CreepyStory

Русальная ночь. часть-1

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Леньке не нравился Сектор Газа. Единственная песня, которую уважали его одногруппники на факультете физической культуры была: “демобилизация”. Он некоторое время слушал, как Денис и Валерий подпевают этим колхозным заунывным песням, а потом не выдержал и предложил свою флешку с музыкой.

— Моргенштырь. Это настоящая тема. Давайте послушаем?

— Нет. Спасибо. Мы ещё для такого не достаточно деградировали, — отказался Денис.

Лёнька хотел было возразить, что Моргенштырь, это “Cool”, только на него так посмотрели, что слова застряли у него в горле и он даже закашлялся.

Где-то поблизости завизжала полицейская сирена и Денис машинально покосился в зеркало заднего вида, а потом перестроился уступая дорогу. Несколько автомобилей на полной скорости промчались мимо и скрылись за поворотом.

— Что это им, вожжа под хвост попала? — пробормотал водитель.

— Спецоперация в Федорихе, — не моргнув глазом ответил Валерий Васильевич.

— Наркоманов что ли ловят?

— Да если бы. Проводят профилактическую работу и поднимают уровень нравственности в деревне. Возвращают блудных мужей в родные семьи. Предотвращают множество преступлений, которые могут случится в Федорихе...Вернее, они уже, в данный момент случаются...Молодцы! Одним словом!

— Значит, твоя работа, — покосившись на Лёньку вынес вердикт Денис.

— Ой, да всего-то пару звоночков. Хотя, они, конечно, будут довольно грубы с расшалившимися водителями. Игорь Васильевич, их с шашлыков сорвал. Скоро, очень скоро там будет весело, — улыбаясь ответил Валерий Васильевич.

— Мерзавец, вы батенька.

— А неча в рабочее время ездить по своим шкурным делам. Я просто восстановил справедливость. Лёнька подтвердит.

Лёнька непонимающе захлопал глазами, а потом до него дошло. Полиция. Федориха. Водители. И он тоже начал улыбаться. Действительно, а чего этих наглецов жалеть если они пассажиров не жалеют и работают спустя рукава.

Слушать Сектор Газа было скучно и Ленька заинтересовался странным металлическим ящиком.

— А что это у вас в салоне? Похоже на ванну для релаксации? — поинтересовался он.

— Ах это? Мы ж археологи, вот и складываем туда всякие редкости. На хранение. Очень удобно, ни одна падла не вылезет, — весело оскалился Валерий.

— Какая падла?

— Да это я символически. Падла-вобла. Понимаешь? Достань из рюкзака мне ещё бутылку, там, тёмное было.

Денис недовольно покосился и заметил, что им ещё вообще-то работать сегодня. Валерий отмахнулся и очень ловко щёлкнув пальцем по пробке бутылки пива, открыл её, и начал пить мелкими глотками.

— Машина-то у вас не новая, — между тем заметил Лёнька,— хотя кондей хороший.

Валерий Васильевич поперхнулся пивом, а машину тряхнуло на ухабе так что Лёнька больно ударился головой.

— Молодой человек! Никогда не суди о книге по её обложке! Да, мы не мыли Япошу последние недели, но он для этого и предназначен, что бы лазить по горам и болотам. Этот самурай пролезет там где другие застрянут. Он, если надо, речку вброд переплывёт и даже не кашлянет. Знаешь, сколько в него бабок вложили? — строго произнёс Денис.

— Это точно. Первое время, он нас объедал, но мы уже давно перестали обращать внимания на такие мелочи. Япоша может соревноваться на пересечённой местности с любой “котлетой”, — подтвердил Валерий Васильевич. Он глянул на Лёньку:

— Не веришь, да? Хочешь, щас с ГАИ-шниками погоняем? Сразу поймёшь!

— Какими ГАИ-шниками? — испугался Лёнька.

— Да, вон там. Впереди, через пять километров - семейство Козлов на дороге пасётся. У них там точка для сбора денег. Они наши большие друзья, постоянно наперегонки гоняем, как Том и Джерри.

— Каких ещё Козлов?

— Да Козловы, ГАИ-шники местные. Папа и зять. Стоят в очень удобном месте, где душа разогнаться хочет. Незаконно. Шкурят всех без разбора, потому что зятю надо срочно дом достроить, а тесть его, ещё бассейн захотел, гараж новый...Ну короче, много у них всяких хотелок, — объяснил Валерий Васильевич.

Ленька немного испугался. А если они гонки начнут и их поймают.

Водитель нахмурился.

— Нельзя.

— Почему? — вскинулся было Валерий Васильевич.

— Ящик.

— Ладно.

Он грустно проводил глазами стоявшую на обочине машину Госавтоинспекции и со вздохом пообещал:

— В следующий раз, козлики мои дорогие, попрыгаем. В следующий раз.

————————————————————

Они довезли Лёньку прямо до самого дома где жили его бабушка и дедушка. Валерий Васильевич лично вышел следом, под предлогом, поздороваться. Они нашли деда во дворе, тот сидел на лавочке и крючками вязал из веревок хитрую сеть.

— Иван Иваныч, я вам внука привёз! Встречайте гостя! — весело крикнул издали Валерий Васильевич.

Дед глянул на гостей искоса, скривился и смачно сплюнул. Лёньке показалось, что дедушка был не очень рад его приезду, но ведь они же сами с бабушкой его просили. Всю весну названивали, уговаривали приехать. Странно. Он посмотрел на Валерия Васильевича, но тот словно и не заметил, стоял себе, ухмылялся.

Дед бросил своё занятие, ковыляя подошёл ближе и молча оглядел внука. Внук был на две головы его выше.

— Здравствуй дедушка, — протянул руку Лёнька.

— Экий ты вырос, — пробурчал Иван Иваныч пожимая руку, — а мы, с бабкой с утра ведь ждали. Она тесто поставила. Пироги будет печь.

— Ага, меня дядя Валера подбросил. Автобусы не ходят. Авария.

— Вижу. Сам вижу, какой чёрт тебя принёс, — Иван Иванович пожал руку Валерию. Сказано было как-то двусмысленно и Лёнька даже замялся, но дед тут же спохватился.

— Ты иди в дом Ленечка. Устал ведь с дороги. Вещи там, кровать тебе уже застелили. Бабка заждалась, а нам тут поговорить надо.

— Верно. Иди Ленчик. У нас с Иван-Иванычем взрослые разговоры, -  улыбаясь подтвердил Валерий.

Лёнька убежал в дом. Дед подвинул свою поделку освобождая гостю свободное место на лавочке и они уселись рядом. Дед кашлянул. Валерий васильевич с готовностью протянул портсигар.

— Хорошие у тебя самокрутки, чёрт поганый! Только, боюсь я сильно за внука свово, — признался старик закуривая.

Валерий Васильевич согласно закурил в ответ.

— Вчерась, туристы через село проезжали, бабка в магазине их видела, — продолжал дед.

— Ну?

— Что, ну? У Смородинки они встали лагерем. Вот тебе и ну.

— Это нехорошо. Миньоны на охоту ночью пойдут. Сколько их? — Валерий Васильевич выдохнул колечко дыма.

— Туристов-то? Четверо. Семейные пары.

— Значит точно пойдут. Галька, в этот период, не потерпит конкуренции. Сейчас заедем и отгоним туристов в болото. Пусть там отдыхают, — принял решение Валерий.

— Там комары.

— Зато живы останутся. А ты что за сетку плетёшь? Не на русалку ли?

— Хочу и плету, может пригодится.

— Не пригодится. Галька, сейчас, в самой силе. Она нейлон порвёт при желании, и близко не поставишь, ментальный удар организует такой, что полсела разом оглохнет.

— Так может тротилом её? Я достал по случаю.

— Нельзя. Она мне живая нужна.

— Сука ты! — не выдержав в сердцах произнёс Иван Иванович. — Давно бы избавились от твари, если бы не твоё - “нельзя”!

— У нас договор! Денег с вас не слупишь, поэтому возьмем русалкой. Договор! На доске заключали. Ты, дед, словно ребёнок маленький. Такими вещами, в наших делах, не шутят! — Валерий говорил тихо, но каждое его слово резало словно острый нож.

— Вот ты и заставил нас подписать на это мокрое дело, мово Лёньку. Лучше бы я свою жизнь отдал. Пенсионную. Один бес никому не нужна, — Иван Иванович вновь плюнул на землю.

— А как иначе? Он у тебя смотри какой вырос? Косая сажень в плечах. Спортсмен. Да и эксперимент с заезжими байдарочниками вышел нам боком. Не хочет она кого попало. А с Лёнькой у них любовь была изначально, вот, значит чего-то в ёё гнилой черепушке и осталось. В посмертных, так сказать, инстинктах. Она его увидит и всякий страх потеряет. Тут-то мы её и возьмём.

— Возьмём. А утоплые? Братья-то её в стороне стоять будут?

— Братьёв, дед, мы ликвидируем. Опыт большой, не сомневайся. Правда у меня опасения есть…— Валерий Васильевич задумался.

— Про то, что у нее не только братья в подчинении ходють? — проворчал дед.

— Да. Ты Иван Иванович не такой уж и Иван... Верно подметил. Токсины фертильной русалки ускоряют процесс роста некроклеток. За год, можно целую армию миньонов из мертвецов вырастить. Да и раков в Смородинке прибавилось...Любопытно.

Валерий Васильевич хлопнул себя по коленям.

— Ну да ладно. Прощевай. Поехали мы в патруль. Проверим нет ли отдыхающих.

—Угу, и тебе всего наилучшего, — дед проводил взглядом гостя, а потом пошёл в дом. На кухне поймал крутившуюся в заботах о внуке супругу и поинтересовался:

— Слышь? Клавдия, а что это за слово такое — фертильная?

Та разрываясь между мыслями о пирогах и о варёной курочке в холодильнике не сразу сообразила о чём речь и ему пришлось повторить свой вопрос.

— Да пошто тебе? Кроссворд что ли гадаешь?

— Может и гадаю. Знаешь-нет?

— Дак это...Когда возраст у девушки самый подходящий...Вот и говорят по научному “фертильная”, сдобная то есть. Готовая рожать.

— Это как рожать?

— Ой, а то ты не знаешь как рожают? Запутал меня совсем.

— Да ты объясни по нормальному!

— Тьфу-ты! Нашёл время, у меня Ленька не кормленый. Значит... Девушка в самом соку, невеста. Возраст такой, чтобы рожать. Понятно? Отстань от меня - старая беда!

— Понятно, — пробормотал Иван Иванович и вернулся во двор.Попытался снова вязать сеть, но мысли крутились и возвращались снова к одному и тому же.

— Возраст, чтобы рожать...Невеста...Галька и Ленька мой… — бормотал он. И тут до него дошло.

— Так, этот сукин кот, обрюхатить русалку решил! Русалкой, говорит, возьму! А мой Лёнька, ему, бык для случки? Косая сажень...Это кто же у нее, тогда, блять, родится? Что ж за потомство от неё будет? Ну Валера, ну падла Московская! Это чего ж ты, ирод, удумал?

И дед посмотрел в сторону сарайки где у него в дровянике был припрятан чемодан с тротилом.

Часть 1

Дьявол носит Прада

(название романа Лорен Вайсбергер)

1. Люся-1.

- Бабушки, здравствуйте! Извините ради Бога за беспокойство, можно мне на скамеечку с вами присесть, отдохнуть? Не помешаю?

Баба Леся оборачивается первой, за ней – одновременно, как по команде: баба Маша, баба Ира и баба Зуля.

За их спинами, на тротуаре, стоит девушка. Обычная девушка, лет двадцати пяти. Стройненькая, не дылда, но и не пигалица. Цветастое платьице, чуть выше колен, не совсем уж непристойное мини, всего лишь чуть-чуть… Правда, цвета какие-то очень уж яркие, очень уж пестрые: пламенно-желтый, кроваво-алый, оловянно-серый.

У бабы Зули начинает рябить в подслеповатых глазах, и она отводит взгляд. Правда, через минуту поворачивает голову вновь.

Любопытство всегда берет верх.

Волосы у девушки белые, но не блондинистые, крашеные, а скорее пепельные.

Лицо ее приветливое, улыбающееся открытой дружелюбной улыбкой, с ямочками на румяных щечках. Тут понятно: на улице адская июльская жара, плюс 34 по Цельсию. Ветерок, да и тот слабый, лишь на улице. Дома находиться невозможно, если только у тебя нет кондиционера.

Ни у одной из четырех пенсионерок кондиционера нет.

Но не это обстоятельство - основная причина их пребывания в этот аномальный зной на двух стоящих друг напротив друга скамеечках перед подъездом, в котором все они проживают.

Они сидят тут постоянно. Это - их рабочее место.

Даже рассадка обычно одинаковая: баба Маша и баба Зуля любят греться на солнышке, поэтому они на правой (если находится лицом к дому), почти всегда освещенной солнышком, скамейке. Левая находится в тени стоящего чуть поодаль тополя, и на ней предпочитают располагаться баба Леся и баба Ира.

Июльский зной, октябрьские дожди или февральская стужа – ничто не останавливает этих энтузиасток общения и фанаток обсуждений от встреч.

Но вернемся к девушке. Она стоит с милой улыбкой, рассматривая по очереди каждую из старушек и ожидая вердикта.

- А что, другого места не нашлось? – баба Ира едко цедит слова, - Вон, у первого подъезда никто не сидит… Такие же скамейки. Сиди – не хочу!

Девушка оборачивается в сторону первого подъезда. Там, рядом с газоном, стоит пожилой мужчина, он рассматривает засыхающие цветы.

- Вон тот меня прогнал. Сказал: «шляются тут всякие». И неприличное слово добавил…

- Незабудько-то? – баба Маша напрягает остатки не самого острого зрения, но угадывает точно, - Колька может! За словом в карман не полезет… Еще и нах… пошлет…

Все смеются, напряжение разряжается.

- Нам-то что? – баба Леся высказывает общее мнение. Она почти всегда среди коллег по рабочему месту в роли заводилы. Самая голосистая и самая ядовитая. Самая наглая и самая злобная. От нее исходят флюиды осуждения… Попадешь такой на язычок: пиши пропало! – Мы эти скамейки не покупали. Пущай сидит…

Девушка благодарно кивает и аккуратно присаживается рядом с бабой Зулей. Та всё еще настороженно смотрит на девушку и немного отодвигается.

Баба Леся лукавит. Да, пенсионерки эти сидячие места не покупали, не арендовали и не получали в дар, ни от ТСЖ, ни от «благодарных» квартиросъемщиков – соседей по дому. Сии сидения получены ими во владение незаконным путем: самозахватом. И теперь старушки негласно, но единогласно считаются владельцами двух скамеек перед третьим подъездом.

Попробуй на одну из них сесть посторонний, когда та пустует, когда вся компания занята домашними делами… Тут же «великолепная четверка» каким-то мистическим образом учует неладное, отбросит все дела, а также мораль и нравственность, и, высунувшись из своих окон, начнет хором поливать оступившегося негодника словесной грязью.

Много нового узнает о себе уставший путник, искавший всего лишь минутного отдохновения! Рано или поздно шайтан его сожрет (это баба Зуля!), а потом заболеет несчастный так, что даже еврейская медицина не поможет (баба Ира!), следом он околеет дубиной стоеросовой (баба Маша!), и, наконец, споткнется дурень на ровном месте, да убьётся (баба Леся!). Как после таких проклятий не сбежать? Сбежишь! Все сбегают, как миленькие.

И снова мы отвлеклись. Больно уж колоритные бабульки собрались у подъезда номер три дома номер семьдесят три по улице Миловадской города Энска.

А вот девушка - самая обычная. Доброжелательная, уважительная. Наверное, смелая очень. Или очень глупая. Или и то, и другое, раз попросилась присесть рядом с этими «небожьими одуванчиками».

