Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 507 постов 38 911 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

160

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
287

Перегон (Часть первая)

Перегон (Часть первая)

Медленно в снежном вихре проплывал за окнами зимний лес. Тускло горели лампы ночного освещения в вагонах. Пахло выпитой водкой, вареной курицей, носками и потом. Ворочались на своих полках пассажиры. Кто-то храпел, кто-то – наоборот, не мог уснуть и сквозь зубы призывал проклятия на головы храпунов. Едва-едва слышимая, будто комариная песнь, звенела музыка в чьих-то наушниках. Кто-то ковырялся в телефоне, кто-то пытался читать. Перешептывались кумушки, шлепали с молчаливой суровостью картами по столу вахтовики. Кто-то тайком курил в тамбуре. Пели свою перестукивающую колыбельную колеса. К следующей станции состав должен был добраться лишь к утру, и никто не предполагал, что остановку придется совершить раньше.


***


Тайга, укрытая пушистым белым одеялом, лениво огибала поезд с двух сторон. Казалось, вот-вот въедешь в лес, но нет – выныривали из бурана новые и новые шпалы. Валерий Степаныч, машинист поезда Чита-Благовещенск, прищурившись, вглядывался в мечущуюся за стеклом порошу. Этот участок дороги Степаныч не любил. Кругом тайга, Сибирь, ни единой живой души. Случись что – неделями будешь ждать помощи, а уж в такой буран – хорошо если к весне откопают.


Состав шел медленно, лениво, ниже разрешенной, но Степаныч, скорее, предпочел бы нагоняй от начальства и недовольных опозданием пассажиров, чем сошедший с рельсов поезд – и это накануне его пенсии! Нет уж! Тише едешь – дальше будешь. По старой привычке он ворчал себе под нос, даже не замечая, что говорит сам с собой:

– Диспетчеры, суки, всех вкруголя послали, а я продирайся. Ну как же, Степаныч опытный, Степаныч выдюжит. Нет бы на станции постоять, погреться, у них, сволочей, расписа-а-ание… Встрянем ведь, потом не вытягаешь… Тьфу-тьфу-тьфу...


Мощные фары разгоняли ночную мглу, ветер швырял снежинки в лобовое стекло. Рельсы вырастали будто бы из бесконечного ничто и мгновенно исчезали под носом многотонного локомотива. Валерий Степаныч открыл было боковое окошко – выкурить сигаретку – но тут же захлопнул: в кабину непрошеным гостем ворвался ветер-баловник, нанес полную кабину гостинцев – снежных хлопьев. Щелкнул замок на двери за спиной.

– Ну наконец-то! Тебя за смертью посылать!

Лешка – помощник машиниста – долговязый болван, Иркин племянник, втиснулся в кабину с двумя чашками чая в подстаканниках. Состав качнуло, и Лешкины рукава обдало горячим напитком.

– Эх ты, криворучка! Давай сюда!

Валерий Степаныч жадно отхлебнул чаю, насладился чувством того, как теплый глоток прокатывается по пищеводу в желудок. Хорошо!

Вдруг болезненной резью напомнил о себе кишечник. «Вот так наелся котлет!» – с досадой подумал Валерий Степаныч, памятуя о недавно поставленном диагнозе «язва желудка», – «Лишь бы прободения не случилось!» Обычно старый машинист терпел до остановок, но тут уж больно мощно скрутило. Рявкнул:

– Лешка! Я на дальняк! Буду... минут через пятнадцать.

– А мне что делать? – растерялся тот. В помощники Лешка заделался без году неделя и пока умел разве что кивать да задавать тупые вопросы.

– Ничего! Случится что – ко мне ломись!

И Лешка остался один в кабине. До сих пор ему не хватало усердия запомнить, что делают все эти реле, кнопки и рычаги. Валерий Степаныч тоже не горел педагогическим долгом, буркнул: «Сюда – быстрее, сюда – медленнее, тут – экстренное торможение. Рулить не надо. Дальше по ходу разберешься!»


Напряженный, Лешка уставился в черно-белую мглу, в надежде, что ничего, требующего его внимания за время отсутствия Валерия Степаныча не произойдет. И, как назло, он ошибся.

На рельсах вдалеке стояла женщина. Как он ее увидел в такой метели, да еще и ночью – одному Богу известно. Лешка даже протер глаза – вдруг показалось. Но нет, женщина действительно была. И хуже того – она изо всех сил махала над головой каким-то белым полотнищем, точно на первомайской демонстрации.


– Куда ж ты, дура? – прошептал Лешка. Заметался по кабине, еле нашел нужный рычаг, дал длинный истеричный гудок. Тот разнесся по тайге, нарушая тишину, тревожа пассажиров и разных лесных тварей. Лешка и сам едва не оглох, а девка все стояла на путях и не думала никуда уходить. Вот уже можно было разглядеть простое белое платье до колен; волосы, прикрытые косынкой и раззявленный в крике рот.

Что же делать? Лешка сжал кулаки на приборной панели, да так, что костяшки побелели. Бежать к Степанычу? Не успеет. Ехать дальше? А вдруг эта упрямая так и останется на путях? Что же, грех на душу брать? А если остановиться? Это же и на штраф можно влететь, и Степаныч заругает, да и нет у него, у Лешки, таких полномочий.

А женщина, тем временем, приближалась, и в ярком свете слепящих фар казалось, будто не лицо у нее, а блин, белый и плоский, с распахнутым зевом беззубого рта.

Это стремительное приближение лишило Лешку остатков здравомыслия. Плюнув на все, он недолго думая вытянул ручку сразу в шестое положение. Поезд содрогнулся. По тайге пронесся жуткий металлический скрежет, точно какой-то сказочный гигант скрипел над ней железными зубами. Лешку бросило на панель, и он расквасил себе нос, вдобавок опрокинув на себя обе кружки чаю, и зашипел как рессора. А сзади все скрежетало, грохотало и гремело, будто все воинство ада нагоняло состав.


Вывалился из туалета Валерий Степаныч, спешно натягивая брюки.

– Ты чего ж гаденыш... На минуту оставить...

– Там человек на путях! – зажимая нос, сообщил с пола Лешка.

– Какой человек, дурак? Тут куда ни ткни – одна тайга, до ближайшего населенного пункта двести кэмэ!

– Да вон, сами посмотрите!

И Степаныч посмотрел. Действительно, на путях стояла баба – лет пятидесяти на вид. Толстомясая, руки, как докторские колбасы, морда круглая и улыбается в тридцать два зуба. В руках ее развевалось кипенно-белое полотно. Но страннее всего было то, что из одежды на ней было всего-то платьице, кофта с крупными пуговицами да косынка на голове. Валерий Степаныч на всякий случай глянул на термометр – тот показывал нормальную человеческую температуру: тридцать шесть и шесть, только со знаком минус.


Вздохнув, старый машинист накинул полушубок и с кряканьем выпрыгнул из вагона, тут же погрузившись в сугроб едва ли не по пояс. Оглянулся на состав – два вагона поднялись над рельсами, образовав собой горб.


«Вот это мы встряли, – обреченно подумал он. – Это ж надо, за полгода до пенсии!»

Обернувшись, с досадой посмотрел на бабу, стоящую на рельсах. В свете фар локомотива она казалась ненастоящей, нарисованной, точно кто-то в шутку установил на путях картонную фигурку, чтоб пугать машинистов. Сплюнув, Валерий Степаныч рванул к ней, а подойдя вплотную, вцепился в плечи и принялся орать благим матом:


– Ты что творишь, дура, мля? Не видишь, мать твою, из-за тебя состав встрял? Чего ты лыбишься? Чего? Куда?


Через лобовое стекло Лешка смотрел, как женщина машет Степанычу своим белым не то платком, не то шарфом, зазывая его куда-то в лес. Степаныч хмурится, матерится так, что уши вянут, а эта – знай себе улыбается и за собой манит. Вот сперва «человек на путях» покинул освещенный пятачок перед локомотивом, а следом во тьму ночного леса шагнул и Степаныч.

Лешка ждал минуту, другую, третью. Потом все же схватил рацию и принялся панически выкрикивать «Прием! Прием!» в микрофон. Наконец, динамик в ответ влажно хрюкнул и больше не отвечал. Ни спустя час, ни спустя два часа Степаныч так и не вернулся.

Большинство пассажиров высыпали наружу в первый же час – поглазеть, поохать, поснимать на телефон, посудачить, да и просто-напросто покурить на свежем воздухе. Лезли с вопросами к проводникам, а те лишь разводили руками – мол, пока непонятно. Сами подходили к Лешке и строго требовали позвать машиниста или начальника поезда, а тот и не знал куда деваться, только тыкал пальцем в сторону леса. Выкатился из своего купе депутат заксобрания Амурской области и метался по вагону, обещая «всех тут распатронить». Безудержно тявкал в переноске чей-то карликовый пудель, плакали дети, охали бабки. Весь поезд проснулся.

Внимание от вставших горбом вагонов (одна тетка даже ссыпалась со второго яруса и теперь оглашала округу воплями вперемешку с бранью) отвлекла... бабка. Самая обыкновенная, немного скрюченная, с платком на голове и огромной тележкой. Она катила свою ношу по искрящей в свете окошек снежной глазури, оставляя след от колесиков, и скрипела зазывно, ни к кому конкретно не обращаясь:


– Пирожки горячие, с ливером, с яйцом, с капустой! Свежие, румяные!

У проводников от такого, конечно, глаза на лоб полезли – они-то знали, что тут куда ни ткнись – кругом тайга. Пассажиры, соскучившиеся по свежей выпечке – некоторые провели в пути уже долгое время – дружно окружили бабку, принялись совать ей купюры. Та брала деньги не глядя, сдачу не давала, все доставала пирожки из своей бездонной котомки и раздавала пассажирам. Даже кто-то из проводников подтянулся в стихийно образовавшуюся очередь. Только какая-то цыганка, высунувшись в тамбур, все верещала:


– Не подходите к ней! Бэнк проклятый! Не подходите, не видите что ли – у ней глаза без мяса!

Конечно, цыганку никто не слушал. Глаза без мяса – выдумает же. Вдобавок, что она там видела из вагона, да еще посреди ночи? Только проводники нервно перешептывались и вращали оффлайн-карты местности на смартфонах: гадали, откуда могла появиться бабка. Рядом с проводниками материлась пигалица в пуховике до колен и тыкала замерзшими пальцами в экран смартфона.

– Сука, не ловит! Что за жопа мира?!

Вдруг откуда ни возьмись перед ней выросла бабка с пирожками, протянула дымящуюся выпечку:

– Откушай, дочка!

– Нет, спасибо! – ответила девчонка, не отрываясь от экрана поднятого к небу смартфона – ни черточки.

– Отведай, милая, от чистого ж сердца предлагаю!

– Спасибо, я на диете!

Бабка недовольно покачала головой, и если бы Маша оторвалась от своего гаджета и опустила глаза на старуху, то увидела бы, как из румяного бока пирожка высунулись два заскорузлых пальца и будто ощупали воздух, после чего нырнули обратно.

– Ну как знаешь! – ответила бабка, убрала пирожок обратно в сумку и зашагала обратно в ночной лес.

Пассажиры медленно разбредались по вагонам, ругая РЖД и нахваливая пирожки; Лешка взахлеб рассказывал проводникам про странную бабу на путях; Маша, убедившись, что большая часть пассажиров разошлась, украдкой достала сигарету. Закурила, прикрывшись от ветра. Маше было пятнадцать лет, и она с родителями ехала к бабушке в Благовещенск. В Москве у нее остался парень, которому она не писала вот уже почти четыре часа, а с собой – пачка тонких сигарет «Вог», мобильник, уродливый пуховик «зато придатки прикрывает» и лишние, по ее мнению, килограммы веса. Никакая диета Маше, конечно же, не требовалась – в ней и так было едва ли сорок с лишним килограмм. Во всем был виноват ее парень из Москвы – Антон. Тот как-то, не подумав, назвал девушку «жопастой». После громкой ссоры и двухнедельного расставания Маша с Антоном все же сошлись вновь, но вот обиду Маша затаила и твердо решила худеть. В эту ночь Антон собрался с друзьями поиграть по сети в «Батлу». Он как заведенный щелкал мышкой, отхлебывал из бутылки неприятно-теплую «Оболонь», азартно матерился и если бы сейчас узнал, что его нечаянно брошенное слово «жопастая» спасло Маше жизнь – то очень бы удивился.


***


Через полчаса после ухода бабки с пирожками произошло несколько событий.


Во-первых, Маша не удержалась и стащила из папиной дорожной сумки пачку печенья, а теперь грызла его, отвернувшись к стенке и слушая Земфиру под одеялом.


Во-вторых, у бабки, что везла своей сестре в Благовещенск из Читы лекарства, в суматохе пропал кошелек. В том же вагоне ехала та самая цыганка, что кричала про глаза без мяса, с мелкой вертлявой дочкой, похожей на обезьянку. Разумеется, все обвинения посыпались на черноволосую ромалэ. Цыганка крысилась, трясла похабно юбками и предлагала себя кому-нибудь обыскать, а соседи по плацкарту смущенно прятали глаза.


В-третьих, те пассажиры, что брали у бабки пирожки, оказавшиеся на поверку все, как один, с ливером, теперь выстроились томящейся неровной очередью к туалетам, заняв все проходы в вагонах. Самые нетерпеливые же, недолго думая, выскакивали наружу и усаживались прямо в сугробы, отмораживая задницы и кляня на чем свет стоит чертову старуху и ее пирожки.

И, в-четвертых, пока Лешка с проводниками махали руками, судили и рядили, что делать с перекошенными вагонами – начальника поезда будить так и не стали: не проспавшись, этот зверь по синей лавочке принялся бы вершить правосудие направо и налево – из лесу вышел Валерий Степаныч. Бушлат, весь изорванный, был нараспашку; на голой груди, поросшей седым волосом, болтался нательный крестик. Полные сапоги снега и совершенно ошалевшие глаза. Проводники с Лешкой во главе бросились к машинисту, принялись его расспрашивать, мол, куда и что, а он знай себе, мычит, глаза пучит и невпопад тыкает пальцем в поезд; агукает в бороду, что младенец.


Привели его, конечно, в теплую кабину, нацедили кипятку из титана, заварили чай, сунули в руки. Мало ли, вдруг в шоке человек… А Степаныч сидит и губами шлепает – есть просит. Накормили его, чем богаты – кто бутерброды принес, кто котлетки домашние; коньяку даже раздобыли. И осторожно так спрашивают – что ж случилось, как будем действовать, и когда, собственно, поедем дальше. А Степаныч, знай себе, мечет угощение и чай прихлебывает.


– Глядите! – вдруг вскрикнул Лешка. – Что у него с рукой?


Действительно, рука, которой Степаныч держал стакан с чаем – прямо так, без подстаканника – поплыла, будто восковая свеча. Прилипла намертво к посуде. С ладони на пол стекали телесного цвета густые капли.


– Смотрите, он... плавится?!


Степаныч отреагировал на крик, посмотрел на Лешку, и вдруг левый глаз взял и выкатился крупной белесой каплей прямо в чай и начал там растворяться, как кусок масла. Проводники застыли в немом ужасе. Машинист растекался. Отвисла челюсть, прилипла к груди; стекали щеки по густой бороде; круглый живот вдруг провалился внутрь себя, обнажив кроваво-красную нору. Именно в эту секунду так неудачно влез в кабину начальник поезда Дмитрий Григорьевич, в пиджаке на босу грудь. На опухшем его лице явственно виднелись следы продолжительных возлияний, на шее багровел засос. Окинув кабину нетрезвым взглядом, он, как ни в чем ни бывало, поинтересовался:


– А что тут у нас, собственно происходит?


Эти слова стали для него последними. Степаныч резко поднялся с места и ловко сунул кулак в приоткрывшийся от удивления рот начальника поезда. Тот замычал, машинист продолжал проталкивать кулак внутрь, а потом резко дернул. В глотке Дмитрия Григорьевича что-то хрустнуло, и он медленно осел на пол. Глаза его продолжали удивленно пялиться на Степаныча, а чуть погодя – застыли навсегда.


Первой завизжала Танечка – молоденькая проводница из седьмого вагона, к ней Лешка давно клинья подбивал. Следом крик подхватили и остальные. Начался хаос. Степаныч, будто возмущенный происходящим балаганом, повернулся к Тане и завыл возмущенно дыркой, оставшейся на месте расплавленного рта. Второй глаз вытек, налип недожаренной яичницей на бушлат, но машиниста это, кажется, совсем не беспокоило – раздражал его явно Танечкин визг – пронзительный, истерический, на одной ноте. С клокочущим ворчанием, идущим откуда-то из груди, он ринулся на проводницу, устремив оплывшие пальцы к тоненькой шее. Лишившись кожного покрова, черные и кривые, они больше всего напоминали голые ветки; даже точно так же разрастались на кончиках.


Все это Лешка успел разглядеть за секунду до того, как облил своего дядьку-машиниста из чайника. Тот страшно завыл, точно таежная вьюга. Вся его кожа мгновенно облезла, открывая глазам какую-то замысловатую корягу вместо черепа. Та, лишенная плоти, провалилась под палки-ребра, где вместо органов – печени, кишечника и измученного язвой желудка Степаныча – лежали какие-то комья. Машинист весь уменьшился, осел. Его глотка, сделанная словно из сухой кишки, продолжала издавать вялое неразборчивое верещание, пока весь он не истаял окончательно. На полу остались штаны, бушлат, сапоги, целая груда веток и прочего лесного мусора. Посередине лежал только странный круглый предмет – не то корень, не то древесный гриб. Отростки его горестно поникли, а сам «корень», казалось, распадался на глазах. Прошло несколько секунд, и он, как и Степаныч, превратился в бурую вонючую лужу. В ней поблескивал нательный крестик на цепочке. Ни слова не говоря, Лешка поднял крестик, вытер о штаны и нацепил на себя, убрав под свитер. Остальные проводники ошарашенно молчали, наблюдая эту странную и ужасную сцену, только Танечка продолжала издавать тихий-тихий, уже затухающий визг, похожий на звон в ушах. Лишь спустя несколько секунд шока в абсолютной тишине Лешка услышал треск статики от мокрой насквозь старенькой РВС, облитой им из чайника.


