, правда пить он не бросал и все это почему-то не проходило.
— Ага, странно как-то: почему это не проходило?
— Но настал кульминационный момент, после которого прапорщика попросили, — Отморозов потер свою золотую печатку о нагрудный карман. — Как всегда, на плацу проходило построение, ну вся часть построилась, командир ходит туда-сюда, чего-то там доводит. Кстати, наш командир очень любил охоту и породистых лаек, этих собак он просто обожал, и поэтому по всей части у нас постоянно бегали несколько его питомцев и иногда выбегали на плац, когда мы строились. В то утро возле командира, пока он нам чего-то там доводил, тоже вертелась его лайка по кличке Снаряд.
— Да, Снаряд, в принципе в кличке нет ничего такого, если не считать того, что Снаряд — это девочка.
— Да и командир был странный. Ну и значит, он нам чего-то там доводит, вокруг бегает его собака, вроде все нормально, и тут…
— Прапор начал кричать в строю, — Гильдин решил угадать развязку.
— Не угадал, прапорщик вообще с утра не явился, — Отморозов застегнул пуговицу на левом нагрудном кармане. — И тут откуда-то появляется серая дворняга, и набрасывается на Снаряд, и начинает делать с ней щенков прямо перед строем. Представляешь?
— Вы там, наверно, чуть не лопнули со смеху?
— Да, весь строй с большим трудом сдерживался, чтобы не заржать. Наш командир с криком: «Будешь мне алименты платить!» — героически принялся пинать дворнягу и освободил свою любимицу. И вот когда он опять-таки решил довести до нас чего-то там, к плацу со стороны КПП выбежал наш прапорщик и, махая руками, громко закричал: «Люди! Я свою жопу бумагой заткнул, змеи больше не вылезут!!!» После этого его уволили, но несмотря на свое умопомешательство прапорщик подал на армию в суд с претензией, что, мол, армия сделала из него алкоголика и должна выплатить ему компенсацию.
— Он выиграл суд! Представляешь! И ему выплатили компенсацию, причем приличную сумму!
— И что он сделал с деньгами? — спросил Гильдин.
— Конечно же, пропил! А что еще он мог сделать?
— Правильно, — Виктор засмеялся.
— Да, вот еще, я купил тут перед выездом книжицу с рассказами ужастиков, ежели есть желание, можешь почитать, а я пока подремлю, — Павел взял с тумбочки потрепанную книгу и передал ее подполковнику.
— Ладно, давай, — Гильдин раскрыл сборник и начал читать первый рассказ, который назывался «Древо»:
Волею судьбы они оказались попутчиками в поезде. Один из них — преподаватель вуза, второй — мелкий мошенник, что зарабатывал на жизнь, снабжая нелегалов поддельными документами, однако, несмотря на такую противоположность рода занятий, они все же нашли общий язык за бутылкой хорошего коньяка.
— Так куда, говорите, едете? — спросил мошенник, нарезая дольки лимона.
— В отпуск. Давненько, знаете ли, не был в родном городе, хоть родных повидаю. А вы куда направляетесь?
— То же самое, хочу навестить родственников, — соврал мошенник.
— Кстати, я не представился, — сказал преподаватель, протягивая руку. — Меня зовут Виталий Витальевич.
— Очень приятно, Максим Васильевич, — тут мошенник сказал правду.
Ночь была в самом разгаре, и когда у них закончилась первая бутылка, они принялись за вторую. Они разговаривали обо всем: о политике, женщинах, ценах, кинематографе, о погоде и о прочих вещах. И уже, несмотря на разницу в возрасте (преподаватель был гораздо старше), перешли на «ты».
— Слушай, Макс, а у тебя бывает такое, что когда видишь некоторых людей, то хочется рассказать им нечто, о чем… о чем, — Виталий икнул.
— Так вот, я никогда этого никому не говорил, боялся, что меня не так поймут. Но тебе расскажу, и не только потому, что мы с тобой случайные попут… как это? Попутчики, вот, и не потому, что мы напились, а просто я вижу, что только тебе могу доверить тайну. Можешь думать, что я ненормальный, это уже твое право.
— А в чем, собственно, дело?
