Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 469 постов 38 895 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

157

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
18

Туман над Верховьями

Туман в этих краях был не погодой, а состоянием мира, наказанием за забытые грехи. Он был живым, плотным, как прокисшее молоко, и цепким, как гнилая паутина. Он ложился на поля и леса Верховий поздней осенью, задолго до первых снегов, и не спешил уходить до самого Рождества, запирая всё живое в немом, слепом коконе. Воздух становился вязким, им было трудно дышать, и каждый глоток нес в легкие запах прелой листвы, влажной гнилушки и тления - сладковатый, приторный, как запах разложения, припорошенного землей.

Именно в этот мертвый сезон я и приехал в опустевшую деревню, где когда-то жила моя бабка. Мне нужно было разобрать старый дом, продать бревна и землю - поставить жирный крест на воспоминаниях, которые уже казались чужим, навязчивым сном. Последняя ниточка, связывающая меня с этим гиблым местом. Я хотел ее перерезать. Оказалось, она была петлей.

Дорогу за бывшим колхозным полем, которую местные когда-то с гордостью называли «тракт», размыло так, что мою «Ниву» занесло в рыжую, хлюпающую жижу по самые пороги. Двигатель взвыл, захлебнулся и заглох с последним отчаянным судорожным вздохом. Безнадежно. Дальше - только пешком. Я вылез, и холодный влажный воздух ударил в лицо, обволакивая, проникая под куртку, под свитер, к самой коже. Тишина была абсолютной, давящей, звенящей в ушах. Туман поглощал звук моих шагов по размокшей грязи, превращая их в приглушенные, хлюпающие шлепки, которые, казалось, слышал только я. И кто-то еще. Свинцовое небо медленно темнело, сливаясь с белесой пеленой у земли, стирая грань между днем и ночью, между реальностью и кошмаром.

Из этого молочно-серого ада медленно проступали призраки. Не торопясь, словно давая мне время рассмотреть и прочувствовать весь этот пиздец. Почерневшие скелеты изб с пустыми глазницами окон, в которых еще виднелись клочья занавесок, похожих на кожу содранной плоти. Скрипучие ворота на расшатанных петлях, качаемые невидимой рукой. Старая баня, что рухнула набок, словно подкошенная пулей. И запах. Тот самый, знакомый с детства, въевшийся в подкорку - запах прелой листвы, влажной гнилушки, печного пепла и чего-то еще, пронзительного и мертвого, как дыхание раскрытой, заброшенной могилы.

Я шел, и между лопаток сверлил навязчивый, животный холод. Не тот, что от промозглого воздуха, а иной, внутренний - чувство пристального, немигающего взгляда в спину. Чувство, что за тобой не просто наблюдают, а изучают. Взвешивают. Я оборачивался, сжимая фонарь так, что кости трещали, - лишь стена тумана, непроглядная и насмешливая. Но в ушах стоял навязчивый шепот: не ветра в голых ветках березы, а чей-то тихий, сиплый пересуд, словно десятки старческих голосов бормотали прямо у меня над ухом, споря друг с другом.

Дом бабки стоял на самом отшибе, упираясь задворками в стену хвойного леса. Он смотрел на меня слепыми окнами, и казалось, он не просто стоит, а замер в напряженном, неестественном ожидании. Он знал. Знавал меня маленьким и теперь ждал взрослого. Крыша провалилась в двух местах, стены почернели от времени и влаги, но сруб еще держался, как держится костяк давно умершего, но не разложившегося зверя. Калитка сорвалась с петель и валялась в крапиве. Я пробрался во двор. Яблони, которые бабка когда-то сажала, превратились в корявых, покрытых серым лишайником уродцев, протягивающих ко мне свои острые, обломанные ветки.

Ключ в скважине заржавел намертво. Я с силой дернул скобу, и дверь с душераздирающим, высоким скрипом, от которого заныли зубы и сжались виски, поддалась, нехотя отпуская меня внутрь.

Воздух внутри ударил в нос - спертый, густой, с примесью пыли, мышиного помета и той самой сладковатой гнили, что висела над всей деревней. Я зажег фонарь. Луч, похожий на дрожащий желтый нож, выхватил из мрака знакомые очертания: массивная русская печь, черная от сажи и времени, огромный деревянный стол, заваленный хламом, лавки вдоль стен. На столе лежала раскрытая книга - какой-то старый букварь, засыпанный штукатуркой и пылью. Рядом - забытая вышивка, иней паутины скреплял цветные нитки в немом крике. На полке пылился проигрыватель с пластинками, а на стене висел ковер с оленями, теперь почти полностью съеденный молью. Словно хозяева вышли на минуту и не вернулись сто лет. И за это время кто-то незримо и методично доводил их дом до полного, окончательного распада.

Именно тогда я услышал первый четкий, не природный звук. Не снаружи, а из-за печки, из той самой темной ниши, где в детстве я боялся заглядывать. Тихий, размеренный, металлический скрежет. Скр-скр-скр… Будто кто-то точил нож о старый точильный камень. Неторопливо, с наслаждением, смакуя каждый момент.

Холодный пот выступил на спине, мгновенно став ледяным.
- Кто здесь? - мой голос сорвался на хриплый, испуганный шепот, прозвучавший кощунственно громко в гробовой тишине.

Скрежет прекратился. Мгновенно. В воцарившейся мертвой тишине стало слышно, как по желобу за окном с противным бульканьем стекает конденсат, как где-то скребется мышь, как моё собственное сердце колотится в груди, пытаясь вырваться. Я сделал шаг вперед, и половица под ногой громко, как выстрел, скрипнула.

И в ответ на этот скрип из-за печи раздалось тихое, довольное похрюкивание. Низкое, горловое, довольное. И снова - скр-скр-скр. Теперь уже быстрее, почти игриво. Домовой. Бабка всегда, подвыпив, рассказывала, что наш домовой - старый, вредный дедок, ворчун. Своих не трогает, но чужака может до порога довести, а то и в подполье столкнуть, если разгневается. Он помнил все обиды, все пролитые крупинки соли, все невыметенные углы. Видимо, он все еще тут. И мое присутствие, мой городской запах, мои намерения продать его кров его явно не обрадовали.

«Нахуй это всё, - прошептал я себе под нос, чувствуя, как по спине бегут мурашки. - Нахуй эту дремучую хуйню». Я решил не искушать судьбу. Переждать ночь в машине, даже в холоде и тесноте, было куда привлекательнее, чем делить кров с этим скрежещущим нечто. Я рванул к двери, отдернул щеколду и распахнул ее.

За порогом бушевало море молока. Туман сгустился до абсолютной, осязаемой тьмы. Видимость была нулевой. Свет фонаря упирался в белесую стену, отражаясь назад, слепя меня, словно насмехаясь над моей попыткой осветить тьму. А в этой слепой, густой тьме зашевелилось что-то еще. Послышались шорохи, приглушенные всхлипы, непонятный гул, идущий со всех сторон сразу.

Со стороны леса, оттуда, где по детским воспоминаниям должно было быть болото, донесся протяжный, леденящий душу вой. Не волчий. Более тоскливый, древний, полный такой первобытной, вселенской тоски, что кровь стыла в жилах. Это Леший сбивал с пути очередную жертву, заманивая в трясину, что чавкала голодными ртами, сокрушая кости. Вслед за воем, словно в ответ ему, послышался смех - высокий, девичий, но мокрый и пузырящийся, будто кто-то хохотал, захлебываясь ледяной водой и илом у самого дна реки. Осенние русалки, мавки. Злые, тощие, с зеленой кожей и длинными склизкими когтями. Их время давно прошло, и они ненавидели всех, кто мог свободно дышать воздухом, кто мог уйти.

Я отшатнулся назад, как от удара током, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, пытаясь заглушить бешеный, дикий стук своего сердца. «Хуёво. Очень, блядь, хуёво». Надо было просто дождаться утра. Туман всегда рассеивается с рассветом. Эта простая, детская мысль стала моей единственной мантрой, якорем, за который я цеплялся.

Часы тянулись мучительно долго. Я сидел на пыльном сундуке, вцепившись в фонарь, как в единственное оружие, и слушал, как деревня по-настоящему оживала. Ночь принадлежала им. Им, а не мне.

Стук в оконное стекло - короткий, отрывистый, будто по нему стукнули суставом пальца. Я вздрогнул, направил свет - ничего. Только мутное, искаженное отражение моего перекошенного страхом лица. Потом - тяжелые, мокрые шаги по скрипучему крыльцу. Медленные, волочащиеся, с непереносимым скрипом мокрой кожи по доскам. Они прошли туда-обратно и затихли у самой двери. Шуршание под полом, прямо у моих ног - настырное, целенаправленное, будто там, в темноте, кто-то копался, рыл ход, пытался выбраться наружу. А скрежет за печкой возобновился, теперь он был громче, настойчивее, злее. Казалось, лезвие водят по камню с яростным, нечеловеческим упоением, готовя его для чего-то очень важного.

Потом шаги на крыльце затихли. И их сменил новый, леденящий душу звук. Мерный, ритмичный, неумолимый стук. Тук. Тук. Тук. Словно кто-то бил деревянной колотушкой по воротам. А потом - по углу дома. Тук. Тук. Тук. Бабка, крестясь и отпивая из стакана, шептала мне, малолетке, байки, что так по округе ходит сама Смерть. Не метафорическая, а самая что ни на есть настоящая, костлявая и безликая. Она стучит в ворота или в стену дома, предупреждая, чья очередь уходить. Услышит стук - готовься. Не услышит… все равно не спасет. Потому что следующий стук будет уже в твое окно.

Стук приближался. Он медленно, не спеша, обошел дом кругом. Тук. Тук. Тук. в стену рядом с окном. Тук. Тук. Тук. в фундамент, прямо под моими ногами. Он затих у самой двери. Я замер, перестав дышать, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки. Весь мир сжался до этой старой, покосившейся двери и до того, что стояло за ней.

Сквозь щель в косяке прополз тонкий, извивающийся ручеек тумана, белый и холодный. Дверь медленно, бесшумно, без единого скрипа, вопреки всякой логике, отворилась сама собой.

В проеме, в клубах непроглядного тумана, стояла Она.

Высокая, неестественно худая фигура в длинном, темном, промокшем саване, который сливался с темнотой, впитывая в себя весь свет. Лица не было видно. Лишь черную, бездонную пустоту под капюшоном, от которой перехватывало дух и мутилось сознание. В длинных, костлявых пальцах, больше похожих на сплетение сухих сучьев, она держала ту самую старую, облезлую деревянную колотушку.

Я не мог пошевелиться. Леденящий, парализующий ужас сковал меня, вдавив в грязный пол. Я был парализован, способен только смотреть в эту безликую тьму, втягивающую в себя мою душу, мой разум, мою волю.

Фигура неподвижно стояла на пороге, безмолвно взирая на меня. Затем она медленно, с сухим скрипом, будто суставы давно не смазаны и не двигались сто лет, подняла костлявую руку и протянула ее в мою сторону. Не для того, чтобы взять. Чтобы указать. Палец был длинным, темным, заостренным, как шило.

И в этот миг скрежет за печкой прекратился. Из-за нее выкатился, словно клубок грязной, свалявшейся шерсти, маленький, сморщенный, покрытый седым волосом старичок. Его глаза-угольки горели злым, недобрым, древним огнем. Он сердито, с презрением посмотрел на Фигуру в дверях, потом на меня, и с силой плюнул на пол. Плевок шипнул, испарившись, оставив на полу маленькое черное пятно.

