- Да, вот вы, молодой человек. – я оглянулся по сторонам, но сомнений не было, - ухоженный, с лакированным ногтем, палец фокусника указывал прямо на меня. – Вставайте. Смелее, смелее! Идемте.
И под нарастающий грохот аплодисментов я поднялся со стула и на негнущихся ногах пошел к сцене. Все смотрели на меня и от этого делалось невыносимо стыдно и дико страшно, до дрожи в коленях.
- Так, осторожно, здесь ступенька. Здравствуйте. Представьтесь.
Почти в лицо мне ткнулся микрофон и я тихо промямлил:
- Дорогая публика, поприветствуем Виктора! – шквал аплодисментов ударил по ушам. И пока в зале хлопали, гремели, фокусник быстро сказал мне.
- Угу. – кивнул я и мне почему-то и вправду стало чуть спокойнее.
Фокусник сделал быстрый резкий жест, и в зале разом наступила тишина. Он дьявольски улыбнулся, вскинул руки и спросил у зала:
- Слышали ли вы о похищении душ? – зал молчал, хотя от него ответа и не требовалось. – Слышали ли вы, о глубоком трансе? О состоянии, когда…
«О боже, зачем я пошел на это представление» - думалось мне тем временем, - «ведь никогда же не любил ни фокусы, ни фокусников, так зачем же?». Да и фокусник попался какой-то странный. Обычно они сразу переходят к представлению, а этот распинается, руками машет, и помощницы у него нет.
- Итак, Виктор, вы согласны отдать мне свою душу и ввергнуть свое тело в пучины транса?
- Что? – не понял я, а потом быстро сказал в подставленный к носу микрофон. – Да.
- Замечательно, он согласен. Реквизит! – он вскинул руки, и в это же мгновение парочка плечистых работников сцены вытащили на подмостки большое, не вид невероятно древнее, зеркало в витой раме.
- Почтенная публика! Не будет ни черных ящиков, ни пустых пассов руками. – он внезапно оказался рядом со мной, рука его змеей обвила плечо. – Виктор, посмотрите в зеркало, посмотрите в глаза своему отражению. Смотрите! Ему не ведомы чувства, оно только ваше отражение. Хотите поменяться с ним местами? Хотите перестать мучаться совестью? Хотите?
Зал притих, и когда мои глаза встретились с глазами отражения, голос фокусника прогремел под сводами зала:
В одно мгновение мир перевернулся, все изменилось, поменялось…
Я увидел зал, фокусника, публику, ожидающую чуда, и себя – пустое тело с пустыми глазами, что уставилось в меня незрячим взглядом. Уставилось в зеркало…
Я подался вперед, но почувствовал преграду. Твердую, холодную, непробиваемую: как самое чистое, отмытое до бесконечной прозрачности стекло.
- Выпустите меня, выпустите меня отсюда! – я истово замолотил кулаками о преграду. – Эй, ты! Выпусти!
В зале появилось замешательство. Люди смотрели то на мое тело, то на меня, на отражение, бившееся за невидимой преградой. И вдруг сверху на зеркало упала черная полупрозрачная ткань. Все закрылось темной дымкой, и из зала меня больше не видели. Смутно, через тонкую пелену ткани, я разглядел, как мое тело послушным болванчиком, исполняет приказы фокусника, как оно гнется под невероятными углами, как сгибает моими руками железные прутья…
Все то время, сколько длилось выступление, я бился, бился о стекло как муха. Я пробовал его на прочность плечом, бил ногами, я кричал, я надрывался, но все тщетно. Я устал. Я стек по стеклу, размазывая по нему слезы. А потом я оглянулся…
Огромный зал, такой же как и там, за стеклом. Только сидят в нем не люди, а пустоглазые болваны. Лица манекенов. Полный зал манекенов, и у всех стеклянные глаза бусины. Мертвый театр. Тут были все, только фокусника тут не было.
Я облизнул пересохшие губы, было рванул вновь на стекло, но запутался в ногах и рухнул, под невидящим взглядом толпы. Зал ожил, зал взорвался аплодисментами, аплодирующие манекены, все как один. Я рванул прочь, прочь из зала, туда, откуда двое рабочих выносили это древнее зеркало. Выскочил и наткнулся на них, на тех самых рабочих сцены. Врезался в одного грудью, тот отшатнулся, упал, начал медленно подниматься. Медленно и механически, словно упрямая кукла. Я смотрел во все глаза на его неподвижное лицо, которому только лакового блеска не хватало, для того чтобы он стал куклой полностью.
Бежать, бежать отсюда. Стремглав по захламленным коридорам, вверх и вниз по лестницам, от двери к двери – лишь бы поскорее вон. Вырвался, улица, полная людей, полная манекенов. Идут, двигаются, едут, гуляют. Но все мертвецы, все пустые. Я кинулся в подворотню, и замер за проржавелым мусорным баком. Оттуда, я во все глаза смотрел на этих… Они вели себя как люди, полностью как люди, но только были они не живые. И даже улыбки были на их не живых лицах, но улыбки вечные, располосованные, застывшие.
Я долго прятался там, пока один из манекенов, не свернул в мою сторону и механической походкой не пошел ко мне. Я вжался в стену, замер и дышать перестал. Манекен подошел, мазнул по мне невидящим взглядом, и так же механически перевернул ведро в мусорный ящик. Развернулся и пошел обратно.
Я выглянул, и проводил удаляющийся манекен взглядом. Тот не оглянулся, не остановился, он просто дошел до поворота, свернул, и пропал за углом. Я осторожно пошел следом, остановился, так и не выйдя из тени подворотни, и стал смотреть. Они все шли и шли, но никто не обращал на меня никакого внимания. Я шагнул на свет, влился в поток и пошел. Было страшно: я пытался не оглядываться по сторонам, я старался думать, что все в порядке, что все как надо, но то и дело озирался по сторонам. Лица, пустые лица. Встречные, идущие рядом – кругом пустые. Особенно пугали дети. Непривычно было видеть их, таких радостных, таких живых там, в моем мире, и таких ненастоящих здесь.
Я шел домой. Вот только постоянно приходилось поправляться. Глаза узнавали окружающее, а ноги несли в другую сторону – вместо влево, вправо.
Я свернул на очередном повороте, и врезался в красивую девушку. Она отлетела, упала, и стала медленно подниматься. Глаза её, уставленные в одну точку, смотрели в никуда. Я смотрел за этой понтамимой недвижно. Я ждал. Я хотел, чтобы она сейчас вскочила, закричала на меня, врезала бы от души мне своей красной сумочкой или бы злобно на меня зашипела. Ничего этого не было. Она поднялась, одернула задравшуюся юбку, и снова пошла вперед, прямо на меня. Все так же механично, все так же не живо. Снова врезалась, уперлась, остановилась, как робот у которого произошел сбой в программе.
Я сделал шаг в сторону, и она пошла вперед, как ни в чем не бывало. Я встал на дороге у мужчины, тот, не сбавляя шага, ткнулся в меня корпусом, я отшатнулся, и он прошел мимо. Они меня не видели. Никто меня здесь не видел, только те, в зале, чему-то аплодировали. Может быть мне, а может быть и чему-то другому. Но я был в их мире, я был материален, я был здесь…
Домой я не пошел. Зачем куда-то идти, чтобы улечься, посидеть – если все это можно сделать где угодно. Хоть прямо на улице, лишь бы на тебя никто не наступил. Я вошел в мебельный магазин, улегся на кровать, и тупо стал смотреть на происходящее. Манекены заходили в магазин, манекены выходили из магазина, манекены покупали, манекены платили деньги и забирали товары. Если не придираться, если не приглядываться – они могли бы сойти за людей. Почти живые, но только почти…
Вечерело. Магазин опустел. Остались только манекены продавцы. Они механически закрывали замки, опускали жалюзи, проверяли выручку. Дверь в последний раз звякнула, вышел последний из продавцов, погас свет. Я закрыл глаза и уснул. Промелькнула дурацкая мысль: «может когда я проснусь, всё встанет на свои места?».
Проснулся я от того, что кто-то тряс меня за плечо. Распахнул глаза, вскочил, испуганно посмотрел – это был всего лишь покупатель. Он невидящим взглядом смотрел прямо впереди себя и руками проверял матрас на мягкость. А то, что ему под руки попало мое плечо - всего лишь стечение обстоятельств.
Я поднялся, протер глаза. Хотелось есть, хотелось пить, хотелось уйти отсюда куда-нибудь, где не будет всех этих не живых людей, но с последним было куда сложнее. Найти еду и питье – было делом простым. Зашел в нужный магазин: взял, съел, выпил. Сначала я выпил минералки, а потом посмотрел на манящие полки с алкоголем. Бутылки были красивые, свет на них падал нежно, отливая блеском на покатых их боках.
Подошел, бесцеремонно отпихнул плечом пузатый манекен, взял пиво. Поморщился. Не мне же оплачивать банкет. Рука потянулась к картонной упаковке, скрывающей в своих недрах действительно хорошее, судя по цене, бренди. Распаковал прямо там, на месте, свинтил скрипучую пробку и отпил прямо из горла. Сивухой чуть отдает, а так – нормально.
Бутылку в сторону. Новая картонная коробка, теперь вроде коньяк, её вскрыл, пробка визгливо вывернулась из горлышка, отпил – это получше. Жаром накатило. Ну вот и хорошо. Прямо с бутылкой пошел дальше по рядам: выбирать закусь. Набил карманы шоколадом, понапихал туда же сырных косичек, упаковки нарезки, сухие колбаски, еще какую-то снедь и со всем этим вышел из магазина на улицу. Душа просила отдыха.
В ближайшем дворе разместился на лавочке, вывалил из карманов чуть запасов, и приступил к попойке. Пилось легко и приятно, заедалось тоже не без удовольствия. Коньяк кончился на удивление быстро. Я пошел затариться еще, только на этот раз я был мудрее – взял сразу две бутылки.
Через часок, мне уже казалось, что детишки, резвящиеся в песочнице – настоящие, что люди вокруг вполне живые, и что всё в принципе не так уж и плохо. А я все пил и пил, и становилось мне все лучше и лучше. Очень смутно припоминается, как свинчивал пробку с третьей бутылки, как ходил отливать куда-то, как упал где-то, как поймал кого-то и что-то пытался ему втолковать, а тот все трепыхался, трепыхался, пытался вырваться и шел дальше своим путем…
На утро ужасно болела голова. Трещала, просто лопалась. Я долго не открывал глаз, и все только думал о том, что болит голова, ужасно болит голова, нестерпимо болит голова…. И всё. Когда же веки мои распахнулись, я ничего не понял. Я смотрел в беленый потолок, с потолка свешивалась неплохая хрустальная люстра, где-то на периферии зрения расположился шкаф. Судя, по мягкости под головой, уложена она была на подушку, а вспотевшее тело и жаркое его тепло говорили о том, что я еще и одеялом накрыт.
С трудом поднялся с кровати, едва не упал, и, шатаясь, побрел по незнакомой квартире. Вышел в коридор, огляделся, увидел дверь с привинченной табличкой - мальчик под душем, и вломился туда. Вода из крана полилась звонко и радостно. Сунул голову под прозрачную струю, и только когда в голове чуть перестало гудеть, начал пить. Жадно, яростно, громкими глубокими глотками. Жить стало немного легче. Когда брал полотенце, увидел ссадины на костяшках кулаков. Наверное вчера с кем-то подрался. Хотя как тут подерешься, когда ты для них не осязаем абсолютно.
Сел на край ванны. Как попал в эту квартиру? Не знаю… Попытался хоть, что-нибудь вспомнить, но в голове осталось лишь то, как держал какого-то упитанного мужика, и кричал ему о том, что они все тут слепые, что они манекены, а я один такой – живой. Может это я его и бил. Хотя нет, он вроде бы ушел: вырвался и как ни в чем не бывало зашагал дальше, а я упал в кусты у тротуара.
В дверь ванной постучали, и веселый голос спросил:
- Угу. – буркнул я, и, превозмогая качку у себя в голове, поднялся и распахнул дверь.
Передо мной стоял высокий, поджарый парень в семейных трусах и с огромной татуировкой во все плечо. На лице его белела яркая улыбка, на голове растрепанным ежиком торчали непокорные волосы.
- Плохо? – спросил он уже не громко и даже участливо. – У меня пиво есть, будешь?
- Угу. – я снова мотнул головой и побрел следом за парнем на кухню.
Он распахнул холодильник и в его прохладной белизне я увидел великое множество бутылок, колбас, тортов, фруктов и прочей снеди. Но взгляд приковывало конечно же пиво, прохладное, в запотевшей бутылке, открыть пробочку с легким «чпок» и будет оттуда виться этакий дымок-парок с ароматом хмеля.
Парень достал бутылку, сделал тот самый «чпок» и вручил мне холодную бутылку. Я тут же припал к горлышку, кадык заходил ходуном. В голове промелькнула веселая мыслишка: «а жизнь то налаживается!».
- Недавно здесь? – спросил парень, когда я оторвался от горлышка.
- С позавчерашнего. – ответил я быстро, а потом вкрадчиво спросил. – А где это «здесь»?
- Здесь это здесь. В Фокусе. – он сделал широкий жест рукой.
- В Фокусе. – он усмехнулся. – Я сюда через фокусника попал, он там что-то с зеркалом мутил, и вдруг я здесь. Жуть конечно. Вот я это все Фокусом и назвал. А ты сюда как?
- Тоже, через фокусника. А ты здесь уже сколько?
- Хм… - парень задумался. – Наверное уже месяц, а может и больше. Я как-то внимания не обращал.
- И как ты тут. – я приложил бутылку ко лбу – хорошо.
- Как? Замечательно я тут! Жрать есть, пить есть, все что надо есть. А эти… Эти пускай себе бродят, мне они не мешают.
- Не мешают? – я даже удивился. – Они же… они же не живые.
- Умоляю тебя, не живые. Я в морге работал, знаешь сколько я там на этих не живых насмотрелся? Так что все путем. – он встал, достал из холодильника виноград и вдруг схватил меня за руку. – Денис.
- Виктор. – выпалил я, едва не вздрогнув.
Дальше мы сидели молча. Я все никак не отваживался его спросить, что он думает делать дальше, а он просто трескал виноград, то и дело сплевывая косточки в пепельницу.
- Чья квартира? – спросил я несмело.
- Моя. Мой же этот, двойник, там – с фокусником остался, а я вот тут. А ты, кстати, чего домой не пошел?
- Да знаешь… Подумал, что зачем мне домой? Тут же можно где угодно завалиться.
- Правильно подумал, но опрометчиво. Меня один раз чуть машина не сшибла. Тетка толстая знаешь как ногу отдавила? Во! – и он бухнул пяткой о стол. Действительно, тетка наступила ему на ногу не слабо: нога была чуть опухшая, на костяшках темнели синяки. – Я ее догнал потом, такого пенделя отвесил! А ей то что, она ж болванчик. Носом пропахала и дальше пошла.
- Слушай, а ты не знаешь, кого это я вчера? – протянул вперед одну руку, показывая сбитые костяшки.
- Это. Это ты Кузьмича с третьего подъезда. – он увидел, как испуганно взметнулись мои брови, и успокаивающе добавил. – То есть его болванчика. Ты его, мне кажется, вообще – убил.
- Убил?! – я вскочил, стул вылетел из под ног.
- Ну да. Ты сядь, чего нервничаешь. Это болванчик. Кукла, пустышка. Я их… - и он внезапно замолчал, закусил губу, а после добавил. – Короче, не заморачивайся.
- Ладно… - согласился я, поднял стул, уселся за стол. – Я еще пива возьму?
- Да я тебя умоляю! Хоть весь холодильник выгреби – супермаркет за поворотом.
- Как выбираться думаешь? – спросил я, пока шарился в холодильнике.
- Выбираться? А за нафиг? Тут же хорошо. Тепло, светло и мухи не кусают.
- А как же... – я повернулся к нему, пространно махнул ладонью. – Как же наш мир?
- Наш мир – говно. – сказал он серьезно. – У меня там кредит, у меня там алименты, у меня там справка о судимости.
- Тут у меня полный холодильник, магазин за углом, солнышко светит и никому от меня ничего не надо.
- Не знаю, мне кажется я бы с ума сошел… Еще эти тут…
- Да ладно, привыкнешь. – он отмахнулся, сунул в рот целую пригоршню винограда и стал сосредоточенно жевать. Только сейчас я заметил в его глазах сумасшедшие искорки, странный какой то блеск. А еще заметил в углу кухни бейсбольную биту. С вмятинами. Мытую, но с размазанными красными потеками.
- Угу. – ответил он, продолжая жевать.
Он проглотил виноград и сказал весело:
- Пока. Ты это, заходи если что.
Я вышел в коридор, одним глотком допил остатки пива, поставил пустую бутылку под вешалку и вышел в подъезд. Спускаясь вниз по лестнице, я увидел разводы крови на стенах, а кое где и кровавые отпечатки ладоней. Почти свежая кровь, еще до черноты не успела высохнуть. Приложил ладонь к отпечатку – моя. Наверное всё таки убил…
По лестнице, навстречу мне поднималась девочка. Хорошенькая такая, ухоженная, с бантиками на длинных косичках. Я покорно отошел в сторону, она прошла рядом, не посмотрев в мою сторону. Все как всегда. Только теперь не так страшно. Привычно уже что ли. Может и прав Денис, может и правда – тут не так уж и плохо? Живет же как-то. Надо полагать и другие тут живут, все те, кто через фокус прошли. Вот, теперь мы все в фокусе.
На улице ярко светило солнце, на улице шумела зеленая листва, на улице ходили манекены с мертвыми глазами и я. Я решил пойти проведать тот самый театр, через который я сюда попал. Пойти, и спокойно, без нервов, посмотреть на это чертовое зеркало, облазить его, обстукать, ощупать – может и найду чего. И вообще – дурак был, когда рванул оттуда бежать. Зачем торопился? Куда торопился? Хотя… Тогда-то я ничего не знал о этом мире. И все эти стеклянные глаза, весь этот кукольный театр – пугает.
Рядом с домом я увидел измятые кусты, сплошь заляпанные бурыми пятнами крови. Трупа конечно же не было. Если бы убил, то его конечно же к утру прибрали бы. Хоть это и мир манекенов, но живут они по человеческим законам. Надо будет потом к Денису зайти и узнать, где этот Кузьмич живет… ну или жил.
Дверь театра: старая, большая, лакированная, открылась нехотя, со скрипом. Я прошел в темное фойе, нагло прошагал рядом со спящей женщиной, сидящей за столом при входе и поднялся вверх по лестнице ко входу в зрительный зал.
В зале шла репетиция. Актеры заученно бубнили роли, взмахивали руками, ходили из стороны в сторону, падали на колени. Вот только все это они делали бесчувственно и даже как-то бессмысленно.
Я прошел меж рядов к сцене, легко запрыгнул на помост, и в наглую ввалился за кулисы. Интересно, где же они тут хранят это чертово зеркало? Я долго бродил в полумраке, пока не заметил черный проход. Вошел туда, нашарил рукой выключатель, зажегся свет.
Огромный зал сплошь и рядом забитый гобеленами, отрезами ткани, вдоль стен выстроились рядами вешалки с нелепыми костюмами, а еще там стояли стулья, кресла, тумбочки, высились картонные щиты декораций и еще много-много мусора. Почти в самом центре зала стояло то самое зеркало, завешанное черной тканью.
Я боязливо подошел к нему, Медленно протянул руку, ухватился за край черного полотнища и сдернул покрывало. Холодная зеркальная гладь отражала зал за моей спиной, стены, весь тот хлам, что был навален, но меня в нем не было.
Осторожно прикоснулся к стеклу: холодное, почти морозное. Подошел в плотную, попытался вглядеться в зеркальную глубину, в то, что скрыто за отражением, уперся лбом в стекло, замер…
Я ощупал раму зеркала, я надавил на каждый выступ, на каждый сантиметр её поверхности. Я обходил его, я простукивал его и сзади и спереди, я искал на нем надписи, я извозил пальцами по нему как слепой, по лицу собеседника. Я вглядывался в него, я пытался давить на него, я пытался разобрать его – все тщетно. Зеркало было простым зеркалом и оно все так же отражало зал, позади меня. И оно отразило, как в зал этот вошел рабочий сцены, как он взял один стул, как вышел и выходя погасил свет. Стала темнота. И холод под моей рукой – холод зеркала, которое могло отразить всё, кроме меня.
- Что же ты за дрянь такая. – тихо спросил я в темноту. – Как выйти через тебя. Как!
Врезал кулаком по стеклу, под рукой зазвенело, острая боль прорезала кожу. Я почувствовал, как тоненькой струйкой побежала по костяшкам кровь.
Развернулся и в темноте, спотыкаясь и оступаясь, пошел прочь от зеркала. К выходу. Мелькнуло что-то. Я остановился, оглянулся. По зеркалу тонкими холодными всполохами бежали искорки света. Точно там, где должна была протянуться кровавая струйка. Во всполохах было видно, как затягиваются ломкие трещины в зеркале, как пропадает в его глубине кровь, и течет уже там, с другой стороны – в зазеркалье. И, главное, в зеркале я стал видеть другое: во всполохах света было моё отражение!
Я бросился обратно. С остервенением стал мазать кровавым кулаком о зеркало, почти черные в белом свете вспышек, разводы крови мерцали и оказывались на той стороне прямо на глазах, и я видел – видел свое отражение, видел свои сумасшедшие глаза и дикую, радостную ухмылку на своих губах.
- Есть! Что-то есть! – как я вылетел из театра, я не помнил. Слишком был радостный, только удивился, что уже вечер наступил, пока я там лазил пальцами по этому зеркалу. Я бегом бросился к Денису. Хоть он и говорит, что ему плевать на тот мир, хоть он и улыбается радостно, но если он нормальный человек – он тоже захочет вырваться отсюда, вырваться из этого чертового фокуса!
Я едва не пробежал мимо его двора, влетел в его подъезд, быстро, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел на его этаж, плечом распахнул дверь и остановился.
На меня диким зверем смотрел Денис. Или то, что было сегодня утром Денисом. На его поджаром теле тугими жгутами вспухали мускулы, его вроде бы доброе лицо было искажено жутким животным оскалом, и кровь. Кругом кровь. На его лице кровь, на руках его кровь, на груди его кровь – кругом кровь. И перед ним, на полу, маленькое тело всё сплошь в бурых пятнах. И только один бантик можно различить в кровавом месиве, бантик, лишь слегка забрызганный.
- Ты… Зачем ты пришел! – он шагнул ко мне, и я не поверил тому, что это человек. Клыки его будто выросли, будто мешали говорить, скрюченные пальцы застыли как когти, хищно опущенная голова, острый взгляд исподлобья и вздувшиеся жилы на лбу. Прохрипел: – Зачем?!
- Зеркало… - тупо сказал я. – Я зеркало нашел.