***


Наде было неспокойно. Впрочем, спокойно Наде не было с тех пор, как Вадим на новость о беременности выпучил глаза, залепетал и принялся совать ей какие-то деньги. Надя даже сходила в клинику и честно отсидела в очереди, а в последний момент сбежала – не выдержала. Подключилась семья Вадика – принялись давить, уговаривать, мол, не порти жизнь – он молодой парень, вы оба еще институт не закончили, куда рожать? Вадик стал какой-то странный, стал ее избегать, появлялся на парах пьяный. Когда Надин живот округлился, и скрывать что-либо уже не было смысла, Наде пришлось звонить домой, в Читу. Мать ревела в трубку белугой, отец гневно рычал медведем. Денег родители прислать отказались. Домой было ехать никак нельзя. Спасла случайность – о ситуации прознал друг детства Володя, в прошлом в Надю глубоко и безответно влюбленный. Едва услышав о ее непростом положении, он тут же рубанул с плеча: «Приезжай. У меня жить будем. Квартира просторная, на всех места хватит!» Так Володя разрубил гордиев узел Надиных проблем, прислал деньги на билеты и отбил короткое сообщение: «Жду». Володя служил в полиции в Благовещенске, и теперь Надя направлялась туда – начинать новую жизнь.


В кошельке у нее оставалось двести рублей, на телефоне и того меньше – на один звонок Володе, который должен был ее встретить на станции. И теперь, из-за задержки поезда он мог надумать себе, что Надя не приедет этим рейсом, что она предпочла ему кого-то другого, как и пять лет назад. И тогда Наде не оставалось бы ничего, кроме как лечь на рельсы и ждать следующего поезда – благо тот бы по закону подлости приехал вовремя.

Когда состав изогнулся страшным креном, Надя как раз гуляла по коридору тамбура – успокаивала разбушевавшегося внутри нее человечка, который вдруг ни с того ни с сего принялся толкаться, ворочаться и пинать ее в мочевой пузырь. Надю бросило на стенку, и она едва успела прикрыть живот руками. На мороз с прочими пассажирами она не пошла – что от нее, залетевшей по глупости девятнадцатилетней девчонки, толку? Осталась в плацкарте – с тяжело дохающим благообразным старичком и молодым сутулым парнем, который все суетился вокруг Нади – помогал ей достать сумки с полки, приносил кипяток и вообще старался быть всячески полезен – она ему явно нравилась. Вот и сейчас выскочил наружу, бросил за спину:

– Я только посмотрю, что там случилось.


Вернулся раскрасневшийся с мороза, возбужденный, тараторил:


– Блин, поезд застрял. По ходу из-за снега. Проводники говорят, машинист пропал. А еще там бабка ходит – пирожки продает, прикинь! Я два взял, угощайся!


– Спасибо, Сереж, меня что-то подташнивает.


От вида выпечки ей и правда стало нехорошо – один лишь вид жирного, блестящего от масла теста заставлял желудок выписывать пируэты. Вдобавок, Наде было неловко перед Сережей – тот постоянно крутился вокруг нее, интересовался наличием мужа или парня; всячески намекал, что ничего не имеет против женщины «с прицепом», мол, «отец – тот, кто воспитал». Сережа нравился Наде – высокий, сероглазый, с тонкими руками, но ей не хотелось давать бедняге ложных надежд.


Сережа слопал первый пирожок сразу, второй – спустя десять минут бесплодных уговоров. А через полчаса Сереже стало плохо. Он то и дело зажимал живот ладонью, ойкал и беспокойно ерзал на верхней полке. Наконец сдался и занял место в очереди в туалет – та выстроилась через весь плацкарт.


Надя устроилась на своей нижней полке – которую ей тоже уступил Сережа – и попыталась задремать. Ей это почти удалось, как вдруг за плечо девушку настойчиво потрясли. Над ней стояла вульгарного вида тетка в домашнем халате и возмущенно раздувала ноздри:

– Барышня, вы не слышите, там вашему парню плохо? Заперся, воет.


– Он не мой парень. – проронила Надя еле слышно, но чувство вины по отношению к Сереже заставило ее подняться. По пути к туалету ее проводил взглядом с десяток искаженных болезненной гримасой лиц. Постучав в дверцу, она позвала:


– Сережа? Ты в порядке?

– Уходи, – глухо отозвалось из-за двери.

Она было послушалась, но, обернувшись, увидела за своей спиной недовольную толпу.

– Сереж, что с тобой? Открой дверь!

– Уходи, я кому сказал! Вали отсюда! На хрен пошла! – в словах попутчика сквозила истерика.

– Сережа, открой дверь!

– Я врач, я могу помочь! – раздался голос с другого конца вагона, и это придало девушке уверенности.

– Сереж, здесь врач. Может, у него есть с собой какие-то лекарства. Открой, пожалуйста, ну же!

– Да чё ты телишься! – возмутился здоровый дембель в тельняшке. Он сверзился со своей полки, встал во весь рост, едва не упершись бритой головой в потолок вагона и подошел к двери. Недолго думая, саданул ногой в район замка, потом еще раз и еще. Дверь распахнулась, ударила о стенку, и зрелище, представшее Надиным глазам заставило ее вывалить все то немногое, что она съела за день, на и без того не самый чистый пол вагонного туалета.

Сережа восседал на унитазе «в позе орла». Голова свисала на грудь, с оттопыренной нижней губы тянулась ниточка слюны. А в металлический унитаз под его ногами свисало что-то сизое, длинное, толстое, никак не похожее на то, что обычно выходит из человека. Сережа с трудом поднял помутневший взгляд на Надю, перевел его на дембеля и выдохнул из последний сил:


– Помогите...


После чего повалился на пол лицом вперед, а из Сережиного зада продолжали, подобно червям, выползать его собственные внутренности.


***


Продолжение следует...


Автор — German Shenderov


#6EZDHA

Показать полностью
12

Помогите найти крипипасту

В году 2014м наткнулся на крипипасту, в ней рассказывалась от первого лица история, как главного героя поймал маньяк. И в начале постепенно скормил ему его же семью, а потом медленно начал скармливать герою самого себя. Может кто ссылочку скинет или текст?

125

Котёночек

— Ну ты чего так долго? – из динамика телефона прозвучал обиженный голос.


— Да щас, минутку, разберусь тут, - Сеня уже даже не пытался оправдываться.


— Бля, чувак, какой раз уже опаздываешь…


Сеня не стал продолжать разговор и сбросил звонок. Он понимал – нет смысла объяснять своё состояние, все и так прекрасно его знают. Проблемы начались в раннем детстве, когда умер его отец. В один жуткий вечер пятилетний мальчик стоял у двери и, не в состоянии дотянуться до глазка, прижимал ухо к холодной дверной обшивке.


— Кис-кис-кис, - тихонько звал Сеня. – Мам! К нам котёночек скребётся!


— Никакого котёночка, - угрюмо пробубнила мама. – Вот когда вырастешь и будешь сам ухаживать, тогда пожалуйста.


Сеня тяжело вздохнул - очередная попытка уговорить маму провалилась. Мальчик постоянно завидовал другим ребятам – у кого кошечка, у кого собачка, а кто-то даже выносил на улицу невиданную нигде больше экзотику – морскую свинку. Но увы, мама была категорически против животных в доме, и ни Сеня, ни папа не могли переубедить её.


Постояв у двери ещё пару минут, Сеня смирился и грустно сказал:


— Прости, котёночек, мама тебя не пустит.


К заметно усилившему скрежету прибавилось слабое постукивание, будто котёнок лапкой колотил в дверь, умоляя впустить его домой. Сеня ещё раз дёрнул дверную ручку, но, само собой, это не помогло – пришлось оставить бедного котёнка в подъезде. Скоро скрежет прекратился, а чуть позже мама стала беспокоиться:


— Что-то папы долго нет. Не случилось ли чего…


Мобильные телефоны тогда ещё не были распространены, а стационарный рабочий откликался только гудками, указывая на то, что отец всё-таки покинул рабочее место. Мама то и дело выглядывала в окно и нервно хрустела пальцами. Сеня не разделял её беспокойства, его мысли были заняты брошенным котёнком. Пошарив по шкафчикам и холодильнику, он оторвал щедрый кусок от буханки хлеба и скромный кусочек колбасы, чтобы не заметили.


— Мам, можно я погуляю? – спросил Сеня, засунув в карман еду.


— Ладно, иди, но только возле дома, чтобы я в окно видела, понял?


— Понял! – радостно согласился Сеня и подпрыгивая, побежал к двери.


Наспех обувшись, он дёргал дверную ручку, то ли чтобы дверь неожиданно поддалась, то ли чтобы не дать маме забыть о том, что пора бы уже выпустить сына погулять. Долго ждать и не пришлось. Продолжая беззвучно сжимать пальцы, мама спешно подошла к двери, дважды повернула ключ и вернулась к окну.


Сеня радостно открыл тяжёлую дверь, почти повиснув на ней, и услышал уже знакомый скрежет, но гораздо более слабый, едва пробивающийся через другие привычные звуки.


— Кис-кис-кис! – тут же пропищал Сеня и уже засунул руку в карман, но тут же истошно закричал: - Мааааааааам!


С медленно открывающейся двери сползала рука отца.


А дальше в воспоминаниях Сени остался только хаос. Крики и рыдание матери, врачи, милиция, какие-то незнакомые люди, бабушка с дедушкой… шум и беготня были не совсем понятны мальчику. Да, он понимал, что произошло что-то плохое, что с папой что-то случилось, но, видимо, его детское сознание ещё не понимало значение смерти.


Сеня просто забивался в угол кровати и пытался играть в любимые игрушки. Ведь скоро всё плохое пройдёт, правда? Папа ведь всегда так говорил.

А утром Сеня просто не вспомнил о случившемся. Когда заплаканная мама молча повела его в детский сад, он дёрнул её за руку и спросил:


— А почему сегодня не на машине?


Мать в ответ лишь сильнее сжала руку – пусть лучше сын пока остаётся в наивном неведении, чем рыдает вместе с ней. Проскочила одновременно пугающая и успокаивающая мысль – хорошо, что это произошло именно сейчас, когда Сеня ещё совсем маленький.


Но увы, этот случай повлиял на Сеню куда больше, чем кто угодно мог ожидать. Мать каждый день готовилась объяснять сыну, куда пропал папа, что такое похороны и прочие грустные, но необходимые вещи. Но каждое утро происходило одно и то же – мальчик просто не помнил, что с отцом произошло что-то плохое, и постоянно спрашивал, почему сегодня папы нет. С одной стороны, это было облегчением – с возрастом он всё поймёт, и чем дольше будет жить в иллюзиях, тем легче перенесёт осознание. А с другой… это ведь явно не совсем нормально, вдруг эта травма как-то проявится и в далёком будущем?


А в одно дождливое утро, спустя уже несколько месяцев, Сеня держал маму за руку, но молчал – лишь недоверчиво поглядывал на женщину, будто она вообще не была ему знакома.


— Что такое, сынок? – не выдержала она наконец. – Что-то болит?


— Я думал, ты умерла, - изо всех сил хмуря брови, ответил Сеня.


Не успев шагнуть на пешеходный переход, мать остановилась и уставилась на сына.


— Что? – только и смогла выдавить она из себя после короткой паузы. – Почему ты так думаешь?


— Не знаю, - продолжал хмуриться сын, - а разве нет?


С этого дня и начались настоящие проблемы. Сеня всё чаще с подозрением посматривал на окружающих – друзей, воспитательниц, соседей… каждый, кто был ему достаточно знаком, рано или попадал под подозрение. И если сначала Сеня мог объяснить это только фразой «я думал, что он умер», то с возрастом стал более подробно писывать проблему. Каждое утро, после пробуждения, у мальчика словно сбивались настройки. Он прекрасно помнил всех своих знакомых и близких, но был уверен, что они уже мертвы. Сначала это была только мать, но постепенно в его памяти периодически умирали все, кого он хоть немного знает.


Сеня не мог рассказать, как именно умерли люди в его памяти – от болезней, несчастных случаев или чего-то ещё. Просто факт – человек был, но теперь его нет. И каждый раз, встречая якобы мёртвого человека, он на несколько секунд «зависал», пытаясь понять, что вообще происходит. Но чем старше он становился, тем проще было это принять и привыкнуть.


Несмотря на то, что уже достаточно взрослый Сеня предпочитал как можно меньше говорить об этом, его всё равно безостановочно таскали по врачам, пробуя всё новые и новые способы лечения. Мощные и плохопереносимые таблетки никакого положительного эффекта не оказывали, все возможные терапии тоже были бессильны, поэтому в итоге, после нескольких лет попыток, решено было остановиться на ведении чего-то вроде дневника.


Он представлял собой список родственников и наиболее близких знакомых, напротив которых располагались пустые клеточки. Каждое утро Сеня просыпался, помечал всех галочками и был уверен, что все отмеченные люди на самом деле живы.

Если же кто-то умирал на самом деле, а это случилось пока только с двумя пожилыми соседями, Сеня сразу же записывал это в дневник, и на следующее утро этого человека уже не было в списке. Не сказать, что это был какой-то хитрый способ, но жизнь частично облегчал. Так или иначе, Сеня каждый день перечитывал список и хорошо помнил, кто из знакомых из него пропал. И встречая якобы мёртвых, но отмеченных галочками людей, он уже не удивлялся, а просто удовлетворённо кивал.


А с развитием в его городе интернета и социальных сетей, он взял в привычку быстренько просматривать список друзей, чтобы заранее выполнить частичную проверку. Иногда его пугало, что у кого-то из контактов последний визит был аж несколько дней назад, и порой он не выдерживал и звонил этим людям, чтобы спросить, всё ли в порядке.


Впрочем, привыкание – это не излечение. Сеня всё так же бежал утром в комнату мамы, чтобы убедиться в иллюзорности своих воспоминаний, и только потом брал себя в руки и приступал к заполнению дневника. Всё так же его не покидали сомнения, пусть и уже не такие мучительные, если он никак не контактировал с кем-то из ложно мёртвых близких в течение дня и не видел их онлайн.


А теперь, когда парень уже перешёл на второй курс, он третий день подряд опаздывал на учёбу из-за того, что раз за разом перечитывал список, надеясь найти там исчезнувшее имя.


«Ты издеваешься, что ли» - экран смартфона вспыхнул, показывая Сене гневное сообщение друга.


Дневник с хлопком закрыт и небрежно брошен в сумку, а его электронная версия сохранена и оставлена на потом – действительно, так можно целый день перечитывать список, но вряд ли это как-то поможет.


— Чувак, ну какого хрена? – ещё более недовольным голосом встретил Паша друга, когда тот наконец вышел из подъезда. – Я завтра не буду ждать, один пойду.


— Да проблемка у меня, Пахан, - решил всё рассказать Сеня. – Что-то совсем хреново стало…


— С этим самым? – Паша указал взглядом на сумку, намекая на дневник.


— Да с чем же ещё…


— Что случилось?


— Да прикинь… - осторожно начал Сеня. – Я тут странную хрень выяснил. Вот смотри, знаешь ведь, что если из списка кто-то пропадает, то я могу быть уверен, что этот человек умер на самом деле?


— Ну, - кивнул Паша.


— Вот, - продолжил Сеня. – Ещё я ведь прекрасно помню, что удалял из списка этого человека, поэтому сомнений быть не может. И главное, помню причину смерти. Ну, как с соседями снизу. А щас… короче, я сильно сомневаюсь в реальности одного человека.


— Как зовут? – Тут же предложил помощь Паша.


— Николай Астафьев. У нас или учился, или должен был учиться, на программиста.


— Так, Николай… - задумчиво посмотрел Паша в небо. – Я там мало кого знаю вообще. У куратора их ещё не спрашивал?


— Стрёмно, - поморщился Сеня. – Ну вот прикинь, скажет, что не было такого никогда. И что делать тогда? А если каждый день новые появляться будут? А если я совсем перепутаю реальность с этим долбоебизмом?


— Ну блин, - внимательно посмотрел Паша на друга, - а врачи что? Может, куда-нибудь в Москву, к известному какому-нибудь?


— Да что эти врачи, - отмахнулся Сеня.


— Разводят руками, как говорится?


— Ага, - усмехнулся Сеня. – Ну нет, на самом деле, они в наше время или гордые, или жадные, хрен их знает. Каждый пишет свои диагнозы, назначает лечение, говорит, типа всё исправим… а в итоге вот так.


— А с чего ты вообще взял, что этот человек не существует?


— Он у меня в друзьях был, немножко переписка была. А сейчас смотрю – нет ничего, ни следа.


Сеня резко остановился и с отвращением отвернулся – в нескольких метрах впереди на тротуар выбежала кошка. Паша сочувственно посмотрел на друга. Ему была известна причина этой неприязни – Сеня рассказал об этом во время бурного празднования успешного окончания первой сессии. В трезвом же состоянии говорить об этом категорически не хотел, а на все вопросы о таком отношении к котам отвечал максимально кратко и неохотно.


— Уйди! – прикрикнул Паша и топнул ногой.


Кошка тут же отпрыгнула назад и скрылась за ближайшим зданием. Паша молча продолжил путь, он представлял, насколько неприятно его другу об этом говорить. Сеня, за свою ещё недолгую жизнь, успел чуть ли не до вражды поссориться из-за этого с несколькими друзьями. До недавнего времени мало кто знал истинную причину такой неприязни к кошкам, а потому отношение к этому у друзей было скорее шуточным.


Ещё в детстве, почти сразу после смерти отца, Сеня яростно гнал со двора всех котов, которых только встречал. В то время он и сам не понимал, по какой причине он это делает. В мыслях было только одно – кто-то из них сделал что-то плохое, обманул, предал, испортил жизнь… Сенькин мозг крепко-накрепко связал всё плохое с кошками, а особенно с котятами, и, возможно, незнание истинной причины только усиливало эту уверенность. И с каждым неприятным случаем, с каждой болью и болезнью эта ассоциация крепла.


В памяти Сени тот вечер не был особенно примечательным. Он не смог покормить котёнка – подумаешь. Вот только слёзы и ужас в глаза матери, рука, вывалившаяся из подъезда и общая обстановка чётко давали понять, что что-то не так. Само собой, повзрослев, Сеня в подробностях воссоздал события того дня. Иногда он удивлялся, как такое вообще возможно: помнить и точно знать, что в тот вечер отец умер под дверью, помнить его тело, лежащее на пыльном полу, неестественно широко открытый рот и руку, которой он изо всех оставшихся сил пытался постучать в дверь, но при этом сомневаться – а точно ли папа умер? Иногда ему даже казалось, что он словно помнит части какой-то другой жизни, в которой с отцом всё хорошо. Слегка постаревший, он точно как в детстве везёт Сеню в машине, только уже не в детский сад, а в школу. Дарит подарки на день рождения, ругает за первую в жизни пьянку… а ещё приносит домой картонную коробку, заглянув в которую, Сеня видит крошечного дрожащего котёнка и с ужасом убегает в свою комнату.