Баба Леся уже сама удивляется своему решению дать девушке добро на посадку. В 99-ти случаях из 99-ти она отказывает в приеме на своем «аэродроме», прогоняет уставших жителей дома и их гостей к двум другим подъездам, или на детскую площадку. А тут: на тебе – «Пущай сидит»!

Но слово не воробей, скажешь и пожалеешь, а поздно будет!

Вот и сидит теперь девушка рядом с бабой Зулей, которая, в свою очередь, сидит рядом с бабой Машей. На противоположной скамейке – баба Леся и баба Ира.

И каждая из вышеперечисленных не сводит глаз с девушки.

Пятая - лишняя!

Девушка робко ерзает, отводит глаза, одергивает платье, пытается прикрыть коленки, да не получается. Так что выделяются ее красивые, молодые, стройные, загорелые девичьи ножки оазисом красоты и юности среди длинных юбок и теплых колготок старости.

Видно, что стесняется девушка, чувствует себя неуютно. Как в аду, на сковородке у чертей, голая сидит. Со всех сторон сканируют ее подслеповатые глаза (самым молодым органам зрения, принадлежащим бабе Ире, уже 70).

Девушка скованно улыбается, украдкой всё же ухитряется рассматривать высокомерно молчащих старушек. Потом решается:

- Меня Люция зовут. Здрассте… Спасибо, что приютили…

- Люся? – переспрашивает баба Зуля, сидящая с девушкой почти вплотную, но слышащая из присутствующих хуже всех.

- Люськя, - подтверждает баба Леся. Девушка с улыбкой кивает, соглашаясь с новым звучанием странного по нашим меркам имени.

- Ты к кому тут пришла? Что тут делаешь? – бесцеремонно спрашивает у Люси баба Ира.

Еврейское любопытство прет наружу, хотя, не задай этот вопрос она, секунду спустя его задала бы баба Маша. Или баба Леся. Или баба Зуля. Старческое любопытство – оно и в Африке любопытство. Как будто пожилым людям мало знаний, приобретенных за долгие годы, и организм требует еще и еще…

- Даааа… - задумчиво тянет Люся, - К кому-то пришла…

Потом сосредотачивается и добавляет: - К Семенову из 76-й.

- Это который лежит помирает третью неделю? – осведомленность старушек не знает границ. Они в курсе, кто, когда и с кем, а также – чем болеет… Баба Маша просто выражает знание коллективного пенсионерского разума.

- Помирает… - снова задумчиво говорит Люся, будто прислушиваясь к чему-то. Видимо, к чему-то внутри себя, поскольку в плавящемся июльском воздухе стоит непонятно как образовавшаяся тишина. Даже птицы спрятались куда-то от нечеловеческой жары, которая одним старушкам ни по чем.

Наконец девушка широко улыбается. Как будто наконец-то услышала то, что хотела.

- А ты ему кто? – продолжает допытывать коллектив в лице Зули. От любопытства у нее дрожат иссохшие пальцы, похожие на толстые короткие шершавые ветки, надломленные в нескольких местах.

- Я? – переспрашивает Люся и снова становится серьезной, - Родня я ему… Дальняя…

- А! – восклицает баба Леся, - Знаю! Ты его троюрОдная племянница из Москвы. Точно?

Девушка молча кивает, подтверждая эрудицию старой хохлушки. И добавляет:

- Я в столице… за МКАДом живу…

Баба Леся победоносно улыбается, скаля бесплатный пластмассовый зубной протез. Она уверена, что снова доказала своей осведомленностью право верховодить престарелыми вассалками.

- Всё ты знаешь… - злобно говорит Зуля и добавляет, бормоча себе под крючковатый нос, - Откуда только такие берутся?

Если вы подумали, что старушки – дружная компания, вы ошиблись. Каждая ненавидит троих других. Всеми фибрами своей нетленной души. Да, жизнь свела их вместе. В одном подъезде. Маша с Ирой даже живут на одной лестничной площадке, причем дольше всех – двадцать семь лет, с момента первого заселения. Мужья их работали в одном СМУ. Только у Маши – крановщиком, а у Ираиды – начальником смены. Какая тут может быть дружба?

Но общее место жительство не сплачивает старушек. Их сплачивает общий враг – мир вокруг. И потому они допускают по отношению друг к другу вооруженный нейтралитет.

Бабульки, потеряв интерес к общению с юным поколением, переключаются на окружающую действительность. За праздными разговорами они упустили самое важное, отвлеклись от цели своей жизни, потеряли на минуту смысл своего существования!

Как – что?

Конечно же - осуждать!

Вот оно – альфа и омега далеко не праздного, как вы наивно можете подумать, пребывания «четырех мушкетерш» на свежем воздухе с перерывами на обед и сон, ночной или послеполуденный.

А что поделать? Ведь кто-то должен отдаться этому занятию со всей душой, со всем рвением и старческим задором.

Вокруг, как назло, ни одной жертвы. На часах скоро будет три пополудни, взрослое население сейчас на работе (среда подошла – неделя прошла), младое дошкольное и младшешкольное - на дачах, вместе с поколением среднего возраста (от 45-ти до 60-ти), или в лагерях, а подростки выходить на адский зной не спешат. Их время – далеко за вечер, когда стемнеет и немного спадет жара…

Поэтому бабульки привычно переходят к плану Б.

Повышение пенсии.

- По телевизору опять говорили, что пенсию скоро поднимут… - запевалой выступает баба Маша. Ей поспешно вторит баба Зуля:

- Да, да! И я слыхала! Там еще говорили, что…

- Бряхня! – рубит с плеча баба Леся, - Чтобы пенсию подняли, надо чтоб черти в аду все поиздыхали. Слыхала я эту вашу «новость»! Диктор сказал – планируется. А вы сами знаете, КАК у нас что планируется. Пока не подымуть, загадывать рано…

- Сволочи… - философски заявляет баба Ира, политкорректно обращаясь безадресно.

- Ты-то, Идка… - баба Леся смотрит на подругу с издёвкой, - Тебе-то чего жаловаться? Тебе Вениамин твой в свое время выхлопотал пенсию… Не знаю, какие жопы он там лизал…

- Но-но! – обычно выглядящая самой забитой Ираида мгновенно превращается в адскую фурию, готовую защищать СВОЁ последними зубами и длинными, давно не стриженными ногтями, - Ты Вениамина моего не тронь! Он святой был человек!

- Га-га-га… - только смеется в ответ баба Леся.

Ей вторит баба Маша:

- Твой Валентин…! Скажешь тоже! Мой мне много чего рассказал про твоего Валентина, когда они на стройке тут работали… Наверное, твой святой сейчас в бане с чертями на сковородке парится.

К смеху присоединяется баба Зуля и троекратный злорадный хохот возносится до небес.

Баба Ира униженно отворачивается, презрительно махнув рукой на своих товарок.

Она обиделась…

Это ненадолго, потому что во двор входит мужчина с собакой. Вот он - подарок судьбы! Тут не до обид…

Лишь только мужчина с мелкой дворняжкой на поводке оказывается в поле зрения пенсионерского сканера, все четверо напрягаются. Кажется, что по мере приближения жертвы нервы у старушек сжимаются, как пружины. Они становятся похожими на гончих, еле сдерживаемых поводками: готовы броситься в атаку, лишь только ослабнет хватка невидимого хозяина.

Наконец мужчина равняется с подъездом номер три.

Доморощенные стратеги подпустили врага поближе и теперь открывают прицельный огонь, от которого никому еще не удавалось укрыться.

- Ходють тут всякие… Собачатники… Ссуть и сруть мине на ноги, - кажется, что кислота капает из бабы Лесиного рта, прожигая асфальт.

- Замучили! – вторит ей баба Зуля, - Пройтить невозможно! Черти! Идолы окаянные! Чтоб вы посдыхали со своими курвами!

- Вы чаво все только под нашими окнами ходите? - в голосе бабы Маши звучит праведный гнев, - Тут дети играють… Шагай отсель!

- Да! ЛюдЯм спокойно отдохнуть невозможно! – бабе Ире уже не до обид, - Засрали все газоны. А ты их сажал?

Обалдевший и побелевший от наглой и бурной несправедливости мужчина смотрит на бабулек, с ненавистью буравящих его глазами. Вид его совершенно несчастный. Он не чувствует своей вины. Наивный. Он виноват лишь тем… Что прошел в ненужное время в ненужном месте…

- Но я… Но мы… Мы не какаем на улице…

- Иди дальше, козел! Собака паршивая! И шавку свою уноси! Чаво стал? Милицию мне вызвать? – Старушки торопятся и перебивают друг друга, спеша унизить прохожего до того, как тот сбежит, корчась в муках совести.

Мужчина разворачивается спиной к старушкам, начинает отступать, тянет за собой упирающуюся собаку, пытаясь быстрее покинуть это судилище, где он – обвиняемый без следствия и без адвоката.

Бабули замолкают, с усмешкой оглядывая поверженного противника.

- И не забывай о своем сыне! Которого ты бросил!

В звенящей после старушечьего гомона тишине голос Люси кажется непривычно тихим. Очень тихим. До сих пор она молчала и женщины даже подзабыли о ней. Но что-то сподвигло ее присоединиться к хору обвинителей.

Люсины слова слышат все. И бабули, и мужчина. Он останавливается как вкопанный, медленно разворачивается и смотрит на Люсю. В его глазах ненависть. Если бы можно было… Если бы только было можно…

Люся смотрит на мужчину в ответ. Она спокойна и злорадна. Это бесит мужчину еще сильнее.

Собрав остатки воли, выдохнув, он наконец-то покидает злосчастный двор. Сюда он больше ни ногой.

Теперь все бабульки удивленно переводят взгляды на Люсю.

- Что за сын? – первой спрашивает баба Маша, - Ты его что, знаешь, что ли? Мужика этого?

- Знаю, - немного помедлив, отвечает Люся, - Пару раз сталкивались по этой жизни… А сын…? Сын у него есть… от другой женщины. Не от жены. Но он ему не помогает… Бросил…

- Здорово ты его поддела, - со смехом говорит баба Зуля, - Смылся, как в жопу раненый…

- Да ерунда! – девушка смущенно улыбается соседке. Молчит минуту и спрашивает у нее: - У вас же тоже есть сын?

Как будто прогремел гром в безоблачном голубом небе.

Повисает гробовая тишина.

- Не… - говорит баба Ира, - Откуда у нее дитё? Он ж бесплодная! Да, Зуля?

Все взгляды устремляются на бабу Зулю. Та всегда рассказывала, что в ранней юности у нее был неудачный аборт, она тогда еле выжила, и с тех пор по женской части давно уже негодная.

Вот сейчас она так и скажет…

Но баба Зуля молчит.

Только смотрит в упор на сидящую рядом девушку. Во взгляде пожилой женщины хватает и ненависти, и удивления, и страха. Люся спокойно смотрит в ответ. На ее губах – легкая приветливая улыбка. Она сама невинность!

- Ты кто такая? – баба Зуля говорит тихо, но твердо, - Чего тебе тут надо? Вынюхиваешь чего? Какого черта приперлась?

Девушка начинает испуганно хлопать глазами.

- Тетя Зуля, не нервничайте так, не рвите свою душу… Я просто спросила… Просто… предположила… А вдруг…? Угадала, да?

Она испуганно смотрит на старушку, хлопая идеально накрашенными глазками.

- Предположила? Угадала? Гадалка хренова!

Отказ бабы Зули подтвердить отсутствие у нее детей поражает всех старушек разом.

Они знают друг друга, как им кажется, вдоль и поперек. Тысячи раз рассказанные и перерассказанные истории, автобиографии до пятого колена, похождения с малых лет, даже любовники… Они – как одна большая семья, в которой никто ничего не скрывает.

И вот: на тебе!

- Зулька, так у тебя сын есть? – спрашивает баба Леся. В ее команде непорядок. Одна из компаньонок, оказывается, утаила очень важное обстоятельство. Предводительница видимо все еще надеется на поспешное отрицание порочащего факта, но Зуля молчит, а потом, глядя себе под ноги, злобно бормочет:

- Тебя это не касаемо! Командирша чертова! Завсегда в кишки, в кости влезешь… Душу вывернешь…

В полной тишине она с явным трудом встает со скамейки, и, никому ничего не говоря, медленно переставляя ноги, уходит в подъезд. Даже на улице слышно, как она шаркает, пока поднимается на третий этаж.

Все молчат. Баба Леся с подозрением смотрит на Люсю, которая как ни в чем не бывало копается в своем мобильном телефоне.

Однако уже через минуту и девушка встает:

- Ну, мне пора! Спасибо, бабушки, за компанию. Берегите себя… До свидания.

Ее провожает мертвая тишина…

2. Зульфия.

В детдом я его сдала в 1962-м.

Ну а что мне оставалось делать? Мы жили тогда на съемной квартирке в маленьком городке, куда переехали из Ферганы, впятером: мы с мужем, который был старше на 15 лет, его мама, мой отец и пятилетний Алик.

Мой Алишерчик. Сыночек…

Работал только муж. На трубном заводе фрезеровщиком. Приползал домой в 3-4 часа ночи, падал на кровать, а в 6 уже снова шел на смену.

Его матери было 63, моему отцу - 52. Папа очень сильно болел туберкулезом.

Я пыталась устроиться на работу, ходила каждый день в самые разные организации, но все было бесполезно: узбечка! Своих, русских, хватало.

Каждая вакансия в городке была на вес золота и заполнялась мгновенно, как правило - знакомыми. Даже уборщицей было не устроиться.

Муж отговаривал меня. Но я настояла. Слушалась его всегда и во всем. Боялась. Любила.

Но тут стала стеной. Иначе не прокормимся.

Как он смотрел мне вслед! Я тогда обернулась и на всю жизнь запомнила его жалобные голубенькие глазки.

Мой Алик. Сколько страдания было в этих прекрасных глазах, сколько ужаса! Мама, ты меня бросаешь?!

Через год мужа посадили. Он ударил своего бригадира, русского. Ударил несильно, можно сказать, дал затрещину. Даже следа не осталось. Но бригадир был мстительным. Договорился с врачом, дал денег, и тот написал, что получены повреждения средней тяжести. Кто тогда что-то проверял? Мужа арестовали, судили быстро, добавили попытку саботажа и дали двенадцать лет.

Через три месяца умер мой отец. Через полтора года свекровь.

И я уехала. Без денег, без надежды. Одинокая.

Семь лет скиталась по стране, пока не остановилась в этом задрипанном Энске. Навсегда…

Тогда казалось, что этот город – сказка.

Сюда меня привез второй муж. Он меня любил. Очень любил! По-своему. Иногда поколачивал, но я была не в обиде.

Он был импотентом, поэтому детей у меня больше не было.

Восемь лет назад муж умер, и я осталась одна в нашей двухкомнатной квартире на третьем этаже.

С тех пор мне все чаще казалось, что это другая Зульфия жила в другое время, в другом месте.

Это она, а не я родила и растила Алика. Это она предала его.

Я убедила себя в этом, и теперь верила всей душой.

И поэтому никогда больше не вспоминала о сыне.

До сегодняшнего дня.

Как только я вошла в прихожую, раздумывая о странных словах этой потаскушки, сразу поняла: в квартире кто-то есть.

Было тихо. Неестественно тихо. А главное - Петруччо не шумел в своей клетке. Он всегда радуется, когда я прихожу, начинает бормотать своим скрипучим голоском: «Зулечка, Зулечка… Зульфия… Петруччо ждал… Петруччо ждал… Петруччо хочет кушать…»

Но сейчас из квартиры не доносилось ни звука.

Стояла гробовая тишина.

Я разулась и, стараясь не шуметь, медленно вошла в зал.

Когда я уходила на улицу, распахнула окно и раздвинула шторы. Теперь же окно было закрыто, а шторы – тщательно задернуты. В комнате было сумрачно. Хотя солнце, яркое в это время суток, немного освещало комнату, и я сразу увидела, что клетка Петруччо открыта, а сам попугай лежит на полу, плотно прижав зелено-желтые крылья к тельцу.