— Я уже много лет преподаю культурологию, а будучи еще студентом, наткнулся как-то на интереснейший документ. Это были записи фольклориста Афанасьева, в них он проводил анализ собранных им былин, сказаний, легенд. В принципе ничего особенного, все эти поверья одинаковые, но один факт меня очень заинтересовал, потому что это предание не было похоже ни на какие другие, что попадались раньше. Одна деревенская бабка поведала Афанасьеву, что в их деревне в старые времена существовала традиция, которая со временем забылась, об этой традиции ей рассказала ее мать, ее матери рассказала ее бабушка, ее бабушке… ну, в общем, сам понимаешь. — Максим кивнул. — Смысл в том, что на праздник летнего солнцестояния в ночь с 23 на 24 июня, помимо традиционных гуляний: прыгание через священные костры, топление в воде куклы… В общем, жители деревни привязывали на ночь к дереву теленка, приносили его в жертву.
— Ща. Все по порядку. Давай еще накатим, — преподаватель разлил остатки коньяка по рюмкам. — Все, Макс, по последней, я тебе все рассказываю и спать.
Они чокнулись, съели по дольке лимона, и Виталий Витальевич невнятно заговорил:
— Я вспомнил, как праздник называется: это ночь на Ивана Купалу.
— Так вот, по древним поверьям в эту ночь, точнее в полночь, в лесу распускает цвет папоротник, то бишь цветет. Если соврать… нет… сорвать этот цветок папоротника, то его обладатель наделяется магической силой: видит сквозь стены, ему доступно находить клады, он становится богатым.
После слов «клады» и «богатым» Максим тут же заинтересовался историей всерьез и понял, что начинает трезветь. Сейчас главное — слушать внимательно, не упуская ни одной детали, тем более и сам Максим начал вспоминать, что когда-то слышал старые сказания о папоротнике и о богатствах, связанных с этим растением.
— Хотя, конечно, ученые уже давно доказали, что папоротник не может цвести, но ведь в свое время людям пытались внушить, что земля плоская… — преподаватель начал медленно закрывать глаза и даже клониться на бок, но Максим, заинтригованный пьяной исповедью, слегка прикрикнул:
— Хорошо, хорошо, — Виталий вновь уставился на попутчика. — Если верить поверьям, то на человека, который отважится сорвать цветок папоротника, нападает нечистая сила. Вроде как, добыв цветок, этот смельчак должен то ли сидеть, то ли бежать… Ну, вроде как за его спиной собирается множество злых духов, и если он обернется, они разорвут его на части. Так вот, в очередной деревне, где пребывал Афанасьев, ходил слух, что один парень отважился отправиться в лес, и ровно в полночь он увидел, как распускается цвет. Он сорвал его, но не удержался перед искушением и обернулся. Нечистая сила разорвала беднягу, но помимо этого зло, которое пришло вместе с прекрасным цветом, осталось в лесу. Если верить преданию, то оно вселилось в столетний дуб и после того, как расправилось с искателем клада, стало терроризировать деревушку, откуда пришел горе-смельчак. В течение следующего года невидимые силы несколько раз совершали нападения на деревню: уничтожали скот, похищали детей, поджигали избы. И тогда старейшины этого села отправились в лес, чтобы как-то договориться со злом. Они пришли к дубу, в котором жило это отродье.
— А как они поняли, что это тот дуб?
— То дерево имело тысячи глаз.
— Как это? — удивился Максим.
— На всей поверхности, на ветках, на стволе, на корнях были как бы вживлены человеческие глаза, при этом они постоянно моргали, а из сердцевины древа исходили мычащие звуки. Старейшины заключили с деревом простой договор: каждый год в ночь на Ивана Купалу они приводили и привязывали к нему теленка, а злые духи за это жертвоприношение не трогали деревню. Позже в селе стали ходить слухи от людей, отводивших теленка в лес, что возле Древа дьявола до сих пор в заветную ночь цветет папоротник, правда, никто из них так и не отважился сорвать его.
— Значит, оно так и называется — Древо дьявола?
