Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 474 поста 38 901 подписчик

Популярные теги в сообществе:

157

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
125

Ночь иноумия

Часть вторая

Екатерину до позднего вечера никто не тронет. К этому времени Сёмка успеет подготовиться. Теперь нужно посмотреть, как там Терентьев, батя сына-солдата.

А рабочий просто спал, открыв пересохший рот. Сёмка сразу понял, что завтра все симптомы психоза исчезнут. Подержат его здесь недельку-другую и отпустят долечиваться по месту жительства. Сразу появилось хорошее настроение, и даже больничка показалась райским местом: пусть некоторые воротят рожу при слове «психушка», но медики помогают больным, и это главное!

А вот потом стало кисло: это Сёмка заразил Терентьева своим «ночным» взглядом. Хотел как лучше… Мол, добрый человек помог ему и других от гибели убережёт. Кто ж знал, что он такой чувствительный?

Пока санитар грыз самого себя, оправдывая собственную фамилию – Грызлов, и упрекал скорую на выходки Ночь, медбрат провёл незнакомца на третий этаж, где находились кабинеты главного врача и ЭСТ, физиоотделение, платные палаты, архивы. При одном взгляде стало ясно: этот человек – тот самый прораб со стройки, где работал Терентьев! Что ему здесь нужно? Ночь услужливо подсказала ответ. Прораб, которому придётся отвечать за неправильно, с техническими нарушениями установленный кран и гибель людей, явился, чтобы утрясти с главврачом вопросы по Терентьеву. Похоже, он собрался сделать это за деньги. Стало быть, виноват в случившемся. А из-за этого больной мог застрять в больничке на полгода, а то и на год. Вот что натворил Сёмка!

Выход был один – передать рабочему кое-что от Ночи. Это защитит его от жутких лекарств, которые за три дня приёма способны лишить человека остатков здоровья и сил.

Сёмка воровато огляделся: больные маялись в послеобеденном сне, персонал чаёвничал. Его самого к столу никогда не звали.

Санитар прошёл в палату Терентьева. Пожилой рабочий спал. Его потрескавшиеся губы растянулись, обнажив крупные жёлтые зубы и тёмный язык. Изо рта несло лекарствами и «печёночным» запахом больного нутра. А на лице набрякли отёки. Сёмка сокрушённо покачал головой: ещё два-три дня приёма галоперидола просто убьют почки и печень, и без того нездоровые. А если главврач напишет новые назначения, то скоро поедет Терентьев не домой, а в морг.

Ночь поспорила с Сёмкой – показала, что рабочий сейчас в мире, которого уже давно нет. Строительство дачи с соседями, жена над грядками, маленький сын в куче песка с машинками. Терентьев в том мире ещё мог смеяться и улыбаться. Лекарство заслоняло его от других воспоминаний – проданной дачи, огромной суммы, выплаченной хирургу; бессилия врача перед тяжким недугом жены; собственной беспомощности и немощи хоть как-то сдвинуть эту жизнь к лучшему. Главное – от решения сына уйти на войну.

– Батя, всё будет пучком! Ты только помолчи, а? – сказал он на прощание отцу, потому что слова были уже не нужны.

И Сёмкина Ночь накрыла рабочего, дала ему невиданную стойкость и возможность сопротивления, дар предвидения, просто силу. Всё то, что было у Сёмки с младенческого возраста.

Потом санитар отправился в кабинет главврача, который пошёл вниз проводить прораба, заявиться с подарочком к молодой врачихе-недотроге. Сёмка давно разжился вторым комплектом ключей, лежавшим в ящике стола главного. Может, это Ночь подсказала ему, может, он сам предвидел, что настанет необходимость в них. Сейчас требовались ещё и другие ключи, от, так сказать, стратегически важных объектов – подвала и чердака. Зачем они, Сёмка ещё не решил, а Ночь не удосужилась подсказать.

В ящике стола ключи обнаружились сразу. Но Сёмку привлёк старенький альбомчик. Ночь хихикнула. Такое случилось впервые, и Сёмка его открыл. Не зря – он был полон фотками Грызловой Светки, его матери, умерщвлённой собственным сыном. Иноумие помогло сохранить в памяти её облик. У Сёмки давно исчезло либидо – то ли от операций на мозге, то ли от сильных лекарств. Поэтому он брезгливо полистал альбом с мамашей Светкой в разных позах, подчас немыслимых.

Так… Понятно, почему альбомчик лежал в столе на работе. Дом отца семейства, кандидата наук, бывшего депутата, отца двоих детей – плохое место для хранения таких вещей. И выбросить жалко – можно ведь полистать перед встречами с молодыми прелестницами психушки.

Имеет ли главный отношение к самому Сёмке? Ночь замолчала. Отчего она онемела? Может, главврач каким-то образом причастен к её подселению в Сёмкину голову? Это можно было узнать только у него самого.

В этот миг со второго этажа, со стороны мужского отделения раздался страшный вопль, слышный несмотря на особую конструкцию здания. Сёмка схватил ключи, закрыл дверь кабинета и птицей слетел вниз.

Кричал Терентьев.

– Уыы!.. Сынок, мой сынок!.. Как же так – ты говорил… обещал… что всё будет пучком! Уыы!..

Медсестра шепнула Сёмке:

– Проснулся и заорал. Ему привиделось, что его сын погиб. Иди, Сёмка, успокой пока… Щас главный прибежит.

Но Сёмка знал, что переданная им Ночь правдиво показала неведущему всё, что случилось с его сыном. Раньше он жил надеждой, теперь Сёмка наградил его знанием.

– Ну, что же ты? – уже раздражённо спросила медсестра.

Сёмка оглянулся на дверь, в которую уже вошёл главный с новым листом назначений. Его волосы были взъерошены, халат криво сидел на плечах. А у виска остался след помады.

– Ну, что тут у нас? Сверхранний рецидив после галоперидола? – весело спросил он.

– Не хочу!.. – обратился Терентьев к Сёмке. – Не хочу жить с этим… И во всём этом… дерьме. Ты же мне веришь?.. Помоги!..

– Всё будет пучком, – пообещал Сёмка и прикрыл его глаза ладонью.

Две Тьмы слились, стали крепче. Это впервые произошло, когда главный был рядом. Терентьев замолчал. Он хотел поверить, что Сёмка его не оставит.

– Все слышали? – громко сказал главный. – Больной высказал суицидальные мысли! Вот новые назначения. А ты, Грызлов, ступай в другие палаты. Сам знаешь, у нас один орать начнёт, сразу другие подхватят.

Сёмка послушно направился к двери. Но не смог выйти, не обменявшись взглядами с Терентьевым. В ответ на мольбу в его глазах он еле заметно покачал головой.

В каждой палате пришлось посидеть, чтобы утихомирить возбуждение пациентов. А далее он отвёл ходячих «ночных» людей в зал для общения и развивающих занятий. Какое общение? Какие занятия? Тьма каждого из больных жаждала только одного – бесконечной власти над слабым человеком. Тем не менее, в этом зале всем было легче. Хотя бы потому, что не давили стены ограниченного пространства. А Сёмка с его развитым иноумием помогал сохранить покой в огромном прохладном помещении, где в пустоту вещал телевизор, находились яркие занимательные предметы, где выздоравливающие шизофреники и психопаты могли обменяться парой слов. Их потом переведут в другую больничку на долечивание, а сейчас они могу сравнить, кем были и кем стали. Это тоже способствовало выздоровлению.

Сёмка отвел часть больных в столовую, принялся кормить с ложки лежачих, с привычным тягостным чувством поучаствовал в принудительном кормлении. Его никогда не тошнило и не воротило от этой процедуры. А кто бы стал вести себя иначе, если бы год питался отрыгнутой собачьей едой?

А вот потом настало время подготовки к Ночи иноумия. Он бесшумной стремительной тенью скользнул на третий этаж в момент пересменки персонала. Главврач собирался домой и даже не заметил появления санитара в кабинете. Сам виноват. Ему положена секретарша. Но против этого восстала молоденькая врач-недотрога.

– Грызлов? Ты что здесь делаешь? – удивился главный.

Он не успел договорить, потому что Сёмка с гримасой ужаса показал пальцем на окно за спиной главврача. Он ошарашенно обернулся, позабыв простое правило психиатра – не поворачиваться спиной, смотреть глаза в глаза.

И Сёмка нанёс удар неврологическим молоточком в темя главного. Его макушка чвакнула и треснула.

Очнулся главный в кабинете ЭСТ, фиксированный по всем правилам. Его лоб был сжат электродами. Аппарат еле слышно гудел. А на него смотрел Грызлов. Точнее, не санитар, а Ночь его глазами. И главный понял: сейчас от него самого ничего не зависит. Нужно пробиваться через Ночь к Сёмке.

– Грызлов… то есть Семён… Чего ты хочешь, Семён?..

Сёмка вытащил из кармана фотку обнажённой матери.

– Ах, это… Ну да, мы были любовниками. Просто занимались всякими играми, как взрослые люди. И да… я твой отец… Ты же причастен к отечественной психиатрии через четвёртое поколение врачей!.. Отпусти меня, Семён. Я покрывал тебя раньше. Никто ничего не узнает и теперь… Иначе ты окажешься среди тех, за кем ухаживаешь!

Ночь, ставшая вдвое сильнее, улыбнулась главному. И он понял, что манипулировать санитаром не удастся.

– Я же не бросил тебя! Отыскал! Твоя мать сторчалась, сдохла, похотливая дрянь. Я поместил тебя в лучшие учреждения… Да, не удалось по-настоящему побыть отцом. Жена, дети… они бы не поняли. Никто бы не понял. Но ты-то хоть пойми!.. Все операции оплачены мною. Интернаты тоже. Твои деньги на книжке Сбера – ну поищи её в моём столе, откуда ты стащил Светкину фотографию! Всё для тебя хранилось! Ну вспомни, кто тебе купил первую игрушку, дал первое в твоей жизни яблоко…

Сёмка подошёл к стулу, на котором висел халат главного, вытащил из кармана скомканный лист назначений Смольковой. Ночь снова улыбнулась главврачу.

– Тьфу на тебя! Сейчас все так живут! Где бы ты был, урод несчастный, если бы не мои деньги?! Сдох бы, сынок наркоманки, как дохнут такие, как ты, по психоневрологичкам! Тяжёлая олигофрения, сочетанная с пороками развития… А… ты понимаешь, о чём я говорю… Так вот почему мои книги в кабинетах всегда стояли не так… Ты знаешь всё, что в них написано! Всё сам усвоил... моя кровь учёного! Отпусти меня, сын… Уж кому-кому, а тебе я ничего плохого не сделал…

В горле главного заклокотали слёзы. Сёмкина рука зависла над аппаратом. Главного вырвало слезами, соплями, желчью и непереваренным ужином.

Сёмка подождал, пока он прокашляется и отхаркнётся, вставил ему в рот капу, которой всегда пользовались для предотвращения сколов зубов при ЭСТ. Погасил свет и вышел. Пришлось ещё повозиться со щитком, к которому была подключена сигнализация, проверить доступность люков на чердак и крышу. Его, наверное, уже хватились. И забеспокоились, потому что безотказный санитар никогда не покидал своего поста. Но у него были дела в женском отделении.

И точно – медсестра, заступившая на ночную смену, крикнула ему через решётку:

– Грызлов, ты где прохлаждаешься? Пименов с подмыванием лежачих не справляется, обещает докладную написать!

Сёмка угрожающе сдвинул брови и показал на третий этаж, мол, главврач задержал и вообще дал другое поручение.

Медсестра махнула рукой и отошла. В сестринской готовилось чаепитие. А Пименов сам пусть пошустрее работает. На Грызлове и так много всего. И ночью, если кому-то станет плохо, кроме него, помочь некому.

Сёмка открыл решётку женского отделения. Так-так, сегодня дежурит предыдущая пассия главврача, высокая и красивая, как модель, Виктория. Но злая, бездушная. Чем-то похожая на покойного Петьку Дёмина.

Сестра как раз готовила два шприца для Смольковой. Сёмке знакомо действие этих лекарств. На своей шкуре испытано, ещё в семилетнем возрасте. Доза-то была другой, конечно. Зато побочка никогда не забудется. Если вколоть препараты Екатерине, она станет овощем, который примется гнить ещё до смерти. Вены вспучит от тормбоза, появятся язвы, источающие неимоверное зловоние. И эти тромбы, добравшиеся до мозга, – всего лишь вопрос времени. Неделя, максимум.

Он-то тогда выжил, но не мог даже языком шевелить целый месяц. Зато стала возможной последняя операция на мозге, благодаря которой он превратился почти в нормального. А вот для Смольковой, у которой и без того густая кровь, это лекарство опасно.

Ночь зашевелилась от возмущения: красавица Виктория знала о последствиях. Знала и не стала возражать – ей-то какое дело до человеческих отходов вроде неизлечимой шизофренички? Для назначений есть врач, ему и отвечать, если что. Её дело маленькое: колоть и накрывать кого-то простынёй, когда его повезут в морг. Виктория давно ушла бы из психушки. Но держала не только большая зарплата. Красавице нравилась неограниченная власть над беззащитными и бесправными «ночными» людьми.

Виктория заметила Сёмку и надменно подняла красиво татуированную бровь. А Ночь уже настигла её, вызвала маточное кровотечение, поразила мозг и сердце. Красавица вмиг стала почти такой же, как её пациенты: осела на пол в кровавую лужу, пустила слюну из перекошенного рта. Зрачки глаз разошлись в разные стороны. Но рука на автоматизме всадила шприц в стройное бедро, обтянутое накрахмаленными брючками.

Сёмка прошёл в комнату отдыха – её не закрывали на ключ. Понадобилось всё его иноумие, чтобы пробиться к Екатерине. Он стал посылать ей картинки: пушистых заек и мишек, блюдо с яблоками, с которого детская рука берёт самое наливное. Шёлковые воланы маминого халата и маленькое сонное личико, зарывающееся в них. Солнце над морем. Ветер в лицо на карусели. Мороженое на палочке.

Сёмка никогда не видел этого сам. Ночь тоже не рассказала. Эти картинки пришли непонятно откуда. Но они помогли – серая муть в голове больной поредела. Смолькова простонала, расставаясь с миром смерти.

Она была очень лёгкой, и Сёмка без труда взвалил её на плечо. Выглянул: в коридоре никого. Ещё две сестры, наверное, или чай пьют, или в палатах. Сёмка кое-что прихватил с поста и пробежал к лестнице на третий этаж. Послышались звуки лошадиного ржания. Это такой рингтон на телефоне главного. Вот так прокололся Сёмка! Нужно было раскурочить мобильник. Но что взять с ненормального? Всё претензии к Ночи.

Он не без труда втащил Смолькову на чердак, положил тело, казавшееся мёртвым, на керамзитовую засыпку. Сёмка знал, как можно удержать больную здесь, если она вдруг очнётся. Всего лишь картинкой сильной, надёжной руки. Отцовской руки, которая для Смольковой была навсегда потеряна. Но она ведь не знала, что всё в мире возвращается.

Потом он рванул в мужское отделение, не обращая внимания на лошадиное ржание, разносившееся по всему третьему этажу.

Эх, неудача!.. Медсестра уже напилась чаю и собралась разложить таблетки по пластиковым стаканчикам прямо на посту, потому что в сестринской тихо играла музыка. А очень важному делу ничто не должно мешать. Она была хорошей женщиной, эта крикливая сестра. Тянула в одни руки троих детей, помогала старой матери. Для больных не делала ничего особенного, просто добросовестно работала.

И Ночь пощадила её – всего лишь усыпила.

Сёмка склонился над Терентьевым:

– Батя, вставай! Батя!

Больной открыл невидящие глаза, сказал еле слышно:

– Я не хочу больше жить… У меня всё отняли… Сыночка моего… Помоги мне!

– Батя, у нас с тобой задание: спасти девчонку!

– Какую ещё… девчонку?...

– Дочь твою, батя!..

– У меня… никогда…

– Батя, ну ты чего тормозишь-то? Никогда не было, а теперь есть. И её спасать нужно. Убьют ведь здесь. Вот, посмотри…

Сёмка вытащил из кармана два листа назначений.

– Вот, смотри: эти лекарства назначил врач в приемном. Они сильные, но их она смогла бы перенести. А вот эти – главврач. Они её убьют. Чуть было не убили.

– Не вижу ничего… Ночь перед глазами…

– Так, батя, бывает. Но без тебя девчонке не выжить. Ты-то хоть говорить можешь. А она – нет. Точнее, она говорит, но на языке иноумия. Пойдём к ней!

– Не могу…

– Сможешь!

Тащить Тереньева было не под силу. Мужик около метра девяноста ростом не мог самостоятельно даже стоять, при ходьбе цеплял одной ногой другую.

– Батя, если ты начнёшь шевелиться, всё будет пучком! Слышишь – пучком! Защити дочь! – сказал ему на ухо Сёмка.

Услышали его почему-то все «ночные» люди. И санитару с больным стало легче. Терентьев потерял больничные шлёпанцы, но заковылял почти без помощи.

На третьем этаже возле комнаты ЭСТ стояли две медсестры, недоумённо прислушивались к конскому ржанию. Одна из них возмутилась:

– Почему больной здесь? Куда ты, Грызлов, его повёл?

Увы, Сёмка не мог сейчас вычерпать до донышка свою Ночь. Но за него оказалось всё отделение «ночных». Они взвыли разом. Сёстры, не обращая внимания на санитара и Терентьева, заспешили вниз. Это было что-то невиданное – такой силы вой. Уж не катастрофа ли какая? Эти новые здания такие ненадёжные…

И Сёмка с Терентьевым оказались на чердаке.

– Вот она, твоя дочь, – сказал Сёмка. – Вот листы, которые ты передашь ментам, когда они сюда примчатся. Борись, чтобы девчонку передали тебе. Подними на уши знакомых, СМИ, весь город. Её хотят убить из-за наследства. А ты защити. Ради тех, кого не смог отстоять.

Смолькова открыла мутные глаза. Потом они закатились.

– Помаши у неё перед лицом рукой. Несколько раз. Она увидит твою ладонь. И признает в тебе отца.

– Как же она сможет жить? – облизнув сухие губы, сказал Терентьев. – Она же как овощ…

– Нет, она выздоровеет, – возразил Сёмка и накрыл девчонку своей Ночью.

Он щедро отдавал то, что приобрёл когда-то младенцем в борьбе за жизнь. И вскоре Смолькова снова открыла глаза, увидела ладонь рабочего, прошептала:

– Папа…

И снова уронила голову на плечо.

– Ничего… Ты о ней позаботься, она выздоровеет, – сказал Сёмка, забаррикадировал чердачный люк и полез наверх.

– Спасибо тебе, – сказал Терентьев, робко протягивая руку к сбитым в паклю волосам Екатерины Смольковой. И добавил уже для неё: – Всё будет пучком, дочка.

А Сёмка, свободный от Ночи, больнички и от себя, влез на крышу.

Он долго держался за оградительный поручень, разглядывая совсем незнакомую ему ночь обычных дневных людей.

Когда услышал стук на чердаке, даже не шевельнулся. Увидев внизу, у крыльца, своего отца-главврача, не сказал ни слова. А вот когда подъехала полиция, у него прорезался голос, да ещё как! Пока он говорил, ему казалось, что он летит над всеми, кто собрался внизу. Потом перешагнул поручень.

– Нет! – взвыл его отец.

Кто-то закричал в рупор, но Сёмка не понял ни одного слова. Он просто бросился головой вниз. В полёте перевернулся и упал затылком на новенькую тротуарную плитку. Последним, что увидел, был ослепительный свет. И понял, что этот свет тоже, как и Ночь, всегда был рядом с ним.

Показать полностью
121

Ночь иноумия

Все факты, герои, локации являются вымыслом автора!

Часть первая

Часть вторая Ночь иноумия

Стылым октябрьским утром Сёмка Грызлов ехал в автобусе вместе с рабочими, которых доставляли к месту застройки. Если бы они не пригласили его, топать бы ему целый час по грунтовке. На конечной остановке маршрутки один пожилой мужчина сказал:

– Эй, паренёк, полезай к нам. Мест, понятно, нет, но можно немного и постоять. Всё не тащиться под дождём до больнички. Каждый день тебя видим. Жалко.

Сёмка обрадовался. Дорога к новоотстроенной психушке, которая находилась далеко за пределами города, и в самом деле была не сахар. У всех сотрудников, даже санитаров, имелся собственный транспорт. А что? Коллектив сплочённый, повязанный… Только вот Сёмку с весны никто в машину не приглашал. Оно и понятно – кому охота отправиться на тот свет до времени?

Автобус строителей двигался медленно, трясясь и наклоняясь то в одну сторону, то другую. Дорога-то развалена колеями от большегрузов. За запотевшими стёклами ничего не видно. И это плохо: Сёмке не на что отвлечься. И вот-вот накатит приступ, когда из его не раз расковырянной хирургами башки повалит в ненастный день чёрная Ночь.

Так и случилось весной, когда больных только перевели в новое здание. Его позвал к себе в машину медбрат Петька Дёмин. Он со всеми пытался дружить, от пациентов до раздатчицы в столовке. У него, у Петьки-то, были свои проблемы по психиатрической части. Он тоже был из «ночных», но сумел устроиться в жизни среди здоровых. Его использовал главврач, когда требовалось по-тихому спровадить кого-то из больных на тот свет. И денег за это медбрату не платил. Петька и сам бы приплатил за то, чтобы выпустить пар. Скрытая гомицидомания, желание убивать людей, тоже не сахар, как и эта чёртова дорога.

Сёмку мотнуло так, что он не удержался за поручень, и наступил на ногу рабочего из мигрантов. Строитель хотел было обругать Сёмку, но глянул ему в лицо и опустил глаза, пробормотал что-то шёпотом. Верно поступил. Поэтому Аллах уберёг его от расплаты за злое слово. Сёмка бы ни за что не удержался и наградил его своей Ночью, которая вечно пряталась в его башке. А сейчас ему придётся вновь и вновь вспоминать про Петьку. Может, Ночь обманется и позволит ему спокойно доехать до психушки.

Да, попал Дёмин Петька в тот раз… А не нужно было ему врать. Сёмку невозможно обмануть или что-то скрыть от него. Петька широко улыбнулся Сёмке, распахивая дверцу машины. Но не знал, что его показное добродушие известно санитару. Всякий раз, ставя укол, Петька мысленно проводил скальпелем по горлу пациента; воображал удавку на шее какого-нибудь старика, которого он привёл на физиопроцедуры. А поднимая его с лежанки, жалел, что не случилось удара тока, который бы навсегда прервал биение сердца никчёмного бедолаги. Ему бы работать в то время, когда практиковали лоботомию. Ох, с каким бы удовольствием и страстью он вбил орбитокласт, такой штырёк, в глазницу пациенту! И специально бы ошибся, чтобы убить. Но для этого нужно быть врачом, а Петьку два раза отчисляли из меда. Его бы самого в психушку…

Так вот, медбрат решил заронить в Сёмкину голову мысль о вине за смерть бабки, которую никак не могли вылечить: она не двигалась, не говорила, её невозможно было накормить из-за спазма гортани. Сообразительный Петька поковырялся в аппарате подачи тока для электросудорожной терапии, напросился ассистировать врачу. Понятно, Сёмки при этом не было. Но из-за Ночи он и так всё знал. Петька затрясся от скорого и сильного оргазма, видя корчи бабки, ощущая запах пены из её рта, ловя миг смерти.

Главврач потом отчитал Петьку: не было никакой необходимости в бабкиной смерти. Началось расследование, экспертизы, и медбрат вообразил, что хорошо бы, если дурковатый санитар возьмёт всё на себя. То есть попытался обмануть саму Ночь!

– А что ты, Сёма, делал неделю назад в кабинете ЭСТ? – спросил он вкрадчиво.

Сёмка молча наморщил лоб. Что он делал? Уборку, конечно.

– Ты же там был, так? – уточнил Петька.

Сёмка кивнул.

– Не забудь сказать об этом врачам, которые придут расспрашивать. Ты ведь наверняка аппаратуру протёр.

И Петька оторвал взгляд от дороги, посмотрел лукаво блеснувшими глазами на санитара.

Сёмка не успел осознать, для чего медбрат напомнил ему об этом. Ночь вперёд всё поняла и ринулась на Петьку Дёмина. Обволокла его со всех сторон, проникла через кожу, вгрызлась в мозг, мышцы и внутренности. От обилия жидкости набухла и порвала медбрата изнутри.

