CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Пару часов назад он начал творческий процесс. Что любит Кощей? Злато! Значит, гипотетическая царевна должна быть златовласой, словно стопка монет. Хорошо. Федя решил сделать портрет с помощью редактора нейросети. Он попытался узнать о колдовских нейросетках у Емельяна, но тот не понял половины слов в вопросе. Некоторые волшебники оказались кошмарно отсталыми в технологическом плане; колдовали по старинке с помощью свечей и петушиной крови. Но он – Федор – человек прогрессивный. Он знает, как нажимать кнопки.

Параметр номер один: золотые волосы.

Дальше Шапкин начал размышлять о том, что голубые глаза у блондинок это прям банально, а ему нужно как-то извернуться. Пусть будут черные, словно сердце его бывшей. Эти глаза будут смотреть в самую душу древнего колдуна и спрашивать его: «почему ты не помираешь».

Параметр номер два: черные глаза.

Дальше Федя отвлекся, потому что у Софьи Михайловны поломался один из катафалков. Спорить с владелицей кладбищенского таксопарка было невозможно, как и просить подождать пять минут. Она не упрашивала, просто вставала возле порога Фединого гаража так, что половина ее тела скрывалась за воротами и начинала смотреть. Смотреть, смотреть, смотреть… Шапкин хотел дописать запросы, но взгляд Софьи Михайловны прожигал его затылок насквозь.

– Ладно! – сдался Федя. – Пойдемте смотреть катафалк. Это тот, который с синей полосой? Он постоянно ломается.

– Не торопись, я могу подождать, – сказала Софья Михайловна ровным безэмоциональным голосом. – Но я счастлива, что ты так быстро освободился.

Счастьем там и не пахло, однако Шапкин все же выдавил из себя улыбку. Они пошли смотреть несчастный катафалк. Вдруг море бедствий захватит гаражный кооператив и все умрут в страшных муках? Нет уж, Шапкин исправлял свои ошибки. Путь их проходил почти через всю улицу, некоторые гаражи уже были открыты владельцами.

– Привет, Толик, – сказал Федя, махнув ожившему мертвецу рукой.

Тот вяло отозвался, а Шапкина внезапно прошила ледяная игла страха. Он так и подумал: «меня прошила ледяная игла страха или ветчина была несвежая?». И что-то сейчас в Анатолии его настораживало. Может, отвалились какие-то части? Или он снова обвалялся в земле? С виду все было обычно, но беспокойство не уходило. Федя решил оставить этот вопрос на потом.

– Он уххходит, ухходит! Пссс шшш! Ушел, – заныл Мастер.

С недавних пор он обитал где-то за ухом Анатолия. У него не было пока сил идти в другое место и искать другого носителя. Да, теперь это был носитель в прямом смысле, потому что носил ошметки Мастера на себе. Но злобный господин пока не мог контролировать Анатолия, он мог только ныть и обсуждать все вокруг. Обычно он зудел, что все разленились, потеряли страх и перестали уважать силу. Он предавался воспоминаниям, рассказывая о том, как делал кровавые бани и кормил людей гвоздями. Масляные черные слезинки капали на плечо Анатолию, разъедая одежду и кожу. Анатолий не разговаривал с подселенцем, потому что с каждым днем все больше и больше погружался в воспоминания и сожаления прошлого.

Шапкин вернулся в свой гараж через полтора часа и увидел, что нейросеть уже сгенерировала портрет царевны. Но как? Он же не дописал.

Вскоре Федя выяснил, что за его компьютером сидели помощники. Грессил написал, что девушка очень высокая (из-за того, что Федя увивался за Белой Чародейкой). Глюк добавила в параметры информацию о макияже и одежде в соответствии со своими вкусами (ей нравилось, когда переворачивают шкаф с красками на пол). Емельян, который только что выкопал пару могил, пришел отдохнуть и сказал Грессилу, чтобы тот добавил в характеристики будущей соблазнительницы клыки, когти и копыта. Под конец на пару минут забежала Тата и приписала добавление о цветочках в волосах. Что ж, теперь с таким профилем можно было баллотироваться в президенты гильдии дьявольских клоунов.

В жизни так бывает, что ты в какой-то момент хочешь просто взять и все переделать. Выкинуть все ненужное, стереть прошлое и начать заново. И ты на этом душевном подъеме ждешь удобного случая (может вечер пятницы или утро понедельника), а он все не настает. А потом ты забываешь об этом и просто катишься по наклонной на самое дно.

– Я и так на самом дне, – сказал Шапкин вслух. – Мне плевать. Пусть царевна будет такая, как есть. Несчастная и страшная.

– Такую никто не полюбит, – пробубнила Глюк из под стула.

– Пусть Кощей смотрит в душу, а не на портрет. Послушай, старушка, ему сколько лет? Неужели мужик за все это время так и не настроил себе чувство прекрасного? Не перестал искать идеал?

– Нет, ведь он сам несчастный и страшный.

Однако Федя все равно выложил созданную анкету на сайт и скорее выключил компьютер, чтобы не видеть первые реакции. Он потом посмотрит. Или пусть Дон посмотрит, он у них психотерапевт, ему нравится нервы трепать.

– Я пошел искать крышку от канализационного люка, – сказал Шапкин. – Ты со мной?

– Нет, я обещала помочь Лии приготовить праздничный ужин в честь увеличения нашей команды. Ты, кстати, приглашен.

– Вот черт, я забыл! Она же говорила. Ладно, сперва найду крышку, потом поищу подарок и чистые штаны. А ты-то как с ужином поможешь? У тебя же лапы с когтями.

– Я буду искать в сети рецепты салатов по списку компонентов. Ну там, забиваешь: морковь, перец, петрушка и смотришь есть ли такой салат, потому что у тебя в холодильнике есть только морковь, перец и петрушка. Потом делаешь его.

– Зачем искать, если ты все равно сделаешь из того, что есть?

– Чтобы знать, что другие тоже так делают. Ты что, тупой?

Федя закатил глаза и вышел на мороз. У него сегодня оставалось всего два задания от гаражников. Найти крышку от канализации, которую кто-то стабильно воровал и собрать с владельцев деньги за электричество. Зимой вообще нет никакого желания работать, тем более на улице. Вот еще и преступников ищи! Наверняка крышку опять оттащили местные бомжи в пункт приема металла. Федя знает приемщика и тот всегда откладывает крышки от люков в сторону. Только он их потом не возвращает, а продает, гад. И называет оплату «благодарностью за беспокойство».

– Мамка в детстве мало лупила, – бормотал Шапкин на ходу. – Толик, эээ, уже здоровались.

При виде живого мертвеца у Феди снова стало тревожно на душе. Раньше такого не было, всем гаражникам было жаль Анатолия и они ждали, когда тот окончательно потеряет желание существовать в такой форме, чтобы потом зарыть его под его же могильной плитой. Но в последнее время всем всегда было не по себе.

Анатолий сделал неуверенный шажок в сторону Феди. Тот отступил назад. Он и не знал, что это разозлившийся Мастер изо всех сил пытался захватить контроль над телом Толика.

– Ползззиии, ползиии, – пищал Мастер тараканьим голосом. – Ой, голова крружицц…

Толик моргнул. Он и без того плохо соображал в холодное время года, а теперь и вовсе иногда терял связь с реальностью. Вид у него стал рассеянный, поэтому Шапкину стало совестно. Чего он от бедняги шарахается?

– Слушай, пошли в пункт приема железок, дело есть. Поможешь тащить.

Сказав это, Федя просто отвесил себе ментальный пинок. Вот почему каждый раз, когда у него чешется совесть, он начинает изображать из себя благодетеля? Ишь ты, мертвеца пожалел. А как его теперь по улицам вести? Может, откажется?

Но нет, Анатолий поплелся следом и выглядел хуже некуда. Весь серый, скукоженный какой-то. В драном свитере со следами земли и глины. Впрочем, все беспокойство рассеялось, когда они подошли к проволочным воротам приемного пункта. Туда стекались похожие на Толика люди, только еще живые. Кое-кто выглядел даже хуже. Обстановка напоминала фотографию с заброшенной атомной станции. Хотелось нырнуть в мягкий шерстяной носок целиком.

– Крышки приносили? – спросил Федя после приветствия. – Мне со звездой нужна.

– Хи, надо посмотреть, – ответил приемщик.

Он напоминал Шапкину какую-то болотную нежить, но, как ни старайся, а никакое колдовское зрение не превратит реального человека в кикимору. Просто некоторые выглядят так изначально. Еще и характер скверный. А то он не знал, что ему принесли! Ломает комедию в очередной раз.

– Приносили, – ответил приемщик. – Что же вы не следите за своими люками. Еще людей беспокоите, место тут занимаете.

– Так не принимайте! – возмутился Федя. – Если не будете принимать, то и сдавать не понесут.

– Металл есть металл. Вдруг эта крышка уже никому не нужна? Мне их как прикажете различать, по запаху?

Приемщик снова похихикал. Гад в квадрате.

– Я ее подписал! Несмываемой белой краской. И телефон кооператива указал.

– Ой, я и не заметил, хи, – сказал приемщик даже не глядя на крышку.

– Все, Анатолий, держи этот край и пошли назад. Тут бесполезно что-то обсуждать. Куда смотрит полиция? Расслабились. Разленились.

Шапкин перешел в режим «бабка на передовой». Он стал вспоминать все свои обиды на социальные службы, на сервис и на бесчеловечное отношение от каждого, кто имеет хоть какую-то микро-власть. Трущиеся рядом бомжи согласно закивали. Их было человек восемь. Несчастные бедолаги.

«Жестокая жизнь, жестокая смерть», – думал потом Федя.

Он не помнил с чего все началось, но, как обычно, его тело начало действовать еще до того, как мозг включился в игру. Пришлось упасть лицом в грязный истоптанный снег, чтобы тяжеленная крышка от канализационного люка не проломила ему голову. Кто-то громко заорал, потом еще раз. Потом мужики стали материться.

Федя резво пополз вперед, не поднимая головы. Когда он оказался за импровизированным столом из бетонных опор, на котором принималось железо, чье-то тело перелетело через его голову.

– О нет, Равхат… – протянул Федя, вспоминая имя покойного приемщика.

Шапкин не был уверен в верности имени, но хотел почтить память этого гада. Хотя нет, он был не такой уж плохой, просто крутился как мог. Выглянув из-за укрытия, Федя обозрел поле битвы. Как он и подозревал, Анатолий совсем рехнулся. В данный момент он добивал третьего безомного той самой потерянной крышкой от люка. Двое уже лежали в луже крови с проломанными головами. Остальные куда-то разбежались и вели себя тихо.

Почему это произошло? Что нужно делать? Постараться вести себя, как переговорщик и успокоить Анатолия? Да как его успокоишь вообще? Не переживай, друг, все наладится. Жизнь – длинная! Ага, до свадьбы заживет и все такое. Федя вспомнил как он в детстве вступал в переговоры с дедушкой и бабушкой по всякому поводу. Не дают конфет, но почему? В чем причина? Давайте обсудим. Перед глазами пронеслись три минуты счастливого детства в перемотке. Из-за стресса Шапкин всегда улетал в зону спасительных фантазий.

«ЛУЧШЕ СПАСЕМСЯ БЕГСТВОМ», – предложил внутренний голос.

Федя давно его не слышал, даже обрадовался. А потом понял, что убежать от летящего куска железа он не сможет, даже если постарается. Позади уже раздавался топот безумного Толика. Нужно было чем-то отбиваться. Шапкин посмотрел на лежащего неподвижно Равхата.

«ЕМУ УЖЕ ВСЕ РАВНО», – подбодрил внутренний голос.

Поднять восемьдесят килограммов недвижимой плоти оказалось не таким уж легким делом, у Феди сразу случился прострел в пояснице и подкосились колени. Бедный приемщик, какая нелепая смерть. Шапкин успел подумать об этом, перед тем, как встретился лицом к лицу с Толиком. Тот размахнулся окровавленной крышкой от люка и врезался ею в грудь Равхата с противным звуком «плю».

Равхат открыл глаза, заметил торчащую из груди железку с белой надписью «звонить по тел…», вскрикнул, после захлебнулся кровью и умер.

«НУ, ТЕПЕРЬ ТОЧНО ВСЕ РАВНО. А СМЕРТЬ И ПРАВДА НЕЛЕПАЯ».

– Живой что ли?! Ааа! Нет! Анатолий, это же я, твой друг, Федя. У нас гаражи рядом стоят. Помогите!!!

Пришла пора отчаянных мер. К примеру, завопить во всю силу легких и вцепиться в многострадальную крышку обеими руками. Толик тянул ее на себя, Шапкин почти забрался на нее целиком. Равхат кулем свалился на красный снег.

– Помогите! Вызовите полицию!

Клац. Знакомые белы зубы откусили левую руку Толика. Тот отвлекся и получил резкий удар арматурой по шее. Атаковали Глюк и один из местных бомжей одновременно. Команда «фристайл» – полная свобода действий и непредсказуемый результат.

Федя отлетел с крышкой назад и едва сам себя ею же не прибил.

– Господи, спасибо, – сказал он слабым голосом.

– Господом тут и не пахло, – сказала Глюк. – Привет, я Глюк.

Она представилась, потому что ошалевший человек в синей телогрейке и с арматурой в руке не мог поверить глазам. Наверно, в его мире не существовало драконов. Выкуси! Теперь пусть живет с этим.

– Денисов Евгений Михайлович, – сказал он.

Почему некоторые люди представляются полным именем? Это же невозможно запомнить с первого раза.

– Очень приятно, – отозвалась Глюк. Затем указала на Шапкина. – А это Федя.

– Понятно, – сказал Евгений Михайлович грустно. – Парней жалко, за что их так…

Федя встал кое-как, тяжело вздохнул и стал говорить «ну-ну», похлопывая своего спасителя по плечу. Подтянулись сбежавшие бомжи, стали обсуждать последние новости. Кто теперь принимает железо? Почему так мало платят? Когда это все кончится.

Анатолий не двигался. Федя надеялся, что не будет двигаться до тех пор, пока не приедет Иван Иванович и не наведет порядок. Он знал следователя всего пару месяцев, а уже считал его неотъемлемой частью правопорядка. Постепенно темнело, а значит, пора было идти на праздничный вечер у Лии.

Тут лежало четыре трупа, но Шапкин планировал ужин. Это походило на психоз.

– Вам не кажется, что мир катится к чертям? – спросил Федя у Евгения Михайловича, потому что он единственный, кто решил остаться и дождаться властей.

– Это вряд ли, – сказал он.

– Я не успел собрать деньги за свет.

– Я паспорт потерял.

– Моя девушка не хочет за меня замуж.

– Жена и сын выгнали меня из дома.

– Вокруг меня постоянно умирают люди.

– Я завшивел, кажется.

Шапкина это не впечатлило. Он пожал плечами, однако, выражая сочувствие.

– Можете помыться в сторожке у Емельяна, там есть горячая вода.

Денисов тоже пожал плечами. Он все еще тосковал по погибшим парням, хотя признался, что даже имен их не знал.

Иван Иванович приехал минут через двадцать. Анатолий к тому времени уже очнулся, но попыток встать не предпринимал. Просто лежал и смотрел в чернеющее небо. Мастер у него за ухом тоже сильно устал, не пытался снова захватить контроль и прибить дурака Шапкина. Что-то пошло не так, он и сам не ожидал, что Толик начнет крушить все подряд.

– Федор, вы понимаете, что это все очень необычно, – сказал следователь.

– Еще бы, выжить после падения с такой высоты, а потом увидеть, как тебя протыкает крышка от люка – это сверхъестественная неудача.

– Я не про это. И даже не про убитых. Боже-боже, что мне с ними делать. Я о том, Федор, что вы притягиваете смерть. Вы не пытаетесь кого-то убить, все происходит само собой.

Шапкин снова закатил глаза, потом посмотрел на Ивана Ивановичка крайне скептически.

– Я не какой-то там избранный, пфф, – сказал он, а сам уже представил себя стоящим на вершине мира под песню «ху вонс лив форевор».

– Нет, конечно. Вы прокляты, я же говорил. Надо лечить.

Мысленно Шапкин упал с вершины мира в навозную яму. Только этого не хватало. Хотя это отчасти объясняло тот факт, что жизнь его повернулась на тридцать оборотов и никогда не станет прежней. Если так, то кто это сделал, когда и почему?

– Ты что тут натворил опять? – завелся Емельян, как только его позвали ради очистки, так сказать, территории.

– Это Толик, – пробормотал Шапкин очень быстро.

– Я свидетель, – поднял руку Денисов. – Мне разрешили у вас помыться.

– Он спас мне жизнь, – добавил Шапкин еще быстрее.

– В управление я сообщу, но не буду заполнять бумаги, – вставил свое слово Иван Иванович. – Сами все напишете. Будет легенда о взорвавшемся котле.

– Опять котел! – возмутился Емельян. – Постоянно либо котел, либо газовая труба. Надо сообщить родственникам.

– Я займусь этим после того, как приведу себя в порядок, – сказал Евгений Михайлович.

Шапкин подумал, что странные люди перестают казаться странными, когда все вокруг странное. Сейчас деловой бомж выглядел весьма органично в их компании.

– Ладно, тогда убираем все и живо к новой Хозяйке. Потом разберемся.

– Я не переоделся, – сказал Федя, указывая на свою окровавленную одежду.

– Наденешь то, что найдешь в гараже! Все, за ноги его бери. Глюк, устрой тут взрыв. Не сильно! Развелось недорослей, я вам что, нянька?

Остаток вечера прошел в молчании, потому что никто не смог найти хотя бы одни чистые штаны. На праздник отправились уже глубокой ночью.

(продолжение следует)

- Вот им мало праздничных дней, до сих пор гуляет пьянь. И маски такие мерзкие, только в фильмах ужасов снимать.

Ряженным не сиделось спокойно, они начали толкаться и бороться, коза изображала, что наскакивает на медведя. Старик испачканными руками стал мазать стены и рекламные щиты, оставляя жирные черные следы, цыган резал чем-то острым сиденья. Остальные приплясывали вокруг в ритмичном хороводе, гудение свистулек и треск пробивались даже сквозь шум поезда. Сосед с тревогой посмотрел на меня, женщина по диагонали испугано вжалась в сиденье. Стоило бы, конечно, прикрикнуть на хулиганов, но их было многовато, и, судя по поведению, они были явно под чем-то.

В это время коза стянула с цыгана шапку и подошла к толстушке, протянув для подаяния. Девица в марле и лошадь прекратили пляску, и потрусили за ней. Женщина испуганно достала какую-то купюру из кошелька, кажется, даже не рассматривая номинал, и быстро сунула в шапку. Коза поклонилась, и вся процессия перешла к нам, еще двое, медведь и вторая девица также закончили пляску и присоединились к козе. Я мельком отметил странную манеру движения и волосатой девки, но не смог сразу понять, что с ней не так. Теперь они склонились к мужику со смартфоном, но тот сделал вид, что не замечает протянутого головного убора, поглощенный чтением. Они постояли немного, оставшиеся ряженые присоединились к ним, и теперь у наших мест столпилась вся группа.

А мое смутное ощущение тревоги неожиданно обрело совершенно понятные причины. Я вдруг сообразил, что перегон между станциями длится уже куда больше стандартных для этой линии двух с половиной минут, что между шубой медведельва и его кистями рук нету края рукава, и шерсть клочками врастает в кожу. В том числе и на лице, и его налитые кровью глаза не просто нарисованы на морде, потому что он только что перевел их на меня. А для распущенных волос копна у его спутницы слишком густая, и когда девица мотнула головой в мою сторону, на секунду стало видно, что в зоне шеи у нее не ключицы и яремная впадина, а позвонки. Да и руки у нее выглядят так, словно они вывернуты из плечей, и поставлены локтями вверх.  И вся эта жуткая компания, не дождавшись внимания от моего соседа, сделала несколько шагов, оказавшись прямо напротив меня.

По спине заструился холодный пот, а руки задрожали. Соломенная голова лошади, насаженная на палку, неожиданно обнажила желтые зубы. У старика глаз не было вовсе, просто ровная кожа над носом, и его крылья хищно расширялись, словно он принюхивался. Стеклянные глазки козы внимательно смотрели мне в душу, а в стежках между кусками шкур, из которых была сметана ее морда, запеклась кровь. На марле, закрывавшей лицо девицы, проступили красно-желтые пятна, и в воздухе разлилось невыносимое зловоние. Я лихорадочно рылся в сумке, стремясь отыскать деньги, но к моему ужасу, не находил ни гроша – давно отвык носить наличные. Отчаявшись, я бросил в шапку кредитку, но она провалилась насквозь, шмякнувшись на грязный пол, а цыган с ноздреватой кожей и бешеным оскалом погрозил мне пальцем. Треск в ушах и свист стал нарастать, и я из последних сил стянул с пальца обручальное кольцо и бросил в шапку. Коза медленно склонила голову.

Поезд выехал из тоннеля, а процессия, притоптывая в молчании, направилась к выходу. Двери за ними закрылись. Я сидел зажмурившись, пытаясь успокоиться, чтобы не закричать. Сердце колотилось с интенсивностью отбойного молотка, явно намереваясь в хлам расколотить мне грудину. А потом поезд тряхануло, и на меня свалился мой сосед. И я все-таки закричал, а мой вопль подхватила женщина напротив. Мужчина был мертв, его лицо свела гримаса невыразимого ужаса.

Судя по описаниям, маски ряженых были по-настоящему криповыми. В то время и обычные детские игрушки-то делались такими, что хоть сразу в фильм ужасов вставляй. А уж в этом случае, когда специально требовалось изобразить нечисть, чтобы отвести беду, фантазию уже ничего не ограничивало. Мне представлялось при написании этого текста что-то подобное: https://www.nationalgeographic.com/magazine/article/europe-wild-men  (там карусель из фоток),  хотя это и европейские чуваки. Ну, разумеется, те варианты костюмов, в которых не видно лиц, потому что обычные человеческие лица сразу разрушают атмосферы.

Интересно, что женщины редко рядились в маски, предпочитая просто занавешивать лица, видимо, избегая отыгрывать конкретные роли, и просто обезличиваясь. Помимо обезличивания, нечистую силу путали и переодеванием мужиков в женщин. Из масок обязательными героями были коза и медведь. Остальные разнились: солдаты, купцы, цыгане, волки, птицы, быки, лошади.

Но главная обрядовая роль ряженых – отвести беду, создать иллюзию, что все уже случилось, здесь нечисть уже побывала. Поэтому компании гуляющих часто помимо выпрашивания подношений занимались мелким хулиганством – разбросать сложенную поленницу, раскидать сено – что-то такое не слишком вредоносное, но заметное. А еще, думается мне, это было отличным легальным способом выпустить пар молодым парням.

Он неуверенно переступает порог квартиры, держа топор занесенным на уровне плеча. Медленно движется в сторону выхода из подъезда. Гена идет к лестнице, поднимая свечу как можно выше и стараясь разглядеть, что твориться на втором пролёте. Свет выхватывает из темноты лишь голые облезлые стены, да некрашеные перила, идущие вдоль ступеней. Ирина, прижав Стаса к себе, запирает дверь в квартиру свободной рукой. Тишина обволакивает, заставляя всех молчать и сдерживать дыхание.

Андрей с Ванькой выходят на улицу. К их удивлению и облегчению, никакие твари здесь не поджидают. Друзья осматривают двор, затем Ванька, ни слова не говоря, шагает в сторону мангала.

– Ты куда? – шепчет ему в спину Сумароков.

Но друг будто бы его не слышит, скрывшись в темноте двора так, что теперь Андрею виден лишь огонек свечи. Через минуту Иван возвращается, неся на лице печать скорби и разочарования.

– Сгорел шашлык, – как ни в чем не бывало говорит он. – К хренам собачим.

– Вань, твою мать, – выдыхает Андрей.

– А что? – непритворно удивляется тот. – Война войной, а жрать охота.

Из подъезда выходят Ирина и Стас, Гена замыкает шествие.

– Ну что тут? – спрашивает он.

– Да, вроде, тихо, – отвечает Сумароков. – Пошли.

Он шагает по двору, остальные следуют за ним. Компания выходит на дорогу, сворачивает за угол. В дальних домах приветливо светятся окна, но здесь царит темнота, такая густая, что кажется – протяни руку, и ее можно пощупать. Луна и звезды выглядят нарисованными, просто светлыми мазками на небе. В прохладном, недвижимом воздухе теперь отчетливо слышались нотки сырости и гниения. Запах не резкий, нет, а где-то там – на границе восприятия. Но все же он внушал определенную тревогу.

Андрей останавливается на перекрестке. Ванька стискивает пальцы на рукояти ножа, недоверчиво поглядывая в сторону мусорных баков. Гена нервно озирается, а Ирина стоит, крепко держа Стаса за руку.

– От мусорки воняет? – спрашивает она.

Вопрос повисает в воздухе, Ванька достает из кармана бутылку и делает большой глоток. Предлагает Гене и Андрею, но те лишь качают головами.

– В сторону сельсовета пойдем? – задает, будто бы себе самому, вопрос Сумароков.

– Так-то логично, – говорит Геннадий. – В случае чего, весь народ начнет стекаться туда. Да и улица основная, может встретим кого.

Ирина смотрит на мужчин, прикрывает ладонью рот, пытаясь приглушить невольный смешок.

– Ты чего? – спрашивает Ванька.

– Да так, не обращай внимания, – отвечает она. – Просто вы, с этими ножами и топорами, на шайку разбойников похожи. И если мы кого-то встретим, то, скорее всего, они убегут от нас, сверкая пятками.

– Действительно, – Андрей покрутил топор в руке, затем спрятал под куртку. – Об этом я как-то и не думал.

– Разбойники! – смеется Стас. – Пиф-паф, и вы покойники!

– А малой классику знает, – говорит Гена.

– Андрюх, что за хрень?

Сумароков поворачивается к Ваньке. Тот замер, разглядывая забор детского сада. Вернее то, что когда-то было забором. Теперь же, вместо выкрашенной веселой желтой краской сетки-рабицы, перед ними возвышалось черное нечто. Глухая, высокая стена, будто бы сотканная из темного, морщинистого кожзама. Было похоже на то, что кто-то закрыл территорию садика глухой, непроницаемой шторой, пытаясь скрыть какие-то свои секреты от чужих глаз. Андрей смотрит вдоль забора, туда, где черная стена теряется, сливаясь с окружающей темнотой. Потом идет вперед, проходит мимо мусорных баков, пересекает лужайку, поросшую высохшей травой.

– Аккуратнее там, – советует ему в спину Геннадий.

Сумароков останавливается напротив забора. Теперь он видит, что на кожаную штору тот похож мало. Стена представляет собой темное, чуть шевелящееся и едва заметно пульсирующее желе. Андрей слышит чавканье под ногами и опускает взгляд. Его подошвы уже утонули в черной луже, которая медленно, тягуче, расползается от забора.  

– Твою ж мать! – кричит он, отскакивая назад и пытаясь стряхнуть с кроссовок желеобразное нечто.

Шуршит высохшая трава, и на обочине показывается большой, упитанный еж. Испуганный криком Сумарокова, он поворачивается и деловито семенит в сторону забора. В следующий момент животное наступает в лужу, дико взвизгивает и заваливается на бок. Оно сучит лапами и пытается свернуться в клубок, но чернота набрасывается на него, будто голодный зверь. Все заканчивается в две секунды, от ежа не остается даже воспоминаний. Лишь странное желе продолжает медленно растекаться вокруг, словно какой-то безумец забыл закрыть кран, и лужа теперь ширилась, угрожая с минуты на минуту затопить соседей. Андрей выскакивает на дорогу.

– Что там? – спрашивает Ванька.

– Пошли отсюда, – отвечает Сумароков. – И побыстрее. По пути расскажу.

Они поспешно шагают по асфальту вдоль забора, с испугом и любопытством разглядывая темное нечто. Вскоре детский сад остается позади, компания проходит очередной перекресток. Слева начинает тянуться лесок пришкольной территории, а справа – дома, с уютно светящимися окнами. Начинают попадаться люди, и Андрей рассказывает каждому встречному-поперечному о том, во что превратился забор детского сада. Несколько мужчин живо интересуются услышанным и отправляются в ту сторону, чтобы разведать обстановку.

– Не ходили бы вы туда, – напутствует им в спину Сумароков.

– Мы аккуратно, – отвечает один. – Посмотрим только.

Чем ближе к сельсовету, тем больше на улице людей. Здесь село уже напоминает встревоженный пчелиный улей – хаотичным шатанием жителей и неразборчивым гулом разрозненных голосов. Кажется, новость о происшествии у магазина уже успела пару раз облететь всю Новокаменку, поэтому народ не выглядит таким праздным, как несколько часов назад. Детей на улице почти не видно, женщин – тоже, а мужчины – от млада до стара – вооружены кто чем. Андрей замечает торчащие из-за поясов рукоятки ножей, у многих в руках топоры, мотыги и вилы. От мелькающего то тут, то там сельхозинвентаря создается стойкое ощущение, что вся деревня, в едином дружном порыве, вышла на какой-то грандиозный субботник. Многие жгут в палисадниках костры, огонь которых худо-бедно разгоняет окружающую тьму.

– Чем дальше от садика, тем больше жизни, – бубнит под нос Ванька.

– Что? – спрашивает Гена.

Но Иван замолкает, приложившись к бутылке.

– Не части, – толкает его в бок Андрей. – Ты нам на ногах нужен.

– Нормально все, Андрюх, – икает тот. – Я свою меру знаю.

Слева проплывает темное здание сельской школы. У большого крыльца стайка подростков развела огонь, слышен дружный смех и густая, но бесталанная брань. Стас с любопытством крутит головой по сторонам, но никого из ровесников на улице не попадается. Ирина крепче сжимает руку сына, притягивает его ближе к себе. Отсюда уже виден перекресток перед площадью администрации, человеческий поток становится плотнее, а голоса – громче. Люди тянутся к сельсовету, как звери на водопой. В темноте мелькают силуэты, похожие на бестелесных призраков, а горящие повсеместно огоньки свечей придают этой картине вид поистине апокалиптический и потусторонний. Пятерка друзей останавливается на перекрестке, сойдя с дороги на обочину.

– Андрюх, пойдем обстановку разузнаем, – говорит Гена. – А Ванька за Ириной со Стасом присмотрит. – он поворачивается к заметно захмелевшему Ивану. – Присмотришь?

– В оба глаза, – козыряет тот.

– К пустой голове руку не прикладывают, – бросает Геннадий.

Андрей вздыхает. Он бы сам, с преогромным удовольствием, присмотрел бы за Ириной и ее сыном. Но из Ваньки разведчик сейчас, и вправду, неважный. А как сторож он еще сгодится. Сумароков чувствует укол тревоги, вспоминая пропавшего отца своего друга. Куда он мог запропаститься? Жив ли он? Попался на зуб одной из этих тварей, или валяется где-нибудь пьяный и счастливый? Эта бесконечная ночь приносит все больше и больше вопросов, не давая на них никаких ответов. Гена начинает пробираться через людской поток, Андрей спешит за ним. Площадь сельсовета полна народа, как и тогда, когда выступал глава администрации. С той лишь разницей, что сейчас перед самим зданием пусто, только светятся немногие окна.

– Что происходит? – спрашивает Гена у какого-то мужчины средних лет.

– Мы и сами хотим знать, – отвечает тот. – Начали продукты раздавать, а случилась какая-то резня непонятная. То ли собаки бешенные, то ли волки. Там, у магазина, несколько человек погибло.

– Знаем, мы там были, – говорит Андрей.

– Я тоже, – кивает мужчина. – Еле ноги унес. Хорошо, что жену с ребенком дома оставить додумался. Теперь все хотят выслушать мнение нашего главы, но, как я понял, Сергея Сергеевича на месте нет.

– Не собаки это, – говорит Гена. – И не волки. У детского сада чертовщина творится.

Про полный подъезд трупов он, пока что, предпочитает тактично умолчать. Люди и так взбудоражены сверх меры, не стоит сеять новые семена паники. Геннадий думает о своей жене, оглядывает площадь. В этой человеческой массе найти ее будет непросто. И то при условии, что она здесь.

Толпа начинает волноваться сильнее, и Андрей оборачивается. Со стороны перекрестка, пыхтя как паровоз и расталкивая всех локтями, пробирается полный мужчина в полицейской форме. Его сопровождают двое вооруженных ружьями гражданских. Люди тянут руки к представителю власти, но тот лишь шарахается и отмахивается.

– Позже! Все позже! – кричит он. – Сергей Сергеевич сделает официальное заявление, не переживайте!

Троица протискивается мимо Андрея и Гены, скрывается в гуще людских тел на площади.

– Участковый местный, – говорит Сумарокову Геннадий. – Подождем, может и узнаем чего. Давай к нашим вернемся.

Андрей кивает, и они выдвигаются в ту сторону, где оставили Ваньку, Ирину и Стаса.

*****

Виктор зажигает несколько новых свечей, взамен догоревших, расставляет их по большому кабинету. Рита сидит в гостевом кресле с какой-то книгой в руках. Она пытается читать, но буквы с трудом вяжутся в слова, текст рассыпается, подобно карточному домику. Женщина то и дело бросает взгляд на окно, за которым мелькают огоньки и слышатся возбужденные людские голоса. Виктор устраивается за столом Куприянова, закуривает и начинает пускать в потолок колечки дыма.

– Долго его нет, – нарушает затянувшееся молчание Рита. – Почему он один пошел?

– Просил меня приглядеть за тобой, я же говорил, – отвечает Виктор. – Он переживает за тебя, ты же знаешь.

– А я не переживаю? – женщина захлопывает книгу, откладывает на кофейный столик. – Что случилось, Витя? У магазина? Ты какой-то странный вернулся, я же вижу.

Виктор недоуменно поднимает брови.

– Ну, конечно, ты всегда такой, – слабо улыбается Рита. – Но сегодня больше, чем обычно.

Мужчина тушит окурок в пепельнице, добавляя его к ранее погибшим собратьям. Встает, подходит к окну. Вглядывается в людскую массу, которая отсюда кажется единым целым.

– Там все немного не по плану пошло, – говорит он. – Та тварь, которую я подстрелил у вашего дома – она не одна.

– В принципе, я догадалась, – кивает Рита. – Пострадавшие есть? С Сережей точно все в порядке?

– Да в порядке все с Сережей, даже не думай. Жив, здоров и пистолет у меня отобрал. А вот народ волнуется, как видишь, – Виктор кивает на окно. – Твой муж и решил проверить что да как.

– Инициативный он, – соглашается женщина. – А я много раз ему говорила о том, что инициатива делает с инициаторами.

– Не его случай, – усмехается Виктор. – Заговоренный он у тебя.

Из толпы выбираются три человека и направляются к зданию администрации по мощеной дорожке. Виктор узнает впередиидущего и кривится, будто только что откусил добрую половину лимона.

– А вот и наш доблестный страж порядка, – цедит он сквозь зубы. – Он-то мне и нужен. Пойду побеседую.

Мужчина поворачивается к Рите.

– Ты тут одна не заскучаешь?

– Отнюдь, – та вновь берет книгу в руки. – Я большая девочка, могу и сама себя развлечь.

Виктор кивает и покидает кабинет. Закрывает за собой дверь, оглядывает пустой, длинный коридор, освещенный несколькими свечками. В дальнем конце здания, из кабинетов, слышны приглушенные голоса, жизнь в администрации бурлит, а люди работают. Ну, или создают рабочий вид, что в такой ситуации не является смертным грехом. Хлопает входная дверь, и внутрь вваливается запыхавшаяся троица. Виктор выдвигается навстречу.

– Сергей Сергеевич у себя? – выдает, борясь с отдышкой, участковый.

– Я за него, – отвечает Виктор. – Ты в порядке, Прохоров? Сердечного приступа мне тут еще не хватало.

– Нормально. Я. Сейчас, – выплевывает слова Егор.

– Ну вот и чудесно, – Виктор оглядывает двоих сопровождающих. – А вас кто сюда пригласил?

– А как? – удивляется один. – Мы же, вроде, помощники полиции.

– Тебе кто-то значок шерифа выдал? – иронично интересуется Виктор. – На улице стойте, вход охраняйте.

Сопровождающие смотрят друг на друга. Они уже наслышаны о том, что сделал Виктор на площади с тем мужиком, который вздумал ему перечить. Да и все знают – он правая рука Куприянова, а проблем с Куприяновым никто никогда не хочет. Поэтому они молча разворачиваются и выходят за дверь, оставив Виктора с участковым наедине.

– Рассказывай, – говорит Виктор.

– Там хрень полная, – выдыхает Прохоров. – У садика, на заборе, черная слизь какая-то, люди продолжают пропадать, трупы то там, то сям находят. Тварей, пока что, никто больше не видел, но, я думаю, мертвецы не просто так появляются.

– Ты думаешь? – иронично переспрашивает Виктор. – Тебе думать вредно, я уже говорил. Делом займись.

– Да я и так, – участкового затрясло. – Туда-сюда по всей деревне. А люди волнуются, людям жрать нечего. Про резню на площади уже все знают. Вон какая толпа опять собралась.

– Сейчас Сергеич вернется, разрулим. А тебе персональное задание, Прохоров. Лично от меня.

Егор сглатывает и кивает.

– Иди в эту самую толпу, – говорит Виктор, – поговори с людьми. Нужно собрать группу. Небольшую, человек десять будет достаточно. Отправим их в соседнюю деревню за помощью.

– А если и там… – начинает Прохоров.

– Тогда пойдут дальше, в райцентр. Да хоть в город. Нужно узнать – везде ли ночь, или это нам так фартануло. Снарядим их едой, водой и каким-никаким оружием. И будем ждать. Поддерживать порядок. Ты за это зарплату и взятки получаешь, не забывай.

– Но там… – блеет Егор.

– Заткнись!

Виктор срывается на крик, и голоса в дальнем конце коридора на минуту стихают. Участковый прячет голову в плечи и пятится назад, придерживаясь одной рукой за ближайшую стену. Он знает, что помощник Куприянова редко повышает голос, и в такой ситуации лучше до греха не доводить.

– Я понял, – только и говорит он, прежде чем неуклюже шмыгнуть на улицу и закрыть за собой дверь.

Виктор остается в коридоре один. Никто из административных работников и не думает показать свой нос из кабинета, дабы узнать, что за шум. В отсутствие Куприянова все воспринимают его друга как полноценного зама и начальника, и если Виктору вздумалось шуметь, значит на то есть объективные причины. Да и под горячую руку попасть никому не хочется.

– Витя, все в порядке?

Лишь один человек в этом здании не боится Виктора. Он оборачивается и видит Риту, которая стоит у кабинета своего мужа со свечой в руке. На ее лице читаются неподдельные тревога и озабоченность. Мужчина выдыхает, разжимает кулаки. Достает из кармана пачку сигарет, закуривает, делает несколько жадных затяжек. Чувствует, как сердце пускается в галоп, а голова идет кругом. Виктор никогда не жалуется на здоровье, но, похоже, годы берут свое. Он думает о том, что нужно бы измерить артериальное давление и усмехается. Железный человек, бывший солдат – Виктор не умеет пользоваться тонометром. Даже автоматическим. Просто-напросто никогда не приходилось.

– В порядке, – говорит он. – Рабочие вопросы. Как книга?

– Дрянь, – улыбается Рита. – Как и подавляющее большинство современной литературы.

– Я в этом не умен, – говорит Виктор. – Да и вообще – не умен. У нас Серега – голова.

Он принюхивается. Сквозь запах табака едва уловимо пробивается другой, такой сладкий и навязчивый, что у Виктора сводит скулы. Видимо, кто-то из работников администрации раздобыл газовую плитку.

– Пойду-ка загляну к нашим дармоедам. Вот ведь сволочи – кофе без меня пьют. Хоть бы предложили из вежливости. Тебе принести?

Рита кивает, и Виктор шагает вглубь коридора, попыхивая сигаретой и принюхиваясь, как охотничья собака.

Они вчетвером - Олег с Линой и ее бывшие однокурсники, Наташа и Макс - сидели в ресторане со стандартным названием: то ли "Золотая Волга", то ли "Золотая вобла". Олег не запоминал эти заведения: ни названия, ни меню никак не помогали ориентироваться во времени и пространстве после череды одинаковых автобусов и одинаковых гостиничных номеров. Олег заказал пельмени. Постоянно не к месту ухмыляющийся Макс сосредоточенно резал плохо прожаренную часть какого-то животного. Девушки, перешептываясь, хихикали. Олег тосковал, глядя в окно.

Счет неприятно удивил.

- Простите, а... - Олег попытался привлечь внимание официанта. - А почему за пельмени такая цена?

- Цена в меню, смотрите сами... - Официант равнодушно и ловко ускользнул от вытянутой Олеговой руки с чеком. - Проверяйте... - донеслось уже из входа в кухню.

- Ну-ка, дай-ка. - Макс выхватил чек и принялся быстро листать меню. - А, ты глянь! Здесь же цена за сто грамм!

- Так можно разве? Это ж ресторан, здесь же... Обычно же везде за порцию, вот, смотрите - здесь за порцию, и вот тоже... Какие сто грамм? - уставился в меню Олег. - Вот ведь черти... Ладно, Лин, забей, сейчас расплачусь и погнали уже отсюда. - Несмотря на некоторую досаду из-за очередных непредвиденных расходов, спорить ему не хотелось.

- В смысле - забей? В смысле - расплачусь и погнали?! - Высокий голос Лины разорвал ленивую атмосферу провинциального ресторана. - Нет уж, Олег, разберись! Пойди и разберись с ними! Ой, господи, сиди уж, я сама им сейчас...

- Линочка, да постой...

Резкий звук отодвинутого стула, хлопок тяжелой папкой меню по барной стойке, почти истеричная ругань, доносящаяся из кухни - как только Лина туда просочилась? Ну да ее попробуй не пусти... - все это было настолько неуместно и неестественно, что Олег снова уставился в окно.

- Поддержал бы... даму-то свою, - ухмыляясь, сказал Макс. Наташа, сдерживая смех, уткнулась ему в плечо. К моменту, когда Лина, наконец, вернулась, ведя за собой раскрасневшегося и явно злого официанта, который сквозь зубы цедил что-то про скидку и извинения, Олег почти решился завтра же ехать домой.

- Ооо, это наш новый экспонат! Хороша, правда? - молодой полноватый парень расплылся в улыбке. - Извините, таблички пока нет... Будем считать, что это ведьма. Просто ведьма!

Олег не мог вспомнить, кому принадлежала идея зайти в музей восковых фигур. Наверняка Максу, с его дебильным черным чувством юмора. Олегу было плевать на потуги жирного экскурсовода заинтересовать их деталями из жизни воскового Ивана Грозного, и его откровенно тошнило от восковой жертвы воскового Дракулы. Девушки, смеясь, фотографировались с восковым Фредди Крюгером. Макс отпускал шаблонные шутки по любому поводу и без.

- Олеж, покажи зубки! Отлично смотришься рядом с этой красавицей!

Олег сам не заметил, как оказался вплотную с безымянной ведьмой. Вблизи та и вправду впечатляла: худая, будто вся состоящая из локтей, коленей и пальцев, одетая в простую неотбеленную рубаху, с жадно открытым ртом, полным острых, выступающих вперед зубов. Но лучше всего удались глаза: лампы, стоящие под нужным углом, заставляли их светиться и вспыхивать то синим, то зеленым светом.

"Молодцы, умеют, когда хотят..." - лениво подумал Олег.

- Ну попозируй для невесты, чего ты, давай!

Болтовня Макса становилась невыносимой. Олег обреченно вздохнул и постарался улыбнуться.

- Простите, а... - Олег никак не мог понять, в какую сторону кричать, чтобы дозваться до пухлого сотрудника музея. - Извините!

Можно было, конечно, выйти с остальными и поискать туалет где-нибудь на улице или опять зайти в тот ресторан. Нет, эти снова ржать начнут. Олег хотел уединения.

В поисках хоть какого-то указателя он прошел мимо воскового Ельцина. В голове мелькнула мысль: вот бы сейчас с Витьком водки выпить, и к чертям эту будущую семейную жизнь... Нет, так нельзя. Взрослый человек все-таки.

Толстяк все не отзывался. Олег поравнялся с зубастой ведьмой. В свете прожекторов она выглядела живее, чем остальные фигуры. Сквозняк шевелил ее густые черные волосы, мерцание ламп заставляло думать, что пальцы дрожат, а руки шевелятся. Шевелятся... И поднимаются.

Олег инстинктивно отступил на шаг и прикрыл лицо, и в этот момент острые, похожие на рыбьи, зубы впились в вену на его руке. Он не ощущал боли; чувствовал только, как его запястье крепко сжимают пальцы с острыми загнутыми когтями, как разливается по телу парализующий ужас... и как гладит по волосам пухлая рука.

- Тихо, тихо, успокойся...

- Помогите мне!

Свободной рукой Олег пытался оторвать от себя длинноволосое существо. Он когда-то читал, что для изготовления восковых фигур используют настоящие человеческие волосы, но сейчас не понимал, почему эта информация всплыла в его мозгу. Волосы были нечеловеческие. Ситуация была нечеловеческой.

- Сейчас я все сделаю! - Экскурсовод, жизнерадостно улыбаясь, подбежал ко входной двери в музей и запер ее на замок. Олега захлестнула паника.

- Что вы делаете? Позовите на помощь! Вызовите скорую! Она же...

- Она плохо тебе не сделает, не нужна тебе скорая...

Чудовище, наконец оторвавшись от руки обмякшего от страха Олега, в одно мгновение запрыгнуло обратно на свой пьедестал и замерло. В руках толстяка появились невесть откуда взявшиеся бинты.

- Ты не бойся, не бойся... Она много не возьмет. Может быть, немножко памяти, страха чутка, жалости... Немножко крови, конечно, но это ничего - ты парень здоровый...

Бинт быстро замелькал в его руках.

- Она... Как бы тебе объяснить... Да мы сами не знаем. В общем, когда она тут появилась, мы и подумали - да пусть живет... Она, знаешь, как паук - может неделю, месяц без движения стоять, а потом вдруг раз! Но ты не волнуйся, она не жадная, стоит вот, украшает музей...

Под бессвязное бормотание экскурсовода Олег почти задремал. Очнулся, когда тот похлопал его по плечу.

- Ну вот и все. - И повторил: - Ты не бойся... Плохо не будет.

Отпирая дверь, экскурсовод обернулся и сказал:

- Ты знаешь что? А ты еще приходи. К нам многие приходят. Ты гляди, какая она довольная...

Поглаживая забинтованную руку, Олег поднял взгляд на тварь. Подсвеченная лампами, та выглядела настоящей красавицей, несмотря на худобу и острозубый оскал. В мерцающих синим и зеленым светом глазах читалась кротость и доброта, и - Олег мог поклясться - она улыбалась.

Когда Олег уходил, толстяк повторил вслед:

- Ты заходи... - и добавил: - Вкусный ты, видать.

- Ну и где ты пропал? До тебя не дозвониться! Мы думали, ты в гостиницу сбежал! Олег, вот зачем так делать? - Лина, не переставая сыпать упреками, достала телефон и начала тыкать экраном в лицо Олегу.

- То ты от телефона не отлипаешь, а сейчас и трубку не берешь! Я тебе восемнадцать раз звонила! Вот, посмотри! Посмотри!

- Да завали ты... - рявкнул Олег, оборвав себя на полуслове. Воцарилась внезапная тишина. С лица Макса сползла его вечная ухмылка, его баба - как там ее? - ойкнула. Глаза Лины начали наполняться слезами.

- Прости, заюш, - Олег показал бинты на руке. - Порезался слегка, видишь, нервничаю... Торопился, как мог. Не злись.

- Порезался, бывает... На мне-то зачем срываться? Совсем ни о ком не думаешь, - всхлипнула девушка.

"Дать бы ей по роже", - весело подумал Олег.

- Ты какой-то прям...

"Или под дых врезать... Но потом, конечно, не сейчас, не при всех". Мысль приятно щекотала.

- Потом разберемся, - вслух произнес Олег.

На углу улицы, до краев залитой лучами заходящего солнца и запахами еды, волосатые подростки орали под гитару что-то про бомжей и шаурму. Олег крепко обнял здоровой рукой будущую жену и бодро зашагал вперед, навстречу закату. Город начинал ему нравиться.

- Я за, если не шутишь, седой! - В словах девчонки был вызов для всех. Тут и Борька вставил словцо. Стас рассмеялся хрипло, немного раскатисто, толкая Миху в плечо, но парень молчал и хмурился.

- Ты чего, Миха? Давай! Все за, - произнесла Оторва.

- Мы согласны, - сказал Борька, - газуй, старый хрыч, если не шутишь и если эта колымага на ходу!

- Вы все согласились, поэтому отговорки, типа "не хочу ехать", не принимаются, -ничуть не обижаясь на издевательские слова ребятни, посмеиваясь, пробубнил себе под нос старик и быстрым шагом направился к кабинке-грибу.

- Куда это он? - словно проснувшись, рассеянно произнесла Оторва, снова пытаясь подняться, и это ей удалось. Но снова села - из-за толчка: включилось сцепление. Внезапно над кабинками зажглись лампы, поезд дёрнулся и двинулся вперёд.

Борька смеялся. Стас и Миха переглянулись, Катька сказала:

- Но вы же говорили, что здесь тока нет. Обесточено.

- Ошиблись, - вновь обретя уверенность, сказала Оторва. - Поезд на ходу, значит, всё исправно! - засмеялась девочка, а поезд проехал один круг, затем, наращивая обороты, понёсся на второй.

Резко замигали лампы, и всё слилось, превращаясь в смазанное пятно. Кто-то орал. Кто-то звал маму. Катька успела схватить брата за руку, ощущая холодные дорожки слёз. Страх сдавил горло, мешая дышать, лишая возможности выразить воплем переполнявший изнутри ужас. Темнота давила. Темнота сжимала. "Безнадёжно!" - последняя мысль, которую помнила, а потом резкое торможение - и толчок, сбросивший её на пол вагона.

Темно. Лёгкая музыка напоминает мелодичный смех. Гул в ушах. Или чудится? Туннель закончился. Где они очутились? Перенеслись словно во сне куда-то...

Открыла глаза от резких ударов по щекам. "Ты чего?" - спросить бы, но встретила взгляд серьёзных серых глаз тощего паренька. Кажется, его звали Миха?

- Где Стас? Шустрик где? - громко спросила, поднявшись на ноги, но получилось едва ощутимо, пискляво, словно голос осип.

Все, включая её брата, были здесь. Испуганные, разом утратившие замашки крутых. Катька огляделась. Вспомнила поезд, но его здесь нет. Лампочки в потолке, вдоль гладких оштукатуренных стен, мигали тускло-жёлтым, периодически замирающим светом. Тоннель. Это место напомнило ей тоннель или заброшенную ветку метро. Куда делся поезд? Вопрос не давал покоя, словно сознание прочно уцепилось за привычную мысль, не желая воспринимать и анализировать ситуацию. Всё происходящее напоминало сон. И - это было очень плохо, Катька не сомневалась.

- Тихо, - приложил палец к губам Миха. - Не шуми. - От его слов веяло жутью. Катька озадаченно посмотрела на разом присмиревшую компашку. Брат обнимал Оторву, с синяком на лбу, с кровоточащей губой.

Свет продольных ламп то мигал, то резко превращался из тускло-желтого в холодный синий. "Мёртвенный," - подумалось девочке. От шока и глубинного понимания происходящего, от инстинкта, подспудно вопящего "Беда!", её затрясло. Она бы закричала, если бы Миха каким-то чудом вовремя не закрыл ладонью её рот.

- Дура, успокойся, - прошептал.

- Что-то здесь не так. Что-то в этом месте неправильно, - прошептала Катька, глядя в его глаза, в которых видела: мол, согласен, мол, знаю и без тебя. Только молчи.

- Давай, я отпущу ладонь, - прошептал Миха, кажется понимая: наконец-то до дурёхи дошло, что надо вести себя тихо. Затем продолжил: - И подумаем, как выбраться.

Миха отнял ладонь от её рта, а потом свет замигал снова. Позади, из тьмы, протяжно загудело, Будто спускали воду из проржавевших труб. И резко похолодало.

Тощий паренёк неожиданно взял её за руку, и внезапно стало так тихо, что слышен был треск лампочек, мерный набат сердца. Катька наконец-то поняла, что именно здесь не так. Они побежали. Но... Приглушённые звуки. Бег по плиткам практически растворялся, не звенели каблучки её замшевых туфель. И, даже прилагая усилия, бежать не получалось так быстро, как хотелось. Словно сам воздух превратился в прозрачную вязкую среду.

Катька понимала, что бегут они медленней, чем хотелось. Главное - не отстать, и она крепко сжимала теплые пальцы мальчика, предложившего помощь. "Не терять из виду брата, не расставаться!" - думала и бежала, следуя за всеми. Впереди был свет, а позади с каждым хлопком и тревожным гулом затухающих ламп, словно тихий, скрытый ладошкой смешок, неслась за ними пугающая и холодная темнота.

... "И почему я вспомнила это?" - подумала Катя, водя лучом фонаря по сторонам. Может, потому что заставляла себя хранить в памяти все детали, пытаясь не забыть - в надежде: всё пригодится. "Да, скорее всего, так и есть", - согласилась она с доводами рассудка и, осторожно пробираясь через разросшуюся лозу, подошла к карусели.

Какой-то парень, может быть - наркоман, если зашёл в это место в канун дня всех святых, - решил Миха. Он отложил в сторонку рюкзак, чтобы не зацепиться в темноте и звуком не выдать своё место, затем слегка поерзал, слезая с нагретой металлической скамейки и присаживаясь на корточки для наблюдения. Парень знал, что незнакомец не увидит его со стороны карусели, а свет фонаря только отразится от стеклянной поверхности широкого окошка и ничего не высветит изнутри гриба-сторожки. И всё же пригнулся: не дай бог, неизвестный снаружи всё же заметит. Миха, хоть в Бога не верил, но всем сердцем надеялся: кто бы ни пришёл сюда, он не вздумает залезть в кабинку. Тогда хочешь - не хочешь, а придётся выходить. Особое место. Особый день. Единственный день в году, когда все россказни о заброшенной карусели правдивы.

... "Так, интересно, сколько нужно ждать?", - подумала Катька, потушив фонарь и поставив рюкзак на колени. В узкой кабинке девушке было неудобно: длинные ноги мешали, но, поёрзав и слегка пригнув голову, она прислонилась к холодной стене и замерла, а потом выдохнула - собираясь, вспоминая, зачем пришла. Раньше такой проблемы, как ожидание, не было. Время пролетало в разговорах. А сейчас? Что делать сейчас? Может, думать о месте, может - что-то сказать, а может, просто прошептать: "Я хочу прокатиться на карусели", а потом повторить громче, как тогда, в двенадцать лет:

- Я хочу прокатиться на карусели. Эй, старик, я готова! Если слышишь, приди и прокати меня с ветерком, слышишь?

В тишине прозвучало громче, чем хотелось, и как-то несуразно и дико, но Катька одёрнула себя: бредовая затея вовсе такой не была, она нутром почувствовала, что тишина, само это место её слышит. И нужно только набраться терпения.

... Кнопка на панели засветилась так ярко, что от неожиданности Миха чуть не подпрыгнул. Зов, сильное желание - нет, скорее, принуждение: встать и идти к тому, кто находился сейчас на карусели, в вагонетке. Идти и получить подтверждение.

Кто-то внутри Михи направлял его, резкий и чуждый, словно всё время дремавший, а сейчас пробудившийся. Поэтому Миха встал. Ноги от долгого сидячего положения затекли. Стиснул зубы, пытаясь ещё раз воспротивиться и остаться в кабинке, но чья-то стальная воля давила, не давая принимать самостоятельных решений. Он знал, давно знал и убедил себя, что смирился с тем, что придется нажать эту кнопку, отправляя кого-то на смерть, но где-то в глубине души сомневался. Пока вот уже шесть лет никто не удосужился повторить удачную попытку, поэтому он надеялся, что всё же... Но увы. Похоже, именно сегодня настал тот день, которого он страшился сильнее всего на свете.

... Катька настолько сильно была уверена в появлении того самого патлатого седовласого старца, что, увидев высокого худощавого паренька, в толстовке, с закрывающим голову капюшоном, опешила, не сразу ответив на прямой вопрос:

- Точно хочешь прокатиться?

Прозвучало затянуто, словно задающий вопрос вообще спрашивать не хотел.

- Да, я согласна.

Хриплый смех... А затем паренёк сказал, и его голос напомнил безликий механический голос, записанный на плёнку, а сейчас лично для неё воспроизведенный.

- Хорошо.

Одно слово, и Катьке стало легче: оказывается, она до самого конца не верила, что получится. Болезненно ярко резанул по глазам свет включившихся прожекторов, украшающих ровным рядом борта вагончиков. Гудение двигателя оживило ночь, и темнота с растревоженной тишиной выжидающе затаилась.

Катька изо всей силы сжала металлическую спинку кресла и стала наблюдать за незнакомцем, быстрым шагом направляющимся к будке-мухомору.

... Её голос резанул, словно нож. Острая боль ощущалась физически. Чувство вины затопило всё тело. Миха узнал её. Ту, что единственная вернулась в реальность вместе с ним. Только он её предал. Только он скрыл ото всех правду. Её голос. Её упреки, её злые слова, наполненные яростью, навсегда останутся в памяти, и никогда не забыть Михаилу, как... Как она тогда кричала, как наотмашь ударила его, рассекая губу, называя лжецом. И так глянула, так пронзительно и с упреком, что тяжести её взгляда не было сил выносить.

Отголоски воспоминаний, ехидного внутреннего голоса вернулись, и он вспомнил, как Румянцеву-старшую увезли санитары, но тогда, онемевший, молчал, просто молчал. Боялся. Слишком сильно боялся. Трусливый и жалкий червь. А её брат остался там, как и Борька, как и Оторва. И - вот теперь она здесь. И, может, только благодаря её появлению, голос, чужая воля, захватившая его мозг и контролирующая тело, растерянно, словно озадаченная не меньше его самого, приспустила бразды правления. Непривычно и странно. И, нажимая кнопку, вспоминая лица друзей, он принял решение, не колеблясь, не дрогнув, потому что больше не мог так жить, ощущая давящую тяжесть и разъедающую серной кислотой изнутри едкую тяжесть вины.

... - Дай мне руку, помоги! Живо! - на бегу прокричал парень, протягивая ей руку.

Поезд набирал скорость, блики света резали глаза. Всё изменялось, готовясь к неизбежному. Он не просил, он требовал. Но голос - нет, скорее всего, именно тон голоса смутно знакомый оттенок, пробудил что-то давнишнее и взбудоражил, резко обжигая нервы, словно ток, пущенный по проводам, вызывая в душе девушки волну яростного возмущения. Хотелось что-то сказать, но не было времени, так как поезд двигался, и чёрное, огромное пятно впереди неукротимо засасывало в себя, жадно поглощая беззубым чернильно-чёрным ртом самый первый вагон. По-детски забавно: он принял форму жёлтой головы, напоминавшей колобка и жуткого странного, недоумевающего и одновременно веселящегося клоуна, с открытым ртом и выгнутыми дугой бровями, явно радующегося предстоящей поездке.

... Он. Единственное слово, а когда-то навязчивая мысль, уходящая лишь с обещанием самой себе, до боли сильным желанием отомстить. "Не время, не время и не место сейчас копаться в себе", - собралась Катя и встретила тяжёлый взгляд тёмных глаз. Михаил. "И не обмануть себя, и не притвориться". Мысль оборвалась, а он уже вцепился в руку, жёстко сдавливая ей пальцы, и резко перевалился за борт кабинки. Снова вздохнула, слишком растерянная, чтобы что-то осознавать, но темнота стремительно затягивала всё собою. Вскоре перед глазами замерцали чёрные точки. Грохот колёс, стук опор и дрожь вагонеток, а затем всё замерло, и детский поезд исчез, переносясь в наполненное бесконечным голодом и страданием, холодное, особое место.

... Тридцать первое октября - день всех святых. День, балансирующий на опасной зыбкой грани. Неуспокоенное зло пробуждалось, воплощая сокровенные желания в жизнь, стоило только собрать в единый пазл все детали. Желание. Согласие. Вера. Запускали рычаги, пропускающие всех желающих в особые, неподвластные физическим законам места. Особое место в этот день торжествовало. И, получая жертву, наслаждаясь игрой в кошки-мышки, где призом была чья-то загубленная жизнь и те, кто томился, влача тёмное существование, вытягивая по крохам жизнь, по капле накапливая, поддерживая силы, намереваясь однажды прорваться.

... - И ведь не зря говорят, что именно детская вера самая сильная, поэтому в ловушку чаще всего попадаются дети. Они ведь, в отличие от взрослых, по-настоящему верят, - сказала Катьке Евдокия Андреевна, проводница - так женщина называла себя, общаясь на форуме в Интернете. Благо что раз в неделю и Кате на пороге своего восемнадцатилетия было разрешено бродить по просторам всемирной паутины.

И она за все шесть лет впервые почувствовала проблеск надежды. Катька много читала, училась, и вскоре приставленный к ней охранник стал отлучаться всё чаще, а после и вовсе не обращал внимания на неё. Тогда девушка и стала общаться с теми, кто мог объяснить ей.

Мир сверхъестественных явлений, а также городские легенды, местный фольклор и газетные вырезки, найденные случайно или по совету, - дали ниточки, приводя к разгадке, дав реальное оружие против страшной, живущей в особом месте силы.

Страх ушёл давно. Проведя долгое время наедине с личными кошмарами, она сумела их побороть и приспособиться, став нормальной для окружающего мира. Но, тем не менее, в душе она знала, что произошедшее тогда было реальностью.

Страх - это слабость. А раз надежда, что Шустрик жив, ещё теплилась, раз она обещала вернуться, то бояться бессмысленно. Нужно думать, планировать и, следуя плану, претворять задуманное в реальность. Иначе всё зря. Иначе... нет, просто немыслимо допустить, что она бросит всё на полпути и опустит руки. То, что он пожертвовал собою ради её возвращения, ради её свободы, превратится в ничто. А так быть не должно!

"Почему так холодно?" Медленно открыла глаза, и сознание, что она попала в нужное место, прояснило мысли. Бух, бух - колотится пульс. Она встала, щурясь, привыкая к неприятному тускло-жёлтому освещению, и, озираясь по сторонам, увидела прислонившегося к стене паренька.

-Ты! - громко сказала Катя. - Как ты мог, скотина? Ты виноват! Ненавижу тебя!

Он просто молчал, всё больше выводя Катьку из себя с каждым шагом в её сторону. Но она сдерживалась, потому что хотела спросить кое-что и уже открывала рот, как он, глядя прямо в её глаза, очень спокойно сказал:

- Если бы я мог изменить прошлое, поступил бы иначе. Но... - пожал плечами, - исправить ничего нельзя. Прости. Хоть это просто слова, но я должен был тебе сказать.

Раскрыла рот и снова закрыла. Он просит прощения. Как он смел просить прощения!.. Но он всё же просил.

- Ты... - прошептала. - Из-за тебя меня заперли как умалишенную.

- Мне жаль... - Горькая сухая улыбка появилась на его лице.

И тут свет, как когда-то, замигал и стал медленно гаснуть, погружая их во тьму.

Всё потом. Все вопросы потом - успела прочитать в его тяжёлом, по-настоящему сочувствующем взгляде. "Ладно", - мысленно согласилась Катя.

- Пошли, пока совсем не стемнело. Чувствую, если останемся, сдохнем здесь...

Он просто кивнул. Похоже, правила игры не изменились. И то, что забросило их в своё логово, требовало, чтобы они вновь прошли по старому маршруту, вновь окунулись в прошлое, снова превратившись в испуганных, дрожащих от страха детей.

... - Борька, не ходи! - закричал Миха. Но слишком поздно: друг уже вошёл в белую дверь, с ярко-багровыми цифрами 1990.

- Я пойду за ним, - резко сказала Оторва и потянула на себя ручку двери.

- Нет, не ходи, - безнадёжно произнёс Михаил.

Дверная ручка не поддавалась настойчивому дёрганью и нажиму пальцев Оторвы. Белая дверь словно издевалась, отрезая четверых ребятишек от пропавшего Бориса.

- Смотрите-ка. Здесь на каждой двери цифры! - удивлённо и вместе с тем с каким-то диким энтузиазмом, вызванным страхом, произнёс Стас Румянцев.

Катька сильно сжала руку брата, но он всё равно вырвался и побежал к выбранной двери с цифрами 2002. Ойкнула от неожиданности и побежала вслед за братом. "Не разделяться, ни в коем случае не разделяться! - лихорадочно думала, зная, что этого допустить нельзя, мысленно крича брату: - Погоди же, куда ты?!" Предчувствие горечью наполнило её рот, а по спине потёк липкий холодный пот. Увидев дверь, которую приоткрывал её брат, вспомнила, кое-что: 21 сентября 2002 при родах умерла их мать.

Миха и Оторва так и остались напротив двери, куда заскочил Борис. А коридор всё белел, длинный, пугающий и прямой. Странно безликий и, судя про всему, бесконечный. Одинаковые, шедшие через равные промежутки двери, обозначенные цифрами, ожидали, когда на приманку купятся попавшие сюда дети.

... - Что делаешь? - спросил Михаил, когда тощая деваха достала из рюкзака общую тетрадку и размалеванные грифелем альбомные листы.

- Не мешай, лучше помоги. Мне кое-чего не хватает для полноты картины.

Он внимательно посмотрел по сторонам, понимая: судя по всему, здесь ничего никогда не менялось. Жуткая тишина, в которой вязли мысли, тупеющие от непрестанно нарастающего страха. Белые стены, чистый кафель. Яркий свет, идущий откуда-то сверху, словно сокрытый в неестественно высоком потолке. Здесь на всё тяжело было долго смотреть. Глаза резало от яркости и свечения, исходившего, казалось бы, отовсюду.

Михаил посмотрел на хмурую, сосредоточенную Катю. Её наброски отличались детальностью исполнения: кажется, она все помнила или старалась не забыть.

Она кивнула, складывая, листы. Затем подняла взгляд и, глядя в упор, сказала:

- Нам надо торопиться. Если не хочешь тут остаться, держись ближе.

Михаил задумался, пытаясь вспомнить, где, за какой из дверей осталась вопящая, затянутая в вязкое, словно мягкая карамель, разноцветье Оторва. Ведь ради неё он и пришёл, ради того чтобы положить конец её мучениям. Вот только бы вспомнить, за которой из дверей она осталась. Жаль, что не захватил свои наброски - их общее с этой тощей девахой увлечение. Он ведь тоже рисовал, вспоминая...