— Да. Но это еще не все. Записи с этими рассказами попали мне в руки лет этак двадцать назад. Я знал об этой деревне, она как раз располагалась вблизи моего родного города, в его окрестностях, немного дальше дачных поселков. Не знаю, что тогда мною руководило, но, впечатленный этой легендой, я решил отправиться в деревушку и хотя бы опросить местных жителей о том, что они знают. Хотя… нет, погоди, мною двигало желание написать диссертацию на тему «О редко встречающихся мифах». Летом я приехал в отпуск в родной город и предложил старому приятелю вместе съездить в село, и он солгалсился… нет, согласился. Прибыв на место, мы увидели, что деревушка пустует. Мы приехали туда вечером, переждали немного в более-менее сохранившейся избе и ближе к полуночи ушли в лес.
— Я чего-то не понимаю. Как вы собирались найти дерево? И что, вам не было страшно ночью по лесам бродить?
— Ну, перед тем как идти, мы немного приняли на грудь, а вот поиски древа — это да!.. Было, конечно, странно идти незнамо куда, но тогда я верил, что мы найдем его, и, кстати, самое главное было то, что мы ушли в лес именно в ночь на Ивана Купалу, потому как, если верить записям Афанасьева, дерево проявляло себя именно в этот праздник, — тут преподаватель подался вперед, ближе к Максиму, и заговорил так тихо, словно опасался, что кто-то еще его услышит. — Ты можешь мне не верить, Макс, но мы были тогда не настолько пьяны, чтобы не отличить реальность от вымысла. В лесу мы услышали мычащие звуки и пошли на них, у нас были фонарики, но все равно даже в таком тусклом свете я разглядел его, это было ни на что не похоже: дерево, усеянное тысячью человечьих глаз, они беспрерывно моргали, и оно… оно… мычало, а рядом начинал распускаться цветок папоротника, это дивное зрелище, я даже не могу тебе описать, насколько он прекрасен, этот цветок.
— Я не стал его срывать, побоялся, но затем где-то вблизи мы услышали, как кто-то ходит в лесу, и тогда я увидел то, что до сих пор пугает меня, когда я вспоминаю об этом. Чьи-то взгляды окружили нас и уставились из темных зарослей, самые натуральные звериные зрачки, но, судя по силуэтам, эти звери имели тела, похожие на людские. И они смотрели на нас, представляешь?! Смотрели не моргая и пытались подойти ближе, они окружили нас и подкрадывались все ближе и ближе. В ту ночь нам было настолько страшно, что мы оба, громко крича, побежали от проклятого дерева, а эти лесные существа не погнались за нами, они просто продолжали стоять и смотреть…
Максим ясно представил эту сцену, но его мысли оборвал звук: то был громкий скрип от окна купе, которое отчего-то открылось, оно дернулось вниз, как если бы в вагоне находился невидимый пассажир. Оба собеседника замерли. В салон со свистом ворвался теплый ветер и закружил в воздухе салфетки, лежащие на столике. Преподаватель поднялся и, схватившись обеими руками за ручку, задвинул купейное окно обратно.
— Все, Макс, хватит, пора спать, — дрожащим голосом сказал Виталий.
— Виталий, а вы побледнели, — не зная зачем, сказал Максим.
— Ты, кстати, тоже, — от страха преподаватель моментально протрезвел. Затем он медленно присел на свою полку, поправил подушку и лег, не снимая одежды.
— У меня последний вопрос, — сказал мошенник, подойдя к выключателю.
— Задавай, — Виталий перевернулся на бок, скрестил руки и закрыл глаза.
— Ты что, шутишь? Зачем оно тебе?
— Просто скажи, и все, — Максим протянул руку к выключателю.
— Выйдешь завтра на той же станции, где и я, там пересядешь на электричку, на ней доедешь до конечной, это будет дачный поселок, там есть дорога, которая ведет к озеру Теплому. Если идти по ней пешком, то через полтора часа справа ты должен будешь увидеть полуразрушенные избы, это и есть старая деревня, но не вся, только первые дома. Пойдешь к ним и проследуешь еще немного, в чаще наткнешься на остальные избы, сейчас, наверное, от них мало что осталось. Там уже давно все заросло бурьяном, — и Виталий уснул, слегка посапывая.
— Я понял, — Максим погасил свет.
