Серия «Печальник»

Игнат закрестился, Печальник, который теперь был ростом Василию по пояс осклабился, почернел лицом. Полицмейстер справился с ужасом, выхватил из кобуры пистоль и даже не целясь выстрелил. Грохот перебудил птиц, пороховой дым полез в глаза и нос, но Лошолич не шелохнулся. Он поводил головой туда-сюда, вытянул длинный, узкий язык, загнул кончик кверху, потянул ртом воздух. Медленно повернул лицо к Игнату.

Похожая на фрак шерсть его вздыбилась на загривке, это было видно даже в темноте, когти на руках удлинились. Лошолич подобрался в готовности к прыжку, но Печальник, предугадав его действия заслонил собою Игната, увеличившись с размерах, и отбросив Полицмейстера к одной из сосен.

Они сцепились – нетварь и подселенец. Трещали кости, рычали и хрипели рты. Со стороны это было похоже на то, как через чур разбалованный сын шпыняет своего престарелого родителя. Деревья вокруг шевелились, отползали, перебуженная живность разбегалась в стороны, кое-кто попадал под ноги борющимся, и тут же были раздавлены. Лошолич щёлкал зубами, вытягивался, чтобы ухватить Печальника за лицо, порвать тому щёки, но Гир уворачивался, нанося удары по телу и голове чудища. Игнат поднялся на ноги, прицелился, но побоявшись задеть Печальника выстрелилв в Лошолича, когда тот стоял к нему спиной. Промазал. Пуля со свистом рассекла воздух и попала подселенцу в ногу.

Он зашипел, поглядел на свою кровоточащую икру, затем на Полицмейстера, завизжал и бросился к Игнату. Гир ухватил его за ногу, потянул на себя, повалив, прыгнул сверху и сунул руки тому в челюсть. Плоть с треском разошлась, острые зубы протыкали пальцы Гира насквозь, из ран брызгала радужная кровь. Печальник кряхтел, но не разжимал хватки. Наконец нижняя челюсть Лошолича безвольно свесилась набок, длинный язык метался, лишенный должной опоры, чудище кричало, но стоны древесной коры его заглушали.

Игнат прицелился подселенцу в лицо. Щёлк! Осечка! Демон скинул с себя Гира, замахал руками, словно плетьми, отгоняя от себя печальника подальше, затем оттолкнулся от пружинящего лесного наста и словно обезьяна попрыгал по деревьям вглубь леса к чёрному оврагу.

Гир взревел раненым зверем. Вырвал из под себя два кома земли, ударил кулаками в подстилку и метнулся к ближайшему дереву. Тщетно пытаоась уползти от него столетняя сосна, Гир схватился за нижнюю ветку, и та покорно замерла.

Древесная кора лопнула в нескольких местах. Дерево заныло, заскрипело, обращаясь в чудище ничуть не краше Лошолича. Это был гад, схожий видом с гигантским сверчком, только вместо хитина его покрывала древесная кора и пах сверчок смолой. Печальник вскочил на чудище, ударил того по бокам пятками, на скаку подобрал свой узел и схватив Игната за руку закинул его себе за спину.

Полицмейстер чувствовал, как в штанины ему впиваются занозы, но было не до них. Печальник скоро дышал. Подселенец проявился и теперь Гир чуял его смрад отчётливо.

– Гир Илиич, - закричал Полицмейстер, от грохота деревьев и свиста в ушах ничего не было слышно. – Что это за бес?

Печальник не ответил. Впереди темнело логово Лошолича – чёрный овраг.

___

Василий Петрович видел сны, как гонятся за ним черти, а затем оборачиваются вдруг цыганскими девками. Накрывают девки Следчего цветастыми юбками, звенят-звенят монисты. И вдруг цыганёнок. Берёт и вкладывает в руку Василия дырявый червонец.

Василий припомнил во сне как не раз уже пробуждался, а висюлька тут- на шее его, хотя Следчий точно знал, что не надевал её накануне.

Василия тряхнуло. Он открыл глаза и обнаружил себя в дремучей чащобе, сколько не силься – не видно ни зги. Даже где небо, а где земля разобрать было крайне сложно. По тулупу стекало что-то липкое, в чём очнувшийся Василий изгваздал ладони, пытаясь ощупать своё тело на предмет ранений. Боли не было, но голова кружилась и было немыслимо жутко, так как рядом кто-то хрипло и тяжело дышал.

В черноте загорелись янтарём два глаза, осветив толику пространства вокруг себя. Василий увидел, что находится в дупле, а рядом – Господь всемогущий – рядом лежит местами уже пошедшая тёмными пятнами, но всё ещё живая Прося.

Баба Листина поглядела на Следчего без интереса. Ткнула тонким коричнево-зелёном пальцем девочке в дерюжную повязку и охнула, Прося умирала.

__

Игнат в темноте не видел, зато Гир Илиич, ориентировался замечательно. Полицмейстер в этой чащобе не бывал ни при свете дня, ни уж тем более ночью. По мере приближения к чёрному оврагу лес менялся. То тут, тот там вспыхивали россыпи светляков, из дупел светились чьи-то любопытные глаза. Ухали не знакомые совы, словно то был причудливый и глумливый смех. Наст кряхтел и шевелился, поздние ядовитые грибки светились, громоздясь на пнях. Вдруг земля ухнула резко вниз, и сверчок оказался на дне оврага. Гир спрыгнул с транспорта.

У старого засохшего дуба кучей осенних листьев переминалась на худосочных ногах баба Листина. Она поглядела на прибывших своими глазами-костровыми угольями, затем попятилась, отходя от дупла.

Игнат скатился со спины соснового сверчка и приготовил пистоль. Печальник воззрился на Листину, затем медленно кивнул и положив ладонь на пистоль, опустил оружие Полицмейстера. Он обогнул полянку с дубом по широкой дуге, затем прижался к мёртвому дереву спиной, сользнул к дуплу и заглянул внутрь. Тут же на него выскочил Лошолич.

Раны его на диво уже затянулись, челюсть встала на место и щёлкала у Гира прямо перед носом. они закрутились в грязи, вырывая, взметая в воздух подушечки моха. Листина влезла на дуб и теперь была похожа на нахлобученный, линялый парик престарелого лысеющего щёголя. Гир заохал, крикнул Игнату:

– Подойди ближе!

Полицмейстер подбежал, едва не упав на дерущихся. Гир рвал на Лошоличе шерсть. На счастье в потёмках было не разобрать насколько сильно изменилась внешность Печальника. Он тоже отрастил клыки и когти, теперь впивался в тело демона не хуже него самого. Летели в стороны клочья шерсти и брызги крови. В один момент Лошолич отхватил Печальнику два пальца на левой руке. Тот взвыл и уцепился подселенцу зубами в лицо. Оба рычали, визжали, стонали и внезапно ухнули куда-то под землю. На поверку же это оказалось ещё одним оврагом. Гир завопил, его рубеж в тридцать шагов остался далеко позади. Полицмейстер это сразу понял, скатился по ухабистому спуску и понёсся к Печальнику. В темени, едва освещаемой светляками, да мерцающими поганками было не разобрать кто из дерущихся истекает кровью, казалось она была всюду. По лицу Гира шли полосы слезшей кожи.

Игнат Миронович едва успел остановиться и не напороться на пробившие живот Печальника насквозь демонские когти. Гир крякнул, кашлянул, ухватился за предплечье оппонента, затем издал звук похожий на утробный, болезненный хохот и наотмашь зарядил когтями по шее Лошолича.

Голова чудища повисла на тонкой полоске кожи, упала на плечо. Печальник подтянулся ближе, надавил с силой на болтавшуюся олову и разорвал её связь с остальным телом.

Голова Лошолича откатилась, стукнулась о дерево и заклацала зубами, словно бы не поняв, что отделена. Гир вытащил из своего живота руку чудища, толкнул обезглавленное тело, уронив его на лесную подстилку, затем сам встал на колени и спрятал в стремительно возвращающиеся к норме ладони лицо.

Игнат подлетел к нему, схватил за плечи, поглядел в сквозное отверстие. Из дыры в животе Гира ползли сикарашки, насекомые и гады, поблескивая полированными спинками в потьмах.

Тело Лошолича тоже менялось. Через несколько минут вместо него лежал уже Василий Петрович. Не обезглавленный, обыкновенный, скоро дышащий, не моргавший выпученными глазами. В опавшей хвое поблескивал дырявый червонец с перерубленной когтями волосяной нитью.

Гир улыбнулся, из уголка его рта потекла разноцветная струйка. Он обмяк в руках Игната, поглядел своими майскими жуками тому в глаза, затем смежил веки и больше уже не открыл. Его тело стало осыпаться на хвойную подстилку хлопьями пепла, очень скоро в руках Игната остался лишь серокостный скелет. Полицмейстер заплакал. Заплакал честно, не кривя душой, не потому, что так принято, когда кто-то умирает, потому, что почувствовал утрату. Василий тоже заплакал там, лёжа на своём месте, но для слёз у него были свои причины – теперь он понимал, что его ждёт.

Игнат стянул с себя тулуп, уложил прах Печальника в него, замотав словно младенца и, не обращая внимания на Следчего стал карабкаться наверх, к полянке с дубом.

Зад бабы Листины торчал из дупла, она сучила ногами, будто бы её листья застряли в отверстии. С противоположной стороны полянки засветились факелы.

Кривая и Оленька вышли из-за деревьев. Зинаида была почти нага. Лишь двурогая кича, манистовое ожерелье и маленький передник прикрывали её срам. Оля же, как не посвящённая, да и не урождённая была одета в сорочку. Девушка огляделась вокруг, не найдя Печальника она вопросительно воззрилась на Полицмейстера и его куль. Всё поняла сразу, разрыдалась беззвучно и потянула руки к останкам. Зинаида одёрнула питомицу. Ведьма подошла к дубу, хлопнула Листину по крупу. Да выскочила как пробка из бутылки, но увидев ворожею лишь обняла её и закивала, о чём-то беззвучно повествуя сестрице. Кривая заглянула в дупло, затем двинулась к Полицмейстеру.

– Девочка доходит, - сообщила она чиновнику. – Листина хочет забрать её в дочки, дозвольте, господин Полицмейстер?

Голос её был вкрадчивый, печальный, интонация истинно-просительная, по всему было понятно, что такое развитие событий не во вред.

– Что же родичам скажу? – всплакнул Игнат Миронович.

– Сие беру на себя, - погладила его по плечу Зинаида. – Решайтесь!

Полицмейстер поглядел на свёрток у себя в руках, на воззрившуюся на него в надежде бабу Листину, на ревущую, катающуюся по земле Оленьку и просто молча кивнул.

Обрадованная лесная нечисть потянула руки в дупло, вытащила совсем тонкую, хватающую поверхностно воздух девчонку и спрятала её в листьях у себя на груди, затем рассыпалась в гнилую кучу.

Игнат взял в одну руку воткнутый в землю факел Оленьки и двинулся в обратный путь. Едва он покинул полянку, как из-за спины раздались нечеловеческие крики немыслимой боли. То Кривая подожгла созданного Печальником сверчка.

___

Ефросиний дьяк отпевать Гира Илиича Чащобина отказался, чуть было не погнал Полицмейстера из храма, но как ни странно за того заступились прихожане. Дело ль отваживать человека от молитвы за упокой?

Игнат стоял пред иконами со своими не упокоенными костьми и молился во спасение души печальника. Он глядел на образа, когда за спиною нарочито громко кто-то прочистил горло. Игнат обернулся.

– Илия Евлампиевич?

Илия стоял, опираясь на балалайку как на клюку.

– Бог в помоч! – перекрестил его Вещеватель и перекрестился сам. – Отмаливаешь?

– Отмаливаю, - тупо повторил Игнат.

– И свечечку поставил?

– И свечечку…- Полицмейстер осёкся. – Это всё что осталось…

Он протянул тулуп Вещевателю.

– Эээ, нет, - махнул тот рукой. – Ты сам-сам, сынок!

Он поманил его за собой, и они оба покинули храм. На крыльце стоял Дьяк и о чём-то увлечённо болтал с девкой-прихожанкой. На одной из двух ступеней церкви Илия Евлампиевич остановился, посмотрел на Ефросиния. Вдруг из-за угла храма послышался залихватский свист. Игнат повернулся и обомлел, выпустив из рук тулуп.

– Как живёте-можете, Игнат Миронович? – Этот стрёкот ни с кем было не спутать. – Не будьте печальны и премного вам благодарствую!

Гир стоял такой же как в первый день, свежий весёлый.

– Святой отец, - обратился Печальник к совершенно обалдевшего, в душе радовавшегося Гировой кончине Ефросинию.

Нетварь ткнул перстом в небо, все взглянули наверх:

Над золочёным куполом проплывало облако, схематично изображавшее мужской срам.

