Али Баймурзин был одним из тех, кто в числе первых стал вести тревел-блог о своих путешествиях по родине.
Передвигался Али исключительно пешком или же на гужевом транспорте. Сезон путешествий он начинал с конца апреля и заканчивал ближе к ноябрю. Таким образом проводя в маршрутах по полгода кряду.
По ночной степи идти было мужчине не впервой, но такой тёмной, безлунной он её не видел. Идя вдоль трассы Али заметил вдали пламя костра и тут же направился к нему.
Улыбающийся молодой мужчина с трёхдневной щетиной приближался к огню. Одет путник был в не продуваемые брюки и куртку, а за спиной высился походный ранец. Он издали помахал рукой и весело проговорил:
– Доброй ночи! А я гляжу огонь в степи горит, решил вот к вам заглянуть. Темень-то какая!
Амир медленно поднялся, ужас окатил его с ног до головы, по спине забегали мурашки, и он закричал срываясь на визг:
– Дяденька, быстрее сюда в круг! Скорее!
Мужчина замер, мигом посерьёзнев, затем оглянулся, думая по-видимому, что за ним гонится какой-то хищник. Не увидев никого, он отступил назад.
– Что ты делаешь, Амир?! – зашипел на него Дед.
– Они же его убьют! – крикнул в ответ юноша, чем окончательно уверил путника в своей ненормальности.
– Пойду я, пожалуй, - тихо пробормотал тот и уже было собрался уйти по - добру по - здорову, как увидел сгущающуюся плотнеющую тьму за спиной.
– Да бегите же скорее сюда! – заорал Амир пуще прежнего.
Путник припустил было к огню, но его ноги опутало тьмой, и мужчина упал лицом на песок, приложившись со всего маху и разбив нос. Теневые щупальца оплели его тело и утащили внутрь тьмы.
Мужчина кричал, а Пиры один за другим принимали свою истинную форму. Они были обнажены по пояс, бьющийся, пытающийся вырваться путник уже тоже был раздет до нага. Его держали за руки и ноги, прижимая к земле двое. Остальные сформировали круг, и сели скрестив ноги. Кулан скакал по окружности поднимая клубы пыли, но Амир всё равно видел всё как на ладони.
Юноша замер, парализованный страхом. Одна из самых на вид старших женщин в намотанном на голову особым образом платке (символизирующем её почтенный возраст и наличие детей) подошла к голове путника, присела на корточки и провела по груди, запястьям и голеням мужчины рукой. Жидким антрацитом полилась из ран кровь. Хват Пиров был ослаблен только когда мужчина потерял сознание.
Бесчувственное тело взмыло в воздух внутри круга. Его стало мотать и выкручивать. Кости прорывали кожу с влажным треском, выжимая кровавую пыль, которая попадала на голую грудь и лица Пирам, а те исступлённо тряслись. Превращённого в кровавое месиво путника вернули на землю и с десяток женщин тут же бросились к нему. Пиры вгрызались в мёртвое тело зубами, рычали и выли, словно обезумевшие. Вырывали куски плоти и проталкивали их себе в глотки руками, едва ли не по локоть вводя их во рты.
– Тц, это ещё не всё, - не громко сказал Дед.
Когда Женщины насытились и растворились в воздухе, Кулан вывалялся в кровавой луже и умчался в степь. Немногочисленные останки: кости, отошедший в агонии кал, остались лежать на песке.
Амир рухнул на зад и спрятал лицо в ладонях.
На запах крови пришли не падальщики. Десятки шайтанов ринулись материализовавшись прямо из воздуха, песка и камней к костям. Они визжали и дрались за каждую крошку, хватая и утаскивая под землю добычу.
Когда всё кончилось Амир ушел в кибитку и лежал там без сна, утирая текущие из глаз неуёмные слёзы горечи, ужаса и безысходности.
Ленка была пьющая. Доверившаяся в своё время мошенникам сирота потеряла единственное своё имущество – комнату в общежитии. Оказалась на улице, бомжевала прибившись к стайке таких же опустившихся бродяг. Они обосновались в бетонном коробе теплоузла, то и дело отбивая нападки своих «коллег» по нищенскому делу.
По субботним утрам, часов так в пять, выходила Ленка на промысел, собирая пустую тару в сквере неподалёку от короба.
Было ещё темно, горели фонари. Ленка толкала перед собой переделанную под тележку детскую коляску, найденную некогда на свалке, складывая в неё звенящий улов. Заглянув в очередную мусорную урну Ленка услышала из неё слабый писк.
Женщина запустила в мусорку руки и вытащила под блёклый свет фонаря перепачканного в чёрной слизи, уродливого младенца.
В прочем младенцем можно было это назвать с натяжкой. Лицо – грубо вытесанная перекорёженная морда, покрытая щетиной, вывернутые ноздри без намёка на переносицу, руки и ноги короткие и скрюченные, тело растянутое, с провисшей дряблой кожей. Уродец тяжело дышал и попискивал.
– Божечки, уж и детей выбрасывать стали, - ужаснулась Ленка.
Она скинула с себя замызганное, засаленное пальто и укутала в него младенца, после чего прижала того к себе и быстро побежала к коробу.
У Талгата с самой ночи болела голова. Оля уже несколько раз замеряла старику давление, но показатели были в норме. Женщина предлагала вызвать «скорую», дать таблетку, наконец перенести праздник, но Талгат наотрез от всего отказывался. На празднике дедушке стало уж совсем нехорошо. Он то и дело пил ледяную воду, говоря, что так ему становится легче.
Пришел момент перерезания пут. Перед Ясминой расстелили белую дорожку с золотой вышивкой «Ак-Жол». В конце дорожки положили детскую книжку, домбру и блестящие украшения, чтобы первые шаги привели её к жизненному предназначению. Затем повязали между ножек жгутик восьмёркой, а Талгату подали серебряные ножницы. Дедушка презрительно отбросил их и велел принести ему острый нож.
– Чтобы дать ей стойкости и бесстрашия! – пояснил Талгат.
Когда просьба была выполнена, Дед встал со своего места, присел около внучки, которую за руки поддерживали Лейла и Кункей. Одним резким движением Талгат перерезал жгутик. Кункей и Лейла отпустили девочку, та сделала два шага под общие аплодисменты к разложенным в конце дорожки игрушкам, но тут обернулась, подошла к прадедушке и провела по его лбу ладошкой.
Талгату сразу полегчало, он пораженно вытаращился на малышку.
Никто, кроме Айдахара не увидел, что этим движением Ясмина согнала с головы старика, оплетшего его, словно обручем мелкого, похожего на длиннорукую обезьяну, шайтана Ауру́, который и вызывал головную боль.
– Ну и урод, - протянул Агапыч разглядывая младенца.
Никто не знал почему Агапыча звали Агапычем, он был заросшим до бровей стариком с вымазанными помойной гадостью седой бородой.
– Наверное поэтому выкинули, - кивнула Ленка. – В полицию надо отнести, пусть куда надо сдадут.
– Да ты что, дура! – закричал Агапыч, сгрёб младенца и отстранился от Ленки. – С таким каличем подавать-то больше станут!
Агапыч специализировался на попрошайничестве и милостыне.
– Так а чем мы его кормить-то будем? Молоко нужно, наверное…
– Вот ты дура дурой, - скривился старик. – Залей ему полрюмки он и отрубится, и кормить вовсе не надо.
– Как же, - ужаснулась Ленка, прижав грязные ладошки ко рту. – Помрёт… маленький же!
– Да его и без того в помойку выкинули, помрёт, так не велика потеря!
Ленка заплакала и убежала. Агапыч фыркнул, достал припасённый «пузырь».
Обессиленный, отёкший от слёз и недосыпа Амир молча собирал вещи, чтобы тронуться в путь. Кулан и остальные Пиры не являлись. Амир не спрашивал у деда где они, он вообще не в силах был говорить.
Канат-ата наблюдал за сборами не заводя никаких разговоров, он понимал… Он помнил свою первую «Безлунную ночь».
Время было около четырёх часов вечера. Канат вёл Амира к уже видневшемуся вдали селу. У околицы явился Кулан.
– Ты не должен был пытаться мешать охоте, Амир-баксы! – сказал он строго.
– Да, мой Пир, - обречённо проговорил парень, глядя себе под ноги.
– Ты мог навлечь на себя гнев сорока!
– Прости его, Кулан, - вступился Канат.
Конь фыркнул, заложил уши и приблизил морду вплотную к Амирову лицу. Он развернулся, хлестнув юношу хвостом, и трое двинулись по улице к дому Санат-мырза.
Тот как раз сидел на лавке перед забором и вынимал из подсолнухов семечки для просушки и жарки.
