Предыдущие главы в профиле по циклу "Знаток".
– Да твою ж дивизию! – завопил Фёдорыч, выкручивая баранку руля и роняя пепел с папиросины на широкую грудь, обтянутую тельняшкой. – Шоб я ещё хоть раз тут поехал! Шоб хоть раз!..
Асфальтированная трасса Минск-Москва кончилась, ушла в сторону, и перед стареньким грузовиком-полуторкой вот уже полчаса тряслась разъезжая колея. Сидящие в кабине Демьян и Максимка держались за что попало, но и от этого толку было чуть: от каждого рывка по паршивому шляху их швыряло по всему салону. Фёдорыч матерился, со злобой дёргал рычаг переключения скоростей, мотал туда-обратно руль, уходя от рытвин и ям на дороге.
Старый грузовичок ехал в деревню со смешным названием Малые Сычевичи — в семидесяти километрах от Задорья.
А началось все так: в обед к дому знатка подъехал, фыркнув глушителем, древний ГАЗ-АА.Из кабины вылез хромой водила и безапелляционно заявил, мол, Демьяну позарез нужно ехать с ним. Максимка-то подумал, что почту привезли – нелюдимый угрюмый Фёдорыч числился почтальоном, развозил между глухими выселками посылки, продукты, пенсию; в общем, был вроде деревенского курьера. И вот, кому-то внезапно приспичило увидеть знатка в такой дыре, как Сычевичи.
– А чего там? – вякнул Максимка.
– Чего-чего… По твоей части шо-то, колдун-ведун ты наш, – мрачно отвечал Фёдорыч, трепя Полкана за холку; тот даже не тявкнул — сам ткнулся лобастой башкой в широкую ладонь, признал. – Бабки с Сычевичей жить не могут, как тебя видеть хотят. Мне денег уплочено туда и обратно тебя доставить.
– Не колдун я, – привычно поправил Демьян.
– А мне какая разница? Ты хоть груздем назовись, главное — в кузов полезай.
В общем, так и тронулись, оставив Полкана на суседку. Вроде и недалеко, но как съехали с трассы, Максимка с каждой минутой всё больше жалел, что напросился с Демьяном – от таких виражей зад, казалось, превратился в один большой синяк. Знаток изредка негромко переговаривался с водителем.
– Дак шо, вообще ничего не знаешь? На кой мне туда?
– А-а-а… Не верю в вашу ту ерунду. Сами всё скажут. Да не боись, заплотют табе, шарлатан.
– Ты за помелом-то следи, товарищ мичман.
– А ты меня не пугай! Пуганые мы! В одной сумке кишки, в другой — треугольники. Во, видал? – Фёдорыч стукнул по ноге, где от колена тянулся железный протез. – Травками лечился, дурак, пока дома на побывке был, в сорок пятом уже, после автономки. Вот ногу и отняли – гангрена. У твоей же подружки, Ефросиньи, чтоб её… Она мне насоветовала.
– Так ты не лечился, не бреши. Ты с горилкой сидел обнимался, в тельняшку плакался. А Фрося тогда померла ужо.
– Лечился! Шо, не веришь, борода?
Демьян поморщился, давая понять – разговор окончен. Фёдорыч закурил очередную папиросу, позыркал мрачно сквозь дым, но долго молчать не смог, протянул Демьяну лопатообразную ладонь, обезображенную татуировкой якоря.
– Лады, ты не злись, я сгоряча. Не лечился я, верно всё. Эх, нормальный ты мужик, пусть и дурной малясь. Мир?
– У нас двадцать лет мир, Фёдорыч. А ногу я твою не чапал.
– Не трогал – твоя правда. И мир давно, тоже не врёшь. Дай-ка пацану яблоко, в кармане лежит.
Максимке сунули большое красное яблоко, тот захрустел, разглядывая панораму за окном – скачущую картинку из берёз, елей и кустов, наросших поверх глубокой заболоченной канавы. Дорога стала чуть ровнее, ГАЗ повернул, и в лесу возникла широкая прогалина, за которой ярко заблестело серебром нечто массивное и шумное. Максимка аж высунулся в окно, чтоб разглядеть лучше.