Специально для Канала "Таёжные Истории"

Особая благодарность Ольге Морган, которая мотивировала меня дописать Историю Гира.

– Погадать? – блеснула глазами красотка, что сидела рядышком с Василием и игриво прижалась к нему бедром, как бы невзначай, конечно, но вполне намеренно.

– Погадай, красавица, - просиял Следчий, который сразу понял намёк.

Он протянул цыганке правую руку ладошкой вверх и та, стала изучать линии судьбы мужчины от старания даже высунув кончик языка в щелочку между губ, что придало её обворожительному ротику внезапное сходство с девичьим бутоном.

– А вот говорят вы, цыгане, воры искусные, можете самого государя императора обворовать да так, что он и ухом не поведёт, - внезапно заговорил Василий Петрович, глядя на красные губы девушки.

Та поглядела на него со смесью смущения и злости, и заговорила:

– Ох вижу я у тебя по службе неприятности, а всё из-за проступка. Большое будет разбирательство, но всё обойдётся. Сошлют тебя на край света, - она поцокала языком.

– Ишь ты, - смутился Следчий. – Что ж совсем ничего доброго не видишь?

– В любви тебе везти не будет, - с грустью проговорила цыганка. – Но в ссылке жизнь будет до поры спокойная…

– Ты что, обиделась и врёшь теперь себе на радость? – сощурился Василий.

Он отнял у девушки руку и сам поглядел, будто бы умел разбирать линии.

– Ничуть, ваше благородие,- пожала цыганка плечами.

Откуда-то издали послышалось громкое акапелльное пение. Одна за другой цыганки подхватили песню на разные голоса, присоединилась к нему и собеседница Следчего.

Приятели Василия где-то раздобыли вино, купили у ромов по всей видимости. По кругу у костра стали гулять кружки с рубиновой жидкостью. Василий под душевные песни и вино расплылся ещё больше, встал пошатываясь, чтобы отойти по малой нужде, но едва не рухнул в костёр. Цыганка, что сидела с ним рядом вызвалась проводить гостя, подхватила Следчего под локоть и повела к кустам.

– Вон туда иди, - кивнула, когда они прибыли.

Василий шагнул, а затем рухнул в отхожее место как поваленное дерево, уткнувшись в кучу дерьма прямо лицом своим. Цыганка всплеснула руками, подобрала юбку и потянула Следчего за штанину, которая тут же треснула по шву, показав красавице грязное исподнее. Василий обмочился и захрапел. Девушка скривилась, перевернула пьяницу на спину ногой, затем ухватилась за перепачканные его сапоги и потянула из кустов, вытащив на чистое место.

Она отбежала к костру, хотела позвать Васильевых приятелей, но не нашла их. Побоявшись, что мужчина на холодной земле за ночь околеет, красавица вернулась к отхожему кусту и нашли Следчего сидящим. Он в недоумении осматривал изувеченные свои штаны, пытался приладить разорванные лоскутки на место и всё фыркал:

– Откуда смердит?

– Ваше благородие, не пора ли вам уже восвояси? – предложила цыганка, подойдя поближе. – Ваши-то друзья уже отбыли!

Она протянула руку, чтобы помочь изгвазданному Василию встать. Он поглядел стеклянными глазами на протянутую руку в браслетах, затем взглянул цыганке в лицо и улыбнулся, растянув по щекам коричневые пятна. Он дёрнул красавицу за руку, привлёк к себе и впился в её алые губы своими тонкими и бесцветными. Сколько девушка не силилась отбиться и закричать, ей это не помогло. Следчий ударил её по голове, а когда цыганка потеряла сознание, утащил её в кусты, подальше от табора. Там он надругался над бесчувственной красавицей, а когда вместе с покинувшим его чресла семенем ушел и хмель испугался, подобрался и припустил прямо через ручей к Петербургу.

Добежав до квартирки пожилой матроны, где имел удовольствие арендовать себе крохотную комнату он до утра отмывался в тазу от нечистот и застирывал перепачканные штаны с сюртуком. И всё ждал, что вот-вот в его дом нагрянут разъярённые цыгане.

___

Рубину нашли только на рассвете. Холодную, поруганную с пробитой головой. По табору стоял великий плач, целая повозка цыган: мужчин и женщин прибыла в Петербург и направилась в полицию. Там они гомонили на разные голоса перемежая русскую речь с французскими и цыганскими словами. Как на зло Следчий тем временем находился на службе и очень неудачно спускался по лестнице к выходу, когда там обраховалась толпа. Сбледнув, Василий Петрович прытко взлетел на второй этаж, вбежал в кладовую, где хранились кипы бумаг и затерялся там со своей нескладной худобой притворившись стенкой шкафа. Он был уверен, что всё его злодеяние, хоть и неосознанное, вскрылось, и вот-вот отворится дверь кладовой и выведут бывшего Следчего под белы рученьки прямиком в петлю. Но время шло, а за Василием никто не являлся. Все члены мужчины затекли и болели, когда он всё-таки решился высунуть нос из коморки.

Коридор был тёмен. Лишь из под двери Полицмейстера пробивалась тонкая полоска света. Скрипело перо, особливо громко его было слышно в пустом здании. Василий крадучись двинулся мимо кабинета Полицмейстера, но половица под сапогом предательски скрипнула, даже нет, протяжно застонала, заставив Следчего похолодеть.

Из кабинета шумно, устало вздохнули и забасили:

– Василий Петрович? Это ты там?

Василий не ответил.

– А ну-ка зайди, милок!

Следчий не смел ослушаться. Он втянул голову в плечи, съёжился, став на вид ниже ростом и толкнул дверь.

Михаил Евгеньевич был уже в летах. Седые бакенбарды его пожелтели от табака, выпученные от Базедовой болезни глаза за стёклами пенсне буравили следчего так, будто видели его душу насквозь. Против заваленного бумагами рабочего стола Полицмейстера, стояли Васильевы приятели, уже не смурные с похмелья, бледность их была вызвана иным.

«Он знает!» - пронеслось в голове у Следчего и его коленки затряслись.

Все трое молчали. Приятели изучали носки собственных сапог, Василий не знал куда пристроить взгляд, а Михаил глядел спокойно, лишь вызванный болезнью пот медленно катился от висков в пух бакенбард.

– Вы двое, - кивнул Полицмейстер. – Вон отсюда!

Дважды повторять не пришлось.

– И рот на замок! – крикнул им вдогонку Михаил Евгеньевич.

Оставшись со старшим по званию наедине Василий Петрович ощутил, что как во рту испарилась вся влага, нечем было сглотнуть. Горло сжало тисками, словно бы Полицмейстер не глядел на Василия, а душил его собственными руками.

– Твоих рук дело? – просто спросил начальник.

Следчий зашлёпал губами, по щекам заструились слёзы.

– Значит всё-таки твоих, - кивнул Михаил Евгеньевич, встал с места и подошел к мутному окну.

Он погладил на тёмную, подсвеченную лишь скудным светом фонаря улицу, на проезжающие припозднившиеся коляски с их масляными фонарями и заговорил:

– Знаешь ли ты моего сына?

Конечно Василий Петрович знал. Сын Михаила Евгеньевича – Михал Михалыч был известным в определённых кругах развратником и повесой. Однако в последнее время юноша сделался затворником и носу не казал ни на приёмы ни даже просто на прогулку. Поговаривали, что виною тому срамная болезнь, коей ненасытный Михаил имел несторожность заразиться во время очередного гулянья, но конечно же правды никто не знал.

– Что говорят про него – правда! – голос Полицмейстера был ровным. – Он тоже был любителем увеселяться с цыганами, и вот заболел…- Михаил обернулся на Следчего. – Щёки ввалились, нос отгнил, давеча отвалился мужской его орган. Доктора говорят, что жить осталось неделя-другая, в лучшем разе и с Божьей помощью – месяц.

Начальник вернулся за стол, поскрипел по какомузто листку пером, затем протянул его Следчему со словами:

– Уезжай из Петербурга.

На листке было написано направление на перевод в богом забытый городишко Березняки.

Не помнящий себя от смеси противоречивых чувств Василий бежал резвым кабанчиком по мостовым и улочкам, побросал в котомку лишь самое необходимое и уже было собрался выйти из дому, как в окно его комнатушки постучали.

Василий оторопел, выронил котомку, разбив что-то внутри неё. Он взял в руку кочергу, выставил её вперёд как оружие и приставным шаркающим шагом пошел к окну. Отогнув кочергой занавеску он увидел в свете лампы маленького цыгана. На вди мальчику было лет шесть или семь, в том Следчий убедился, когда пацанёнок улыбнулся, показав выпавшие передние зубы. Он подошел к окошку вплотную, поднялся на цыпочки и положил на откос нечто блестящее. Цыган произнёс несколько слов на своём языке, заулыбался пуще прежнего, глядя на Василия, затем убежал в ночь.

Следчий Убедился в том, что под окном его больше никто не поджидает, открыл одну створку и взял оставленный мальчиком предмет в руку. Им оказалась странного вида подвеска. Червонец с продёванной в отверстие волосяной ниткой. Следчий поднёс свет ближе, поглядел на монету со всех сторон, хмыкнул. Где-то вдали засвистели и загоготали. Василий прижал подвеску к себе и споро захлопнул створку, едва не разбив стекло. Не задумываясь Следчий бросил монету в котомку и выбежал в темень, пробираясь сквозь палисады и ограды к пятачку, где дневали и ночевали извозчики.

Полицмейстер сохранял спокойствие, со шпаной ему приходилось иметь дело не часто, Березняковские нравы были достаточно суровы, потому застигнутых на горячем шпанюков обыкновенно дубасили батогами да дрынами не сходя с места. Никто с ябедой за последние дай боже лет пятнадцать к Игнату Мироновичу приходил. Полицмейстер коснулся бедра, где в потёртой кобуре пылился самозарядный пистоль, не вынимаемый из неё уже почитай три года, хотя и тщательно, любовно начищаемый и смазываемый. Игнат не был уверен, хотя как раз таки полнился уверенностью, что пистоль, столь долго пробывший на покое при нужде стрелять – непременно осечется и тогда шпанюки, сомнения в том нет, бросятся на троицу как бешенные собаки. Никитка и Егор может быть не станут, но Дормидонт…

– Доброго, Доря, - ответил Игнат. – Будь любезен, отпустить Василия Петровича.

– А его никто и не держит, - вытянул лицо в притворном удивлении Дормидонт.

Егорка тут же разжал хватку и Следчий, на подламывающихся ногах поспешил спрятаться за Полицмейстером.

– Одна больно голосистая птичка напела, будто бы командировочний Следчий сам чёрт в людском обличии, - Доря поигрывал ножом подбрасывая его в воздух. – А теперь приятель наш сердечный, рассудка лишился…Не пора ли призвать к ответу того, кто должен был прекратить безобразия?

Игнат было хотел что-то ответить, но Гир положил руку ему на плечо и вышел вперёд.

– Значится ты, Дормидонт, местный суд, прокурор, царь батюшка и чёрт знает кто ещё? – Зашипел Печальник глядя пацану в глаза. – По какому это праву хочешь призвать меня к ответу.

– Ты кто будешь? – плюнул подросток.

– Я-то? Гир Илиич Чащобин.

– Что за имечко такое? – посмеялся Доря и поглядел на своих дружков. Те тоже заикали вслед.

Внезапно росчерком молнии блеснула сталь ножа и Доря уже прижимал Гира к сырой стене здания. Пальцами левой руки он сжимал щёки нетвари, а правой прислонял острие ножа к его шее.

– Скажешь чего? – зашипел подросток.

Гир кивнул, ореолы его чёрных зрачков засияли и Печальник спокойно произнёс:

– Будь печален!

Доря было скривился, чтобы ввернуть какую-нибудь обидную гадость, но взглянул в глаза Гира и остолбенел. Полицмейстер, не сразу сообразив что приключилось выдернул из кобуры пистоль, нацелил Дормидонту в голову и закричал, приблизившись:

– Отпусти немедленно!

Печальник протянул руку, не отводя взгляда, положил её на ствол пистоля и опустил оружие Игната вниз. Не нужно, мол, беспокоиться. Дорькины дружки заволновались:

– Доря, ты чего? – спросил Егор.

– Это же чёрт! – взвизгнул Никитка. – Дьяк правду говорил!

Парнишка подскочил к главарю, тронул того за плечо тем самым разорвав зрительный контакт. Дормидонт посмотрел на приятеля как-то оторопело, с удивлением что ли, отошел от Гира и тут же лёг прямо на холодную землю, свернулся калачиком, сунув палец правой руки в рот и уставившись в стену.

Приятели его взбеленились, кинулись было на Печальника, но одного взгляда хватило, чтобы они вжались с испугу в стену, затем схватили Дорю и убежали, сверкая пятками.