Яркое летнее солнце осветило улицы города Зеленограда. Это было то время, когда большая часть горожан пребывала в отпуске, а студенты, которые сдавали сессию, вместо того чтобы сидеть в душных аудиториях и грызть гранит науки, оккупировали все лавки в центре города и, обмениваясь впечатлениями о прошедшем учебном годе, потягивали холодное пиво, радуясь лучам палящего солнца. Это были самые беззаботные годы, ведь впереди их ждала целая жизнь. В этот понедельник город пробуждался как всегда рано: с утра стали открываться летние кафе, возле них расставлялись пластиковые столы и стулья с зонтиками от жары, автобусы и трамваи выходили на маршруты с наполовину пустыми салонами, к местным рынкам, как пчелы на мед, стекались толпы продавцов и покупателей. С давних пор главной достопримечательностью города был вокзал, построенный еще в советское время: окна, выполненные в форме дугообразных арок; античные колонны перед центральным входом; внешние стены украшали мастерски выполненные розетты и гравировочные узоры. Перед вокзалом стояло несколько киосков, кафе-павильонов и все те же лавки, занятые группками студентов.
Виталий и Максим вышли из поезда и направились на залитую солнечной волной вокзальную площадь.
— Ну, что ж, — сказал Виталий и глянул на часы, — через десять минут отправляется электричка. Только я не понимаю, зачем тебе это все, хочешь сорвать цветок?
— Может быть, — Максим перекинул пиджак через плечо.
— Но ты понимаешь, что это верная смерть? Я никогда себе не прощу, что рассказал тебе о дереве, — Виталий с грустью посмотрел на кучу студентов, которые о чем-то оживленно разговаривали, заливаясь смехом. — Ты не сможешь вернуться обратно.
— Успокойся, я думаю, обойдется, — он пожал руку преподавателю и зашагал к кассе за билетом на электричку.
Общее состояние дачного поселка, где оказался мошенник, колебалось между уровнями «очень плохо» и «хуже не бывает». Конечно, в этих домиках жили люди, но все же главным занятием их были выращивание картошки и работа в теплицах. Наверняка мало кто из местных владельцев шести соток оставался здесь с ночевкой, ну может пара пенсионеров.
Виталий говорил, что путь до разрушенных избушек будет занимать полтора часа, однако на самом деле мошеннику понадобилось около двух, чтобы, наконец, добраться до заброшенной деревни. Действительно, недалеко от обочины среди деревьев располагались остатки некогда процветающего селения; преподаватель оказался прав: от домов остались только бревна, поросшие мхом и травой, и глубокие овраги в тех местах, где некогда стояли избы.
Сумерки уже опустились на лес, и в небе начали поблескивать первые звезды. Максим не заметил, как быстро пролетело время. Он продолжал идти, сам не зная куда, пока наконец-то не понял, что заблудился. Мошенник вытащил маленький фонарик и, включив его, глянул на часы — была почти полночь. Измученный скитаниями по лесной чаще, путник уже отчаялся найти то, что ему нужно, он решил для себя, что преподаватель обманул его, решив сыграть над попутчиком злую шутку.
Максим уже планировал расположиться на ночлег, когда услышал неподалеку от себя звук, напоминающий мычание. Он пошел вперед и наткнулся на крупный куст рябины; раздвинув его ветки, он увидел это. Древо дьявола, как и говорил Виталий. Огромный высокий дуб, где прямо в коре открывались и закрывались тысячи человеческих глаз с древесными веками. У мошенника перехватило дыхание от встречи с Древом, на какое-то мгновение он пожалел, что решил броситься в эту авантюру. При виде идола на Максима напал ритуальный страх. Но ужас быстро покинул сердце смельчака, когда он увидел, как рядом с лесным кошмаром на папоротнике начинает распускаться цветок: вначале из бутона, похожего на лилию, вырвался сноп ослепительного света, он переливался всеми цветами радуги и излучал мистическое тепло, затем свет исчез, оставив распахнутые лепестки, которые продолжали окрашиваться во все известные цвета, а сверху над бутоном искрились тысячи точек, они, словно светлячки, летали над травой и будто играли друг с другом. Максим протянул руку, чтобы сорвать это чудо, но тут за его спиной раздался голос, больше похожий на рычание:
