Здесь пахло по-другому. Не лесом, не жизнью. Не гнилью плодов и не ароматом цветов. Здесь пахло древностью, сухой, как кости птицы, пылью и остывшим пеплом. Тишина здесь давила на уши, и была гуще, чем в самой глухой чащобе, где даже птицы боятся петь. Звуки джунглей — крики зверей, щебет птиц — сюда почти не долетали, будто их поглощала каменная глотка этого места. Кривые Скалы были миром сами по себе, отгороженным от всего живого, и этот мир был мертв.
Ручеек шел осторожно, но без страха. Он знал эти места. Знал железные скелеты — огромные, ржавые, торчащие во все стороны ребрами. Они стояли, вросшие в землю, и от них веяло таким холодом, что даже в самый зной по коже бежали мурашки. Охотник трогал их рукой — железо было шершавым, холодным и неживым, даже на солнце оно не нагревалось, как настоящий камень, а словно воровало тепло у всего живого. От великанов остались только эти кости, и никто из стариков не мог сказать, что это были за звери и куда они подевались. Может, их съели сами скалы?
Под ногами хрустел мусор — не привычный хруст веток и листьев, а сухой, злой скрежет. Обломки камней и чего-то еще. Трухлявые железные палки — длинные, пустые внутри, они крошились в руках, стоило на них надавить, оставляя на пальцах красную, как запекшаяся кровь, пыль. Ручеек представлял себе целые леса из таких железных деревьев, которые росли здесь давным-давно. Деревья сгинули, а их железные корни так и остались торчать из земли.
И еще были прозрачные дубинки — короткие, хрупкие. Одни — совсем бесцветные, как вода в ручье, только твердые, другие — зеленые или коричневые, будто больные. Они тоже были пустыми внутри и разлетались на много-много острых осколков, если наступить на них не так. Ручеек как-то сильно порезался, любопытство стоила ему крови, которая хлестала ручьем, таким же вертлявым, как он сам.
Но сегодня вовсе не любопытство гнала его к этим диковинкам. Сегодня у него была цель, которая грела изнутри, как маленькое солнце.
Охотник уверенно свернул в узкую расщелину, такую тесную, что приходилось двигаться боком, заваленную обломками, и подошел к подножию самой высокой, самой кривой скалы. Она нависала над ним, кособокая и угрюмая, словно вот-вот рухнет. У ее основания, в тени, зияла небольшая ниша, прикрытая сверху плоским, сколотым камнем, похожим на панцирь гигантской черепахи.
Остановившись, он еще раз настороженно прислушался. Тишина. Только ветер гулял где-то высоко-высоко над головой, меж каменных вершин, и его завывание звучало как голос самого этого мертвого места.
Ручеек уперся плечом в каменный панцирь, с напряжением сдвинул его в сторону с сухим, скрежещущим звуком, который эхом разнесся по каменному мешку. Он запустил руку в холодную, пахнущую сыростью и пылью темноту ниши.
Пальцы нащупали грубую шершавую тряпицу. Парень облегченно выдохнул, чего сам не ожидал.
Он вытащил сверток, смахнул с него липкую серую пыль и развернул.
На ладонь лег чудесный круг. Гладкий, тяжелый, холодный. Он сверкнул, поймав пыльный луч солнца, пробившийся сквозь каменные громады, и ударил Ручейку прямо в глаза ослепительной зарницей — единственной живой вещью в этом царстве смерти.
Охотник зажмурился — перед глазами плясали разноцветные пятна. Он тер глаза кулаком, нетерпеливо моргая. Наконец, зрение прояснилось.
Ручеек поднял круг перед лицом.
И из глубины его, словно из застывшей воды, на парня смотрел он сам. Глаза широкие, смотрели внимательно и чуть дико. Лицо, опаленное солнцем и обветренное ветрами. И шрам на лбу — белая полоса на смуглой коже. Он скривился, оскалил зубы — и двойник в круге тут же скривился и оскалился в ответ.
Ручеек фыркнул. Красивый! Совсем как взрослый охотник. Белка точно не устоит.
Он уже представлял, как протянет ей этот круг, как она ахнет, как прижмет его к себе… его снова бросило в жар, который был так непохож на мертвящий холод Кривых Скал.
Налюбовавшись, охотник тщательно, с нежностью протер диковинку краем своей набедренной повязки, сметая серый налет, бережно завернул обратно в тряпицу и сунул в кожаную сумку на поясе, надежно притянув ее покрепче, к живому телу.
Теперь можно было идти назад. Теперь — к солнцу, к зелени, к Камням. Теперь Белка точно никуда не убежит
Он уже собирался было выползать из расщелины, как вдруг замер, втянув воздух носом, как делал это на охоте.
Ветер, что гулял наверху, резко поменял направление, закрутив вихрем серую пыль. Теперь он дул не в спину, а прямо в лицо. И принес с собой новый запах.
Плохой запах. Опасный. Знакомый до тошноты.
Запах псарни у Камней, но дикий, незнакомый. Псиный дух, прелый и острый, с примесью грязи и пота. И под ним — сладковатый, липкий запах свежей крови. Не остывшей еще.
Ручеек крепче сжал свое копье. Он медленно, словно ящерица, высунул голову из-за камня. Вначале ему показалось, что впереди пусто. Только скалы да осыпи, серые на сером. Но нос не обманывал. Он слишком хорошо знал этот запах. Оба запаха. Псы рядом. Совсем близко. Где же они?
Охотник протер глаза ладонью. От яркого блеска диковинки перед глазами все еще мелькали цветные круги, мешая сосредоточиться. И снова вгляделся в серые камни, в синие тени под нависающими глыбами.
И тут — движение. Не одно. Низкие тени отделились от общего нагромождения камней, ожили. Их было несколько. Длинные, тощие, поджарые тени. Они двигались крадущейся, развалистой походкой, вынюхивая воздух, опустив к земле морды. Одичалые псы. Большие, с желтоватой, свалявшейся шерстью, оскаленными пастями и впалыми, голодными боками. Ребра проступали под кожей, как прутья старой корзины. Глаза их светились тусклым, зеленоватым блеском, как гнилушки в ночи. А у одного, с разорванным ухом, на морде и груди алела свежая, липкая кровь. Видно, только что добыли кого-то. Небольшого зверя? Или… кого-то из одиночек, что иногда появлялись возле земли племени?
Ручеек почувствовал, как по спине пробежал холодок, резкий и колючий, несмотря на жару. Пока псы далеко, шагах в тридцати, но они быстрые. Очень быстрые. Ручеек тоже быстрый, ловкий, как его имя, но не такой, как стая этих теней. Сытые ли? Судя по запаху крови — только что поели. Но с одичалыми псами никогда не угадаешь. Голод в них сидит всегда, глубоко внутри. Могут и Ручейка попробовать — на закуску, просто чтобы догнать и загнать, потому что могут. Нет, такого охотнику не нужно. Не сейчас, когда у него в сумке лежит диковинка, завернутая в тряпицу.
Пора уходить. Тихо. Осторожно. Как мышь под носом у совы. Тем более, что подарок уже забрал. Главное — унести его Белке.
Охотник начал медленно, бесшумно отползать назад, вглубь расщелины, в холодную тень, стараясь не задеть ни одного камня, не издать ни звука. Каждый мускул был напряжен. Его сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим стуком в висках. Он не испугался. Нет. Он проявил осторожность! Впереди еще много битв, и каждая может оказаться последней. Так к чему торопиться навстречу лишним клыкам, которые ничего не решат?
Но псы, казалось, уже учуяли что-то. Ветер, несущий его запах, мог донестись до теней. Один из них, самый крупный, с тем самым разорванным ухом, поднял голову от земли и настороженно замер, уставившись желтыми глазами прямо в сторону укрытия Ручейка. Его низкое, глухое, предупреждающее ворчание, похожее на перекатывание камней, донеслось до охотника, заставляя кожу покрыться мурашками. Вслед за ним заворчали и другие.
Глухое ворчание оборвалось. И тут же превратилось в пронзительный, яростный лай. Остальные псы подхватили, и гнетущую тишину Кривых Скал разорвали дикие звуки. Вой, рык, визг — все смешалось в оглушительный гул. Этот звук бил по ушам, как молотком.
Тени рванули с места. Не разбирая дороги, сбивая друг друга с ног, они понеслись прямо к расщелине, где затаился Ручеек. Сухая земля поднялась рыжим облаком.
Испуг ударил в виски, заставив сердце замереть на мгновение. Мысли о Белке, о чудесном круге, о ворчащих стариках — все это разом вылетело из головы, уступив место единственному позыву, которым кричал каждый волосок на теле: БЕГИ!
Испуг выдернул Ручейка из укрытия. Он уже не старался быть тихим. Он мчался, отталкиваясь от камней, как от ступенек, прыгая через трещины, чувствуя, как за спиной нарастает топот когтистых лап и хриплое дыхание своры.
Псы были быстрее. Охотник знал это. Они бежали стаей, отрезая путь к отступлению, гнали добычу, как зайца, вглубь каменного лабиринта, в самое его сердце.
В ушах стоял оглушительный звон, в горле пересохло, язык прилип к небу. Он рискнул оглянуться на бегу — и увидел разинутые пасти с желтыми, похожими на старые кости клыками всего в нескольких прыжках позади. Слюна летела с зубов мутными брызгами. Глаза — мутные, пустые, полные одной-единственной мысли — догнать и разорвать.
Ручеек свернул за очередной угол, надеясь сбить их со следа, но наткнулся на тупик — высокую каменную стену, усыпанную острыми, как копья, обломками. Отступать было некуда. Сзади уже слышался частый топот и предвкушающий рык.
Отчаяние сжало горло. И тут взгляд охотника, метнувшись в поисках хоть какой-то щели, упал на землю. Рядом с грудой камней чернел неестественно правильный, квадратный провал. Как пасть огромного каменного зверя. От него тянуло ледяным сквозняком, пахнущим сыростью и плесенью.
Выбора не было. Сверху — клыки. Здесь — темнота.
С отчаянным криком Ручеек нырнул в черноту.
Нога сразу же подвернулась на скользком, покрытом слизью склоне. Он полетел вниз, кубарем, ударяясь о выступы, царапая кожу о шершавые стены. Мир превратился в круговерть боли. Затем темнота и грохот собственного падения.
Удар. Тупой, оглушающий. В бок, в ребра. Воздух вырвался из нутра со свистом, и на секунду все померкло.
Охотник лежал, не в силах пошевелиться, вслепую вглядываясь в густую тьму, такую же черную, как небо безлунной ночью. Дышать было больно, каждый вдох отдавался горячей иглой в груди. Все тело ныло и горело, как после сильной лихорадки.
Сверху, из далекого светлого квадрата, доносился бешеный, разочарованный лай. Псы не решались прыгнуть вслед, но и не уходили, выкрикивая свою злобу и досаду в холодную темноту подземелья.
Ручеек зажмурился, пытаясь совладать с болью и накатившим ужасом. Он был в ловушке. Глубоко под землей. Один.
Как обычно, на моей страничке на АТ главы публикуются с опережением.