Гир грустно вздохнул, наклонился к оброненному Дорей ножу, поднял, проверил острие на заточку. Следчий стучал зубами, прячась за спиной Игната. Полицмейстер сунул пистоль в кобуру и севшим голосом спросил:

– Объясните…

– Он бы это сделал, - перебил его Гир, взвешивая нож в руке.

– Что?

– Он бы вонзил мне его в шею, господин Полицмейстер, - пояснил Печальник. – Вы бы его со страху застрелили…да-да, он всё ещё стреляет, не сомневайтесь…А потом, когда б выяснилось, что я жив, Вам пришлось бы не сладко…

– Но что вы сделали?

– Что и сказал,- развёл Гир руками в одной из которых всё ещё сжимал нож. – Опечалил его. Не скорбите, такому как этот малый ничего не будет! Больно груб душой.

Он поднёс нож к лицу, втянул воздух и сплюнул:

– Убивец!

Полицмейстер хотел подробнее расспросить о ноже и о том, кого же успел умертвить Доря, но всхлипнувший Следчий его отвлёк. Троица двинулась дальше.

Кривая чаёвничала в приёмной комнате, когда Гир, Игнат и Василий вошли в её дом. Глаза Следчего были красны, а сам он был бледен как полотно, к тому же от него разило мочой. Гир поводил по помещениям глазами и увидел спрятавшуюся за углом Оленьку. Полицмейстер снял картуз.

– Ох хлопцы, по вам не соскучишься, - посмеялась Зинаида прихлёбывая из блюдца. – Оля, принеси-ка гостям чаю!

Из соседней комнаты загромыхало, зазвенела посуда и минуту спустя в приёмную вбежала Оленька, припухшая после слёз и наскоро припудренная по этому поводу мукой. Троица села у стола. Не откладывая в долгий ящик, Гир брякнул флакон о столешницу перед ворожеей.

– Ишь ты, - прищурилась та, осторожно подняв склянку за пробку. – Что хочешь за них?

– Не торгую, - фыркнул Печальник.

Они помолчали, глядя друг другу в глаза, затем оба рассмеялись, введя чиновников в замешательство.

– Ладно уж, - утёрла Зинаида выступившие слёзы. – Поди хочешь, чтобы поискала? М?

– Сами же знаете, - пожал Гир плечами. – Коли это подсаженный, так и чего я каждого должен караулить пока не проявится?

– Ты поучи меня, поучи,- скривилась ворожея. – А то я не знаю… Ну, ладно.

Она посмотрела на воспитанницу, которая не отводила глаз от нетвари, стукнула по столу кулаком так, что зазвенели чашечки. Оля вздрогнула, быстро забрала у Кривой чайную пару и угощенье, очистив стол. Полицмейстер одним глотком выпил свой напиток и отдал чашку девушке.

– Печальнику угощенье принеси, - бросила Оле в вдогонку Зинаида, когда девчонка убежала в соседнюю комнату.

– Несчастное дитя, - покачал головой Гир.

Кривая достала колоду засаленных карт, перетасовала, затем сказала Игнату:

– Сдвиньте колоду, господин Полицмейстер.

– А почему не Гир Илиич? – не понял чиновник.

– Чудак, - улыбнулась ворожея. – Он же не человек!

– Давайте-ка вы, Василий Петрович, - тронул его за плечо Игнат.

Следчий ойкнул. Губы его затряслись, глаза заметались по лицам окружающих.

– Чего испугался-то, ваше благородие? – удивилась Зинаида. – Найти убивца не хотите, али какую печаль на́ сердце имеете?

При слове «печаль» Гир дёрнул шеей и скосил глаза к Василию. Памятуя о том, что утром уже Печальник вопрошал к нему о душевной тревоге Следчий быстро ткнул в колоду пальцем, криво сдвинув верхушку.

Ворожея довольно кивнула, взяла флакон со звенящими по стеклу костяными обломками в руку, которой держала колоду и стала выкладывать причудливые фигуры из карт, бормоча себе под нос одни только ей понятные шепотки.

Оля явилась спустя четверть часа, неся на подносе чайную пару и узел из отреза ткани в крупный горох. В чашечке оказалась зловонная протухшая вода. Полицмейстеру даже показалось, что в ней болтаются некие болотные черви, вытанцовывающие, причудливо изгибающие свои тела-волосинки. Гир охотно припал к чашечке, кивнул Оленьке с улыбкой и положил узел себе на колени.

Карты брехали, обещали странное. То дом казённый то удачу в любви, то скорый прирост в семействе – словом бред. Уставшая и взбешенная Зинаида раз за разом переворачивала карты рубашкой вверх и наоборот, словно чая увидеть на затёртом картоне иную картину.

Гир глядел на это с тоской.

– Быть может по маятнику? – предложил он, наконец.

Кривая метнула в него озлобленный взгляд, но через мгновенье расслабилась и вытащила из ящика стола карту Березняков, что удивило Полицмейстера так как он ещё не видал баб интересовавшихся картографией.

Зинаида запустила руку себе за пазуху и вытащила серебряную подвеску на цепочке. Подвеска напоминала по виду сосульку. Кривая прижала склянку к маятнику, побурчала что-то серебряному украшению и повела им над картой.

Маятник кружил то над центром города, то тянул к лесной чащобе к месту, которое на карте обозначалось тёмно-зелёным, что свидетельствовало о его непроходимости. Зинаида нервозно била хвостом по половикам, выбивая маленькие облачка пыли.

– Не будьте печальны, милейшая, - успокаивал её Печальник. – Сие означает постоянную миграцию бестии, вестимо как-то она связана с лесом…или с тем, что в этом лесу водится.

– Печальники там водятся, - рыкнула Зинаида.

– Нет, - улыбнулся Гир. – Сами ж знаете, что не там.

– Это место чёрным оврагом называют, - отозвался Полицмейстер, который склонился над столом сразу же как Кривая достала карту. – Глухомань, непроходимая чащоба!

– Вот куда нам надо! – восхищённо проговорил Гир, майские жуки его глаз заблестели хитином.

Следчий сглотнул.

___

Вечером ударили заморозки. Гир, который по собственному признанию не чувствовал холода, порекомендовал чиновникам одеться потеплее, чтобы не околеть, отправляясь в лес.

Василий Петрович уже чувствовал себя околевшим. Все его суеверные страхи, годами гнездившиеся в истерическом уме прямо сейчас становились правдой и это заставляло его трястись всем телом, взвизгивать и креститься. Забежав к себе в комнату Следчий пооткрывал все ящики, достал все обереги и амулеты, которые имел обыкновение покупать у каждого более или менее убедительного проходимца. Василий Петрович свято верил в силу каждого из них, но особенно сильно верил в Зинаидину лапку, так как воочию увидел ведьмин её хвост. Сняв с себя зловонную одежду, Василий сменил исподнее и стал цеплять прямо на сорочку обереги. Вскоре рубаха была похожа на увешенный орденами мундир, а на шее болталась связка подвесок разного вида. Не надёванной осталась лишь одна, приобретённая Следчим не в обмен на монету, а переданная по случаю. Это был продырявленный червонец с протянутой сквозь отверстие волосяной ниткой. Василий колебался, а вдруг этот амулет перебьёт работу других?

Под окном забрехала собачонка, заставив Следчего дёрнуться и даже для самого себя незаметно натянул на шею ещё один оберег.

Василий Петрович шел по улице и перекатывающиеся у него на груди подвески стучали на манер кастаньеты. Полицмейстер пыхтел трубкой стоя вместе с Гиром у земской избы. Печальник, издали заслышавший перезвон Васильевых оберегов глядел с любопытством, словно бы пёс склонив голову набок.

– Чего ж это вы, Василий Петрович, побрякушек на себя понацепляли? – спросил Гир, когда Следчий приблизился. – Сподручно вам будет по лесу-то ходить?

Следчий не ответил, только потёр тулуп в районе груди, уж больно некоторые подвески кололись сквозь одежду. Небо на западе розовело, когда троица вошла в лес. Под сенью деревьев была уже глубокая ночь, чернила темени забивались в поры мха, подползали под торчащие корни. Шли молча, внимательно гляда под ноги. Ни фонаря, ни свечи с собою не брали, дабы себя не ыдать, однако перезвон Следчевых побрякошек делал сие тщетным. Деревья, что уже заснули, убаюкав обитателей собственных дупел, вдруг застонали, отодвигая стволы подальше от Печальника.

– Почему так? – спросил негромко Полицмейстер.

– Почему что? – не понял Гир.

– Ну, деревья…

– А, - кивнул нетварь. – Это…

Гир не договорил, его прервал щелчок и жалобный писк будто бы мыши. Впереди, поднятый в воздух за заднюю лапку болтался крупный Березняковский ёж. С радостным улюлюканьем из чащи выскочили цыганята: два мальчика и похожая на куклу-мотанку девчонка, черноокая, смуглая со сросшимися на переносице бровями.

Следчий взвизгнул, отпрыгнул на несколько шагов, запнулся за корень и рухнул на спину. Неловко торчащая коряга ударила его по рёбрам и вышибла дух так, что в глазах потемнело, а в рот вдруг брызнула желчь.

Провалившись в забытье Василий полетел сквозь липкую чёрную паутину, нацепляя на себя нитки, скручиваясь в кокон. Внезапно он открыл глаза, в лесу стало светлее, чем днём. Он поднялся на ноги, ощущая своё тело словно бы в чужой одёже, не чувствуя ни холода, ни земли под ногами, не слыша звуков, не ощущая запахов. Завидев Игната и Гира Следчий хотел было подойти к ним, но понял, что тело его не слушается, а на глаза опускается пелена, словно бы Василий Петрович глядит на мир сквозь мутный пузырь: всё искажалось и приобретало причудливые очертания.

В это раз Дяденька принёс Проське лакомство.

– Что это? – поинтересовалась Прося выглянув из своего укрытия.

Дяденька воротил лицо от девочки, хотя в потёмках всё одно ничего видно не было. В руках с длинными тонкими как веточки пальцами он сжимал белое блюдо на котором лежали три миниатюрных булочки.

Полицмейстер едва не свалился с лавки, когда в дверь земской избы застучали, по-видимому сапогами. За окном слышался гомон.

Гир вытянулся струной и глядел в сторону двери, нервно поигрывая желваками, Зинаида, кряхтя, оторвала лицо с отпечатавшимся на нём древесным рисунком от стола, уселась на лавке. Опухший со сна Игнат протёр глаза кулаками, зябко повёл плечами и гаркнул:

– Кто там?!

– Отворяйте, господин Полицмейстер! – послышался грубый мужицкий голос.

– Отворяйте! Чего ж это делается?! – вторил ему плаксивый.

Игнат глянул нервно на Гира, затем на Зинаиду, нервно дёрнул шеей и двинулся к ходившей ходуном двери.

У земской избы яблоку негде было упасть. Мужики, бабы, дети – все как один были бледны и шли красными пятнами ярости. У самой двери стояли Григорий и меньшой брат Зиновия.

– Дрыхните?! – Григорий, который и без того статью напоминал медведя зарычал аки зверь.

Игнат промолчал, оглядывая собравшихся и сидящих в коляске благородных на окраине сборища, потешавшихся над перепуганной чернью.

– В чём дело? – сурово спросил Полицмейстер скалясь от рези в районе уд.

Народ замолчал на мгновенье, и вдруг какая-то из баб заголосила:

– Ууубииилиии!

Толпа, славная своей неуправляемостью и склонностью к панике подхватила и удесятерила вопль. За спиной Игната показалась Кривая со своим саквояжем.

– А ну цыть! - крякнула она и пристукнула костылём оземь так, что выбила приличный кусок дёрна.

Суеверное сборище притихло, лишь благородные посмеивались, жеманно пряча кривящиеся в гадливости губы за надушенными платками.

– Дьяк баял, мол, демона Полицмейстер привечает, - ехидно, по-шакальи, растягивая слова, проскрипел старик Егор, чей премерзкий нрав известен был всем Березнякам.

Толпа вновь было загалдела, но под тяжелым взглядом Зинаиды тут же смолкла.

– Наш гость, - стал рассказывать легенду Гира Игнат. – Следчий сыскного приказа Петербурга, какой тебе тут демон, дурак?

– Видал я вашего «столичного», - продолжил Егор, щурясь от удовольствия. – Что ж это нонче мода такая в погань рядиться? Ась? – тут он неожиданно повернулся к толпе лицом, а к Игнату спиной и заголосил: - Люди! Разве же на богоугодное дело пойдёт православный человек не помолившись? Благословенья не испросит у батюшки?

Печальник вышел последним. При свете утра похож на себя он не был: В уголках глаз распустилась паутина мелких морщин, лицо поблекло, волосы припорошила седина. Лишь похожие на двух майских жуков глаза были такими же живыми как накануне.

– Я - тот дьявол, - Гир кивнул толпе головой в знак приветствия.

_____

Мишка воротился под утро. Нырнул в коморку у кухни, быстро насобирал сухих дров для плиты и принялся кашеварить пока Иван Иосифович не проснулся. Наварив пшённой каши, обжарив и смолов кофий[i] он сосредоточенно держал турку за деревянную ручку и читал «Отче наш», чтобы не сбиться со счёту до закипания горького напитка.

Как только завтрак был готов, парнишка составил всё на поднос и нацепив дежурную улыбку двинулся через общий обеденный зал к комнате доброго своего хозяина, однако, когда путь был пройден наполовину Миша бросил взгляд на затухший очаг, затем на груду, как ему показалось, грязного тряпья у поленницы.

Он понял не сразу. Сделал шаг - другой к куче, вытянул свою тонкую шею, чтобы лучше рассмотреть, а после выронил поднос вместе со всеми кушаньями.

__

Толпа смотрела на Гира в недоумении. Григорий пыхтел, но ничего не говорил, Савва тоже помалкивал. Гир же буравил своими чёрными глазами Егора, который был не так прост, как то казалось окружающим.

– Поганью меня, любезный Егор, не знаю, как вас по батюшке, за глаза называть ой как не красиво, - сощурившись произнёс Печальник и демонстративно осмотрел свою одежду, коей нынче был офицерский мундир.

– Драный тулуп и сапоги с чужой ноги – хорош следчий! – фыркнул Егор и поспешил удалиться.

– Скорбен умом, - как бы в защиту ушедшего молвил Игнат, а сам между тем с подозрением скосился на Зинаиду. – Что же до вашего визита, - он обратился к толпе. – Поясните же толком - что стряслось???

____

Миша икал после длительной истерики, сидя на лавке. Хлопотал дьяк, размахивая кадилом так, что искры летели. В гостином доме смердело полынной копотью, забивал ноздри жирный дым от еловых веток. Святой отец так горланил псалмы, что то и дело надсадно закашливался, видно с непривычки горло его давало сбои.

Вдоль стен стояли мужики, сняв шапки, а над самим же изувеченным телом склонился Леонид Семёнович, нацепивший на нос пенсне и завёрнутый в белёную врачебную сорочку с завязками на спине.

Завидев Гира и Полицмейстера врач сдержанно кивнул, но руки не подал, ибо успел уже перепачкаться в крови несчастного новопреставленного. Даже сквозь кадильный дым отчётливо чувствовался острый запах крови, Игнат, подсмотревший этот приём у знакомого коронера, забил трубку и закурил.

Иудей лежал грудой скомканного тряпья и опознаваем был лишь по приметной сорочке, на которой красовался вензель старинной его подруги (сиречь любовницы).

– Не видел такого ещё, - покачал головой доктор, вставая с колен. – Вроде как прожевали и выплюнули или…отрыгнули. Что ж за зверь такой, и ведь не убоялся в центр забраться!

Леонид Семёнович повёл за пенсне серыми глазами и обратился к Гиру:

– Мы не представлены друг другу, - вежливо улыбнулся он. – Леонид Семёнович Караваев, простите, руки подать не могу, а вас как будем звать-величать?

Гир приблизился, взглянул на труп и ответил:

– Гир Илиич Чащобин. Не будьте печальны, сие сделал не зверь!

Караваев крякнул, понизил голос до шепота и спросил:

– Уж не думаете ли вы, что это человек?

Гир взглянул на врача снисходительно, затем как ни в чём не бывало, будничным тоном произнёс:

– Веруете ли вы в каких-нибудь богов?

__

Следчий нёсся, как ошпаренный, перемахивая через овраги, шлёпая сапогами по лужам и изгаживая мундир. Изо рта парило, сердце стучало то в горле, то в висках, картуз угрожающе сползал к затылку, вот-вот сорвётся. Проспал! Следчий проспал! Пробудился он резко, услышав басовитый вой Матрёнки, которая тянула у открытой двери «Господи!»

Поняв из её сбивчивых, перебиваемых вытягиваньем соплей объяснений, что произошло очередное убийство, Василий Петрович одним движеньем натянув брюки, впрыгнув в сапоги и схватив мундирную куртку припустил к гостиному дому. По пути ему встретилась Кривая, которую он едва не сшиб с ног и рассасывающаяся от земской избы толпа. Ворвавшись в гостиный дом Следчий чуть было упал на покойника, так разогнался он во время бега.

Налившиеся кровью лёгкие его втянули смесь из кадильного дыма и кровяного смрада, Василий побледнел и шлёпнулся на зад, пребольно стукнувшись копчиком.

– Ты чего же это, Василий Петрович, - заохал Полицмейстер, поднимая его на ноги.

– Ему уж спешить некуда, - кивнул на мертвеца доктор.

Гир, сосредоточенно глядящий на новопреставленного не шелохнулся, хотя даже самый распоследний мужик, из тех, кто стоял у стены ощущали жар Дьякова взгляда, который так и прожигал спину Печальника.

– Доктор, - поманил Гир Караваева. – Взгляните-ка…

Он присел, отогнул клочок одежды и оголил небольшой участок уцелевшей кожи.

– Помилуй нас грешных! – у врача даже стёкла пенсне затуманились. - Но того не может быть!

– Объяснитесь, господа! – потребовал Полицмейстер.

Тогда Гир ткнул пальцем в находку. Приблизившись Игнат увидел чёткие следы человечьих зубов.

____

Когда Ивана Иосифовича сволокли с места и уложили на обоз, дабы отвезти в мертвецкую Гир Илиич развеял было закравшиеся у Полицмейстера сомнения, что убила иудея не бестия. Он показал вдавленные следы босых ног в досках пола. Мишу разговорить не удалось. Караваев дал ему некую микстуру, от которой парнишка на некоторое время сделался совершенным дурачком, и только хлопал вытаращенными глазами на все расспросы.

Следчий был зелён лицом, но держался, сидючи около покойника в тряском обозе.

– Дурно тебе, Ваше благородие? – вопрошал Гир, хотя и слепому было видно, как близок Василий от истерического припадка.

Печальник пересел к нему поближе, понизил голос и спросил:

– Хотите что-то мне рассказать, Василий Петрович?

Следчий воззрился на Гира глазами полными тревоги, не уж то знает про странный сон? Затем протянул к нетвари трясущуюся руку, но обоз резко затормозил и оба они повалились на умершего.

Василий Петрович всё-таки не выдержал. Завизжал девицей, припустил по грязи, но оскользнулся и треснулся лбом прямо об оглоблю, затем напрудил в штаны и обмяк.

– Где ж вас таких только берут, - разочарованно покачал головой Игнат, слез с обоза и попытался привести Василия в чувства.

– Оставьте, - махнул Гир рукой. – Странный у вас конечно Следчий…

Игнат украдкой сплюнул, сам, мол, знаю. Гир и Полицмейстер перетащили бесчувственного Василия в мертвецкую и уложили на один из двух свободных каменных столов. От холода Следчий очнулся, поднял голову, но обнаружив себя среди покойников вторично взвизгнул (чуть мертвецов не поднял), напрудил в штаны и лишился чувств.

Разнёсшийся по подвальному помещению эхом визг заставил вздрогнуть Игната, который разглядывал перемолотую груду костей, тряпья и мяса, коей теперь являлся старый иудей. В окошке мертвецой загоготала любопытная ребятня, прибежавшая поглядеть на почивших. Полицмейстер подлетел к окошку и шугнул детей, но обернувшись наткнулся на осуждающий взгляд Печальника, спросил:

– Что?

– Удивляюсь я вам. Я имею в виду людям, - спокойно сказал Гир. – Вас всегда тянет к тому, чего вы более всего страшитесь…

Полицмейстер пожал плечами, его ноги окоченели от холода, чьи студёные лапы всё выше подбирались к болящему Игнатову органу. Извинившись чиновник поторопился в уборную и долго- долго там оправлялся, скрежеща от боли зубами. Когда Игнат покинул нужник, стирая носовым платком со лба испарину, застал пороге Печальника.

– Следите? – выпалил первое, что пришло в голову Полицмейстер.

Гир смущённо улыбнулся, затем повёл в воздухе рукой, перебирая пальцами, словно по струнам.

– Я ведь говорил уже… «И отлу́чен бу́ди от призвавшего не далее тридцати шагов» - так гласит пакт, - он посмотрел в глаза Игнату. – Вы отлучились далее, посему, - Гир расстегнул мундир и приподнял рубаху.

На груди и животе его словно бы с распущенного вязанья лохмотьями свисали нитки кожи. Игнат ахнул.

– Этаким манером и вся кожа сойти может?

– Этаким манером и весь Печальник сойти может, - посмеялся Гир, а кожа его тем временем прирастала на место.

Они отправились в мертвецкую.

– Что за странный рубеж – тридцать шагов? – поинтересовался Полицмейстер.

– Они, - Гир ткнул пальцем в небо. – Любят даты, числа, знаки, что у люда на слуху.

– Это относится к тридцати сребреникам? – догадался Игнат.

Гир кивнул.

– Гир Илиич, а вот ваше преображение, - задумчиво спросил чиновник. – Вы словно постарели…

– И тут снова история притч, - пояснил Печальник. – Лазарь Китийский лежал мёртвым четыре дня…

– Не понял.

– Ну Печальникам положено в четырёхдневный срок расправляться с печалью просителя, - пожал Гир плечами.

– А после?

– Никто ещё так долго среди людей не жил…

В мертвецкой застали они Леонида Семёновича вооруженного лампой и лупой.

– Я думаю, что это была обезьяна, - заключил он, отрываясь от изучения трупа.

– Милейший, - Гир снова принял манеру стрекотать, хотя в виду нынешнего его состояния получалось то не особливо бойко. – Давно ль по здешним местам свободно обезьяны шастают? Фантазёр вы, однако!

– Отнюдь! – отрицательно махнул лупой врач. – Мало ли передвижных цирков тут бывало, легко какая-то обезьяна могла сбежать.

– А чего раньше не нападала?

– В лесу жила, - просто ответил доктор. – А нынче уж и холодно, грибов, ягод мало, вот и пошла к людям…

– Как у вас всё складно,- хмыкнул Гир. – Что вы думаете, Игнат Миронович?

Игнат хотел ответить, что согласен с обоими и даже открыл для этой цели рот, но в окно мертвецкой тихо постучали. Все трое обернулись на звук и увидели воспитанницу Зинаиды Оленьку, которая улыбалась Печальнику и держала в руке склянку с пиявочками.

Извинившись, и попросив Игната встать ближе к окну Гир выбежал из мертвецкой.

Оленька отошла от окна, чтобы врач и полицмейстер не видели их с Гиром и в нетерпении крутила в руках банку. Когда изрядно постаревший за ночь Печальник приблизился к ней у девчушки затрепетало сердце, словно бьющийся о прутья клетки воробушек. Гир вначале улыбался, но вдруг повёл головой к ограде, словно пёс, учуявший лисицу, затем резко прижал Олю к стене мертвецкой и заслонил собой, прошипев:

– Ни звука.

Сам нетварь поглядел через плечо и с кем-то сквозь зубы поздоровался, делая вид, что один. Перепуганная Оленька сжимала склянку, не зная, чего ожидать далее, но когда Печальник отстранился увидела отходящую от забора черноволосую девку, одетую в мужское платье. Девка была при семихвостке, обернулась на мгновенье, и Оля увидела её абсолютно белые глаза.

– Нерода, - тихо объяснил Печальник. – Зинаида не рассказывала о них?

Оля помотала головой, щёчки её снова налились румянцем смущения и радости, глаза заблестели.

– Не встречайся с ними, пока в девках ходишь, - не обратив внимания на это поучал Гир. – И лишившись девичества тоже лучше не встречайся!

Оля охотно закивала, хотя на деле почти ничего не поняла из того, о чём говорит ей нетварь. Она протянула склянку с пиявочками Гиру. Тот довольно крякнул заметив, что паразиты жирны и налиты. Желая ему угодить Оля собрала кровь благородных, которые приглашали юную ворожею ставить им пиявок на виски от мигрени. Поблагодарив девчушку Печальник вернулся в мертвецкую, оставив Олю с ощущением пустоты, но в то же время сладостного томления внизу живота.

Следчий пришел в себя, но в этот раз увидев рядом с собой Полицмейстера, нетварь и доктора не завизжал, а лишь заохал, усаживая закоченевшее тело на столе. Ему было невыносимо стыдно, к тому же дискомфортно из-за мокрых штанов и очевидного знания окружающих о его конфузе. Он растёр плечи, затем слез со стола пошатнувшись и вклинился некстати в разговор:

– Виноват, - буркнул он.

Спор Гира и Леонида на секунду прервался, а затем вновь продолжился с прежней горячестью:

– Говорю вам – сие клыки примата! – настаивал врач.

– Да где ж примата-то? – смеялся Печальник тыча в ранение странным медицинским прибором на вид напоминавшим вязальную спицу с насечками по всей длине. – Поглядите глубину укуса!

– Тут сплошное крошево, милейший, ваши профанации смешны! – возражал Леонид Семёнович. – Ну не может же человек! Разумное ведь божье творенье…

– Божье? – оскалился Гир.

– Полно вам, Гир Илиич! – врач отнял прибор у Печальника и ткнул им со своей стороны. - Поглядите – аккурат сходится с глубиной укуса павиана! Видали вы какие у них клыки?

Глядя на то как безжалостно тычут в покойника врач и нетварь Игнат стоял в некотором отдаленье, отвернув взор от стола. Следчий последовал его примеру, встал к стене, подперев её собою и затуманенным ещё взором наблюдал за спором, который собственно говоря завершился довольно скоро, так как имевший желудочную болезнь Леонид Семёнович питался строго по часам всех, позвали к обеду.

___

Кривая перебирала узловатыми пальцами пеньку из распущенной висельничьей петли, укладывала в кольца и паковала в холщовые мешочки, когда дверь в избу хлопнула и на пороге показалась Оля. Зинаида подняла на питомицу взгляд и безразлично спросила:

– Где была, ягодка?

Оленька потупилась, спрятала руки за спину.

– Поди сюда, дитятко, покажи мне свои ладошки, - промурчала Зинаида и поманила девушку перстом.

Оля не шелохнулась, отвернулась, уставившись в полку с колдовскими склянками.

– Угу, - кивнула Кривая, затем отложила своё занятие, сложила ладоши чашей и забубнила: - Был сон, a стала мечта моя, заветная, рукой до неё подать, да ладонью взять. Истинный Царь, истинно имя Его, Искусителя, истинно и сотворённое ныне. нимА!

С произнесённым последним словом, Оленьку за горловину сорочки ухватила и потянула к ведьме неведомая сила, попутно выламывая спрятанные за спину руки и выбрасывая их ладонями кверху. Оля плакала навзрыд, да ни звука не вылетала из раззявленного в страдальческом вопле рта.

Ворожея поглядела на упавшие в чашу её ладоней посиневшие от сдавления руки Оли, затем поцокала языком и уставилась в полные слёз глаза девушки.

– Это нетварь, Оленька, - воспитанницу отпустило и теперь она потирала болящие руки. – Не ту забавку себе ты выбрала, ох не ту! И! Красть последнее дело! Могла бы сказать, что испросил, я б ему узел собрала…Постой-ка!

Кривая вскочила, вновь схватила воспитанницу за руку, затем, ругнувшись, плюхнулась на своё место.

– Нерода, - выдохнула старуха. – Жди беды…

__

Маленькие булочки оказались внутри заполнены кремом, но были вовсе не сытны, словно бы Прося воздуху глотнула, лишь желчная отрыжка осталась. Воду сегодня Дяденька не принёс, потому девочка мучилась жаждой. К тому же её колотило ознобом, по спине катились крупные холодные капли. К полудню припожаловала баба Листина. Шурша листвой заглянула в дупло и ухнула, будто бы филин:

– Умрёшь!

К тому времени Прося уже не могла пошевелить ни одним членом, сжигаемая жаром. Сильно хотелось пить, из-под дерюги на глаза катились гнойные капли, слепляя веки, словно смолой. Прося почувствовала, как кто-то раскрыл её рот и всунул в него нечто шершавое, вроде как древесную кору.

– Жуууй, жуууй,- затребовали, но девочка уже не могла сделать и этого. Вечер всё не наступал, и таяла последняя надежда Проськи на Дяденьку.

__

Караваева, жена Леонида Семёновича, оказалась премилой женщиной. Усадив Мужчин за стол (тактично умолчав об исходящем от Следчего смраде), подала каждому салфетку, и развлекала беседой. Ульяна Караваева была дамой образованной и доброй. Поэтому обязанный находить с людьми общий язык Гир, отвлекая внимание женщины от того, что он не ест болтал как заведённый. Беседа шла в основном о поэзии и театре, Печальник вынужден был соблюдать условия собственной легенды.

– Приходите к нам в гости, - провожала Ульяна гостей стоя на пороге и помахивая кружевной салфеткой на прощание. – Гир Илиич! Приходите на вечер поэзии!

– Не будьте печальны, - улыбался ей в ответ Печальник и шепотом прибавил: - Не приду.

Не сговорясь с доктором об убийце, Гир оставил попытки убедить странного учёного, верующего во Христа, что дело-то всё в неком подселенце, на которого указал цыганский ворожей. Однако, Полицмейстер это приметил, во время спора с вонзанием в покойника спицы Гир что-то поминутно вынимал из изувеченного трупа. Когда они распрощались с Караваевым, Игнат спросил:

– Гир Илиич, а что это вы такое вынимали из тела убиенного?

– Приметили? – улыбнулся Печальник. – Не зря на вас Илия Евлампиевич позарился, хорошая замена.

– И всё-таки.

– Вот, глядите, - нетварь отогнул полу мундира и показал флакон, в котором болтались позвякивая о стекло костяные кусочки.

– Осколки костей покойного? – приподнял бровь Полицмейстер.

– Ой нет, - заговорщицки зашипел Печальник. – Это обломки евойных зубов!

___

У ворот храма голосил Ефросиний, бил в переносной колокол и зазывал прихожан на ночные молитвенные бдения. Завидев троицу, которая обсуждала свои дела дьяк завизжал пуще прежнего, выстраивая витиеватые фигуры речи, перемежая библейские псалмы с терминологией барышников и коновалов.

Гир помахал Ефросинию в знак приветствия, улыбнулся, справился из далека о его здоровье:

– Не успели с вами поздороваться, милейший, как ваше самочувствие?

Дьяк скривился, не ответил и продолжил зазывать жаждущих причаститься к бдениям старушек и баб.

Троица же двинулась к дому Зинаиды.

– Гир Илиич, а почему бы вам самому не сыскать бестию? – поинтересовался Полицмейстер.

Гир посерьёзнел и пояснил:

– Пока подселенец не проявляется – обнаружить его чутьём не удастся, а как мы видим нападения вовсе не регулярны. У меня нет времени ждать очередной жертвы.

– Очередной? – подал голос Следчий, который шел в некотором отдалении от Гира и Игната.

– Он не остановится, - бросил через плечо Печальник.

Проходя между аптечной лавочкой и магазином тканей, троица услышала из разделявшего эти предприятия переулка чей-то жалобный плач.

– Слышите? – остановился Следчий, который на ухо был остр, не чета Полицмейстеру. – Что-то произошло!

Не дождавшись ответа своих товарищей он, вот диво-то, первым нырнул в переулок, а затем испуганно завизжал.

Специально для канала Таёжные истории.

Он похлопал себя по тулупу в области груди.

– Слыхали, вестимо, что на Березняках стряслося? – продолжил Печальник. – Ищем бестию нынче с господами, - он махнул небрежно рукой в сторону Полицмейстера и прячущегося за ним Следчего. – И девочку. Чаем надежду, что она всё ещё жива…

– Слыхали- слыхали, - кивнул цыган. – Вольный народ к тому не причастен, могу поручиться!

– Не будьте печальны, сударь! – замахал руками Гир. – Никто вас и не винит! Имели мы с ворожеей сеанс, видение указало на табор…

– На наш? -  нахмурил брови Злотан. – Не думал я, что полиция на ведьмины россказни опирается…

Руби стала закатывать ёжиков в глину. Услыхав о Зинаиде она вставила:

– Чандер с магией знается,- она сунула одного из ежей в пламя.- А вообще ты ведь и сам, яхонтовый, не так прост…

– Зоркий глаз у вас, любезная, - просиял Гир.

– Чандер в таборе? – подал наконец голос Игнат. – Мы можем с ним побеседовать?

Седой цыган с сухой ногой набив трубку дымил в своём фургоне. Был он полон, длинноволос и имел куцую, не подходящую для цыгана бороду, траченую в нескольких местах ни то искрами от трубки, ни то огнём костра. Чандер выпустил колечко дыма, затем ещё одно и ещё, а следом затяжным выходом сплёл из дыма лошадку, которая стала перескакивать через созданные ранее кольца. Когда трое незнакомцев ввалились в его жилище дымная конструкция развеялась, испорченная сквозняком.

Во главе шел черноокий мужичонка в картузе и тулупе. Вид у него был простецкий, мужчина улыбался. Цыган повёл белёсыми, застланными бельмами глазами в сторону заламывавшего руки Следчего, который всё пытался спрятаться за Полицмейстером.

– Доброй ночи, - Гир в свойственной ему манере подбежал и поздоровался с колдуном, пожав тому морщинистую руку. – Гир Илиич меня зовут, сыскного приказа тутошнего служащий.

– А что, - сипнул Чандер не отрывая невидящего взгляда от Василия Петровича. – В Березняках и сыскной приказ ужо появился?

– Так времена такие, страшные,- развёл руками Печальник. – Расширение…

– Ох и здоров ты брехать, братец, -осклабился колдун. – Ты не гляди, что я слепой, всё-всё мне видно!

Следчий сдавленно ойкнул и выбежал из фургона, правда через мгновенье вернулся, так как в противном случае остался бы он на обозрении всего табора один одинёшенек.

– Тогда знаете по что явились, - посерьёзнел Гир, от стрекочущего брёха не осталось и следа.

Печальник присел подле цыгана, вынул из-за пазухи носовой платок со смазанным с чудного прибора грязевым следом. Вложил тряпицу в руку Чандера и стал ждать.

– Ааа,- протянул колдун после недолгого молчания. – Вот оно что.

Он бросил платок на деревянный пол, вытряхнул тлеющий табак из трубки сверху, опалив свою бороду снова. Скрюченным старческим перстом поводил по сияющим табачи́нкам, плюнул, затем поднял изгаженный платок к слепым своим глазам.

– Цы́ган работал – то верно, - кивнул старик. – Эта ваша бестия есть подселенец. На наговоренной вещи передали, что-то маленькое, монетка чтоль…

Гир смутился. Полицмейстер спросил:

– Вы видете где бестия?

– Проявится – увижу вестимо, а так, -крякнул Чандер. – На то они и подселенцы. Будто в костюме ходят, рядятся…

– Это сильно осложняет дело, - задумчиво сказал Гир.

Он порылся в кармане штанов, достал прядь волос, невесть как умыкнутый с Проськиного скальпа.

– Поглядите-ко, милейший, - он протянул прядь на раскрытой ладони.

Чандер покачал головой.

– Худо, - констатировал он. – Торопитесь…

– Жива? - шепотом спросил Игнат, в душе не надеющийся на положительный ответ.

– Да как с такой раной девчонка могла выжить? - зашипел за его спиной Следчий.

Цыган снова поглядел на маячащую за Полицмейстером макушку Василия.

– Жива, - ответил за колдуна Гир, прочитавший всё по выражению лица старика.

– Жива, - кивнул Чандер, переводя бельма на Печальника, он поманил того ближе, и зашептал что-то на ухо.

– Ой ли? – удивился Гир. – В нашей чащобе?

– Не в вашей, - махнул Чандер рукой. – Но недалече…

Березняки давно спали, когда троица вернулась из своего путешествия к ромам. Зинаида, что осталась в земской избе сопела, уронив голову на стол Полицмейстера. Василий Петрович отстал еще на подходе, отправившись к себе в комнатку, которую он снимал у вдовы Ульяновой. Женщины из благородных, но на жаль оставшейся на свете одной. Никто не стал его задерживать, и Гир, и Игнат понимали, что натерпевшийся за последние дни страху Следчий вот-вот лишится рассудка по причине своих духовных переживаний. Быть может стоило Полицмейстеру дать ему день отдыха, но по словам старого цыгана, времени было очень мало.

Кривую будить не стали. Гир стащил с себя тулуп и накрыл старуху, чтобы та со сна не озябла. Игнат устало плюхнулся на лавку, хотел было что-то обсудить с Печальником, но тот лишь повёл рукой в воздухе, и Полицмейстер рухнул на лавку, будто бы его оглушили.

Под утро Игнат было открыл пудовые веки, увидал таращащегося на него Гира со светящимися ободками в чёрных глазах. Полицмейстер сморгнул, словно песком царапнули веки по глазам. Разомкнул взор снова – отвлекшийся от созерцания спящего чиновника, Печальник проталкивает себе в глотку извивающуюся в испуге сикарашку. Игнат тяжко вздохнул и провалился в сон.