У него не было головы.

С недавних пор мне стало казаться, что умирать не страшно. Жизнь моя была тяжелой, я многое повидала, в основном страдания, разлуки, потери и обиды. Я устала от нее. Можно и умирать… Ведь если подумать - что меня ждет дальше? Или кто? Проклятые бабки – соседки по скамейке? Они ненавидели всё и всех. Сидя с ними днями, неделями и месяцами напролет, я и сама пропитывалась злобой, завистью, осуждением… Незаметно и сама стала такой же. Уже не мучала себя сомнениями: а вдруг тот или иной человек хороший, добрый, а я обижу его напрасно?

Жить ради них? Лучше уж скорее умереть.

Глядя на яркое пятно мертвого, растерзанного моего единственного друга, я подумала: возможно, смерть сегодня пришла не только к моему попугаю, но и ко мне?

И вдруг мне стало страшно умереть. Вспомнила, что в этом месяце я еще не оплатила коммуналку. Сериал на канале «Домашний» не досмотрела. В пятницу – скидки в «Пятерочке»…

Жизнь будет продолжаться, но меня… меня не будет?!

Эти мысли роились у меня в голове, пока я медленно шла к двери во вторую комнату – мою спальню. Что там?

Я тихо вошла в приоткрытую дверь. Здесь занавешена была лишь половина окна и солнце освещало каждый уголок. И я увидела…

На моей тщательно застеленной кровати сидел Алик.

На вид ему было лет 5. Он как будто немного подрос. Я уже и забыла, как он выглядит. Только голубые глазки узнала сразу.

Он улыбался, глядя на меня, и его губы, испачканные кровью, все растягивались и растягивались, обнажая острые белоснежные зубки.

- Мама! – сказал он наконец, - Мамочка!

Я отшатнулась.

Это не он! Это не мог быть он! Прошло много десятков лет, он давно вырос, если…

…Если остался жив…

Он неспешно встал с кровати и пошел ко мне, протягивая детские ручонки.

- Мамочка…

Я стала отступать, потом развернулась и выскочила в дверь.

Зал преобразился. Решетки были везде, и не только на окнах, но даже на стенах. Эти прутья скругляли комнату так, словно в нее втиснули птичью клетку.

Посредине стоял круглый стол. Он был накрыт. Столовые приборы располагались в соответствии с правилами этикета: ножи, вилки, фужеры для вина, бокалы для шампанского…

За столом сидело пятеро. Четверо из них обернулись и смотрели на меня, улыбки растягивались на их лицах, подобно тому, как только что растягивалась улыбка Алика.

Мой муж, отец Алика.

Мой отец.

Моя свекровь.

Алик.

Пятого гостя я рассмотреть не смогла. Он вроде бы и сидел за столом, но оставался каким-то неразличимым, словно смазанным, пятном.

Кто он? Почему-то даже не мертвые близкие люди, а это существо пугало меня больше всего. Не только кровавые потеки на лицах моих родственников, не только лежащие в беспорядке на белоснежной скатерти вместо закусок части тел: ладони, часть пальцев на которых отсутствовала, бедро, скользкие маслянистые кишки, что-то непонятное и мерзкое. Но слепое пятно пятого гостя изгоняло мою душу так далеко, что, казалось, она проваливается в сам Ад…

- Мамочка, покушай с нами! – Алик с тонким хрустом отломил свой маленький пальчик, подергал и оторвал совсем, потом второй, третий, собрал их все в горстку и протянул мне, - Наконец-то я наелся досыта. И ты тоже… наешься! Вот!

Муж взял со стола вилку и стал выковыривать свой глаз. Мой папа зашелся в туберкулезном кашле и принялся выхаркивать что-то пузыристое, похожее на части легкого, а затем тыкать в это вилкой и отправлять обратно в рот. Мама мужа с треском разорвала на себе халат (пуговицы брызнули во все стороны!), схватила столовый нож и принялась отрезать свою левую отвислую грудь, бормоча про себя: «Вкусно, дочка, это так вкусно! Это для тебя! Ешь!»

Я метнулась к двери в прихожую. Мой крик всё пытался заглушить чавканье, треск ломающихся костей, звуки рвущейся плоти, но тщетно…

К двери попасть было невозможно, толстые прутья клетки плотно и надежно покрывали стены моей когда-то бывшей уютной квартиры. Только что ярко блестевшие, они на моих глазах покрывались пятнами ржавчины. Или это была не ржавчина?

Кровь?

Я обернулась. Муж уже копался в голове своей мамы, выбирая, по-видимому, самые вкусные части мозга. Папа сполз под стол, разорвал штанину мужа и грыз его ногу, чавкая и мурча от удовольствия, как кот.

- Как же давно я не ела так вкусно! Так сытно! – свекровь не обращала внимания на своего сына, поедающего ее мозг. Кровь текла по улыбающемуся лицу, густая, темно-вишневая, стекала прямо на сальные губы женщины, жующие чьи-то кишки.

- Ты уже хочешь уйти? – Алик единственный смотрел на меня и ничего не ел. Его голубые глаза были наполнены болью, - Мамочка… Ты снова меня бросишь?

Я вжалась в прутья клетки, спиной ощущая их ледяной холод.

- Пппрости… сссынок… пппрости…

Слезы душили меня. Казалось: вот она - смерть!

Раскаяние разрывало мою грудную клетку, сжимало сердце, перекрывало дыхание…

- Мамочка… Подожди, еще рано уходить. А десерт? Ты же должна съесть меня! – Алик сполз с не по возрасту высокого стула, и, удивленно вглядываясь в мое лицо, не обращая никакого внимания на мои рыдания, направился ко мне, - Ты должна наконец-то наесться! Наесться навсегда.

- Это не ты! – закричала я, - Это не ты! Кто ты? Кто вы такие?

Папа приподнялся, оторвавшись от основательно обглоданной ноги собственного зятя, удивленно посмотрел на меня:

- Дочка? Ты что, не узнаешь папу? Я – твой папа! И я проклят! Как и ты, родная! Ты нас всех прокляла, и себя прокляла. А вот твой муженек! Тоже проклят… Его мама… Мы твои самые близкие люди, мы любим тебя!

- А это кто? – я указала на безмолвную фигуру, которая за все это время не произнесла ни звука, однако выглядела вполне живой, так как двигалась, покачиваясь на стуле, явно поворачивала голову, поднимала руки.

- Это? – переспросил папа, - Это же наш благодетель! Благодаря ему вся наша семья наконец-то в сборе. Ты должна сказать ему «спасибо». Нет, ты должна поклониться ему, должна полюбить его…

Всей ДУШОЙ!

Последнее слово прогремело как гром в абсолютной тишине.

Рядом стоял Алик. Он протягивал мне свой окровавленный мизинчик, оторванный им самим от собственной нежной детской ручонки.

Я покорно взяла пальчик сына. Алик выжидательно смотрел, не сводя с меня глаз. Прекрасных голубых глаз…

Я откусила…

В тот же момент все, сидящие за столом, все, кроме жуткой нечеткой фигуры, метнулись из-за стола ко мне.

Четыре пары челюстей впились в мою плоть, вырывая куски, перегрызая вены и артерии, захлебываясь моей брызжущей на стены и на пол кровью.

Я так не хочу умирать!!!

Последнее, что я увидела перед смертью: фигура, оставшаяся за столом, постепенно приобретает четкие очертания.

Я узнала ее…

***

Зайдя, Ли увидела, что все окна плотно занавешены одеялами.

– Майк? – с порога позвала она.

– Заходи, – донеслось из глубины квартиры.

В зале все стояло вверх дном. Повсюду пустые бутылки, грязные тарелки, стопки книг. На диване лежал свернутый в рулон ковер.

Майк сидел на краю нарисованного на полу круга. Вокруг него мерцал тусклый свет пяти черных свечей. В руках парень держал живую курицу и нож. Ли увидела на полу доску для спиритических сеансов.

– Сядь за круг, – Майк указал на место.

– Что ты делаешь?

– Сядь за круг или иди, – холодно произнес он.

– Ты совсем уже? Отпусти курицу!

– Ли! – на этот раз закричал он. – Я сказал: сядь или вали отсюда!

– Ну и пошел к черту!

Ли поставила сумку с продуктами на стол и пошла к выходу.

Хватило ее ровно на столько, сколько нужно, чтобы дойти до машины. Она чертыхнулась и поплелась назад. Пусть верит в этот бред, если ему хочется. Он умирает и пытается ухватиться хоть за что-нибудь. Вопрос в том, нужна ли ему эта ложная надежда? Видимо, нужна.

Она вновь зашла в квартиру. Майк сидел в том же положении, словно ждал ее возвращения. Она села напротив него, скрестив ноги, как тибетский монах.

– Что я должна делать?

– Молчать, – не открывая глаз, ответил Майк.

Он подвинул доску в ее сторону и поставил перед собой железную миску.

Ли не отвернулась, когда он отрезал голову вырывающейся курице. На этом мучения птицы не закончились: долгие двадцать секунд она еще дергалась в руке своего мучителя, разбрызгивая капли крови вокруг. Наконец птица безвольно повисла и в чашку с характерным звуком полилась тонкая нитка крови.

Майк окунул два пальца в казавшуюся черной жидкость и знаком подозвал Ли. Нанес две вертикальные линии от волос к переносице. Повторил все на себе.

Ли хотелось спросить, что он делает, но она не решалась. Все равно голос изменил бы ей, пронеслось в голове.

Майк отодвинул чашу с кровью в сторону и притянул доску для спиритических сеансов. Ли только сейчас отметила про себя, что не видит указателя. Майк тем временем начал что-то бормотать себе под нос. Закончив молитву, он вытер лезвие ножа о джинсы, схватил клинок и сжал кулак. По острию вниз стек ручеек крови. Капнуло на рисунок. Он протянул нож ей и едва заметно кивнул. Сам снова начал бормотать.

Ли осторожно взяла нож. Следовало бы помыть, подумала она, однако не решилась встать и все испортить. Разум кричал ей, что не стоит этого делать. Это не СПИД, конечно, и заразиться Ли не могла, однако некая неприязнь, если не отвращение, возникли в ней.

Пересилив себя, она сжала лезвие. Больно не было. Она просто почувствовала, как нож разрезал кожу и стал теплым.

Еще одна капля упала на рисунок. Дрожащей рукой девушка протянула нож и стала наблюдать за действиями Майка.

Тот зачерпнул кровь из чаши в раненную ладонь и сжал над доской для спиритических сеансов. Закрыл глаза и начал водить над ней. Капли падали на буквы. Ли сначала пыталась запомнить, в каком порядке, но сразу же запуталась, так как никакого порядка не было.

Рука начала саднить. Ли постоянно отвлекалась. Майк же сидел с закрытыми глазами еще пять бесконечно долгих минут. Он встал и помог подняться Ли.

– И что? Все?

– Да. По крайней мере, наша часть закончена, – не смотря на девушку, Майк поднял планшет и уселся за стол.

Ли, простояв какое-то время рядом с ним и поняв, что на сегодня лимит внимания Майка исчерпан, поплелась на кухню.

Ужинала она также в одиночестве. Майк лег рядом с ней уже ночью, ужасно раздраженный, и сразу же отключился.

––––––––––

– Ну, Майк! – она одернула ногу и вдруг сообразила. – Майк! Майк!

Она толкнула парня в плечо.

– Что? – раздраженно спросил тот.

Она вновь почувствовала прикосновение. Оно было холодным. Что-то сначала царапнуло большой палец ноги, а затем надавило с двух сторон. Так могла бы укусить собака. Спина девушки похолодела.

Ли вскочила, села в кровати на корточки и крикнула:

– Майк!

Парень тут же зажег лампу со своей стороны и сел.

– Тут кто-то есть!

– Что?

Парень переполз на другую сторону кровати и посмотрел вниз.

– Оно… оно укусило меня, – стянув одеяло, Ли мельком глянула на палец. Никаких отметин на нем не осталось.

– Что? – на лице Майка появилось, скорее недоумение, чем страх.

Вдруг в зале что-то грохнуло. Ли вскрикнула и прижалась к парню. Майк освободился от объятий и встал. Впрочем, идти никуда не решился. Лишь прислушался. Глаза его налились красным после бессонной ночи. Сердце Ли сжалось в гадком предчувствии.

Внезапно, опять же, из зала донесся скрип чего-то тяжелого по полу и по потолку, уже тут, в спальне, раздался топот. Ли с трудом сдержала вырывающийся крик. Майк побежал в зал. Девушка слезла с кровати и прижалась спиной к холодной стене. В голове раздался тяжелый утробный рык. Дыхание перехватило, в глазах потемнело.

Звук за пределами головы исчез. Остались лишь глухие стуки сердца и гневное рычание того, кого они смели потревожить. Ли смотрела на дверной проем, пытаясь понять, жив ли еще Майк или его уже утащили в пучину ада.

В чувство ее привел крик Майка. Он звал ее.

Осторожно, шаг за шагом, она пробралась к двери. Коридор был пуст. Она только сейчас сообразила, что ничто больше не рычит в голове.

– Что там? – спросила еще с коридора. Голос сорвался.

– Не бойся, – ответил Майк. – Заходи.

– Что?

Майк сидел в центре круга, держа в руках доску.

– Лишняя кровь исчезла, – он посмотрел на Ли, и она впервые за последние месяцы увидела на его лице счастливую улыбку.

Она уже тогда понимала, что ни к чему хорошему этот спиритический сеанс не приведет, но еще понятия не имела, что потребует от них демон.

***

Они прошли мимо ступеней, ведущих к храму. Тут, в свете свечей, молились несколько десятков человек.

Ли сотни раз видела эту картину в Интернете – храм, высеченный в огромном камне, люди, свечи, верблюды, – но она все равно поразила ее.

Майк шел впереди. Шаг его стал тверже. Он не смотрел на храм, не видел, казалось, и людей вокруг.

Они почти добрались. Оставалось не более получаса бодрого шага, и они на месте.

***

Голова мерзла с непривычки. Ей казалось, что все прохожие без исключения сейчас смотрят на нее. Она шла быстрым шагом, цокая каблуками по асфальту. Какие-то ребята что-то крикнули в ее сторону. Ли не стала им отвечать.

Она застала Майка в слезах. Он сидел на полу, обложившись кипами книг. Ли бросила сумку на входе и подсела к нему. Обняла.

– Ничего не получится, – сказал он.

– Почему?

– Нужно приносить жертву.

– И в чем проблема? – она вспомнила курицу из прошлого эксперимента Майка.

– Это должен быть человек.

– Черт, – она не знала, что ответить. – Я не совсем понимаю…

– Это Джинн.

– Джинн? Из лампы? Типа… Типа Алладина?

– Джинн – это демон, дух в Исламе.

– Мне казалось, – она прокрутила в памяти все события прошедших месяцев. – Мне казалось, что ты говорил что-то о Египте. Эта Книга мертвых – для чего она?

– Ни для чего. Нам не нужны ни пирамиды, ни фараоны, ни Сфинкс.

В голове у Ли все запуталось. Она нахмурилась.

– Амр ибн аль-Ас. Это полководец времен Мухаммеда. Есть мнение, что он был одержим джиннами. Он был врагом пророка, а затем стал его последователем. Причем, фанатичным. Вроде христианского апостола Павла. Ну и вроде как он изгнал из себя бесов именно в Египте. В общем, если я проведу ритуал там, то выживу.

Ли посмотрела на него, как на сумасшедшего. Майк, видимо, понял ее мысли и добавил:

– Если верить этим книгам.

– А если не верить? – взорвалась Ли. – А если не получится? Ты хочешь убить человека, потому что в какой-то оккультной книге так написано?

– Ты видела, что произошло в прошлый раз. Это не какая-то оккультная книга. И я верю в то, что все получится.

– А если нет?

– Да черт возьми, Ли! Я не знаю! Я не собираюсь никого убивать! Не собираюсь!

Он отвернулся. Ли встала и пошла на кухню. Тут снова царил хаос.

– Тебе очень идет, – донесся из зала голос Майка. – Ты очень красива.

В ту ночь они в последний раз сблизились друг с другом, но у Майка ничего не получилось. Ли и в голову не приходило упрекнуть его в чем-то, но парень воспринял подбадривающие слова как жалость к себе. Он забрал одеяло и подушку и ушел в зал на диван.

На следующее утро она сказала ему, что согласна.

***

Майк кинул сумку на песок. Он присосался к горлышку и пил, пока бутылка не опустела.

Разговор не клеился. Оба были на взводе, готовые взорваться из-за любой мелочи. В голове гуляла лишь одна мысль: что она тут делает? Скажи кто-нибудь год назад о том, чем она будет заниматься, Ли рассмеялась бы в лицо этому человеку. А теперь она тут. Без волос, покрытая татуировками и кольцами пирсинга, в компании такого же. Подумать только, еще час назад она собиралась убить человека.

Майк нарисовал большой круг на песке. Время близилось к рассвету. Скоро все закончится. Вопрос в том, как.

Через несколько минут все свечи горели. Им повезло: слабый ветер не задувал язычки пламени.

Живот скрутило от перенапряжения. Ли стояла в центре круга. Она сняла парик. Майк также стал вновь похожим на себя самого.

В руке его сверкнул нож. Он начал что-то бормотать себе под нос и ходить вокруг Ли. Раскрыв книгу с черным переплетом, он начал бормотать себе под нос. С каждым шагом голос его становился громче. К концу молитвы Майк кричал до хрипоты в горле.

Замолчав, он отбросил книгу за пределы круга, сжал нож и резким движением оставил полосу на ладони. Протянул нож Ли.

– Режь.

Резкая боль в руке заставила ее поморщиться. Черная в предрассветной синеве кровь полилась густой струйкой на песок. Ли в который раз подумала, что зря они все это задумали. Майк не смотрел ей в глаза, словно чужим стал. В груди клокотало ощущение надвигающейся беды.

– Прости меня, малыш, – проговорил Майк, подойдя вплотную. – Нельзя принести в жертву абы кого и требовать от джинна покорности. Ради сокровенного желания нужно отдать то, что ты любишь больше всего. Я надеюсь, что ты поймешь меня…

Он занес нож над ней.

– Что ты делаешь? – она попыталась отстраниться, но страх словно парализовал ее.

– Я люблю тебя, Ли.

С этими словами он вонзил нож в грудь девушки.

В это же мгновение все свечи вокруг них погасли.

Странно, но она не почувствовала вообще ничего. Ли боялась вдохнуть воздух, ожидая прилива страшной боли. Но ее не последовало.

Майк пошатнулся. Он посмотрел на Ли удивленными глазами, а затем перевел взгляд на свою грудь. Ровно посередине появилась черная точка. Кровь, поняла Ли. Пятно росло с каждой секундой. Майк замахнулся еще раз. Следующий удар – снова безболезненный – пришелся девушке в горло. Ли с ужасом увидела образовавшуюся черную дыру на шее Майка, из которой в то же мгновение хлынула горячим потоком кровь. Парень замахнулся еще раз, но ударить не смог.

Колени его подкосились, и он рухнул на песок.

– Майк? – выдавила она из себя. – Майк? Майк!

Еще не осознавая, что произошло, она схватила парня за плечи и притянула к себе. Майк открыл глаза. Из раны в горле послышалось бульканье. Он закрыл ее ладонью и прохрипел:

– Да я совсем свихнулся… Прости.

Рука обмякла. Майк был мертв.

***

А после были полицейские, арест, египетская тюрьма и депортация. С аэропорта ее забрали на машине и повезли прямиком к следователю. Но в тюрьму ей попасть не довелось. Каким-то чудесным образом девушке удалось избежать наказания за преступление, которого она не совершала, но за которое по всем статьям должна была сесть надолго.

Ничего этого не произошло. Ли и сама не осознала почему. Она была в некой прострации все время после возвращения из Египта, и пришла в себя уже после того, как ее выпустили. Из того, что поняла она сама, сторона обвинения нашла неопровержимые доказательства того, что Майк хотел принести ее в жертву. Оказывается, он вел подробные записи. Убийство причислили к необходимой обороне.

Ее даже не исключили из университета.

О том, что произошло там на самом деле, она никому не говорила. Кому? Да и зачем? Нужно жить дальше. Ей очень повезло. Она не в тюрьме. Она жива. И вся жизнь впереди.

***

Ли слушала телевизор краем уха, занятая учебниками. Билет лежал перед ней на столе.

Она никогда не играла в лото до этого. Шанс один к нескольким миллионам не устраивал ее, а играть по мелочи – только нервы трепать. Ли купила его, чтобы доказать себе.

Она не обращала внимания на невероятное везение, но потом, после короткого разговора с одногруппницей, и сама стала замечать странности.

Ведущий назвал следующую цифру, и она замерла. Если совпадет еще одна, то она… Сердце бешено колотилось в груди.

Ли взяла билет и встала перед телевизором.

Шар остановился.

Монотонный голос экскурсоводши навивал только скуку. Информация – текст из Википедии, заученный наизусть, – казалось, не вызывала интереса даже у самой говорившей.

Ли подавила зевок и принялась разглядывать пассажиров, коими был нафарширован автобус. Майк спал, откинув голову назад. Из наушников доносились обрывки песни. Как он может спать под эту музыку? Можно было подумать, что он просто делает вид, но за последние два с половиной часа, почти с самого старта, глаза его ни разу не открылись.

Кондиционер работал на всю катушку, и Ли, до сих пор не привыкшая к голой макушке, мерзла. Если бы Майк не спал, она пожаловалась бы ему. Уж он точно разобрался бы. Однако он спал, а будить его Ли не решалась.

На горизонте уже появились шпили пирамид. Зрелище захватывало дух. Ли никогда не думала, что может вот так смотреть, раскрыв рот, на пустоту. Да, пустыня – какая неожиданность! – оказалась пустой. Но масштабы ее, пустоты, поражали. Впервые девушка увидела картину, которая переплевывала красотой и размахом все фотографии из Интернета.

Экскурсоводша прошла мимо, задержав очередной раз взгляд на Ли с Майком. За последние дни девушка уже привыкла к подобным взглядам в ее сторону. В некоторых был и живой интерес, но в основном они руководствовались, если не презрением, то некой снисходительностью. Мама, ясно, ужаснулась. Отец перестал разговаривать с ней – обвинил во всем левых либералов. Одногруппники отдалились. А прохожие оборачивались вслед ей, качали головой, смеялись, крутили пальцем у виска.

Но Ли было плевать. Ну, или она пыталась доказать себе, что ей все равно. Ради Майка она сделала бы гораздо бо́льшее. И эта поездка стала тому доказательством.

Среди прочих знакомых Майк выделялся не только внешностью. Он ненавидел свое настоящее имя – Миша. Майк, просто Майк. По его словам так называли его даже родители и учителя. Глядя на него, и Ли изменила свое. Ей надоело, что все вокруг называют ее либо полным именем, либо Ливой, либо – что самое отвратительное – Оливкой. Что поделаешь? Не уживалось в родном городе западное имя Оливия, коим ее наделили прогрессивные в свое время родители. Так она стала Ли и уже привыкла к короткому имени.

Они с Майком познакомились на вечеринке чуть больше года назад. Ли пригласила двоюродная сестра.

Попав в чужую среду, рядом с множеством девушек и парней в черном с ирокезами и татуировками, с обведенными черным карандашом глазами, она чувствовала себя не в своей тарелке. Она, скорее всего, не просидела бы и часа в той квартире, оглушенная музыкой, которую никогда до этого не слушала, если бы не Майк. Она смеялась, вспоминая, но он, когда Ли впервые его увидела, сидел у окошка и спокойно читал.

После той вечеринки Ли ни разу не видела, чтобы Майк выходил из дома, не прихватив с собой какую-нибудь книжонку.

Экскурсоводша объявила скорое прибытие и призвала пассажиров не разбегаться.

Майк открыл глаза и посмотрел по сторонам. Ли улыбнулась ему, но, оставшись без внимания, спрятала взгляд.

– Подъезжаем, – сказала она.

– Я вижу, – он сжал ее руку. – Не отходи от меня.

– Не отойду, – заверила она.

Автобус остановился. Через открывшиеся двери в салон ворвалось пекло. Майк схватил сумку и потянул Ли наружу.

Рядом стояли еще несколько автобусов и сотни людей. Экскурсоводы были одеты броско, так, чтобы люди могли сразу их различить. В руках они держали рупоры.

– На, надень, – Майк протянул Ли панамку.

Себе завязал на затылке концы банданы.

С автобуса казалось, что пирамида совсем рядом, но сейчас Ли поняла, что до нее добрые три километра. Группа поплелась за гидом.

– Чуть позже, – проговорил Майк. – На подходе людей будет больше.

– Они ждать нас будут.

Майк ничего не ответил. Они обсуждали это уже тысячу раз. Конечно, их будут искать. Нужно прятаться. До ночи. А потом и в путь – то, ради чего они вообще сюда приехали.

***

– Что читаешь? – Ли, как обычно, нашла Майка с книгой, лежащего на диване.

Она зазвенела связкой перед его лицом и счастливо улыбнулась. Для нее это было настоящим событием – открыть дверь в его квартиру новеньким ключом. На Майка эта магия не действовала. Он не встал и даже не отложил книгу в сторону. Буркнув короткое «Привет», вернулся к чтению. Впрочем, закончив абзац, он все-таки захлопнул томик и бросил рядом. Ли мельком увидела на корешке надпись.

– Что? – она рассмеялась. – Коран?

– Ага.

– Ну и как?

Майк пожал плечами.

Она встала на колени и прильнула губами к его губам. Он запустил пальцы в ее длинные каштановые волосы, притянул к себе.

После они долго лежали обнаженными на диване. Он молча смотрел в потолок. Она изучала узор татуировки на торсе, водила пальцами по животу.

Он почти не разговаривал. Если что-то и звучало с его уст, то по делу. Никакой пустой болтовни. Ли в школе встречалась с таким парнем. Тот так же молчал по большей части, но с Майком все было иначе. Это молчание не казалось обременяющим. Они молчали, и это было естественно, что ли. Она не скучала с ним, как скучала с парнем из параллели.

– Я приготовлю нам что-нибудь, – она чмокнула его в щеку и высвободилась из объятий. – Какие-нибудь желания?

– На твое усмотрение. Только не увлекайся. Вечером пойдем куда-нибудь.

Они вернулись ночью, оба слегка подпитые. Лежа в кровати, водя пальцами по голой спине Ли, он спросил, не хотела бы она сбрить волосы. Она ничего не ответила. Нет, конечно. Она не хотела.

***

Экскурсоводша тем же сонным голосом, что и в автобусе, только в этот раз через рупор, рассказывала историю пирамиды Хуфу.

Солнце нещадно жгло. Со всеми приготовлениями, вниманием к мелочам, требовательностью Майка Ли совсем забыла прихватить с собой крем от загара. Плечи Майка стали красными.

Они стояли и слушали скучное изложение русскоязычной статьи из Википедии. Точнее делали вид, что слушали. Ли чувствовала, что Майк напряжен до изнеможения. Ему не терпелось побыстрее оторваться от группы.

Наконец, им разрешили погулять. Майк схватил Ли за руку и потащил за собой.

– Все, – буркнул он. – Пора.

Ли подумала, что не поздно еще остановиться. Еще не сделан этот шаг. Горизонт событий маячит впереди, но все еще можно повернуть вспять.

План Майка не был идеальным. Если вообще можно назвать идеальным что-то подобное их намерениям. До отеля около двухсот километров. Автобус уедет часов через пять. Их будут искать. Полиция, а возможно и армия. И побег – еще самое безобидное из того, что им предстоит.

***

Ли остановила машину возле больницы. Глянула мельком в зеркало заднего вида. Решила, что лучше собрать волосы. За последние месяцы оба ее предплечья покрылись татуировками. Она и сейчас порой, бросая случайно взгляд на них, удивлялась. Неужели это она? Пирсинг в носу, пупке и сосках, татуировки, ногти, окрашенные в черный, черная же одежда – все это сделало из нее, по крайней мере, внешне, другого человека.

Она пробежала по бетонным ступеням вверх и ворвалась в здание. Узнавать ничего не пришлось – Майк сидел на скамейке, обитой синим дерматином. Увидев Ли, он встал и направился к ней.

– Что случилось? – она пыталась по выражению лица понять настроение парня, впрочем, как всегда безуспешно.

– Поехали.

Вечер они провели в молчании. Страшный диагноз разрушил все. Ли впервые не знала, что сказать. Симптомы появились месяц назад. Майк не стал говорить ей, ждал результатов экспертизы.

– Сколько? – уже поздно вечером решилась она.

– Если все будет хорошо, то – год. Может, и меньше.

Все померкло.

***

– Давай.

Майк посмотрел по сторонам и протянул легкую кофту Ли. Она сбросила футболку. Сам Майк надел поверх майки клетчатую рубашку, нахлобучил на голову шляпу с широкими полями.

– Нормально сидит? – спросила Ли, убрав руки от парика.

– Хорошо. Кепку надень. И очки.

Через минуту никто из пассажиров их автобуса не смог бы узнать ни Ли, ни Майка. Они походили на счастливую американскую чету: он – дровосек в ковбойской шляпе, она – этакая среднестатистическая домохозяйка с ранчо. Майк настоял на том, чтобы она сменила джинсы на коротенькие шорты, показала свои татуированные ноги – отвлечет взгляды мужчин от лица.

Сумку с одеждой они бросили тут же. Не тащить ведь с собой.

– Пойдем, – он потянул ее за руку.

– А ты ничего так, – она засмеялась и прижалась к нему.

***

Ключи он забрал. Сказал, чтобы больше не появлялась возле его дома. Ли видела, что болезнь подкосила его. Нет, он не стал слабеть, как следовало ожидать, выглядел даже бодрым. Его изменило осознание скорой смерти.

Она уговорила его на «химию». Он не хотел сначала, но все-таки поддался ее слезам.

Разрыв произошел после очередного приступа. Он потребовал остановить машину, вышел наружу и уперся руками в ствол дерева. Его рвало минут пятнадцать. Назад в машину не сел. Послал ее ко всем чертям, хлопнул дверью и поймал частника.

Придя к нему, она обнаружила чемоданы у двери. Майк вышел, вырвал ключи из рук. Запретил заходить.

Через две недели он вышел из подъезда в обнимку с какой-то черноволосой девушкой. Ли больно укололо, но она все равно шагнула ему навстречу.

– Майк!

Девушка уставилась на соперницу свысока. Майк отослал ее, не обращая внимания на возмущения. Подошел к Ли.

– Ну чего тебе? – спросил он.

Ли готовилась к этой встрече. Даже написала текст накануне – заучивала весь вечер. И теперь, стоя перед ним, вдруг разревелась. Его вид поразил ее. Черные круги под глазами, похудел, глаза уставшие, мутные.

– Я… Я… – она не могла выдавить ни слова.

Тогда он обнял ее, прижал к себе покрепче, зашептал в ухо, что не может без нее. Он растер слезы на ее щеках и прильнул ко лбу холодными губами.

***

С закатом стало холодно. Ли не могла понять, знобит ее от прохладного ветерка или от того, что она перегрелась на солнце.

Они шли по улицам Гизы. Пришлось сделать небольшой крюк, однако идти по пустыне ночью им не хотелось. Кто знает, пошлют ли за ними вертолеты. Тогда все точно пойдет насмарку.

Измученный болезнью Майк не мог идти без остановок. Несколько раз они делали привал.

Просидев в очередной раз минут пятнадцать возле какого-то здания на окраине, он попытался встать, но не удержался на ногах.

– Подожди, – Ли обняла его. – Еще полчаса.

– Нет. Мы не успеем. А ждать еще год не можем.

Все шло коту под хвост. Точно рассчитанный по картам в гугл маршрут от первого лица оказался чем-то непреодолимым. Они не учли того, что болезнь прогрессирует, и тот путь, что он мог пройти месяц назад без проблем, теперь стал спринтом с препятствиями.

– Может быть, арендуем тачку?

– Мы уже говорили об этом.

– Да, но ты же видишь? – на глаза навернулись слезы.

– Я справлюсь.

Она помогла ему встать.

– А когда все случится, у тебя будут силы? – осторожно спросила она.

Он не терпел даже самых туманных намеков на то, что что-то может не получиться. Можно было попросту спросить, как они поступят, когда проведут ритуал. Хватит ли у него сил вернуться?

– Я не знаю, Ли. Пойдем.

Какое-то время они шли в обнимку, но через сотню метров у Майка открылось второе дыхание.

***

Он изменился. Если раньше он просто молчал, то сейчас каждая фраза Ли встречалась агрессивным сопением и многозначительными взглядами из-под бровей. Точнее из-под надбровных дуг, так как волосяного покрова на них больше не было.

На диване перед ним лежала книга в мягкой обложке, раскрытая где-то на середине. Майк вдруг схватил ее и бросил в стену.

– Не то. Нет, – сказал он вполне спокойно. – Поехали в библиотеку.

– У тебя ведь есть читалка, – возразила Ли.

– Есть, но нет нужной книги. Не тупи, Ли. Неужели ты считаешь, что я не искал ее?

– Ну поехали, – пожала плечами Ли.

Она подобрала книгу и прочла название: «Египетская книга мертвых».

– Ты что, оккультизмом занялся? – она растерянно улыбнулась, скорее рефлекторно, чем искренне.

– Поехали.

***

– Что с проводником? – спросила Ли.

– Обойдемся без.

– Но как? – она остановилась. – Мы ведь… А как…

– Пойдем. Он не нужен. Можно обойтись.

– И давно ты знаешь об этом?

– Уже несколько недель.

– Ты собирался сказать мне об этом?

– Я только что сказал, Ли!

– Я… Я ничего не понимаю.

– Ли. Малыш, – Майк подошел к ней вплотную и прижался к ее лбу своим. – Я просто хотел быть уверенным, что ты пойдешь со мной до конца. Ну прости меня. Я просто… просто не знаю. Со мной разговаривают так, словно я уже́ труп. Все, кроме тебя. Я хотел знать, что ты готова пойти со мной до конца.

На глаза накатились слезы, и она не понимала, облегчение это, обида или зарождающийся страх.

1. Первый покойник.

Похороны Серпа проходили стрёмно.

Каждый из четверых на реальных похоронах был в первый раз, подобное они видели только в иностранных боевиках, ужастиках, и в клипах сатанинских групп, и представляли себе это действо совсем по-другому.

В тех фильмах на огромном, покрытом газонной травкой кладбище, с обязательным пафосным дубом неподалеку, с параллелепипедами надгробий без заборчиков, многочисленная толпа родни умершего и прочие персонажи собиралась вокруг красивой ямы прямоугольной формы - могилы. К стоящему рядом на возвышении лакированному гробу подходили присутствующие, все как один - в строгих черных костюмах, как на показе мод, долго всматривались в безмятежное красивое лицо покойника, говорили пафосные речи, с цитатами из Ветхого (а может и Нового, кто ж их знает?) Завета. Потом все кидали по горсти земли вслед опускаемого специальным механизмом гламурного гроба, а вдова в шляпе от Кардена рыдала на плече мужчины в костюме от Дольче-Габана…

Ага, хрена с два!

День похорон Серпа был хмурым и тоскливым, небо заволокли низкие октябрьские тучи. Кладбище представляло собой мрачное хаотичное место с разномастными крестами и вычурными надгробия, к примеру, в форме огромной гитары.

Газонной травкой и не пахло, зато грязь была родная – по колено.

Все присутствующие (и это с учетом четверых друзей Серпа!) свободно поместились в видавший виды и разваливающийся на ходу ПАЗик с черной полосой на борту. На задней площадке стоял неказистый и явно дешманский гроб с самим желтолицым Серпом, похожим на хреново сделанную восковую фигуру Петра Первого из местного краеведческого музея, где все пятеро друзей были на экскурсии в 7-м классе.

Мать Серпа была одета в костюм из местного Центрторга, из черного на ней только выделялся нелепый платок, напоминающий бандану байкера. Остальной ее наряд был разноцветным: темно-синяя бесформенная кофта, темная юбка в таком мелкий белый горошек, что временами, с изменением степени освещенности, она казалась светлой, коричневые стоптанные полуботинки. И даже хозяйственная сумка в ее руках была зеленой.

Из сумки этой по приезду была извлечена большая икона и какие-то приблуды: узкая черная ленточка с неким нечитаемым текстом, крест величиной с ладонь, маленькая иконка, аудиокассета.

Увидев, как ленточку с надписями кладут Серпу на лоб, маленькую иконку – на грудь, а в руки вкладывают крестик, Бир, и до того широко улыбавшийся, оживился. Он толкнул Смуглую в бок и громко зашептал:

- Слышь, Смуглая? Ритуал! Ща ритуал будет, пацаны! Демона вызовут, ёпт…! Чтоб Серпа забрали в Аааад!

Последние слова он произнес протяжно, закатив глаза, и, как ему показалось, зловеще.

Смуглая еле сдержала ржание, а присутствующие родственники Серпа укоризненно оглянулись на стоящих поодаль друзей покойного.

Аудиокассету (Смуглая ее узнала: «Король и Шут», Серпова любимая) мать положила в гроб сбоку от непривычно выглядевшего в костюме тела ее однокурсника и друга.

Родственников, если сравнивать с киношкой, тоже было маловато.

Кроме матери, был мужик в мешковатых трениках с начесом и теплой олимпийке эпохи начала застоя. Отчим, которого Серп терпеть не мог. Мужик равнодушно курил и периодически сплёвывал, поглядывая на часы.

Две тетки, постоянно державшиеся под ручку, как сиамские близнецы, к тому же одетые практически одинаково: затертые куртки и длинные суконные засаленные юбки вишневого цвета.

Пацан лет десяти, видимо сын одной из теток, угрюмый и производящий впечатление умственно отсталого.

Трое мужиков разного возраста, все в телогрейках, настолько бесцветные и обычные, что, исчезни они вмиг, в природе даже листья бы на деревьях не колыхнулись бы.

До киношных похорон не дотягивал ни антураж, ни сама процедура.

Мать Серпа не плакала, а деловито следила, чтобы был соблюден ритуал: поправляла иконку и крестик, одергивала покойному брючки. Будто была на ответственной работе, а не прощалась с единственным сыном.

Неказистая могила находилась в самом центре лабиринта самодельных загородок, оград, кустарника. Одинокого дуба не было, зато были какие-то осины и тополя, а еще несколько пирамид сметенных с окрестностей листвы, с добавлением мусора.

Пока гроб с Серпом споро и совсем буднично несли к месту захоронения, Бир со скуки пытался дать исподтишка пендаля Горбу, но тот успел отскочить, вышло неловко, и он врезался в Шашу. Шаша замахнулся было, чтоб дать Горбу ответную затрещину, но наткнулся на взгляд матери Серпа и передумал.

Все присутствующие, кроме четверки, встали рядом с могилой. Гроб был прямо на земле, возле ямы и огромного холма выкопанной земли.

Бир остановился поодаль и к нему присоединились Горб, Шаша и Смуглая. Молодежь держались особняком, и в процедуре участвовать не собиралась, хотя мать Серпа сама позвала каждого из них на похороны как лучшего друга ее сына.

Все пятеро жили неподалеку и дружили с детства. Все, кроме Бира, учились в одной группе «технаря». Бир же учился на втором курсе Политеха.

Речей никто не говорил, в восковой лоб Серпа не целовал, Ветхий Завет не цитировал.

Три бесцветных мужика профессионально  забили крышку, скрыв воскового покойника, и на веревках опустили его ящик в землю. Бир снова заунывным голосом зашептал пацанам:

- Прах к праху, пыль к пыли… Иди в Ад, друг мой!

Все прыснули от смеха. Горб возобновил возню с Шашей. Смуглая помирала от желания покурить, стоять на одном месте ей надоедало, о чем она громким шепотом делилась с Биром.

Бир, конечно же, затянул в ответ свою песню о невероятном желании пивка для рывка…

Не прошло и двадцати минут, как Серпова родня, а с ней и вся четверка, тряслась в ПАЗике обратно в городок.

Мать Серпа демонстративно попросила водителя остановить у дома Бира и с ненавистью глядя на всех четверых, молча указала на выход. На поминки друзей не звали.

Однако никто расстроен не был. Еще бы… Сидеть с этими тухлыми рожами…?

Бир предложил завалиться к нему и отпраздновать сошествие друга в ад. В доме напротив друзья затарились полдюжиной нефильтрованных полторашек «Жигулей», орешками, мелочью типа копченых кальмаров, чипсов, сЕмок… Продавец «Пивас для вас» компанию знал давно и выкатил «Жигуля» посвежее, подмигнув при этом Смуглой. Та злобно изобразила рожу повешенного. Флиртовать она не любила.

2. Остальные.

Предки Бира еще с утра отчалили на работу, и квартира была в полном распоряжении дружбанов.

К орешкам, чипсам, кальмарам и семкам Бир достал пару банок шпрот, черствый черный хлеб, ржавое сало на разделочной доске, полторашку «Дюшеса».

Сели в зале вокруг стола.

Часы в форме веселого зайца на стене показывали без четверти пять.

Налили по бокалу.

Смуглая вовсю дымила «Парламентом Легкими» и со своей обычной ядовитой ухмылкой разглядывала всю компанию, остановив, наконец, взгляд на Бире:

- Давай, Бир, скажи чонить… типа пафосное… типа: мой дражайший друг и там… тоси-боси…

- Чо я-то сразу? – зло отозвался тот, уставившись на Смуглую.

- А чо нет-то? Серп твой дружбан был - капец. Тем более, ты же его и отправил в ад погреться…

Повисла тишина… Только тикали неспешно часы на стене и бибикали на улице автомобили.

- Блин, Смуглая, ты чо несешь… Я-то тут причем?

- Во, блин! Только послушайте чувака! – Смуглая повернулась к Горбу, который теперь тоже смотрел на Бира и лыбился. – А кто Серпу сказал, что его Олеська в «Бар-Бек-Ю» тусит с этим дрыщом из педа? Не сказал бы ты, промолчал, Серп не рванул бы на Шашиковом моцике и не впечатался бы в этого дальнобоя…

- Ты, Смуглая, совсем охренела! Ну не сказал бы я… - Бир замолчал и задумался… - Ну и сказал! А хрен ли другу глаза не открыть? Я виноват чо ли, чо он так подорвался!?

Все замолчали. Бир злобно выпил залпом бокал, за ним и все остальные.

Повисла тишина, прерываемая лишь хрустом чипсов и орешков. Все молчали, не зная, о чем говорить.

Комната стала наполняться вечерними ранними сумерками. Но Бировы предки работали, как всегда, допоздна, и можно было не спешить расходиться.

Накатили еще по бокалу, потом еще и еще. Полторашку «Жигуля» сменила очередная полторашка, потом еще одна.

Горб хотел было включить свет, но Бир остановил его и зажег фонарик на телефоне. Шаша и Горб сделали так же и поставили телефоны на стол. Свет от них падал крест-накрест… Бир любил мрачный антураж…

- Пацаны… - начал было Горб, но внезапно где-то в глубине квартиры негромко заиграла музыка. Похоже, она доносилась из спальни родителей Бира.

- Блин, пацаны, - сказал испуганно Бир, - Там нечему играть так то. Центр только у меня, как и ноут… Предки ща вообще зачморенные, чтоб музон слушать... Они раньше кроме телика – ничего… Не представляю…

- Ну так ты сходи, позырь, - почему-то громким шепотом посоветовал Горб.

- Ссыкатно мне чо-то…

- А вы слышите? – Смуглая подняла палец, призывая к тишине, - Там же… Король и Шут играют… «Прыгну со скалы…», – Она помолчала и добавила еще тише… - Серпова любимая…

За то время стемнело окончательно, комната погрузилась во мрак, и друзья видели в свете телефонных фонариков лишь зловещие лица друг друга, да нечеткие тени на стенах.

Шаша вдруг вскочил с места и сказал громко: - Да ну вас всех в… Вы меня разыгрываете, спецом подстроили музло… - затем подошел к выключателю и включил свет.

Лампочка в люстре над столом загорелась ровно на две секунды. Потом ее свет на мгновение стал ослепительным, будто она нагревалась все больше и больше… Одновременно увеличилась громкость песни…

…

Разбежавшись, прыгну со скалы,

Вот я был, и вот меня не стало

И когда об этом вдруг узнаешь ты,

Тогда поймешь, кого ты потеряла.

…

…и, наконец, она брызнула искрами и погасла!

И снова наступила кромешная уже темнота, освещенная лишь фонариками телефонов.

Песня еще секунд десять звучала так, будто кто-то выкрутил громкость на максимум. Слова повторялись раз за разом, будто сбилась пластинка… Потом все резко оборвалось и повисла звенящая тишина.

Бир сидел с бокалом, выпучив глаза и глядя в пустоту перед собой. Шаша стоял у выключателя, прикрывая уши руками. Смуглая не сводила глаз с обугленной лампочки в люстре над столом. Горб открыл рот и глядел куда-то за спину Смуглой. Наконец, он шепотом, будто боясь спугнуть кого-то, произнес:

- Капец, пацаны, сукой буду, там Серп!

- Какой нахрен Серп? Где? – Шаша отпустил уши и испуганно смотрел почему-то на окно. Но темнота была уже такая, что казалось - квартира висит в космическом пространстве.

- Такой блин Серп…! Там! – он показал куда-то в угол комнаты.

Бир взял фонарик и направил его свет туда, куда был направлен палец Шаши. Все стали напряженно всматриваться. Никого не было…

Все немного успокоились.

- Он мстит нам!

- Ты чо буровишь, Горбатый? Завали хлебальник! Я…

- Ты! Да, Смуглая, ты! – Горб в ярости ткнул в ее сторону пальцем, - Это же ты Серпа довела! Ты всегда его подкалывала: «Ой, Сереженька, тебе с девочками не везет. И с Наташкой Ходько облом, и с Валечкой-Жулей ты в пролете… Куда уж тебе до меня!» Вот он и хотел доказать, что может эту Олеську охмурить. Тебе хотел доказать, что мужик, и что бабы от него балдеют, а значит, и тебя он достоин. Не нужна ему была эта тощая-прыщавая. Ради тебя он тогда ломанулся. А то прикинь: третий облом намечался…

- Ты ж его динамила! Все это видели, - уже спокойно поддержал Горба Бир, - А он бесился… Горб прав. И на кладбище даже не подошла…

- Горб прав, значит? Да? – Смуглая в ярости посмотрела на Горба, - А ты, Горбачев, вспомни, что говорил мне несколько раз? Не помнишь, сучёныш? «Разведи Серпа на любовь, разведи Серпа на любовь…. А потом кинь... Это же прикольно! Это же капец как прикольно!» Кто дал мне полтос, чтоб мы в «Бар-Бек-Ю» целовались на Серповых глазах? А потом в раж вошел, еще и под юбку полез, помнишь? Ты же подзуживал меня, чтоб я его дразнила! Ты же ревновал меня к нему, как жареный петух…!