И если про отца все прекрасно знали и всё точно было известно, то появление в воспоминаниях Николая было действительно странным. Такого человека не было в соцсетях, на фотографиях, выложенных в группе университета, а последнее воспоминание, всплывающее в памяти Сени, датировалось не далее, чем прошлой неделей. И если бы Николай действительно существовал и по каким-то причинам умер, то это бы явно бурно обсуждалось. Впрочем, Сеня твёрдо решил пока не паниковать. Ну мало ли, так вышло, что человек не любит соцсети, отказывается фотографироваться, а теперь просто переехал в другой город. Нужно всего лишь спросить у кого-нибудь... но страшно.


Уже третий день Сеня не может сосредоточиться на учёбе. Пары проходят одинаково – он, погружённый глубоко в свои мысли, смотрит на дверь и надеется, что сейчас выйдет в коридор и увидит Николая. Высокого парня с длинными и будто специально растрёпанными волосами в своей традиционной красной футболке с обязательной нашивкой любимой футбольной команды. Именно эта деталь вынудила Сеню выделить из толпы Николая. Заставила запомнить и обращать внимание, иногда прислушиваться к его громким спорам с другими любителями футбола… а потом встретить его в одной из групп, посвящённых их общей любой команде. Как можно проигнорировать такую встречу и не перекинуться парой слов в комментариях?


Сеня сидел в буфете, рвал на кусочки традиционную обеденную пиццу и мысленно ругал себя за совершенно ненужный поступок. Аппетит уже третий день не возвращался, а урчание в животе было скорее мучительным наказанием за сближение с Николаем.


— Чувак, ты давай, в себя приходи, - Паша ткнул Сеню в плечо. – Хочешь, я пойду узнаю?


— Подожди, - отвлёкся от мыслей Сеня. – Хочу посмотреть, что дальше будет. Может, больше ничего и не случится. А если так, то зачем мне знать правду? Меньше знаешь, как говорится…

— Да бля, а если Николай и правда был недавно? Может, ты криво скопировал список перед распечаткой? Да мало ли что, блин…


— Думаешь, у меня один файлик дневника? У меня списки за каждый день отдельно хранятся. Я, блин, все просмотрел. Все, прикинь. А соцсети? А фотки в группе?


— Ну может родители этим занялись и всё подчистили.


— Может, - Сеня с небольшим отвращением засунул в рот кусочек пиццы.


— Блин, чувак. Ну давай спрошу пойду. Вдруг там всё нормально, а ты зря нервы портишь?


— Не, не надо, - Сеня швырнул на стол оставшуюся в руках пиццу. – Да какого хрена, они меня преследуют, что ли?


Паша не сразу понял, о чём говорит его друг. Лишь проследив за его злобным взглядом, он заметил кошку, внимательно осматривающую буфет через окно.


— Слушай, езжай в Москву, - сочувственно поджал губы Паша. – Если надо, в больнице полежи, тут ничего такого ведь...


Но его друг лишь недовольно отвернулся и устремился к выходу. Сеня летел сквозь толпы прохожих, не боясь снести кого-нибудь или врезаться в какое-нибудь препятствие. «Почему я просто не могу не обращать на это внимания» - думал он и всё больше себя ненавидел. Подумаешь, какой-то там пацан из соседней группы, был он или нет – какая разница? Что принципиально изменилось? Где-то поблизости прозвучал голос, заставивший Сеню вздрогнуть. Куратор той самой группы грозно кого-то отчитывал, срываясь на крики. Сеня ускорил шаг, боясь поддаться нестерпимому желанию задать ему вопрос, который скорее всего подтвердит все опасения…


Сеня распахнул входную дверь и грубо выругался. Кошка, заглядывающая в буфет, сидела у входа и внимательно смотрела на парня. Истерически усмехнувшись, он перепрыгнул животное и, не оборачиваясь, направился в сторону дома.


Осеннее солнце явно не жалело последние силы и заставляло морщиться от жары. Горячие лучи прожигали шею, а обычная для этого времени летающая паутина так и старалась попасть в лицо. Недовольные прохожие, надевшие утром лёгкие куртки, несли их в руках вместе с сумками, пакетами и прочим грузом. И только кошки то тут, то там с удовольствием валялись на солнышке и, слегка прищурив глаза, не отрывали взгляд от Сени.


Парень уже не знал, в какую сторону смотреть – казалось, что либо мир специально настроился против него, либо это его психика превращает приятные осенние дни в нечто пугающее и отвратительное. И весь путь до дома Сеня не мог решить, какой же из этих вариантов лучше.


— Сеня, послушай, тут к тебе ломился кто-то, - слегка приоткрылась соседняя дверь, как только Сеня вставил ключ в замок.


— Когда? – испуганно спросил Сеня.


— В одиннадцать. Я думала, дверь не выдержит.


— Что, прямо выбивали? – ещё больше забеспокоился Сеня.


— Не знаю, но крепко так долбили, у меня даже стены дрожали.


— Ну… а вы не видели, кто это был?


— Вот, я сфотографировала, - из-за двери высунулась рука с распечатанной фотографией.


— А как вы… - Сеня явно не ожидал такого.


Едва взглянув на фотографию, он снова грубо выругался – со снимка на него будто даже с презрением смотрела кошка.


— Вы издеваетесь? – прикрикнул Сеня на соседку.


— Почему? – искренне удивилась та. – Вот этот к тебе и ломился, я подождала, пока он из подъезда выйдет и через окно сфотографировала, меня внук научил.


— А вы точно ту фотографию мне дали?


Соседка наконец вышла в подъезд, вытащила из кармана очки и внимательно посмотрела на фотографию.


— Ну да, вот же, смотри, - указала она пальцем куда-то в область кошачьего носа.


— Вы шутите или как? – злобно рявкнул Сеня и швырнул фотографию на пол.


— Что такое, Сеня? Ты его знаешь? Что он тебе сделал? – безуспешно атаковала вопросами соседка, пока Сеня открывал дверь и заходил домой.


За порогом должно было быть безопасно. Сеня упёрся спиной в стену, расслабился и облегчённо выдохнул, искренне веря, что здесь его ничто не достанет, кроме собственных мыслей. Он ни капли не сомневался, что все сегодняшние события – всего лишь совпадение. Кошки просто вылезли из своих укрытий чтобы последний раз в году погреться на солнышке, в дверь ломился какой-нибудь алкаш, перепутавший квартиры, подъезды или вообще дома, соседка – уже слишком старая, её адекватность вообще под вопросом, а Николай… ну, Николай – это единственная настоящая проблема, единственная настоящая опасность, от которой не спрячешься и за тысячей дверей.


Ещё один глубокий вдох – нужно возвращаться к жизни. Заказать поесть, включить интересный сериал, расслабиться и просто принять Николая как действительно умершего человека. А даже если нет – какая разница? Сеня всё ещё адекватно мыслит, не сходит с ума и уж точно не подвержен реальной опасности из-за этой иллюзии.


Пицца, на этот раз большая и жирная, заказана. Сериал выбран, монитор уже повёрнут в сторону кровати, а курьер никак не может найти нужный дом. Сеня наконец отвлёкся от негативных размышлений и теперь раздражённо пытается объяснить, как добраться до нужного адреса. Одна попытка, вторая… Даже не верится – ну как можно заблудиться в трёх домиках?

Сеня решает выйти на улицу – легче, наверное, самому отыскать курьера. Едва он открывает дверь, соседская кошка испуганно отпрыгивает от порога и скрывается на нижнем этаже.


— Ссссссука, - прошипел Сеня. – Понаберут котов и нихера не следят.


Выход из подъезда был уже более осторожным. Сеня слегка приоткрыл дверь и выглянул на улицу – уж здесь точно будет сложно не встретить надоедливых животных. В подтверждение опасений один из знакомых уличных котов медленно повернул голову и, кажется, издевательски посмотрел на Сеню.


— Брысь! – прикрикнул Сеня и замахнулся ногой.


Кот лениво встал и теперь уже точно издевательски медленно скрылся за углом.


— Прикалываются, что ли, - пробубнил Сеня и отправился на поиски курьера.


Сеня никак не мог решить – действительно ли котов стало гораздо больше, или это его тревога и зацикленность заставляют обращать внимание на каждый метр земли? Может, действительно стоит поехать в Москву, пусть и без какой-либо надежды? И пусть даже это не поможет, Сене просто будет спокойнее от того, что он перепробовал всё, что возможно.


Ни капли не стесняясь, Сеня матерился вслух, ожидая курьера, который пообещал вот-вот подойти к главному ориентиру – магазину. У его дверей добрые люди оставили огромную тарелку с едой, у которой расслабленно валялись сразу несколько объевшихся котов. Как по приказу, они повернули головы со слегка приоткрытыми глазами и уставились на Сеню.


— Не, ну это уже бред какой-то, - нарочно громко возмутился Сеня, словно желая, чтобы побольше людей были в курсе.


От дальнейшей ругани его спас курьер, действительно быстро выбежавший из-за угла. Сеня, стараясь не срываться, забрал пиццу и ещё более аккуратно направился домой. Останавливаясь у каждого угла, куста и машины, он нырнул в подъезд и прислушался. Здесь, в замкнутом пространстве, было опаснее всего – если вдруг из-за поворота выскочит кот, бежать будет некуда.


С верхних этажей донеслось жалобное мяуканье – всё тот же соседский кот пытался попасть домой. Как можно громче ругая безответственных хозяев, Сеня поднялся на свой этаж, уже дрожащей от напряжения рукой открыл дверь и наконец снова почувствовал безопасность.

Пицца, хоть и была вкусной, всё равно упорно не лезла в желудок. Сериал совершенно не интересовал, а тревога снежным комом наматывала на себя нервы, угрожая вот-вот упасть с обрыва, разбиться и окончательно свести с ума. Как раз для таких случаев у Сеня всегда рядом были, как он их сам называл, волшебные таблеточки, уже давно выписанные и редко используемые.


Всего одна штука, и мысли о котах превратились в забавные приключения, а голоса актёров сериала, смешавшись с музыкой, превратились в самую мощную в мире колыбельную. Сеня довольно часто засыпал днём, не подготовив дневник. И обычно это не приводило ни к чему плохому – он просто наспех копировал список и ставил галочки. Ведь если что-то действительно произошло, пока он спал, то об этом обязательно скоро станет известно.


В этот же раз Сеня сомневался в правильности таких действий. События последних дней, а особенно сегодняшнего, были настолько странными и тревожными, что ожидать от любого пробуждения можно было чего угодно. От исправления ситуации, о чём и мечтал Сеня, до полного сумасшествия. Впрочем, все эти сомнения быстро уничтожались действием волшебных таблеток.


Сеня проснулся вечером. На улице уже включили фонари, а из открытого окна в квартиру нагло забралась неприятная прохлада. Телефон не заставил себя долго ждать – экран вспыхнул и отобразил имя лучшего друга. Паша совершил уже не одну попытку дозвониться и сдаваться не собирался. Что ж, живой – это уже хорошо.


— Алло, - с трудом выговорил сонный Сеня.


— Чувак, ну ты издеваешься, что ли? – снова накинулся на друга обиженный Паша.


— Чего? Почему? – мигом взбодрился Сеня и посмотрел на часы.


— На время-то посмотри!


— Ну девять, и что?


— Девять семнадцать, - уточнил Паша. – А мы договорились в девять встретиться. Щас-то почему опаздываешь?


— Когда мы договаривались? – Сеня свернул звонок и начал быстро просматривать сообщения в мессенджерах и соцсетях.


— Ну да, ну да, пошёл я нахер, - ещё больше обиделся Паша.


— Да щас приду, не ори, - успокоил друга Сеня. – Ты где?


— Возле магазина уже.


— Какого?


— Не, ну ты точно издеваешься.


— Ладно, всё, выхожу, - заверил Пашу Сеня. – Я позвоню, если что.


Жара сменилась настолько неприятной прохладой, что Сеня, выйдя из подъезда, пожалел, что не захватил куртку. Он хотел было вернуться, но мелодия звонка чётко дала понять – терпение Паши заканчивается, а потому лучше сначала сбегать до магазина, и уже потом предложить прогуляться за тёплой одеждой.


Паша встретил друга с крайне недовольным лицом.


— Ты хоть ссылки посмотрел? – укоризненно посмотрел он, ожидая отрицательный ответ.


— Какие? – нахмурился Сеня.


— Понятно, - махнул рукой Паша. – Короче, есть одна теория о том, что с тобой творится. Она немножко фантастическая, но в принципе возможная. Ну, в теории…


— Фантастическая, но возможная?


— Ну блин, есть такая теория мультивселенной. Слышал же про кота Шрёдингера, да?


— Ну слышал, да, - задумчиво ответил Сеня, пытаясь вспомнить хоть что-то.


— Короче, типа есть коробка, в ней кот и какая-нибудь автоматически срабатываемая убивалка с шансом 50 на 50. Вот мы закрываем там кота и ждём. Убивалка либо сработала, либо нет, и мы этого не знаем, пока не откроем коробку. Собственно, пока мы не открыли коробку, для нас кот одновременно жив и мёртв, это назвается «суперпозиция».


— Ну и?


— Ну и согласно этой теории, и то, и другое точно произошло, просто мы, наблюдатели, остались только в одной версии реальности, в одной вселенной. И получается, что, в принципе, произошло или произойдёт вообще всё возможное.


— И я – это кот или что?


— Ну какой ты, блять, кот, - закатил глаза Паша, - ты такой же наблюдатель, просто каким-то образом ты можешь менять вселенные во время сна.


— Ага, – кивнул Сеня. – Ну круто, что я могу сказать.


— Да блин, чувак, ну прикинь, если правда так, - восторженно сказал Паша. – Если ты как бы наблюдатель за всей вселенной, и во время твоего сна всё вокруг находится в суперпозиции… а потом ты просыпаешься и…


— И что?


— Да хуй знает, – поджал губы Паша. – Может, ты во сне по вселенным прыгаешь. Вот и получается, что ты помнишь смерти людей, а они живы. Ну, типа они и на самом деле умерли, но в других вселенных.


— Но тогда бы я помнил и знал все подробности, - возразил Сеня. – Точно бы знал, кто, как и когда умер, а не вот это, как у меня.


— А как у тебя?


— Сто раз ведь уже рассказывал, - разозлился Сеня. – Просто у меня есть уверенность, что человек уже умер. Ну, вроде как точно был такой, о нём есть воспоминания, но при этом чётко знаю, что он уже умер. Когда-то. А когда и как – хрен его знает.


— Чувак, я даже не могу себе представить такое, - грустно посмотрел Паша на друга.


— Ну вот смотри, - Сеня почесал голову, - попробую привести пример. Вот есть какой-то актёр, которого я раньше часто видел, а потом он вдруг пропал, и я был уверен, что он умер. А потом смотрю – нет, живой, просто сниматься перестал. Бывало у тебя такое?


— Ну типа того, наверное, - с сомнением ответил Паша.


— Ну вот это то же самое, только в разы сильнее, и вместо запомнившихся ролей – реальные воспоминания.


— Понятно, - Паша грустно кивнул, а через пару секунд спохватился: - А ничего, что я тут это… про котов говорю?


— А что такого? – удивился Сеня. – Мне они просто неприятны, я их даже не боюсь. Или ты думаешь, что какие-нибудь арахнофобы не могут даже слышать слово «паук»?


— Да фиг знает, чувак. Ты ведь явно не какой-нибудь арахнофоб, у тебя всё гораздо интереснее.


— Нахуй, нахуй такой интерес, - злобно пробубнил Сеня. – Я вот пока сюда шёл, сомневался – а не покойник ли мне только что звонил и встречу назначал. То есть, я как бы понимаю, что вот ты разговариваешь, позвонил, живой, но… я не помню, чтобы мы договаривались встречаться, и потому сомнения не уходили. А ещё я дневник не заполнил, понимаешь? Сплошной, блин, стресс.


— Ну проверил бы переписку, если сомневался, - попытался помочь Паша.


— Так я и проверил, нет там ничего.


— Как нет? – Паша схватил телефон. – Я же…


Паша резко замолчал и уставился в экран. Слегка задрожавшей рукой он что-то листал и всё больше хмурился, не веря своим глазам.


— Стебёшься, да? – наконец оторвал он взгляд от телефона. – Удалил переписку, что ли?


— Да не удалял я ничего, я ж говорю, не договаривались мы.


— Блин, чувак, мне насрать, что ты забыл, проспал или что угодно вообще, просто не надо щас так шутить…


— Да кто хоть шутит? – возмутился Сеня. – Ничего я не удалял! Если не веришь, то я не знаю, напиши, что ли, в техподдержку и спроси, была ли какая-то переписка вообще.


— Ну тогда вообще жесть какая-то получается, - Паша с восхищением посмотрел на друга. – Это не ты по вселенным прыгаешь, это вселенные прыгают за тобой…


— Или ты просто перепутал диалоги, - усмехнулся Сеня.


— Ну нет, я не совсем дебил, - обиженно ответил Паша, но на всякий случай проверил сообщения. – Вот, смотри…


Сеня молча смотрел на экран, но взгляд его проходил сквозь телефон и исчезал где-то в бесконечности. Ему уже было понятно – что-то явно происходит, и это точно что-то далеко не нормальное. И если это не плод нарушений работы мозга, не галлюцинации, не шизофрения, то прямо сейчас он становится не только свидетелем, но и участником чего-то фантастического, что обязательно изменит представление о мире.


Где-то глубоко внутри вспыхнула мысль и стремительно воспламеняла всё вокруг себя – а почему нет? Почему все эти проблемы, ограничения, дневники, сомнения… почему всё это должно быть просто так? И если есть возможность сделать из этого что-то глобальное, видимое для всех, то какие могут быть причины сдерживаться и пытаться всё исправить?

Друзья молча прогуливались по прохладной улице, освещаемой таким же холодным светом фонарей и проезжающих автомобилей. Но Сене было тепло, его согревали мысли о возможном будущем величии. Всего-то нужно научиться управлять этой необычной силой – может, с помощью осознанных сновидений?


ПРОДОЛЖЕНИЕ И КОНЦОВКА В КОММЕНТАРИЯХ

Показать полностью
88

Цепи 2

Цепи

5

Я просыпаюсь от ее всхлипыванья. Перед правым глазом расплывается темное пятно. Голову сжимает обручем боли. Мне нужны обезболивающие. Я понимаю, что при такой боли вряд ли смогу сосредоточиться на черве и поймать его в ловушку.

Однако попытаться стоит. Я одеваюсь и выхожу из спальни.

Девушка сидит на полу возле дивана. Лицо ее покрыто черной паутиной слез. Увидев меня, она отворачивается и смотрит в стену. Ее дыхание неровное, прерывистое.

– Я схожу на улицу, и потом сядем завтракать, – говорю спокойным голосом.

Запах тухлого мяса бьет по носу, как только я оказываюсь в кухне. Я смотрю на почерневшее лицо отца.

Поднять тушу оказывается не самой простой задачей. Все-таки мне не двадцать и даже не восемнадцать. Можно было бы попробовать вынести его на пару с братом, но, во-первых, боюсь, что он что-нибудь учудит; во-вторых, он и сам не в лучшей форме в последнее время; и, наконец, в-третьих, я не хочу, чтобы он видел девушку.

В итоге волоку тело сам. От давления из раны в горле отца льется сукровица. Несколько капель тонкой нитью льются по моим рукам. Запах становится невыносимым. В коридоре бросаю его на пол и выбегаю на улицу. Изо рта фонтаном вырывается не меньше литра бурой жидкости, сдобренной вязкими коричневыми комочками.

Возвращаюсь в дом, шатаясь. В горле саднит. Я ослаб. Червь вновь вцепился в излюбленное место и высасывает жизненные соки. Теперь его оттуда ничем не выманишь. Придется ждать обеденного сна.

Хватаю тряпку и начинаю тщательно размачивать желе под стулом отца. Оно давно засохло и теперь крошится под моим напором. Начинает вонять то ли йодом, то ли бинтами.

Провозился с пятном добрых полчаса и сижу на стуле.

Мне не дает покоя боль в голове. Она с каждым днем все хуже. Смотрю в зеркало на стене и понимаю, что один глаз практически вылез из орбиты – верхнее веко не видно, придавленное глазом. Из-за этого похожу на какого-то психопата из дешевого фильма ужасов. Не хочу показываться в таком виде в зале, поэтому остаюсь сидеть за столом. Обойдемся без завтрака.

Меня будит ее голос. Я раздраженно смотрю на часы и понимаю, что не проспал и часа. Выхожу в зал.

Она говорит, что ей очень жаль, что она разбудила меня. Она говорит, что ей нужно в туалет.

– Я ведь поставил ведро рядом с диваном, – говорю.

Она говорит, что не может делать это в ведро.

Я подхожу ближе и вижу, что она уже мочилась внутрь. Вопросительно смотрю на нее.

Она говорит, что не может сходить по большому в ведро. Она говорит, что у нее ужасно болит живот, но в ведро она этого делать не может и не хочет.

– Слушай, – говорю. – Я не стану выводить тебя на улицу. Тебе нечего стесняться. Я все понимаю. Я вообще не вижу причин стесняться этого. Все люди ходят в туалет.

Она говорит, что предпочитает все-таки уединение. Она говорит, что не сможет этого сделать, если даже захочет.

– Давай сделаем так, – говорю. – Я выйду на улицу на пятнадцать минут, а ты в это время. Ну ты понимаешь ведь?

Она пожимает плечами и начинает плакать.

Она говорит, что хочет домой. Она говорит, что хочет увидеть маму. Она обещает, что никогда никому не расскажет, где была, если я ее отпущу.

Я ничего не отвечаю. Подхожу к ведру и ногой пододвигаю к ней ближе. Иду на улицу. Она останавливает меня у двери. Она с трудом выдавливает из себя слова.

Она говорит, что я могу сделать с ней все, что захочу. Она говорит, что согласна на все. Она просит за это отпустить ее.

– Я не знаю, за кого ты меня принимаешь, – я подхожу к ней. – Ты оказалась тут совершенно случайно! – я перехожу на крик. – Ты сама виновата. Если бы ты не пялилась в окно там во дворе, то ничего этого бы не было!

Она кричит в ответ, что ничего не видела и не смотрела в окно.

– Придется потерпеть, – говорю уже более спокойно. – Я что-нибудь придумаю. Мне нужно придумать, что сделать с братом.

Она спрашивает, что с братом и где он.

– Он сейчас в соседней комнате, – указываю на запертую дверь.

Она спрашивает, что с ним.

– С ним все в порядке. Если ты будешь нормально вести себя, то мы можем провести вечер втроем. Можем поиграть в карты. Ты любишь карты?

Она кивает.

– Хочешь, мы поиграем сегодня втроем в карты?

Она кивает.

– Хорошо, – говорю. – Только ты должна вести себя хорошо. Я не собираюсь поощрять выпадки – ни твои, ни его, – я указываю на дверь, за которой находится брат. – И еще. Не разговаривай с ним. Понятно?

Она кивает.

– А теперь сходи в туалет, – я пододвигаю ведро еще ближе. Жидкость в нем бьется о стенки. Мне на ногу попадает теплая капля. – Пятнадцать минут.

Эта чертова капля мочи вывела меня из себя. Я до сих пор чувствую ее тепло на лодыжке. Что на меня нашло? Почему она так на меня действует? Что я пытался сказать ей? Я никогда не использовал такие слова, как „поощрять“ в живом диалоге. И уж тем более не выдумывал слов типа „выпадки“.

Все дело в ее чертовом предложении. Я ни о чем другом и думать не могу. Как же хочется принять его. Ну кто узнает? Один раз и все. Я, конечно, не выпущу ее сразу, но, может, тогда смогу привести мысли в порядок.

Я окончательно убеждаюсь, что червь питается эмоциями. Он стал больше в два раза.

Я становлюсь на колени и опускаю голову в снег. Пытаюсь сосредоточиться и вытеснить боль из головы. Ничего не получается: червь крепко вцепился зубами и не двигается с места. От холода в глазу снова темнеет.

Мне становится страшно. Впервые за последние недели мне по-настоящему страшно за жизнь. Я понимаю, что лишь усугубляю положение, придавая ему такое значение, но ничего не могу поделать. Червь растет, а я кормлю его практически добровольно. Не могу думать ни о чем, кроме девушки. Сердце бешено колотится. Голову сжимает со всех сторон. Дыхание становится сбивчивым, частым и громким, как у заядлого курильщика.

Если мыслить, как посторонний человек – я довольно часто прибегаю к подобным методам, чтобы анализ получался непредвзятым – то все можно объяснить очень и очень прозаично, одним словом. Гормоны. Всему виной гормоны. Они выбивают меня из колеи, заставляют терять контроль над собой. Тело меняется.

Кто-то скажет, что это пубертатный период, но ведь все было в порядке, пока тут не появилась она.

Как же это сложно! Не хватает слов.

Как там было в Евангелии? „Вначале было слово“. Черта с два! Если бог и существует на свете, то он точно не умеет говорить. А если и умеет, то уж точно не пользуется этой возможностью. Он наблюдает за своими творениями из своих небесных чертог и тихонько посмеивается в свою божественную бороду, вспоминая день, когда наделил строителей великой башни этим „даром“. Вавилонское проклятие было ниспослано демиургом, чтобы все запутать, а не помочь. Слово, то, что подняло человека на вершину эволюции, теперь оставляет его в самом ее хвосте. Слово – самое худшее, что можно применить для передачи большого объема информации.

А объем информации в моей голове, образовавшийся в результате взрыва гормонов, равен в данный момент бесконечности. Самого богатого языка не хватит, чтобы хотя бы примерно описать, что я сейчас чувствую; описать все переплетения вопросов, желаний, ощущений.

Я вытаскиваю голову из снега и беззвучно смеюсь. Плечи трясутся, и от этого боль в голове становится невыносимой. Такой же невыносимой, как и желание рассмеяться в голос.

Смеюсь от безысходности и тоски.

Она никогда не посмотрит на меня. Она никогда не посмотрит на такого как я. И дело тут вовсе не в том, что я держу ее в плену. Ей нравятся тупые имбецилы вроде моего брата. Он умеет драться; он умеет быть смешным в нужный момент; у него прекрасная внешность; он в прекрасной форме; на физкультуре, если он того захочет, у него будут лучшие результаты. То, что он оставался на второй год в начальной школе , мало кого интересует. Самое главное – он обладает всеми качествами настоящего самца.

А девушки вроде нее – яркий пример, доказательство эволюции. Ее выбор – хорошо сложенный самец, с симметричным лицом, чувством юмора, способный защитить и прокормить ее и потомство, которое в свою очередь и само должно перенять черты отца и матери. Ей плевать на то, что брат не прочел ни одной книги добровольно; что он в прямом смысле тупой; что он совершенно ничем не интересуется; что он глубоко убежден в том, что поручик Ржевский и Наташа Ростова – герои одного произведения.

А самое главное – весь мир поддерживает и ее, и его. Отец бил меня за то, что я слишком много читаю и не выхожу на улицу. Он всегда любил старшего сына и с презрением относился ко мне. Брат, конечно, не виноват в этом, но в последние месяцы и он стал невыносим. И дня не происходило без издевательств. Особенно запомнились дни, в которые отец ставил вторую стопку рядом и звал брата.

Во мне нет зависти. Я не завидую тупым. Мой путь – это то, что я избрал. С ударением на „я“. Оба они получили по заслугам.

Меня берет тоска от предчувствия. Скоро меня не станет. Эта головная боль – прямое подтверждение. Не нужно быть врачом, чтобы понять это. К врачам обращаться поздно. Когда я жаловался на головную боль отцу, он давал мне подзатыльник и велел не ныть. Теперь ныть уже поздно, я знаю.

Это не зависть. Это осознание несправедливости мира. Меня не станет через месяц-два, а они продолжат жить. Не просто продолжат, а будут откровенно рады моей смерти. Не смотря ни на что, я брата люблю и отпущу его, как только он поймет, что случилось. Но насколько коротка окажется его память? Да, сейчас он плачет и просит за все прощения, но дай ему шанс, он вгонит нож мне между лопаток.

И она сделает так же.

А я не хочу подыхать. По крайней мере, сейчас. В мире так много вещей, о которых мне хотелось бы узнать, прежде чем и мое лицо почернеет, как и лицо ублюдка отца.

До меня доносятся голоса. Подхожу ближе к дому и прислушиваюсь. Голоса идут изнутри. Они приглушены стеклом, но тем не менее слышны. Чему тут удивляться, если расстояние между ней и братом исчисляется не только метрами, но и дверьми и стенами?

Сжимаю кулаки и устремляюсь в дом.

Она сидит, как ни в чем не бывало, и обнимает колени. Я стараюсь дать понять ей всем своим видом, что все слышал. Она отрывает подбородок от колен и смотрит испуганно.

Она спрашивает, что случилось.

Я ничего не отвечаю ей и иду прямо к брату.

Брат не реагирует на мое приближение. Он лежит на спине с закрытыми глазами. В моих руках палка. Я с размаху опускаю ее вес на его живот и хватаю его за волосы.

– Что случилось? – орет он и пытается защититься синими руками.

– Не разговаривать! Я сказал: не разговаривать! – я сопровождаю лекцию ударами по голове.

В пылу ломаю на многострадальной перевязанной руке еще один палец. Брат вскрикивает, но затем замолкает. Он ложиться набок и начинает рыдать. На меня его поведение выливается ведром холодной воды. Я соображаю, что наделал. Мне становится невыносимо стыдно. Я сажусь на кровать и откидываю палку в сторону. Притягиваю его к себе. Пытаюсь успокоить.

– Прости меня, – шепчу и глажу его по голове. – Прости. У меня просто как забрало закрыло. Я буду держать себя в руках.

Я отрываю полоску материи от простыни и туго перевязываю сломанный палец.

– Не говори с ней, пока меня нет дома. Хорошо? Даже если она будет кричать тебе оттуда. Хорошо?

Он кивает в ответ на каждый мой вопрос. Я оставляю его одного и выхожу к ней.

– Ты знаешь, что такое „мальчик для битья“? – спрашиваю.

Она говорит, что что-то такое где-то слышала, но не уверена.

– В средние века к принцам приставляли пажей. Мальчиков для наказания. Почти всегда они становились лучшими друзьями с принцем из-за того, что больше ровесников к царским особам практически не допускали. Так вот… Если принц шкодил, то били как раз этих мальчиков, потому что царских особ бить строго запрещалось. Ты понимаешь, к чему я?

Она говорит, что не совсем.

– Если ты будешь разговаривать с ним в тайне от меня, то я буду его бить. Я не хочу избивать тебя. Ты ничего плохого мне не сделала. А он сделал. И он будет страдать каждый раз за вас двоих! – мне самому становится тошно от своих слов, но я действительно не могу поднять на нее руку.

Она говорит, что ничего не делала, и не знает, почему я так взъелся.

– Держишь меня за дурака? Смотри не прогадай. Когда-нибудь ты лишишься своих привилегий.

Она клянется в том, что ни с кем не говорила.

Я стискиваю зубы и иду на кухню. Презираю себя за малодушие. Какой к чертовой матери мальчик для битья? С чего ей такие льготы? Не становлюсь ли я поверхностным? Что тогда отличает меня от всего этого стада?

Бью себя раскрытой ладонью по лицу.

Еще раз…

Еще…

Еще…

Еще…

Открываю выдвижную полку в шкафу и хватаю скалку.

Я не верю в бога. Но я знаю, что средневековые монахи отлично знали, как выбить дурь из головы.

Десять ударов отмечают десять темных островов на карте тела. Каждый мой вскрик, коими сопровождается самоистязание, вызывает бурю эмоций в зале. Девушка рыдает. Да и черт с ней. Я не позволю чувствам овладеть разумом.

Нужно успокоиться.

Чтение – вот, что мне всегда помогало.

6

Покупаю в магазине свечи. Лишняя трата денег, но девушка вела себя тихо, как и обещала. А спать по двенадцать часов в день она, конечно, не может.

От тела отца мне так и не удалось избавиться. Нужно ждать весны. Земля промерзла так, что нельзя выкопать яму, не разбудив всех соседей. Пришлось закидать его снегом. Надеюсь, что солнце не сыграет со мной злую шутку.

Продавщица пялится на меня с таким лицом, словно я в чем-то подозревает. Хочется сказать ей что-нибудь ядовитое, но боюсь, что запомнит меня. Даю ей деньги, потупив взгляд. Дожился.

7

Она спрашивает, когда сможет увидеть брата.

– Он не может нормально ходить, – отвечаю. – Он не хочет, чтобы ты видела его таким.

Она говорит, что ей необходимо общение. Она говорит, что сойдет с ума, если будет сидеть тут целыми днями. Она говорит, что тишина ее пугает.

– Если ты будешь вести себя хорошо, то завтра вечером сможешь его увидеть.

Она спрашивает, не обманываю ли я ее.

Я и сам не уверен. Ловлю себя на мысли о том, что мне совсем не хочется, чтобы они встретились. До темноты в глазах кусаю щеку с внутренней стороны. Железный вкус во рту заставляет меня отвлечься.

Она спрашивает, все ли со мной в порядке.

– Все нормально, – отвечаю. Пытаюсь улыбнуться.

Она показывает пальцем на меня и говорит, что у меня кровь во рту.

Я иду к умывальнику на кухне. Из-за зеркальной глади на меня смотрит худощавый подросток с разными по размеру глазами, взъерошенными волосами и слоем бурой крови на зубах. Теперь мой ацтекский нос кажется особенно уродливым. Мы живем, к сожалению, не среди индейцев, где папаши королевских кровей деформировали носы сыновей лишь из-за того, что считали орла царской птицей и хотели, чтобы чада их походили на священное животное. Мой папаша деформировал мой нос просто так, в пьяном угаре. Неудивительно, что она испугалась. Сплевываю красную лужу на белое покрытие мойки.

– Я передумал, – говорю. – Давай поиграем в карты. Я приведу брата.

Она говорит, что очень хочет этого.

Вижу по глазам, что она обманывает.

– Не надо так, – выдавливаю. – Не обманывай меня.

Она говорит, что не собиралась меня обманывать.

– Я знаю, что ты думаешь обо мне. Я не хочу, чтобы вы с братом шептались за моей спиной. Это понятно?

Она говорит, что ей все понятно. Она говорит, что не собиралась меня обманывать.

– Это в ваших же интересах.

Она говорит, что благодарна мне.

8

Брат снова притворяется. Не понимаю, что смешного видит он в том, чтобы делать лицо черным и лежать с выпяченным языком. Я хлопаю несколько раз ему по щекам. Не сильно. Просто, чтобы понял, насколько не уместны его шуточки в данный момент.

– Что случилось? – он садится в кровати.

– Ничего, – отвечаю. – Пойдем в зал? Она хочет видеть тебя.

– Что? Нет, я… Я не могу сейчас, – в его глазах испуг и растерянность.

– И чем это ты занят?

– Я… Но я… Я не могу в таком виде.

– Ничего страшного. Нормальный вид.

– Я не могу ходить. Мои ноги затекли. Я не могу ими двигать.

Я хмурюсь. Вместо того, чтобы лежать целый день, он мог бы немного размяться. Для этого длины цепей хватит. Ничего не говорю в слух. Достаю ключ из кармана и отстегиваю браслеты поочередно – сначала на ногах, затем на руках.

Помогаю ему встать с кровати. Почти дружески хлопаю ему по груди ладонью.

– Все будет нормально.

– А… Мо… А можно мне сесть рядом с ней? – я отчетливо слышу его улыбку.

– Конечно, можно.

На какое-то мгновение я чувствую, что мы – снова братья.

9

Когда мы выходим, ее лицо сначала искажает гримаса отвращения и ужаса. Она пытается зареветь дурниной, завопить и заблевать мне весь зал. В итоге самый низменный инстинкт берет верх. На пол и ее грудь бурым потоком выливается рвота. Вместе с тем джинсы ее становятся темнее между ног. Она теряет сознание.

Я ничего не понимаю. Смотрю на брата. Лицо этого придурка снова черное.

– Какого хрена ты делаешь? – свободную руку сжимаю в кулак и бью брату в скулу. – Ты напугал ее!

Бросаю его на пол. Брат вскрикивает от внезапной боли. Будет ему наукой. Подхожу к девушке. Осторожно подымаю ее. Она дышит. Не захлебнулась блевотой. Осторожно бью ее пальцами по подбородку.

