Лига историков

Во время Великой Отечественной войны в рядах Красной Армии служило более 3500 фронтовиков младше 16 лет. Их называли "сыновьями полка", хотя были среди них и дочери (данные о количестве сыновей полка в годы в войны, очевидно, не совсем верны. Во-первых, в указанное ими число не входят дети-участники партизанских отрядов и подполья (только в оккупированной Белоруссии в партизанских отрядах воевали почти 74,5 тысячи мальчишек и девчонок, юношей и девушек); во-вторых, командиры зачастую старались скрыть наличие в подразделении ребенка. При этом традиция "сынов полка" берет свое начало еще в XVIII веке, когда в каждой воинской части в России был хотя бы один юный барабанщик или гардемарин — на флоте.

С началом Великой Отечественной войны дети вновь начали вступать в действующую армию. Попасть в регулярные части РККА можно было несколькими путями: солдаты подбирали детей-сирот и потерявшихся в ходе боев ребятишек; дети и сами убегали на фронт и, если им удавалось достичь передовой, командирам ничего не оставалось, как принять их; нередки были случаи, когда командиры брали с собой своих детей, полагая, что так будет безопаснее для них. Конечно, командиру подразделения приходилось скрывать появление ребенка во вверенном ему подразделении, но бывало и так, что юных солдат официально ставили на довольствие — "сын полка" получал обмундирование, а иногда и личное оружие. Обычно их берегли и поручали разные хозяйственные работы, но иногда они становились полноправными участниками боевых операций.

Двигаясь со скоростью 146,16 мили в час (235,22 км/ч) в своем Fiat Mephistopheles, Эрнест Элдридж из Великобритании побил рекорд скорости на суше в 145,89 мили в час (234,79 км/ч), установленный ранее на неделе (в воскресенье, 6 июля) Рене Томасом из Франции. Оба рекорда были установлены на дороге общего пользования в Арпажоне, после чего Международная федерация автомобилей объявила, что будет признавать рекорды, установленные только на закрытых гоночных трассах, что положит конец попыткам установить наземный рекорд скорости на проезжей части, используемой другими автомобилями.

В 1818 году полярный исследователь Джон Росс, тогда еще никакой не «сэр», отправился на поиски Северо-Западного прохода на двух кораблях, «Изабелле» и «Александре». Его план заключался в том, чтобы обогнуть северо-восточное побережье Америки и пройти через Берингов пролив.

Добравшись до пролива Ланкастер в Канаде, Росс посмотрел в свой телескоп и «увидел», что путь ему преграждает огромный горный хребет. Он развернул свои корабли и вернулся домой, к большому недоумению своих офицеров. Никто на кораблях, кроме Росса, не видел этих призрачных гор, и все настаивали на продолжении пути.
Вернувшись домой, Росс упорно стоял на своём. Он даже подробно описал горы в своём журнале и дал им название - Крокеровы Холмы, в честь секретаря Адмиралтейства Джона Вильсона Крокера. Год спустя, когда бывший старший помощник Росса, Уильям Эдвард Парри, спокойно прошёл «сквозь» Крокеровы Холмы, Россу пришлось признать свою ошибку. Критики даже предлагали переименовать горы в «Чокеровы Холмы» (одно из значений слова choker в английском – неудачник, лузер).

Опозоренный тем, что принял мираж за горный хребет и назвал его в честь чиновника Адмиралтейства, Росс отчаянно пытался восстановить свою подмоченную репутацию. В 1829 году он предпринял новую попытку найти Северо-Западный проход, но на этот раз Адмиралтейство отказалось предоставить ему корабли. Тогда он обратился к своему другу Феликсу Буту, разбогатевшему на производстве джина Booth's Gin, с просьбой профинансировать экспедицию. И так уж получилось, что единственная в истории масштабная арктическая экспедиция, организованная на частные средства, привела к тому, что один из самых больших полуостровов в Северной Америке был назван в честь алкогольного напитка и его создателя – Бутия.