Сёмка еле-еле успел дёрнуть за ручку, открыть дверцу. Покатился по дороге, пока не свалился с насыпи. А Петькина машина вместе с шофёром врезалась в столб. А потом ещё и вспыхнула отчего-то. Гайцы и эмчеэсники доставали из обугленного железа пропечённый мясо-костный фарш. Этот запах не забыть. Им долго воняла Ночь, которая тоже успела вернуться в Сёмкину голову. А его самого не отпускали до обеда, всё расспрашивали, пока за ним не приехал главврач.

Он-то и рассказал гайцам о безобидном санитаре с задержкой умственного развития. Наверное, и документы какие-то показывал. Он ведь был официальным опекуном инвалида. За это платил ему вдвое меньше, чем полагалось по окладу. Но Сёмке деньги почти не нужны – на работе накормят, обноски подарят. Вот только за комнату в общаге приходилось рассчитываться самому.

После случая с Петькой все сотрудники стали его сторониться. Они и раньше обходили Сёмку, как пустое место. Но, видать, поняли, что это место вовсе не пустое, что рядом с Сёмкой кто-то ещё есть. В психушке ведь работать – всё равно что по канату над пропастью идти. Нормальность – это сам канат. А под ногами – бездна безумия, в которую можно свалиться в любой миг даже не от своего неловкого движения, а от ветра. Может, никто из врачей не знал, но через Ночь Сёмке известно, что безумие точно так же заразно, как какой-нибудь грипп.

Сёмка чуть не проехал поворот к больничке. Не смог тотчас крикнуть шофёру, чтобы остановил автобус, и просто замычал. Тот же пожилой рабочий, который пригласил его, сам громко сказал:

– Эй, Санёк, тормозни здесь. Пусть инвалид выйдет.

Автобусная дверь отъехала, но Сёмка не сразу вышел. Ночь сказала ему кое-что ужасное. Но ведь если предупредить людей, они ему просто не поверят. Как быть-то?

Шофёр, не оборачиваясь, грубо обратился к нему:

– Шевелись давай. Людей на смену везу.

И тогда Сёмка просто глянул в глаза добряку-рабочему. Может, он поймёт? Понял или нет, неизвестно. Но плохо ему стало по-настоящему.

Сёмка зашагал мимо остатков села, которое скоро сожрёт разраставшийся город.

В больничке санитар быстро протёр пол в приёмном покое и уселся на стул в углу. Он умел успокоить любого, даже самого буйного «ночного» больного; помыть и переодеть так, что пациенты не раздражались. А ещё он всегда старался проследить, чтобы у подопечных было всё нужное для стационара. В этом случае уже раздражались медсёстры и врачи, но ничего не поделаешь – Сёмка всегда оказывался прав. Поступлений не случилось до десяти часов, и санитару было велено собрать баночки с анализами, отнести их в подъехавшую машину. Как приятно было этим заниматься! Ночь совсем не беспокоила его.

Но, выйдя к машине, Сёмка точно окаменел. Он почувствовал, что Ночь в его голове обернулась тяжеленной глыбой и стала плющить мозги. Так всегда бывало, когда должно было произойти что-то ужасное, непоправимое. И точно: скорая помощь противным воем издалека возвестила о своём появлении, нырнула в ворота и остановилась напротив крыльца. Двое в синих формах, фельдшеры психиатрической бригады, выволокли из салона… того самого доброго рабочего! Сёмка покачнулся от горя. Ну почему самым хорошим людям выпадает в жизни больше плохого, чем другим? Иной негодяй живёт себе припеваючи, а добрый человек страдает.

Рабочий орал, выпучив глаза:

– Сейчас свалится! Отойдите! Отойдите! Где прораб, вашу мать?

Сёмка сунул в машину пластиковые контейнеры с анализами, забрал стопку бумажек с результатами и медленно подошёл к рабочему со словами:

– Батя, всё пучком! Ты только помолчи, а?

Он знал, что это не его слова. Их сказал сын рабочего, когда уезжал туда, где вовсю буйствовала другая Ночь, ещё похуже, чем Сёмкина. И рабочий не ведал, жив ли его сын сейчас.

– Батя, всё пучком! – повторил Сёмка.

Рабочий обмяк в руках фельдшеров, позволил повести себя в приёмное отделение. Сёмка заторопился вослед.

Явился заспанный дежурный врач, стал расспрашивать фельдшеров скорой, а потом беседовать с больным, который позабыл имя-фамилию, место жительства, но напомнил, что ему срочно нужен прораб. Врач скривился: он не любил пациентов с реактивными психозами, которые его просто не слышат и не понимают. Как можно не слышать его, закончившего мед с красным дипломом! Он предпочитал богатеньких старушенций с начавшейся деменцией. Они попадали под очарование его речей и смотрели в рот врачу с ожиданием каких-то очень, очень важных слов, которые могут изменить мир вокруг них.

– Галоперидол двадцать миллиграммов! – велел он медсестре.

А теперь уже скривился Сёмка: это было слишком много для рабочего. Но ничего не поделаешь, он всего лишь санитар. Вот осторожно и аккуратно раздеть больного, сводить в душ, одеть в больничное, проводить в палату – это его обязанности. Он их выполнит, не сказав ни слова пациенту: его Ночь сама передаст бедолаге, что нужно делать – спокойно, очень спокойно себя вести, не кричать, не расстраиваться самому и не волновать никого.

Он краем уха услышал разговор по телефону одного из фельдшеров бригады, который всё ещё не покончил с заполнением документов:

– Да ты что? Кран упал? Но мы там вряд ли нужны… Разве только осмотреть свидетелей… ладно, съездим.

– Слышь, Лёха? На той стройке, где мы Терентьева забрали, кран упал, – обратился фельдшер к напарнику. – Значит, этот бедняга как-то предчувствовал беду.

– Не бери в голову. Сейчас у людей крышу сносит по любому поводу. Совпадение, не иначе, – ответил напарник.

Сёмка-то знал, что это случится. Ему и быть на стройке не нужно, чтобы видеть последствия крушения крана. И даже хорошо, что добрый Терентьев сейчас ничего не осознаёт.

После душа Сёмка сам вытер его лицо несколько раз. Показалось, что не только глаза, но и каждая морщина Терентьева не переставая сочились влагой. Это плохо. Он, опытный санитар ошибся. Добряк, как и Сёмка, услышал про падение крана. Нужно научить Терентьева прогонять горе и вину, впускать в себя Ночь. Иначе – только серая пустота, которую люди называют смертью. Они же и считают её самым плохим, что может случиться с человеком. Это простительно, ведь не все люди знакомы с тем, что творится в головах «ночных» пациентов. Но Сёмке очень хотелось видеть некоторых из них среди живых.

К обеду привезли из больницы девушку. Вызвали санитарок из женского отделения. Ночь в голове Сёмки даже не колыхнулась. А он успокоился: среди них нет подобных Дёмину Петьке. Но стало интересно, поэтому пришлось задержаться в уголке на стуле.

Ох ты… А ведь девушке грозила беда. Недавно умер её отец, и мачеха со своими родственниками принялась за лечение слабоумной падчерицы. Хотя кто из них знал, что слабоумия вообще нет. Есть иноумие. Сёмка в детстве сам пострадал от того, что его считали таким же, как эта Екатерина Смолькова. Ночь в Сёмкиной голове съёжилась в комочек. Как он сам когда-то…

… Наркоманка-мать родила его неизвестно от кого. Взяла и сунула в клетку, которую соорудил её сожитель. Когда орал, получал болючих затрещин. Замолкал – его кормили. Несколько раз от этой кормёжки – кусков хлеба, селёдки, огрызков колбасы – помирал на глазах матери. Вот тогда-то она вытаскивала его из клетки, трясла вниз головой. А ещё лохматый пёс помогал, отрыгивал прямо в клетку непереваренное. Тогда-то он и познакомился со своей Ночью.

Откуда ему всё это знать, ведь он был так мал?.. Получилось, что именно иноумие заставило запечатлеть каждый день мучений. Даже сейчас эти дни вытесняли из Сёмкиной головы настоящие. А он напускал на всех свою главную покровительницу – Ночь.

К матери часто ломились соседи, особые люди – менты, какие-то толпы. Почему из квартиры доносится вонь? Так собака же… Животные всегда пахнут. Что за вой слышится? Сказано ведь – собака. Маргиналы шляются? Ой, не смешите, это гости. Своих гоняйте. Оргии? Съезжайте в отдельное жильё и прокисайте от скуки. Три кражи за полгода? На каждом этаже кто-то помер? Претензии к вашему боженьке: все рано или поздно сдохнут, всех когда-то хоть по разу обокрадут.

И только особые люди, менты, попадали в квартиру матери. Почему-то они не заглядывали в вонючую клетку на балконе с грудой тряпья. И никто не знал про Сёмку. И лишь когда он понял, что исчезла его лохматая кормилица, то отомстил матери, её сожителю и гостям. Ночь, пока слабосильная, как годовалый ребёнок, попортила им внутренности, которые переваривали редкое в квартире мясо.

Сёмку забрали в Дом малютки. Иноумие снова помогло ему, просто взяло и спряталось. Не появлялось, пока он учился в коррекционной, а потом нормальной школе. Вылезло лишь в восемнадцать лет, когда его взяли на работу дворником в психушку. Повышения до санитара он добился сам. Ну как сам-то?.. Ночь с иноумием, конечно, пособили…

У иноумия не было слов. Только картинки. А девушка Екатерина на лежанке просто кричала, задыхалась от картинок. Она орала, швыряя их во врача, медсестру, санитарок. И Сёмку, конечно. И никто, кроме него, не услышал и не понял. Зато теперь у него два главных человека в больничке – рабочий Терентьев и больная гебефренией, то есть самым худшим видом шизофрении, Смолькова.

Для Сёмки с его Ночью позаботиться о них – дело чести.

– Грызлов? Ты почему здесь? Отправляйся в отделение, – раздался голос главврача.

Он для чего-то пришёл в приёмник. Сёмка спросил у Ночи: почему? А она вообще превратилась в небольшой, но очень тяжёлый булыжник. Затихла. Как всегда бывало при главвраче.

Санитар потопал в мужское отделение, волоча ноги и оглядываясь. И главврач посмотрел ему вослед. Сёмкины ноги заработали шустрее. Но сам он не пошёл кормить больных: пусть хоть раз сделают это сами медсёстры и другие санитары. Уселся на стул и стал заглядывать через решётки в женское отделение. Кто-то из персонала наградил его нехорошим взглядом. Ну и пусть. Теперь ему всё равно, что подумают про него. Здоровый человек сразу скажет – притомился санитар, отдыхает. А не совсем здоровый, какими и было большинство работников психушки (безумие-то заразно), сравнит его с собою и сделает неверный вывод. Но Сёмке надоело лавировать между всякими выводами. У него есть цели.

Скоро новенький лифт поднял каталку со Смольковой. Всё ясно: ещё в приёмнике её накачали лекарствами так, что картинки превратились в серое месиво. Такое же, как смерть. А санитарки двигали каталку, опустив глаза вниз. В их голове тоже всё стало серым и зыбким. Одна сама потеряла мужа и дочь в старой психушке и доживала свой век в воспоминаниях и думах о пациентах. Другая довела супруга до самоубийства и теперь мучительно пыталась изжить свой грех. Главное – они не навредят Смольковой. Точно не навредят?..

Санитар проследит.

Смолькову Екатерину вкатили в помещение с надписью «Комната отдыха». Поганое это место, нужно сказать. Только при виде стен, обитых дерматином, под которым скрывался синтепон, Сёмке становилось тошно. Там никогда, ни при каких условиях, Смольковой не станет легче. Ну, спеленают и свяжут её. «Фиксация конечностей», по сути, ерунда для «ночных» людей. Любой из зафиксированных, не без помощи лекарств, конечно, может избавиться от личной Ночи. Потому что есть, куда отшвырнуть её. В комнате отдыха такое невозможно.

Сёмка привычно порадовался, что он поладил со своей Ночью, и она не мешает, а помогает ему. Вообще-то ни один нормальный человек не может радоваться своему благополучию, когда страдает кто-то другой. Но Сёмка никогда нормальным и не был.