– Аа, это ГЭС ихняя местная. Гидроэлектростанция, во! – Ответил Фёдорыч. – Ща получшей видать буде. Она малая совсем, правда, но зараз расширяют, новую турбину строят. Вам, кстати, тоже электричество даёт. Наша Рыбчанка весь край кормит.
С пригорка глядеть было и правда сподручнее. Фёдорыч подрулил к краю нависающего над ГЭС обрыва, остановил машину. Максимка рассматривал сооружение, казавшееся ему колоссальным, немыслимым – ничего подобного он ни разу в жизни не видал.
Река Рыбчанка врезалась в дамбу и спадала из шлюзов шумным белым потоком, размывающим землю у берегов, крутящим турбины внутри дамбы. Шлюзы выглядели, как три жадных дыры, с хлюпаньем всасывающие и выбрасывающие воду – от висящей в воздухе водной взвеси разглядеть их было сложно, но Максимка каким-то мальчишеским чутьём проник в глубины мощного механизма, узрел вертящиеся внутри него сотни шестерёнок, подшипников, толстых зубчатых колес. Увидел – и в испуге отпрянул обратно. Он как-то успел боле попривыкнуть к лесной нечисти, чем к бездушному и самостоятельно работающему, созданному руками человека.
Демьян, видать, почуял то же, что и он, проговорил вполголоса:
– Мда-а, тут Бога нет… Да и дьявола тоже нема.
Под дамбой, у разрытого русла измельчавшей реки, копошились несколько человек в рабочей униформе. Рядом с ними в грязи лежал здоровенный и толстый серебряный цилиндр с могучими лопастями. Увидев грузовик, рабочие замахали руками. Фёдорыч дёрнул за рычаг и нажал на газ, сказал:
– Поехали-ка отседова подобру-поздорову. Секретный объект, мабыць.
Деревня разительно отличалась от обширного, цветущего жизнью Задорья. Маленькая, посреди глухого леса, с пришибленными к земле перекошенными избами. Не деревня даже, а вёска.
Располагалась она в низине, куда спускались, скользя шинами по закисшей стежке. В конце концов Фёдорыч остановился, устало махнул рукой:
– Туда вам! За поворотом деревня, по правому галсу… Не поеду дальше. А то потом хрен вылезу.
– Обратно-то приедешь? – спросил Демьян, пожимая руку старому матросу.
– А то! Тока через три дня буду, ты уж тут бабок ублажай, шоб поболя заплатили. О-о-о, нахмурился опять! Да не зыркай ты так, а то ишшо проклянешь ненароком!
Водила хохотнул, удобнее устраивая протез на педали газа и примеряясь, как бы сдать обратно по дороге. Демьян ухмыльнулся, показал кукиш.
– Ехай ужо. Попутного ветра, товарищ мичман!
– Бывай, товарищ партизан.
Взяв ещё по яблоку от Фёдорыча, направились в сторону Сычевичей. Грязищи было и впрямь море разливанное, аж сапоги засасывает. «Оползень, что ли?» – подумал Максимка. Будто с горы вода стекает.
– Ты это, слышь, хлопче, в разговор не лезь, – сказал знаток, жуя яблоко. – С бабками я балакать буду.
– А я шо, дядько, я ж всегда…
– Знаю я твоё всегда, то немца заболтаешь, то черту зубы подаришь. Помалкивай лучше.
Вот и вёска, Малые Сычевичи. Выпрыгнули из-за поворота и сразу вызвали чувство уныния – до того хаты было видно сверху, с пригорка, а вблизи они оказались ещё более невзрачными, похожими на землянки. В основном срубы из прогнивших брёвен, заросших мхом, да посередке заброшенная церковка без креста. Разделяли Сычевичи две улицы, наполненные чёрной слякотью – не проберёшься, ноги не измарав. Над деревней тянулась линия электропередач, рядом со столбом сидел и лаял на искрящийся провод одинокий трёхлапый пёс, грязнющий, как поросёнок.
Демьян остановился, оглядел избы – с заваленными набок заборами, трухлявыми брёвнами и раскрошившимися трубами они придавали селению вид заброшенного. Знаток сплюнул, поёжился – в низине было непривычно прохладно для лета.
– Чот, кажись, мичман нас не по тому адресу привёз…
– Э-эй, есть кто?! – звонко крикнул Максимка, приложив ладони ко рту.
Хлопнула дверь. Из одной хаты вышел пожилой мужик в душегрейке и кубанке, с кустистыми бровями и растрёпанной бородой. Он сразу полез за папиросами, пробормотал под нос:
– Уважаемый! – окликнул его Демьян. – А где все-то?
Мужик окинул их взглядом исподлобья, прикуривая папиросу от спички.
– Демьян Рыгорыч, с Задорья приехали.
– Аа, колдун! Тебя не хватало… Там клиентура твоя вся там сидит, ждет-не дождется, – мужик показал пальцем за спину.
– Спасибо, – вежливо сказал Максимка, хотя мужик ему совсем не понравился.
– Ваше спасибо на хлеб не намажешь. Чё приехали-то? Бабкам головы морочить своим мракобесием, да?
– Нас позвали – мы и приехали. Стало быть, надо кому-то, – меланхолично и спокойно отозвался Демьян, внимательно разглядывая неприветливого мужика. – А коли кому надо – то и проблема наблюдается, так?
– Вумный шибко? Ну иди, общайся, – хмыкнул абориген и, не протянув руки, ушёл налево по улице. За ним увязался пёс-калека, заскакал вокруг, разбрызгивая грязь.
Демьян шагнул в избу, пригнулся, чтоб не удариться лбом о низкую притолоку. Вошедший следом Максимка услышал дребезжащие голоса:
– Серафимовна жива бы была – мигом бы ему уши пооткручивала, сынку такому… Ишь какой!
– Это ж надо! Да я тут всю жизнь, у меня здесь и родители, и бабка с дедом, и внучок — Царствие ему Небесное; лихоманка взяла…
– Дзень добры, хозяюшки! – громко поздоровался Демьян, прерывая беседу; приложил к виску ладонь шутливо. – Демьян Рыгорыч из Задорья по вашему приказу прибыл!
Несколько взглядов сразу вперились в них; Максимка даже отступил за спину знатока: старухи и сами походили на ведьм. Землистая кожа, какие-то тряпки-тулупы-телогрейки — и это посередь лета, запавшие губы, выцветшие глаза.
– Ох, Демьян Рыгорыч, приехау-таки, мы ужо и не чаяли!
Тяжело, с явным усилием они поднимались со скамей, кланялись, чуть ли не скрипя хребтами. Максимка от неожиданности вздрогнул — с печи свесилась маленькая сухонькая ручка с желтыми ногтями; тоже будто поприветствовала знатка.
– Гляди, как вымахау-то! А я тебя, Дёма, от таким помню, – старуха показала, каким; Демьян смутился — таким он, пожалуй, даже сам себя не помнил. – А я баба Марфа, Бондаренко, памятаешь меня поди, нет?
– А хто гэта у нас тут таки? Помошник подрастает? — пахнущие старостью и лекарствами руки потянулись к Максимке, тот вжался в стену избы. – Добре-добре! Иди, маленький, я табе тут прянику назапасла…
Старухи заохали, неповоротливо засуетились, наполнили небольшое пространство избы гостеприимной суматохой, так, что и не сосчитать, сколько их; Максимка, смущенный, торчал под защитой широкой спины Демьяна, но и тот, кажется, был не в своей тарелке и что-то вежливо бурчал в ответ на вопросы и предложенные угощения.
– А я вам зараз чайку заварю, на малиновом листе — сама собирала.
– У нас тут вот, блинцы — с творогом, да с грибами. Чего ж вы стоите — частуйтеся!
– Так, тихо-тихо, дамы! Давайте-ка поначалу дела обговорим. Ну-тка сказывайте, шо у вас тут за напасть?
– Ой, така напасть, така напасть, шо хоть узелок на плечо — и куды глаза глядят! – вновь заохали старухи, замахали руками, и затараторили наперебой:
– Трахтор сам по себе ездит — прям по огородам! Я было вышла по шеям надавать, а там у кабине — никого! Я домой, перекрестилась, а его и след простыл — токмо колея тянется…
– А черти! Черти-то! В окна стукают, рожи корчут, а давеча у Ильинишны курей потаскали!
– Курей? – удивлённо приподнял Демьян кустистую бровь.
– Курей-курей! Сами они в церкве старой обитають, бывает — всю ночь барагозят, огни жгуть да матерятся. Всю ночь не уснуть — страх-то якой!
– А полудница по полям шастает! Высоченная что каланча, выша-а-агивает, колосья аж жгет, прямо-таки жгет! Страшна шо смерть, а на голове куколь!
– С дамбы это они взбеленились, истинно вам говорю, с ней всё началося! – трясла бульдожьими брылями одна особенно бодрая старушка — тут она и с одеяльцем, тут и с чаем, тут и с блинами, за троих поспевает. – Они её как построили, я как чуяла — беда буде. Они – «елестричество, елестричество», тьфу! Да он даром нам не нужон — елестричество ваше!
– Главно дело, – вмешалась другая. – Ну построили и построили, чаго её телепать-то? Ан нет, нонче сызнова шо-то роют, копают, возют, вот бесы-то и проснулись.
– Да-да, чистая правда! Дамба ихняя – гэто мельница дьяволова! Как есть, бесовщина! Кресты-то посымали, да чертей напустили! Оне внутре сидят и турбину енту крутят, а по ночам тут куражатся…
От галдежа деревенских старух у Демьяна заломило в висках: какие-то тракторы, какие-то черти, полудница да еще дамба сверх всего. Мозг старательно пытался уцепиться хоть за какую-то ниточку информации.
– А всё Никодимка — бестолочь, это он дозволил; ему нашу землю вверили, а он её дьяволам красным распродал…
– Погодите, дамы, – вмешался знаток, услышав хоть что-то похожее на зацепку, – а Никодимка, это не тот дядька с папиросками? Который вышел тока, перед нами.
– Он, милай, он, больше некому, – хором заблеяли старухи. – Председатель он местновый, да только председать ему уж не перед кем будет — все разъехались, как нечисть взбеленилась, одни мы остались. Но гэта наша земля — на ней и стоять будем. Немец не прогнал, а уж дьяволово отродье и подавно не прогонит…
– Зна-а-аток, зна-а-аток, – вдруг позвал слабый голос с печки, – подойди ближе, знаток.
Старушки почтенно расступились, пропуская Демьяна к печи; следом за ним шмыгнул и Максимка. Сухонькая ручка — та самая, что привиделась Максимке — откинула одеяло, и на свет появилось высохшее старушачье лицо. Седые пряди едва скрывали лысое темя, зато верхняя губа щедро поросла серым волосом; маленькие темные глаза глядели пристально, даже хищно. Рот открылся — ни единого целого зуба — и вместо слов наружу посыпался сухой кашель. Тут же подлетела бабка, подала кружку воды; существо на печке принялось жадно хлебать. Сзади зажурчал услужливый шепоток:
– Дорофеевна енто, хозяйка, значыцца. Мы у ней собираемся — её как удар хватил, она с тех пор и не ходит…
– Цыц, сороки! – сипло скомандовала Дорофеевна. – А ты лучшей мине послухай, знаток. Смерть пришла в Сычевичи, как есть — смерть. Никодимка-бестолочь зъехать агитирует, но мы не уедем. Тут наш дом, тут нам и помирать; чай, мне недолго ждать осталось. Знак мне был! Видала я смерть, знаток: кобылица бледная, страшенная. Я ночью слышу — нибыть копыта, шо ль, думаю, кого на ночь глядя принесло, выхожу, а там она — стоит, на мине даглядает. Белая, как мел, тольки глаза чорны и светится уся, светится как пламя, токмо холодная. Она на мине своими буркалами так — зырк, будто запомнила — воды похлебала из корыта и прочь пошла. Тут-то мине и разбило… Добры, вон, Марфа наутро нашла, а то так бы и околела. То смерть мине отметила, знаток, зразумел? Недолго мне осталось, так что проси, чего хошь: хошь — дом тебе отпишу, хошь — всё, шо в доме. Скотину всю забирай, всё одно ухаживать некому. Тольки дай моим старухам век свой на родной земле дожить. Хотели к Сухощавому с просьбой пойти, но он, грят, зубы порастерял; а табе, хлопчик, мы с детства знаем, к табе доверия больше! Сдюжишь, а, Демьян Рыгорыч?
– Зробим, хозяюшка. Но вы тоже раней часа на тот свет не збирайтесь, добро? А, да, вот… – Демьян пошарил в бесчисленных карманах своей куртки, вытащил какой-то кулёк. – Вот настой утром пейте натощак, кипятком заваривайте. А про награду потом уж обговорим.
– Добре, добре, сына… – закивала старуха, пряча травяной настой под подушку.
– А мы потопаем, да, хлопчик? Хата-то есть свободная, переночевать?
– Да вся вёска пустая! – всплеснула руками та бодрая бабуля, что всё совала им блины. – Где хотите селитесь! Мы вам вопратку свежую принесём, лазню затопим!
– От баньки не откажемся, – не стал прибедняться знаток, – а перекусить можете и туда принесть.
Тут Дорофеевна свесилась с печи, вцепилась в плечо Демьяна неожиданно хваткими пальцами и посмотрела ему в глаза.
– Ты тольки мине не подведи, Дёма.
– Не подведу, – спокойно ответил он, выдержав взгляд старухи. – Всех чертей зраз изведу, каковые найдутся!
Выйдя на гантак, Демьян спросил у бодренькой старушки, которая взялась их сопровождать:
– Вас как звать-величать, сударыня?
– Ой, да кака я сударыня, – засмущалась покрасневшая бабуля. – Баба Клава я, Лексевна.
– Баб Клав, нам бы бражки надобно.
Та аж перекрестилась, да и сам Максимка с удивлением уставился на знатка. Никак издевается?
– Бражки? Нешто для храбрости?
– Баб Клав, обижаешь! Для дела требуется.
– О Хоспади… А скока её надо-то, бражки той?
– Бутылку, – сказал знаток и, подумав, добавил: – И махорки.
– Ох, где ж ее взять-то … Не гонит уж никто. Разве что у Ильинишны запас... Принесу я!
– Так вон она, тама. Только заколочена она уж лет этак...
– Ну, чертям, я так понимаю, оно побоку. Проверим.
Баба Клава показала хату для ночевки, сама ушла за брагой и махоркой.
– Ну шо, хлопчик, прогуляемся до церквы, на чертей глянем? – подмигнул Максимке знаток.
– Дядько Демьян, а на кой бражка-то?
Церковь стояла на слякотном пятачке посередь Сычевичей; со скрипом вращался ржавый петушок-флюгер, приделанный каким-то шутником на притворе; выбитые окна храма зияли темнотой. На деревянной крыше кучковались стайкой вороны, хрипло перекрикивались в сгущающихся сумерках. Демьян обошел строение по кругу — против часовой стрелки.
– Да ничаго. Странно всё как-то… Какой чёрт куру воровать станет? Ну он её задавит, спортит, заставит яйца тухлые нести, но шобы красть? Ни разу такого беса не видал…
В глаза бросились несколько смазанных следов, ведущих к выбитому окну. Демьян взглянул на толстый амбарный замок в двери, почесал голову.
– Максимка, заберёшься, не?
– Делов-то! – ухмыльнулся тот, и в две секунды ловко, как обезьянка, забрался через окно внутрь церкви. Додумался даже предварительно на раму набросить лежащую рядом ветошь, чтоб не порезаться об осколки – знаток в который раз его мысленно похвалил.
– Ну? Что видать? – крикнул Демьян.
– Да темно тут… Ну вот шо бачу – окурки валяются, бутылки, банки консервные вскрытые… Куски шерсти всякой…
– Шерсти? – беспокойно переспросил Знаток.
– Ага, собачья али волчья, не ведаю…
– Слышь, хлопчик, а принюхайся – серой пахнет, не?
– Да чем тут только не пахне… – откликнулся удаляющийся голос ученика– тот, видать, пошёл вглубь помещения.
– Максимка, ты далёче не уходи! Шерсть ту понюхай – вонючая она шибко?
Вдруг Максимка тонко вскрикнул, и Демьян, сам не поняв как, оказался уже внутри заброшенной церкви; даже рук не порезал.
Проморгался, привыкая к темноте. Усыпанный мусором пол, алтарь завален набок, на стенах надписи похабные. Аналой весь разломан, ступени амвона усыпаны пустыми бутылками. Бесы куражились?..
– Дядько, я видал чегой-то, – пискнул Максимка. Демьян повернулся на голос, увидел испуганные глаза, глядящие сквозь него. – Дядько, сзади!
Из тёмного угла кто-то ухнул по-совиному, и метнулась волосатая рослая тень. Ни зги не видать было в заброшенной церкви — и всё же бросились в глаза обломанные рога, грязный свиной пятак и торчащие наружу зубья – наворованные у колдунов. Тень дернулась влево-вправо, но на пути стоял Демьян. Тогда нечто с силой врезалось в Демьяна, сбило с ног, опрокинуло на мусор и бутылочные осколки, огрело знатка по почкам с такой силой, что тот со стоном растянулся на полу. Одним прыжком тень выскочила в окошко, так же странно ухнув напоследок, будто издеваясь.
Опираясь на трость и растирая спину, Демьян поднялся на ноги. К нему подбежал Максимка – слава богу, цел!
– Дядько, ты как? Сильно больно дал? Я его как бачив, так спужался…
– Да хватит болтать, гляди, куда он убёг!
Но за окном было уже никого не видать. От церкви тянулись следы копыт, перевёрнутых в обратную сторону. А где-то вдалеке, уже на окраине опустевшей деревни, знаток разглядел и самого беглеца перед тем, как тот нырнул в лес. Буро-волосатый, здоровый, что твой медведь, и со свиным рылом – он на секунду обернулся, и Демьяну показалось, что он пересёкся взглядом с нечистым.
– Это чёрт был, дядько?..
– А бес его и знает... Черти курей не воруют. Разве что потомство ведьмино выкармливают… Да и не ганяюца от тебя, как со спины по хребту стукнут, – он ещё раз с гримасой помассировал бок. – Пойдём-ка мы лучше в баньке попаримся, хлопче. Подумать надысь.
В баню Демьян долго стучался да напрашивался, но банник даже не пошумел для порядку — как вымершее все. Максимка предлагал уже так войти, но знаток строго предостерег:
– Тебе если шкура дорога — ни на погост, ни в баньку не напросившись лезть не смей. То не людская территория, а их — навья. Мы тут гости, они — хозяева. А уж банька и подавно.
Так и стояли, пока не пришла Лексевна и не зашла в баню первой — на хозяйских правах, зажгла электрический свет — видать, дешевый, из-за ГЭС, раз даже в лазню провели. Тогда уж и Демьян с Максимкой посмели переступить порог. После в парилке знаток неодобрительно гудел:
– Понавешали своих лампочек, аж нечисть поразбегалась. Нешто печи недоставало? Чего тут глядеть-то?