Она открывает глаза. Она вновь готова закричать. Едва успеваю закрыть ей рот ладонью. Она с животным ужасом смотрит глазами-блюдцами на брата.

– С ним все нормально, – говорю. – Он просто не ходил долго. У него мышцы и сухожилья атрофировались.

Ее снова рвет.

Вообще-то мне чужд сарказм, но я с трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать, что брат и вправду выглядит паршиво.

10

Все выясняется пятью минутами позже.

11

Не хочу об этом.

12

Боюсь.

13

Я сошел с ума. Я… Я – психопат. Червь. Сожрал. Мой. Рассудок. Ха-ха-ха! Червь съел мой мозг.

Но мысли…

Если сожрал, то…

Не могу больше.

14

Теперь многое стало на свои места.

Я вытаскиваю тело брата из зала.

Возвращаюсь.

Пробую успокоить ее. Она молчит. Не сказала ни слова с тех пор, как увидела брата.

Ее можно понять.

Голова раскалывается. Я чувствую, как червь впился в глазное яблоко. Перед глазом образовывается черное пятно. Я бью по правой скуле кулаком. Кричу. Мне больно.

Вместе со мной кричит она. У нее истерика.

Я встаю и подхожу к ней.

Она просит не подходить к ней близко. Она просит отпустить ее домой. Она говорит, что дома ее ждет мама. Она говорит, что не хочет умирать.

– Я не собираюсь убивать тебя, – говорю. Мне становится страшно, когда я понимаю, за кого она меня принимает.

Она говорит, что я могу делать с ней все, что хочу. Она говорит, что никому и никогда не расскажет, где была все это время.

Мне страшно. Что со мной происходит? Я, наконец, получаю то, чего был лишен всю жизнь – весь спектр чувств от страха и ненависти до невыносимой боли утраты. И мне эти чуждые до сих пор ощущения кажутся лишними.

Не неприятными, что, кстати, тоже отчасти верно.

Не болезненными.

Именно лишними.

Рудиментом.

15

Чертовы эмоции!

Снег тает под моим теменем.

Боль и не думает отступать. Червь вцепился намертво. Такой боли я еще не испытывал.

Чертовы эмоции!

Я вспомнил, как все произошло. Брат умер на глазах еще живого отца. Пошевелиться тот уже не мог, конечно – перерезанное горло не очень способствует физическим нагрузкам.

Почему же я не помнил его смерть?

Ответ напрашивается сам по себе.

Чертовы эмоции!

16

Брат смотрит на меня с упреком. Он хочет что-то сказать, но я закрываю ему глаза, проходя мимо.

Все решено.

Мамины вещи отец не выкинул и не продал. Спицы для вязания лежат на месте.

17

Она одевается. Она стыдливо прячет взгляд. Она думает, что это ей должно быть стыдно, а не мне.

После того, что я сделал с братом, мне нечего бояться и уж тем более стесняться.

Тем более это мои последние ощущения.

18

– Почему ты снова пристегнул меня? – она плачет.

– Потому что я хочу, чтобы ты сделала для меня еще кое-что.

– Что?

– Мне очень больно. Меня терзает болезнь.

– Я… Я не врач. Что я могу сделать? – она рыдает. Ее огромные глаза залиты озерами слез.

– Для этого не нужно быть врачом. Смотри, – я показываю ей ключи от кандалов. – Ими ты сможешь отстегнуться, когда я потеряю сознание.

– Что?

– Не бойся. Это мое решение. И ты не убьешь меня, если сделаешь все правильно.

– Что? Что сделать?

Я показываю ей спицу с круглой пластмассовой таблеткой на конце.

– Боль, – я проглатываю чувства. Червь в голове начинает паниковать. Он бьет хвостом. Хочет, чтобы я передумал. – Боль – ее на самом деле нет. То есть она есть. Но это все на эмоциональном уровне. Чтобы боль не причиняла неудобств, нужно просто отделить лобную часть мозга. Я направлю спицу. Тебе просто останется ввести ее.

Она издает стон.

– Не бойся. Смотри. Я отметил тут, до куда следует ее вводить. Видишь черную полоску?

– Я… Я не смогу, – выдавливает она.

– Сможешь. Я ничего не почувствую. И не умру, если ты сделаешь все правильно, а затем вызовешь „скорую“. Вот держи листок. Я написал, что я с собой сделал. Передай им это и все обойдется.

– Нет. Я… Я не смогу.

19

Она соглашается лишь через пару часов.

На улице уже темно. Лучше бы дождаться утра для нормального освещения, но я боюсь, что передумаю.

Перед зеркалом протыкаю глазницу. Вставляю в образовавшееся отверстие острие спицы. Обматываю бумажным полотенцем. Прикидываю угол. Ставлю в нужное положение.

Иду в зал.

Она ревет.

20

– Бей!

Показать полностью
62

Цепи

https://vk.com/publichorrorstoris


Цепи

– Бей.

Она боится. Рука ее медленно поднимается и останавливается в тридцати сантиметрах от головки спицы.

Она хочет ударить. Она понимает, что это единственный ее шанс выбраться из дома. Она хочет ударить, но не может решиться. Ее не сложно понять. Ей руководят эмоции.

Я вспоминаю тот момент, когда впервые ее увидел. Наружу пробиваются угрызения совести.

Мысленно возвращаюсь в начало того дня.

Пытаюсь проанализировать.

Пока еще могу анализировать.

1

Колючий воздух морозного утра обнимает мою голову. Его руки пробираются мне под рубашку снизу, трогают поясницу и тянутся наверх. Я встаю на колени, выбрав место, присыпанное мягким снегом, и опускаю темя в живительную кристаллизированную воду.

Декристаллизация приносит мне облегчение. Боль боится холода. Ее метастазы, подобно червям, отползают от места своей концентрации сначала к шее, затем пробираются под кожей спины к ногам. Терпеливо жду, пока они не окажутся в ловушке. Я чувствую, как толщина осадков идет на убыль, оставляя в сугробе круглую вмятину. Мне становится невыносимо смешно, когда воображение рисует перед глазами сыщика в клетчатом пальто и лупой в руке, рассматривающего отпечаток головы. Воображаемый Шерлок Холмс пустив в ход все дедуктивные методы, пытается понять функцию вмятины, но, так и не придя к какому-нибудь выводу, перестает спать ночами из-за сломанного логического мышления.

Проходит несколько долгих минут, прежде чем боль, наконец, оказывается между двумя природными клапанами – сфинктерами. Клапаны закрываются и не позволяют ей вырваться. Боль страшно рычит, бьется о стенки, но до обеденного сна – обеденный сон очень важен – ей не вырваться. Потом процедуру придется повторить.

В последнее время боль причиняет мне все больше неудобств, и я не знаю, что стану делать, когда снег растает. Я уже серьезно подумываю устроить средневековый холодильник. Для этого нужно заполнить подвал снегом. С этим проблем возникнуть не должно. Загвоздка в другом. Мне нужен рыхлый снег, а обеспечить себя рыхлым снегом на все лето у меня точно не получится.

Наш современный холодильник не работает. В прошлом месяце приходили электрики и отрезали свет. Можно, конечно, подключиться напрямую, но мне не хочется привлекать к себе внимание соседей в последнее время. Я не люблю, когда меня допрашивают.

Я и отцу с братом сказал, чтобы никому ничего не говорили.

Я не сумасшедший и понимаю, что вряд ли они теперь просто так выйдут наружу и начнут разглагольствовать о том, почему их не видно в последние полтора месяца.

Уж отец-то точно нет.

За покупками я хожу вечером, когда на улице уже темно, и никто не может меня опознать. Все время думаю о шести рукопожатиях. Мне кажется, что в нашем городке эта теория вполне обошлась бы двумя, а за редким исключением – тремя. Постоянно думаю, что продавщица следит за мной. Она раз за разом отслеживает каждое мое движение своими маленькими свиными глазками из-под надбровных дуг без какого-либо волосяного покрова. Это первое рукопожатие. Остается догадываться, кто станет вторым. Классный руководитель? Одноклассник?

Я встаю на ноги и направляюсь в дом. Теперь, когда боль не будет мне докучать, нужен завтрак. Мне, как и взрослому человеку нужны две с половиной тысячи калорий в день. За последние дни я значительно потерял в весе. Не знаю, в чем тут дело – брат и отец, сидящие на кухне, или боль в голове все-таки имеет более серьезные причины, чем я полагал?

Скорее всего – второе.

Я не подвергаюсь таким состояниям, как стресс. Пусть эмоциями забивают себе голову те, кто находит их важными. Даже вероятный диагноз не заставит меня заплакать. Каждый мой шаг убивает тысячи микроорганизмов. Каждый мой вдох – следствие глобального симбиоза. Совокупность работы миллионов жизней. Почему тогда моя собственная должна кого-то волновать? Почему меня должны волновать труп, сидящий за столом на кухне? Почему меня должны как-то задевать рыдания братца?

Я ненавижу показушников и это, пожалуй, единственное чувство, которое заставляет меня хоть как-то проявлять себя.

Я захожу в дом. Дверь скрипит – нужно смазать петли.

Братец уже проснулся. Он смотрит на меня испуганным взглядом, но сказать что-то вслух боится. Дурак. Как будто я хоть раз бил его без какого-либо повода.

– Доброе утро, – говорю я. – Я приготовлю завтрак. Ты голодный?

Брат не отвечает. После того, как я стал главой семьи, он не столь разговорчив.

– У меня все болит, – выдавливает он из себя после пятиминутного молчания.

– Конечно, болит, – киваю я. – Ты ведь ходил уже в гипсе. Должен был полагать, что будет что-то в этом же роде. Мышцы, когда их не разрабатывают, имеют свойство атрофироваться. Ты сидишь за столом уже полтора месяца.

Брат плачет. Он не решается посмотреть мне в глаза.

– Позволь мне перебраться в кровать. Я не стану убегать, пока ты будешь меня туда вести.

Помимо показушников я ненавижу еще и тупых людей. У меня складывается впечатление, что он меня не слушал. „Я не стану убегать…“! Он и не смог бы при всем желании. Боюсь, что, если я соглашусь, то мне придется нести его. Его колени согнуты под прямым углом последние три недели. Первое, что он сделает, как только встанет, это завоет. Не думаю, что мне пригодится копье, чтобы его утихомирить.

Копье стоит в трех метрах, прислоненное к стене. Это нож, крепко примотанный к древку. Брат на полтора года старше и при желании (и хорошей тренировке, конечно) спокойно скрутит меня в бараний рог. В первые дни он частенько пытался удрать, поэтому мне пришлось смастерить себе оружие – копье. Я держу нож за рукоять, когда подхожу с горшком. Даже если брат перехватит его, то длина древка не позволит ему повернуть оружие острием ко мне.

– Мне нужно подумать, – говорю я, но сам думаю, что, пожалуй, соглашусь.

– Он… – брат указывает подбородком на отца. – Он пахнет. Я не могу находиться с ним рядом. Пожалуйста. Он весь черный. И… – он начинает рыдать. – Я боюсь сидеть с ним рядом.

– Я думал, что тебе потребуется компания, – меня смешит гримаса брата. – Вы ведь в последнее время лучшими друзьями стали.

– Пожалуйста.

Я подхожу к отцу. Лицо его и вправду почернело. Из раны на шее действительно несет. Странно, что я ничего не почувствовал раньше. Одно веко полуоткрыто и видно, что глаз покрылся мутной белесой пленкой. Под радужкой черная дуга – пятна Лярше. В голове проносится мысль, что возможно запах и является причиной головной боли, которая не дает покоя последние несколько дней.

– У тебя голова болит? – спрашиваю брата.

Тот лежит на столе. Лицо его тоже почернело, а распухший язык торчит наружу. За чувство юмора он тут же платит. Подзатыльник заставляет его вскочить.

– Не шути так, – предупреждаю я его.

Он извиняется.

Я еще раз принюхиваюсь к отцу. От него и вправду ужасно разит. Микроорганизмы, наконец, решили разгуляться в забродившей проспиртованной крови старого мудака. Нужно с этим что-то делать. Температура воздуха за окном поднялась на несколько градусов и тут же начались проблемы.

– Ешь, – пододвигаю тарелку с хлебом и яичницей брату и освобождаю его руки. Он продолжает сидеть неподвижно. Лишь плечи выдают его плач.

– Мне больно, – ревет. – Я не могу больше так.

– Боль – понятие очень размытое, – отвечаю. – Эти крики и нытье – эмоциональная окраска боли. Эй! Ты слушаешь меня? – убеждаюсь, что слушает. – Слыхал когда-нибудь о лоботомии?

– Нет, – он с трудом выдавливает слова. Из носа его появляется пузырь.

– Сейчас многие любят говорить лишь о плохой, неудавшейся части эксперимента и ни слова о стремлениях врачей. Хотя чему удивляться? Так ведь культивируют все и вся, да?

Брат не отвечает и продолжает рыдать.

– Если ты хочешь, я могу прекратить эти страдания очень просто. Я возьму инструмент и проведу операцию. Не бойся. У меня получится, – я прикасаюсь указательным пальцем к глазнице брата. В его глазах читается животный испуг. – Так вот… Делали ее, чтобы как-то утихомирить человека с психопатическими наклонностями. Тебе просто отделяют лобную часть от остального мозга и все. Это не больно. Но если ты боишься, я сделаю тебе наркоз. Ты все еще будешь испытывать боль, да, но она станет для тебя безразличной. Такой же безразличной, как была для тебя и него моя боль.

– Я… Я никогда не…

– Закрой рот! – кричу я. – Закрой свой поганый рот! Ты опустил меня ниже плинтуса в присутствии одноклассников. Это еще хуже, чем просто избиение. Ты смеялся надо мной вместе с ним. Неужели ты забыл?

– Прости меня, – выдавливает. – Я никогда… Я просто завидовал тебе.

Я подбегаю к копью, хватаю и бью брата древком по голове.

– Не лги! Только не лги! Иначе я просто убью тебя.

Он пытается прикрыться руками, но не может двигаться достаточно быстро, чтобы поспевать за моими ударами.

Он заслужил это. Наряду с тупицами и показушниками, я так же ненавижу лжецов. А врать в лицо, будучи на сто процентов уверенным, что собеседник знает правду – верх всякого цинизма. Он прекрасно знал, что мне не нужны ни улица, ни друзья. Он прекрасно знал, что существо в моей голове перестанет быть дружелюбным, если его не подкармливать новой порцией информации ежедневно.

А этот почерневший мудак еще и науськивал его. Да и сам, как примет на душу, тоже лез со своими нравоучениями. Зачем, говорит, тебе эти книги? Иди, мол, на улицу. Жизнь научит тебя гораздо большему. Чему научит? Понятиям? Тому, что грубая физическая сила решает все на этих улицах? Пошли вы к черту все!

– Пошли вы к черту все! – ловлю себя на том, что кричу это вслух.

Брат смотрит на меня испуганно, но сказать что-либо вслух не решается.

– Видишь? – я улыбаюсь. – Довел меня до белого каления, – говорю уже спокойным голосом. – А я думал, что отведу тебя в спальню. Но ты сам начинаешь оправдывать себя. Ты не имеешь права себя оправдывать. Ты это понимаешь?

Брат прячет взгляд. Мне вдруг становится его жаль. Я подхожу к нему, сажусь на соседний стул и прижимаюсь лбом к его лбу. Тянусь к его затылку и прижимаю его голову к своей голове.

– Неужели ты мечтал стать таким, как этот осел? – спрашиваю. – Он ведь в свои сорок по понятиям жил. Он за всю жизнь ни одной книги не прочитал. А с тех пор, умерла мама, не было ни одного дня, чтобы он не бухал. А ты начал бухать с ним. И ты говоришь, что с моей головой не все в порядке?

Я резко вскакиваю и иду за ключами. Возвращаюсь и расстегиваю кандалы на ногах брата.

Как я и предполагал, он не может встать. Он вскрикивает и падает на пол. Я помогаю ему встать.

Через десять минут я пристегиваю его ногу к батарее, пообещав предварительно, что отрублю ему руки, сели он что-нибудь учудит. Брат верит мне. У него есть все основания полагать, что я сдержу свое слово.

2

Холод отгоняет боль из области темени. Гонит ее по позвонкам вниз.

Тут главное не упустить момент, иначе придется проводить весь ритуал заново. С болью нельзя шутить. Она немного подросла. Я чувствую ее хвост, который теперь значительно дальше от головы, чем в прошлый раз. Не трудно сделать вывод, что выросла она, вскормленная эмоциональным всплеском.

И чего я так вспылил? Брат всегда пытается выгородить себя – это давно не секрет для меня. Объяснить мою вспышку можно было бы тем, что я пытаюсь выгородить себя, хотя искренне не могу понять, для чего мне это. Отца мне не жаль. Ни капли. А брат… Я только спас его. Он начал превращаться в этого ублюдка и манерами, и даже внешне.

Размышления мои прерывает женский голос.

Она здоровается.

Я вытаскиваю голову из снега и смотрю на девушку одетую не по погоде. Во взгляде ее читается более интерес, чем испуг или на худой конец – удивление.

Она спрашивает меня, что я делаю.

Я чувствую, как червь боли ускользает от меня. Черт возьми, он был уже почти пойман!

– Ничего. Ты к кому?

Она говорит, что стучала в окно снаружи. Говорит, что услышала шум во дворе и решила зайти.

Она пришла к брату. Они учатся вместе. Она не видела брата уже несколько месяцев в школе и вот, пришла проведать.

– Он… Его нет дома, – говорю. – Может ему что-нибудь передать?

Она хотела бы поговорить с ним с глазу на глаз. Она интересуется, когда он вернется.

– Я не знаю, – отвечаю. – Он передо мной не отчитывается.

Она натянуто улыбается. Говорит, что еще зайдет. Спрашивает, нет ли у нас телефона.

– Нет, телефона нету, – вру я.

Она говорит, что еще зайдет и пятится назад. Она желает мне хорошего дня. Она смотрит на вмятину в снегу.

– Я скажу, что ты заходила, – говорю. Мой голос отчего-то срывается, как у тринадцатилетнего.

Она кивает. Она говорит, что зайдет еще.

Я замечаю, что лицо ее очень бледное. Я перевожу взгляд с нее на окно, возле которого она стояла. Полдень светит сквозь стекло в почерневшее лицо отца. Под подбородком того отчетливо виден порез.

Девушка уже возле калитки. Молниеносным движением я кидаю свое тело ей наперерез и в последнее мгновение успеваю отдернуть ее. Она вскрикивает, но я зажимаю ее рот ладонью. Она кусается, но особого вреда мне не наносит. Я уже упоминал, что боль на самом деле – эмоциональная вещь. Свои эмоции подавлять я научился давным-давно.

Я прижимаю ее затылком к своей шее, так, чтобы губы оказались прямо возле ее уха.

– Тише, – шепчу ей на ухо. – Если закричишь, тебя все равно никто не услышит. А если и услышит, то я успею спрятать твое тело в подвал. Тебе понятно?

Ее глаза так широко раскрыты, что того и гляди выпадут из орбит. Она зачем-то пытается посмотреть мне в глаза. Я вдавливаю пальцы в ее горло. Она начинает дергаться, как будто я ее уже режу. Говорят, что адамово яблоко выступает в подавляющем большинстве у мужчин. Мне почему-то становится не по себе от того, что я одним нажатием могу поправить ей этот вторичный половой признак. Я вспоминаю о запретном плоде, застрявшем в горле первого человека.

– Ты поняла меня? – спрашиваю повторно.

Она пытается кивнуть.

– Хорошо, – говорю. – Теперь пойдем в дом.

В дом идти ей не хочется. Об этом говорит повторная попытка вырваться, которую, впрочем, я подавляю в корне также легко, как первую.

– Думаешь, что я не сделаю этого?

И только тогда она перестает сопротивляться.

Мы заходим в дом.

3

В кухне я отпускаю ее. Она смотрит на отца и пытается подавить крик в горле. Ее реакцию не сложно понять.

Она стонет и начинает тяжело и громко дышать. Вздохи сменяются кашлем, а за тем – спазмами. Ее тошнит, но не рвет. Она прикрывает рот ладонью и взрывается животным плачем. Это не вопли, не стоны, не всхлипыванья. Она просто выпускает воздух их легких со звуком, напоминающим рычание.

Она бежит вглубь дома. Я знаю, что оттуда ей не выбраться, но боюсь, что она сможет разбить окно и поднять шум. Я хватаю ее за косу и оттягиваю назад. Она вопит. Мне не остается ничего, кроме как ударить ее в живот.

Она сгибается пополам и не может дышать. У меня есть несколько секунд на раздумье.

В соседней комнате в шкафу есть тряпочный ремень. Я бегу туда, хватаю ремень и носки, свернутые в клубок, и возвращаюсь. Носки заталкиваю ей в рот. На скорую руку делаю специальный узел-восьмерку и связываю ей руки за спиной.

Тащу ее в зал. Она приходит в себя. С широко раскрытых глаз черными ручьями текут слезы. Рассматриваю ее. А у брата не плохой вкус, нужно признаться. Девушка красивая. У нее русые волосы, большие голубые глаза. Форма лица – скандинавская: широкие скулы и выпирающий вперед квадратный подбородок. Ее лицо не кажется от этого плоским и даже выигрывает необычностью. По Ломброзо у нее точно есть задатки душегуба.

Мне вдруг становится жаль ее. Какого черта она посмотрела в окно?

Я пытаюсь вспомнить, когда успел одернуть занавески и тут же холодею от ужаса. В это же время дает о себе знать боль. Она снова подобралась к голове и бьет хвостом по шейным позвонкам. Она пытается схватиться зубами за глаз с обратной стороны. Она уже так делала. В такие дни я перестаю видеть правым глазом. Я бью ладонью по своей правой скуле, и боль отползает назад.

Возвращаюсь на кухню. Как я и думал, шторы задернуты. Я пытаюсь подавить в себе гнев. Он красного цвета и он захватывает все мои чувства.

Я иду в зал, хватаю девушку за волосы и волоку на кухню. Сажу за стол, рядом с отцом. На этом месте еще утром сидел брат. Я бы с радостью посадил ее в другое место, но только это оборудовано так, чтобы не дать ей шанса убежать. А сейчас мне нужно несколько минут наедине с братом. Я пристегиваю ее ноги кандалами, хватаю нож и выхожу из кухни.

Этот осел делает вид, что спит. Я бью его раскрытой ладонью по щеке.

Он вскакивает и пялится на меня выпученными от страха глазами.

– Зачем ты сделал это? – мой голос превращается в хрип. Горло сдавливают эмоции. – Ты понимаешь, что ты наделал? Тупой осел! Что я должен с ней делать?

– Что? Что я делал? – он визжит, как поросенок.

Я вдавливаю острие ножа в его горло.

– Как ты выбрался? – спрашиваю.

– Я лежал тут, – говорит и прячет взгляд.

– Лучше скажи правду, – хриплю. – Иначе ты пожалеешь об этом. Клянусь.

Нож протыкает кожу. Кровь не идет, но я вижу, как лицо брата искажается в гримасе ужаса. Он дышит громко, через нос. Нож вошел на полсантиметра. Я продолжаю давить.

– Как ты выбрался? – спрашиваю.

– Хватит, – умоляет он. Снова ревет. – Пожалуйста.

– Как?

– Ты плохо привязал меня. Я смог освободить одну руку.

Исключено. Я десять раз проверил, прежде чем оставить его одного. Я не принадлежу к тем людям, которые делают что-то плохо, если уже берутся за дело, а науку крепких узлов я изучил досконально. Для брата, похоже, это пустой звук. Он не верит, что есть люди, которые продумывают все до мелочей.

Я осматриваю комнату на наличие ножей. Прохлопываю по его карманам. Заставляю перевернуться, снимаю штаны и проникаю пальцем в него. Там тоже пусто.

Он рыдает и клянется, что не врет. Меня это обескураживает. Неужели я что-то просмотрел? В комнате и вправду ничего нет. Я возвращаюсь на кухню и под пристальным взглядом пересчитываю столовые приборы. Все ножи, тарелки, стаканы на месте. Проверяю гвозди в столешнице, но и там не обнаруживаю ничего необычного.

Возвращаюсь к брату.

– Ты понимаешь, что ты наделал? – спрашиваю.

– Прости меня.

– Нет. Из-за тебя девушка должна пострадать.

– Прости меня, – заладил.

– Что, по-твоему, я должен с ней делать? Думаешь, что нам хватит денег надолго, если придется кормить лишний рот?

– Прости меня, – его плечи трясутся в беззвучной истерике.

– Нет. Мне нужно что-то сделать, чтобы впредь этого не повторялось. Мне нужно наказать тебя, – чувствую себя чертовым маньяком из фильма, произнося эти слова.

– Не надо, – выдавливает.

– Я не могу иначе. Ставь палец на тумбочку.

Он сидит, не двигаясь. Я кладу нож на тумбочку, хватаю его руку и с силой заставляю положить ладонь в нужном положении. Ловлю себя на мысли: либо брат сдал, либо поддался – слишком уж легко получилось.

Прижимаю клинок к мизинцу и бью кулаком по тупой стороне. Брат истошно орет и вырывается. Палец остается висеть на лоскутке.

– Клади назад, – говорю. – Нужно отрезать до конца.

– Пожалуйста, – его лицо блестит от соплей, слез, слюней и крови.

– Клади. Тебя нужно перевязать. Для этого палец нужно отрезать до конца.

Приходится снова применять силу. На этот раз он сопротивляется сильнее, но скорее рефлекторно, чем по своей воле, потому что орет от боли при каждом моем прикосновении.

Я отдаю ему палец, по его же желанию, как только мне удается перевязать кисть. Я прижимаю его к себе и целую в лоб. Прошу простить меня за грубость. Объясняю, что он не оставил мне выбора. Зато теперь, когда он знает, чем это чревато, все будет хорошо. Я буду и дальше думать, как всем нам выйти сухими из этой воды, а он тем временем будет вести себя спокойно и не станет больше нарушать правила.

4

Мы сидим в зале. Ее руки до сих пор связаны за спиной. Вообще-то мне не хочется этого, но она уже дважды пыталась вырваться, и у меня не остается другого выхода. Кляп я вынул после того, как она чуть не захлебнулась в собственной рвоте.

Я снова принюхался к отцу. Да, с этим явно надо что-то делать. Новый жилец нисколько этому не способствует, но придется завтра выкопать яму во дворе. На сегодня сил практически не осталось. Червь свободно перемещается по черепной коробке – он не позволит мне нормально работать.

– Ты где живешь? – спрашиваю ее.

Она говорит, что живет в двух кварталах отсюда, а ее мама знает, куда она пошла.

Я читаю в ее растерянном взгляде, что это – ложь.

– Ты с моим братом… вы вместе?

Она говорит, что нет. Что попросту пришла проведать, потому что он, брат, долго не появлялся в школе.

Снова лжет.

Ее лицо в буквальном смысле хрестоматийно. Взгляд влево-вверх – вспоминает. Взгляд вправо-вниз – пытается придумать на ходу. Прячет взгляд – что-то утаивает, не договаривает. Развязать бы ей руки для полной ясности, но рано. Может быть, позже.

Я вспоминаю таблицы из сети и позы людей. Она, судя по всему, очень открытый и эмоциональный человек. Стоит попробовать казаться таким же. На интуитивном уровне она примет все за чистую монету.

Устраиваю театр со слезами, раскаяниями и просьбами успокоится.

– Я не сделаю тебе ничего плохого. Ты просто оказалась тут не в то время. Зачем ты зашла во двор? Ты сама виновата. Ты увидела его в окно, и мне нельзя было отпускать тебя пока.

Она говорит, что никого не видела. Что для них это вполне нормально – зайти во двор и постучаться в окно. Что она услышала меня снаружи и поэтому вошла. Что увидела меня с головой в снегу и решила, что мне нужна помощь.

– Мне придется связать тебя покрепче, – говорю. – Нужно поспать. У меня ужасно болит голова, когда я не высплюсь. Свет нам отключили, придется сидеть в темноте. Отец не следил за счетами после смерти матери. Ты посидишь спокойно? Могу я оставить тебя тут одну? Если ты начнешь кричать, то мне ничего не останется, кроме как снова пристегнуть тебя к столу и засунуть кляп в рот.

Она клянется, что не станет ничего делать. Что мне не следует переживать за нее. Что теперь, когда она знает, что все произошло случайно, не станет сама рыть себе могилу.

Меня несколько настораживают ее слова. Уж слишком она покладиста. Пытается приглушить мою недоверчивость.

И тут до меня доходит, что я до сих пор не обыскал ее. Черт, какой же идиот! Вспышка боли колет под правой бровью и заставляет меня сморщиться.

– Мне… – я сглатываю. – Мне нужно тебя обыскать.

Она говорит, что ничего от меня не скрывает. Что мне не стоит беспокоится. Что у нее ничего такого нет.

– А ключи? – спрашиваю.

Она говорит, что ее мать запирается изнутри на крючок. Что ключи она никогда не носит с собой. Что я могу верить ей на слово.

– Я никому не верю на слово, – отвечаю. – Я просто посмотрю, чтобы быть уверенным и потом ты ляжешь на диван.

Она вдруг спрашивает, что с братом.

Все-таки что-то скрывает, прихожу я к выводу. Отчаянная попытка пустить пыль в глаза.

– Я… посмотрю, – говорю, игнорируя вопрос о брате.

Она бледнеет, чем окончательно убеждает меня в правильности решения.

Заставляю ее встать. Она колеблется. Я все еще надеюсь, что она попросту не хочет, чтобы я к ней прикасался. Не знаю, буду ли я ее наказывать, если обнаружу в кармане ключи, нож или пилочку для ногтей.

Как бы то ни было, освобождаю ее руки, заставляю развести их в стороны и хлопаю по бокам. На ней довольно легкая куртка. Я чувствую сквозь нее теплоту девушки. Не сдерживаюсь и давлю несколько сильнее, чем требуют того обстоятельства. Задерживаю ладони на сгибах. Ловлю себя на том, что у меня начинается эрекция. Пытаюсь убедить себя, что не похоть заставила меня обыскивать девушку.

Впереди самое тяжелое – карманы джинсов. Штаны плотно сидят на бедрах. Все прекрасно видно и без того. Если бы у нее была хотя бы спичка, то это не ускользнуло от меня. Все-таки не сдерживаюсь и просовываю ладони сначала в задние карманы, затем – передние. Она задерживает дыхание, когда я шарю по внутренней стороне бедра. Отворачивается.

В карманах пусто.

У меня перехватывает дыхание. Давлению позавидует хронический больной гипертонией. Сердце колотится внутри, как бешеное. Голову сдавливает обручем. Червь пробрался на свое излюбленное место и присосался.

Мне хочется продолжения. Я понимаю, что в таком состоянии не усну. По совести мне нечего ей сказать. Она не обманывала. Просто испугалась. Нужно признать, что не зря.

– На тебе есть бюстгальтер? – спрашиваю.

Она не поняла с первого раза и уточняет, что я имею в виду.

– На тебе лифчик есть? – повторяю.

Она кивает.

– Снимай, – говорю. – В них есть проволока, – говорю. – В чашечках. Боюсь, что ты сделаешь что-нибудь ночью.

Она говорит, что ничего не станет делать. Смотрит на меня с испугом, прикрывает грудь руками.

– Снимай. Я отвернусь.

Когда она отдает мне бюстгальтер, я, чтобы хоть как-то себя оправдать, нащупываю дугу проволоки и заставляю ее прикоснуться.

Я связываю ей руки спереди и оставляю на какое-то время одну. С фонарем иду к сараю. Там на полке лежит цепь с ошейником. Когда-то давным-давно у нас была собака – обычная дворняга средних размеров. Бедняга так и не узнала по-настоящему, что такое жизнь. Отец не спускал ее с цепи, а однажды в пьяном угаре просто забил ее до смерти поленом за то, что часто лаяла.

Тянусь к ручке двери, но, прислушавшись, понимаю, что на улице слишком уж шумно для этого времени. Замираю и слушаю. Разговаривают соседи. Они перед двором. Различаю заплаканный женский голос. Скрип снега подходит к калитке. Слышу, как пружина на двери в палисадник напрягается. Стук в окно.

– Черт! – сбрасываю тяжелые боты и босиком, бесшумно несусь ко входной двери, к дому.

Петли двери не смазаны, но если принять ее вес на себя, то не заскрипит. Я так и делаю. Не церемонясь со второю, вваливаюсь в дом. Хватаю нож со стола и бегу в зал, куда и ведет первое окно с палисадника.

Успеваю как раз вовремя. Девушка вскакивает одновременно с глухим стуком по стеклу и устремляется на звук. В одно мгновение я оказываюсь возле нее, оттягиваю за волосы, закрываю рот ладонью. Мы падаем на пол. Она оказывается сверху. Я приставляю лезвие ножа к ее горлу и шепчу на ухо.

– Только пискни. Мне терять нечего.

Она не решается пискнуть.

Мы лежим неподвижно минут пять.


Цепи 2

Показать полностью
128

Кровь и Пепел - Вторжение. 12 - Падение Женевы

Кровь и Пепел - Вторжение. 12 - Падение Женевы

Начало здесь:

Кровь и Пепел - Вторжение. 1 - Пролог


По толстому металлу пандуса гулко загрохотали шаги, и Алекс поспешил выбраться из-под броневика, ставшего ему убежищем. В свете прожекторов царила суета – армейцы в спешке грузили раненых в БТРы и снимали стационарное вооружение с баррикад, явно готовясь к переброске. Люди Кригера, забрав тела своих павших бойцов, вполголоса совещались за бортом своей бронемашины. Самого же командира внесли внутрь, где, судя по всему, оказывали ему нужную помощь. Рядом, едва не задев ученого, тяжело прошагал Доннер в своем бронескафандре и, поднявшись по пандусу, скрылся внутри.


Алекс растерянно огляделся, ища взглядом Гросса – но не обнаружил его. Подбежав к группе солдат, спешно закидывающих ящики с патронами в десантный отсек БТРа, он увидел лейтенанта Конрада, бинтующего набухшее от крови левое предплечье.


– Где майор Гросс? – ученому пришлось напрячь голос, чтобы перекричать шум от мотора, разноголосицу и стоны раненых.


Армейцы, проигнорировав его вопрос, продолжили свое дело. Спустя несколько секунд лейтенант, явно нехотя, все же удостоил его своим вниманием:


– Эриху сильно досталось, – процедил он, морщась от боли. – Ты бы сваливал отсюда, парень, пока цел.


– Так мост же разрушен, – неуверенно начал Алекс. – Опасности вроде нет…


Конрад, хмыкнув, забрался на броню вслед за солдатами, закончившими погрузку. Взглянув на едва стоящего на ногах ученого, он напомнил:


– Граница области Смерти, как утверждал Кригер, уже скоро пройдет прямо здесь, – он бросил взгляд на стоящий поодаль матово-черный броневик. – Защиты от этого у нас нет. Беги прочь со всех ног… и удачи.


Лейтенант гулко хлопнул ладонью по броне, давая знак водителю, и двигатель взревел, обдав Алекса густо пахнущим выхлопом. БТР развернулся и, набирая скорость, устремился на восток, по Женевскому шоссе. За ним, формируя колонну, в том же направлении прошли еще два, облепленные, как и первый, сидящими и лежащими на броне солдатами. Ученый проводил их мрачным взглядом, осознавая, что в одиночку выбраться из горящей Женевы без транспорта – весьма нетривиальная задача.


Возникший словно из ниоткуда силуэт в тускло мерцающей броне, бугрящейся узлами мышц, с длинной, необычного вида винтовкой в руках, заставил Алекса испуганно отпрянуть от неожиданности. – «Должно быть, это Блиц», – сообразил он, задержав взгляд на быстро шагающем к броневику коротко стриженном темноволосом мужчине с темной повязкой на левом глазу.


– Возьмите меня с собой! – непроизвольно вырвался у него отчаянный крик. – Я же здесь погибну!


– Мы идем на войну, и едва ли хоть одному из нас суждено увидеть следующий день, – Блиц остановился, повернувшись к ученому. Его глаз, не скрытый повязкой, сверлил Алекса взглядом полным решимости и вместе с тем обреченности. Взглядом смертника. – Ты не солдат. Беги и попробуй выжить – пока еще есть надежда.


Резко развернувшись, он длинным прыжком перекрыл с десяток метров, легко взмахнув на броню, после чего скользнул внутрь бронемашины, провожаемый изумленным взглядом ученого. Сорвавшись с места, броневик, лавируя между замершими машинами, помчался вдоль по набережной Роны. Оставшись в одиночестве, Алекс беспомощно огляделся. Вдруг что-то, лежащее в бетонной пыли, как раз на том месте, где остановился Блиц, привлекло его внимание. Наклонившись, он подобрал, как ему сначала показалось, чьи-то наручные часы с разрубленным ремешком. Однако циферблата не было, на пыльном черном круге лишь мутнели цифры – 0.035.