- Вон! – заорал он и я отшатнулся назад, дверь захлопнулась у меня перед носом, щелкнул замок.
Только когда я увидел рейки двери у себя перед глазами, до меня дошло, что там происходит.
- Денис! Денис, сука! Дверь открой! – я с разбегу врезался в закрытую дверь. Она чуть промялась, но устояла. Еще раз, затрещало дерево, ногой – хруст замка, и дверь распахнулась.
Не разбираясь, я влетел в квартиру, с разбегу подхватил Дениса и врезался с ним в стену.
- Не трожь её! – заорал я, дико молотя кулаками по телу под собой. А он смеялся, хохотал, гремел своим диким смехом.
Легко, как пушинку, он сбросил меня на пол, прижал к земле, и, склоняясь разбитыми губами прямо к моему лицу, произнес жарко.
- Думаешь они куклы? Думаешь они пустые болванчики? – кровь с разбитых губ длинными каплями протянулись к моему лицу, потекла по моим щекам. – Нет, они живые. Только не долго. Всего секунды, секунды перед смертью. Слышишь? Им в глаза надо смотреть, в глаза! У них там жизнь, за секунду до! За секунду! Попробуй! Ведь ты уже почти убил. Один раз. Почти. Почти.
Его лицо яростно кривилось, рот брызгал жаркой кровью и слюной.
- Попробуй, ты должен это почувствовать. И они будут с тобой. Они остаются с тобой. Навсегда. Попробуй, она почти готова, еще чуть-чуть и она уйдет. Забери её себе – дарю.
- Нет! – я выгнулся всем телом, но он меня легко удержал.
Он встал, ухватил меня за шиворот и потащил к девочке. Я брыкался, я хватался, я выгибался и рвался всем телом, но он тащил меня не человечески легко. Он поднял меня, и бросил на распластанное на полу маленькое тельце. Я увидел вблизи заляпанное кровью личико. У девочки были закрыты глаза. Она была настоящей. Живой. Теплой. Дышащей.
- Убей. – процедил он сквозь зубы и я, оглянувшись, увидел как красным огнем горят его глаза, как вьется живой змеей татуировка на его плече. – Убей её!
Я протянул руки к девочке. Маленькая, слабая, почти мертвая. Руки дрожали, я зажмурился, почувствовал прикосновенье к её коже, к волосам. Пальцы медленно заскользили ниже, к шее, обняли её, но не сжали – не было сил убить. Я не мог убить, я просто не мог…
- Ну! – голос гремел нечеловечески.
Я попытался, я напрягся, но пальцы замерли недвижно, не в силах перешагнуть невидимую грань убийства.
- Нет… - тихо сказал я. – Я не могу.
И тут же меня отбросило. Врезало об стену всем телом, я застонал от боли, скрючился и увидел, как Денис, совсем уже не похожий на человека, шагнул к девочке. Он медленно опустился на колени, пальцы с выгнутыми когтями легли потянулись вперед.
Я тяжело поднялся, бессильно зашарил глазами вокруг, и увидел валяющуюся на полу бутылку из под пива. Схватил её и со всей силы врезал по голове демону. Разлетелись в стороны осколки, Денис взвыл диким рыком, в одно мгновение обернулся, ухватил меня за горло и припечатал к стене. Его клыкастая пасть уперлась мне в лицо. Когтистая лапа нещадно сдавливала горло, а другая молотила то мне по лицу, то под дых, то снова по лицу. А я раз за разом втыкал острые осколки розочки в его живот, в его грудь и проворачивал там. Бил и проворачивал, бил и проворачивал…
Меня толкали в плечо. Я с трудом разлепил заплывшие веки. Двигаться не хотелось, не хотелось ничего. Всё болело, всё горело огнем. Прямо на меня смотрели глаза девочки. Не мимо, не в пустоту, а на меня. Только я уже не удивлялся, мне было не до того.
- Дядя, дяденька, очнитесь. – голос у нее слабый, тихий, из-за шума в ушах почти неслышный. - Дядя, вы живы.