- Пацаны… - вмешался Шаша, - Ну что за гнилой базар? Серп сам впаялся в дальнобоя. Никто же его не подпихивал… Никто тут не причем…

- А ты, Сашок…? Ты-то типа вааще не при чем… - Бир улыбался, и в свете телефонных фонариков его улыбка выглядела страшно, - Только вот у Серпа-то моцика нет! Кто сказал – бери мой? Ооох… Да ты же сказал…! Серп, говоришь, бери, раз такое дело, раз о любви вопрос встал, говоришь, мой моцик. И ключи чуть не насильно сунул ему в руку. Серп же колебался – ехать, не ехать, я же видел своими глазами… А ты решил вопрос за него и ключи ему от моцика в руку сунул… И подпихнул… Даже шлем не дал! Так что завали хлебало…

На кухне что-то загремело, да так громко, что Смуглая подпрыгнула на стуле… Звук, похожий на падающую кастрюлю, зазвенел у всех в ушах.

- Бир, у тебя, чо, кот появился? – Шаша уставился на хозяина квартиры. Тот молча отрицательно замотал головой… - Но я же слышал мурчание…

- Бир, сукой буду, я тоже слышу… - Горб повернулся в сторону кухни.

- Да какой кот? Нету никакого кота! Я ж их ненавижу!

- Да знаем, что ненавидишь! Ты и Серпова Мудика всегда мучал… - теперь Смуглая лыбилась, глядя на Бира.

На кухне действительно слышалось тихое, еле слышное мурчание.

- Так Мудик всегда мурчал… - Шаша помолчал и предложил: – Давайте на кухню сходим? Не съест же он нас там?

Бир и Горб в сомнении промолчали, но тут решительно встала Смуглая: - Сашок, ты прав. А эти… Еще мужики называются, - и медленно направилась в кухню. Она достала свой телефон и освещала путь. С неохотой к ней присоединились Горб и Бир. Шаша тоже встал, но сза ними не пошел, а сказал:

- Блин, я терпеть больше не могу, в туалет мотнусь, отолью…

На него внимания не обратили, и он пошел по коридору в противоположную сторону. Смуглая щелкнула кухонным выключателем, но свет не включился.

- Пробки выбило, - мрачно констатировал Бир. – Бывает. Потом смотаюсь на лестничную площадку, свет забомбим…

Все трое медленно вошли в кухню. В свете телефонов на полу высветилась лежащая кверху дном кастрюля. Но попытки найти в помещении кота ничем не завершились. Мурчание давно прекратилось, еще когда троица выходила из зала.

- Пацаны, - сказал Горб, - Но ведь не померещилось же… Блин, я точняк кота слыхал…

- Ну где он, твой кот? - прошипел злобно Бир, - Видишь: пусто как у негра в жопе.

- У негра в жопе темно… Хотя и ты правильно сказал. Пусто. Никого… – сказала Смуглая.

Троица направилась по коридору к входной двери, врубать свет.

Проходя мимо туалета, Горб стукнул в дверь:

- Шаша, ты еще тут? Смотри не обоссысь, будь готов, ща свет будет.

Смуглая и Бир тихо заржали, предчувствуя завершение своих тревог. Шаша в туалете не откликнулся, только зашуршал чем-то.

Однако входная дверь тоже преподнесла странный сюрприз. Замок открывался простой защелкой, но та как будто вросла в механизм и заклинилась навечно. Сначала ее пытался повернуть Бир, потом Горб его оттолкнул и принялся давить на сраную железяку, но все было напрасно, защелка будто застыла. Парни в недоумении отошли, а их место заняла Смуглая. Она принялась колотить ногой в кроссовке по двери, долбить по ней обоими руками и даже орать, осыпая бранью проклятую преграду между ней и свободой.

Минуты через три пыл Смуглой угас и она присела на корточки и опустила голову. Бир ожидал, что она заплачет, но та неожиданно зло сказала:

- Это вы все виноваты! Доставали, суки, Серпа, вот он и сдох… А после смерти мстит вам, козлам… А я с вами влипла….

- Дура долбаная… - сказал в ответ Горб, - Ты больше всех виновата, овца…

- Тихо, тихо, Оксан, - Бир нечасто называл Смуглую по имени, и в его голосе внезапно зазвучал неподдельный испуг, - С чего вы все взяли, что это Серп тут мутит? Да это, блин, совпадение! Ну перегорела лампочка! Выбило же пробки! Ну музон заиграл… Может, это у соседей? Дверь заклинило? Заржавела нафиг… Кастрюля упала… Ууу… Привидение… - Было видно, что он пытается уговорить скорее себя, чем друзей, - Мы попали, это факт, но что нам теперь делать…? Хорош вам всем цапаться. Ты, Горб, харэ докапываться до Смуглой! Давайте вернемся и покумекаем, чо делать-то… По-любому предки когда-то же вернутся…

Смуглая тихо встала и молча направилась по коридору в сторону зала. Горб и Бир поплелись за ней. Проходя мимо туалета, Горб снова стукнул в дверь:

- Шаша, ты не оборзел? Другим тоже надо… И да… Света не будет…

За дверью молчали.

Горб стукнул еще раз. Снова тишина. Смуглая и Бир притормозили и вернулись к туалету.

- Сааааш? – голос Смуглой был явно испуган. – Ты там?

Ручка не поддалась. Было закрыто изнутри. Бир сказал:

- Там щеколда, она хлипкая. Я открывал пару раз, когда… Ну, когда… - он явно смутился, - Девчонки кое-какие когда ко мне приходили…

- Да, Бир, извращенец ты… - В темноте было непонятно, осуждает Смуглая друга или бесстрастно констатирует факт. – Давай уж, раз хлипкая…

Бир нажал на дверь плечом, она с треском распахнулась и они вошли в туалет.

Над ванной на толстом пластиковом шнуре висел Шаша.

Телефонные фонарики выхватили его темно-синее, почти фиолетовое, лицо, вывалившийся язык, белый шнур, закрепленный на полке над ванной… Открытые глаза навыкате смотрели на каждого из друзей с укором. Казалось, сейчас он улыбнется и скажет:

- А!!! Повелись? Видели бы вы свои рожи!!!

Но Шаша так не сказал. Молчал, будучи мертвым…

За спиной повешенного, на кафельной плитке чем-то красным была нарисована недлинная вертикальная полоса. Как упрощенная единичка…

Выскочившая первой Смуглая добежала до зала и запрыгнула на диван, забиваясь в угол. Догнавший ее Бир осветил телефоном обалдевшие глаза девушки. Ее била мелкая дрожь…

Бир плюхнулся рядом с ней, а рядом с Биром на диван рухнул Горб.

- Блиииин, чо это? – Горба тоже немного колотило. Он лишь повторял, - Чо эта, а? Чо эта…?

- Заткнись, Горб, - зашипела на него Смуглая. – Чо, чо? Через плечо… Шаша склеил ласты. Не смог жить с виной в душе…

Они посидели, медленно приходя в себя.

Посреди молчания Бир внезапно сказал:

- Он сам бы не повесился…

- Чо? – переспросил Горб, - Ты чо, рехнулся, чувак?

- Нет. Горб, ты не понимаешь. Это же моя ванна! Во мне сколько? Метр восемьдесят. А Шаша только весом берет – сто кило при росте метр шестьдесят пять. И знаете, что…? Чтоб достать с той самой полки инструменты, мне надо в саму ванну поставить табуретку. И с бортиков до нее достать тоже невозможно: проверено! Я раз пытался, чуть не убился нафиг! Чтобы закрепить провод, Шаша должен был взлететь птицей… Да и смысл какой ему вешаться? Муки совести? Брехня! Он их явно не испытывал. Отлить пошел, а не по-тихому сдохнуть….

- То есть, думаешь, Шаше помогли? – Смуглая опять задрожала. – В квартире же, кроме нас, никого… Или…?

- Я же видел Серпа! Ясно видел, хоть и секунду, пока свет горел. Стоял, сука, в своем костюмчике погребальном, лыбился… А вы не верили… - договорить Горбу не удалось. В запечатанную входную дверь резко и громко застучали.

- Предки! – в голосе Бира звучала искренняя радость. Он вскочил с дивана и хотел уже бежать в прихожую, но тут застучали одновременно в закрытую дверь спальни Бировых родителей, а потом в дверь комнаты самого Бира. Через секунду требовательный стук раздался и со стороны кухни… Грохот стоял невероятный!

- Ааааааааааааааа!!!!!!!!!!! – заорала Смуглая, сжимая уши ладонями. Глаза Бира и Горба наполнились ужасом.

Стук прекратился так же внезапно, как и начался. Звенящая тишина ударила по ушам не менее больно, чем адский грохот.

- Блин…блин…блин… - повторял Горб.

Смуглая продолжала сжимать уши, тихо всхлипывая. Бир увидел, что она все-таки плачет.

Тишина продолжалась минуты три. Это были долгие три минуты…

Наконец, Горб спросил негромко у Бира:

- У вас хоть свечки есть? У всех же должны быть свечи! Хоть новогодние…

Бир обрадовался:

- Есть! На кухне! - но потом сник и твердо сказал: - Но я с этого дивана ни ногой….

Услышав его, Смуглая схватила Бира за локоть и прижала к себе:

- Не бросай меня, прошу, не бросай…

- Блииин…. – тоскливо сказал Горб, - мне одному, что ли, идти?

В ответ Бир и Смуглая промолчали. Они старались не смотреть ни в сторону Горба, ни друг на друга…

Горб медленно встал, постоял пару секунд и двинулся на кухню, подсвечивая дорогу телефоном.

- Там рядом с раковиной шкафчик на стене. Покопайся в нем. Спички там тоже… - сказал Бир вслед.

Горб исчез в темноте. Повисла тишина.

- Горб! Горб! – позвала Смуглая, но никто не откликнулся. Зато с кухни еле слышно донеслось:

- Мрррррррр…. Мррррррррр….

- Опять этот гребаный кот! – Бир потянулся встать с дивана, но девушка схватила его за руку и вернула обратно. – Горб, нафиг эти свечки, давай назад…

На кухне что-то мягко осело.

Смуглая снова стала трястись и выводить свое монотонное «Аааааааааа!!!!». Бир тряхнул ее и она замолчала.

- Давай сходим на кухню, - Бир уже решительно встал, - вдруг этот мудак споткнулся или хрен еще знает что… Он прав был, надо было вместе… Короче, я иду. Ты остаешься?

Смуглая вскочила, вцепилась в руку Бира, а точнее, повисла на нем. Так они и потащились в кухню.

Кошачье мурчанье затихло, как только они встали, и в тишине, кроме их робких шагов, было слышно только еле слышное бормотание: «Ой-ёй-ёй… Ой-ёй-ёй»…

Бир и Смуглая вошли в кухню, посветили по сторонам.

Кота снова видно не было.

Зато на полу сидел Горб.

Это он бормотал «Ой-ёй-ёй».

Когда свет фонариков упал на его лицо, Смуглая всхлипнула от ужаса: глаза Горба смотрели сквозь нее и сквозь свет. Точнее, то, что от глаз осталось: искромсанные глазницы… Две полоски крови быстро засыхали на щеках.

Затем фонарик выхватил из тьмы руки Горба. Вены были вскрыты и на полу образовалась уже приличная темная лужа, блестящая в лучах фонариков. Рядом с Горбом валялась открытая банка шпрот и было ясно, чем вскрыли вены. А в ладонях…

В ладонях он держал глазные яблоки. Свои…

Бормотание Горба, и так еле слышное, прекратилось, он мягко повалился на бок. Смуглая отпрянула, ища защиты за спиной Бира. Тот продолжал смотреть на мертвого друга.

Глазницы Горба, до этого направленные лишь в пустоту перед собой, теперь уставились на друзей.

Бир стал шарить лучиком фонарика по кухне, пытаясь понять, что же случилось, пока свет не выхватил на одной из стен две длинные вертикальные полосы.

- Оль… - тихо прошептал Бир, - смотри, как в туалете…

- Только там одна полоска была… - отозвалась шепотом девушка.

- Это он отсчитывает нас…

- Кто - он?

- А ты еще не понимаешь? Он! Серп…

- Ты офигел… При чем тут Серп? Ты сам говорил: совпадение!

- Дура… Ты так и не поняла… Как и я поначалу, дурень… Он мстит нам… И тащит за собой… В Ад…

- Ты точно офигел!

- Да оглянись ты вокруг, Оль! Ты же не тупая, все-таки в технаре учишься...

Они уже вернулись в зал и, обнявшись, забились в угол дивана. Девушку трясло, Бир ее прижимал к себе, но сам постоянно вертел головой, вглядываясь в темноту. Та была кромешной, если не считать двух бледных лучей фонариков.

Так они сидели, как им показалось, целую вечность.

Потом Бир взглянул в телефон и вскрикнул.

- Олька…!

Та прошептала встревоженно:

- Ну чо снова?

- Блин… Знаешь, сколько времени? Пять часов и тридцать одна минута! Мы сели за стол в без пятнадцати пять! – он поднял фонарик и посветил на зайчика. Стрелки часов были как усики: на трех и на девяти… И они не двигались…

Девушка недоверчиво достала свой телефон. 5:31. Она хотела уже спрятать его обратно, но заметила, что имеется непрочитанное смс.

- Миииш…. – Она впервые назвала Бира по имени. В ее голосе был ужас. Он повторила, только тише, - Миииш…

- Чо там?

- У меня смс-ка…

- Ну и чо там…?

- Миш, тут написано, кто отправитель… Это Серп!

- Не может быть… - Бир схватил телефон Смуглой и вгляделся в экран. Там значилось: «Серп. Фото.» И квадратик, означавший, что в смс-ке содержится изображение.

- Я боюсь открывать, Миш…

Бир помедлил, потом решительно вернул телефон Смуглой:

- Тебе... Ты и читай…

Он покопался в своем телефоне и сказал мрачно:

- Мне он не пишет…

Девушка долго колебалась, но потом решительно нажала на сообщение.

Текста не было, только несколько фото.

Смуглая и Бир завороженно принялись листать неизвестно кем и непонятно как сделанные изображения. Глаза их расширялись…

…Серп едет на Шашином моцике. Вид сбоку. Волосы развеваются от скорости и отсутствия позабытого шлема…

…Серп лежит на асфальте в неестественной позе. Голова повернута набок, половина затылка отсутствует…

…Смуглая танцует на дискотеке с Горбом, рука которого скрыта под ее короткой кожаной юбкой. Смуглая хохочет…

…И внезапно…

…Кладбище. Вся четверка стоит поодаль от могилы, Бир корчит рожи, Шаша и Смуглая смеются…

…Крупный план: фиолетовое лицо Шаши с высунутым языком и выпученными глазами…

…Крупный план: лицо Горба с выцарапанными глазами…

…И последнее фото…

…Бир и Смуглая сидят на диване, прижавшись друг к другу, и внимательно вглядываются в еле светящийся свет телефонного экранчика…

Увидев последнее фото, Бир даже подскочил на месте.

- Он здесь… - зашептал он хрипло, - Серп… Я знаю…

Фонарик его телефона пару раз мигнул и погас.

- Оль, у меня заряда еще процентов на 20 оставалось, а теперь труба вообще сдохла, зараза…

Смуглая направила свой телефон на него. На лице парня был неподдельный испуг.

- Что же делать, Миш…?

- Знаешь, я вспомнил…! У меня ведь есть самопальный аккумулятор для подзарядки телефонов на случай каких-нибудь вылазок на природу. Мне дружбан подкатил, недорого. Вещь!

- Ну так давай, где он?

- Блиин…. Он в моей комнате, в нижнем ящике стола.

- Миш, надо что то делать… У моей трубы зарядка уже тоже 10%...

- Нууу… Надо сходить за аппаратом…

- Миш, я с места не сдвинусь, прости…

Смуглая действительно сидела, забившись в угол и сжавшись в комок. Было видно, что она очень напугана и никуда не пойдет ни в коем случае.

Бир вздохнул.

- Я тогда быстро, туда-обратно. Только ты мне свой телефон дай, а?

- Ага! А я в темноте?

- Блин, я же там ничего не найду без света. А с твоим телефоном раз-два и обернусь. И твой сразу зарядим, там несколько минут всего надо…

Смуглая неохотно протянула Биру телефон. Тот непривычно перекрестился и двинулся в свою комнату.