Росс отправился в плавание на небольшом стареньком пароходе под названием «Виктори», преисполненный надежд, но радость его была недолгой. Всего через несколько недель пути он так разозлился на неисправный паровой котёл корабля, что приказал выбросить его за борт. Затем он направил судно в ледяную ловушку (которую, конечно же, назвал «заливом Бута»), откуда «Виктори», несмотря на героические усилия офицеров и команды, так и не смогла выбраться.

Подкрепляясь джином, любезно предоставленным спонсором, в условиях невыносимых лишений, Росс находил время, чтобы поднять флаг в честь дня рождения короля. Когда белый медведь откусил ногу одному из членов экипажа, Росс приказал корабельному плотнику изготовить протез. Долгое время считавшийся погибшим, Росс, в конце концов, был спасён и вернулся домой из этого эпического путешествия с необычным сувениром – черепом своего друга, местного аборигена-инуита, который, по мнению Росса, идеально подходил для изучения френологии.

И снова картографические таланты Росса вызвали споры. Вернувшись в Англию, он, пользуясь своим авторитетом руководителя экспедиции, назвал группу островов, которые никогда не видел, «Островами Кларенса», а затем добавил к ним несколько вымышленных островов, чтобы произвести впечатление на нового короля (и бывшего герцога Кларенского) Вильгельма IV. В конце концов, в 1834 году Джон Росс был возведен в рыцарское достоинство и стал именоваться сэром Джоном, чему в большей степени поспособствовало его умение тонко чувствовать политический момент, нежели реальный вклад в географическую науку.

***********************
Подпишись на мой канал в Телеграм - там посты выходят на неделю раньше.

Также я провожу исторические стримы - подпишись, чтобы получать уведомления. Записи доступны на моем канале.

"... Общий подъем, хозяйственный и культурный, наметился уже с тридцатых годов XVII столетия. Распавшаяся и прекратившая свое существование как государственный организм, Россия вышла с честью из тяжкого испытания Смутного времени. Опираясь исключительно на свои силы, при еще слабом, совсем молоденьком царе, еще разоренная и голодная, полная разбойничьих шаек, с пустой казной, Россия не только отстраивается, но и вынужденно ведет оборонительные войны на юге и западе. «Кто сомневается в разуме Русского народа за время до воцарения Петра I, — пишет в своем донесении королю прусский дипломат Фокеред в сентябре 1737 года, донесении, не предназначавшемся для публикации, — тому следует только бросить взгляд назад на Русскую историю и взвесить все то, что совершилось в предыдущем столетии, когда русские после того, как государство раздробилось... на бесчисленное множество партий и внутренними и внешними врагами приведено было на край погибели (...), когда русские, говорю я, после стольких бедствий, собственными силами и твердым образом действий, без всякой чужеземной помощи, без малейшего содействия со стороны какого-либо иностранного министра или полководца, с помощью того же военного искусства, которое сохранилось у них исстари, не только восстановили свою монархию, очистили отечество от столь могущественных врагов « менее чем в 50 лет вернули все те области, которые были ими поневоле уступлены до Ингрии и части Карелии, но сверх того отторгли от Поляков, кроме Смоленска, еще Киев, Чернигов и Северскую область. Они даже вынудили Оттоманскую Порту, находившуюся в то время на высоте могущества и величия, уступить им Казаков вместе со всею Украиною. И все это совершилось в царствование государей, которые не отличались ни особенным мужеством, ни превосходством разума и к тому же исходили от такого нового рода, что их первому царю Михаилу едва ли удалось бы доказать правоспособность свою, если бы он принадлежал к одной из Германских династий».
Нам известен облик русского крестьянина, из года в год беднеющего на протяжении веков. Эмоциональным дополнением, подкреплением, так сказать, этой концепции стали радищевские описания забитого и бессловесного, как скотина, замотанного в тряпье, дурно пахнущего мужика или бабы. Впрочем, начало этому гротескному описанию крестьянина, долженствующему вызвать к нему жалость и брезгливость, а помещиков представить звероподобными, положили, как известно, петербургские, а затем московские мартинисты. Именно в 70-е годы XVIII столетия в просветительской литературе появляются бесчисленные «путешествия», не утруждаемые даже выходом «за сбором материала» за пределы кабинета. Написанные с заранее заданной целью, они и не нуждались в какой-либо правдивости. Таков, например, «Отрывок путешествия в...*** И...*** Т***», появившийся в новиковском журнале «Живописец» (выходил в Петербурге в 1772-1773 годах) и ставший образцом для всех последующих «путешествий» просветительской литературы. Посмотрим, как современный литературовед анализирует это произведение. «Вначале здесь заявляется тезис, определяющий задание — доказать виновность помещиков в нищете крестьян. ...Отрицательное чувство по отношению к виновнику нищеты крестьян все более и более обостряется, но вместе с тем усиливается и впечатление какой-то рассудочности и искусственной патетичности обличения. Впечатление это возникает от того, что писатель не столько размышляет по поводу виденного, сколько стремится убедить читателя в истинности того, что он видел».
Мрачная картина несуществующей деревни в духе жалостливого сентиментализма и желания вызвать во что бы то ни стало слезу усиливается наслоением деталей. «Искусственность такого приема разоблачения нельзя не заметить», — замечает исследователь и здесь ошибается.
Десятки поколений гимназистов и школьников принимали и принимают за чистую монету эти описания путешествий, которых никогда не было. Им и невдомек, что они имеют дело со «свободой вымысла», которая есть «свобода» присочинения ситуаций одного и того же смыслового ряда. В качестве приема использовалось знание деталей. «Именно знание деталей должно было убедить читателя в том, что автор — очевидец описываемого», — пишет современный исследователь. Уже в то время, как мы видим, журналисты не зря ели свой хлеб и хорошо знали психологию читателя. И в последующие годы никакой другой информации, более достоверной и меньше связанной с пропагандистскими целями просветителей-мартинистов, школьникам не предоставлялось и не представляется до сих пор.
Именно поэтому разоблачители русской деревни имели возможность «последовательно подстраивать все новые и новые факты, ситуации». Перед нами предстает убогий крестьянин, не способный постоять за себя, человек без мысли и идеалов. Он думает только о еде, его речи — это сплошные жалобы на притеснения, его жизнь — это сплошная мука, лишенная всяких человеческих представлений о достоинстве, любви и счастье. Напротив него стоит жалостливый барин, снисходительный и образованный. Мы, правда, нигде при этом не видим, чтобы этот самый барин с чувствительным сердцем бросался на помощь страдающему и обремененному русскому крестьянину. Мучитель всегда отсутствует, и роль просветителя сводится к сочувственным вздохам и патетическим восклицаниям. Любопытно, что примерно в то же самое время, когда Новиков опубликовал свое «Путешествие в...» и Радищев свое «Путешествие из...», англичанин-путешественник, вполне реальный, оставил свои путевые наблюдения.
описывает Москву, повальную любовь москвичей к игре в шашки, отмечает богатые рынки, на которых продаются ананасы, выращенные в самой столице; особенно его поразило, что торгуют разборными домами на любой вкус, так что покупатель только заявляет, сколько ему нужно комнат, и либо перевозит дом сам, либо покупает его с условием, что ему его привезут на место и приспособят сразу для жилья. Причем англичанин с удивлением отмечает, что дома эти и обширные, и с красивыми фасадами («Русская старина», 1873, № 2).
По пути из Москвы в Петербург он остановился в доме священника, «который ничем не отличался от прочих изб» и был чистый и уютный. Священник был одет в крестьянскую рубаху и отличался от крестьян только своими длинными волосами. Вместе с матушкой и всей своей семьей он занимался «приготовлением икры из рыбы, которая ловится в большом количестве во Мете».
По дороге путешественники видели в большом количестве быков, которых гнали из Украины в Петербург.
Деревни, попадавшиеся ему на дороге, имеют одну улицу с избами и «хорошо приспособлены для здешнего сурового климата».
«В обращении друг с другом крестьяне в этой местности очень вежливы, при встрече снимают шапки и кланяются». Далее он отмечает: «Крестьяне тут хорошо одеты и хорошо питаются: обычную их пищу составляет ржаной хлеб, изредка белый, овощи, грибы; разного рода пироги, свинина, соленая рыба, похлебка, сильно приправленная луком и чесноком». Грибов великое множество и всех разновидностей. Следует любопытное наблюдение, характеризующее быт русского простонародья.
«Во время моего путешествия я был поражен удивительной любовью русского народа к пению — крестьяне, исполнявшие обязанности ямщиков, взобравшись на козла, тотчас начинали напевать и пели не переставая несколько часов: ямщики поют от начала станции до конца; солдаты поют во время похода; крестьяне поют во время работы; не раз среди вечерней тишины я слышал, как неслись песни из окрестных деревень».

Сегодня нам предстоит помянуть событие, достаточно известное, чтобы название не вызывало лишних вопросов. Честно говоря, не люблю такие даты, но что ж делать – 11 июля это годовщина «Битвы золотых шпор», 722 годовщина. Пройдемся последовательно. Место, причины, сражение, драгметаллы («Куплю шпоры дорого! Эй, парень с пикой, пару французских колёсиков не завалялось? Возьму по цене выше рыночной!»)

I. Фландрия!

Вышеупомянутое образование не только часть нынешней Бельгии – оно еще и относительно самостоятельное графство на протяжении пары-тройки веков, да и вообще окончательно оно «спеклось» как политическая величина лишь в 1795 году. Так что запасаемся пивасиком и вперед!

Область сия засветилась в анналах ещё при Цезаре – войдя в состав провинции Белгика. Далее были века тёмные, дела творились мутные, неведомые. Затем франки начали совать нос на север, да и норманны захаживали, всё как у людей.

Первым фландрским графом стал Бодуэн «Железная рука»: объединив в своих владениях в середине IX века часть земель исторической области. В последующие столетия, и до самого интересующего нас события, то было мало чем примечательное место – как везде усобицы, споры/войны феодалов и прочее средневековье.

Так уж сложилось, что с соседями фламандцам не повезло - то и дело с советом к местным графьям усиленно пытались лезть французские монархи. Второй проблемой становились крепнущие города – ну не нужен им был мудак из замка для охраны – сами справлялись, а если не нужен, зачем платить ему налоги? Англия традиционно подливала говна в огонь, всячески пыталась помогать той стороне, которая против французов, но англо-фламандско-имперская коалиция таки просрала все полимеры при Бувине в 1214 году и влияние Франции на местность усилилось. Сложилась ситуация, когда южный сосед поддерживал феодалов, а британцы помогали городам, последние были обязаны своим торговым счастьем островитянам, а предков Макрона с местными дворянами не особо жаловали.

Однако это же планета Земля – во все времена «нерушимые» союзы между людьми переворачивались с ног на голову как только ветры начинали дуть в другую сторону. Вот и во Фландрии случилась рокировка. В 1251 году графом стал Ги де Дампьер, правил он аж до интересных нам событий, и помер в 1305 году (его сыновья примут участие в битве при Куртрэ и один даже править потом будет). Управлять помогала мама – Маргарита Фландрская, но это не столь важно. Тут или отдельный помин писать или кратко. Выберу второе.

Ги очень хотел избавиться от влияния короля Франции Филиппа IV Красивого (да - это тот, который тамплиеров вырезал). Единственным достойным союзником виделся вечно молодой английский Эдуард, который «Длинные ляжки» (да – это тот, с которым Уоллес из фильма «Храброе сердце» воевал). Монархи и так резаться собирались, а тут еще и Фландрия малость бурлила...

9 января 1297 года де Дампьер отправил французу письмо, в котором слал последнего на все четыре стороны, вместе с признанием Красивого своим сюзереном. Но финт ушами вышел неудачным – Англия помогла мало, и к 1300 году Ги вынужден был признать поражение: сдаться, заключить мир и присоединить графство к Франции. Филипп назначил в завоеванную область своего наместника - Жака де Шатийона и вычеркнул проблему из списка.

Ненадолго. Игрища соседей по Ла-Маншу и тут вылезли боком. Пока лягушатники посильно старались взбунтовать против любителей овсянки Ирландию, англичане «работали» с фламандскими ремесленниками, причем как идеологически, так и материально – упали масштабы поставок шерсти. Зарождавшийся капитализм не мог потерпеть такого непотребства и … восстал против Франции!

В 1302 году случилась «Брюггская заутреня» - порезали несколько тысяч человек. Событие стоит отдельного рассказа, так что лишь упомяну о нем. Отделение зерен от плевел происходило по простому признаку: не можешь чисто выговорить по-фламандски «щит и друг» - идешь под нож. Желающим попробовать приведу и саму фразу: «schild en vriend». События быстро переросли в полноценное сафари. Дошло аж до полномасштабных боевых действий. Брюгге помогли многие другие города (кроме Гента). Восставшие спалили пару замков и осадили французские, на тот момент, Куртрэ и Кассель. Филипп быстро оправился от шока, вызванного вопиющей наглостью подчиненных и отправил бригаду отморозков разобраться с вопросом. Повстанцы, узнав, что к ним на «стрелку» спешат рыцари с лилиями, сняли осаду Касселя и сосредоточились у Куртрэ.

II. Река Лис, ручей Гренген, волчьи ямы – всё против кавалерии!

Фламандцы заняли добротную оборонительную позицию в изгибе упомянутой реки. Перед фронтом протекал ручей, имевший, при ширине 2-3 метра, порядка 1-1,5 метров глубины. Этакий «жидкий полицейский» - особенно не разгонишься на лошади. Подступы к воде прикрыли волчьими ямами, дай им дюжину гранат – они бы и растяжек понаделали, точно говорю. Справа позицию прикрывал изгиб реки, слева – монастырь. Протяженность фронта – до километра, глубина до 600 метров.

У диспозиции был лишь один явный недостаток – Лис прикрывал не только фланг, но и тыл. То есть при поражении бежать можно было только вплавь, короче говоря – почти верная смерть. Но в этом минусе был и плюс – бегство сражающимися не рассматривалось априори – приходилось биться до конца.

Французский военачальник, Робер II Добрый графа д'Артуа, несколько дней рассматривал лагерь противника, даже, говорят, разведку вёл, но нападать не торопился. Фламандцы и подавно не собирались вылезать из-за ручья. Выходить в чисто-поле, имея против мощной кавалерии лишь десяток рыцарей… Можно придумать для самоубийства и менее мучительный способ.

III. Кому отсыпать свежих шпор?!

Если верить Дельбрюку:

«Горожане образовали одну единственную боевую линию, выслав вперед стрелков, затем людей с копьями и железными дубинами – попеременно, - затем остальных».

Собственно тут почти всё понятно, но... Стрелки ушли даже за ручей, дабы отойти при первой необходимости назад. В сплошную фалангу я все же верю с трудом, скорее всего разношерстные отряды, собранные по всем городам, стояли близко, но с прорехами. По типу батальонов. Например, есть сведения, что парни из Ипра, в полном составе, блокировали возможную вылазку гарнизона. Так что с большой вероятностью все кучковались по принципу «откуда пришел, с теми и стою». Под дубинами видимо имелись ввиду «годендаги» - древковое чудо, состоящее из полутораметрового древка, в которое был всажен граненый шип с отягощением. В крепких руках оно могло оглоушить любого заезжего лягушатника.

У французов все было немного привычнее: стрелки имелись, пехоты было сколько-то, но основную силу представляла знаменитая рыцарская кавалерия. Реализовать потенциал которой, в данных условиях, еще надо было суметь. Забегая вперед скажу, что Робер II не справился с задачкой.

Силы сторон оцениваются от совершенно космических 50 тысяч, до 5-10. Однозначно разговор идёт максимум о нескольких тысячах с каждой стороны, у нас тут не наполеоника с её конными корпусами. О составе войска по родам так же точных сведений нет. Представляется возможным наличие 8-10 тысяч фламандцев в строю пешем на 99 %. Им противостояли примерно те же 8-10 тысяч, но в составе французов имелось 2-3 тысячи всадников.

Простояв на поле несколько дней (с 8 июля), Робер скомандовал таки наступление.

Сначала успех был за лягушатниками: их стрелки смогли оттеснить метателей противника за ручей и даже саму фалангу подвинуть – фламандцы, стоять и гибнуть под обстрелом не желали и попятились малость от ручья.

«Арбалетчик сделал свое дело и может смело уступать дорогу кавалерии», решил граф д'Артуа и рыцари попёрли в ручей. Видел сведения, что парни не особо смотрели под ноги лошадей и топтали своих же стрелков, #ноэтонеточно. То же относится к наличию волчьих ям – кто-то им чуть ли не первенство во вкладе в победу пехоты отдает – сомнительно. Всё это поучаствовало, но сложнейшей преградой все же стал именно ручей – при переправе невозможно держать строй, да и о таранном ударе с наскока можно позабыть. Однако до противоположного берега дворяне все же добрались. Там их ждали вернувшиеся на позиции простолюдины.

Последние действовали в не совсем привычной для рыцарей манере. Они поражали пиками лошадей, а упавших всадников добивали, упорно не желая брать в плен ради выкупа. Мало того, если кто-либо из повстанцев собрался включить режим милосердия, то его товарищ имел полное право такого неженку прибить на месте! Варварство! Однако, варварство - эффективное: так горожане, одним из предводителей которых был старшина цеха ткачей из Брюгге (Перер Конинк), устроили скотобойню на берегах Гренгена, а затем и всадников оприходывали. Напомню – в истории Европы еще не было Лаупена, Моргартена, Муртена etc, пехота еще «не должна» была побеждать кавалерию. Правда пехота этого не знала.

К чести французов – они таки смогли прорвать строй ткачей. Причем в самом его центре. И… в дело вступил резерв фламандцев, закрывая брешь. Попытку вылазки осажденных из замка решительно пресекли горожане Ипра. Рыцари были повсеместно отброшены, сильно потрепаны и отступили в полном беспорядке. Военачальник, граф д'Артуа погиб. Фландрия надолго отбила у южного соседа желание лезть в свои дела. Битва явила образчик новой тактики, громко заявившей о себе несколько позднее – плотное построение пехоты с древковым вооружением, достаточно глубокое, чтобы противостоять кавалерии. Да, тут еще нет в достатке именно глубины – фаланга строилась в 8 рядов, но наличие резерва нивелировало этот недостаток. Первая ласточка: вскоре заговорят алебарды.

Есть свидетельства, что рыцарей погибло аж 4 тысячи. Это явное преувеличение. Найдено и снято около 700 шпор, что при делении на 2 (ноги у человека таки две) дает примерное число погибших дворян. Однако 350 угробленных рыцарей - это УЖАСАЮЩЕЕ по меркам тех лет поражение. Даже несколько десятков благородных покойничков расценивались как страшный удар, а тут сотни! Собственно из-за сбора зубчатых колесиков битву при Куртрэ именуют «Битвой золотых шпор».