- Не трогай, - просипел он хрипло, обращаясь к Фигуре. Голос его был похож на скрип ржавой пилы по сухому дереву. - Он не чужой. Он наш. Кровь от крови. Роду нашего. Проклятия нашего. От него не уйти. Ты знаешь. Правила знаешь.

Фигура в дверях замерла на мгновение. Ее безликая маска повернулась от меня к домовому. Было ощущение немого диалога, титанической борьбы воли. Затем рука медленно опустилась. Она сделал один шаг назад, растворяясь в тумане, как чернильная капля в воде. Дверь бесшумно захлопнулась.

Облегчение, дикое, пьянящее, животное, хлынуло на меня волной. Я рухнул на колени, рыдая от счастья, от сброшенного груза, вытирая лицо грязными рукавами. Домовой заступился. Я свой. Я спасен. «Бля, бля, бля… Спасибо, дед…» - только и мог я мычать, захлебываясь слезами, смехом и истерикой.

Старичок-домовой подошел ко мне вплотную. Его сморщенное личико, похожее на печеное яблоко, исказилось не то ухмылкой, не то гримасой бесконечной, уставшей жалости. Он вонзил в меня свои горящие угольки.

- Дурак, - просипел он с безмерным презрением. - Обрадовался, мразь последняя. Вырванец паршивый. Она ушла не потому, что я сказал. Я лишь напомнил. Она ушла, потому что поняла.

Он ткнул своим корявым, острым, обжигающе холодным пальцем мне прямо в грудь, в сердце. Боль была жгучей и реальной.

- Проклятие рода - не умирать, сопляк. Смерть - это лухари. Проклятие рода - оставаться. Охранять эту гниющую плоть земли. Сторожить врата в это гиблое место. Ждать. Ждать следующего дурака, самонадеянного ублюдка, который захочет сюда вернуться, чтобы что-то «закрыть». Ты приехал продать землю? Сжечь дом? Уйти? - Он горько, надсадно рассмеялся, и смех его был похож на треск ломающихся костей. - Никто не уходит из Верховий. Никто и никогда. Контракт подписан не чернилами, а кровью и памятью этой земли. Ты теперь сторож. Новый сторож. Как я. Как все они.

Он махнул рукой в сторону двери, в туман.

И в тот же миг слух мой обострился до сверхъестественного предела. Я услышал их. Всех. Весь этот адский хор. Скрип половиц подо мной сложился в голос, шепот ветра в щелях - в чьи-то четкие, но неразборчивые слова, капли с крыши - в размеренные шаги. Из теней в углах выползли и поползли по стенам бледные, расплывчатые лики с пустыми глазницами. Из-под пола через щели протянулись полупрозрачные, дрожащие руки с длинными, землистыми ногтями. В окнах опустевших изб напротив засветились огоньки - недобрые, мутные, как у слепых рыб из подземных озер. В тумане завыли, застонали, засмеялись не леший и русалки, а души тех, кто когда-то здесь жил, умирал, сгнивал и… оставался. Навеки. Мои предки. Моя родня. Мое новое family. Мои соседи по аду.

Я не приехал в заброшенную деревню. Я вернулся домой. Навсегда. Мой побег закончился, едва успев начаться.

Первый луч утра, грязный и больной, пробился сквозь разорванный туман. Он не осветил спасительную дорогу к отступлению. Он упал на мои руки, лежавшие на коленях, и я увидел, что кожа на них стала серой, твердой и потрескавшейся, как старая кора на мертвом дереве. Ногти пожелтели, удлинились, под ними забилась земля. Он осветил мою новую, вечную тюрьму. И тишина снаружи была уже не пугающей, а… привычной. Своей.

И тихий, довольный скрежет за печкой возобновился. Теперь на двоих. Я почувствовал неодолимое, древнее, позывное желание. Подошел к печи, нашел в пыли длинный, ржавый, идеально подходящий гвоздь. Мои пальцы, уже почти не мои, сами сомкнулись вокруг него с удовлетворением. И я присоединился к мелодии. Скр-скр-скр…

Где-то на тракте, увязшая в грязи, ждала чужая машина. Кто-то новый, наивный и уверенный в себе, скоро придет. Услышит шепот. Увидит огоньки.

А мы будем ждать. Мы всегда ждем. Охраняем. Сторожим.
Скр-скр-скр…

Показать полностью
50

Самосбор. Награда (часть 2)

1 часть: Самосбор. Награда (часть 1)


Этаж, с которого в последний раз выходил на связь пропавший отряд, встретил нас гнилью и распадом. Все вокруг было старым, ржавым, истлевшим.

Большой удивленно присвистнул.

— Не свисти, талоны не получишь! — осек его Гога.

— Тебя и не спрашивали. Сам сегодня уже свистанул. И получил под дых!

— Заткнулись оба! Крупа, Ванна — проверьте квартиры справа, только аккуратно! Гога с Большим, на вас квартиры слева! Я буду центр прикрывать, на всякий случай.

Механизм действий в таких случаях был уже отработан: Крупа открывает дверь, а я, с автоматом на изготовке, захожу. Огляделся: в коридоре никого. Сделал пару шагов внутрь. Напарник последовал за мной. А потом я увидел то, о чем никогда не забуду: за обеденным столом сидели два скелета в разодранной одежде.

— Твою мать! — из коридора послышался голос Большого, — все сюда!

Мы выскочили на помощь. В квартире напротив уже стоял Паек с остальными бойцами. В комнате на диване, прислонившись друг к другу, сидели три скелета, в том же состоянии, что и в проверенной мной квартире. Но Большого напугал не сам их вид, а то, кем они были раньше: скелеты оказались детскими.

— Что за чертовщина творится? Не нравится мне тут, товарищ сержант! — сказал Гога.

— А я, по-твоему, в восторге? На карусели отдыхаем, мля! — Паек, как и все, выглядел напряженным.

— Тут еще кое-что странное! — вмешался я, — скелеты — они как будто состарились и выглядят, ну не знаю, словно много циклов уже здесь.

— Да ты прям гений! — дрожащий голос Большого отчего-то звучал тоньше. Видимо, он еще не отошел от испуга.

— Дай договорить! Вся обстановка на этом этаже. Мебель, посуда, стены — тут все дряхлое, выглядит, будто еще при прадеде устарело. И скелеты тоже старые.

— Соглашусь с Ванной. Мы здесь словно какой-то могильник вскрыли. Только этот-то не запечатывали.

— Быстро осматриваем остальные квартиры и уходим!

— А это, товарищ сержант, мы мигом.

Остальным квартирам удивить нас не получилось: где-то лежали или сидели такие же скелеты, где-то не было никого, но увиденное в первой квартире уже вряд ли что-то могло переплюнуть.

— Нигде ни следа пропавшего отряда, — доложил Гога, когда мы вернулись на лестничную площадку, — все проверили!

— Все, да не все! Один лифт нас не довез, а вот второй закрыт, но тоже, судя по всему, не работает, давайте его вскроем. Убедимся, что и там ничего. И тогда точно возвращаемся.

Вскрывать лифты было обыденным делом. Для таких случаев Крупа всегда брал небольшое приспособление, чем-то похожее на домкрат: две тонкие, но прочные пластиночки вставлялись прямо между створками лифта, а поворотный механизм с ручкой заставлял пластинки отдаляться друг от друга, раздвигая эти самые створки.

В это раз лифт совсем не оказал сопротивление. А потом Крупа начал ругаться.

— Че там? Тоже труп? — спросил Большой.

Лучше бы труп: откуда-то сверху свисали оборванные тросы. На одном из них болтался противогаз.

— Может, ну его? Сбросим в шахту, и все? Скажем, что везде искали, но ничего не нашли. А лифт уже после нас оборвался, — предложение Гоги было заманчивым. Как бы я хотел, чтобы Паек согласился на него. Но сержант, тяжело вздохнув, ответил:

— Не могу. Приказ есть приказ. Да к тому же, если к кому-то из нас подключится Оператор, он все узнает и поймет, что задачу могли выполнить, но отказались. А это расценивается, как дезертирство. Крупа, свети в шахту, что там видишь?

— Эт, шахта неглубокая. Метра полтора до оборвавшегося лифта. Там, эт, кажется, подвальное помещение.

— Спускаемся!

***

Мне еще ни разу не довелось быть в подвалах. Слухи о них ходили разные, но все склонялись к одному: гиблое место. Как только все спустились, Паек выдал по таблетке. Спрашивать, что это, не стали. Горечь на языке осталась, зато ощущение страха и тревожности мигом ушли. Правда, всего лишь на время.

Помещение с рухнувшим лифтом было небольшим, два на два метра. Все вокруг, как и на этаже выше, поражало своей старостью, другого описания на ум и не приходило. За дверью ждал полумрак коридора, заваленного мусором и какой-то рухлядью. На удивление, редкие лампы на потолке светились, хоть и периодически выключались.

— Идем вперед, я думаю, что цель уже близко. Главное — найти. Неважно, живыми или мертвыми, — отдал приказ сержант.

По бокам просторного коридора не было дверей, сплошь стены с облупившейся краской неизвестного цвета. Мы шли по нему довольно долго, держа оружие наготове.

А потом донесся вопль. Или смех. Я до сих пор не могу в этом разобраться. Единственное, мне сразу вспомнился один случай, когда Гога, во время одной из операций, сжег зараженного мужика на глазах у его жены. Она также кричала.

На удивление, звук раздавался сзади, хотя мы осмотрели от и до вокруг шахты лифта.

— Что за…? — обернулся Гога, а потом закричал, — Ааа, сука!

Большой подсветил фонариком, и мы увидели, как что-то, похожее на разжиревшую крысу размером с ведро, вгрызалось в его ногу.

— Не стреляй, а то своего зацепишь, — приказал Паек и пнул тварь. Та и не думала разжимать челюсти.

Тогда Крупа, недолго думая, достал нож и несколько раз вонзил ей в брюхо. Крыса заверещала и обмякла, наконец, отпустив кровоточащую ногу.

— Как она прокусила? Тут ткань защитная, ножом хрен возьмешь!

Большой достал из аптечки ампулу и вколол в ногу:

— Гога, как вернемся, давай сразу в больничку, чтобы заразу не подцепить. Идти-то сможешь?

— А куда мне деваться? Один оставаться здесь я точно не собираюсь.

— Давай, если что, эт, на меня опирайся, — предложил Крупа.

Но раненый, на удивление даже не хромал. Тогда мы подумали, что это все из-за ампулы. Как же мы ошибались.

Снова раздался вопль со стороны лифта. Еще раз моргнула лампа, а потом, будто из воздуха возникла она. Огромная тварь, выше любого бойца в Корпусе, неторопливо двинулась к нам, словно знала — мы никуда не денемся.

— Стреляй, че ты встал! — бросил мне Большой, тыча автоматом в сторону надвигающегося мутанта.

Щелк. Осечка.

Странно, мы регулярно чистили оружие, осечки быть не могло.

— Сука, что со стволом? Ванн, у тебя тоже?

Щелк. Щелк. Одни осечки. В этот момент я понял, что мой автомат, весомый аргумент во многих ситуациях сейчас просто кусок мусора.

— Не знаю, раньше все работало как часы, — таблетка Пайка как-то резко перестала действовать, и мне стало не по себе от происходящего.

— Мой тоже заклинило! — вмешался сержант. — Мужики, давайте огнеметы!

— Эт, товарищ сержант, не работает. Как будто вместо топлива — вода.

Что-то прыгнуло на меня сверху и вцепилось в ухо. Вспышка боли, а потом я почувствовал, как кровь заливает лицо. Меня спас Гога, ткнувший в тварь ножом. Что-то крупное и шерстяное свалилось с меня и растянулось на полу.

— Бежим! Бежим, быстрее!

Существо почти настигло нас. Я на бегу обернулся, оценивая расстояние между мной и тварью, но в тот момент повезло: один взмах когтистой лапы — и Большой, бегущий позади меня, исчез из виду. Он даже крикнуть не успел, просто упал. Краем глаза я увидел, как мутант вгрызается в шею солдата. Пол вокруг стал заливаться кровью.

Но это — только начало. За чудовищем спешили огромные крысы. Они не стали задерживаться на Большом, отдав трофей сильному. Десяток шерстяных тварей преследовал нас. Некоторые умудрялись прыгать откуда-то с потолка.

— Там дверь, справа! — крикнул сержант.

Коридор не заканчивался, и эта дверь оказалась единственной надеждой на спасение. Крупа дернул ручку, и та, на удивление, поддалась.

Как только мы все оказались внутри, Паек сразу заперся. Со стороны коридора стали раздаваться скрежещущие звуки.

— Не достанете, суки! — ругнулся в ответ Гога.

Сержант нашел на стене рядом выключатель, и мы, наконец, смогли разглядеть свое убежище — абсолютно пустая, выложенная кафелем комнатка, в дальнем углу лежали ветхие скелеты в одежде Ликвидаторов. На всех, кроме одного, противогазы. Видимо, именно он и потерял свой у шахты.

— Ну, эт, товарищ сержант, вот и пропавший отряд!

— Ага, а теперь будет два пропавших отряда. Математика, мать ее за ногу!

— Ванна, а ты чего так на меня вылупился? Смотреть больше некуда? — выпалил Гога, — погоди, а как у тебя так быстро борода выросла? А ухо? Мы не кололи ничего, но оно уже зажило.

Только тогда я понял, что меня смущало в нем. Да и во всех остальных:

— Как и твоя нога, Гога. Ты бежал быстрее всех! Глянь на нее.

На месте укуса вместо рваной раны белел еле заметный шрам. Нога выглядела так, словно давным-давно зажила.

— Эт, ладно, нога! Что с нами случилось? Почему у всех бороды отросли, да еще и поседели? У меня что, тоже голова белая? — Крупа стал ощупывать свое лицо.

Ни у кого с собой не было зеркала, но стало понятно: за то время, что мы находились на этаже, каждый из нас постарел. Кто-то больше, кто-то меньше. Такого не должно было быть. Так быстро люди не стареют. А потом я вспомнил и про заклинившие автоматы, и про быстро заживающие раны.

— Товарищ сержант! — я решил высказать догадку. — Наверное, здесь какая-то аномалия. Она распространилась на подвал и этаж. Потому и люди там мертвы. Они просто состарились и истлели.

— И мы, боец, кажется тоже влипли. Нам бы выбраться отсюда, пока сами не стали скелетами.

За дверью послышался вопль. Та тварь вернулась и настойчиво колотила в дверь.

— Мы не можем выйти, у нас из оружия рабочего только нож… — седой Гога не успел договорить и просто упал на пол.

— Гога, эт, что с тобой? — тряс мертвого товарища Крупа.

— Да не тряси ты, он больше ничего не ответит. Гога был самый старший из нас, и, судя по всему, состарился быстрее остальных. Во что же такое мы с вами влипли, мужики? — сержант сел на пол, прислонившись спиной к стене, вздохнул, а потом сказал: — Крупа, ты же ненамного его младше?

***

Крупа умер быстро. Мы уложили его рядом с остальными.

— Ну что, Ванна? Нас осталось двое, — горько усмехнулся Паек. — Как ты тут один-то будешь? Не страшно?

— А там, за дверью, разве не страшнее? — спросил я. Тварь, ждущая нас в коридоре, казалось, имела в запасе все время мира. На нее старение будто вообще не действовало. — Обидно только, что вот так все и закончилось.

— Знаешь, боец. Мы тут сгинем, а потом пришлют других — и те также погибнут. Потом снова и снова.

— Нет, товарищ сержант, неужели вы думаете, что кто-то действительно будет бесконечно скармливать подвалу бойцов?

— А я не хочу даже проверять эту теорию. Так что поручаю тебе важную задачу.

— В каком смысле?

— А вот в каком: ты не заметил, что звуки в коридоре стали немного тише?

Я прислушался и поразился внимательности сержанта.

— Да, ей, судя по всему, скучно стало, вот она и не стоит на месте, бродит по коридору.

— В точку, боец! И это — наш шанс. Ты, как самый молодой, можешь попытаться добежать до конца коридора и выбраться из шахты, не успев умереть от старости. Я же буду тебя прикрывать.

— Прикрывать в каком смысле?

— А в прямом. Я беру тварь на себя. Не убью, так хотя бы задержу. Пока она будет меня жрать, ты уходи.

— Товарищ сержант, может, не нужно? — предложение Пайка меня шокировало.

— Нужно. А чтобы наши старческие тела не дали сбой, вколи-ка в плечо вот это, — сержант достал у себя две ампулы и протянул мне одну.

Я не стал думать о том, что будет дальше, просто сделал себе инъекцию. Энергия и сила растеклись по венам, придав уверенности. Я был готов рвать тварей голыми руками.

Паек, стоя у двери и прислушиваясь, подал мне знак, чтобы я готовился бежать.

— На счет три! Раз, два, пошли!

Сержант с ножом в правой руке бросился куда-то вправо. Послышались звуки борьбы и крики Пайка. Я выскочил из комнаты и успел заметить краем глаза, как мерзкое опасное существо уже убило моего командира и задержалось только на том, чтобы его съесть. Крыс, на удивление, не было. Я бросился бежать что есть силы к лифтовому помещению. На спину что прыгнуло, но я успел приложиться спиной к стене, если не раздавив существо, то хотя бы его оглушив. Если бы не инъекция, провернуть такой маневр мне бы не удалось. Она же и дала мне возможность бежать быстрее и не задыхаться.

***

Все было как в тумане. Лифтовое помещение. Шахта. На удивление легко подтянулся, выбрался. Мертвецкий этаж. Лестничная площадка. С трудом прошел несколько пролетов наверх.

Организм, почувствовавший, что опасность миновала, сдался. Сказалось все: и общее напряжение, и эффект после краткосрочного действия ампулы и, конечно, аномальное старение. Я смотрел на трясущиеся руки, покрытые пигментными пятнами, и плакал от бессилия. От того, что ничего уже не изменить. Мои остались там, а я выбрался не из-за отличительной силы или выдающегося ума. Просто повезло, но какой с этого прок? Кому нужен старый никчемный дед?

На какое-то время я потерял сознание и лишь изредка, на мгновения, выходил из забытья. Помню, местные, с этажа, называли меня бродягой и оборванцем. Они либо обходили стороной, либо просто пытались прогнать. Кто-то пообещал сообщить куда надо. И, судя по всему, этот кто-то сдержал свое слово.

За мной пришли. Разбудили пинком ботинка по ребрам. Едва я открыл глаза, как дуло автомата сунули прямо в лицо:

— Гражданин, назовитесь. По каким причине на вас армейская форма?

С трудом пытаясь дышать, скорчившись боком на полу, я заметил две пары ног в берцах. Ответить удалось только через несколько вдохов:

— Я свой. Рядовой Корытин, позывной Ванна, личный номер: А-78925-ОЩ-61. Отправился на задание под командованием сержанта Пайкова. Искали пропавший отряд. Какое-то время назад, думаю, прошло не больше двадцати четырех часов, мы исследовали первый этаж, в котором из-за аномалии после Самосбора погибли все жители, а потом спустились в подвальное помещение, где на нас напали мутанты. И…, — тяжелый ботинок опять угодил прямо по ребрам. Я захлебнулся кашлем.

— Говори, да не заговаривайся. Этот этаж давно залит пенобетоном. Много циклов назад.

После этих слов меня как будто холодной водой окатило. Много циклов. Много — это сколько? Жив ли кто-то, кого я знаю, или они тоже состарились? А может, они вообще о другом говорят? А если нет? Как такое вообще возможно?

— Что с тобой? Не верится? А вот придется поверить! Сейчас отведем тебя к товарищу капитану, он проведет с тобой разъяснительную беседу на предмет того, как нужно отвечать на вопросы, когда тебя спрашивают.

Меня не вели, а скорее несли, повисшего на руках солдат. Все происходило будто во сне: дорогу до кабинета капитана я совсем не помню. Зато все, что произошло после, отложилось в голове в мельчайших подробностях.

В кабинете пахло сигаретами и старой бумагой. Однажды мне довелось побывать в архиве, и именно с ним возникла ассоциация, едва я переступил порог, где меня встретил невысокий полный человек. Да, внешний вид этого капитана говорил о том, что он только приказы раздавать и горазд. Сам-то дальше ста метров не пробежит. Он прищурено на меня смотрел, может, чего-то ждал, я так и не понял, но в какой-то момент просто представился:

— Капитан Наполов, специальный отдел. Рассказывай: кто ты, как здесь оказался, почему в армейской форме.

Меня внимательно выслушали. Все то время, пока я говорил, человек за столом делал какие-то пометки в блокноте, изредка кивал головой, и даже ни разу меня не перебил.

— Занятный отчет, рядовой Корытин. Нарочно не придумаешь.

— Вы мне не верите?

— Как сказать. За столько лет всякого наслушался и разное повидал. Этаж с подвалом в запечатанном состоянии столько, сколько я себя помню. В остальном, мне следует доложить руководству. Пусть сами решают, что с тобой делать. А пока — посиди в камере какое-то время.

Меня это вполне устраивало. Едва туда добравшись, я сразу лег на койку, закрыл глаза и моментально провалился в пустоту.

***

Разбудил тот же солдат, что и запирал в камере:

— Вставай, дед, руководство вызывает, на удивление быстро отреагировали.

Поднялся. После отдыха чувствовал себя чуть лучше, но ненамного.

— Как думаешь, рядовой, что со мной будет? — я надеялся, что мне удастся разговорить Ликвидатора.

— По мне, дед, ты — просто сумасшедший. Тебя или отпустить на все четыре стороны или расстрелять, всяко полезнее будет. Не верится что-то в твои россказни.

Разговаривать резко перехотелось. Но солдат все равно добавил:

— Но руководство — оно другими гранями мыслит. Ученых вызвали. Так что тебя, я так думаю, сначала в НИИ отвезут. Там изучать будут, опыты всякие проводить. Ведь если все, о чем ты рассказываешь, правда, то пользу какую-никакую науке, да и людям, принесешь.

В этот момент какое-то гадкое чувство засело внутри меня. Как червяк точит бетон, так и меня начало что-то подтачивать. Стало обидно, что вот так все закончится. Я — не порождение аномалии, не мутант, которых вызвал Самосбор или те же очкастые из НИИ. Я — обычный человек, который потерял молодость, потерял жизнь. И ради чего? Я снова вспомнил тех четверых, не выспавшихся мужиков, непонятно зачем поднятых по тревоге и также непонятно зачем погибших. Резко захотелось убраться отсюда подальше.

В коридоре, ведущем в кабинет никого не было. Я решил, что это — мой шанс, и упал на спину, сделав вид, что потерял сознание.

Солдат склонился надо мной, тряся:

— Дед, эй, дед! Что с тобой?

В это время я достал нож с ремня ничего не подозревающего солдата и воткнул его прямо бедолаге в бедро. Солдат, повалившись на пол, попытался закричать, но я, закрыв ему рот рукой, шепнул на ухо:

— Попробуешь закричать, и я нож из ноги достану. А тогда не успеешь даже перевязку сделать, умрешь от потери крови.

Тот зло на меня посмотрел и попытался укусить за руку. Тогда я вытащил нож из ноги и полоснул по горлу. Солдат быстро обмяк. Мне не хотелось убивать, но в тот момент другого выбора не было.

Я побежал. Каким-то чудом набрел на сортировочно-транспортный узел, забрался в одну из ржавых кабин, которые вы тут разбираете, а потом сюда перебрался, в техническое помещение.

***

Сирены давно перестали выть, только грохот и ругательства Ликвидаторов нарушали тишину коридора. А потом в дверь постучали, тем самым дав разрешение выбираться из помещения.

Костик, выслушав историю старика, поморщился:

— При желании можно во всякую чертовщину поверить, временные аномалии, ускоренное старение. Вон, — он кивнул в сторону гермодвери, — что там за туман за дверью? Почему мы иногда слышим голоса и чувствуем запах этот странный? В это можно поверить. А вот в то, что ты, старый дряхлый человек, перерезал горло Ликвидатору, который намного сильнее тебя. А потом еще и смог скрыться от преследования…

— Все, что рассказал, правда. Думаю, мне просто повезло. Зеленый тот солдат был, зазевался, а я этим и воспользовался. Сил у меня не оставалось, зато опыт.

— Допустим, солдат молодой оказался, возможно совсем новичок. Но как ты дальше-то сбежал? Никто даже не попытался догнать, остановить. А здесь как? Тут металлолом в такую кучу-малу сваливают, и кабину, в которую ты якобы забрался. Тут один раз переверни ее — и ты помрешь.

— Просто повезло.

— Да как-то слишком просто у тебя все, дед. Там повезло, тут повезло. Что выбрался из подвала — тоже. Разве так бывает?

— Ну раз я стою здесь, то бывает.

— Валь, и что с ним теперь делать? — обратился Костик к напарнику.

Валентин внимательно следил за перепалкой. Да, конечно, рассказ отдает небылицами, но все-таки — это немощный старик. Если бы он был таким, каким описывали в листовке — опасным элементом — давно бы уже мертвые лежали оба. Но нет, здесь все наоборот, его жизнь зависит от воли двух техников.

— Кость, давай не будем в это лезть. Мне кажется, себе дороже. Ликвидаторам только попадись на глаза, уже не отцепятся.

— А как же награда, как же возможности?

— Не будет никаких возможностей, молодой человек! — вмешался в перепалку старик.

Костик покосился на деда:

— А тебя вообще не спрашивали, вали в свой угол!

— Ну что, договорились? Не будем сдавать? — продолжил настаивать на своем Валентин.

Костик насупился и обратился к темной половине помещения:

— Живи пока. Повезло тебе, что Валек из добрых.

***

У выхода на проходной парни столкнулись с двумя Ликвидаторами, отчего-то еще не покинувшими территорию завода. Костик похлопал себя по карманам и обратился к напарнику:

— Слушай, я зажигалку, кажись, в курилке оставил. Не жди. Иди, а я догоню.

— Да, давай, — не задумываясь, ответил Валентин и пошел дальше один.

Через какое-то время его осенило: «Костик, сволочь, все-таки решил сдать старика!»

Парень бросился бежать к заводу в надежде переубедить жадного товарища.
На знакомом посту, вместо рутинно работающей пары техников была самая настоящая толпа.

Обойдя зевак, Валентин, наконец, смог увидеть то, что привлекло массовое внимание: на полу в луже крови лежал Костик. В груди алели несколько сочащихся дыр от пуль.

— Что, что с ним случилось? — у всех и будто ни у кого спросил парень, трясясь от ужаса.

По плечу хлопнул Митрич:

— Нам сообщили, что он был заражен. Но я видел, как вы вместе уходили… И че он вернулся, полез к ним. Дурак-парень. Жалко, хоть и сам виноват. Не стоит к ним лезть лишний раз.

***

Выходя из лифта, Валентин бросил машинально взгляд на доску объявлений, поймал глазами знакомую листовку и остолбенел от удивления. Да, это была она: текст с косой печатью, те же замятия, вот только сама информация на ней немного отличалась:

«ВНИМАНИЕ! РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОСОБО ОПАСНЫЙ ЛИКВИДИРУЕМЫЙ ЭЛЕМЕНТ.

ПРИЗНАКИ: МОЛОДОЙ МУЖЧИНА. КОРОТКИЕ ВОЛОСЫ.

ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ:ОТСУТСТВУЮТ.

ОБВИНЯЕТСЯ: ПОДЖОГ ЖИЛЫХ БЛОКОВ, ДЕЗОРИЕНТАЦИЯ И ДЕЗИНФОРМАЦИЯ ГРАЖДАН.

ПРИ ОБНАРУЖЕНИИ: ЗАДЕРЖАТЬ И НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО СООБЩИТЬ В ЛИКВИДАЦИОННЫЙ КОРПУС.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО: НАЗНАЧЕНА НАГРАДА ЗА ПОИМКУ РАЗЫСКИВАЕМОГО».

ПОДПИСЬ: КАПИТАН ЛИКВИДАЦИОННОГО КОРПУСА Ж374-Э НАПОЛОВ В.А.

Валентин молча сорвал листовку, сжал ее в кулаке и двинулся к мусоропроводу, надеясь избавиться от ненавистной бумаги.

Показать полностью
45

Самосбор. Награда (часть 1)

На доске объявлений в коридоре между шахтой лифта и лестничным пролетом висела новая бумага.

«ВНИМАНИЕ! РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОСОБО ОПАСНЫЙ ЛИКВИДИРУЕМЫЙ ЭЛЕМЕНТ.

ПРИЗНАКИ: ПОЖИЛОЙ ЧЕЛОВЕК. ВОЛОСЫ: ДЛИННЫЕ, СЕДЫЕ. БОРОДА: ДЛИННАЯ, СЕДАЯ.

ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ: ОТСУТСТВУЕТ КРАЙ ПРАВОГО УХА. ОТСУТСТВУЕТ ЗРАЧОК В ПРАВОМ ГЛАЗУ.

ОБВИНЯЕТСЯ: ПОДЖОГ ЖИЛЫХ БЛОКОВ, ДЕЗОРИЕНТАЦИЯ И ДЕЗИНФОРМАЦИЯ ГРАЖДАН.

ПРИ ОБНАРУЖЕНИИ: ЗАДЕРЖАТЬ И НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО СООБЩИТЬ В ЛИКВИДАЦИОННЫЙ КОРПУС.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО: НАЗНАЧЕНА НАГРАДА ЗА ПОИМКУ РАЗЫСКИВАЕМОГО».

ПОДПИСЬ: КАПИТАН ЛИКВИДАЦИОННОГО КОРПУСА Ж374-Э НАПОЛОВ В.А.

Валентин заметил объявление, возвращаясь домой с третьей смены. Серым внимательным глазам нашлось, за что зацепиться. Тонкий грубый лист, текст напечатан с перекосами, явно наспех. Нижняя кромка помята, будто кто-то хотел сорвать объявление, да так и не решился. Листовка, в отличие от остальных, истрепанных и пожелтевших от времени, сразу привлекала к себе внимание.

Вдобавок ко всему, она была хоть чем-то новым. Ведь когда работаешь в то время, когда большая часть блока спит, и отсыпаешься, когда жизнь на этаже проходит мимо, начинаешь с жадностью подмечать какие-то малейшие изменения в мире с остановившимся временем.

Такая жизнь началась у Валентина в четырнадцать, когда в семье появились близнецы. Двойня — это не два дополнительных рта, а три. Мать не смогла выходить на работу, дополнительные смены отца и раньше не могли полноценно обеспечивать семью, а сейчас и того подавно. Доучиться в школе так и не удалось, после восьмого класса нужно было срочно устраиваться на завод. Отец подсуетился, взяли техником — разбирать старые железки, невесть откуда попадавшие на завод. Теперь, в шестнадцать, Валентин выглядел намного старше своего возраста: уставшее с синяками лицо, худое от недоедания тело, сутулая походка. Однако остатки жажды жизни и стремления к новому все еще теплились в нем. Потому и новая листовка сразу привлекла его внимание.

— Чего там встал? Опять, небось, партия про комендантский час строчит? Каждый месяц одно и то же. Ни поспать толком, ни на работу пробиться. Снова за печатью через весь завод тащиться. Да ну их. Даже читать лень.

Дымящий папиросой Костик, напарник по смене и сосед по этажу, делал вид, что ему ни до чего нет дела. Пусть всех заберет Самосбор, Ликвидационный Корпус, да хоть сами жители друг друга зажарят и съедят — все равно. Для него одно главное — найти место потеплее. Например, перевестись из техников в мастера. А потом, наконец, съехать в отдельное жилье. С отцом, почти ослепшим пьяницей-сварщиком, жилось непросто. Костик не стеснялся в выражениях и часто говорил: будь у отца совсем безрукие культи — может, и жилось бы тише. Ни бутылки не схватит, ни мать по углам не погоняет. А так… и двух пальцев хватает, чтобы всех достать.

— Да нет, здесь другое! Иди сам посмотри, — позвал Валентин.

Напарник нехотя подошел к доске, нашел взглядом листовку и замер, о чем-то задумавшись.

— Ну дед какой-то на старости лет с ума выжил, комнату поджег. Мало что ль таких? Вон, помнишь, Серегу, токарем у нас работал? У него на этаже еще дети вместе с лифтом рухнули. Он рассказывал нам про такого же дурачка. Только тот не поджигал, а с мусоропроводом разговаривал.

— Помню, Леликом вроде звали.

— Вот, точно, он! Я вот думаю, неужели Ликвидаторам заняться нечем? Погоди-ка… — Костик собрался было идти дальше, как внезапно снова застыл, перечитывая объявление.

— Валь, а вот что ты увидел в этом объявлении?

— Опасного человека. Увижу его — буду держаться подальше.

— Ты ж не дурак. Но глядишь будто совсем не туда.

Валентин озадаченно посмотрел на соседа:

— В смысле?

— В смысле — шанс! Там же по-русски написано: на-гра-да! Понял? — Костик намеренно долго произносил последнее слово. — Если деда найдем и сдадим — нам Ликвидаторы награду дадут. Может, вырвемся отсюда ко всем чертям. А ты все — «опасный-опасный»!

Валентин в это не верил. Ликвидаторы, в его понимании, всегда были связаны с чем-то нехорошим. Приходят до Самосбора — устраивают свои порядки, безвозвратно забирают людей, не церемонятся с местными. Кинь косой взгляд — сразу влепят обвинение в предательстве против партии и даже разбираться не станут.

Ну а если пришли после Самосбора — тут уже и дураку понятно: зачищают последствия самого страшного и непонятного явления в Гигахруще, которое если не заберет сразу спрятавшихся за гермодверью, так потом нагадит слизью, а может и какой-то дрянью похлеще. Валентин помнил соседа дядю Толю. Тот тогда сразу вышел, не дождавшись разрешения. Открыл дверь и через минуту сгорел под огнеметом. Чтобы неповадно было. Так работают с последствиями — твердо, беспощадно.

— Кость, да какая награда? Ты хоть раз видел, чтобы Ликвидаторы награждали чем-то кроме пуль и огня?

— Вот что с тобой не так? Неужели даже выбраться с этого чертова блока не мечтал?

— Ну куда мне выбираться, мне семье помогать надо. Мать еще не скоро сможет на работу выйти.

— Вот ты и сидишь на месте два года. Тебе же и так нормально, да?

— Не нормально! Просто выхода пока нет. Да ты и сам в техниках уже давно, — Валентин ударил по больному.

— Да отстань ты! Это временно! Переведусь скоро. Мастером стану или еще кем-то повыше и свалю от вас от всех! Шанс надо искать во всем, понимаешь?

— Хочешь сказать, что мы после смены будем болтаться по чужим блокам и искать какого-то слепого на один глаз старика, чтобы сдать его?

Костик замялся:

— Ну, сейчас искать, конечно, не будем, но, если вдруг он попадется мне на глаза — я своего не упущу. А ты — и дальше разбирай ржавые железки. Понятно?

— Ладно, извини. Замечу что-то, сразу тебе скажу, — Вальке не хотелось ссориться с напарником. Работать молча всю смену — с тоски умереть можно. Да и не любил он ссоры. Не видел в них никакого смысла. В Гигахруще нужно держаться всем вместе — так хоть как-то выжить можно.

— Вот и отлично, а теперь — пойдем отдыхать.

***

Сладко спать, когда за тонкой стеной плачут два ребенка — то еще занятие.

— Валь, проснулся? — спросила мать.

Хотелось, конечно, сказать: «Ага, поспишь тут с вами», — но вместо этого Валентин просто промычал:

— Угу.

— Позавтракай, сковородка на плите, и, если можешь, вынеси, пожалуйста, мусор. Близнецы сегодня с самого утра капризничают.

— О, мам, это я уже понял!

Оставшиеся полсковороды концентрата говорили о том, что мать сегодня почти не ела. У нее давно уже нет аппетита. Говорила, что после родов стала по-другому воспринимать еду на вкус. Точнее, все стало безвкусным. Не помогали даже соседкины рецепты с разными пропорциями соды и смеси. Самому Вальке на вкус было скорее нормально. Чего-то другого он все равно никогда не пробовал и воспринимал прием пищи так, как по мнению партии должен кушать каждый житель Гигахруща: безвкусно, безэмоционально, безнадежно. Как что-то, что поможет дать минимум сил и продлить ненадолго жизнь. Не более того.

Выбросив мусор, Валентин решил пройтись. Около шахты лифта он по привычке бросил взгляд на доску объявлений. Листовка больше не висела, только два белых клочка бумаги в тех местах, где небрежно мазанули клеем.

«Нашли, значит…», — мелькнула в голове мысль. И почему-то сразу стало не по себе. Не от жалости — от чего-то другого. Словно кусок чего-то важного ушел еще до того, как Валентин успел понять, что это было. Он решил не говорить про это Костику. Просто, чтобы лишний раз не поднимать тему, от которой заново мог вспыхнуть спор.

***

Перед проходной курил и громко матерился Митрич, мастер цеха. Его лицо, все в оспинах и клубах папиросного дыма, не выражало ничего, кроме раздражения. Двое слесарей с пятого поста стояли рядом, понурив головы.

— Ты глянь, Митрич опять злой. Поддать не вышло, наверное.

— Он, когда поддаст, еще хуже становится. Злее черта. Давай попробуем пройти, не привлекая внимания!

— А как ты мимо такого пройдешь?

И действительно, Митрич резко перестал обращать внимание на слесарей. Видимо, почувствовал «свежую кровь».

— Как по расписанию, — буркнул он. — Там это, по вашу душу работа! Хлама сегодня завезли — неделю крутить будете.

— А откуда хлам-то все время везут, Митрич? — осторожно поинтересовался Костик.

— Во-первых, какой я вам Митрич? Молодежь, совсем уважение растеряли? Иван Дмитриевич я, понятно? Еще раз назовете — на переработку оставлю. А во-вторых, какая разница, откуда хлам? Ваша задача донельзя проста: берете ключ — крутите гайки. А чтобы вопросы задавать — надо сначала повышение получить. Техники — даже не полноценные рабочие. Так, грязь из-под ногтя. А теперь — живо на смену. У табельщика только отметьтесь.

Мастер, хоть и был злющий, в целом считался честным. Халявщики у него не держались.

Пусть лучше орет, чем улыбается, а потом подставляет. В соседнем цеху работал один такой — Валентину отец рассказывал. Тот умудрился мухлевать с талонами на еду, выменивал их, продавал. Когда партия узнала — выписала премию за находчивость. В виде пули в лоб. Махинаций с тех пор не убавилось, но таких — уж точно не стало.

Ремонтный цех встречал общим гулом, запахом солярки и тусклым светом.

Валентин всегда про себя думал, что работает не в цеху, а на кладбище металла. Ведь только тут можно найти кабины от старых то ли кранов, то ли манипуляторов, шестерни и колеса с человеческий рост, пустые газовые баллоны с маркировкой, которую не встретишь на ближайших пятистах этажах. Одни говорили, что где-то в Гигахруще есть помещения — по три жилых этажа в высоту и столько же в ширину. Оттуда, мол, старую технику и везут. Другие шептали про поезд в подвале. Он уходит далеко под землю, а там, в конце — другой мир. Как наш, только не совсем. Без стен, но с воздухом, от которого умираешь. Только в противогазе можно протянуть. Якобы именно оттуда тянут лом.

Валентин ни в то, ни в другое не верил. Даже если есть выход — туда его никто не пустит. А нужда, из-за которой все работают, останется.

Не будет такого, что вдруг голос из интеркома скажет: «Товарищи! Мы победили голод! С сегодняшнего дня все могут только отдыхать и заниматься, чем хотят. Самосбор никогда больше не наступит!»

Наступит. Не нужно себя обманывать.

Бригадир Егоров, молчаливый по жизни, кивком поздоровался, а затем развернулся и махнул рукой: за ним. Сегодня предстояло работать на разборном посту №13 — самом дальнем и самом крупном. Именно туда свозили крупногабаритный лом, который разбирали и сортировали техники.

— А Митрич-то не врал, — вздохнул Костик, едва бригадир ушел раздавать указания на других постах. — Тут навезли столько, нам вдвоем за жизнь не разгрести! Ладно — раз уж все равно попали — можно и покурить.

— Ты кури, но не расслабляйся. За нас никто гайки крутить не станет. Кстати, а это что? — Валентин попытался поднять какую-то ржавую прямоугольную раму, с двух сторон которой торчало по два стержня толщиной в палец.

— Нашел у кого спросить, — фыркнул Костик, — Мне вообще плевать, что это. Надоело! Не вижу смысла в нашей работе.

— Что, опять отец?

— Ага, вчера пришел, смотрю, а у матери фингал на пол лица, сидит, плачет. А он, сука такая, храпит. По ребрам пнул, но он так и не проснулся. А сегодня лежит, трясется. Плохо ему. А нам хорошо, что ли? Кому сейчас вообще хорошо?

Костика было жаль. Валька хотел бы ему помочь, но чем? Как-то приободрить разве что:

— Кость, ну ты это. Давай лучше работать. Когда работаешь — все нехорошие мысли куда-то на второй ряд уходят. Как будто…

— Как будто кладешь их в антресоль. В самый дальний угол, — подхватил Костик. — Да, давай. Докурю и приступаем.

***

Сирена, ненамного опередившая появившийся запах сырого мяса, завыла через пару часов. Техники, грязные от пота и пыли, в этот момент, тяжело пыхтя, перетаскивали ржавые рельсы.

Когда надвигается Самосбор, времени на размышления нет.

— Туда, живее, — указал дрожащей то ли от страха, то ли от усталости рукой Костик.

— Куда туда? На другой пост? Там сегодня на смене человек десять работает. Пока добежим — дверь закроют.

— А здесь я ни разу не прятался! Вдруг тут нет гермодвери? Или сломана окажется!

— Поздно! Смотри! — где-то вдали, через дверь, ведущую к двенадцатому посту, начал медленно подступать фиолетовый туман. Сирена, казалось, стала выть еще пронзительнее. Но даже через ее невыносимый визг до Валентина начали доноситься крики. Сложно понять, были ли это цеховые или очередное порождение Самосбора, но идти туда точно не хотелось. Хотелось бежать в противоположную сторону.

— Если так стоять будем, то точно не спасемся. В техничку! Быстро! — Костик последние слова договаривал уже на бегу.

Гермодверь завизжала, будто ее резали по живому. На секунду замерла на уровне глаз, а затем с лязгом рухнула вниз. Костик и Валентин рухнули на пол, переводя дыхание. Что ж, теперь можно и оглядеться. Помещение было небольшим, но и каморкой назвать язык не поворачивался. Тусклой лампы хватало осветить разве что металлический верстак в луже машинного масла и стеллаж с инструментами, на удивление, никем не сворованными. На первый взгляд — ничего особенного. Но расслабиться не получилось — в темной половине что-то шевельнулось.

Костик, не думая, быстро поднялся, подбежал к стеллажу и схватил огромный разводной ключ:

— Кто там? Не подходи! Шагнешь ближе — череп проломлю.

— Постойте! Я не причиню вам вреда. Я просто здесь прячусь, — скрипнул голос из темноты.

— Тогда выйди на свет! — Валентин, не догадавшийся взять в руки что-то тяжелое, просто попятился назад, к противоположной стене.

— Выходи, кому говорю!

— Иду, иду. Я не опасен. Меня Петр зовут. А вас как, ребята? — на свет вышел старик. Длинные седые волосы, седая борода. Из одежды на нем был заводской халат, непонятного цвета штаны и, к удивлению Валентина, берцы. Армейские. Такие обычно носили Ликвидаторы. Когда, он встал под лампой, Костик присвистнул:

— Вот это да! Дед, так тебя же ищут!

— Ты о чем, Кость? — спросил Валентин и сразу осекся: бельмо на глазу, ухо разорвано. Внешность подходила под описание с листовки.

— Да, ищут, — вздохнул старик. Эх, а я думал, что все листовки посрывал.

— Новые повесили, — сказал Валентин. — От Ликвидаторов просто так не сбежать.

— И что нам с тобой делать? Самосбор запер нас здесь. А что будет после — ты и так знаешь. Придут. Найдут. Там что-то еще и про награду было!

— Не верьте вы в эти награды. На самом деле я сам служил в Ликвидационном Корпусе, сколько помню — никто ничего не получал.

— А с чего нам вообще тебе верить?

— Ни с чего. Да и вряд ли поверите, если скажу, что я совсем недавно был молодым.

— О, вот они, дедовы сказочки! Наслышаны мы. И про жизнь до Гигахруща, и про то, как раньше все по-другому жили!

— Погоди, — предложил Валентин. — Пусть хотя бы попытается нам объяснить. А мы уже решим, что дальше делать. — Очень хотелось послушать. Хоть и не верилось в то, что он сказал: ни про Корпус, ни про молодость.

— Валяй, дед! Расскажи нам свою историю, — Костик уселся прямо на верстак, не упуская ключ. — Может, время быстрее пройдет. Но учти, вот этот ключ отправится прямиком в твою седую башку, если пойму, что ты хочешь напасть.

— Не нападу, правда. Да и сил почти не осталось. Несколько дней почти ничего не ел. Только бежал. Слушайте, ребята. Надеюсь, вы мне поверите.

Моя фамилия — Корытин, позывной — Ванна. Думаю, вы и сами можете догадаться, почему.

Тот день как-то сразу не задался. Накануне долго ликвидировали последствия Самосбора: столько слизи за раз я еще не видел. Хотя, чего греха таить, я и в Корпусе служил недолго. Сколько точно — не скажу, воспоминания путаются, в голове лишь смутные отголоски, будто ныряешь в бочку с водой. Но в этот раз все оказались хуже. В одном из блоков возникли проблемы с гермодверьми, уцелели жильцы только одной квартиры. Да и то, как уцелели, вещи не успели вытащить, этаж запечатали. Куда они теперь подадутся? Чем будут существовать? Хотя нам о таком задумываться вроде как не положено. Такие мысли еще никого до добра не довели.

Удалось поспать всего на три часа. Потом в кубрик вломился Паек, наш сержант. И, как водится, сразу с приказом:

— Крупа, Гога, Большой и Ванна, — тридцать минут на сборы. Строимся на взлетке в полной боевой готовности.

— Товарищ сержант! Как-то это не по-людски, вам не кажется? — недовольно произнес Гога, самый дерзкий в нашем отряде. Если бы не его длинный язык, то, глядишь, давно бы уже стал капитаном. Но, как говорится, человек предполагает, а Гигахрущ располагает. Вот и в этот раз Паек не церемонился: удар в живот — и Гога уже согнулся пополам.

Паек слыл хорошим сержантом, метившим на повышение, а потому нарушение субординации пресекал на корню. И часто этим корнем как раз и был Гога. Хотя, ему не впервой.

— Еще кто-то хочет выступить с предложениями? — глядя на наши сонные лица сержант добавил: — честно, я защищал вас перед начальством, пытался объяснить, что мы и так с ног валимся. Но мне объяснили такой приказ нехваткой личного состава. Кстати, это и будет нашей задачей.

— В каком смысле, товарищ сержант? — Большой, он же Юрка Соптев, не просто так получил свой позывной. Он был очень низким, всего метр пятьдесят. Таких обычно не берут в Ликвидаторы, но его рост часто бывает полезен, когда нужно попасть в вентиляцию, или в какие-нибудь еще труднодоступные места, где обычному солдату не протиснуться вовсе.

— В общем, информация следующая: на одном из нижних этажей пропал отряд. Их последнее сообщение: «Приступаем к зачистке». На этом все. Даже подмоги никто не просил.

— Вроде обычная ситуация. Может, эт, все еще зачищают? — вмешался Серега Крупин, он же Крупа.

— Так сначала и подумали. Но тут какое дело: подключили Операторов, но и тем ничего не удалось выяснить. Лично я вот что думаю, мужики, — Паек называл нас «мужиками» не часто, а только в особенных случаях, — сгинули они все. Вот нас туда и отправляют: разведать и, в случае чего, доделать работу. Так что собирайтесь. После будет вам отсыпной, слово даю.

Вскоре мы впятером уже стояли на взлетке. Противогаз, фонарики, грабли, нож на ремне. Крупа и Гога вооружились огнеметами. Остальные — автоматами. Мне, как самому молодому, в довесок пришлось тащить за спиной еще и контейнер для слизи. Спина ныла, но ей можно, а вот мне — ни в коем случае нельзя.

— Выдвигаемся, — отдал приказ сержант, и мы, в колонне по одному, направились на выход.

Спуск на нижний этаж занял больше времени, чем рассчитывали — в какой-то момент лифт заскрипел и просто остановился.

— Эт, неужели встряли? Так и останемся тут, эт! — проворчал Крупа, но лифт, будто услышавший возмущение солдата, скрипя дверьми, открылся. Нас встретила обшарпанная лестничная площадка далеко не нижнего этажа.

— Да ты колдун, Крупа! — хлопнул его по плечу Гога. — Может нам и дембель выторгуешь по блату?

— Точно, — засмеялся Большой. — Дембель в Ликвидационном Корпусе если и получить, то только колдунством!

— Отставить разговоры! Выходим, пока еще чего в этом лифте не заклинило. Дальше пойдем пешком.

В этот момент, как я думаю, каждый в нашем отряде проклял судьбу и лифт, который так и не довез нас до цели. Спускаться по лестнице двадцать этажей вниз в полной экипировке — то еще удовольствие.

Мы несколько раз останавливались на отдых. Как Гога с Большим умудрялись в это время еще и покурить — уму не постижимо.

Ссылка на продолжение: Самосбор. Награда (часть 2)

Показать полностью
16

Гиблое место

таёжная история

В тайге уже давно считается гиблым одно зимовье, около которого никто не охотится. Находится оно в распадке возле каменистой россыпи. Вот в этом-то зимовье,  по поверью, обитает нечисть, причём проявляется аномалия в виде видений, но только в ночное время, а днём ничего особенного никто не замечает.

Как-то раз, в зимний сезон, туда на промысел приехали два заезжих молодых охотника. В нечисть они, конечно, не верили и поэтому решили охотиться и жить в этой, имеющей дурную славу, избушке.

У них были две преданные собаки-лайки, которые, если что, предупредят их о любой непредвиденной опасности. Пришла ночь, и за стенами зимовья температура опустилась за - 30. Охотники впустили собак в избу, натопили печь и легли спать. Через некоторое время лайки стали скрести в дверь и скулить. “Наверно сильно натопили”, – подумали промысловики и выпустили лаек из зимовья. А сами улеглись спать дальше.

Проснулись они от тревожного состояния и сильной головной боли. И вдруг видят, как открывается запертая ими дверь, и входит страшное обросшее шерстью существо, всё в инее. Лохматое чудище протягивает руки прямо в открытую печь и говорит:

- Замёрз я страшно, погреться пришёл...

И суёт их в открытый огонь, отчего эти руки сразу загорелись, и запах жжёной шерсти и кожи быстро распространился по зимовью.

У охотников сдали нервы. Они с криками выскочили из избы и побежали по морозу в сторону посёлка. Пока добежали, сильно отморозили руки и ноги. Два месяца их лечили, но конечности всё-таки спасли.

Что с ними произошло и, что за существо они видели, понять им было трудно. А может угорели и, их просто накрыли глюки? В результате этого события, охотникам пришлось таки поверить в легенду о гиблом месте.

Показать полностью
86
CreepyStory

13 ноября в моей семье всегда кто-то умирает

Это перевод истории с Reddit

Меня зовут Дастин. И в моей семье дата 13 ноября всегда означала смерть. В 1994 году — моя бабушка. В 2004 — мачеха. В 2014 — отец. Каждые десять лет, как по часам. Каждая смерть страшнее предыдущей. А сейчас 12 ноября 2024 года. До полуночи остаются считаные часы. Я не спал уже три дня.

Я помню первую смерть так ясно, будто это было вчера. В 1994-м мне было всего десять, когда умерла бабушка. За пять дней до этого она все повторяла, что кто-то стоит у парадной двери, а потом — у ее спальни. Мы списывали это на плохое зрение и деменцию: она едва видела еду на тарелке. Но посреди рассказов она внезапно обрывалась, нервно косилась в пустоту и шептала: «Она снова пришла».

Однажды вечером, когда она рассказывала мне свою обычную сказку на ночь, бабушка оборвала фразу на полуслове, уставилась в коридор и начала хватать ртом воздух. Я запаниковал, побежал за водой, звал ее по имени, плескал ей на лицо. Наконец она открыла глаза и с ужасом прошептала: «Она меня убьет… женщина, что стоит у лестницы на чердак».

Я посмотрел — никого. Сказал ей это.

Она сказала: «Посмотри еще. Стакан с водой сейчас упадет с комода».

Я повернулся к ней: «Ничего не происходит, бабушка. Стакан на месте».

И в ту же секунду — ГРОХОТ. Стакан ударился о пол и разлетелся.

Я закричал и выбежал. Дверь спальни с грохотом захлопнулась у меня за спиной.

Родители не поверили. «Тебе показалось, — сказали они. — Ты еще ребенок».

Но я знал, что надвигается что-то ужасное.

Через два дня мы нашли ее тело в чердачной комнатке, сжатое клубком в дальнем углу, с широко распахнутыми глазами и ртом, застывшими в страхе.

Я уже никогда не был прежним.

К двадцати годам из моей жизни вытекло само понятие «нормальности». Я вернулся как-то вечером из колледжа и позвонил в дверь. Никто не открыл. Я воспользовался запасным ключом. Первое, что бросилось в глаза: дверь на чердак, которую всегда держали закрытой, приоткрыта. Внутри, под стропилами, там, где умерла бабушка, сидела моя мачеха. Спина у нее была неподвижна, лицо отвернуто. Она едва заметно покачивалась и бормотала.

Я позвал ее по имени. Никакой реакции.

Подошел ближе. Кожа у нее была бледной. Губы дрожали.

Потом она повернулась и прошептала: «Твоя бабушка мне все рассказала. Она не оставит нас в покое. Она убьет нас всех».

Снова и снова, как заклинание.

Я попытался вывести ее оттуда, но она оказалась непостижимо тяжелой, будто вросла в пол. Когда мне все же удалось выпроводить ее из чердачной комнаты, комод внутри затрясся, и со стуком слетел и разбился стакан — совсем как тогда.

Она вытолкнула меня наружу, захлопнула чердачную дверь и заперла.

Я позвонил отцу, он примчался. Лицо у него было бледным, почти ледяным. Не говоря ни слова, он протянул мне сверток из белой ткани — саван. Потом подошел к шкафу, достал пахучие палочки и пробормотал в трубку: «Да… самые сильные. Если можно, на лавандовой основе».

Затем мне: «Держись подальше от чердака. Я выломаю дверь».

Я никогда не забуду то, что увидел дальше.

Моя мачеха, скорчившись под покатым потолком, жевала стекло. По подбородку стекала кровь. Она улыбнулась нам.

Но глаза у нее плакали.

Прежде чем мы успели ее остановить, она полоснула себе по горлу стеклянным осколком. Кровь брызнула на стены. Через несколько минут она истекла кровью.

Дата? 13 ноября 2004 года.

Отец занялся похоронами и запретил мне приближаться к телу. Он пытался меня уберечь.

Но от такого тебя не защитит никто.

К 2014 году, когда приближался следующий ноябрь, я жил в постоянном ужасе. От каждого скрипа в доме я включал весь свет. Избегал зеркал, закрыл чердак и почти не спал.

Ночью 9 ноября отец показался… другим. Тихим. Он почти не говорил, не ел. Десятого числа заперся у себя. Одиннадцатого не отвечал даже на стук.

Я нашел его в саду, он разговаривал сам с собой, сидя под старым дубом, держа в руках ключ от чердака. Сказал, что говорит с ней, той, что преследует нас. Умоляет ее пощадить меня. Извиняется за прошлое.

В ту ночь он заварил чай и напевал колыбельные. Слишком спокойный.

Вечером 12-го я накормил его и остался у него в комнате. Когда он пошел в ванную, я ждал.

Но он не вернулся.

Я постучал. Молчание.

Я выбил дверь.

Внутри на стенах были нацарапаны одни и те же слова, снова и снова: Это была моя вина.

Отца не было.

Я увидел распахнутое садовое окно. Выскочив на улицу, я нашел его на коленях в земле, он шептал молитвы. А потом вдруг начал рыть, голыми руками разрывая почву. Я попытался оттащить его, но он оттолкнул меня с такой силой, о какой я и не подозревал. Он лег в неглубокую яму и прошептал: «Береги себя. Она пришла за мной».

Потом схватил лежавший рядом кирпич и размозжил себе череп.

Он умер, прежде чем я успел закричать.

И вот мы добрались до настоящего момента.

12 ноября 2024 года. Почти полночь.

Наверное, я все-таки задремал, несмотря ни на что. Проснувшись, я услышал голоса. Дом был полон. Родственники. Десятки. Они улыбались, болтали, будто на празднике, но из их ртов не доносилось ни звука.

Я вышел из комнаты в коридор. Никто меня не замечал.

Пока не заметили все.

Каждое лицо повернулось ко мне.

И сквозь толпу ко мне вышли бабушка, мачеха, отец. Они подошли. Запавшие глаза. Ничего не выражающие лица.

Бабушка прошептала: «Теперь твоя очередь, Дастин. Ты не сбежишь».

Я проснулся с криком.

Было 21:40.

И тут я это услышал.

Дверь на чердак скрипнула и приоткрылась.

Воздух наполнил запах благовоний — тот самый, ночного жасмина, который всегда витал в доме в дни чьей-то смерти. На полу чердака лежал дневник. Внутри — почерк, которого я никогда раньше не видел. Признание.

Женщина, которую я всю жизнь называл «мамой», — нет. Она была второй женой отца.

Моя настоящая мать — его первая жена. И она умерла вскоре после моего рождения. Отравлена, доведена до обезвоживания дымом ночного жасмина. Брошенная мучиться. Связанная на чердаке.

Все это устроила моя бабушка. Ей нужна была невестка с хорошим приданым. А когда моя мать стала неудобной, они от нее избавились.

Когда я дочитал последние записи, я поднял глаза.

В углу чердака стояла женщина.

Не угрожающе.

Не сердясь.

Просто… спокойно смотрела на меня. В мире.

Может быть, я переживу эту ночь.

Потому что возмездие уже свершилось.


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
30
CreepyStory

Они сказали, что 6А — кладовая. Они солгали

Это перевод истории с Reddit

Я работаю в ночную смену в психиатрической больнице. В таком месте, где тени липнут к стенам, где тишина громче любого крика и где наблюдают не только за пациентами.

Здание старое, построено в 1940-х. Бесконечные коридоры, освещённые жужжащими люминесцентными лампами, вдоль них — тяжёлые металлические двери, которые захлопываются с безапелляционной окончательностью. Ночью гул ламп наполняет пустоту, и лишь иногда его прерывает чей-то крик… или металлическая дрожь наручников, если кто-то слишком усердно дёргает.

Есть одно правило, которое я усвоила в первую же неделю: никогда не трогай 6А.

Это последняя дверь в конце восточного крыла. Остальные заняты пациентами — мужчины и женщины в разных состояниях отчаяния или безумия… но 6А — другая. Она заперта. Всегда заперта. Старшие сотрудники пропускают её во время обходов, даже при учебных тревогах. Если новый медбрат спросит о ней, они только усмехаются: «Кладовка».

Но это не кладовка.

На двери есть рамка для таблички, давно пустая, а металл под ней исцарапан, будто кто-то пытался сдрать название. И каждый раз, проходя мимо, я чувствую это — лёгкую тягу, словно воздух вокруг сгущается. Знаете, когда стоишь у берега, и волна тянет за лодыжки, прежде чем разбиться? Вот так ощущается конец того коридора. Будто под полом что-то тянет, ждёт.

Я старалась об этом не думать. Старалась.

Было три часа ночи, когда я это услышала.

Я делала обход, большинство пациентов были под седативными, в их палатах тихо. Моя тележка скрипела по полированным плиткам, я шла по восточному крылу… и вдруг застыла.

Шкррр. Шкррр.

Звук шёл из конца коридора.

Из 6А.

Не громко, едва слышное скребущее, будто ногти проводят по дереву или металлу. Медленно. Повторяясь. Преднамеренно. Слишком размеренно для крысы. Слишком по-человечески.

Сердце забилось о рёбра. Инструкции велели не обращать внимания. Каждая частичка меня кричала: продолжай идти, закончи обход, распишись в журнале, как все.

Но любопытство… всегда было моей слабостью.

Я кралась по коридору, и с каждым шагом звук скрежета становился громче, пока я не оказалась у самой двери. Прежде чем успела остановиться, прошептала:

«…Алло?»

Царапанье стихло. Тишина. А потом голос — сухой, низкий, такой близкий, будто дышал прямо мне в ухо:

«Наконец-то ты заговорила».

У меня едва не подкосились колени. Я отшатнулась, вцепившись в планшет, как в щит.

«Персонал со мной никогда не разговаривает, — продолжил голос. — Идут мимо, делая вид, что меня не существует. Но ты другая, правда, Клэр?»

Я перестала дышать.

Я не называла ему своего имени.

«Не бойся, — прошептал он. — Я знаю вещи. Я знаю всё».

Я искала рациональное объяснение — должно быть, это какая-то проверка. Розыгрыш старших сестёр. Но они никак не могли знать то, что прозвучало дальше.

«Ты всё ещё навещаешь своего отца по воскресеньям, — пробормотал голос. — Приносишь ему дольки апельсина, потому что он больше не может жевать кожуру. Он не помнит твоего имени, но ты всё равно улыбаешься. Не так ли?»

Меня вывернуло изнутри.

Никто на работе не знал об отце. Я не рассказывала ни о его деменции, ни о том, как раньше он называл меня Тыквочкой, пока совсем не забыл.

«Как… как ты…»

Он тихо, холодно рассмеялся: «Я же сказал. Я знаю всё».

Я должна была бежать. Сообщить. Сделать вид, что ничего не было. Но я стояла, словно приросла к полу. В его тоне не было угрозы. Хуже… было приглашение.

«Хочешь узнать, почему тебе снится, что ты тонешь?» — спросил он.

У меня пересохло в горле. Эти сны о drowning были совсем личные. Они со мной с детства: тёмная вода закрывается над головой, лёгкие горят, шёпот тянет вниз.

«Я…» Голос дрожал. «Да».

«Тогда приходи завтра ночью. Одна».

Меня пробрал озноб, холоднее больничного воздуха.

«Я не могу…»

«Ты придёшь».

Лампа над головой мигнула, зажужжала сердито. Когда свет стабилизировался, голос исчез. Тишина хлынула обратно.

Я попятилась, сердце грохотало, и поклялась, что больше не вернусь.

Но дело в том, что… Когда кто-то говорит, будто знает всё, необходимость спросить становится невыносимой.

Я вернулась. Конечно, вернулась.

Было тише обычного. Даже гул люминесцентных казался приглушённым, словно сама больница затаила дыхание.

Когда я дошла до 6А, он уже ждал.

«Ты опоздала».

«Я не…»

«В 12:15 ты была в кладовой. Дважды коснулась бутылки с галоперидолом, прежде чем поставить обратно. Ты колебалась. Ты думала забрать его домой».

Я застыла. Я лишь провела пальцами по бутылке. На миг подумала, можно ли это дать отцу, чтобы успокоить нарастающую агрессию. Но я никому не говорила. И ничего не делала.

«Как ты…»

«Я же говорил, Клэр. Я знаю тебя».

Его голос смягчился, почти ласковый.

«Ты хочешь знать, кто я?»

Я сглотнула. «…Да».

«Ещё нет, — сказал он. — Сначала я расскажу историю. Ту, которую персонал никогда не признает».

Он рассказал о пациенте, задолго до моего прихода. О человеке, которого привезли сюда в 1950-х, когда в подвале всё ещё делали лоботомии. О человеке, который не старел. Не умирал. Который говорил не своими голосами.

«Они называли меня опасным, — прошептал он. — Они называли меня лжецом, чудовищем. Потом заперли здесь и стерли моё имя».

Мне хотелось назвать это чушью. Пугалкой. Но то, как он говорил, уверенность, детали — держали меня в цепях.

«Ты не веришь, — сказал он. — Но поверишь. Подойди ближе».

Вопреки каждому инстинкту я наклонилась к двери. Лоток для подносов был запечатан, но оставалась замочная скважина. Дрожа, я опустилась на колени и приложила к ней глаз.

Сначала — только темнота. Потом… движение.

Глаз. Прижат к скважине и смотрит на меня. Не воспалённый. Не болезненный. Совершенный. Слишком совершенный. Радужка чуть шиммерила, как масляная плёнка на воде.

Я захрипела и отшатнулась, локтем стукнулась о стену.

Он засмеялся низко, понимая, преднамеренно.

«Видишь? Ты веришь».

В ту ночь я убежала. Не закончила обход, не думала, заметит ли кто. Поклялась уволиться и найти другую работу. Но, разумеется, не уволилась.

Потому что на следующую ночь я снова его услышала.

Это стало ритуалом.

В каждую смену я оказывалась у 6А, сердце колотилось, и я ждала его голос. Он говорил мне то, чего никто не должен знать. Воспоминания, которые я похоронила. Мысли, которых никогда не произносила вслух. Секреты других тоже: санитар, который таскает морфин, медсестра, рыдающая на лестнице после каждого «код синий».

Но он говорил и о том, чего ещё не случилось.

Он описал красный шарф, который я куплю на следующей неделе. Точные слова, которые произнесёт отец, когда узнает меня: «Тыквочка, ты опоздала». Аварию на трассе 9, в которой погибнет врач, которого я видела всего раз.

И каждый раз он оказывался прав.

Я перестала спорить. Перестала его бояться. Я стала нуждаться в нём.

Пока однажды он не сказал:

«Пора открыть дверь».

«Я не могу, — прошептала я. — Она заперта».

«У тебя есть ключ, — сказал он. — Нижний ящик стола старшей сестры. Третья папка, снизу приклеен».

Я резко замотала головой: «Нет. Если я…»

«Ты же хочешь ответы? Не хочешь знать, почему кошмары не заканчиваются? Почему ты просыпаешься, хватая ртом воздух, которого нет?»

Грудь сжало. Он был прав. Он всегда был прав.

«Открой дверь, Клэр. Выпусти меня, и я расскажу всё. Расскажу, кто ты на самом деле».

Кто я на самом деле. Слова провалились глубоко, холоднее льда.

В ту ночь я не открыла. Лежала дома без сна, смотрела в потолок, боролась с желанием. К утру решение созрело.

Я украла ключ.

Он был ровно там, где он сказал. Ржавый, холодный в ладони. Тяжёлый, будто ждал годами.

Когда я дошла до 6А, царапанье вернулось. Громче. Настойчивее.

Я вставила ключ в замок. Тот упёрся, потом провернулся со стоном.

Дверь приоткрылась — и меня ударил запах. Сырость. Металл. Как ржавчина и гниль.

«Хорошо, — прошептал он. — Ближе, чем когда-либо. — Теперь позволь, я покажу».

Я толкнула дверь.

Внутри… комнаты не было.

Ни стен. Ни потолка. Ни пола. Только тьма. Безбрежная, бесконечная, выворачивающаяся. Как пространство между снами. Внутри шевелились формы — многорукие сущности, гнувшиеся не так, как должны, лица, раскрывающиеся, чтобы открыть под ними ещё лица.

И в центре… он.

Не человек. Не совсем. Контуры мерцали, расплывались, но глаза… глаза были прежние. Маслянистые. Бездонные. Отражающие всё, чем я когда-либо была.

«Ты уже моя, — прошептал он. — Ты всегда была. Каждый сон, каждое утопание… это я звал тебя обратно».

Я не могла дышать. Лёгкие горели, как в тех снах.

«Ты никогда не была медсестрой, Клэр. Не по-настоящему. Ты была пациенткой, которая открыла дверь в первый раз. И каждый раз после. Ты просто забываешь. Снова и снова. В этом и игра».

Тьма рванулась вперёд. Я отпрянула, закричала—

Пишу это сейчас в комнате отдыха персонала. Руки всё ещё трясёт.

Когда меня нашли, я лежала на полу у 6А. Дверь снова была заперта. Ключ исчез. Они спросили, что случилось. Я сказала, что упала в обморок. Они поверили.

Но я всё ещё слышу его. Сквозь стены, через вентиляцию, сквозь мои сны.

«Ты вернёшься, Тыковка».

И что хуже всего?

Кажется, я уже вернулась.


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
20
CreepyStory

У женщины, которую я выпотрошил, в животе было что-то странное

Это перевод истории с Reddit

На двадцать четвёртом часу смены я вымотался. Изнурился. Веки сами собой опускались, и всякий раз, когда я их закрывал, в темноте за ними ползали странные узоры, шевелились, как живые. Ещё одна запись, сказал я себе, и тогда смогу идти домой.

Я допечатал последние показатели, захлопнул ноутбук и задумался, поесть ли перед тем как рухнуть спать. Тело умоляло о еде, но мысль о том, чтобы что-то проглотить, вызывала тревожное отвращение. Всё же я поднялся и начал медленный спуск по лестнице к кафетериям.

Больница на рассвете — место, не похожее ни на одно другое. Лампы жужжат, словно насекомые, застрявшие под потолочными плитами; тени тянутся по стерильному полу; каждый кашель, каждый шаркающий шаг слишком громко отдаётся в коридорах.

Тогда я её и увидел.

В холле, в инвалидном кресле, сидела женщина, съёжившись. Кожа — восковая, волосы прилипли ко лбу от пота. Глаза, полуприкрытые, расфокусированные, ничего не отражали — будто сам свет отпрянул от них. За спинкой кресла стоял мужчина и метался взглядом между её лицом и равнодушной регистраторшей на стойке.

Я мог пройти мимо. Я этого и хотел. Живот сводило от голода, кости ныли от усталости, и всё же в ней было что-то такое, что не позволило отвернуться.

Я подошёл ближе. С каждым шагом пульс учащался.

Мужчина заметил меня первым. «Доктор, пожалуйста. Моя жена, Аманда, её утром тошнило, её врач дал направление на госпитализацию, но пока мы ждали, ей стало хуже. Мне выдали кресло, но…»

Слова смазались. Всё внимание впилось в Аманду. Губы двигались, рождая обрывочные, звериные звуки. Я прижал пальцы к её запястью, ища успокаивающий толчок жизни.

Но найденное не успокаивало.

Пульс спотыкался под моими пальцами… тридцать ударов в минуту, нерегулярный — как слабое тиканье часов, которые вот-вот встанут. Дыхание хрипело, кожа была влажной и липкой. Веки дрогнули, затем немного закатились.

Шок.

Посреди холла, среди людей никому и в голову не пришло, что она умирает.

Я посмотрел на регистраторшу — та едва подняла глаза от экрана, раздражение прописалось на лице. Во мне вспыхнула ярость, причём я не признал её своей — чувство было чужим, вживлённым. Не раздумывая, я велел мужчине следовать за мной и покатил его жену в сторону отделения неотложной помощи.

Мы не бежали. Бег превратил бы момент в хаос. Мы шли медленно, как в процессии.

Я задавал вопросы: болезни, лекарства, анамнез, — но голос дрожал. Я всего лишь интерн, подумал я. Если сейчас у неё остановится сердце, мне придётся… Я оборвал мысль. Не хотел представлять себе реанимацию в этом длинном коридоре, под жужжащими лампами.

Мы достигли дверей приёмного. Я перекрыл мужу объяснения регистраторше: «Красный код, Бренда. Открывай двери. Немедленно».

Она подчинилась, и створки раскрылись, как пасть.

Внутри дежурный врач встрепенулся от полудрёмы, и через мгновение палата наполнилась медсёстрами, мониторами, голосами. Мы переложили Аманду на кушетку, по её телу поползли провода, экраны вспыхнули цифрами, которые в реальном времени рисовали её умирание.

Пульс: 30. Давление: 60 на 30. Дыхание: поверхностное, неритмичное.

Муж рассказал о тошноте, о том, что утром она рвала кровью. Я разжал ей рот, увидел чёрную корку засохшей крови на языке и зубах. Запах, вырвавшийся наружу, был не просто железом и желчью — он был древним, затхлым, таким, какой воображаешь от катакомб, не открывавшихся веками.

Живот — вздутый, каменно-твёрдый, беззвучный. Я приложил стетоскоп к коже и на миг будто услышал что-то — не шелест перистальтики, а слабое шепчущее бормотание, словно в теле были не органы, а голоса.

Монитор пискнул: 29 уд/мин. «Атропин, быстро!» — рявкнул дежурный.

Медсестра выполнила. Цифры поползли вверх нехотя, как существу, выдранному из сна. 30. 31. 37. 40. Аманда застонала — слишком ровно, слишком обрядово, как молитва забытому богу.

Я наклонился к дежурному: «Возможно, прободение язвы».

Он велел сделать УЗИ. Чёрно-белое изображение показало свободную жидкость по всей брюшной полости. Она кровила, тонула в себе. Нужна была операция.

«Как стабилизируем — сразу на стол», — сказал он.

Я подчинился.

Пришёл заведующий, взглянул на монитор и тут же принял решение. «Как только будет достаточно стабильна — идём останавливать кровотечение».

Через полчаса Аманду признали пригодной для операционной. Когда мы катили её по коридору, я чувствовал, как стены сдвигаются ближе, а люминесцентные лампы мерцают, будто их свет тускнеет в её присутствии.

В операционной я представился доктору Робертсу, ведущему хирургу. Он кивнул: «Нам понадобятся ваши руки. Доктор Браун — вторым ассистентом».

Мы вымылись, надели халаты и начали.

Когда сделали первый разрез, ударил запах — не едкий дух прижжённой ткани, а смрад древнее и тяжелее. Он вцепился в наши пазухи, выжал слёзы из глаз. Пахло землёй, могилами, чем-то, оставленным гнить в тишине столетиями.

Мы раскрыли брюшную полость. Хлынула темнота. Кровь, чёрная как дёготь, вылилась наружу — но это была не просто жидкость. Она была неподвижно-живой, пила свет, изгибала края комнаты.

Мы углублялись. Полость тянулась неестественно, будто её тело вмещало больше пространства, чем положено. Доктор Робертс и доктор Браун вывели петли кишечника и передали их мне.

Я должен был ощутить мягкий ритм перистальтики. Вместо этого петли дёргались резкими, судорожными спазмами, будто что-то внутри них пыталось вырваться.

Пот пропитал маску. Сердце запиналось. Я держал эту массу дрожащими пальцами, отчаянно стараясь не уронить.

Потом это взорвалось.

Кишечник, кровь, feces — всё рвануло наружу не со случайной неразберихой, а с неизбежностью рождения. Комнату ошпарило брызгами. Очки спасли мои глаза, но когда я протёр их, стерильного поля уже не было — всё утонуло в грязи.

Остальные застынули, лица скривились в ужасе. У них не было защитных щитков. Глаза распахнуты, неподвижны, отражают невозможное, что было перед нами.

Живот Аманды превратился в пасть. Он ширился, тянулся, и из него лилось не то, что должно быть внутри, а нечто другое — то, что гнуло комнату. Свет тянулся к нему, пол под ним словно волновался, а стены сгибались дугой.

Это не была одна форма — их было много: лица, сплавленные друг с другом, рты, открывающиеся и захлопывающиеся, щупальца, извивающиеся и делящиеся на невообразимые анатомии. Это были кишки — и это ими не было. Это была плоть — и нечто древнее плоть.

Сущее коснулось хирургов — и они не закричали. Не моргнули. Просто застыли, их зрачки провалились в чёрное.

Дверь открылась. Кто-то вошёл, привлечённый шумом. Этот звук расколол моё оцепенение.

Я бежал. Бежал, пока лёгкие не загорели огнём, пока в горле не поднялась желчь, пока не рухнул в коридоре, захлёбываясь.

Теперь хирурги лежат в реанимации. Коматозные. Их лица всё ещё перекошены теми же гротескными масками, что я видел в операционной, будто они застыли на полуслове ужаса. Животы распухают. Иногда они дёргаются синхронно, в ритмах, которые я не узнаю, но чувствую костями.

Они спрашивают меня, что произошло. Заведующие, дежурные, медсёстры. Но даже если бы я рассказал, они бы не поверили.

Я знаю одно: пациенткой Аманда никогда не была. Она была сосудом.

И то, что мы выпустили той ночью, не предназначалось для человеческих глаз.


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
18

Россияне пожаловались на невидимое для человеческих глаз огромное существо

Россияне пожаловались на невидимое для человеческих глаз огромное существо

Жители Ленобласти рассказали о том, что их преследует существо, которое невозможно увидеть человеческими глазами. Подробнее об этом в материале АНГН "Кабинет №13".

Неизвестное создание заметили в Мурино. Местная жительница Катерина К. рассказала, что ей удалось случайно заснять его на обычный фотоаппарат.

"Мы гуляли по парку. Там был такой красивый закат, я захотела снять на этом фоне Лешу с Арсением... Мужа с сыном. Поставила их в позы, сфоткала. А на выходе... Оно", — поделилась Катерина.

По ее словам, сзади мужчины с ребенком на снимке стояло существо ростом около четырех метров, беспорядочно покрытое жесткой шерстью. Рассмотреть его на фотографии было довольно сложно, так как оно оказалось смазанным.

Егор Ш., живущий возле шестой школы, также поведал историю о загадочной фигуре. По его словам, он занимался любительской съемкой из окна квартиры, как вдруг увидел создание, стоящее на крыше учебного учреждения.

"Там рабочие на крыше были. Не знаю чем занимались, не спец. А рядом с ними он стоял. Он, да, мне кажется это мужик. Страшный такой мужик. Стоял и ничего не делал", — вспомнил Егор.

Невооруженным глазом существо увидеть еще не удалось никому. Между тем интернет пестрит фотографиями четырехметрового силуэта, который, кажется, проявляет любопытство к человеческой деятельности. Снимки оперативно удаляются сотрудниками Центра изучения паранормального (ЦИП) "Парадокс".

Ранее стало известно, что в России сбежала первая в мире автономная избушка на курьих ножках. В пресс-службе ЦИП предупредили граждан об опасности контакта с объектом.

Больше новостей можно читать тут.


(Происходящее в новостях является литературным проектом и не имеет ничего общего с реальными событиями)

Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!