У вдовы Ульяновой была одна женская благодетель, коею стяжать могла не каждая баба: она не лезла в чужие дела. И когда Василий Петрович заявился среди ночи имея вид лихой и придурковатый, она только оторвала голову в ночном чепце от подушки и снова улеглась. Матрёнка же, её девка лет двадцати девяти, грузная, да рукастая, басом своим охала и причитала, когда Следчий натоптал сапогами на половиках, и долго ещё скребла в прихожей коврики.

Василий Петрович нырнул в под одеяло из пуха, и хотя в хате было жарко натоплено трясся аки осиновый лист. Долго не мог он сомкнуть выпученных от переживаний глаз, но в конце концов усталость взяла своё, и утянули Следчего ласковые да пушистые щупальца Дрёмы.

Видел во сне Василий заморские кушанья и пир горой. На огромном, что хватало глаз столе, покрытым белой вышитой скатертью стоял Следчий в грязнючих сапогах. С голенищ и подошвы отваливались комья липкой, ржавого цвета земли и изгаживали красивую ткань скатерти. Сам же одет был Василий в исподнее, растянутое, застиранное, со срамными пятнами спереди и сзади. А на голове – что за шутки- Напудренный парик с кокетливыми бантами в буклях. Стол был уставлен, ломился от яств. Однако блюда были на нём исполинские. Вот в супнице плещутся ничего не стыдясь какие-то обнаженные дебелые бабы. Какие усадили бело-розовые бугристые зады на край керамической кастрюли, да полоскали в вареве свои пухлые ноги, иные же содрав со своих голов парики  перебрасывались ими играючи. Двое из баб подплыли к бортику и кличут Василия, заманивают:

– Пожалуйте к нам, Василий Петрович! – кричат. – Что за суп нынче –прелесть!

Затем засмеялись и ну кидать в него резанными шампиньонами да пучками петрушки размером с банный веник. Увернулся Следчий от вымазанного в сливочном супе летящего в него гриба и двинулся по скатерти, оставляя за собою цепочку грязных следов.

Идёт себе идёт, и вдруг – чу! Что за диво? В брюхо гигантской индейке набились господа, словно бы нафаршировать собой её пытались. Смеются, да поливают друг друга пивом из глиняных кружек и тоже Следчего зовут:

– Пожалуйте лучше к нам, Василий Петрович, дело ль в супной размазне бултыхаться? Пойдёмте, местечко для вас найдётся!

Не согласился Василий, мимо прошел. Идёт себе-идёт, обходит хлебные крошки величиною с курицу, да всё сапогами следит.

Вот уж и холодные закуски пошли, выстроенные в двойную шеренгу. Идёт Василий Петрович аккурат в центре колонны сей да разглядывает великанские грибки, среди которых виднеются головы цыганских мальчишек со слипшимися от рассола кудрявыми волосами. А рядом блюдо с заливным, да не обыкновенным. Вместо кусочков рыбы среди исполинских морковных кружком застыли в прозрачном противном желе половинки женских телес. В декоративном бочонке поблескивала игриво горка чёрной зернистой икорки. Подходит Василий ближе, глядь – то вовсе не икра, а вырванные прямо-таки с нитями белёсых нервов почерневшие от копоти, подсушенные слегка глазные яблоки.

Скривился Следчий от такого зрелища, отшатнулся и спиной припал к дышащему прохладой плоскому блюду с горкой льда. Глянул Василий на изгаженные свои сапоги, да влез на блюдо, чтобы маленько обувь почистить. Бьёт сапогом в колотый лёд, бьёт, отлетают шмотки оставшейся грязи вперемешку с опавшей хвоей и подгнившими листьями. Почистив таким методом сапоги поднялся Следчий по тающему, покрытому тонкой плёнкой воды льду, оскальзываясь и едва не утыкаясь в тот носом. Видит: выброшенным на берег китом лижит посредь льдины купец Бородищев. Купец совершенно нагой, от влаги слиплись, завиваясь причудливыми полукружьями бурые волосинки на тучном его теле. Рот приоткрыт, глаза стеклянные, между скрещённых ног лист испалинской петрущки сприкрывает срам, будто бы на какой романтической картине. Только Бородищев на вид совсем не розовощёкий Купидон, да и тут вроде как не райские кущи. Бледен купец, вокруг него красиво сервированы нашпиленные на шпажки креветки, размером с самоего Василия.

Подошел было Следчий ближе, да смрадный рыбий дух отвадил. Спрыгнул Василий с блюда и дальше пошел. Среди тонких, размягчённых солью брусочков квашенной капусты виднелись ему белёсые, слепые змеи, что двигались где-то там в глубине. Блюда с канапе отвращали своим смрадом сырого, уже подпорченного мяса. На хлебных кружках величиной с обозное колесо лежали заветренные куски сырой кожи, печени, почек.

В щучьих головах (Царь-щуки – не иначе), в раскрытых их, утыканных зубами-иглами пастях восседали любовники, что предавались страсти, не обращая внимания ни на царапавшие их тела рыбьи клыки, ни на глазеющего на возлюбленных Василия.

Пожал Следчий плечами, да дальше пошел.

Видит: гора профитролей, блестит соблазнительной карамелью, ванилью благоухает и сливками, а на горе сидят обнаженные девки. Руки в румяную кожицу лакомств окунают, да вынимают белую начинку, затем суют её себе в рот, размазывая по намалёванным свеклою щёкам. Зубы у девок чернёны, брови – угольями намалёваны, губы -  алые, а на головах – рогатые кики, у всех как одной- красного цвета, словно бы кровью выкрасили. Под горлами ожерелья из ракушек, да каменьев цветных, а волосы слипшиеся и грязные. Едят девки сладости, да смеются страшно, на по человечьи. Увидали Следчего и кличут:

– Подите к нам, милостивый государь, угоститесь сладостью французской!

Манят к себе Василия, манят, а он поддаётся. Приблизился, уж было залез на перый сладкий уступ, тут глядь – у девок-то копыта, да из спин спускаются тонкие изящные хвосты. Опомниться не успел Следчий, как налетели на него урождённые ведьмы, да затолкали гурьбой в ближайший тестяной кокон.

Следчий завизжал. Давай биться в липком креме, который заползал за живорот в сапоги, залепливал нос и рот. Чувствует вдруг: поднял кто-то его темницу и по воздуху понёс. Раз – с треском разорвалась мучная стена под натиском мелких, но страсть каких острых зубов. Чудом никакой член Следчему те зубы не отхватили. Смотрит Василий в образовавшееся окошка, а оттуда – страсть какая- безглазое, безносое лицо глядит, бугристое как шрам от ожога. Хотел Вася перекреститься, да боязно край теста отпустить. И видит он, что на голове у чудища блестящий атласный цилиндр, одет он во фрак ( пир ведь), а грязные, запылённые волосы, что спускались из-под цилиндра напоминают ему что-то смутно знакомое, но не понятно что. Улыбается лицо, скалит мелкие зубки, а потом раз - и закидывает лакомство месте с сидящим внутри Василием себе в пасть.

Иван Иосифович, нацепив колпак на седую лысоватую макушку сидел в ночной рубахе по обыкновению своему за столом и цедил тёплое молоко, поглядывая в витражные окна гостиного дома. Стёкла от старости и недостатка ухода были мутными, погода на дворе серая. Старик накинул на плечи шаль, сухощавые ноги, одетые в шерстяные чулки, сунул в диковинные арабские тапки с загнутыми носами. В окно стучала лиственница, тихо, словно бы скребла полированную поверхность просясь в тепло. Иван Иосифович покосился на очаг, где едва тлели поленья.

– Мишка, Мишка! – сипло позвал своего помощника старик.

Парнишка не отозвался. Иудей скривился, оторвал тощий зад от нагретого места, схватил подсвечник за ушко и с трудом ступая двинулся к очагу. Мишка, пострел этакий, видимо убежал к лихим своим приятелям, подмастерью сапожника Егорке и сыну мясника Никитке, но в заботе о добром своём хозяине оставил несколько сухих чурок в дровянике. Иван крякнув наклонился к поленьям, щёлкнуло в старой спине, хрустнули больные колени. Старик ойкнул от пронзившей его позвоночник боли и выронил подсвечник. Тот покатился по дощатому полу, свечной огарок тут же потух, выпустив в воздух белёсую струйку.

– Добрый вечер, - послышалось над ухом иудея.

Голос был мужской, бархатистый и обволакивающий. Иван Иосифович поглядел на пришельца из своего неловкого скрученного положения, подслеповато прищурившись.

– Добрый, - сипнул он кривясь от боли. – Вы как вошли, сударь?

– Не заперто, - развёл руками гость, показывая чуть приоткрытую входную дверь и зависший, но так и не успевший звякнуть, на её верхней кромке колокольчик.

Старик закряхтел в попытке выпрямиться, доковылял до мягкого, но ветхого пуфа по левую сторону от очага и уронил на него своё болящее тело. Темноту комнаты едва разбавлял свет уличного фонаря, но, к сожалению, пришелец стоял к нему спиной, и Иван мог видеть лишь его чёрный силуэт:

Это был тощий господин, чей и без того высокий рост прибавлял поблёскивающий атласом цилиндр. Господин был настолько узок в плечах, что Иван бы с лёгкостью назвал его нескладёхой-подростком, однако не видал ещё на своём веку Иудей таких молодцев. Хотя лет пятнадцать назад колесили по Империи цирки уродов и пребывая в гостях у своего приятеля в Петербурге, Иван Иосифович попал на одно такое представление.

На показ выставляли двухголовых младенцев и циклопов, заспиртованных в склянках, чучела странного вида животных и мумии фей, забранных деревянные коробы под стекло, будто бы нашпиленные на иглы бабочки. Из живых же диковинок была женщина величиною в дом – дебелая обжора, что весила со слов розовощёкого конферансье три сотни пудов, и как бы в сравнение с нею, в опасной близости и с риском быть съеденным демонстрировали человека-скелета, весом в один пуд. Это был обтянутой кожей жалкого вида мужичонка с тонкой полоской щегольских усиков над верхней губой. Надетый на нём костюм из коротких кальсон и манишки едва цеплялся за выпирающие кости таза, чулки же болтались на ногах-веточках, скатываясь в башмаки.

Иван Иосифович поднял голову на гостя.

– Чего изволите, милейший? Понадобились нумера?

Милейший склонился над стариком и тот судорожно вздохнул: На незнакомце не было лица. Вместо полагавшимся всякому человеку глазам и носу у гостя имелась бугристая, будто заживший ожог восковая кожа и поистине огромный рот, растянутый в широкой, мелкозубой улыбке.

– Чтобы получить доступ к Марва́тре, - тихо ответил Печальник.

Она немного помолчал, рассматривая свои ладони, затем продолжил:

– Вот вы, святой отец, - дьяк вздрогнул. – Веруете не особливо-то сильно… Но знаете ведь, что праведников ожидают райские кущи. Позже, не сейчас, опосля страшного суда и низвержения Великого Змия. Печальники же – неприкаянные. Как и прочие нетвари. Один лишь нам возможный путь выйти из гиблых болот, чащоб и подземелий – свершить богоугодное дело, за кое люди назовут святым, али благословят именем Господа.- он осёкся, поглядел в окошко, затем молвил. – Или отправят в Диаволово услужение, как знать…

– Это ежели ты живым хочешь попасть в Марватру, - кивнул шишкоголовый. – Но мало кто получает такое благо при жизни…

– Такова наша планида…

– А всё заключённый столетия назад пакт! – вскрикнул Гир. -  Вот вроде как всё можно, но только живите в непроходимых чащобах, и по первому зову людскому извольте встать как лист перед травой, да развеять печали просящего! А ежели нет – то и живи веками покуда никто не благословит! Ээх!

– Какие-то вы богохульные речи ведёте, господа, - зашипел Ефросиний. – Бог ведь всё видит!

– Боюсь им двоим есть чем получше на́ небе заняться,- ухмыльнулся Сох и почесал место, где только недавно была кровоточащая рана.

– Двоим? – не понял дьяк.

– Отец и сын,- Сох пожал своими могучими плечами. – Мы ведь о Христе говорим? За облаками нонче ни зги не видать, оть и скачут из квартирки в квартирку, дабы люд не видел.

– Еретик! – взвизгнул дьяк и грохнул по столу кулачком так, что зазвенели кружки.

– Так, - спокойно промолвил Сох. – Буду на пути в Марватру, специально над твоим приходом проскачу и слеплю из облаков вот это:

Он обмакнул свой толстый палец в ещё не подсохшую на виске кровь и вывел на столешнице схематично изображенный мужской срам.

*

Кривая терпеливо ждала пока Марфушечка проревётся. Не счастливая Марфа была девка, хотя иные говорили противоположное. Удалось её батюшке, когда дочке едва стукнуло тринадцать лет, заключить договор с неместным купцом, чернооким, сухим и хитрым татарином, да выдать Марфушечку замуж, отправив на чужбину.