Смуглая осталась в темноте…

- Бир!?

- Чего?

- Ты говори чонить…

Скрипнула дверь в комнату Бира и его голос стал тише, заглушенный стенами.

- Чо?

- Ну не знаю, чонить… Почему ты Бир?

- Ты же знаешь… Моя фамилия Биркин… Серп же всем кликухи выдал…

- Норм. Говори еще…

- А ты Смуглая потому что в детстве загорела однажды как негр. Тебя Серпухов тогда и начал дразнить: «Смуглянка», «Смуглая»… А ты его – Серп…Серп…

- Точно! Я злилась тогда, терпеть его не могла, он всегда меня подкалывал… Это я недавно только начала понимать, что он уже тогда неровно ко мне дышал… Миш? Миииш?

Бир не отозвался. Дверь снова скрипнула и щелкнула защелкой: закрылась. Смуглая обратилась в слух, но ни звука из-за стен не доносилось.

- Миииш! Мишка!!!

Тишина…

Минут пять Смуглая сидела в кромешной темноте, поджав ноги и обняв себя за колени. Она беззвучно плакала… Потом спустила одну ногу с дивана, аккуратно вставила ее в тапок, вторую…

В комнате родителей Бира снова негромко зазвучала любимая песня Серпа.

Уже не обращая на нее внимания, девушка беззвучно поднялась и наощупь направилась в ту сторону, куда ушел Бир.

Дорога показалась ей бесконечной. Она дважды налетала на стулья и раз на угол стола. Трижды от страха на нее накатывало обморочное состояние.

Но она дошла.

Дверь снова скрипнула и впустила Смуглую…

На Мишкином столе стоял ночник в форме зеленой лягушки. Несмотря на отсутствие электричества во всей квартире, лягушка была включена в розетку и светилась. Свет еле - еле освещал комнату.

Но Бира Смуглая все равно увидела.

Он был распят на стене прямо напротив двери.

Огромные, невозможные в обычной Олькиной жизни гвозди, похожие на металлические колышки со шляпками, были вбиты в его раскрытые ладони, в икры ног, и один - точно в центр лба. Левый глаз Бира смотрел на потолок, а правый, грустный – прямо на Смуглую.

Рядом с телом Бира на стене были нарисованы три вертикальные полосы.

Смуглая секунду смотрела на эту картину, после чего попятилась и вышла спиной из комнаты.

Дверь без какой-либо помощи захлопнулась перед ее носом.

Она осталась одна в кромешной темноте. Не зная, куда идти, а главное – зачем, она стояла долго на одном месте, боясь пошевелиться. Потом зашептала:

- Серпик, миленький, прости… Прости меня, дуру… Прости, прости, прости, прости…. Я не хотела, я не хотела… Мне жалко, мне очень жалко… Серп… Милый! Прости, прости, прости…

Сверху что-то громыхнуло, будто у соседей что-то упало. Смуглая вскрикнула, но звук не повторился. Может, это и вправду у соседей…

Потом снова очень долго было тихо.

А потом Смуглая увидела, как на балконе в темноте зажегся огонек. Он был похож на огонек зажжённой сигареты…

- Балкон… - сказала Смуглая непонятно кому, - Мы же не выходили на балкон…

Она медленно двинулась к огоньку.

Тот действительно двигался так, будто кто-то курил. Вот он пару секунд неподвижен, вот описал дугу и опустился вниз, стряхивая пепел… Снова вверх, снова неподвижен…

Балконная дверь открылась без проблем, и Смуглая вошла в октябрьскую прохладу: одно из окон, дальнее, было распахнуто настежь, дул пронизывающий ветер. Но Смуглая не замечала холода: она обрадовалась, что может высунуться наружу и позвать на помощь...

Внутри балкона огонька не было. Темнота снова стала непроницаемой, хотя очертания противоположной многоэтажки все-таки виднелись.

Смуглая направилась к открытому окну, глядя на такие далекие и такие нереальные теперь огни жилья нормальных, непроклятых, людей. Она почти дошла до окна, когда в стекле со стороны улицы, отразился Серп.

Он улыбался. Лицо его оставалось все таким же восковым, как утром, в гробу. Только глаза его на этот раз были открыты и презрительно рассматривали Смуглую. Рот растянулся в ухмылке, в которой Оксана узнала собственную ухмылку. На лбу оставалась черная ленточка с неизвестным текстом…

Смуглая закрыла рот руками, чтобы не закричать и бросилась к сквозняку открытого окна. Она уже набрала в рот холодный воздух, когда ледяные руки взялись за ее щиколотки. Ее крик застрял в горле, она забилась, пытаясь зацепиться хоть за что-то.

Но ледяные руки быстро и неумолимо подняли ее тело и высунули далеко вперед, в холод. Такая же неумолимая сила тяжести понесла отчаянно визжащую Смуглую вниз, сквозь пять этажей. Она по пути ударилась: вначале о балкон четвертого этажа, затем – третьего… Отскочила, перевернулась в воздухе и понеслась теперь уже окончательно и бесповоротно к асфальту. Последнее, что она увидела в своей короткой никчемной жизни за последние доли секунды этого полета, были нарисованные кем-то четыре короткие параллельные линии на тротуаре …

Она стояла в какой-то слабоосвещённой пещере, совершенно непомнящая, как и когда она туда попала. Её сознание как будто резко вынырнуло из глубокого тёмного омута. Она осмотрелась.

Стены были покрыты множеством голубых кристаллов. Они то ненадолго затухали, то разгорались ярче. Именно их неровный свет разгонял сумрак пещеры. Сама пещера упиралась в какую-то массивную каменную дверь, перекрывавшую дальнейший проход.

— Нечасто люди забираются так глубоко. Что же тебя привело сюда? — неожиданно раздался невероятно скрипучий и низкий голос сзади.

Она испуганно обернулась. В другом конце пещеры царила тьма, которая буквально окутывала обладателя голоса. Однако сумрак длился недолго — несколько кристаллов начали медленно разгораться, постепенно обнажая доселе скрытую фигуру.

Она вскрикнула. То, что сидело там, не было человеком — у существа были чрезвычайно широкая покатая спина, короткие, словно обрубленные, мощные ноги и несоразмерно длинные руки. Оно было одето в безразмерную чёрную накидку, которое всё равно не могло скрыть физические дефекты. На лице была вытянутая белая маска с узкими прорезями для глаз.

— Ты можешь не бояться меня. Здесь я не наврежу тебе.

— Кто… Что ты такое?

— Я всего лишь одна из бесчисленных проекций этого странного места. Однако я задала вопрос первой.

— Я… я не знаю, где я, не понимаю, как я могла сюда попасть и как… как вообще это место может быть и почему я оказалась в нём… — все эти слова она как будто выдохнула, выпуская царивший голове хаос.

— Хмм… Потеря памяти означает, что с тобой произошло что-то очень серьёзное. В таком случае, шансов у тебя немного. Может быть, ты вспомнишь хотя бы имя?

— Конечно! Я… — она замолчала. В голову приходили десятки разных имён, но ни одно из них не откликалось в душе. ”Чёрт! Вот уж действительно, тупой эклер. Даже имени своего не помнит”. “Эклер” — было её прозвищем. Очень обидным и очень продолжительным прозвищем, которое произошло от её внешнего вида… и её имени — Клэр.

— Меня зовут Клэр.

Существо в маске улыбнулось:

— Значит, не всё потеряно. Видишь ли, немногие могут выбраться отсюда, а выбраться без последствий могут вообще единицы.

Неожиданно один кристалл с громким хлопком потух. Все остальные ненадолго зажглись ярче.

— Что это было?

— Эти кристаллы составляют сложную систему, каждый элемент которой зависит от других. Эта система очень гибка и много что умеет — в данный момент они поддерживают существование этой пещеры и меня, а так же указывают путь тебе. Ты же хочешь выбраться, верно?

— Да…

— Ну конечно. Для этого тебе придётся пройти Испытание. Испытание для каждого уникальное, поэтому наверняка сказать, что тебя ждёт, я не могу. Зато могу уверить, что оно будет непростым. Всё, что тебе нужно будет сделать — это дойти до конца, прийти в определённое место. Но есть один нюанс. Твоё время ограничено. Как я сказала, кристаллы составляют сложную систему. Потеря одного элемента не приводит к её краху, его функции берут на себя остальные… Однако, если большое количество элементов выйдет из строя, система не сможет самоподдерживаться. Эта пещера пропадёт и ты вместе с ней.

— Что… что со мной будет тогда?

— Ты уйдёшь в небытие. Тебя не будет, совсем. Целую вечность ты проведёшь в качестве Ничто — без эмоций, целей и знаний. В любой момент ты можешь прекратить Испытание и дождаться, пока погаснет последний источник света. Тебе всё понятно?

— Если можно так выразиться…

— Итак, Клэр, хочешь ли ты пройти Испытание и выбраться отсюда?

— Да… Наверное. У меня нет другого выбора.

— Да начнётся Испытание. Иди вперёд — вперёд и до конца, Клэр.

После этих слов каменная дверь в конце начала с грохотом растворяться в воздухе. Путь был свободен. Перед тем, как войти она оглянулась назад. Но то ли притухшие кристаллы скрыли гротескную фигуру, то ли сама странная жительница пещеры исчезла. “Только вперёд и до конца…”

***

Открывшаяся взору комната поражала своими размерами и захламлённостью. Ядовито-розовые стены были украшены отвратительно контрастирующими оранжевыми лампами. В конце комнаты стояла странного вида железная дверь.

В первые секунды она была оглушена резкой сменой красок. Подавляя рвотный позыв, она резко отвернулась назад, в спасительный сумрак, но пути назад уже не было — вместо проёма была ровнёхенькая розовая стена.

Через несколько секунд она уже постепенно приходила в себя. По крайней мере, к ней вернулась способность трезво оценивать обстановку. Было очевидно, что, в чём бы не заключалась Испытание, её путь лежит через ту дальнюю дверь.

Розовые стены уже почти не вызывали тошноты, и она начала аккуратно пробираться через кучи хлама к ней, попутно разглядывая местные несметные сокровища, которые казались смутно знакомыми. Столы, стулья, мягкие игрушки, огромные кипы тетрадей и различных поделок из бумаги, один раз даже попался теннисный стол в разложенном состоянии, в углу она заметила заваленный прочим хламом велосипед. Ближе к концу стали попадаться толстенные пыльные тома, сложенные в огромные зиккураты. В общем, типичный творческий беспорядок “a la cherdacco”.

Наконец, она добралась до двери. Дверь была крайне необычная. По краям вместо железа были вставлены куски стекла, под которыми были видны позолоченные шестерёнки, коленчатые валы и другие механизмы. Как любой нормальный человек, она первым делом дёрнула за ручку. Как любая нормальная дверь, она оказалась заперта. Под ручкой были аккуратная замочная скважина, которая, очевидно, требовала ключа. Клэр с тоской оглядывала кучи хлама, как вдруг одна из оранжевых ламп с характерным звуком “пыхнула” и потухла. “Эти лампы так похожи на кристаллы… и непохожи одновременно. Неужели теперь они отсчитывают время? Думай, Клэр, думай”. Она ещё раз осмотрела дверь. “Возможно, это Испытание на внимательность и тут есть неприметная кнопка, которая…” — увы, но кнопки не было, как бы она не искала. От досады она сильно ударила по двери, вызвав громкий гул. Этот удар как-то повлиял на механизм внутри, потому что шестерёнки неожиданно завертелись, а сверху стала подниматься доселе незаметная заслонка.

Красивыми каллиграфическими буквами серебром по золоту было начертано следующее: “Лишь то, что тебе дорого, даёт тебе силы двигаться вперёд”. Клэр недоумевала: “Это что, подсказка такая? Ну что же это мне даёт?”. Ещё одна лампа погасла, сделав комнатку чуть темнее. И Клэр, пожав плечами, пошла искать ключ.

Не успела она отойти и пары шагов, как неаккуратно задела одну из книжных башен. С грохотом они рассыпались по всему полу. Внимание девушки привлекла одна из тех, что были в самом низу. Он не был похож на все остальные, так как на нём когда-то был замок — впрочем, жёстко сорванный чей-то рукой. Она взяла его в руки и открыла первую страницу. Цветными карандашами было коряво написано: “Собственность Клэр Аткинсон”. Эти неровные буквы вызывали воспоминания. Это был её дневник, который она начала вести, когда ей было шесть… Сюда она записывала всё самая сокровенное, пока однажды мама не нашла его. Ключа у неё не было, но это её не остановило… С тех пор дневник так и лежал где-то, порванный и забытый, пока его не нашли здесь. С заполненных страниц она видела себя — бесконечное рисование, общение с подружками, хождение на бесчисленные кружки, куда её записали, школа…

Она огляделась. Эти предметы вокруг не зря казались смутно знакомыми. Это всё — часть её детства. Между последних страниц обнаружился золочёный ключик. Видимо, от сорванного замка.

Клэр бодро зашагала к двери и вставила ключ в замочную скважину. Попыталась провернуть, но не смогла, как бы она не пыталась. Ключ был неподходящий. Значит, нужно искать дальше.

В процессе поиска способа открыть дверь в кучах хлама были обнаружены ещё несколько ключей — шкафчика из спортивной школы, шкатулки со всякими безделушками, даже нашлись ключи от квартиры. Но ни один из множества не подошёл. Пуф! И погасла очередная лампа.
Клэр уже отчаялась что-либо найти. Слишком много было вещей, слишком много было воспоминаний… Она ещё раз посмотрела на дверь. “Лишь то, что тебе дорого, даёт тебе силы двигаться вперёд”. Что ей было дорого? Да, все эти вещи были по-разному значимы для неё… Но кроме ностальгии, она ничего не испытывала.

Взгляд её упал на мишку в самом начале зала — одну из её любимых игрушек. Единственный подарок отца, очень ценился ей и был бережно оберегаем. На задней лапке крупными стежками выделялась красная нить. Это однажды мама отдала его поиграть соседке, не спросив её, а та, естественно, его порвала. Неуёмное детское горе помогла разрешить подруга — она научила её, хоть и грубо, но обращаться с нитками и показала, как пришить лапку назад. С тех они были лучшими подругами и дружили много лет, пока… Она не попала сюда.

Кстати, мишка был необычный. Внутри него находился механизм, который умел проигрывать простенькую мелодию, если его завести. К счастью, соседка этого не знала, не то выпотрошила бы его полностью. Рука нащупала сзади плоский алюминиевый ключик, уже в замке. Два поворота и вот уже играет мелодия из детства… Этот мишка был ей очень дорог. Он хранил хорошие воспоминания, но самое главное — был символом прекрасной дружбы.
Ключик подошёл идеально. Клэр даже не пришлось прикладывать усилий — дверь снова активировала свой внутренний механизм и легко открылась сама. Впереди было новая комната, ещё погруженная в темноту. Она вошла.

***
Множество белых письменных столов стояло в два ряда. На каждом из них стоял компьютер, телефон, стопка бумаг, и стакан с канцелярией. На некоторых стоял принтер. Само помещение выглядело как типичный офис с пустыми светло-серыми стенами и квадратами люминесцентных ламп на низких потолках, некоторые из которых уже выгорели. В конце стояла обычная пластиковая дверь.

В воздухе беспрестанно раздавались невероятно противные гудки, телефоны буквально разрывались от вызовов. Гудки слегка заглушались треском люминесцентных ламп и гулом работы принтера.

Клэр подошла к одному из телефонов и подняла трубку.

— Клэр Аткинсон слушает.

Совершенно безжизненный, будто механический голос произнёс:

— Товар. Отчёт. Время. Партия. Работа…

— Простите?

— Накладная. Менеджер. Тендер. Договор…

— Всего доброго.

Клэр с ужасом положила трубку. Как только он встал на место, то тут же снова затрезвонил.
“Ладно, пора прекращать это всё” — подумала она про себя и быстро зашагала ко двери. Не на что особо не надеясь, она дёрнула дверь. На удивление, та легко открылась. Радостная Клэр шагнула в следующую комнату и не ненадолго замерла.