В женское отделение вошёл главврач, забрал у медсестры процедурный лист, скомкал его и положил в карман. Написал новый. Почему? Ночь привычно промолчала. Медсестра глянула в назначения, еле заметно шевельнула бровкой. И тут Сёмку осенило: главный собрался навредить Екатерине. И снова за деньги. Как можно не треснуть от такого количества денег и вообще всяческих благ? Ну, пусть часть их перепадает молоденьким сёстрам и врачихам; пусть своих детей он учит в столице и даже купил им там жильё, как сплетничали сотрудники. Пусть он грабит таких, как Сёмка, пусть наживается на фальшивых диагнозах, на взятках. Убивать-то зачем?

Этот вопрос Сёмка задал себе не впервые. Одно дело – «ночные» люди, как, например, Петька Дёмин. Ночь у всех разная, может заставить убить. Его собственная тоже убивает. Но делает это сама, без Сёмкиной воли. Как можно губить чужие жизни здоровому человеку?

Сёмка решил сегодня не покидать больничку. Ночь иноумия против злодейств здоровых!

Показать полностью
114

Постельный режим. Часть 2/2

Начало здесь

Спустя некоторое время — по ощущениям Артема прошло около часа — по коридору что-то прогрохотало и остановилось у палаты. Дверь распахнулась, и вошла медсестра, толкая перед собой дребезжащую тележку с кастрюлей и ведром. Запах еды наполнил помещение, и Артем ощутил, как в животе у него забурлило: он едва ли помнил, когда ел в последний раз.

Медсестра, зачерпнув половником в кастрюле, шлепнула кашу на тарелку и протянула ее Плешивому. Он взял тарелку, даже не посмотрев на толстуху, и принялся есть кашу руками. От вида склизких комков, вываливающихся из слюнявого рта Плешивого, Артема затошнило, и он отвел взгляд.

Медсестра подкатила к нему тележку и вручила тарелку с кашей.

— Ешь, голубчик. — Она растянула алые губы в противной улыбке. — Тебе надо набираться сил.

— Ложку можно? — Артем, сдерживая дрожь в руках, взял тарелку со следами засохшей пищи. Вблизи каша — судя по всему перловая — напоминала чью-то рвоту.

Толстуха вручила Артему ложку. Пока он жадно поглощал помои, стараясь не обращать внимания на их отвратительный вид и запах, медсестра все тем же половником зачерпнула из ведра темной жижи и, налив ее в стакан, протянула его Артему.

Не сказав больше ни слова, она укатила тележку к Калеке. Разбудив инвалида, толстуха присела на край койки и принялась кормить его с ложки, тихонько что-то приговаривая. Артем, покончив с кашей, запил ее жидкостью из стакана. Это оказался компот из яблок — такой кислый, что свело скулы.

— Послушайте, как вас зовут? — как можно приветливее сказал Артем, когда медсестра закончила кормить Калеку.

— Чего надо? — огрызнулась толстуха, забирая тарелку у Плешивого.

— Пожалуйста, мне очень нужно связаться с родственниками. — Артем старался говорить спокойно, но дрожь в голосе выдавала его отчаяние. — Они волнуются за меня. Мне нужен мой телефон!

— Нельзя. — Медсестра выхватила тарелку и стакан из рук Артема. — Нужно соблюдать строгий режим, голубчик.

Ответ толстухи взбесил Артема. Он втайне надеялся, что медсестра, какой бы черствой и неприятной она ни была на вид, проявит к нему жалость и разрешит поговорить по телефону с матерью или сестрой. Или, на худой конец, с бывшей женой. Но толстая тварь осталась бессердечной.

— Сука! — выкрикнул Артем. — Да кто вы такие, ублюдки?! Отпустите меня отсюда!

— Ты ведь все равно не уйдешь, голубчик, — усмехнулась медсестра, взяв с тележки шприц с желтоватым раствором. — Будешь плохо себя вести — не получишь волшебный укольчик.

Она подошла к Артему и приблизила шприц к катетеру на его руке. Артем заелозил в кровати, стараясь отпрянуть от толстухи, но она схватила его за плечо и ловким движением воткнула шприц.

— Вот так, хорошо, — с довольной улыбкой протянула медсестра, впрыскивая раствор.

Положив шприц на тележку, она выкатила ее из палаты, так и не покормив Жирдяя, храпевшего в койке. Артем вспомнил, как однажды читал о странном заболевании, из-за которого человек все время спит, и задался вопросом: уж не такой ли болезнью страдает Жирдяй?

Артем посмотрел на других соседей по палате. Плешивый все так же сидел, таращась пустым взглядом внутрь своей черепной коробки. По его обвисшим губам стекала слюна с остатками каши. Калека лежал в постели, глядя в потолок, и Артем снова удивился, почему инвалид больше не двигается и даже не шевелит шеей? Что с ним сделали на операции?

Мысли путались в голове, сбивались в клубок, распутать который Артем уже не мог. Мышцы словно превратились в свинец, боль в голове и пояснице утихла. Соскальзывая в вязкую дрему, он понял, что медсестра вколола ему обезболивающее вперемешку со снотворным.

* * *

Артема разбудил скрипучий голос медсестры. Открыв глаза, он увидел, как она усаживала Плешивого в кресло-коляску. За окном стемнело, и люминесцентные лампы, тихо жужжа, наполняли палату мертвенным свечением.

— Ноги поставь на подставку, — командовала толстуха, наблюдая, как Плешивый медленно, словно под действием транквилизаторов, устраивается в кресле.

— Куда вы его везете? — вмешался Артем.

— Твое дело, голубчик, — лежать и набираться сил, — усмехнулась медсестра, выкатывая из палаты коляску с Плешивым.

Когда они скрылись в коридоре, Артем, приподнявшись на локтях, посмотрел на Калеку. Он все так же неподвижно лежал на койке со взглядом, устремленным в потолок.

— Его забрали на операцию? — спросил Артем.

— Да. — Голос Калеки, казалось, охрип еще больше.

— Почему они проводят их по ночам?

— Доктору так нравится.

Из глубины коридора донесся приглушенный звук циркулярной пилы, а затем раздался плач — надрывный, наполненный болью и ужасом. И хотя Артем ни разу не слышал голоса Плешивого, он не сомневался, что этот жуткий вой принадлежал именно ему. Через мгновение он оборвался. Визг пилы продолжался еще некоторое время, но затем тоже стих.

— Что с ним делают? — сглотнув горький ком в горле, спросил Артем в пугающей тишине.

— Какая разница, — безразлично протянул Калека. — Кто-то получит деньги. Вот и все.

У Артема похолодело внутри. В ушах гулко застучало, а волосы на затылке встали дыбом. Чудовищная догадка озарила его.

— Они что, режут его на органы? — ужаснулся он.

— Если бы, — ухмыльнулся Калека.

— Вас похитили?

— Голубчик, ты задаешь слишком много вопросов. — Калека прикрыл глаза, будто намекая, что этот разговор его утомил. — Я оказался здесь по своей воле, чтобы помочь деньгами дочери. Доктор хорошо платит.

— А Жирдяй и Плешивый?

— Думаю, их сдали родственники или опекуны. Кому нужны дебил, пускающий слюни, и вечно храпящий жирный кабан? Его ж не прокормишь. А может, их просто где-нибудь подобрали. В бомжах недостатка нет.

Калека замолчал, словно намеренно сделав театральную паузу перед тем, что собирался сказать дальше. Артем задрожал, ощущая, как живот стянуло от нехорошего предчувствия. Он уже знал, какими будут слова Калеки.

— А вот ты, голубчик, удачно им подвернулся, — с усмешкой в голосе прохрипел инвалид. — Но ты не переживай: скоро все закончится. Им еще чуть-чуть осталось.

— Что закончится?! — вспылил Артем; его губы затряслись, а согнутые в локтях руки задрожали от напряжения. — Что они с нами сделают?!

— Скоро узнаешь. — Калека зевнул и закрыл глаза: разговор окончен.

— Сука, — процедил сквозь зубы Артем, откидываясь на подушку.

По коридору протопали шаги, щелкнул выключатель, и свет в палате погас. Вглядываясь в полумрак, разбавленный лунным светом из окна, Артем твердо решил: он во что бы то ни стало выберется из этой вонючей дыры.

* * *

Утром они вернулись: медсестра втолкнула в палату каталку, на которой без сознания лежал Плешивый. Толстуха сдернула простыню, покрывавшую мужчину, и Артем содрогнулся от потрясения: у Плешивого не было ног. За два дня он привык к виду его волосатых, испещренных венами конечностей, но теперь вместо них зияли свежие розовые швы, сочившиеся кровью. Не было даже культей: ноги отрезали под корень, словно выдрав их с костями из тазобедренных суставов.

Медсестра, подхватив Плешивого за подмышки, стащила его с каталки на койку и накрыла покрывалом. Артем в ужасе наблюдал, как кровь из ран пропитывает ткань в том месте, где у Плешивого раньше были ноги.

Тем временем толстуха вытолкнула каталку в коридор, а затем, спустя несколько мгновений, вернулась в палату — на этот раз с тележкой, на которой дымилась кастрюля с едой.

— Ешь, голубчик. — Медсестра положила на грудь Артема тарелку с кашей. — Набирайся сил.

— Что вы с ним сделали? — Артем не мог отвести взгляда от человеческого обрубка, в которого превратился Плешивый. — Зачем вы отрезали ему ноги?!

Медсестра подкатила тележку к Калеке и, плюхнув жирную задницу на край койки, принялась кормить с его с ложки. Он медленно жевал кашу, с безразличным видом уставившись в потолок.

— Тебе нельзя нервничать, голубчик, — ответила медсестра. — Будешь нервничать — голова разболится. А тебе надо ее беречь.

Артема корежило от негодования и злости, но ничего поделать он не мог: ноги по-прежнему не двигались, он был прикован к постели. Ясно одно: этой ночью толстуха вновь придет в палату, чтобы забрать на операцию его или Жирдяя. И к этому времени нужно было придумать, как выбраться из заточения.

Артем взял тарелку с кашей, удивившись тому, какой легкой она оказалась. Спустя мгновение он понял, что чувствует силу в мышцах рук: они больше не дрожали и не падали безвольно на койку.

Они окрепли и были готовы к отпору.

* * *

Как и ожидал Артем, поздним вечером по коридору разнеслось грохотание. Дверь распахнулась, и на пороге в мутном желтом свете появилась медсестра с инвалидным креслом. Артем, смежив веки будто спит, замер: к кому она подойдет — к нему или Жирдяю?

Медсестра, окинув взглядом обитателей палаты, подкатила коляску к койке с храпящим толстяком.

— Просыпайся, спящая красавица, — хихикнула толстуха.

Она растолкала Жирдяя, и тот, моргая сонными глазками, спрятанными в жировых складках век, непонимающе на нее уставился.

— Что таращишься? — буркнула медсестра. — Поднимай зад и садись в коляску.

К удивлению Артема, Жирдяй, не сказав ни слова, послушно поднялся с постели и, чуть пошатываясь, пересел в кресло. Медсестра, кряхтя от натуги, вытолкала коляску в коридор. Спустя несколько минут стук ее каблуков и скрип колес затихли.

— Завтра твоя очередь, голубчик, — прокаркал Калека, вылупившись в потолок. — Недолго ждать осталось.

— Это мы еще посмотрим!

Откинув пропахшее мочой одеяло, Артем поднялся на руках. Посидев так немного, он дождался, когда утихнет дрожь в мышцах. Голова раскалывалась, словно угрожая взорваться изнутри, а поясница ныла так, будто в нее воткнули сотни раскаленных игл. Артем сжал зубы, пытаясь перетерпеть боль. Он свесился с койки и, коснувшись ладонями изодранного линолеума, подтянул ноги к краю кровати.

Артем грохнулся на пол, стараясь смягчить удар руками. Голова и поясница отозвались вспышками резкой боли. В глазах плясали огненные точки, и Артему потребовалось время, чтобы сфокусировать взгляд.

Голый, с торчащим из органа катетером, от которого к мешку для сбора мочи тянулась длинная трубка, Артем распластался на полу, собираясь с силами. План был прост: подтягивая тело на руках, он выползет из этой чертовой палаты, а дальше будет видно. Задача минимум — найти телефон и связаться с полицией и родственниками. Ну а если повезет — удрать из этой живодерни, даже если ему придется на пузе продираться сквозь тайгу.