Марфушечка попала в сераль, девятой женою, и очень скоро была бита новыми «сёстрами». А когда стало ясно, что пышногрудая, да крутобокая она люба господину поболее прочих жен, так совсем стало худо. Под конец понесла Марфа от татарина, да на полпути к разрешению от бремени извергла из себя ни то жабу, ни то тритона, чем навлекла гнев купца. Пакуя в обратную дорогу не богатый свой скарб, плачущая Марфушечка нашла в треснувшем шве исподнего причудливо исполненную иглу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась рыбьей костью с кусочком льняной ткани испачканной в крови. Подклад Марфушечка привезла с собою на родину и сразу же пошла за советом к Зинаиде.

– Татарские жены все ведьмы, - проскрипела Кривая, протягивая Марфе носовой платок.

– Так говорят ведь, что все бабы ведьмы, - промокнув глаза заметила просительница.

– Брешут, - махнула ворожея рукой. – Будь ты ведьма, хоть самая бестолковая, то уж, наверное, поняла бы чьих рук дело!

Марфа шмыгнула носом и с надеждой воззрилась на Кривую.

– Ну чего сидишь, глазами хлопаешь? От меня чего надобно? Дело-то тут ясно – порча!

– Так… а как же дело поправить? – недоуменно спросила Марфушечка.

Кривая протянула ладонь, намекая на то, что без оплаты работать она не будет. Марфа опомнилась и в руку Зинаиды опустились три золотых. Началось действо. Костяную иглу поместили в глиняный горшок, вместе с пахучими травами, затем сожги, а пепел ссыпали у холщёвый мешок. Довольная Марфа выпорхнула из дома ворожеи и на пороге столкнулась с отцом Ефросинием.

Дьяк поглядел на неё сердито и разочарованно одновременно, цыкнул, сплюнул и велел ей прийти на исповедь сегодня же вечером.

Кривая помахивала хвостом и думала о чём-то своём, когда Ефросиний влетел в её приёмную и разразился нечленораздельной руганью, из общего потока которой можно было вычленить лишь посулы адского пламени и вечных страданий.

Не впервой Кривая слышала подобные тирады от дьяка. Дала тому прокричаться, а опосля молвила:

– Печальника что ль увидал, отче?

*

В голове Игната Мироновича набатом звенел похмельный колокол. Похмельный же Следчий стоя на коленях за комодом по-видимому блевал. Гир сидел на столе и с любопытством за ними наблюдал, его собрата видно не было. Печальник выковыривал из стола мелких жучков-короедов и засовывал их себе в рот.

– Хороша у Ивана Иосифовича горилка, - улыбался он. – Даже мне слегка нездоровилось!

Когда чиновники сумели подняться и покинуть гостиный двор Гир потащил их к Зиновьеву хлеву.

Угрюмый Савва скрёб дощатый пол граблями. Завидев Гира и его провожатых скривился и поставил грабли вертикально, от чего стало похоже, будто парень обзавёлся когтистой лапой.

– Опять со следствием пришли? – спросил Савва исподлобья глядя на Печальника.

– Новые обстоятельства, - пожал тот плечами.

– Снова всё гумно́ вверх дном подымите?

– Не будьте печальны, за то прощения просим-с, - Гир улыбался. – Необходим повторный досмотр.

Юноша пожевал губами, посмотрел на нездорового вида чиновников, затем сплюнул и прислонил грабли к двери.

– Как знаете, - бросил он удаляясь по направлению к дому.

Гир с провожатыми вошли в полумрак хлева и Печальник затворил двери, сверкнув золотыми обручами в глазах.

– Присаживайтесь, - он подогнал к чиновникам два ящика.

Игнат и Следчий не возражали, ноги их плохо слушались. Печальник огляделся в свежеприбранном хлеву, затем нагнулся к полу, где совсем недавно были обнаружены вдавленные следы. Он пошел по цепочке до стены, затем сделал шаг и преодолев силу земного тяготения пошел по вертикальной плоскости, словно бы по дороге, следом ступил на потолок, описал несколько замысловатых петель и нырнул в раскрытое маленькое окошко под самой крышей.

Следчий поднял руку, чтобы осенить себя крестом, но та не дотянув до лба упала безвольной плетью.

– Здесь сидел! – послышался крик Гира с крыши. – Вот и следы!

Чиновники оживились, оторвали трясущиеся тела от ящиков и поспешили на двор, где к торцу хлева была прилажена лестница.

– Ишь ты, и вправду! – потёр взмокший лоб Игнат, наклоняясь к выдавленным следам на коньке крыши. – Точь-в-точь ведь, как и в хлеву!

Печальник повёл глазами в сторону леса, потянул носом воздух.

– Там эта нехристь? – шепотом спросил Полицмейстер.

– Уже нет, - так же шепотом ответил ему Гир.

Обедали в гостином доме. Юркий помощник хозяина подал похмельный суп чиновникам, Гир же сидел смирно и поглядывал на них ничего не испросив к обеду. Всю дорогу от Зиновьева хлева он ловил ртом беснующихся перед зимним покоем мух, пару раз вытащил из дупел извивающихся мохнатых гусениц.

– Скажите, Гир Илиич, - Игнату в процессе еды стало намного легче думаться. - А вы, ну, Печальники, чего окромя горилки из людского не потребляете ничего?

Гир задумался, затем ответил:

– Отчего же, потребляем. Да только вряд ли вы, Игнат Миронович, о том за обедом послушать захотите!

Игнат подумал, что должно быть это что-то очень неаппетитное, поглядел на уплетавшего суп Следчего и настаивать не стал. Сох не вернулся, Полицмейстер предложил остановиться у старого иудея Печальнику, но тот воззрился на Игната как-то зло, посерел лицом, выкатив свои чёрные буркала и процедил:

– Не могу уйти от призвавшего, господин Полицмейстер…

Потому комнату оставили, оплатив с лишком за наведённый Следчим беспорядок. До вечера слонялись по Березнякам без дела, а как на город стали опускаться сумерки Гир резко повернул к дому Кривой.

Она сидела у входа на стуле, скрестив руки на груди, явно поджидала.

– Бог в помочь, милостивые господа, и тебе, Печальник, - прокаркала она завидев гостей. - Как ваше следствие?

Печальник наклонился к уху старухи, что-то прошептал, та посерьёзнев кивнула. Хотела было встать, даже костыль упёрла в землю, но передумав спросила:

– Уверен?

Гир повертел неопределённо в воздухе рукой, сомневаюсь, мол. Зинаида потёрла рукой подбородок, но всё-таки отправилась в землянку, оставив гостей снаружи. Оленька глазела на Гира сквозь крохотное окошко у печи. Печальник, видимо почувствовав на себе взгляд обернулся к ней, приблизился и тоже посмотрел девице прямо в глаза.

– Чего тебе, девочка? – просиял он склонившись к окошку.

Оленька отпрянула было, но любопытство взяло верх, и она тоже улыбнулась мужчине. Гир оглянулся. Увидев, что Игнат пыхтит трубкой, а Следчий что-то ему говорит он зашептал:

– Не осталось ли у твоей наставницы тех чудных пиявочек? Уж больно они замечательные!

Оленька на секунду задумалась, затем показала Печальнику склянку, где чёрными лентами сновали беспокойные кровопийцы.

Тут из землянки вывалилась Зинаида. В руках её был чёрный лакированный саквояж, который при движении позвякивал и урчал.

– Верну в цельности и сохранности, - распахнув руки будто для объятий двинулся к ворожее Печальник, но та осекла его ответив:

– Так я и доверила тебе, нетварь! С вами пойду, авось сгожусь, лишний грех откуплю.

Упрямиться и идти наперекор слову ведьмы было бесполезно, посему пререкаться никто не стал. В земской избе Зинаида одним взмахом костыля смела со стола бумаги Полицмейстера, от чего он досадливо прикусил губу и грохнула свой саквояж о столешницу.

– Осторожно! – ткнула она пальцем в Печальника, а сама уселась на стоящий у печки стул.

Гир сглотнул, словно бы и в правду волнуясь, отстегнул серебристые защёлки по бокам саквояжа и явил на свет загадочное устройство, покрытое ржавчиной. Устройство было похоже на нашпиленную на длинную спицу стрелу с углублением в наконечнике. Печальник порылся в кармане тулупа, затем вынул маленький комок чернозёма. Он сунул его в рот, разжевал и сплюнул в углубление стрелы. Та повела наконечником вправо-влево, затем сделала круг, другой, чуть быстрее, третий, и завертелась так, что смазала собственные очертания.

Печальник навис над прибором. Полицсейстер тоже приблизился.

– Чего это такое-то? – спросил он шепотом.

Гир не отрываясь от наблюдения поманил Игната ближе. На превратившейся в прозрачную окружность стрелке стали проступать изображения. Чиновник разинул рот и выпучил от удивления глаза.

Прибор показал вначале серебряный червонец, упавший в грязь, затем одна за другой понеслись цветастые юбки, разбивали лёд конские копыта, на задние лапы встал косматый медведь.

– Цыгане, - прошептал Игнат и даже в благоговении перед явившимся ему чудом стянул картуз.

Пачальник остановил вращающуюся стрелку пальцем. Да грустно звякнула, словно просила ещё работы, в углублении грязного плевка уже не было.

– Что же, господа, - подбоченился Гир. – К Цыганам!

Зинаида крякнула, затем сказала:

– Мне к табору дороги нету, сам знаешь.

– Отчего же это? – не понял Полицмейстер.

– Не будьте печальны,- покачал головой Гир. – Это уж давно повелось, ворожеи с цыганской магией не знаются, да десятой дорогой обходят…

– Я тоже не пойду! – взвизгнул Следчий.

Все посмотрели на него. Василий Петрович сидел на стуле, с ногами, словно бы прятался от ползающего по полу гада.

*

Ночи становились холодными. Чувствительный чёрный нос влажно поблескивал в сумерках. Ёж покинул нору. Где-то невдалеке переругивались эмоционально люди, светился огонь. Зверёк повернул в чащобу, задел задней лапкой какой-то сучок и тут же на ней затянулась петля. Ёж взвизгнул, попытался дотянуться до верёвки, перегрызть пеньку, но появившийся из-за сосны кудрявый мальчишка улыбнулся зверю, а затем обрушил на его голову камень.

Добрый улов был нынче у цыганёнка Владю. Ёжики в Березняках были славные: жирные крупные, глупые. Владю́ наловил силками пяток, привязал к задним лапкам верёвки и нацепил на палку, а теперь шел в табор, перекинув палку через плечо, словно дорожный узел. Вдруг невдалеке увидел парнишка троицу незнакомцев. Приложив к глазам руку козырьком мальчик попытался разглядеть пришельцев, но вот у одного в глазах блеснули и тут же погасли золотые обручи. Парнишка вздрогнул и припустил к огням у фургонов.

У выставленных в круг цыганских повозок забрехали собаки. Владю поднырнул под ось фургона, влетел в круг света от костров и подбежал к матери. Руби как раз месила глину для запекания.

– Что, что случилось, золотой? -  спросила встревоженная цыганка, поднимаясь с земли, завидев сына.

Владю ткнул пальцем в сторону, где он увидел пришельцев, но те уже приблизились и в приветствии махали руками.

– Помогай бог! – вскрикнул Гир, протискиваясь между повозками. – Не пустите у огонька погреться?

Цыганка прищурила чёрные глаза, обтёрла перепачканные руки о фартук и ответила:

– Проходите, коли с добром пришли!

Полицмейстер и так и эдак примерялся, чтобы пройти, да мешало брюшко, а Следчий вперёд Игната идти отказался. Тогда потревоженный шорканьем железных пуговиц о стенку фургона рослый цыган вышел и с лёгкостью передвинул своё жилище, дав чиновникам больше места для прохода.

Лошади, дремали, прижавшись друг к другу для тепла. Медведь, которому отродясь не давали залегать в зимнюю спячку сидел в клети, изучая свои когтистые лапы, на углу клетки висела украшенная красным бантом балалайка. В фургонах переругивались и смеялись, кто-то грустно напевал вполголоса, дети играли в догонялки.

– С чем пожаловали господа? – спросила Руби, подпустив незнакомцев ближе, Полицмейстер заметил, как она украдкой принюхалась, чая различить запах хмельного.

– Да так, поговорить,- пожал плечами Гир и уселся у огня выставив к нему руки.

Руби сказала что-то сыну по-цыгански и мальчик, бросив ежей, побежал к самому большому, украшенного на двери атласными отрезами фургону. Через минуту оттуда вышел широкоплечий цыган с длинными волосами и окладистой бородой. Подойдя к незнакомцам он окинул всех оценивающим взглядом, затем поглядел женщине в глаза. Будто бы перемолвившись о чём-то без слов они оба сели к огню. Руби принялась потрошить ежей и набивать их нутро травами, а барон заговорил:

– Меня зовут Злотан. Какое дело вас привело, судари?

*

Ефросиний дьяк сидел в исповедальне уже порядком захмелевший и распевал псламы. Внезапно дверь церкви хлопнула и по залу разнеслись гулкие тяжелые шаги. За перегородкой жалобно скрипнула скамейка и басовитый голос сообщил:

– Господи, я согрешил…

Дьяк тут же узнал по голосу Григория. Он повёл косящими с хмелю глазами и едва ворочающимся языком ответил:

– Не усрамись и не убойся меня, но всё скажи открыто, и ты получишь прощение от Бога.

– Жонка моя скорбна стала с тех пор как дочка-то пропала, уж и думалось мне что разума она лишилась, да вот явился накануне в мой дом Диавол. Смутил он мою супружницу, сказавшись Проськой, - послышалось как Григорий шумно высморкался. – Да словно разум ей вернул. Ходит тепереча по хозяйству хлопочет как прежде. А я видал-то, как значится Сатана её смущал, да Полицмейсетр гад не дал вдарить ему как следует! Вот моё прегрешение, Батюшка, отпустите мой грех!

– Доброго вечера, уважаемый Иван Иосифович, - поздоровался Полицмейстер, протягивая на ходу руку.

– Доброго, - сипнул Иван, досадливо щурясь на разбросанную кашу.

Он смахнул комочки в подставленную жме́ньку и потянулся, чтобы пожать руку Игната.

– Какими судьбами? – спросил он стряхивая кашу в миску.

– Не сыщется ли у Вас комнаты, на пару ночей? – пробухтел Сох, от двери.

Иван Иосифович наклонился в сторону, силясь разглядеть обладателя низкого голоса, но так, как по старости лет зрение его было уже ни ахти, не смог этого сделать. Поняв это, Сох приблизился. Хозяин посмотрел на грузную фигуру, потянул носом, ещё больше став похожим на мелкого грызуна и сообщил:

– Бродяг не привечаю! – он сложил лапки на груди. – Только для честных людей!

– Не будьте печальны, честнее моего товарища человека не сыскать, - подорвался Гир.

Он отряхнул одежду Соха, та приобрела приличный вид и запахла духами. Печальник наклонился к уху корчевника и зашипел:

– Благородных кровей! А смрад-то это от Следчего. Обделался малый, шутка ли, бестию ловить!

Старик хихикнул, затем поморщился от запаха спиртного, поглядел на Гира, который улыбался лучезарно, едва не затмевая свет огарка свечи, затем подслеповато сощурился на здоровяка.

– Ну, добро, - кивнул Иван Иосифович.

Встал кряхтя, затем поманил за собой четвёрку и повёл их на второй этаж. Полицмейстер увидел, как Печальник стащил из шкафа корчевника бутыль с мутной жидкостью и крынку, в которой, судя по запаху, хранилась квашеная капуста.

Комната оказалась тесной, но сухой и не промёрзшей, как прочий дом. На криво сколоченной кровати вместо матраца лежала подстилка из соломы, поверх которой накинули красную тяпку. Гир выставил добычу на стол и плюхнулся на соломенный матрац. Из него с шелестом выбежали насосавшиеся крови предыдущего постояльца клопы. Насекомые слились в ручеёк и потекли под входную дверь, заставив истерического Следчего отпрыгнуть в сторону и взвизгнуть, едва не обронив кувшин с водой.

Сох грузно опустился на жесткий стул, запрокинул шишковидную голову назад и сильнее прижал платок к своей всё ещё кровоточащей брови.

– Не унимается? – поинтересовался Гир.

Он встал с постели, подошел к товарищу и, отняв его руку от раны поцокал языком.

– Не будь печален, - покачал он головой. – Взмокшим лбом ударил тебя, не уймётся…

Следчий опасливо поглядел на постель, затем присел не её край, готовый в любой момент вскочить, завидев хоть одну кровососущую букашку. Игнат повертел готовой в поисках места для себя. Не найдя ничего подходящего сел рядом с Василием Петровичем.

– Не надо, - Сох снова прижал платок к ранению. – Вон Василий Петрович и без того бледен как полотно. Лечить станешь, дык вообще чай чувств лишится…

Печальник пожал плечами. Подошел к рукомойнику и снял с него глиняный стакан. Посмотрев на остальных, кивнул головой, затем дважды стукнул в дверь. Та отворилась, образовав небольшую щёлку. В щёлку просунулась маленькая, словно бы детская рука, покрытая рыжеватыми волосами. Рука один за другим поставила на пол три разномастных кружки. Одна из них была даже сделана из рога. Когда дверь затворилась, Печальник улыбнулся, поднял кружки и поставил их на стол.

– Что это такое, господи помилуй! – зашептал Следчий, ещё больше побелев лицом.

Печальники недоумённо воззрились на него (по щеке шишкоголового потёк разноцветный ручеёк), затем поглядели на дверь и Сох ответил:

– Хозяин местный, - он пожал своими каменнотёсанными плечами. – Ты чего, ваше благородие, домовых не видал?

Игнат, которого мохнатая рука тоже привела в испуг и замешательство молчал, пока Гир разливал мутную жидкость по кружкам и снимал с крынки обмотанную бечёвкой промасленную тряпку.

– Не часто встретишь сородича, - засиял он, закончив. – Подсаживайтесь, подсаживайтесь, выпьем!

*

Порядком разомлевший от спиртного Следчий, позабыв о боязни своей к гадам развалился на соломенном матраце.  С куцего уса его свисал кусочек квашеной капусты, которой он закусывал умыкнутую Гиром горилку. Блуждающий взор его перекочёвывал то на Полицмейстерову широкую спину, то на Гира, который под воздействием сивушных паров в организме Василия Петровича стал казаться налившимся, да румяным, словно худая девка в глазах захмелевшего.

Сох всё так же прижимал к брови платок, который выкрасился зелёными, желтыми и голубыми потёками. Бутыль опустела наполовину, Игнат Миронович под воздействием упомянутых паров был печален. Упирался локтями в колени и смотрел в дощатый пол, глубоко опустив голову. Гир стрекотал как сорока, на зависть Следчему, который уже не вязал лыка, травил байки про невиданных лесных обитателей, с которыми довелось Печальнику на своём веку выпивать.

Сородич его только утробно урчал и слушал, поминутно отнимая от лба платок.

– Полно-те, братец, - похлопал Соха по плечу Гир и встал. – Давай всё же полечу!

Сох махнул рукой, видимо позабыв спьяну, что не хотел доверять столь интимное действо глазам чиновника-истерички, кинул платок на стол и подставил сородичу свою нелепую башку. Игнат Миронович приподнял тяжелую голову, вперив стеклянные глаза в рассечённую бровь Соха. Из неровного пореза на бугристой коже Печальника выступила и покатилась по щеке крупная, что твоя клюква, разноцветная капля.

Обрадованный Гир, потёр ладошки друг о друга и склонился над раной. Он посерел лицом, закатил свои чёрные глаза в золотистом обруче и стар походить на совершенно не живого. Рот его раззявился, чёрный, длинный как у жирафа язык вывалился и повис в дюйме от рассечения. На бледно-сером лбу Печальника выступили бисеринки нездорового, желтоватого пота. Гир закашлялся, словно вот-вот вывалит наружу содержимое своего желудка, на сером лице выступили синие, чёрные и белёсые жилки, ресницы побелели, словно бы их покрывал иней. Следом послышалась утробная, рваная отрыжка. Печальника забила крупная дрожь, он согнулся как от рвотного спазма, перестал дышать и по языку потекла густая, похожая на желе белёсая слюна.

Капля повисла на кончике языка и в этот момент дверь неожиданно распахнулась, показав стоящего на пороге Ефросиния.

– Я так и знал! – завизжал дьяк, указывал трясущимся пальцем на чёрный язык. – Полицмейстер с нечистым связался!

Капля сорвалась с языка, зашипела на стремительно затягивающейся ране. Гир принял свой прежний облик и воззрился на гостя, утирая рот рукавом.

– Именем Господа,- не унимался в дверях Ефросиний. – Изыди, Сатана!

Печальник недоумённо оглядел комнатку, затем спросил, обращаясь к вылеченному приятелю:

– А ты чего, Сатану на нашу вечеринку звал?

Сох помотал головой, а дьяк сбледнул, ухватился за крест в полпуза и зачитал распевно молитву.

Печальники глядели на него спокойно, позволяя прокричаться и давая уняться беспокойному дьякову сердцу. Когда Ефросиний выдохся, Гир спокойно проговорил:

– Входите, святой отец, ипейте с нами горилки…

Совершенно обалдевший от такой наглости беса Ефросиний пошатнулся в дверях. Опомнившийся Игнат подхватил его и втащил в комнату, усадив на кровати рядом со Следчим, который видел уже десятый сон.

– Не будьте печальны, батюшка, - прогудел Сох. – Не зналися мы с диаволом и не знаемся по сию пору!

Дьяк глядел на парочку исподлобья, ему поднесли чарку, которую духовное лицо осушило залпом, перекрестившись, крякнуло и потребовало:

– Коли не диаволовы отродья, назовите имя господне, дабы опалил он свои праведным гневом нечестивцев и лгунов!

Печальники переглянулись, будто что-то сказав друг другу без слов, затем Гир негромко произнёс:

– Вам ли, отец Ефросиний о чести, да истине рассуждать?

– Чего?!

– Я говорю, что имя господне  -  Ягве, - продолжил Печальник. – Господь триедин, мне все имена назвать?

Святой отец прищурился.

– А этот? – он кивнул на Соха.

– Ваше благородие, - обратился Сох к Игнату. – У вас все сановники такие фигляры?

Ефросиний задохнулся, но положивший ему на плечо руку Полицмейстер успокоил:

– Поверьте, весь день наблюдали с Василием Петровичем за Гиром Илиичем, ничего богомерзкого не обнаружили, хоть и засвидетельствовали чудо!

– Колдовство засвидетельствовали! – вскинулся дьяк, дав тем самым понять, что подозрении в принадлежности к бесам всё ещё с Печальников не сняты.

Гир сел на деревянный ящик, замещавший ему табурет, придвинулся чуть ближе, на сколько это позволяло пространство комнаты к Ефросинию и посмотрел тому в глаза.

– Ба, - заулыбался Печальник разглядев в бегающих глазёнках дьяка что-то. – Да вы, святой отец по-видимому ценный свидетель!

Гир толкнул храпящего Следчего. Тот, приспавшийся во хмельном тепле зачмокал и нехотя разлепил глаза. Завидев дьяка Василий Петрович резко сел и, поприветствовав сановника спросил:

– Дознались до чего, отче, али с благословением пришли? – голос Следчего сипел, со скрипом колыхались иссушенные спиртом голосовые его связки.

Дьяк смерил его жалостливым взглядом. И сам оклемавшийся не так давно от своих возлияний он был нездоров.

– Дознался, что притащили вы из лесу, господа, некоего беса, - проговорил Ефросиний спокойно. – Думаете – станет он себе подобного ловить?

Дьяк сел против Гира и тоже поглядел тому в глаза. Испуга или опасения в сановнике не было. Взгляд покрасневших глаз выражал лишь презрение.

– Дозволите? – Печальник протянул руку и дотронулся до выглядывающей из-под рясы холодной ладони дьяка.

Ефросиний вздрогнул, отдёрнул руку, но затем, видимо побоявшись прослыть трусом или сомневающимся в Господнем могуществе позволил Гиру обхватить своё запястье ловкими длинными пальцами.

На минуту Печальник посерьёзнел, майские жуки его глаз замерли и взор обратился будто бы внутрь себя.

– МОЛИСЬ и КАЙСЯ, - протянул Печальник утробным, не своим голосом и воспоминания как арапник хлестнули Ефросиния по спине, тот аж выпрямился.

Дьяк побледнел. Отнял у Гира руку, налил себе чарочку и опрокинул в себя, а затем ещё одну. Печальник услужливо пододвинул к сановнику крынку с квашеной капустой, но Ефросиний замотал головой и занюхал рукав рясы.

– Знакомы Вы, отец, с Бестией не понаслышке, видать, - покачал Печальник головой.

– До самой мелкой фиброчки души вас прознал, эвона как, - поддакнул Сох.

Дьяк растерялся, поглядел на Игната и Следчего. Те с любопытством смотрели на Печальников.

– Это значит, что святой отец что? Сообществует с нею? – поинтересовался Полицмейстер.

– Это значит, что и у святых бывают постыдные тайны, - бросил Гир скучающим тоном, затем прибавил, заметив, как насторожится Ефросиний: - Не будьте печальны, батюшка, не затем пришел, чтобы ваши пачканные порты переворачивать…