Эта комната была полной копией предыдущей — даже звуки были абсолютно те же самые. В конце была такая же пластиковая дверь. Одна люминесцентная “палочка” с громким треском замигала и погасла. Клэр вдруг захлестнул необъяснимый страх. Она побежала до конца зала, судорожно открыв следующую комнату. Копия. Ещё одна. Копия… Бегство — не лучший способ решения проблем, однако неплохой способ выбиться из сил и передать контроль мозгу. Её хватило на 7 пройденных зал.

Запыхавшись, она плюхнулась за один из столов и начала судорожно рассуждать. Все залы были абсолютными копиями друг друга, значит, всё, что было ей нужно, находится в любом из них. Дверь лишь иллюзия выхода, а значит, она даже не приблизилась к настоящему. Что есть в этих залах? Компьютеры, столы, странные телефоны и принтеры. Если существует подсказка, то лучшим местом её расположения был бы один из напечатанных листов.

Она выхватила одну из ещё горячих страниц и начала читать текст. Но как бы она не вглядывалась в него, она никак не могла понять, о чём он. Она видела буквы и слова, но не могла собрать их во что-то осмысленное — разум проходил строчку за строчкой, не в силах за что-либо зацепиться. Как загипнотизированная, она просмотрела лист полностью, не поняв ни строчки, и взяла ещё один, услужливо напечатанный принтером. Она не знала, зачем она продолжает читать, более того, она интуитивно знала, что это бессмысленно, но упорно продолжала искать. Время шло и с треском затухали одна лампа за другой. Рука потянулась уже за шестым листом, когда из изменённого состояния её неожиданно вывела любимая мелодия. Она оглянулась. Телефон.

Она неуверенно подняла трубку, опасаясь того страшного голоса.

— Алло, Клэр. Не думала, что сдашься так рано. Мне казалось, ты была настроена более решительно. — этот низкий скрипучий голос она узнала бы из тысячи.

— Извините, я просто… зачиталась? Но я и не думала сдаваться.

— Ложь. Самый простой способ сдаться — это создать для себя видимость полезной деятельности, упуская время и возможности, чтобы сделать что-то действительно полезное.

— Стойте! Я… я не хотела. У меня ведь ещё есть время и… возможности. Половина ламп ещё горит, и вы мне позвонили, чтобы сообщить что-то важное, да?

— Помни впредь свои слова, Клэр Аткинсон. Я не буду подгонять тебя ещё раз. Так же, меня попросили дать тебе подсказку. Единственный способ выбраться оттюда — это искренне этого захотеть. Так же тебе стоит открыть компьютер.

Связь резко оборвалась и пошли гудки. Клэр осторожно, стараясь не смотреть вниз, положила бумаги на место.

Что ж, компьютер, так компьютер. Кнопка включения. Лёгкое жужжание в системном блоке. Загрузка системы. Крупная надпись: “Для входа в учётную запись, введите пароль”. Фоном служил плакат из её любимых “Секретных материалов” с, наверное, самым известным слоганом из фильма. Но она совершенно не знала пароль. Она ввела своё имя: “Неверный пароль. Попробуйте снова”. Фамилию, их комбинацию. 4 нуля и 4 единицы. Безрезультатно. Подбор пароля осложнялся тем, что количество символов ограничивалось лишь шириной экрана. “Чёрт!”. Ещё несколько бесплодных попыток не увенчались успехом.

Очередная лампа погасла, погружая комнату в сумрак немного глубже. К горлу начало подступать лёгкое отчаяние. Ей очень хотелось уйти из этого пустого, шумного и погружающегося во тьму офиса. Домой, где она бы снова могла смотреть свои любимые серии с агентом Малдером. Вдруг её поразила странная загадка. Руки сами невольно потянулись к клавиатуре, чтобы ввести в поле ввода: “I want to leave”. После нажатия “Еnter”, компьютер неожиданно вырубился. Клэр даже не успела понять, что произошло, когда с протяжным скрипом открылась дверь в конце зала. И за ней не больше было зала-близнеца — там была тьма.

***

Как только Клэр вошла, она поразилась громадным размерам помещения. Редкие дрожащие огоньки, разбросанные тут и там, были не в силах осветить его полностью, они лишь очерчивали его приблизительные границы и не большой круг света вокруг них. Где-то бесконечно далеко был источник света помощнее — и свет от этого источника отражался от чего-то металлического. Вероятно, ей нужно было туда, в самый конец.

Шаги гулко отдавались по всему залу в полной темноте, пока она приближалась к огоньку. Пару раз она чувствовала лёгкий сквозняк, как будто кто-то втягивал в себя воздух, стараясь уловить её присутствие. При приближении оказалось, что мерцающий огонёк — это свеча. Находясь в круге света, она на некоторое время чувствовала себя в безопасности. Снова шагать во тьму не хотелось. Однако она знала, что придётся — свеча уже догорала, а идти без света за спиной казалось плохой идеей.

Она вышла из круга. Свеча за спиной давала какое-то чувство безопасности, но она постепенно отдалялась от него. Шаг за шагом она приближалась ко второй свече. Пройдя где-то треть пути, она внезапно почувствовала, как будто что-то её мягко обволакивает, одновременно, как будто придавливая к полу. Клэр как будто стало нечем дышать. Она попыталась разорвать странные узы, но руки её хватали лишь воздух, а хватка постепенно усиливалась. Изо всех сил она побежала вперёд, к свету. Почему-то она была уверена, что свеча даст ей защиту. Сгустившийся воздух оформился в тень, которая начала что-то шептать Клэр на ушко. Слова были еле слышны, но казались очень знакомыми. Они отвлекали внимание от крошечного огонька, подавляли волю. Клэр казалось, будто она ногами буквально разрезает воздух, который всеми силами пытается остановить её.

Сделав титаническое усилие, она сделала последний шаг. Тяжелые, но в то же время невесомые оковы, разом отпустили её. Клэр тяжело отдышалась. Теперь, зная, что может поджидать её в темноте, войти в неё было вдвойне сложнее. Как она не старалась вглядываться в тьму, она не могла ничего там увидеть, кроме её следующей цели — такой же свечи. А там до двери уже рукой подать. “Почему бы мне не взять свечку с собой?” — подумала она. Идея казалось здравой, учитывая, что скрывающийся во тьме боится света.

Она протянула руку и аккуратно, стараясь не обжечься, сняла свечу с подставки. Как только она это сделала, огонь сразу же потух. Это было очень плохим решением. Прежде, чем она это осознала, она снова почувствовала незримое давление. Нужно было очень сильно торопиться, так как теперь у неё не было форы в виде света за спиной. Она побежала так быстро, как только могла. Но не успела она пробежать и пары шагов, как она обо что-то споткнулась и упала.
Сущность не преминула этим воспользоваться, навалившись на Клэр со всей силой, на которую была способна. Но и сама девушка поползла вперёд с удвоенной силой — злость за неверно принятое решение и боль в коленке от падения только разозлили её. Тень снова начала нашёптывать слова, только теперь Клэр, к своему ужасу, теперь могла их различать.

“Сколько труда было тебя вложено, чтобы ты так бездарно кончила”

“До тебя здесь была другая. Ей не повезло иметь здесь свечи, однако она сумела пробраться… В отличие от тебя”

“Ты отобрала мою жизнь. Моё жалкое существование — твоя вина”

Клэр старательно сбивала чужие мысли в голове в бессвязную кашу из слов, чтобы на них не отвлекаться. Она видела только цель — небольшой огонёк впереди.

“Я здесь живу намного дольше, чем ты. Подобные тебе не способны пройти, просто поверь”

“Я лишь стараюсь помочь тебе. Разве ты не видишь? ”

“Давай, оставь меня в темноте. Ведь ты всегда так делаешь с близкими людьми”

Источник света был совсем близко. Буквально пару ползков и… Вдруг она погасла прямо перед её носом с характерным “пуф”. “Чёрт, чёрт, чёрт!” — Клэр очень надеялась на эту свечу, и её “предательство” выбило её из колеи.

Тварь, будто почувствовав её отчаяние, начала шептать что-то очень злорадное. Клэр заплакала, ей казалось, что теперь ей не выбраться, и она навсегда останется в этом страшном зале. Внезапно сущность что-то как будто бы закричала и отпустила Клэр. Этот крик невозможно было услышать, но девушка его буквально ощутила — в нём были боль, непонимание и жалость к себе. Воспользовавшись моментом, она, не обращая внимания на слёзы, рывком поднялась и бросилась к последнему пункту её путешествия — дверь. Её не очень-то волновало, что стало причиной её освобождения.

Две другие сущности, которые вырвали добычу из рук первой, работали невероятно слаженно. Как только они прогнали одинокую тень, они разделились. Одна устремилась вперёд и начала давить на Клэр, подобно первой. Вторая же в это время обогнала их и, встав впереди, расползлась тёмной дымкой по полу. Девушка всего это не видела — только почувствовала, как её снова схватили, а спустя некоторое время — что её будто бы относит назад. Ощущения не обманули её. Дверь, украшенная несколькими стоявшими рядом канделябрами, несмотря на её попытки выбраться, неуклонно отдалялась от неё, а сама Клэр ввергалась во тьму, из которой у неё едва появился шанс выбраться.

У неё случилась истерика. Подавленные эмоции последней, чрезвычайно яркой, вспышкой захлестнули её сознание. Она вдруг перестала вырываться и страшно закричала. Нет, она не проронила ни звука. Но все свои эмоции, все свои переживания, все свои мысли она направила против её обидчиков, подобно тому, как сущность до этого кричала в пустоту от боли…

Она была полностью опустошена. Однако опустошения было приятным. Она знала, что вместе с штормом ушли и сущности — то ли прогнанные, то ли убитые её криком, они больше никогда не вернутся. Она больше не боялась темноты и спокойным шагом дошла до двери, взяла её за ручку и открыла её.

***

— О, Клэр. Ты всё-таки пришла. А я уже заждалась.

Гротескная фигура закрывала собой половину небольшого белого зала.

— Это значит, что всё кончено? Я прошла Испытание?

— Да, безусловно, да. Не каждым даётся такой шанс. Ещё меньше могут им воспользоваться. Но ты прошла до конца.

— Раз я заслужила право выбраться… То что это за место? Я никогда не видела раньше ничего подобного. И до сих пор пребываю в неведении, как сюда попала.

— К тебе так и не вернулась память? Последствия серьёзнее, чем я думала. Ты не задумывалась, почему Испытание именно такое? Комната, заваленная различным, в основном, детским хламом, от одного цвета которой тебя тошнит? Пустой офис, где существуют бумаги с бессмысленным текстом и мёртвыми голосами в телефонах, повторяющих одно и то же? Наконец, место в почти полной темноте, в которой тебя поджидали сущности, всеми силами старающиеся удержать и задавить тебя?

— Н-нет… Я правда ничего не помню…

— В тот день с утра тебе позвонила мама. По правде говоря, ты никогда не испытывала к ней ничего, кроме страха. А впоследствии — презрения. Она тебе плакалась, как у неё плохая и одинокая жизнь, одновременно хая твой институт за “неправильное воспитание”, которое, по её мнению, развратила тебя. Так же она снова прошлась по твоей единственной подруге Элис, с которой вы дружили ещё с детства. Порядочно разозлённая, ты прервала разговор и добавила новый номер в чёрный список.

На твоей нелюбимой работе с начальником-самодуром и серпентарием, достойного выставления в террариуме, сегодня был аврал. Звонки не прекращались ни на минуты, принтеры не справлялись с потоком документации, начальник орал как резанный, пока все бегали в мыле. По правде говоря, ты в тот день думала написать заявление об уходе из этого гадюшника… Однако ты снова вспомнила о неработающем дома муже и отсутствием накоплений. Хотя настоящая причина, Клэр, заключалась в твоём страхе признаться самой себе, что тебе там не нравилось.

Придя домой выжатой, как лимон, ты встретила сидящего голодным мужа и свекровь, что решила зайти в гости. В голове ты уже проклинала этот день, когда тебе снова позвонила мама — и снова с незнакомого номера. Ты даже не успела ничего сказать, когда муж вырвал телефон из рук и жёстко наорал на неё. Потом переключился на тебя, обвиняя в ленности и недостаточном сострадании к нему, а свекровь ему вторила. В это время выбило автомат, а их гвалт стал ещё сильнее. Ты тогда сомкнула кулаки и просто ушла из квартиры… Помнишь, что было дальше?

— Я пошла в парк, что рос рядом. Там, в вечернем сумраке я плакала и думала, как я могла до такого состояния дойти. Мне было плохо. Мягкий ветер успокаивал слёзы, но полыхающий внутри огонь он унять не мог. Я вдруг совершенно чётко осознала, что не хочу возвращаться назад… Мне казалось единственным реальным выходом вытащить из сумки строительный нож, которым так удобно резать картон…

— И вот ты здесь, в странном белом зале. На самом деле, ты уже 10 минут находишься в операционной, из них четыре с половиной минуты ты находишься в состоянии клинической смерти. Всё, что тебя окружает, это лишь искажённые воспоминания о твоей жизни. Как там говорят? “Вся жизнь перед глазами?”

— Не может быть….

— Может, Клэр, может.

— Откуда ты об этом всём знаешь? Кто ты вообще такая?

— Я — одна их твоих проекций. Твои качества, которые были искажены когда-то, превратившись во что-то уродливое. Послушность — в покорность, осторожность — в боязнь нового, стремление к высоким результатам — в вечном сравнении себя с окружающими и недовольством собой. Ты сделала меня такой. А я — это часть тебя.

— Я не хотела, правда… Извини. Но ты сказала, что я нахожусь при смерти… Насколько я помню, в таких ситуациях счёт идёт на секунды.

— Ты права. Однако здесь время течёт по-другому. И хотя тебе действительно лучше не медлить, время ещё есть. Время на принятие решения. Видишь ли, за моей спиной две двери. Одна приведёт тебя обратно, в реальный мир. Ты сможешь продолжать жить. Однако, для этого ты должна пройти сквозь меня. Принять меня. Это будет больно. Очень больно. И очень долго. Лишь много времени спустя боль утихнет, а я перерожусь. Может, после этого тебя ждёт лучшая жизнь, а может, остаток твоей жизни будет в болезни и нищете. Либо, ты можешь пройти во вторую дверь. Проход к ней свободен. За ней скрывается то, что ждало бы тебя, если бы ты слишком задержалась. Небытие. В нём, в отличие от первого варианта, не будет ни боли, ни чувств, ни долгой реабилитации. Лишь вечное ничто. Пожалуй, этот выбор и есть главное Испытание.

***

Реанимационные действия длились уже долго. Слишком долго, чтобы остаться без последствий. Врач нажимал на грудную клетку раз за разом, пытаясь запустить остановившееся сердце.
Он уже давно смирился с тем, что люди болеют и умирают. Отстранённо он прогонял через себя усвоенную когда-то информацию о клинической смерти. Мозг живёт без кислорода от 3 до 5 минут в нормальных условиях. Прошло уже 4. Вероятно, даже если пациентку удастся вернуть к жизни, большинство когнитивных способностей будет утеряно. Или, говоря проще, она станет овощем.

Каждую секунду от недостатка кислорода гибнут тысячи нейронов. Каждый из них образует сложную систему, каждый элемент которой зависит от других. Эта система гибка и много что умеет — в данный момент она просто отчаянно борется за жизнь. Потеря одной тысячи не приводит к краху нервной системы, её функции берут на себя остальные клетки… Однако, если большое количество нейронов выйдут из строя, система не сможет больше самоподдерживаться. Вместе с крахом системы пропадёт и жизнь.
Врач уже собирался констатировать смерть, когда он почувствовал лёгкий толчок. Сердце забилось.


Рассказ на Конкурс для авторов страшных историй от сообщества CreepyStory, с призом за 1 место. Тема на июнь