Артем, корчась от боли, медленно вытянул катетер из органа и отбросил его в сторону. Медлить больше нельзя: подтягиваясь на руках, он с кряхтением пополз к двери. Пол холодил грудь и живот, а вот ниже пояса Артем ничего не чувствовал.

Казалось, прошла целая вечность прежде, чем он оказался недалеко от кровати Калеки. Не поворачивая головы, инвалид лежал в койке и молчал, будто бегство Артема совсем его не интересовало. Вдруг под простыней, укрывавшей его короткое тело, едва заметно что-то шевельнулось. Артем остановился: что это могло быть? Ведь у Калеки не было ни рук, ни ног.

Артем, словно завороженный, наблюдал за тем, как под простыней что-то медленно ворошилось в тех местах, где у Калеки раньше находились конечности. Движения были микроскопическими и неприметными — понятно, почему Артем не замечал их раньше на расстоянии. Он подполз к койке и, помешкав мгновение, резко откинул простыню.

От увиденного перехватило дыхание, а сердце пропустило удар. Ужас окатил Артема ледяной водой, когда спустя мгновение он осознал чудовищную картину, напоминавшую оживший кошмар: голова Калеки свежим, сочащимся сукровицей швом, соединялась с жирным свиным туловищем, лежавшим на спине. Передние и задние лапы с уродливыми белесыми копытцами, напоминавшими недоразвитые детские ручонки, медленно шевелились в воздухе. На брюхе, покрытом жидкими волосками, топорщились бледно-розовые соски.

Артем опустил голову, сдерживая комок рвоты, рвущийся наружу.

— Что, не очень видок? — ухмыльнулся Калека, не поворачивая голову в сторону Артема: он просто физически не мог этого сделать. — Зато хорошо заплатили. Леночка по долгам расплатится, а там глядишь — в Москву переберется, заживет как надо.

— Вы больной, — только и смог выдавить из себя Артем, корчась от рвотных позывов. — Больной ублюдок.

Калека противно захихикал. Артема трясло. В голове звенела мысль: если голову Калеки пересадили на свиную тушу, то куда же дели его тело? Зачем оно понадобилось живодерам?

Каждая секунда, потраченная на размышления, могла стоить Артему жизни. Цепляясь руками за пол, он пополз к двери. Медсестра никогда не закрывала ее на замок. Артем, приподнявшись на одной руке, уцепился за ручку и потянул ее вниз — дверь открылась.

Артем выполз в коридор, освещенный желтоватым сиянием плафонов. Длинный и узкий, он простирался в оба конца: слева его обрубала глухая стена с облупившейся краской, а справа — старая рассохшаяся дверь, которая, вероятно, служила выходом из отделения. По обе стороны коридора тянулись двери. Прислушавшись, Артем услышал за ними едва различимые болезненные стоны. Должно быть, эти двери вели в палаты, в которых томились другие пациенты жуткой больницы.

Но рассуждать об этом не хотелось. Артем, подтягивая тело руками, двинулся к цели — белому прямоугольнику двери в конце коридора. Облупившаяся плитка царапала тело, гулявший по полу сквозняк холодил кожу. Медленно, с невероятным напряжением, Артем преодолевал расстояние в несколько метров. Вскоре по правую руку открылся небольшой закуток — пост медсестры со столом и шкафчиками, приколоченными к стене. В глубине темнело сумраком окно. Артем решил проверить, что находится снаружи больницы — вдруг там ждет новая опасность?

Убедившись, что коридор по-прежнему пуст, он подполз к подоконнику. Зацепившись за него руками, подтянулся и выглянул в окно. Перед ним в тусклых сумерках простирался больничный двор — поросшая неопрятными кустарниками и деревцами территория с потрескавшейся асфальтовой дорожкой, на краю которой скособочилась скамейка. Чуть поодаль притаились две машины «скорой помощи» с разбитыми окнами — и старый «уазик». Артем не сомневался, что это был тот самый автомобиль, который подрезал его на гравийке в тайге.

Окно находилось на уровне первого этажа, а это значило, что дверь в конце коридора наверняка служила выходом из больницы. Артем на секунду задумался о том, не выбить ли ему стекло? Но передумал: шум привлечет внимание живодеров, к тому же у него навряд ли хватит сил, чтобы ослабшими руками подтянуть тело на подоконник.

Артем отвернулся от окна и пополз дальше по коридору. До заветного белого прямоугольника оставалось метров восемь, когда он заметил свет, лившийся из приоткрытой двери слева. Она вела в палату, откуда доносились тихие звуки, напоминавшие лязг металлических инструментов. Щель в дверном проеме располагалась в нескольких сантиметрах от Артема, и любопытство овладело им: он хотел узнать, что происходит в мрачных застенках больницы.

Стараясь не шуметь, он осторожно подполз к двери и заглянул внутрь. По центру палаты высился стол, освещенный мощными лучами хирургического светильника. На столе распластался голый Жирдяй; глаза его были закрыты, а лицо будто превратилось в восковую маску. Возле него копошился врач, одетый в хирургический костюм и маску. Увлеченный своими манипуляциями, он не замечал Артема.

Отложив на столик пинцет и скальпель, доктор взял небольшую циркулярную пилу и поднес ее к Жирдяю. Раздался громкий механический визг, от которого у Артема похолодело внутрь: врач резал Жирдяя пилой! Повозившись некоторое время, он выключил инструмент и убрал его на столик.

Когда доктор отошел в сторону, словно оценивая результат работы, перед Артемом открылась чудовищная картина: толстая рука Жирдяя лежала на столе рядом с его телом, а из раны на плече сочилась алая кровь.

Ледяная волна ужаса окатила Артема, но осознать случившееся до конца он не успел: над головой раздался громкий голос медсестры:

— Пошпионить решил, голубчик?!

Артем судорожно дернулся в сторону, но толстуха, схватив его за волосы, поднесла к шее шприц и вонзила в нее иглу. Она надавила на поршень, и Артем почувствовал, как жидкость стремительным потоком вливается в кровоток, погружая сознание во тьму.

* * *

Артем распахнул глаза — их ослепило яркое сияние. Зажмурившись, он отвернул голову от беспощадного света хирургических ламп. Шею пронзила острая боль, будто кожу стянуло колючей проволокой. Полежав так немного, Артем с растущим беспокойством понял, что не чувствует рук, ног и всего остального тела.

Когда он снова открыл глаза, то увидел перед собой каталку, приставленную к столу, на котором он лежал. На ней распласталось бледное обнаженное тело. Артема охватил парализующий ужас, когда он заметил, что у трупа нет головы: вместо нее на шее зияла рана с темной, свернувшейся кровью. Взгляд скользнул дальше по обезглавленному телу. Артем заметил катетер на руке и ссадины на груди и плечах, смазанные йодом или прикрытые марлевыми повязками. Внутри заворочалось подозрение: тело на каталке казалось чужим и знакомым одновременно.

Артем отвернулся, скорчившись от боли в шее. Он сощурил глаза от яркого света, разглядывая собственное отражение внутри вогнутой хромированной поверхности хирургического светильника.

Артем с изумлением увидел на тощей, впалой груди татуировку в виде скорпиона, вскинувшего хвост. Затем его взгляд переместился к толстым, испещренным крупными родинками рукам, которые свежими шрамами соединялись с плечами. Ниже худосочного туловища со сморщенным пенисом тянулись волосатые ноги, изуродованные вздутыми варикозными венами.

Перед глазами все поплыло, горло сдавило от ужаса, но уже через мгновение чудовищное потрясение сменилось паникой. Артем закричал — дико, истошно, безумно. Хотелось спрыгнуть со стола и бежать прочь, но сделать этого он не мог: конечности Плешивого и Жирдяя, пришитые к туловищу Калеки, отказывались подчиняться. Артем лишь беспомощно вертел головой по сторонам, и каждое движение отзывалось острой болью в свежих швах на шее.

— Что орешь? — Лицо медсестры заслонило свет хирургической лампы.

Артем замолк, испуганно глядя на толстуху. Рядом с ней вырос врач, его узкое лицо наполовину закрывала маска. Он посветил фонариком в глаза Артему, а затем рукой в перчатке дотронулся до его подбородка и повернул голову набок. Перед взглядом Артема снова возникло его бывшее тело: обезглавленное и больше никому не нужное, оно лежало на каталке рядом с операционным столом.

— Теперь поверни голову обратно, — скомандовал врач.

Артем послушно выполнил приказ, скривившись от боли в шее. Врач довольно кивнул:

— Что ж, неплохо: по крайней мере этот образец способен вертеть головой. Посмотрим, как долго он протянет. — Доктор взглянул на медсестру. — Отвезите его к остальным подопытным на второй этаж.

Артем закрыл глаза. Теперь его мало что волновало. В голове, пришитой к чужому туловищу, стало темно и пусто: сознание вырвалось из нее вместе с истошным криком ужаса.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks, подписывайтесь)

Показать полностью
103

Постельный режим. Часть 1/2

Артем очнулся, когда низ живота обожгло резкой болью, словно в него воткнули раскаленную спицу. Он вскрикнул и распахнул глаза. Потребовалось несколько секунд прежде, чем сфокусировалось зрение, и Артем наконец увидел грузную женщину в белом халате и шапочке, которая склонилась над его пахом. Ее руки были чем-то заняты, но Артем с трудом мог рассмотреть, чем она занималась — похоже, что вставляла какую-то трубку, но куда именно? Судя по одежде и производимым манипуляциям, женщина была медсестрой. Артем с ужасом сообразил, что находится в больнице, но в голове у него звенела оглушающая пустота — он не мог вспомнить, как оказался на койке в палате.

— Очухался, голубчик? — разлепив толстые губы, криво намазанные пунцовой помадой, спросила медсестра. Ее лицо, широкое, какое-то приплюснутое, с дряблой кожей и глазами навыкате, напоминало жабье, даже оттенок у него был тот же — зеленовато-бурый, будто она днями не выползала из затхлого болота.

— Что вы делаете? — выдохнул Артем, удивившись собственному голосу: он прозвучал тонко и безжизненно.

— Не видишь, что ли? — медсестра ухмыльнулась. — Катетер вставляю. Надоело мне простыни за тобой менять.

Артем скривился, ощущая, как толстая трубка распирает орган изнутри. Пока медсестра заканчивала манипуляции, Артем огляделся. Он находился в просторной палате, вид которой напоминал декорации к фильму ужасов. Стены с облупленной краской, обнажавшей потемневшую от больничных миазмов штукатурку. Высокий потолок в бурых пятнах протечек по углам. Мигающие люминесцентные лампы, от света которых слезились глаза, а от гула — трещало в голове. В мутное окно с почерневшими от грязи рамами заглядывал сумрак, скрывавший территорию больничного двора. Артем поморщился от запаха хлорки, старой мочи и прокисшей капусты.

Палата была шестиместной, но занятыми оказались только четыре койки. Слева от Артема две кровати пустовали, напротив же расположились три пациента. Медсестра-толстуха, возившаяся с катетером, мешала их рассмотреть, к тому же Артем не мог долго держать голову на вытянутой шее — мышцы затылка сводило от боли, и голова раскалывалась, словно внутри грохотали сотни отбойных молотков. Он прислушался к организму и ощутил тупое жжение в пояснице, будто позвоночник пилили ржавой ножовкой с затупленными зубьями.

Артем откинулся на подушку и попробовал пошевелиться. Руки едва двигались: казалось, мускулы и кости превратились в желе, и каждая попытка их приподнять заканчивалась ощущением невероятной усталости, разливавшейся по всему телу. С ногами дела обстояли хуже: Артем их не чувствовал. Его прошибло потом от ужаса.

— Что со мной? — сипло выдохнул он. — У меня травма? Перелом позвоночника?! Я парализован?!

Мысли в панике мельтешили в голове: один за другим мозг подкидывал диагнозы, о которых Артем когда-то слышал. Медсестра, кинув на него равнодушный взгляд, сухо ответила:

— Тебе нельзя волноваться, голубчик. Нужно соблюдать строгий постельный режим. Это предписание доктора.

Кто-то из соседей по палате фыркнул от смеха. Артем, облизав пересохшие губы, снова спросил:

— Я в реанимации?

— Здесь нет реанимации. — Медсестра поморщилась, поправляя катетер с таким выражением лица, будто вид мужского органа вызывал у нее рвотный рефлекс.

— Где я? — не унимался Артем. — Что это за больница?

Медсестра повесила мешок для сбора мочи на ржавую проволоку, приделанную к койке, и с безразличием посмотрела на Артема.

— Голубчик, тебя нашли без сознания в разбитой машине на гравийке в тайге. Привезли в больницу. Полдня ты провалялся в отключке.

Воспоминания бурным потоком хлынули в мозг, и Артем судорожно вздохнул: ребра от глубокого вдоха отозвались резкой болью. Он скосил взгляд на оголенную грудь и заметил на ней множество глубоких ссадин, обмазанных йодом. Некоторые раны покрывали марлевые повязки, зафиксированные лейкопластырем.

— Я хочу поговорить с врачом! — потребовал он. — Позовите доктора!

— Обход врача будет утром, — отрезала медсестра. — А сейчас тебе нужно отдохнуть, голубчик.

Взяв шприц, резким движением она вогнала иглу в катетер на руке Артема и впрыснула лекарство.

— Что вы мне вкололи? — испугался Артем, наблюдая, как медсестра убирает шприц в эмалированный лоток.

— Обезболивающее. — Кривая ухмылка разрезала толстое лицо. — Чтобы голова не трещала. Тебе надо ее беречь, голубчик.

Накинув тяжелое, вонявшее застарелой мочой одеяло на Артема, медсестра взяла лоток с использованным шприцем и направилась к выходу из палаты. Удаляясь, она виляла жирной задницей, обтянутой мятым, заношенным халатом в засохших бурых пятнах, при виде которых Артема передернуло.

Когда медсестра вышла, захлопнув рассохшуюся дверь с облупившейся краской, Артем перевел взгляд на соседей по палате. На койке напротив, прислонившись к стене, сидел тощий, словно мумия, мужчина лет шестидесяти. На его оголенной впалой груди синела татуировка со скорпионом, вскинувшим жало. Худое, изможденное лицо с глубоко запавшими глазами покрывала многодневная щетина; на заостренном черепе топорщились засаленные волосы. Вначале Артему показалось, что мужчина сидит на коленях, заведя руки за спину, но, присмотревшись, он понял, что перед ним был калека-ампутант: его конечности представляли собой короткие обрубки культей с безобразными шрамами. Артем вспомнил, что у его дядьки, воевавшего в Чечне, на груди тоже красовалась татуировка в виде скорпиона — символ бойцов, служивших на Северном Кавказе. Уж не там ли потерял руки и ноги калека напротив?

Левее от инвалида располагалась койка, на которой лежала груда жира — других слов для второго соседа по палате Артем найти не мог. Тучный мужчина, откинув лысую голову на подушку с пожелтевшей наволочкой, похрапывал во сне. Из уголка его мясистых, обмякших губ подтекала струйка слюны; толстые, в крупных родинках руки покоились на одеяле, наполовину укрывавшем его массивное тело.

Артем перевел взгляд. Левее спящего толстяка, на койке возле раковины расположился третий сосед по палате. Плешивый, низкорослый, на вид лет сорока, он сидел на кровати в заношенной майке и семейных трусах, доходивших чуть ли не до середины его волосатых ног со вздутыми варикозными венами. Уставившись в одну точку, он что-то тихо бормотал себе под нос, будто вслух вел беседу с внутренним «я».

— Давно вы здесь, мужики? — спросил Артем, чтобы хоть как-то начать разговор. — Ну и больничка, да?

Жирдяй в кровати и плешивый возле раковины никак не отреагировали на слова Артема — казалось, они даже его не услышали. А вот калека на койке напротив оживился: он заелозил спиной по стене, стараясь сесть поудобнее. Впившись в Артема острыми глазами, сверкавшими во впалых глазницах, он осклабился щербатым ртом с пожелтевшими от никотина зубами. Артем ждал, что он скажет, но реплики не прозвучало. Тогда он заговорил первым:

— Меня зовут Артем. А вас?

Плешивый проигнорировал вопрос, жирдяй продолжал похрапывать, а калека ответил сиплым голосом, будто уже давно ни с кем не разговаривал:

— Какая разница? Ты лучше скажи, голубчик, сигареты у тебя есть?

— Не курю, — отрезал Артем, а сам подумал: что ж, если его соседи по палате не хотят представляться, то он будет называть их Калекой, Плешивым и Жирдяем. Не дождавшись реакции от собеседника, он снова спросил: — Что это за больница? Мы в Калынгоне?

— Какая разница? — ощерился Калека. — Как будто это что-то изменит.

Странные ответы инвалида раздражали Артема. Сдерживая растущее недовольство, он как можно мягче проговорил:

— Послушайте, я хочу связаться с родней. Нужно сообщить им, где я нахожусь.

— Завтра придет врач — у него и спросишь.

Калека повалился на койку и, елозя как червяк, отвернулся к стене, словно давая понять, что разговор окончен.

— Спокойной ночи, голубчик, — прохрипел он.

* * *

Когда сумрак за окном сгустился, по коридору протопали шаги, и щелкнул выключатель: люминесцентные лампы на потолке погасли, и палата погрузилась в полумрак.

Соседи Артема давно спали. Жирдяй даже не просыпался, Калека захрапел сразу же после разговора с Артемом, а Плешивый, посидев некоторое время на койке, так же молча повалился в постель и засопел. Казалось, пациенты странной больницы пребывали в сомнамбулическом трансе с редкими эпизодами просветления сознания. Артем с растущим беспокойством подумал, ждет ли его та же участь?

Он по-прежнему не чувствовал ног, а вот руки с трудом шевелились, хотя поднять их все равно не получалось. Наковальня в голове и жжение в пояснице немного утихли — должно быть, подействовало обезболивающее. Артем, проваливаясь в вязкую полудрему, перебирал в памяти события, которые привели к аварии на гравийке.

Два месяца назад он развелся с Катей. Инициатором расставания была жена, и для Артема стало шоком ее признание: она его не любила, а их брак — «ранний и необдуманный», как она выразилась — превратился для нее в пытку. Тоска после расставания с Катей с каждым днем все глубже засасывала Артема в черную дыру отчаяния и депрессии. Однажды утром, проклиная очередное похмелье, он понял, что дальше так продолжаться не может: он либо сойдет с ума, либо выберется из этой ямы. Выход нашелся быстро. В гараже ждала старая отцовская «нива», на которой Артем решил совершить марш-бросок по любимым местам детства — таежным речкам и озерам, куда он каждое лето ездил с родителями и сестрой. Правда, последний раз Артем был в этих глухих краях в старших классах. Плохое знание маршрута его не остановило: в наши дни это не проблема, когда есть навигатор.

Не сказав родне ни слова о своем плане (ему надоело выслушивать постоянные упреки), Артем отправился в путь. С каждым километром ему становилось легче: боль от расставания с Катей утихала, оставалась в прошлом, как исчезала позади «нивы» ухабистая лента дороги. Он ехал по сибирскому бездорожью, по гравийкам, которые разбегались по бескрайней тайге, проезжал забытые всеми городки и мертвые поселки. Впереди была цель — тихий затон у притока реки Туй, где в детстве он провел самые счастливые дни. Рыбалка, природа, ночи у костра под звездным небом — Артем уже предвкушал, как забудет обо всех проблемах, растворившись в безмятежности и покое.

Навигатор сломался, когда Артем решил сократить путь до затона по гравийной дороге, что вела через поселок Калынгон. Он смутно припоминал, как отец, чертыхаясь на каждом ухабе, вел «ниву» по затерянной в тайге гравийке, поэтому решил, что справится без помощи навигатора. И все было хорошо, пока в ста километрах от поселка его не подрезал неизвестно откуда появившийся старый «уазик». Артем резко выкрутил руль, не вписался в поворот — и вылетел на обочину, врезавшись в дерево. Чудовищный скрежет металла и взрыв в голове — последнее, что отпечаталось в памяти до того, как он очнулся в больнице. И вот теперь он лежал неизвестно где в пропахшей мочой койке, оторванный от родни — они остались в Омске, понятия не имея о местонахождении Артема.

Мысли о его нынешнем состоянии не давали покоя, метались в распухшей голове, вызывая тревогу и страх. Почему он не может пошевелиться? Что, если позвоночник действительно сломан, и теперь он на всю жизнь останется инвалидом, прикованным к кровати? Почему не пришел врач? Что это за жуткая больница? И где она расположена?

Размышления Артема прервал грохот из коридора — похоже, по нему катили что-то металлическое и дребезжащее. Дверь в палату распахнулась, пропуская полосу желтого света из коридора. Медсестра-толстуха вкатила громыхающую по полу каталку и остановила ее возле койки Калеки.

— Просыпайся, — приказала она. — Пора.

Калека, спросонья хлопая глазами, как червяк заерзал в койке, пытаясь пододвинуться поближе к каталке. Медсестра, устав наблюдать за его мучениями, с недовольным вздохом схватила Калеку за бока и бросила на каталку — грубо и бесцеремонно, будто то был не живой человек, а кожаный мешок с костями и мясом.

— Куда вы его везете? — Артем приподнялся на локтях, но тут же повалился назад — руки его по-прежнему не держали.

— На операцию, — буркнула медсестра.

Накрыв инвалида простыней, она толкнула каталку к двери. Артем зацепился взглядом с Калекой прежде, чем он исчез в коридоре. В его глазах читалась странная, пугающая смесь из страха, обреченности и неожиданной эйфории, будто то, чего он так долго ждал, наконец-то сбывалось.

Вытолкнув каталку в коридор, медсестра захлопнула дверь, погрузив палату в полумрак; вскоре грохот колес о выщербленный пол утих. Несмотря на дикий шум, нарушивший ночной покой, соседи Артема — Плешивый и Жирдяй — даже не шелохнулись, продолжая похрапывать в койках.

Артем закрыл глаза, пытаясь уснуть. Он мало знал о больничных порядках, но один вопрос занозой саднил в голове: разве операции делают по ночам? Он слышал, что хирурги в любое время суток экстренно оперируют пациентов, жизни которых висят на волоске, но Калека не походил на такого больного: несмотря на отсутствие конечностей (он явно лишился их много лет назад), мужик выглядел вполне нормально. Откуда же такая спешка? Почему его забрали на операцию посреди ночи?

Погруженный в тревожные мысли, Артем не заметил, как провалился в черную пучину забытья. Ему снилось, как его тело, зажатое в покореженной от удара «ниве», раздирали на части голодные звери, а над тайгой разносились вопли Калеки вперемешку с истошным визгом свиней.

* * *

Он проснулся, когда в палате раздался громкий мужской голос:

— Операция прошла успешно!

Артем разлепил глаза и, моргая от серого света, лившегося из окна, сфокусировал зрение. Возле койки инвалида, повернувшись спиной к Артему, стоял высокий мужчина в белом халате. Он разговаривал с Калекой, который комочком лежал в постели, накрытый простыней. Артем удивился: он провалился в такой глубокий сон, что даже не заметил, как инвалида вернули в палату после операции.

— Свою часть уговора я выполнил, — слабым голосом просипел Калека. — Теперь ваша очередь, доктор.

— Как мы и договаривались, ваша дочь получит деньги сегодня же, — с холодным безразличием ответил врач.

— Спасибо, доктор, — дрожащим голосом протянул Калека, словно собирался расплакаться. — На себе я давно поставил крест, но я рад, что у Леночки будет новая жизнь.

— У вас теперь тоже новая жизнь, — сказал врач, и Артему почудилась усмешка в его словах. — Отдыхайте.

Доктор отвернулся от Калеки и подошел к Артему, давая возможность себя рассмотреть. У него было морщинистое, вытянутое лицо, и длинные, чуть согнутые в локтях руки, делавшие его похожими на богомола. Маленькие, широко расставленные глаза прятались за стеклами очков в толстой оправе. На подбородке топорщилась жидкая бородка, а голову серебрили седые волосы, зачесанные назад.

— Как самочувствие? — поинтересовался врач таким тоном, будто спрашивал о погоде за окном. — Голова не болит?

— Я хочу знать, что со мной случилось, — отчеканил Артем, давая понять, что не собирается терпеть идиотские расспросы доктора.

Врач, проигнорировав слова Артема, вытащил из кармана молоточек, каким неврологи проверяют рефлексы у больных, и поднес его к глазам Артема.

— Следите за молотком, — велел он, проведя инструментом по воздуху вначале влево, а затем вправо.

Артем выполнил указания врача, ощущая, как внутри вспухает пеной недовольство. Доктор, приподняв поочередно руки Артема, постучал молотком по локтям. Они слабо дернулись, и врач, удовлетворенно кивнув, сказал:

— Все хорошо. Вам нужно соблюдать постельный режим.

— Хорошо?! — возмутился Артем. — А что с моими ногами? Они же не двигаются!

Врач скривился, будто от негодования пациента у него случилась изжога.

— Диагноз требует уточнения, — ответил он, поворачиваясь к выходу.

— Постойте! — Артем крикнул в спину доктора, и тот, замерев на месте, обернулся с недовольным видом. — Вы связались с моими родственниками? Они знают, где я?

— Конечно. — Врач, не моргая, смотрел на Артема, и в его взгляде сквозило холодное равнодушие вперемешку с раздражением.

— Вы говорили с моим отцом? Он приедет?

— Да. Ваш отец уже в пути. — Врач натянуто улыбнулся. — Все будет хорошо. Вам нужно больше отдыхать.

Артем не выдержал. Он оперся на локти, и с трудом приподнявшись, закричал:

— Вранье! Никому вы не звонили! Мой отец уже пять лет как мертв! Где я?! Что это за больница, мать вашу?! Кто вы такие?!

Он выплевывал вопросы один за другим, но врач, смерив его безразличным взглядом, тихо процедил:

— Вам нельзя нервничать. Это вредно для головы. Отдыхайте.

Он развернулся и вышел, оставив Артема в ярости, растерянности и в компании странных соседей по палате. Жирдяй все так же похрапывал на койке — казалось, за всю ночь и утро он ни разу не пошевелился. Плешивый, свесив волосатые, исчерченные венами ноги с кровати, смотрел в одну точку и что-то тихо бубнил под нос. Калека, накрытый простыней, лежал в постели, уставившись в потолок. Не поворачивая голову в сторону Артема, он с усмешкой просипел:

— Расслабься, голубчик. Ты у них на крючке. Но скоро все закончится.

Артем, чувствуя, как трясутся от напряжения согнутые в локтях руки, оставил попытки выпрямиться в постели и обессиленно упал на подушку. Впрочем, он отметил небольшой прогресс: вчера вечером он едва ли мог поднять ладони.

— Кто они такие? — прорычал Артем, задыхаясь от злости на собственную немощность. — Что они с вами сделали ночью?

— Теперь это не важно. — Голос Калеки стал тише.

Артем собирался задать уточняющий вопрос, но его оглушил неприятный звук, похожий на треск разорвавшейся ткани: Плешивый выпустил газы, нисколько не изменившись в лице.

— Что здесь, черт подери, происходит?! — взорвался Артем, когда ядовитые испарения из кишечника Плешивого распространились в затхлом воздухе палаты. — Какого хрена жирный все время спит, а этот пердун постоянно таращится в одну точку? Что с ними не так?

— Им уже нечего терять, кроме себя, — медленно, еле ворочая языком проговорил Калека, по-прежнему глядя в потолок. Казалось, он едва ли мог шевелить шеей, и Артем в очередной раз задался вопросом, что же сделали с инвалидом во время ночной операции?

Он хотел спросить об этом, но Калека, закрыв глаза, с тихим храпом провалился в сон. Артем же углубился в размышления. Он проклинал себя за то, что отправился в эту идиотскую поездку. Какого черта его понесло в тайгу? Теперь он лежит в больнице в какой-то Богом забытой дыре, и шансы, что его найдут, стремятся к нулю: ни мать, ни сестра понятия не имеют о его путешествии, а когда спохватятся, то навряд ли смогут его отыскать.

Артем вспомнил о загадочных случаях исчезновения людей, о которых рассказывали по телевизору и писали в интернете: кто-то вышел из дома — и больше не вернулся.

От мысли о том, что такая же участь теперь ждет его, Артем содрогнулся и тихо заскулил. Голова вновь разрывалась от боли, а поясницу, казалось, разъедала кислота, разливавшаяся от спины к животу, груди, рукам и шее. Ног он по-прежнему не чувствовал.

Продолжение здесь

Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks , подписывайтесь)

Показать полностью
33

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 12.2-13

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 1-2

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 3

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 3.1-4

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 5-6

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 7

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 8-11

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 12.1

12.2

— Ты видишь их?

— Да, — отозвался Леший, сидевший на дереве и рассматривающий завод в бинокль.

Остальные члены команды рассыпались по периметру. Отсекая пути отхода.

— Чёрт этот, бабу держит, ножом машет. Должник твой, связанный на полу сидит. Базарят о чём-то. Вмешиваемся? Или подождём, когда он за Фила примется?

Ведьма, топтавшаяся рядом, нервно кусала губы.

— Стиг, — почти умоляюще произнесла она, — чего ждём, убьёт он Нику.

Стиг усмехнулся.

— Подождём. Я так думаю – три расчленёнки лучше, чем одна, денег в три раза больше. А, Мегги?

— Ага! — Пышная блондинка радостно закивала.

— Стиг, ты чего? — Ведьма ухватила беловолосого за локоть. — Так нельзя. Ника из наших.

— Из каких наши? — Стиг яростно обернулся к Ведьме. — Все наши тут. Там, — он мотнул головой куда-то в сторону, — не наши. Ясно?

— Она мнемон. — Настаивала на своём Ведьма. — И ты...

— Что я…?

Стиг шагнул к Ведьме, нехорошо сузив глаза. Неповиновения он не собирался спускать.

— Если ты не поможешь ей, — Ведьма чуть отступила, глаза испуганные, но решительные, — память я снимать не буду.

— Ах, ты, — забывшись, Стиг ухватил девушку сильными пальцами за горло, сдавил, — перечить...

— Стиг, не тронь её.

С дерева шумно обрушился Леший.

— Чё, ты сказал?

Стиг отпустил Ведьму. Та упала на колени, задыхаясь и хрипя. Между ними тут же вклинился Леший.

— Забыл, из какого дерьма я тебя вытянул?

Леший поморщился.

— Мы не в кино Стиг. Не надо высоких слов. Ты меня в то дерьмо и втравил, а потом милостиво руку протянул. Но ты прав, без тебя я бы до сих пор на нарах парился. Только речь не о том. Не нравится тебе Фил, отлично. Накажем его. Но Ника ни при чём. Ей помочь надо .

— Хорошо, — Стиг улыбнулся и чуть развёл руки, показывая, что всё в порядке, — хочешь помочь – поможем.

Леший слегка расслабился и тут Стиг ударил. Жёстко и сильно. С правой руки в висок. Леший, не ожидая удара, пропустил его и как подкошенный рухнул на усыпанную сосновыми иглами землю.

Стиг прыгнул к начавшей отползать Ведьме.

— Вяжи его. — Рявкнул он Мегги.

— Слушай меня, сучка, — он опять ухватил Ведьму за горло, — откажешься доить этого урода, я твоего муженька продам Слону в Москву. Он его долго будет выжимать, по капельке, до самого донышка. А потом я и тебя тоже сдам.

За спиной лязгнули одеваемые наручники.

— Только попробуй, — захрипела в его руках Ведьма, — у тебя больше нет оператора.

Стиг чуть ослабил хватку.

— Твоя, правда, нет. Сейчас нет, но есть на примете один. Из команды Петровича, я его на жареном поймал. Да на таком, что его Петрович, если узнает, самолично задушит. В команде он пока не нужен. Пусть инфу сливает, тухленькую, правда, но всё же. Но если припрёт, тебя я им заменю.

— А если я сделаю, что ты хочешь?

— Сделаешь, отпущу вас.

— Врёшь.

— Может, вру, может, нет. Но если откажешься – продам. А так – шанс соскочить есть.

— Ладно. Но как ты перед Петровичем оправдываться будешь?

— Никак он об этом не знает, зуб даю. Иначе этот хрен ко мне бы не пришёл.

Стиг достал из кармана мобильный:

— Бульдог, видишь их?

— Да.

— Что они делают?

— Маньяк девку в покое оставил, к этому собрался. Я так думаю, скоро резать его начнёт. Берём?

— Нет. Планы поменялись. Ждите, пока он их не выпотрошит, потом берите. Только непопортите, товар уж больно ценный. Три кровятины, а. Представляешь, сколько бабосов поднимем?

— Понял. — В голосе Бульдога не слышалось и капли сомнения. — Я и сам так думал.

Стиг, пряча мобилу в карман, довольно усмехался.

Кай приехал раньше Фил, и до того, как подсосался Стиг с братвой. Осмотревшись, он занял удобную позицию за упавшим деревом.

А потом, когда трое парней перебрались на другую сторону недостроенного здания, скрытно подполз к месту, где расположился Стиг с оставшимися людьми. Тот, занятый наблюдением, не заметил его. Кай удобно устроился за густыми кустами шиповника и принялся внимательно смотреть и слушать.

Услышанное ему не понравилось. Падла эта беловолосая, таки решил и в лодку сесть, и рыбку съесть, и костью не подавиться.

А вот увиденному порадовался. Банда явно трещала по швам, и это было хорошо, легче будет заставить их сделать то, что ему надо.

Услышав последнее, сказанное Стигом, Кай понял: пора вмешаться. Он поправил лезвия во рту и перехватил поудобнее обрез.

— Здорова пацанва. — Кай вышел из укрытия, и для убедительности громко щёлкнул курками обреза. — Как гриться – не ждамши.

Стиг медленно обернулся, ожёг взглядом, зло и яростно, и процедил сквозь зубы:

— Тебе чего надо?

Кай чуть приподнял обрез и спокойно сказал:

— Мобилу достань и скомандуй своим отморозам, пусть берут похитителя сейчас, а Фила с Никой освобождают. Да смотри, не брякни лишнего. Порешу.

— А больше ничего не надо? — Ощерился Стиг, скосив глаза на Мегги.

Та, поймав его взгляд, вся подобралась и попыталась сунуть руку за отворот кожаной куртки, но не успела.

Кай улыбнулся, покачал головой и перевёл обрез на неё. Мегги замерла, не донеся руки до полы.

— Ты, девка, не дёргайся, а аккуратненько, двумя пальчиками достань то, что хотела достать, и брось в сторону. После встань в позу кальмара, спиной к дяде Каю.

Блондинка вытащила из-за пояса небольшой пистолет, отбросила его в сторону, но осталась стоять.

Кай вновь навёл обрез на Стига и рявкнул:

— Чего замерла, дура, падай раком на траву, жопой ко мне, и не шевелись.

Время уходило, а Стиг и не планировал доставать телефон.

— Ты не понял? Звони, падаль.

Но Стиг не успел, телефон в его руке зазвонил.

Кай кивнул:

— На громкую включай. Да лишнего не болтай, свинцом нашпигую.

— Да.

— Босс, этот хрен каким-то образом освободился. Сдаётся мне, он прикончит донора.

Кай непроизвольно перевёл взгляд на здание завода.

Алик с силой оттолкнул Нику, и та закачалась над утыканным острой арматурой провалом.

— Только попробуй, — истерично и зло бормотал он, подтаскивая к краю широкую и длинную доску, — только попробуй лишить меня триумфа. Ты не представляешь, что я тогда с ней сделаю, я буду мучить её неделю. Трахать и резать, резать и трахать, а после освежую, как свинячью тушу.

Услышав это, Ника всхлипнула и заплакала, тихо и отчаянно, а я заскрипел зубами.

Алик задыхался, доска была тяжёлая, и он всё никак не мог перекинуть её через провал. Наконец, ему удалось поставить её на попа и уронить на мою сторону. Доска глухо стукнула, подпрыгнула и замерла, придавленная его ногой.

— Спиной, повернись ко мне спиной!

Я послушно выполнил его указание, едва не разорвав стяжки.

За спиной я слышал сопение и шорох, когда он перелазил провал. Слышал, как он ругается и грозит.

Я напрягся, чуть шевельнув запястьями, рвя надрезанные стяжки. Вот теперь, я был готов сжать пальцы на его горле. Наконец, я услышал шлёпанье подошв по бетону. Вот он – момент истины.

Давай ещё шаг, один маленький шажок. Чтобы я смог крутануться и подсечь ноги. Алик сделал его, но не так, как я ожидал. Он зашёл сбоку. Бесшумно, словно и не шлёпал только что ногами, словно неповоротливый бегемот. Это было неожиданно, но не смертельно.

Холодное лезвие коснулось моей щеки, царапнуло кожу, оставляя кровавый след. Он наклонился, хрипло дыша мне в ухо и обдавая запахом гнили и страха.