Попарившись, помывшись и переодевшись в чистое (Лексевна принесла одежду своих померших на войне мужиков), сели ужинать.
Ели жареную на сале картошку и косились зачем-то в окно: там над мрачными Сычевичами плыли тёмные облака, лаял пёс на обступившую деревню чащобу леса, да возвышался силуэт церквы, видный из каждой точки маленькой вёски. Стемнело рано, опустился на землю холодный мрак, и даже в хате было не по-летнему прохладно. Суседка на приветствие не среагировал и вообще себя казать не спешил. А, может, бросил он хату вовсе — с шишигами связался да на болота сбег.
Демьян без остановки натирал ушибленную бочину – у него после встречи с Хиршбеком ещё плечо толком не зажило, а теперь новые побои.
На столе стояла бутыль белесой бражки, рядом — махорка, в газетку завернутая.
– Так зачем бражка-то? – спросил с набитым ртом Максимка.
– Прожуй сперва, а то в рот бесы залетят. И слова учи – ты как заговаривать-то будешь?
Максимка кивнул. Он уже знал, что слова бывают разные. В устах знатка, произнесенные в верном порядке, слова приобретают особую силу. Он тщательно прожевал, запил сладким чаем и спросил:
– Дядько Демьян, а какое слово самое дужное?
– Аминь. Как сказано — так буде, – в своей манере лаконично ответил знаток и поглядел на старенькие наручные часы «Победа». – Так, отрок, ты поел, ты сыт? Пора нам до лесу прогуляться.
«Как всегда – ночью» — недовольно подумал Максимка и начал собираться.
Дорога вся раскисла, что твой жур – грязь так засасывала сапоги, что, казалось, ступи не туда — и ухнешь по уши. Зато по следам черта идти оказалось довольно легко. Демьян захватил с дому свечку на блюдце и нёс её перед собой, освещая дорогу; Максимка тащил банку. Когда достигли опушки, знаток сказал:
– Ставь сюды, на пень прямо, – сам положил газетку с махоркой, раскрыл — чтоб запах пошел. – А сами пошли заховаемся где-нить, поглядим, шо тут за дрянь такая.
– И всё, больше ничего делать не надо?
– Да не, не надо. Это ж чёрт, на бражку приманится как миленький. Ща засекай вот, – Демьян сунул под нос Максимке часы, тот с трудом разглядел стрелки – полпервого ночи. – Коли чёрт тут блазнит, минут через пяток прибежит бражку лакать — они до всякой сивухи охочи. А мы его клюкой по мордам!
Сели в засаде – за близлежащим штабелем полусгнивших от сырости дров. Время шло, Максимка до рези в глазах вглядывался в лесную чащу. Демьян спокойно курил махорку, по-солдатски сложив ладонь лодочкой — чтоб угольком не светить. Выполз месяц из-за туч, дав немного света. Но чёрт всё не появлялся.
– Неладное чегой-то здесь творится, ой неладно, – пробормотал Демьян.
– А того. Коли черт на бражку не прискакал, так тут вон вилка якая выходит: либо черт чойто такое творит, что не до крови ему, то ли — еще хуже, что не черт это вовсе.
– Думаешь, мало их, тварей Пекельных? Тут хоть Сухощавого спрашивай, хотя и тот, поди, не всех знает, а токмо самых верхних.
– Много будешь знать… – Демьян замахнулся для подзатыльника. – Ну-ка лучше приглядись, чуешь чего?
Максимка прислушался к себе. Он уже научился распознавать некоторые знаки в окружающем мире – то ли знаток сумел чему научить, то ли сам он окреп в своём умении. Там, в поле и в лесу с немцем, он и впрямь чуял нечто, чего не объяснить словами; и когда у Сухощавого ждали курьера из Пекла, тоже ёкало так странно в глубине души. И зубы ныли. Здесь же он не ощущал ничего.
– И я ничего не чую. Пустота какая-то, – знаток зевнул. – Ладно, хлопче, почапали спать — утро вечера мудренее.