– Сейчас же около пяти, – бросив взгляд на свои собственные часы, недоуменно произнес вслух Алекс, рефлекторно крутанув выступающую справа заводную головку. Она не прокрутилась, а цифры поменялись на 0.024. – «Хм, а если нажать?», – мелькнула мысль, а палец тем временем уже вдавливал рифленый металл. С тихим, но отчетливым щелчком заводная головка, оказавшаяся кнопкой, ушла внутрь, и на круге загорелся тусклый красный огонек. Алекса пронзила холодная волна необъяснимого страха – мышцы будто свело спазмом, на лбу выступил пот и даже волосы, казалось, встали дыбом. В ушах же стояло странное низкое гудение, почти на грани слышимости. Ученый дрожащими пальцами снова нащупал кнопку. Тот же тихий щелчок, красный огонек погас, и вместе с ним исчез охвативший его приступ паники. Цифры снова сменились. – «Теперь 0.016, что бы это ни значило», – хмыкнул про себя Алекс. «Вещь, несомненно, одного из бойцов этого таинственного Ордена. Но что же это такое?» И тут его осенило.


– Ну конечно! Инфразвуковой генератор! – воскликнул он, рассматривая странный прибор. – «Ощущения не из приятных»… Очень, очень мягко сказано, господин Кригер, – усмехнулся он, рассматривая табло, на котором уже первые три цифры были одинаковыми. Но пришедшая следом мысль вызвала уже настоящий, не наведенный страх. Область Смерти… Расширение портала… Граница скоро пройдет прямо здесь… Кусочки нехитрого паззла сами сложились в картину, и Алекс с ужасом понял, что будут значить четыре ноля на «часах». Его смерть. Если только он снова не включит инфразвуковую защиту. Палец мгновенно нашел кнопку, но прибор, предательски выскользнув из вспотевшей ладони, покатился по растрескавшемуся асфальту. Бросившись на землю, ученый накрыл его телом и вдавил кнопку включения. Гудение возобновилось за мгновение до того, как последняя двойка на табло превратилась в ноль. Снова накатил страх, но в крови уже и так гуляла ударная доза адреналина. Вскинув взгляд, краем глаза он как будто заметил промелькнувшую тень. Нечто полупрозрачное, почти добравшееся до цели, но отброшенное в последний момент волной инфразвука. «Должно быть, мортус… а может, и просто показалось», – отстраненно подумал Алекс, чувствуя, как последние силы покидают его, ноги подгибаются, а обессиленное сознание проваливается в беспробудную черноту.


Приоткрыв тяжелые, как свинец, веки, он обнаружил себя лежащим на асфальте в пыли. На одежду уже нанесло тонкий слой пепла, непрерывно падающего с черного как смоль неба. С трудом поднеся руку с часами к глазам, он понял, что провалялся в обмороке без малого полчаса. В голове стоял знакомый еле слышимый гул, и не покидал непонятный, беспричинный страх. Впрочем, организм уже начал понемногу привыкать к новому на него воздействию. Непрерывный панический приступ от воздействия инфразвука уже значительно притупился, уступив место чувству «постоянного ожидания опасности» – хорошо знакомому многим школьникам и почти всем параноикам. Пошарив рукой в пепельной пыли, Алекс нашел «Оберег», как его называл Кригер, и всмотрелся в табло. Никаких цифр на нем теперь не было, зато каждые пять секунд оно окрашивалось в тускло-багровый цвет, как бы пульсируя. Лампочка-индикатор горела ровным красным огоньком.


Вдруг совсем рядом, в нескольких метрах, раздался звук шагов. Ученый повернул голову и увидел стоящего рядом мальчика лет восьми-девяти, в ночной пижамке и босиком.


– Малыш, где твои родители? – спросил он. Ребенок медленно повернул голову, и Алекса в который уже раз за эту кошмарную ночь прошиб холодный пот. Закатившиеся зрачки, бельма, ощеренный рот – один из мортусов завладел очередным носителем. Одержимый захрипел и вытянул худые и бледные мальчишеские руки, хватая скрюченными в мышечном спазме пальцами воздух перед собой. Ученый, засучив ногами, пополз назад на спине, лишь бы оказаться как можно дальше от кровожадной твари. Одержимый сразу, как по команде, двинулся вперед, подволакивая перебитую в колене правую ногу и не переставая плотоядно хрипеть. Одновременно из мрака с разных сторон выступило еще несколько фигур, постепенно подходя к полумертвому от ужаса Алексу. Когда в спину ученому внезапно уперлось что-то твердое, он не выдержал и заорал от неожиданности – но это оказался лишь каменный столбик ограждения набережной. Алекс попытался встать, но понял, что не может этого сделать. Ноги подкашивались, и тело словно впало в ступор от страха.


Тем временем одержимые, которых было уже больше десятка, обступили его с разных сторон – но вдруг остановились, как будто упершись в невидимую границу. Алекс, уже зажмуривший глаза в ожидании кровавой расправы, приоткрыл их. Он с удивлением увидел, что ближе нескольких метров к нему так никто и не подошел. Поднявшись на ноги, ученый прислонился к бортику и осмотрелся. Вокруг – полтора десятка одержимых и каждую секунду из темноты появлялись все новые, как будто их что-то тянуло к нему. Позади – мутная от крови и пепла Рона, неплохая альтернатива быть разорванным на куски. Слева – въезд на бывший мост и вид на Женевское озеро с еще работающим фонтаном невдалеке. Справа – пешеходный мостик, тоже взорванный, скорее всего, армейцами и… лодочный причал! Пара яхт среднего размера – не имевший особого опыта в мореходстве Алекс сразу отмел их как транспорт, трезво оценив свои возможности… И моторная лодка, стоявшая рядом, почти незаметная на их фоне. То, что надо!


– Но почему вы не подходите вплотную? – ученый недоуменно перевел взгляд на растущую толпу одержимых, от которой его отделял полукруг чистого асфальта где-то пятиметрового диаметра. И тут до него дошло. – Ну конечно! «Оберег»! – Он вытянул вперед ладонь с мерцающим в темноте прибором, и одержимые, стоящие ближе всего, резко шарахнулись в стороны. – Что, уроды, не нравится?! А как насчет этого?!


Алекс, крепко зажав драгоценное устройство в руке, резко сделал пару шагов вперед. Толпа, издав смесь яростных хрипов и гортанного клокота, расступилась, пропуская его – но одновременно беря в плотное кольцо. Один из одержимых, в рваной и окровавленной полицейской форме, начал поднимать табельный пистолет, зажатый в бледной руке. Ученый спонтанно прыгнул вперед, резко сократив расстояние. Не успевшие отпрянуть одержимые, в том числе и бывший полицейский, повалились на асфальт с отчетливо слышимым хрустом шейных позвонков. Осторожно приблизившись, Алекс пнул ближайшего к нему, переворачивая на спину. Тот не подавал признаков жизни, а его голова была неестественно повернута почти затылком вперед.


– Покинул носителя… «с его немедленной смертью», – процитировал ученый слова Кригера, вдруг всплывшие в памяти. – Ни себе, ни другим, значит?


Склонившись над телом полицейского, он с трудом выдернул из сведенных судорогой пальцев табельный «Глок», проверил патроны – осталось больше половины магазина. После чего направился к лодочному причалу, окруженный со всех сторон бесновавшимися в припадке бессильной злобы одержимыми. Пришвартованная небольшая четырехместная лодка мерно покачивалась на волнах. Алекс, подтянув ее за трос к пирсу, осторожно спустился внутрь. После беглого осмотра в лодке, хоть и моторной, обнаружилась пара весел и синяя куртка, которую он сразу же надел поверх рваной окровавленной рубахи. А вот бензина в бензобаке почти не было, как и запасной канистры с топливом.


Ученый тоскливо вздохнул и попробовал завести двигатель, резко дернув за тросик-стартер. Мотор, чихнув пару раз, заводиться наотрез отказался. Повторив еще несколько раз свою попытку, Алекс сделал неутешительный вывод о том, что ему не хватает либо бензина, либо сил. Разбираться особо не хотелось – столпившиеся на пирсе одержимые сверлили его яростными взглядами, бешено хрипели и завывали, нагоняя нешуточный страх. Плюнув на мотор, он уже было взялся за весла, но вспомнил, что так и не отвязал лодку. Обратно на пирс прыгать было уже поздно, а ножа под рукой, как назло, не нашлось. Бормоча под нос ругательства, ученый начал торопливо развязывать сложный узел на носу лодки, изредка и с беспокойством поглядывая на причал. Как оказалось, не зря.


Тьма вдали, на грани видимости, шевельнулась, выпуская из себя несколько звероподобных силуэтов. Они замерли на долю секунды, после чего, не сговариваясь, рванули к пирсу, длинными скачками сокращая расстояние. Алекс, все еще борющийся с неподатливым узлом, моментально вспомнил слова Кригера, что инфразвук демонам хоть и помеха, но не смертельная. Выход был лишь один. Он приставил пистолет к тросу, нажал на спуск, перебив его выстрелом, и что было сил оттолкнулся веслом от пирса. Между лодкой и пристанью сразу образовалась полоса речной глади двухметровой ширины. Алекс бешено заработал веслами, увеличивая это расстояние. Тем временем гончие набрали ускорение, и две из них приземлились на причал, прямо на головы одержимым, расшвыряв их в стороны. Третья же, толкнувшись от спин своих сородичей как от трамплина, взмыла в воздух, вложив все силы в длинный прыжок. Конечной его точкой стала лодка Алекса, находящаяся уже в семи метрах от пирса.


Мощное, жилистое тело твари, сгруппировавшееся для приземления, вдруг будто бы натолкнулось на невидимую преграду – всего на миг. Но и этого хватило, чтобы потерять равновесие. Гончая рухнула в воду, подняв фонтан брызг, и лишь в последний момент успела вонзить длинные клыки в борт моторки, чуть не опрокинув ее. Алекс, еле удержавшийся в лодке, огрел демона веслом с такой силой, что оно переломилось пополам – но без видимого эффекта. Схватившись за пистолет, он воткнул ствол в горящую багровым огнем звериной ненависти глазницу и исступленно жал на спуск, пока щелчок затвора не известил об отсутствии патронов. Огонь в глазах твари потух, челюсти медленно разжались, и гончая ушла под воду, оставив черные маслянистые круги на воде. Трясущимися пальцами ученый подобрал мерцавший на дне лодки генератор инфразвука. Он выпал из кармана и чудом не вывалился за борт во время схватки. Взяв обрывок веревки, он продел его сквозь металлическую скобу «Оберега», спасшего ему в очередной раз жизнь, и повесил на шею как медальон, бережно спрятав под одежду. Переведя дыхание, Алекс взялся за оставшееся весло и направил лодку вниз по течению, на юго-запад. В ста километрах ниже находился Лион – крупный французский город. Он надеялся покрыть это расстояние до завтрашнего вечера. Но сначала нужно было выбраться за пределы Женевы.


Одним веслом грести было не очень удобно, под ногами хлюпала вода, сочившаяся из пробоин, оставленных клыками гончей. Но течение постепенно несло лодку все дальше, мимо бьющегося в предсмертной агонии города. Левый берег, от которого и отчалил Алекс, пока тихий и местами освещенный фарами покинутых машин, словно бы замер в тревожном ожидании своей участи. Алекс, помня о гончих, старался держаться середины реки, но каждый раз, бросая взгляды на правый от него берег, рефлекторно подгребал ближе к противоположному. Потому что там разверзся ад.


Горели дома, горели машины, горели трупы – горело все, что могло гореть. В облаках жирного черного дыма шагали демоны – сотни или даже тысячи. Тяжело печатали шаг облаченные в доспехи меченосцы, шли сотники, отбрасывая гигантские даже для пятиметровых чудовищ тени, прыжками передвигались целые стаи гончих. Навстречу им, от реки и вглубь города двигались толпы одержимых. Многие из них хватали отчаянно сопротивлявшихся людей, еще остающихся таковыми. Мужья, лишившись воли и разума, рывками тянули за собой безумно кричащих жен. Матери, порабощенные мортусами, несли или просто тащили за собой по плавящемуся от жара асфальту скулящих от боли детей. На слабых или тяжелораненых сразу же набрасывались гончие, за секунды разрывая их на куски. Куда все они направлялись, догадаться было несложно. В ЦЕРН, к порталу, исторгавшему все новые полчища демонов. К Вратам, требующим реки человеческой крови для своего существования.


Над головой раздался стрекот, становясь все громче. Алекс задрал голову как раз в тот момент, когда над Роной пролетел армейский вертолет, явно делая боевой заход на колонну марширующих демонов. Заработали автоматические пушки, скашивая меченосцев, а с подвески сорвалась ракета, и прочертив огненную полосу, ударила рядом с сотником, успевшим в последний миг отпрыгнуть в сторону. Ударная волна от взрыва и просвистевшие следом осколки и куски асфальта заставили Алекса упасть на дно лодки, обхватив голову руками. Спустя несколько секунд, осторожно приподнявшись над бортом, он понял, что вертолет ушел на повторный заход. Меченосцы тем временем разбегались по набережной, занимая укрытия. Стрекот вертолетных винтов вновь стал слышен, и вертолет показался из-за домов, атакуя немного с другого направления. Прозвучал резкий, уже знакомый Алексу гул – сотник подал сигнал своему отряду. В воздух взмыло несколько десятков копий, и вертолет, сделав маневр уклонения, резко набрал высоту, разворачиваясь на очередной заход. Центурион еще раз подал короткий, отрывистый сигнал, после чего резко сорвался с места и гигантскими прыжками помчался вдоль по набережной, набирая скорость.


– Он что, смертник? – недоуменно произнес ученый, аж привстав от удивления. – На открытом месте такая туша – легкая мишень…


Вертолет пронесся следом, и под ногами сотника заплясали фонтаны асфальтовой пыли, выбиваемой снарядами автоматической пушки. Словно услышав Алекса, центурион резко свернул в длинную и узкую улицу между трехэтажными домами. Дым и пожары сильно ухудшили видимость, поэтому вертолет снизился и сократил скорость, чтобы не потерять цель. Вдруг на одном из домов возникло движение. Черная тень на невообразимой скорости толкнулась от края крыши и буквально ввинтилась в стеклянную кабину вертолета, встретившись с ним в одной точке. Моментально потеряв управление, боевая машина пару раз крутнулась вокруг своей оси, после чего задела винтом козырек здания и рухнула вниз. Прогремевший мощный взрыв заставил Алекса вжать голову в плечи, добавив хаоса и разрушения в общую картину.


– Сангус, не иначе, – пробормотал он, проплывая под опорой еще одного взорванного моста, на этот раз железнодорожного. – Вот же хитрая тварь, использовал сотника как наживку и заманил в узкий проход… Представляю лицо пилота, когда к нему в кабину прямо в полете подсел еще один пассажир! – Алекс выдавил нервный смешок.


Городские здания постепенно сменились коттеджами и особняками, а через пару изгибов реки дома и вовсе закончились, уступив место полям и лесам. По крайней мере, они должны были там быть. Сейчас все тонуло в густом мраке. Берега вообще не было видно, а чуть посветлевшее небо давало обзор в пару десятков метров, не больше. О близости Женевы теперь напоминало лишь мутное зарево пожаров за спиной да проплывающие рядом трупы. Сверху сыпали густые и крупные пепельные хлопья. Прибор на груди Алекса коротко завибрировал. Аккуратно вытащив его из-под одежды, ученый всмотрелся в табло – на нем снова возникли цифры.


– Ноль-точка-ноль-один-два, задумчиво воспроизвел он увиденное. – Нет, уже один-восемь… черт, как же я раньше не сообразил! – Он хлопнул себя по лбу. – Это ж расстояние до границы Области Смерти – в метрах, скорее всего! Так… увеличивается… Это хорошо, значит я двигаюсь быстрее, чем растет портал! И если я вышел из этой самой смертельной области… Значит мортусы мне уже не страшны, и инфразвук можно отключить… – Алекс уже было протянул руку к кнопке, но остановился, скованный иррациональным страхом. А вдруг что-то не так? Вдруг прибор испортился и неверно показывает расстояние!? Он убрал «Оберег» обратно, так и не решившись выключить его. Но следом пришла другая мысль. Как долго генератор проработает в активном режиме без подзарядки? Он же в любую минуту может сесть, а как его зарядить, нет ни малейшего понятия! В итоге, дождавшись, когда первая цифра сменится хотя бы на единицу, Алекс, зажмурившись от страха, дрожащими пальцами отключил прибор. Прошла секунда, другая – и он открыл глаза, переводя дух.


– Превращение в одержимого откладывается, – облегченно произнес ученый и тут понял, как же сильно устал за последние несколько часов. Организм, лишенный адреналина, постоянно вбрасываемого в кровь из-за воздействия инфразвука, просто отказывался слушаться. Алекс держался до последнего, но уже спустя несколько минут провалился в тяжелый и крепкий сон прямо в лодке, неторопливо плывущей вниз по реке из ниоткуда в никуда. Наступало утро нового, темного дня для умирающей Женевы. Наступало начало новой, мрачной эры для всего остального мира, пока не понимающего и не осознающего этого. Эры крови и пепла.


(Ссылка на продолжение будет в комментариях)

Показать полностью
319

Куда Пропали 5 ДЕТЕЙ?

Куда Пропали 5 ДЕТЕЙ?

https://youtu.be/TwppZYQE8BM


Ссылка на видео выше, текст ниже.


Это был обычный сочельник для большой американской семьи в 1945 году.

Соддеры собрались вместе в своем доме в Фейетвилле, штат Западная Вирджиния. Не хватало только старшего сына — в то время он был в армии. Девять его братьев и сестер с удовольствием поужинали блюдами, приготовленными их матерью Дженни, и с нетерпением ждали утра, чтобы открыть рождественские подарки.


Когда пришло время ложиться спать, пятеро детей Соддеров — Морис (14 лет), Марта (12 лет), Луи (10 лет), Дженни (8 лет) и Бетти (6 лет) — попросили свою маму позволить им лечь немного позже. Миссис Соддер согласилась, но напомнила детям, чтобы они выключили свет и заперли дверь, прежде чем уложатся в кровать. Она забрала с собой двухлетнюю Сильвию, и вместе с супругом легла спать.