- Да. – я медленно поднялся, повернул голову в сторону, и уперся взглядом в мертвые, остекленевшие глаза Дениса. Лицо его уже было человеческим, демон ушел из мертвого тела. Посмотрел на девочку, сказал тихо. – Уходи отсюда.
- Дядя. – на глазах у нее навернулись слезы.
- Может надо позвать кого-нибудь? – она почти плакала.
- Уходи, всё будет хорошо.
Она поднялась, развернулась и пошла прочь. Уже как манекен, а не как человек. Будто не она только что говорила со мной, будто не она только что смотрела мне прямо в глаза. В дверях она обернулась, глаза стеклянные, не живые – значит уже всё хорошо, значит она не умрет. Отвернулась, ушла.
Я попытался подняться. Ноги скользили в крови. То ли в моей, то ли в Денисовой. Тяжело, страшно тяжело и страшно больно. Встал, опираясь о стену, опустил глаза и увидел разодранную в клочья футболку и кровь. Когтями изодрал, до мяса. Все внутри горело. Медленно пошел прочь из квартиры, медленно вниз, крася кровью перила и дальше – через мир отражений, через мир не видящий меня, к театру, туда где зеркало. Идти не далеко, путь короткий, всего ничего пройти и будет темная комната с театральным реквизитом, а в ней будет зеркало.
Я шел вдоль стен. Я падал, я полз. Тяжелая театральная дверь не хотела открываться. Я давил, я скрежетал зубами, я протиснулся в тонкую щель, дверь больно сдавила изодранное нутро. Я пролез, я вошел. Медленно, удерживаясь обеими руками за перила, на второй этаж. Вошел в зал, упал и вниз к сцене ползком, с трудом перевалил тело на подмостки, и в тот зал. Прямо. Зеркало должно быть где-то здесь. Тут. Нашарил, вскарабкался по раме, кровь замелькала на зеркальной глади переходя в мой мир. Я прижался всем телом к холодному стеклу и почувствовал, как сиянье окружает меня.
Посреди ночи к театру приехали машины. Много машин: скорая, две ЧОПовские машины, и пара милицейских воронков. Двери театра распахнулись, приехавших встретил охранник. Он махнул рукой и народ, повыскакивавший из машин, ломанулся следом за ним в глубь театра. Ближе всех к охраннику широким шагом шел доктор в белом халате с железным чемоданчиком.
- Где он? – деловито спросил он у охранника.
- На втором этаже. Где декорации.
- По моему не жилец. – прямо ответил охранник. – Еще дышит, только… Весь в крови. Весь! И располосованный.
Они быстро поднялись наверх, взобрались на сцену и вошли в ярко освещенный зал. Около зеркало распластанное тело. Изрезанное, окровавленное. Доктор на ходу распахнул свой чемоданчик, выдернул оттуда тоненькую ручку фонарик, упал рядом с телом на колени. Схватил запястье, сосредоточенно прислушался к ощущениям, потом пальцами раздвинул опухшие веки, посветил на зрачок. Тот сузился.
- Живой. – сказал доктор. – Носилки сюда.
Милиционеры не двинулись, оба с глупым видом смотрели на доктора. ЧОПовцы разом развернулись и бегом бросились прочь, к скорой за носилками.
Окровавленный парень хрипло выдохнул, и, едва приоткрыв глаза, прохрипел:
- Тише, тише. Молчите. Вам надо молчать. – доктор, суетившийся около чемоданчика и уже всадивший иглу шприца в какой-то пузырек с раствором обернулся, погладил парня по голове. – Все хорошо.
- Я не в фокусе. – повторил парень и счастливо улыбнулся.
Когда носилки грузили в машину скорой помощи, рядом с театром уже собралась толпа зевак. Среди них особенно выделялся высокий импозантный мужчина одетый в стильный черный костюм. Он проводил взглядом носилки и сказал тихо, с досадой в голосе:
