Катька кивнула. В свои двенадцать она слишком хорошо понимала, что вся эта затея: пойти с ним - ни к чему хорошему не приведет. "Бедный маленький Станислав! Он такой глупый! Почему он всегда ввязывается во что-нибудь? Ему как всегда надо быть таким упёртым! А эта новая компания и показушное испытание - ради чего? Взяли его на слабо - покататься на заброшенной карусели! Чтобы пополнить ряды местных хулиганов! Но он такой - мой младший. Шустрик. Глупый, упрямый, точно баран, но, по-видимому, мальчишки все такие..."
... Холодный осенний ветер прошуршал, играя подхваченной на лету листвой, ярким ковром расплавленного золота стеля её под ноги. Опушка погожим октябрьским деньком завораживала пёстрой красотой.
- Катька, пошли быстрее, опоздаем, - поторопил сестру Станислав и побежал по тропинке, ведущей в редкий ольховый пролесок.
- Подожди, неугомонный! Подожди! - крикнула Катька, на бегу утопая в листве: лёгкие балетки более подходят для городских тротуаров, чем для прогулки по лесу.
... Серые стены в палате. Кровать на полу. Решётки на окнах и тишина. Карцер с обитыми войлоком стенами хуже всего. Туда её помещали, когда девочка, а годы спустя девушка буквально теряла контроль и буйствовала, умоляя отпустить, твердила что-то о брате, о данном ему обещании. Санитары, привыкшие ко всему, скручивали тощее тело и закатывали рукав смирительной рубашки, чтобы ввести в тонкое предплечье острую иглу с сильным успокоительным.
Тягостные годы, мучительные, наполненные терзающими душу кошмарами. Главное - никто не верил. Все считали - сбрендила. Время тянулось убийственно медленно.
Кошмары - каждую ночь, и даже лекарства не могли заглушить воспоминаний. Но она выдержала. Она смогла в последние два года убедить докторов и созванную комиссию, что здорова. Даже завотделением, лысого, напоминающего толстого неповоротливого носорога в очках, доктора, убедила, что может адекватно воспринимать реальность... Столько лет погублено. И отец умер, а она даже на похоронах не была. Семидесятипятилетняя бабушка - вот и всё, что у неё в целом мире осталось.
И вот - свобода... "Стас, я приду за тобой, жди, брат. Я знаю - ты меня слышишь!" На мягком сиденье такси она держала в руках картонную коробку с немногими вещами - кусочками иллюзии нормальной жизни, за которые цеплялась шесть невыносимо долгих лет. Здесь были и её записи, и сделанные от руки рисунки - наброски простым карандашом, необычные на страницах общей тетрадки - план особого места, как она его называла.
Такси увозило её, оставляя позади высокие стены и колючую сетку забора вокруг закрытой психлечебницы. Катька улыбалась, чувствуя ни с чем не сравнимое облегчение. Сердце ликовало, а душа переполнялась восторгом. Свобода - такое сладкое, упоительное слово после недавней неволи, застегнувшей на горле удавку-цепь...
... Тридцать первое октября - канун дня всех святых, и снова Михаил в отчаянии сидит на занятиях: или тупо смотрит в окно, или переводит рассеянный взгляд на учителя, не слыша ни единого слова. Дождь за окном моросит. Небо в тучах. Порывистый ветер играет с длинными ветвями берёзы, с резким порывом вскользь царапающих стёкла окон.
Ночь с каждым пройденным часом всё ближе. Но этот поганый урок тянется тягуче, словно застывающий сахарный сироп. Время бежит едва ощутимо. Стрелка настенных часов замерла, а потом, будто заскрипев и пересилив себя, всё же сделала шаг, отмеряя минуту, не в силах сопротивляться встроенной механической программе. И почему даже часы сегодня над ним издеваются? Чёрт побери, как это невыносимо!
Он зло сжимает пальцы в кулак, пульс бьётся в горле. Не спрашивая разрешения, не обращая внимания на удивление и озадаченность старого преподавателя математики, парень легко поднимается со стула, хватает рюкзак, забыв на парте учебник, и пулей выбегает из класса, уже не слыша недовольного голоса вслед: "Кузнецов! В чём дело?" Ненависть к себе, раздирающая ярость не даёт ясно мыслить. Но от тяжкой обязанности, возложенной обещанием, уже шесть лет как не убежать, не скрыться.
В сортире темно и накурено, застоялись неприятные резкие запахи. В мутном зеркале парень рассматривает отражение. Тёмные волосы всклочены. Бледный. Глаза покраснели. Губы сжаты в тонкую линию. Как тяжело в этот особый день снова встречаться с собою взглядом. Совесть, зараза, не отпускает, молчаливым укором отражаясь в серых глазах. Предатель. Трус. Лжец. Но... Проклятая карусель... "И почему, почему я пошёл туда и почему, почему не отговорил пацана, и сам ведь мог отказаться".
Отвернулся, не в силах вынести собственного взгляда. Открыл кран и холодной водой, с резким запахом хлорки, вымыл лицо и руки. Сушилка не работала, и Михаил сидел, прислонившись к холодному выщербленному кафелю, а вода стекала по лицу, впитываясь в воротник толстовки, или капала на изрезанный трещинами грязный пол.
Оглушительный звонок резко привёл его в чувство, и он встает, берёт рюкзак и всё-таки заставляет себя пойти на последний урок.
... Блины были вкусными, а клубничное варенье приторным, но оголодавшая Катька поглощала всё подряд, пока быстро наполняющийся едой желудок, раздражённый таким напором, протестующе не заурчал.
- Не торопись, внученька, лучше расскажи, что собираешься делать? Может, пойдёшь учиться или отдохнёшь где-нибудь, например, за границей? - участливо поинтересовалась бабушка, хрупкая в сером тёплом халате. Она стояла возле кухонного стола, следя, чтобы чашка внучки всегда полнилась горячим чаем, а тарелка - блинами, с явным намерением откормить эту тощую деваху, фигура которой напоминала вешалку - так резко выступали острые локти тонких рук.
Пробурчав что-то, затем глотнув горячей янтарной жидкости, Катька вздохнула:
- Всему своё время, бабушка. Сегодня хочу просто выспаться и отдохнуть.
- Хорошо, милая, не буду тревожить, - ответила бабушка, с такой теплотой глядя на внучку, что у той, столько лет не видевшей нормального отношения, защемило сердце, и Катька всё же улыбнулась в ответ, ничем не выдав обуревающей душу тревоги.
Вторую неделю она гостила у бабули, едва разобравшись с наследством. С нею же в первый день выписки из дурдома она скромно отпраздновала своё восемнадцатилетие, сначала не в силах выдавить из себя хоть слово, разве что односложный ответ на вопросы. Но кое-что сделать успела, благо получила доступ к Интернету, а пара звонков и единственная встреча дали реальный шанс если не вытащить брата, то хотя бы самой вернуться из особого места живой.
Но как бы ни повернулось намеченное дело, она никогда не забудет: бабушка, увидев её, подошла и просто обняла, затопив молчаливой, идущей из глубины души любовью и теплотой, прижала к груди, словно ребёнка, и лишь потом тихо сказала:
- Главное, ты выздоровела и вернулась, Катенька. Родная моя, внученька, - тихо всхлипнула. - Всё у нас наладится... Поверь, всё будет хорошо.
... И снова этот кошмар явился из самых глубин преисподней, тревожа издёвкой и напоминанием. Михаил спал в маленькой комнатке частного деревянного дома, окнами выходящего на северную сторону. Тяжёлый сон наливал паточным дурманом веки, склеивая так сильно, что нет сил разлепить. Даже после тренировки, бега по проселочной дороге и посещения секции смешанных единоборств в доме вышедшего на пенсию известного сенсея - сны в этот день приходили всегда.
Серость, приглушённые тона красок, гулкие нереальные голоса - всё как в бреду, и как ни сопротивляйся, даже понимая, что всё происходящее - сон, он не в силах был разомкнуть сонные веки. Но сны в этот день - только начало кошмара.
Шесть лет назад с ними ещё жил устраивающий пьяные дебоши отчим. Он, Михаил, единственный, кто мог защищить слабовольную мать. Отчим "в награду" лупил жёстко, не трогая только лица, чтобы не заподозрили. И этого наказания до поры было достаточно, чтобы зарвавшийся щенок понимал, кто в доме хозяин, и не борзел.
Тридцать первое октября - обычный день, но именно в то время в школе появились новенькие: брат и сестра - дети кардиохирурга Румянцева. Мальчишка был задирист, поэтому сразу попал на глаза школьной банды, куда входил и Михаил. Оторва - так называли подружку старшего в шайке, девочка лет двенадцати, взбалмошная, завзятая приколистка. Именно ей взбрело в голову пренебрежительно и с вызовом выпалить:
- Если хочешь к нам, Стас, приходи сегодня вечером, часиков в десять, на заброшенную карусель. Прокатимся с ветерком, и считай - ты с нами! Идёт?