Спустя некоторое время, когда половина семьи уже спала, зазвонил телефон. Сонная Дженни вышла в холл, чтобы ответить на звонок. Неизвестная женщина попросила позвать к телефону кого-то, кто никогда не жил в этом доме. Повесив трубку, Дженни обратила внимание на то, что в доме тихо. Однако еще горел свет и дверь не была заперта. Мисс Соддер довольно хорошо знала своих детей, поэтому предположила, что они забыли о ее просьбе, и, не раздумывая, вернулась в постель.


Примерно в 1:30 ночи миссис Соддер услышала звук, как будто что-то упало на крышу, а затем соскользнуло вниз. Затем она почувствовала запах дыма.

Дженни разбудила мужа, и они быстро вышли из спальни, и обнаружили, что коридор заполнен дымом, а лестница охвачена пламенем. Дженни побежала на первый этаж, чтобы вызвать пожарных, но, к ее великому удивлению, провод стационарного телефона был перерезан. Поэтому они начали кричать, чтобы дети как можно быстрее выбежали из дома.

Оказалось, что пятеро детей, которые позже легли спать пропали без вести. Поначалу родители подумали, что они остались в доме. Джордж предпринимал отчаянные попытки спасти их, но лестницы у окна, ведущей к их комнате уже не было. Кроме того, ни один из двух грузовиков Джорджа не завелся, поэтому он не смог их использовать в качестве лестницы. Все, что могли делать спасшиеся члены семьи, — наблюдать, как огонь разрушает их дом.


Соддеры все еще не могли дозвониться до пожарных. Менее чем за час их жилье превратилось в пепел. Пожарная команда прибыла только в 8 утра, когда пламя уже потухло.

Позже выяснилось, что многие местные пожарные покинули свои посты, чтобы провести Рождество со своими семьями. Добровольцы и новички, дежурившие в эту ночь, не были готовы к экстренной ситуации. Местная полиция также не горела желанием расследовать это дело.


После беглого расследования было установлено, что пожар возник из-за неисправной проводки. Согласно официальной версии родителям и четверым детям удалось спастись, а остальные пятеро детей погибли. Но Соддеры не приняли вердикт.

Через некоторое время после случившегося пара начала вспоминать странности, произошедшие незадолго до пожара, и подозревать, что пропавшие дети все еще могут быть живыми. Что это было — отчаянная попытка скорбящих родителей найти утешение или правда, которую никто не хотел видеть?

Соддеры не понимали, как могла быть неисправна проводка, если они обновили ее незадолго до инцидента? Почему тогда в горящем доме не потухли лампы? Почему они не слышали криков пятерых пропавших детей? Но ни у кого не было ответов на эти вопросы.


Соддеры были одной из самых уважаемых семей среднего класса в Фейетвилле. Отец, Джордж Соддер, родился на Сардинии, Италия, и эмигрировал в США, когда ему было тринадцать лет. Дженни Чиприани, его будущая жена, также эмигрировала из Италии еще в детстве.

После свадьбы пара поселилась недалеко от Фейетвилла, где жила большая итальянская община. Джордж владел бизнесом, который, по словам местных чиновников, процветал.

У Джорджа Соддера был острый язык и он имел твердое мнение о вопросах, связанных с политикой. Он чувствовал себя свободно и всегда смело выражал свое мнение. В частности, его обида на Бенито Муссолини привела к некоторым ожесточенным спорам с некоторыми другими членами иммигрантской общины. Таким образом, семья начала задаваться вопросом, не сыграла ли с ними несдержанность отца злую шутку.


Хотя Муссолини уже был свергнут и казнен к тому времени, когда произошло несчастье с семьей Соддер, резкие высказывания и замечания Джорджа могли иметь последствия.

В октябре 1945 года в дом Соддеров пришел некий мужчина и настойчиво пытался продать им семейную страховку. Получив категорический отказ, он предупредил Джорджа, что его дом будет в дыму, который уничтожит его детей. Также он добавил, что Джордж заплатит за грязные высказывания о Муссолини.


Новые факты вскоре подтвердили смутные подозрения Соддеров. Во-первых, не было найдено никаких чeловeчecкиx ocтaнкoв. Позже мисс Соддер узнала от сотрудников местного крематория, что потребовалось бы не менее 2 часов, чтобы останки исчезли. Но дом горел меньше часа.

Позже Дженни и Джордж нашли водителя автобуса, который был уверен, что видел что-то вроде “огненных шаров”, летящих на крышу Соддеров. Может быть, это и был тот странный шум, который Дженни слышала посреди ночи?

Кроме того, знакомый семьи утверждал, что видел, как пятеро пропавших детей проезжали мимо в незнакомой машине, когда огонь все еще бушевал. Официантка в закусочной в пятидесяти милях от Фейетвилла сказала, что подавала завтрак пятерым детям рождественским утром 1945 года. Она не могла вспомнить никаких подробностей о взрослых, которые их сопровождали. Наконец, другая местная женщина сказала, что видела четверых пропавших детей Соддеров в отеле в Южной Каролине.


Крошечные факты, всплывшие на свет, наполнили Джорджа и Дженни надеждой и заставили их дальше копаться в этом деле.

Пытаясь выяснить, что произошло в их доме той ночью, Дженни сжигала куриные кости в духовке, чтобы посмотреть, смогут ли они превратиться в пепел за 45 минут. Они остались нетронутыми. Тем временем Джордж нашел историю о пожаре в другом доме, после которого среди пепла были обнаружены уцелевшие cкeлeты.

Вооружившись собранными фактами, супруги вернулись в местную полицию и потребовали дальнейшего расследования. Но там они получили отказ, так как у полиции не было оснований для возобновления дела.

Итак, Соддеры продолжили расследование самостоятельно. Они искали информацию и фотографии, копались в обломках дома и тратили дни и годы на выяснение того, что могло произойти с их детьми.

Однажды, копаясь в пепле, Джордж нашел несколько костей и органов. Но лабораторные тесты показали, что это была печень коровы, и найденные кости не подвергались воздействию огня.

В какой-то момент Дженни и Джордж пришли к выводу, что их дети живы и были похищены той ночью. По их мнению, пожар был устроен намеренно, чтобы скрыть таинственное похищение. В итоге, в надежде вновь увидеть своих детей, родители поставили рекламный щит рядом с местом, где находился их дом — на доске были фотографии пропавших детей и обещание выплаты вознаграждения за их безопасное возвращение.



В 1968 году, через 23 года после драматического инцидента, миссис Соддер получила конверт из Кентукки без обратного адреса. В конверте была фотография молодого человека. На обратной стороне фотографии были следующие слова: "Луи Соддер. Я люблю брата Фрэнки. A90132 (возможно A90135)".

Хотя полиция сказала, что это была жестокая шутка, Соддеры были убеждены, что человек на фотографии — их сын Луи в зрелом возрасте. Пара наняла частного детектива, чтобы выследить таинственного отправителя в Кентукки, но детектив охотно взял гонорар и больше никогда не связывался с семьей.

Конверт 1968 года был последней уликой, которую получили Соддеры.

Джордж Соддер скончался в том же году, когда семья получила фотографию. Его жена Дженни пережила его на 21 год. Все это время она носила черную одежду и продолжала поиски. Несмотря на отсутствие новых доказательств, она никогда не переставала верить, что ее дети все еще живы.

Сильвия Соддер, самая младшая из десяти детей, все еще жива. Сейчас ей 77 лет. Вместе с внуками Соддеров она продолжает искать своих пропавших братьев и сестер. Соддеры по-прежнему убеждены, что Морис, Марта, Луи, Дженни и Бетти были похищены в тот день. Поэтому они продолжают просматривать веб-сайты с информацией о пропавших людях, вглядываться в их лица и общаться с детективами, заинтересованными в этом деле.

Соддеры не перестраивали свой дом, вместо этого они превратили его в мемориальный сад в честь своих пропавших детей. Таким образом, их история продолжает жить. И их надежда тоже.

Показать полностью
418

Русальная ночь. часть -8

Русальная ночь. часть -8

Русальная ночь. часть-7

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Вечером, сельские Ленькины друзья подкатили на мотоцикле прямо к его дому. Заглушили мотор и Юрка подбежав к окну настал требовательно в него стучать.


— Лёнька выходи!


— Занят он! Дрова рубит! Чё шастаете? — высунулась вместо него недовольная их визитом бабушка.


— Здрась баба Клав, а когда он выйдет? — хором спросили у неё молодые люди.


— Как закончит дела. Надо вам — так ждите.


Юрка отошёл к мотоциклу и начал ожесточённо чесаться спиной о руль.


— Ты чего? Чесотку подхватил? — полюбопытствовал Сергей.


— Ага, спасибо домовому. Совсем обленился, зараза! Просыпаюсь, а меня клопы жрут. У меня, знаешь-ли, не казённая жопа…


— Не-фиг маленьких обижать.


— Ааа! Значит, это ты его подговорил? — недобро прищурился Юрик.


— О чём ты? И в мыслях не было.


— Пришибу обоих! Сначала домового, а потом тебя...Знаешь, как чешется?!!


— Да тихо- ты! Иваныч ползёт!


Иван Иванович кряхтя выбрался за ворота и поздоровался с молодыми людьми.


— Давление? — участливо поинтересовался Юрик глядя на пенсионера страдающего от последствий недавних злоупотреблений.


— Возраст. Поживи-ка с моё, попей...А вы чего? На ночь глядя? У меня жена напряглась как от электричества.


— В Елховку поедем, в клуб. Вот - за Лёнькой приехали, — вежливым тоном доложил Серёжа.


— Угу, — задумался дед, — пить, гулять и морды местным, стало-быть, чистить...Не, не пущу я внука. Пусть лучше дрова мне рубит.


Юрик и Сергей переглянулись, а потом Юрик спросил:


— Это ещё почему?


— Так искалечиться может, а он только приехал. Не нагляделись мы на него ещё.


— Дед, а давно ли ты таким заботливым стал? Переживаешь за каждый синяк у внучека? Прямо не узнаём.


— Боюсь угробите вы его. Меня утром, после Дарьицы, едва кондрат не хватил. Поезжайте одни. А? Без Лёньки.


Юрик хмыкнул.


— А, ну-ну. Только учти: чем больше мы тянем - тем больше народу может погибнуть. Вчера четверо. Трое в мае. И в прошлый год — сколько? Ты их и не считал даже. Ну правильно — зачем? Это же не родня, не знакомые тебе люди. Умерли и умерли. Несчастный случай. Утонули. Бог их прибрал. Посудачат в селе и забудут. Вот только армия утопленников пополняется.


— На совесть давишь…


— Не на печень же тебе давить? Да. На неё родимую. Мы бы могли тебя и вовсе не уговаривать, а просто заморочить. Ты бы и не понял. Ты бы до самого последнего момента ничего не понял, но мы же так не делаем.Мы честно выполняем свой договор и даже больше. Про число уничтоженных нами утопленников, например? В договоре только одни братья фигурируют, а про остальных и слова не было. Бесплатно уничтожаем их. Бонусом. А теперь подумай: если бы мы их зачисткой не занимались, что бы было? Куда бы эта орава по ночам ползала? Вдруг им на реке тесно станет, а Благовещенск, тут он, под боком. Хочешь — корову забирай. Хочешь — старушку из крайнего дома. Всё одно на мясо.


— Да нешто, я не понимаю…


— Раз понимаешь - Лёньку зови. У нас ещё не все девки в Елховке перещупаны, — потребовал Юрик.

————————————————————————————

Лёнька был рад. С друзьями! В клуб! Хотя он подозревал, что сельский клуб в соседней Елховке, это не ночной клуб в областном центре где он учился, но с друзьями везде хорошо и весело. А драки с Елховскими пацанами он не боялся. С ним Серёга. Серёгу боялся даже здоровенный бык из местного Благовещенского стада.


Конечно, если бы их побольше поехало, было бы ещё надёжнее. Пацаны рассказали, что этим летом всех, самых крепких, подкосила кишечная инфекция, а тех,кто умудрился остаться здоров, поголовно забрали в армию. Весенний призыв. Здоровые парни на свежей солдатской еде станут ещё здоровее.


Мотоцикл, подпрыгивая на ухабах, летел по грунтовой дороге на полной скорости.


— А симпатичные тян там будут? — спрашивал Лёнька.


— Смотря сколько выпить, но ты не ссы! Мы с собой взяли! — успокоил его Юрец. В этот раз он занял коляску, сославшись на то, что у него спина болит.


Мотоцикл тряхнуло на кочке и в коляске зазвенели бутылки.


— Ого! — обрадовался Лёнька.


— Да, у нас столько самогона, что ты сегодня ночью уснёшь с принцессой, а проснешься с крокодилом, — пообещал ему Юрик ногами придерживая бухло.


— Эй, а можно наоборот?


— Нее, брат. Такое только в сказках бывает. В жизни всё серьёзней.


И засмеялся так громко, что испугал ворон свивших гнёзда в редком березняке через который они проезжали. Чёрные птицы с карканьем поднялись в воздух и закружили над ними. Вороны ругали и проклинали людей потревоживших их покой, они грозили страшными карами, самые смелые даже пытались преследовать мотоцикл. Лёнька оглянулся. Зрелище было жутковатым. Следом за ними летело с десяток крупных ворон. Они преследовали друзей до поворота на Елховку, а потом резко развернулись и полетели обратно, словно там была самая граница их территории.

————————————————————

Лёнька не раз бывал в Елховке. Это село веками конкурировало с Благовещенском буквально во всём. Селяне соревновались в резьбе по дереву, выпиливали наличники, чтобы было круче чем в соседнем селе, строили церкви -у кого выше,или у кого поп толще. Во времена СССР соревновались колхозы, ну и конечно, при каждом удобном случае, молодёжь выясняла отношения между собой. Елховские дрались с Благовещенскими стенка на стенку по честному, при царе и даже при советской власти. В 90-х: с появлением большого количества криминального элемента, эти правила подзабылись. На их смену пришли новые: ножи, велосипедные цепи, кастеты. А где холодное оружие - там следом идёт и оружие рангом побольше. Появились обрезы, переделанные стартовые пистолеты, много чего ещё появилось. Пострелял друг-друга народишко в благословенные 90-е. Дед Иван не без оснований опасался за жизнь своего внука. Помнил: сколько Благовещенских унесли на погост в те весёлые времена. Хорошо помнил. Приходи на кладбище да любуйся — все там. Молодые. Горячие. Смотрят с фотографий на памятниках, улыбаются.


Сейчас-то, конечно, получше стало. Спокойнее. Елховские ездят в Благовещенск в клуб, а Благовещенские в Елховку, но драки периодически случаются. По старой памяти. А куда деваться? Традиция.


Мотоцикл пронёсся по вечерним улицам Елховки и красиво затормозил возле клуба откуда доносилась громкая электронная музыка.Юрик выскочил первым и налетел на группу стоявших у воха местных.


— Здоров, бля! — оттолкнули его.


— И вам, блять, привет!


— Откуда подвалили?


— А ты чё, меня, Миша не признал? Своего брата троюродного из Ежовки? Ну, ты вааащее, собственно...Не, вы видели? — возмутился Юрик пальцем тыкая в самого здорового.


— Квас! Ты что-ли? — с недоумением спросил тот на которого Юрик указал пальцем.


— Ну, бля! Держи краба - братуха!


И Юрик полез со всеми здороваться. На лицах у местных угрюмость сменилась растерянностью. Они начали протягивать руки. Юрик перездоровался со всеми, а потом начал их подталкивать к мотоциклу.


— Чё вы как...Я не знаю...Давайте бахнем за встречу. Мы с собой привезли. Это Серый — ровный пацан, Миха - ты его знаешь! А это Лёнька, он только из города приехал. Давайте вмажем! Чё вы всё, му да му…


Лёнька не успел и глазом моргнуть. Только, что Юрка перетирал с местными и вот уже трое четверо Елховских пацанов стоят возле мотоцикла, а Юрик раздаёт одноразовые стаканчики.


— Кислый, так ты, вроде, в розыске был? — с сомнением в голосе пробурчал дальний родственник Миша.


— Да, чё ты о грустном? Давайте пацаны — бахнем за встречу, а то водка греется, — ухмыльнулся Юрец. Они достал из коляски бутылку и щедро разлил на семерых.


Елховские были противники тёплой водки и поэтому горячо поддержали тост. Двое самых слабых, после выпитого начали жадно хватать воздух.


— Это же спирт! Хуяссе! — прохрипел Лёнька.


— Дайте запить! — простонал один из Елховских, в панике хватаясь за горло .


— На! — Серёга с готовностью протянул нуждающемуся надкусанный огурец. — Чоткие не запивают- чоткие закусывают. Докажи, что ты чоткий.


Огурец был схрумкан в два приёма. Юрик предусмотрительно выдал желающим полторашку лимонада. Бутылка пошла по кругу.


— Ебать, у тебя родня, Мишаня! — с восхищением признался один из Елховских по кличке Минус. — Реальные отморозки!


— Чо ты бля, на мою родню,а? — приобнимая Юрика с подозрением поинтересовался Миша.


— Да ничего. Охуенные пацаны же! Курнём? — и Минус с готовностью протянул всем раскрытую сигаретную пачку.


Сигареты взяли все, даже некурящий до этого момента Лёнька. Он старался не закашляться от вонючего дыма, чтобы не уронить своего авторитета. Ему было неловко. Юрка как-то ловко умудрился притворится своим, это было понятно. Он, в этой Ежовке, может никогда не был, а Серёга просто выглядит внушительно. Их сразу признали своими, но если узнают, что они приехали из другого села? Тут, в местном клубе, ему бывать ещё не доводилось. Мимо проходили парочки, кто-то подходил поздороваться. Серёга и пацан сообщивший, что он Пашка-Клещ уже обсуждали мотоцикл. Что-то о расходе топлива. Юрка дымил сигаретой и интересовался у рослого Мишани насчёт девочек.


— Да, сегодня в клубе выпускники школ гуляют, а ещё с Акимовки приехали, из Углежогов. Тёлок полно, только…


— Я тебя понял - братуха! А ну кончай дымить, подошли и протянули стаканы. Кто не выпьет до дна - тот лох!


Спирт пошёл по второму кругу. Юрка опорожнил свой самый первый.


— Ух, хорошо пошла. А теперь на тусу.


И он не дожидаясь товарищей рванул в клуб. Через пару секунд оттуда донёсся его возбуждённый крик:


— Бабы! Бабы!

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Автор - Василий Кораблёв.

https://vk.com/public194241644

Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!