Двоедушник подошел к Санату и остановился напротив него. Старик поднял на юношу глаза.
– Здравствуйте! – устало проговорил Амир.
– Ты кто? – спросил Санат с подозрением после недолгого молчания.
– Скажись паломником, - велел он. – Проси ночлега и ужина.
– Я…Я Амир, - начал парень. – Я паломник… Не могу ли я у вас переночевать и чего-нибудь поесть?
Санат обвёл его взглядом. Выглядел Амир, прямо сказать ни ахти. Стоптанные кроссовки, которые он отыскал в гардеробе дедушки, джинсы со стёртыми коленками, допотопный побитый молью свитер, пыльные давно не чёсанные волосы, щетина, опухшие красные глаза, за спиной рюкзак-колобок.
– И в баньку сходить надо, - кивнул Санат. – Не лги мне, парень… Если случилось что-то, говори честно!
– Лги! – велел Пир и коснулся уха Саната губами.
Взгляд старика стал более ясным.
– Простите за мою неправду, - повинился Амир. – Аул в котором я жил сгорел из-за степного пожара. Вот всё, что сумел спасти, - он скинул со спины рюкзак.
– Это тот, про который в новостях говорили пожар? – почесал голову Санат. – Не знал, что какой-то аул попал под огонь… Так это же уже больше месяца назад было…
Амир заплакал, спрятав лицо в ладонях. Санат тут же подхватил его под локоть и провёл во времянку в которой когда-то жили строители, возводившие новые ЛЭП. Ему принесли тарелку борща, буханку хлеба, налили чаю и велели через полчаса идти в баню.
Давно не евший приличной пищи парень накинулся на борщ и в два счёта проглотил предложенную еду, закусив всей буханкой хлеба и одним глотком выпив чай. Насытившись он откинулся на пружинную кровать и заснул.
Улыбчивый мужчина шел в белых облаках. Шел медленно, словно преодолевая сопротивление воды. Походного рюкзака на нём не было, как и костюма. Мужчина был одет в свободные белые одежды, ткань которых походила на марлю.
Амир ощущал влажный холод, касающихся его облаков. Парень опустил руку в облачный пух, кончики пальцев закололо. Вынув руку Двоедушник увидел, как из-под ногтей сочится кровь.
– Почему ты не спас меня, Амир- баксы? – вопрошал мужчина. – Почему не выручил?
– Я же пытался, - оправдывался юноша. – Вы не слушали!
– Почему?...Почему? – путник опустил голову, коснувшись подбородком груди.
В следующее мгновенье мужчина бросился на Амира, вцепился ему в горло, стал душить и закричал:
– Ты не спас меня, баксы! Я умер! Уууууумееер!
Амир почувствовал, как жжет от недостатка кислорода лёгкие, саднит пережатое горло, из глаз брызнули слёзы. Юноша ухватился руками за запястья путника, пытаясь оторвать его от себя.
Порыв ветра, такой упругий и свистящий подхватил Путника под одежды, оттащил его на несколько метров, тем самым освободив Баксы. Двоедушник рухнул навзничь.
Путник визжал от злости, барахтался, упираться, пытаясь сопротивляться порыву, но его одежды облепили его. Затянули словно погребальные полотна до глаз. Саван стянулся с натужным скрипом материи и раздавил Путника.
Одежды опали бесформенной грудой перепачканной кровью. Амир откашлялся, выплюнул сгусток слизи, затем встал.
Под грудой тряпья зашевелилось. Из-под савана вылез босоногий мальчуган в коричневых шортиках.
Он поглядел на баксы, скривил личико в страдальческой гримасе и зарыдал крупными, как виноград слезами. Они катились по пухлым щёчкам, срывались с подбородка и обращались в гранитные камушки, падая к ногам мальчика.
В баню его разбудил Федот:
– Эй, погорелец, - негромко позвал он и тронул Амира за плечо.
Юноша подскочил испугав фермера.
– Ты чего? – удивился Федот. – Ладно, пошли в баню…
Проходя по Федотову двору Амир увидел, как в хлев входит молодой одетый в традиционное мусульманское одеяние человек, который нёс в руке книгу и подставку.
– Рух находится в этом хлеву, - сказал Кулан.
– Туда уже пошел мулла, - чуть слышно пробормотал Амир.
– Да пей ты, пей, - Агапыч вливал водку в рот младенцу.
Из-за темноты внутри короба, который освещал огарок свечи старик не видел, как и куда льётся жидкость. А лилась она большей частью на бетон. Агапыч разозлился и приложил калича кулаком прямо в дряблый живот. Младенец затих.
– Вот бл*, - ужаснулся старик. – Кажись убил!
Он положил уродца на пол и хотел уже было накинуть на себя куртку, чтобы унести труп на свалку, но тут ребёнок пискнул.
Агапыч приблизился к нему, наклонился, чтобы удостовериться, что ему не показалось, но тут скрюченные руки калича распрямились, вцепившись в ухо и глаз Агапыча. Бомж заверещал, цепкие пальцы младенца оканчивались острыми ноготками. Старик почувствовал, как в макушку его вгрызаются зубами, а под процарапанным веком лопнул выпустив желеобразное содержимое глаз.
Взвыв от ужаса и боли Агапыч заметался по коробу, кидаясь на стены, чтобы сбить с себя урода, но тот держался крепко.
Ленка прорыдалась, сдала тару, купила две булки хлеба и к десяти часам утра вернулась в короб, ожидая, что Агапыч уже ушел к храму, где обычно просил подаяния. Младенца ей было безумно жалко, и она корила себя за то, что сразу не пошла с ним в полицию или больницу. Женщина пролезла в небольшое прямоугольное отверстие, которое предназначалось видимо для отведения пара при прорыве труб и наступила на что-то мягкое.
Ленка нащупала спички, которые хранились возле свечи, зажгла одну и с ужасом поняла, что стоит на спине мёртвого Агапыча. В том, что старик мёртв, а не просто пьяный не было никаких сомнений, на голове бомжа красовалась огромная дыра.
Федот проводил Амира в баню, вручил ему стопку свежего белья со словами:
– Трусы и майка новые, не надёванные, не боись, а вот кофта с брюками сына моего, он как раз твоей комплекции, должно подойти.
– Спасибо вам большое, - кивнул Амир.
Он вошел в предбанник и увидел, что ни Пир ни дедушка за ним не последовали. Парень оглянулся, вопросительно посмотрев на своих провожатых через ромбовидное окошко входной двери.
– Мы не можем войти, баксы, – пояснил Кулан.
– Почему? – спросил Двоедушник одними губами.
– Это русская банька, – продолжил за Кулана Канат-ата. – Не забудь напроситься…
Отвечать провожатые не стали. Амир подумал немного, затем робко постучал в парную и спросил:
Кулан и Аташка переглянулись, кивнули друг другу, затем растворились в воздухе. Двоедушник приоткрыл дверь, никого в моечной комнате не было. Он вошел, и сам не зная зачем сказал:
– Меня Амиром зовут, я вошел в баню, можно?
Ответом была тишина. Тогда парень разделся до нага, сложил грязную одежду на лавку, набрал в тазик сначала холодной, потом горячей воды и облил себя ею с ног до головы. Затем пошел в парную.
Его сразу прибило к полу жаром. Парень взобрался на полок и лёг.
– Мдааа…– послышалось откуда снизу. – Не могу понять… колдун ты что ль?
Амир вскочил, поджал под себя ноги и поглядел туда, откуда говорили. На полу парилки сидел голый карлик поросший соломенного цвета волосами и длинной бородой, прикрывавшей его срам. Его холодные синие глаза буравили парня на полке.
– Колдовством и нечистью за версту от тебя несёт… и кровью к тому же… Не признаю никак, ни то ты блаженный? Икоточный?
– Я…Я…- замямлил было Амир, но карлик сделал что-то странное:
Он повёл длинной, увенчанной узловатыми когтистыми пальцами рукой, каменка зашипела, выдала облако пара, которое тут же шмыгнуло поз зад старика. Это облако подняло деда на полок и усадило в метре от Амира.
– Тю, - сплюнул карлик и прищурился. – Да ты углан совсем…Сколько тебе годков-то? Тринадцать?
– Почти, - потупился Амир и опустил поджатые ноги. – Меня Амир зовут, – он протянул старику руку.
Карлик поглядел на ладонь парня, но руки не подал.
– Знаю уж, - хмыкнул он. – Так орал входя, будто впервые напрашиваешься…
– Впервые, дедушка, - кивнул Амир. – Простите, если что не так…
– Эвон как… – старик огладил бороду. – Понятно… Ты поди пришел Коровью смерть гонять?
– Ну вон в сарае там завёлся давеча… Сестоль телят изгубил чёрт безрогий, - покачал головой дед. – Нашего брата Банником кличут, а имя мне… Эх… Не помню ужо… зови Степаном…
– Приятно с вами познакомиться, - улыбнулся Амир.
– Ну-ка давай, малец, укладывайся, - скомандовал Степан. – Сейчас всю грязь из тебя повы́хлыстаю…
Ясмина глядела на Даху своим слегка расфокусированным взглядом. Семья обедала. Девочку усадили на высокий детский стул напротив брата, все вокруг вели обыкновенные разговоры, но эти двое… Они были будто накрыты звуконепроницаемым куполом, ничего не отвлекало их от наблюдения друг за другом. Ясмину кормила Оля, а Даху – Мольдир, но это им не мешало.
Ясмина улыбнулась. Махнула пухлой ручкой. Внутри Айдахара бесновалось:
– Ведь она Емши́! Это Емши́! – визжал незнакомый женский голос. – Только лекари проявляют себя в младенчестве. Ууу…Дай мне до неё добраться!
«Ну всё, приплыли…» – думал Даха. – «Здравствуйте, я ваша Шиза.»
Кенес раскрыл Коран на нужной странице и водрузил его на деревянную подставку. На пол хлева в самом центре неблагополучных яслей был постелен старый половик, а сверху молельный коврик. Послушник глубоко вдохнул, затем сел и преступил к работе.
Он распевал суры одну за другой, призывая нечисть проявить себя. Та не откликалась, лишь стало сильнее пахнуть плесенью.
Банник жонглировал в воздухе раскалёнными камнями и вениками, охаживая юношу по голой спине, ногам, ягодицам. Вода из маленького ковша по велению Степана вопреки законам физики подскакивала вверх и шипела на горячей гальке. Распаренный Амир чуть живым выполз из парилки и вылил на себя таз холодной воды.
– Давай ещё разок, Баксы, - манил его Степан, но парень рухнул на лавку и стал отдуваться.
Вдруг в маленьком окошке почти под потолком показалось женское лицо.
– Девки подглядывают? – нахмурил брови Банник и тут же одним прыжком долетел от входа в парную к окошку, повис на нём и протянул:
Прозвучало это несколько разочаровано, Амир приподнялся и тоже взглянул в окно.
Сорок Пиров стояло у окна, Канат –ата и Кулана не было видно.
– Твои? – спросил Банник.
– Нет, - шепотом ответил Двоедушник.
– Как нет? – Степан отлип от окна и с сомнением поглядел на юношу. – А чего они тогда за тобой таскаются?
– Я должен выбрать…- пробормотал Амир и встрепенувшись спросил: – Дедушка, а почему мой Пир и… Ну один дух тоже со мной, не могли войти сюда в баню?
Банник насупился, распушил, вздыбил свою шерсть, посуровел и басовито прорычал:
– Потому, что я тут хозяин, и никаким духам тут делать неча! Как и колдунам и прочей нечисти!
Степан помолчал, успокоил вздыбленные лохмы и молвил негромко:
– Малой ты… Да и зла пока не творил.
– Мою бабушку убили Пиры, которых я освободил, - Амир опустил голову.
– Ишь ты, - заинтересовался Степан и вновь подскочил к окошку. – Эти что ль? За дело хоть?
Под потолком заквохтали куры, что сидели на перекладине, упало и разбилось несколько яиц. По хлеву распространилось трупное зловоние.
Кенес произнёс два аята, защищающих от нападения нечистой силы и продолжил распевать суры. На перекладине зашевелилось. В тусклом свете лампы для чтения, которую прикрепил послушник к подставке под Коран ничего нельзя было разглядеть. По спине Кенеса пробежал холодок. Он крепче сжал чётки в руке и стал читать Коран громче, не обращая внимания на окружение.
– Эй, малец, - Степан следил за тем, как Амир натягивал на себя одежду с чужого плеча.
– Да, дедушка, - отозвался Двоедушник.
– А прежде-то тебе приходилось нечисть гонять?
Амир сел на лавку и задумался.
– Нет не приходилось, но со мной Кулан и Канат-ата, - Амир почесал щетину. – Кулан уверил, что я без труда справлюсь…
– Кулан кем приходится тебе? – не понял банник.
– Пиром, - отнял от лица руку Амир.
– Дедушкой… правда он покойник уже…
– Тьфу ты, - Степан сплюнул на пол, плевок зашипел и пустил струйку дыма.
– А вы хорошо знаете эту смерть?