Дурак, взятый за живое, согласился. В тот момент Михаил так сильно хотел отговорить его, что сам засветился, окликнув Стаса. Но не успел. Оторва отрезала:
- И ты, Миха, приходи, не то пропустишь веселье.
Он отшутился, но... Стас уже покинул класс... Дверь расплывалась, и сон затягивал его, снова возвращая в прошлое.
... На часах пробило девять. "Дум, дум!" - гулкое и тревожное в тишине спальни, нарушаемой разве что бабулиным храпом, сиплым и посвистывающим.
Катя встала, чувствуя стопами холодный крашеный пол. Зажгла прикроватную бра. На цыпочках прокралась к шкафу: на нижней полке прятались темно-зеленый рюкзак, фонарь и наброски места. Когда Катя натягивала джинсы, крякнула половица, заставив замереть на месте и вновь прислушаться. Псс-фьють. Пауза где-то с минуту - и вновь размеренный храп. Полегчало, и сердце, тревожно было забившееся, успокоилось.
Собралась и, погасив свет, открыла окно. Холодный осенний воздух уносил во двор домашнее тепло, заставляя ёжиться. Катька хмыкнула, оглядываясь на кровать, на фигуру, сооружённую из запылённых шуб, накрытых покрывалом. В темноте подслеповатая бабуля не сразу поймет, что к чему, но Катя и записку оставила на всякий случай: вдруг не вернётся - тогда бабуля прочитает и, возможно, поймёт. Хотя на понимание Катя не рассчитывала и оставила записку на всякий случай.
... Последние два года он жил только с матерью: отчим свалил, стоило Михе однажды воздать ему за всё. Тяжёлая рука, взлетевшая влепить матери оплеуху, была перехвачена. Наутро отчим ушёл. Видимо, испугался заметно повзрослевшего и окрепшего паренька. Если бы не тяжесть вины за случай на детской карусели, то всё остальное в жизни складывалось для Михи довольно удачно. Он, несмотря на занятия в секции, умудрялся неплохо учиться. Знал: из районного центра надо валить, а если нет денег, то ставка только на мозги.
Вторая чашка горячего кофе прояснила мысли, но озноб, вызванный сном, не проходил. Их крики - он до сих пор помнил те крики, особенно отчаянный вопль Борьки, доносящийся из-за намертво закрытой двери, терзали, словно всё произошло прямо сейчас, а не шесть лет назад... За окном тихо. Лишь темнота - ветер и утренний дождь утих. "Надо идти". Миха и встал из-за стола.
Полосатый свитер, тёмный батник с широким капюшоном и чёрные джинсы с кроссовками - самое то для прохладной осенней погодки. Судя по прояснившемуся небу, дождя не будет, - и это хорошо... Сколько раз ему пришлось отгонять сбивающие с толку докучливые мысли, проклиная всё на свете: и себя, и безумного старика, с бородою до пуза и патлами, как у заправского рокера, предложившего прокатиться по-настоящему... И вот... Парень засунул в рюкзак фонарь, термос и парочку бутербродов.
Усмехнулся, закрывая дверь и кладя ключ под трухлявую половицу, сколько помнил, всегда служившую тайником, и ушёл в темноту. Только скрипнула ступенька, да мяукнул приходящий поохотиться на мышей в их сарае толстый соседский кот.
За полем был лес и тропа, выходящая на ольховый пролесок, в свою очередь ведущий к поляне, где, сколько он помнил, всегда находилась заброшенная детская карусель. От силы сорок минут пешего хода, и он прибудет на место, чтобы заплатить - в шестой раз заплатить свою цену за билет в обратный конец, за единственную услугу, в качестве смотрителя и хранителя карусели.
... Было зябко и страшно, ведь Катька давно позабыла, каково это - гулять. Каково - ощущать эту безграничную свободу, не утяжелённую выглядывающей, куда ни кинь взгляд, металлической сеткой забора.
Тёмное небо, безветренно. Слабый луч фонарика и тишина, лишь иногда доносится редкое" ух-ух" пролетающей, вышедшей на охоту совы.
Она шла, понурив голову, но без боязни. Машин в это время нет, да и дорогу она выбрала самую дальнюю, зато надёжную - по глинистой колее. Сердце билось размеренно, прохладный воздух отгонял сон, и, как ни хотела она, строя планы, всё же тягостные воспоминания вырывались непрошеными гостями, а мир снова замер.
... В тот день Катька пошла вместе с братом не зря, как чувствовала. При виде компании, в которую хотел войти братишка и которая сейчас стояла на поляне, в паре метров от проржавевшей насквозь карусели, она сжала губы, но предусмотрительно промолчала. Плохиши. Неприязнь возникла сразу, но ради брата, раз пришла, то она постарается. Приветливо улыбаясь, Катька взяла себя в руки и, подталкивая замершего от растерянности брата, направилась к компашке:
- Это кто? - громко спросила мелкая светловолосая девочка, с вызывающе ярко накрашенными веками, обращаясь к Стасу.
- Катька, моя сеструха, - ответил Стас, разруливая ситуацию. - Уж так вышло, пришлось захватить, - развёл руками, - отец сказал ей за мной присматривать.
- Ах вот как... Хм. Ну, что, Борис? - Мелкая блондинка посмотрела на стоящего рядом высокого и массивного для своих десяти-двенадцати лет, одетого во всё чёрное кучерявого мальчишку, затем перевела пристальный взгляд на Катьку, ожидая её реакции.
Катька уже не улыбалась, а пристально рассматривала присутствующих. Здесь было зябко, и почему-то хотелось просто развернуться и уйти, но она не могла так поступить, поддавшись страху. Шустрик никогда бы не простил ей.
- Ладно, девахи, - произнес Борис, - позже разберётесь. Раз пришла, - добавил, поджав губы на Катьку, - то оставайся, веселее, будет. А ты, Стас, надеюсь, не передумал?
- Не сосцышь? - подначивала блондинка. - Он ни за что не сядет на паровозик, перевела скучающе ленивый взгляд на Борьку, - когда узнает местную легенду.
- Это почему же? - гневно переспросил Станислав.
- Пошли, усядемся в кабинки, тогда и просветим! - давился смехом Борис. - Эй, Миха, расскажешь? - обратился к молчуну, в потрёпанных джинсах и затёртой, неопределенного цвета курточке. "Словно телохранитель", - подумала Катька.
- Давайте говорите, надоело! - потребовал Стас.
- Нет, Стас, узнаешь жутчайшие подробности в кабинке. Ну, погнали! - крикнула блондинка и, усмехнувшись, побежала к яркому в сгустившихся сумерках паровозику.
Борис припустил следом, и тощий мальчишка держал темп. Поэтому Катька не успела ничего сказать, даже обдумать всё, как следует. Девчонка самой последней побежала следом собравшейся повеселиться за счёт её брата ребятни.
Станислав уже пробирался сквозь лозы, осторожно, стараясь не споткнуться и не пораниться о тонкие прутья. Издали карусель выглядела такой же отталкивающей и запустелой, как и вблизи, решила запыхавшаяся Катька, выбирая, какую бы кабинку занять, но ей выделили самую дальнюю - напротив тощего, в куртке. Все места были заняты, а блондинка ухмылялась, сидя напротив главаря и Стаса. Делать нечего, и Катька, поджав губы и старясь не хмуриться, осторожно залезла в кабинку.
... Миха неторопливо жевал бутерброд, запивая его кофе из термоса. В кабинке-мухоморчике было спокойно, да и парень уже привык к неестественной тишине, окружавшей карусель. "Главное - знать правила, тогда нестрашно", - подумал он и посмотрел на красную кнопку. Перевел взгляд в окно и только приготовился достать из рюкзака второй бутерброд, как увидел одинокий, прыгающий по сторонам яркий луч света. "Какого мудилу..." - закралась шальная мысль. Сердце в груди бухнуло. "Может, мимо пройдёт, может - кто заблудился?" Но луч стал ярче, и шорох листвы говорил, что неизвестный направляется именно сюда. "Твою ж мать!" - выругался Миха и посмотрел на красную кнопку, которая на миг блеснула багровым, словно подмигивая ему.
... - Я Оторва, это Борька, а это Миха. Ну что, похоже, придётся тебе вливаться в наши ряды. Что скажешь, Румянцева?
Катька кивнула, чувствуя, что прошла испытание.
А Стас спросил, обращаясь к Михе, рассказавшему местную страшилку:
- И что? Так всё и закончилось?
- Как знать. - Мальчик усмехнулся и словно нехотя, поглядывая то на Борьку, то на Оторву, добавил: - Не только дети пропадают. Приезжие городские тоже. - Понизив голос до шепота, произнёс: - Ходят слухи, что именно в эту ночь карусель оживает, и тогда....
- Бу! - заверещала Оторва.
- Ой! - крикнула Катька, Борька вздрогнул, а Станислав и Миха рассмеялись.
- Сказки всё это, - отсмеявшись, сказал Миха.
Стас кивнул, но в этот момент что-то зашуршало в кустах, и зычный шепелявый голос в тишине октябрьской ночи прозвучал выстрелом:
- Хотите прокатиться с ветерком, а, ребятня?
