Мы поднялись на палубу, и яркий солнечный свет ударил по моим глазам. После полумрака кладовой я щурился, как азиат. Алексеев шёл впереди, его спина была прямой, а шаг — уверенным. Я же, стараясь не отставать, пялился себе под ноги, как и велели, изображая полнейшую простоту.
На палубе у правого борта собралась группа людей. Несколько русских матросов с ружьями стояли по стойке «смирно», а напротив них — трое англичан. Двое из них были рослыми матросами с суровыми лицами, а третий — офицер в идеально сидящем мундире, с холодными голубыми глазами и безупречно подстриженными бакенбардами. Как я догадался, это и был лейтенант Смит. Рядом с Алексеевым стоял щуплый, но с умными глазами человек в форме флотского клерка — очевидно, корабельный переводчик. Евгений Иванович остановился. Лейтенант Смит щёлкнул каблуками и отрывисто что-то сказал. Переводчик тут же, почти без паузы, зашептал командиру на ухо:
— Господин лейтенант Смит представляет себя и просит аудиенции, ваше высокоблагородие. Говорит, ситуация чрезвычайная.
Алексеев кивнул, его лицо осталось невозмутимым.
— Слушаю, господин лейтенант, — произнёс он громко и отчётливо, и переводчик тут же перевёл его фразу на английский. Смит затараторил, жуя слова, его речь была быстрой и отрывистой. Он говорил, бросая взгляды в мою сторону. Я практически не понимал ни слова, но по его тону и жестам было ясно — он требует чего-то.
— Говорит, — шептал переводчик, наклоняясь к Алексееву, — что с их клипера «Икар» сбежал матрос, вор и убийца. Господа имеют сведения, что тот скрывается здесь. Указывают на этого человека. Лейтенант говорит, описание одежды полностью сходится.
Евгений Иванович медленно обернулся, посмотрел на меня, потом снова на Смита. На его лице играла тонкая, почти незаметная улыбка.
— Ентот? — он кивнул в мою сторону, и переводчик перевёл его вопрос. — Мой дальний родственник по материнской линии, господин лейтенант. Михаил. Прямиком из сибирской тайги. Прибыл ко мне буквально вчера. Его доставили на клипере «Крейсер» под командованием капитана первого ранга Де-Ливрона. Вы должны быть в курсе его прибытия.
Смит что-то резко возразил, тыча пальцем в мои кроссовки.
— Спрашивает про одежду, ваше высокоблагородие. Говорит, она… диковинная, — переводил клерк.
— Да это же местные самошеды* (*самоделки), — Алексеев усмехнулся, и его слова тут же обретали английское звучание. — Деревенщина, знаете ли. Они там из медвежьих жил нитки вьют.
Я почувствовал, как взгляд Смита буквально впился в меня. Подняв голову, я постарался сделать своё лицо максимально пустым и недоумённым, как у человека, который слышит странные звуки, но не понимает ни слова. Смит задал новый вопрос, его голос прозвучал резко.
— Спрашивает, балакает ли он по-нашему? — перевёл клерк.
— Он и по-русски еле связывает два слова, — парировал Евгений Иванович. — Изъясняется в основном мычанием и отдельными ругательствами. Право, не самый достойный представитель нашего рода.
Лейтенант Смит явно не верил ни слову. Его взгляд скользнул по моей футболке, кроссовкам и намертво застыл на моём запястье. Он смотрел не с пониманием, а с крайним недоумением и подозрением. Англичанин видел какой-то странный, гладкий чёрный браслет с тёмным стеклом, который никак не походил ни на один известный ему предмет. Алексеев, заметив его взгляд, нахмурился. Он и сам не до конца понимал, что это у меня на руке, но теперь это привлекло внимание врага.
— Миша! — рявкнул он, чтобы перехватить инициативу. — Что сие у тебя на руке? Опять какая-то деревенская дурь?
Я испуганно дёрнулся, словно разбуженный, и протянул руку, демонстрируя часы. Я сделал лицо ещё глупее и ткнул пальцем в циферблат.
— А-а-э-ээ… браслет… — сипло пробормотал я, с трудом подбирая «простецкие» слова. — От сглаза… Кузнец сковал обруч, я камешек натёр, блестит же, красиво…
Пока переводчик переводил эту ахинею, я, делая вид, что хочу показать «блеск змеиной кожи», случайно задел боковую кнопку. Электронный циферблат вспыхнул на долю секунды неестественным зелёным светом. Лейтенант Смит и оба матроса за спиной невольно отшатнулись. Евгений Иванович едва заметно вздрогнул, но его лицо осталось непроницаемым. Для них это были не часы — это было нечто непонятное, возможно, колдовской артефакт или дьявольский прибор.
— Видали? — с напускным презрением сказал Алексеев, обращаясь больше к переводчику, чем к Смиту. — Нашёл какую-то гальку с жилкой слюды, прикрепил к руке и радуется, как дитя малое. И вы по таким… признакам… пытаетесь опознать опасного преступника? — В его голосе зазвучала ледяная насмешка.
Смит оправился от шока. Его подозрения никуда не делись, а только усилились. Эта «штука» светилась сама по себе! Но теперь его подозрения сместились с кражи на нечто иное — возможно, шпионаж с использованием неизвестных технологий. Однако требовать обыска человека, у которого при себе может быть нечто столь странное, было ещё опаснее.
Он выпалил очередную фразу, и переводчик, смущаясь, перевёл:
— Господин лейтенант… настаивает. Он говорит, что сей… предмет… требует изучения. Украденные деньги могли быть спрятаны внутри или под оным.
Наступила опасная пауза. Алексеев медленно выпрямился во весь рост. Его лицо стало холодным и грозным. Он заговорил медленно и чётко, давая переводчику время переводить каждую фразу.
— Господин лейтенант… Вы только что попросили разрешения отнять и вскрыть «украшение» у родственника капитана первого ранга Русского Императорского флота. Вы хотите конфисковать безделушку дикаря, дабы проверить, не спрятаны ли в ней ваши монеты? Вы уверены, что готовы взять на себя ответственность за последствия такого… унизительного жеста?
Он сделал шаг вперёд. Русские матросы невольно сжали ружья покрепче.
— Сие будет расценено не просто как оскорбление, — продолжал Евгений Иванович ледяным тоном. — Сие будет акт, порочащий честь мундира. Вашего мундира. Я гарантирую, что ваш командующий получит официальную ноту, а ваша карьера закончится, не успев начаться. Вы всё ещё желаете его обыскать?
Лейтенант Смит побледнел, слушая перевод. Он был в ловушке. Настаивать означало вызвать международный скандал из-за какого-то «сибирского дикаря» и его «сверкающего браслета». Он выдержал паузу, потом резко кивнул и что-то коротко сказал.
— Он… просит прощения за беспокойство, ваше высокоблагородие, — перевёл клерк. — Говорит, что, возможно, они ошиблись человеком.
— Надеюсь, вы найдёте своего настоящего преступника, — вежливо, но без тени теплоты ответил Алексеев.
Смит бросил на мою руку последний, полный неразрешенного подозрения взгляд, резко развернулся и направился к трапу. Его матросы и переводчик последовали за ним.
Я стоял, не шевелясь, чувствуя, как дрожь медленно отступает. Англичане ушли, но их недоумение и подозрение относительно моего «браслета» теперь витало в воздухе. Эта деталь экипировки, самая обычная в моём времени, здесь стала самым подозрительным и необъяснимым фактом.
Капитан молчал, глядя вслед удаляющейся шлюпке. Его лицо было каменным, но в уголках губ играла едва заметная нервная дрожь. Когда англичане окончательно скрылись из виду, он резко развернулся и коротко бросил:
Я покорно последовал за ним в его каюту. Дверь закрылась, остались только мы двое, скрип корпуса и тиканье его настольного хронометра. Евгений Иванович прошёлся по каюте, затем остановился напротив меня, сцепив руки за спиной.
— Ну, господин из далёких краёв, — его голос был тихим и опасным. — Представление сыграно. Англичане уплыли. Теперь давай без масок. Начни с браслета. — Он резким движением кивнул на мою руку. — Сними сие… штуку, мне надобно её осмотреть.
Я почувствовал, как кровь отливает от лица, потому что вспомнил предостережение своих друзей.
— Ваше высокоблагородие… — Я сглотнул ком в горле. — Её… нельзя снять просто так. Сие даже опасно.
Алексеев нахмурился, его брови грозно сдвинулись.
— Что значит «нельзя»? Не ребячьи же забавы! Снимай, я сказал!
— Не могу, — выдохнул я. — Мне их надели те, кто смог бы снять эти… часики. Даже я сам не смогу расстегнуть браслет. Понимаете, Евгений Иванович — сие не просто часы. Оное… устройство. Оно… защищается. Чужой не сможет его снять. Даже я сейчас не смогу…
Мне хорошо было заметно, как в глазах офицера борются недоверие, ярость и то самое холодное любопытство, которое я видел в кладовой. Он шагнул ко мне.
Я протянул дрожащую руку. Евгений Иванович, не говоря ни слова, взялся за ремешок своими сильными, привыкшими к канатам пальцами. Он попытался нащупать застёжку, но его пальцы скользили по гладкому, монолитному материалу, не находя ни щели, ни крючка. Офицер нахмурился, приложил больше силы, пытаясь просто стащить часы с моей руки. И тогда по его пальцам пробежал едва заметный синий разряд. Капитан с коротким, сдавленным вскриком отдёрнул руку, словно от огня. Евгений Иванович с недоумением посмотрел на свои покрасневшие кончики пальцев, потом на меня. На его лице впервые появилось нечто, похожее на суеверный страх.
— Что сие? — прошипел он. — Колдовство?
— Нет! — поспешно ответил я. — Не колдовство! Это… защита. Как громоотвод, понимаете? Только от чужих рук. Они… они вроде как живые. Частично…
Евгений Иванович медленно отступил на шаг, не сводя с меня глаз. Он дышал чуть тяжелее обычного. В каюте повисла напряжённая, звенящая тишина. Капитан видел свет без огня. Он почувствовал удар без прикосновения. Его рациональный мир давал трещину, и сквозь неё проглядывалось нечто пугающее и необъяснимое.
— Частично живые, — тихо, без всякой интонации повторил он. Мужчина посмотрел на свои пальцы, потом на хронометр в латунном корпусе, мерно отсчитывающий секунды на его столе. Две реальности столкнулись в его каюте, и капитан больше не мог отрицать одну из них.
— Хорошо, — наконец произнёс он, и его голос вновь обрёл привычную твёрдость, но теперь в ней слышалась усталость и принятие чего-то нового. — Оставляй свой… оберег… при себе. Но если он ещё раз стрельнёт или засветится без моего приказа — выброшу за борт вместе с тобой. Понял?
— Понял, ваше высокоблагородие.
— А теперь садись, — он указал на стул. — И начинай рассказывать. Всё с самого начала. Абы без увёрток.
Я глубоко вздохнул, сжимая под столом колени, чтобы они не дрожали.
— Ваше высокоблагородие, — начал я, глядя на полированную столешницу. — Вы изволили говорить о фактах. Видели свеченье без огня и пламени. Чувствовали удар молнии невидимой силы. Вы правы — я не шпион и родился на Урале. Точнее, ещё рожусь, но… в грядущем, лет эдак через чёрт… Сейчас какой год?
— Одна тысяча восемьсот восемьдесят девятый от Рождества Христова.
— Ну а я до вчерашнего вечера жил в две тысячи двадцать пятом году.
Я поднял глаза. Алексеев не шелохнулся, лишь его пальцы слегка постукивали по ручке кресла. Ни тени насмешки. Только холодная, хищная внимательность. Он ждал продолжения.
— Для моего времени, — я кивнул на часы, — такие вещи в обычае. У нас корабли — из цельного железа, величиной с целый град, и ходят без парусов, силой машины. По воздуху летают железные птицы, перевозя сотни пассажиров. А люди могут беседовать друг с другом за тысячи вёрст, будто в соседней горнице, вот почти по таким часам.
Я говорил сбивчиво, путано, описывая самолёты, телефоны, телевизоры, стараясь подбирать более архаичные слова. Он слушал не перебивая. Его лицо было каменной маской.
— Со мной приключилась беда. Я был… э-э… на задании. Нас преследовали, а потом я попал в марево и очутился здесь, на вашем берегу. Не ведаю, как вернуться. Не ведаю, жив ли кто из моих… — Голос мой сорвался от ужаса. Я и правда не знал. Что сталось с Асей? Выбралась ли она из того грота? Вдруг аномалия была одноразовой?
Алексеев медленно поднялся, подошёл к книжному шкафу. Достал том в кожаном переплёте. «Основы навигации и картографии». Положил его на стол передо мной.
— Разверни, — приказал он.
Я повиновался, разглядывая серые страницы, сложные чертежи, формулы.
— Прочти вот сие, — он ткнул пальцем в абзац мелкого текста с «лишними» буквами старинного алфавита. Естественно, я прочёл как мог вслух о расчёте координат по солнечной высоте. Формулы меня в жизни не пугали.
— Изъясни, — скомандовал он.
Пришлось объяснять своими словами, как мог. Евгений Иванович слушал, его острый взгляд буравил меня.
— Теперь сие, — он открыл другую книгу, на французском. — Переложи на русский, ежели поймёшь…
Я взглянул. Мой французский был на уровне «парле ву» и «жё не манж па», но текст был техническим, о паровых машинах. Потребовалось подбирать слова, тыкая пальцем в термины и объясняя их значение.
— Довольно, — он резко захлопнул книгу. Помолчал. — Ты неуч из медвежьего угла, но читаешь и разумеешь сложные тексты. Ты не моряк, но основные начала навигации тебе ведомы. Ты говоришь на русском без акцента, но с диковинными словечками, коих я отроду не слыхивал. И при всём при том на твоей руке — устройство, которое поражает, словно громом с ясного неба, и светится ярким пламенем.
Он вернулся на своё место, откинулся на спинку.
— Будущее… — произнёс Евгений Иванович задумчиво. — Хорошо… Допустим на минуту, что я принимаю твою повесть. Сие многое объясняет. Но не всё. Отчего англичане так жаждали тебя заполучить? Твой «беглый матрос» — сущая отмазка. Они что-то ведают?
— Они… они могли видеть вспышку, когда я появился, — предположил я. — Они всегда охотятся за чужими секретами. В моё время — тоже.
Алексеев кивнул, и в его глазах мелькнуло понимание. Соперничество с британцами было капитану кровно знакомо.
— Что же теперь? — спросил он тихо, будто размышляя вслух. — Что мне чинить с тобой, господин из грядущего? Вышвырнуть за борт, как и обещал? Сдать англичанам и забыть? Или… — он прищурился, — попытаться извлечь прок?
Я замер, понимая, что от его следующего решения зависит всё.
— Вы не можете меня выбросить, — выдохнул я, стараясь говорить смело и решительно. — Ибо вам любопытно. Вы видите — я не ворог. А англичанам меня отдавать не след. Они выведают всё, что я ведаю, а потом прикончат. И их могущество приумножится. А российское — нет.
Капитан усмехнулся. Сухо, беззвучно.
— Михаил Валерьевич, ты учишь меня политике? Забавно. Ладно. Допустим, я оставляю тебя у себя. В качестве… советника. Но помни: один неверный шаг, одна ложь, одна попытка воспользоваться своими «знаниями» мне во вред — и я лично пришлю тебя к праотцам, как бешану собаку. Внял?
— Внял, ваше высокоблагородие.
— Твоя легенда остаётся в силе. Ты мой родственник Михаил, деревенский олух. Будешь находиться при мне. Будешь слушать, смотреть и молчать. Отвечать только на мои вопросы. Со временем… посмотрим. А теперь — отдых. Ты выглядишь как смерть.
Он дёрнул за шнурок колокольчика. В каюту вошёл матрос.
— Проводи господина Орлова в каюту мичмана Державина. Тот слёг от цинги и находится в лазарете, а его койка свободна. Распорядись, абы ему принесли чистое бельё и дали харчей.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — козырнул подчинённый.
Я поднялся, чувствуя страшную усталость, будто мешки с углём таскал. У порога я остановился.
— Евгений Иванович… Благодарю вас.
Он не ответил, уже углубившись в бумаги на столе. Но я видел, как его рука на секунду замерла над документом.
Меня отвели в тесную, но чистую каюту с двумя подвесными койками. Нижняя была пуста от вещей. Скинув грязную одежду, я с наслаждением умылся ледяной водой из медного таза и рухнул на жёсткий тюфяк, набитый соломой. За стеной слышались скрип дерева, шаги, приглушённые команды. Я лежал и смотрел в потолок, понимая, что чудом остался жив и нахожусь под защитой, хоть и шаткой. Алексеев поверил… Правда, не до конца, но дал шанс. Подняв руку с часами, я активировал экран и заметил то, на что раньше не обращал внимания. В углу дисплея, рядом с индикатором времени, мигал едва заметный значок — крошечная стилизованная спираль. Та самая, что была на экране перед прыжком. Хроноаномалия. А под ней шёл обратный отсчёт: 56:58:17… 56:58:16… 56:58:15…
Сердце ушло в пятки. Это не было случайностью. Это был не разовый прыжок. Устройство работало. Оно считало время до следующей аномалии? До возвращения? Или до чего-то ещё? Я замер, не в силах пошевелиться, глядя на тикающие цифры своей судьбы и понимая, что мне требуется продержаться здесь чуть более двух суток и, возможно, аномалия вернёт меня обратно!..
Спустя некоторое время дверь каюты скрипнула, и в проёме показался юнга лет тринадцати, с озорными, но пугливыми глазами. В руках он держал деревянную миску с дымящейся похлёбкой и ломоть чёрного хлеба.
— Принёс вам поесть, господин, — пробормотал он, робко протягивая миску.
— Спасибо, дружище, — я сел на койку и принял еду. Пахло рыбой, крупой и чем-то травяным. — Как тебя звать-то?
— Архип, — ответил мальчишка, не решаясь поднять глаза. Юнга явно был наслышан о «диковинном родственнике» капитана.
— Садись, Архип, не стой как на вахте, — я отломил кусок хлеба и макнул его в похлёбку. Вкус был простым, но на удивление сытным. — Расскажи мне про корабль. Я ведь впервые на таком. Всё диковинно.
Юнга нерешительно присел на краешек табуретки.
— Да что рассказывать-то, господин… Корабль как корабль. «Адмирал Корнилов» звать. Ходим по морям, короля сиамского давеча навещали…
— А англичане эти… с «Икара»… они часто тут шныряют? — осторожно спросил я, делая вид, что занят едой.
— О-о-о, эти… Как мухи навозные. Кругом суются, всё высмотреть норовят. Капитан наш, Евгений Иванович, сказывает: зла на них не хватит. Говорят, из-за них, супостатов, с королём договор никак подписать не можем. Всё мешают, подлецы…
Он вдруг спохватился, что сказал лишнее, и замолчал, покраснев.
— Ничего, — успокоил я его. — Я своё видел. Не люблю я их тоже.
Снаружи, с палубы, донёсся мерный, унылый напев. Матросы, выполняя работу, тянули какую-то заунывную песню о далёкой родине, ветре и тоске, пока чей-то звонкий голос не попросил:
— Пахом, давай нашу притчу казачью!
Возникла небольшая пауза, а потом густой бас запел:
«Эх, да не вечер, да не вечер…
Песня мне эта была знакома, но вот мотив заметно отличался от «современного варианта». Слушая эти простые, полные грусти звуки, моё сердце сжалось. Я представил их, этих русских мужиков, за тысячи вёрст от дома, в незнакомых жарких морях. И мне вдруг до боли захотелось дать им что-то своё, из моего времени. Навести эдакий мостик между нашими мирами.
— Архип, а на корабле гитара есть? — спросил я.
— Как же, у боцмана есть семиструнная! Он на ней здорово играет, «Цыганочку»…
— Сбегай, попроси у него на минутку. Скажи… скажи, для капитанова гостя.
Архип выскочил из каюты и через две минуты вернулся, почтительно неся в руках старую, потёртую гитару. Я взял инструмент в руки, провёл пальцами по струнам. Звук был глуховатым, но живым и тёплым. Я перестроил струны под шестиструнную, вспоминая аккорды. Матросы за стеной смолкли, прислушиваясь к незнакомым звукам. И я запел. Тихо, сначала неуверенно подбирая слова, которые знал наизусть.
Призрачно всё в этом мире бушующем,
Есть только миг, за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь…
Сначала с палубы доносился лишь шум волн и скрип снастей. Но потом я услышал осторожные шаги за дверью. Кто-то прислонился к косяку, слушая. Песня, знакомая мне с детства, в этом месте и в это время звучала как откровение. Она была о том, что всё проходит, но важно ценить настоящее. О том, что объединяло всех нас, людей из разных эпох. Я «рассказывал» о миге, о любви, о быстротечности времени. Голос мой крепчал, набирая силу. Я уже не пел для них — я пел для себя. Вспоминая Асю, Тима, Мотю, сына и свой мир, оставшийся где-то там, в будущем.
Когда последний аккорд затих, наступила тишина. А потом за дверью раздался сдержанный, одобрительный гул голосов и несколько грубоватых, но искренних похвал: «Ловко!», «Ишь ты!», «Вот это песня!».
В дверь постучали. На пороге стоял сам боцман, широкоплечий детина с загорелым, обветренным лицом.
— Спасибо, браток, — хрипло сказал он, забирая гитару. — Песня твоя… Она правильная. За душу берёт. — Он помолчал, глядя на меня с новым, уважительным интересом. — Ты, выходит, не так прост, как кажешься.
Боцман кивнул и вышел. Архип смотрел на меня с настоящим восхищением. Потом, опомнившись, забрал посуду и тоже скрылся. Я остался один. Обратный отсчёт на часах неумолимо продолжался. Но теперь я знал, что эти двое суток можно прожить не как пленник, а как человек, который может что-то дать этим людям. Хотя бы песню. А в голове уже крутилась новая мысль. Англичане не отстанут. Алексееву нужны козыри. И может быть, какие-то мои «знания из будущего». Их потребуется ему осторожно, под видом догадок или «сибирской смекалки» подсказать. Чтобы помочь России — и помочь себе выжить. Кто знает, может быть, в истории так всё и было? А пока я сладко зевнул после бессонной ночи. Лёг на койку, закрыл глаза и, проваливаясь в сон, под мерный скрип корабельных балок и далёкий шум волн, впервые за долгое время почувствовал не страх, а странное, щемящее спокойствие…
От автора: Те, кого заинтересовал роман, смогут найти продолжение на сайте Автор тудей. 5 октября он там появится полностью. Приятного прочтения!