О да! Даже сейчас, когда я, беспомощный, как он думал, сидел перед ним, он всё равно боялся меня.

Нож прошёлся по щеке, оставляя второй порез. Кольнул меня в подбородок и отодвинулся.

Вот теперь пора.

Я перехватил его руку с ножом, чувствуя под пальцами неприятно липкую и холодную кожу запястья, и развернулся вставая. И вот мы лицом к лицу.

— Привет. — Я улыбнулся. — Заново покалякаем, а?

Я смотрел в его глаза. Видя, как ярость и жажда убийства, сменяются ужасом и паникой. Как они наполняются слезами бессилия и шока, от того, как легко его роль изменилась от хозяина положения до жертвы.

Пальцы сжались в кулак, готовый крушить человеческую плоть. Я чуть отвёл руку для удара, и тут, где-то рядом, в лесу, грохнул выстрел, а за ним второй.

От неожиданности я чуть ослабил хватку на его руке, пытаясь понять, что происходит. Кто стреляет, Кай, Стиг?

Кай отвлёкся, на секунду отведя взгляд от Стига, и тому этого хватило. Телефон, словно снаряд, выпущенный из пушки, устремился в лицо Каю. А Стиг, уходя с траектории выстрела, рыбкой нырнул старому уголку в ноги, крича вовсё горло:

— Пень, Клёст, парня с девкой валите. Бульдог, ко мне.

Кай был стар, хоть и выглядел моложе своего возраста, и по скорости реакции мог обогнать любого своего сверстника, всё-таки работа мнемона, в частности, ходока, давала определённые преимущества, но...

Но Стиг был молод и дьявольски быстр. И он тоже был мнемоном, со своими способностями, и поэтому Кай не успел.

Его выстрел ушёл в молоко, картечь вместо человеческого тела впустую разорвала темнеющее небо. Кай резко опустил обрез, надеясь вторым выстрелом попасть в спину быстро приближающегося Стига, но беловолосый подбил срезанные до самого ложа стволы вверх, и второй выстрел пропал даром. Почти даром.

Картечь рванула куртку на боку и груди, быстро поднявшейся и почти развернувшейся Мегги. Блондинку бросило на землю, и ночной лес огласился криком боли и страха.

Я растерялся, а вот этот недоносок – нет.

Он ударил, как женщина, защищающаяся от насильника – растопыренными пальцами в лицо. Я отшатнулся, уходя от удара, но полностью избежать его не смог. Пальцы Алика прошлись по глазам, ослепляя меня. Глаза неприятно дёрнуло болью, и они моментально наполнились слезами. Отшагивая, я вскинул ладонь к лицу. И он вырвал руку из моей хватки.

Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Я услышал, как Алик, вереща от ужаса и грохоча перекинутой через провал доской, убегает.

Бл..! Бл..! Бл..! И ещё раз бл..!

Алик рванул не вниз по лестнице, а к Нике. Не раздумывая, едва видя пространство перед собой, я кинулся следом. Я догнал его, когда он перебежал на ту сторону, и ухватил за воротник рубашки. Алик крутанулся, воротник затрещал и остался в моих пальцах. Мы снова оказались лицом к лицу. Он был одного со мной роста, худой, но не тощий, и если бы не искажённое в гримасе ужаса и безумия лицо, его можно было назвать симпатичным. Прямой нос, пухлые губы, светло-серые глаза. Мы замерли. Он на бетонном полу, я на шаткой доске, а между нами в трясущейся руке дрожал нож.

Я прыгнул, сбивая лезвие внутрь и в сторону. Алик отшатнулся и пнул меня в живот, недостаточно сильно, чтобы свалить меня, но достаточно, чтобы я отступил на полшага назад. Доска под ногой дрогнула и поехала вниз, ещё секунда – и я окажусь насажанным на ржавые колья арматуры. Отчаянный прыжок, грохот свалившейся доски за спиной и кривое лезвие, накрытое моей ладонью. Острая боль, горячая кровь, удар. Мой кулак подбил руку Алика и отсушил бицепс. Алик вскрикнул и выпустил нож, оставшийся в моём кулаке.

Ещё удар, на этот раз в грудь, лишивший противника воздуха. Алик грузно упал на колени, судорожно разевая рот в попытке вздохнуть.

— Ника, это я, всё в норме.

Я бросил взгляд на раскачивающуюся девушку.

— Я...

Я не успел договорить, мне на плечи обрушилось тяжёлое, хрипло дышащее тело.

Плечо, жёсткое, как кровельная балка, ударило в грудь, дыхание со свистом покинуло лёгкие, ноги подхватили сильные руки, и Кай упал на спину. Сверху тяжело обрушился Стиг, окончательно сбивая дыхание.

— Что, сука?

Пальцы сомкнулись на горле Кая, а колено упёрлось в живот, безжалостно и беспощадно. Того гляди проткнёт, размазав внутренности по земле.

— Давно я хотел тебя кончить, да всё случая не было. — Беловолосый хрипел в лицо, брызгая слюной и обдавая гнилостно-мятным дыханием.

Кай выпустил разряженный обрез и сделал попытку оторвать пальцы от своего горла. Бесполезно, это было, всё равно что пытаться разогнуть гвозди сотки. Мир в глазах начал меркнуть, дыхания не хватало, пара секунд – и он отрубится. Кай попытался прижать подбородок, чтобы чуть-чуть ослабить хватку, но только порезался о спрятанные за губой половинки лезвия. Рот тут же наполнился кровью.

Левой рукой Кай цеплялся за руку Стига, правой нащупывая заветное шило в кармане. Большой палец скинул шарик. Шило, направленное неверной рукой, почти нашло человеческую плоть, но Стиг и тут опередил. Он перехватил руку, когда сведённый почти в ноль кончик шила уже нащупывал его печень.

Пальцы беловолосого, не хуже слесарных тисков стиснули кисть, давя и выкручивая.

Но эта заминка дала возможность Каю глотнуть воздуха. Вот он – момент, для оружия последнего шанса. Кай плюнул. Вместе с кровавыми брызгами в лицо Стига полетела отточенная половинка бритвы.

Кай целился в глаз, вернее, он никуда не целил, глаза, затянутые пеленой удушья, почти ничего не видели, но надеялся и...

И промазал, сказалось отсутствие практики, подобными штуками он не баловался лет пятнадцать, половинка лезвия плашмя и бесполезно ударилась о подбородок Стига. Но он отшатнулся, ослабляя нажим на горло и давая сделать Каю ещё один, пусть маленький, но такой живительный глоток воздуха. В голове чуть прояснилось. Кай передвинул оставшуюся половинку бритвы из-за губы, снова порезавшись, и сжал его зубами. Больше никаких плевков. Он отпустил руку Стига, и, ухватив за конский хвост на голове, рванул на себя. Одновременно с этим подаваясь вперёд, и мотнул головой. Бритва полоснула Стига по лицу, пройдясь по правой щеке и носу.

Беловолосый вскрикнул от боли и выпустил руку Кая. Вот теперь шило не сплоховало и нашло бок. Нашло раз, второй, третий.

Стиг взревел и скатился с Кая, зажимая проколотый бок.

— Ты, сука... — Он посмотрел на окровавленную ладонь и боком завалился на траву.

— Ага, — ещё более сипло, чем обычно, прохрипел Кай, — я убил тебя.

Он сел и откашлялся, горло саднило, в боку, на который довило колено Стига, болело так сильно, словно это не он, а ему вогнали перо в ливер.

За спиной раздался топот ног и хруст ломающихся веток. Похоже, к Стигу на всех порах неслось подкрепление, надо поторапливаться. Кай, кряхтя и ругаясь, поднялся, подобрал обрез, тот ходил ходуном в его руках, с трудом переломил и вытряс гильзы. Трясущимися руками выцарапал из кармана два снаряжённых картечью патрона, вставил в казённики. Он сложил обрез в тот момент, когда на поляну, проломив кусты, выскочил Бульдог, сжимающий в руках бейсбольную биту.

А ведь и вправду похож, – машинально подумал Кай, вскидывая обрез, – низкий лоб, маленькие глазки, приплюснутый нос над выступающей вперёд челюстью.

Сипло каркнул:

— Стоять, братуха.

Парень тормознул, когда до Кая оставалось метра три, не больше.

— Разворачивайся и вали отсюда на всех порах, пока рядом со своим хозяином не лёг. Понял, пёс?

Бульдог смерил Кая бесстрастным взглядом, прикидывая шансы.

— Даже и не думай, у меня картечь в стволах, жахну дуплетом, кишки с верхушек сосен собирать будешь.

Бульдог начал медленно пятиться.

— Стой, — скомандовал Кай, — из города вали, останешься – не жить тебе. Понял?

Бульдог кивнул и скрылся в кустах.

Кай глянул на скорчившегося Стига. Этот был холодный.

Подошёл к тихо скулящей Мегги, наклонился над ней, перевернул на спину и осмотрел рану. Блондинке повезло, картечь задела её краем, основной заряд прошёл мимо.

— Не ной, толстомясая, тебе только шкуру попортило, жить будешь.

Он обернулся к Ведьме. Та, обняв Лешего за плечи, с испугом смотрела на Кая.

— Парнягу своего забирай, и валите, к вам претензий нет. И эту, не забудьте, — он кивнул на Мегги, — подлечите, только в больничку не обращайтесь, и пусть из города валит.

Ведьма облегчённо и обрадованно закивала, кинулась к Мегги и зашарила, пачкаясь в крови, по карманам, в поисках ключа от наручников.

Кай, не дожидаясь, пока они уйдут, тяжело побежал к заводу.

Удар бросил меня на колени. На спину давило тяжелое тело, горло сжала жесткая рука, а в левый бок, словно кто гвозди начал заколачивать.

— А-а-а, — я вцепился в толстое запястье и прижал локоть к корпусу, чтобы хоть как-то сблокировать удары.

Боец Стига, судя по вони дешевого дезодоранта, Пень, переключился на мою голову. Удар в висок, второй. Еще один, и я отключусь.

Я наугад, ткнул зажатым в кулаке лезвием, попал. Противник захрипел, ослабляя захват. Я выпустил нож, и резко выпрямившись, ухватил освободившейся рукой, скользкий кожаный воротник. Рванул за ворот и за руку, сжимающую мне горло, и согнулся в поясе, почти касаясь лбом пола. Боец Стига перелетел через меня и, выпустив мою шею, глухо впечатался в пол. Я добавил сверху локтем, попал в переносицу, под рукой хрустнуло и в лицо брызнуло теплым. Пень захрипел и обмяк. Не в силах остановится, ударил его еще несколько раз. Я сидел, тяжело дыша и опираясь о грудь противника.

Отдышавшись, я осмотрелся. В сгущающихся сумерках разглядел, Ника, каким-то чудом стянув повязку, смотрит на меня громадой распахнутых глаз. Слезы, не переставая, текли по ее щекам.

Я улыбнулся:

— Все, малыш, все. Я сейчас тебя освобо...

— Фил, берегись.

В серо-зеленом омуте мелькнул ужас. Я, не раздумывая, кувыркнулся вперед. Над головой что-то свистнуло, и с хрустом и чавканьем ударило в то место, где я только что находился. Пню не повезло, судя по звуку, удар пришелся ему по голове. Я прокатился по распростершемуся передо мной телу, и, крутанувшись на опорной ноге, развернулся к новому противнику лицом.

— Ну что, птица сизая, добил дружбана? — Я выдавил из себя смешок, раскачивая противника.

— Сука!

Клест рванул на меня, занося биту для удара. В темноте не рассчитав, он споткнулся об откинутую руку Пня, и вместо того чтобы ударить, неловко взмахнул оружием. Воспользовавшись заминкой, я прыгнул к Клесту. Сбив биту вниз, я плечом, словно американский футболист, ударил противника в грудь. Руки скользнули по коже штанин, подхватывая Клеста под колени. Я крякнул и, вздернув ноги вверх, уронил его на бетон. Упав сверху, боднул противника в переносицу и, добавив локтем в челюсть, уселся ему на грудь. Воротник кожаной куртки заскрипел под моими пальцами, когда я, приподняв Клеста, уже обмякшего и почти не сопротивляющегося, пару раз приложил затылком об пол.

Подобрав нож, и раскачав веревку, я притянул Нику к себе.

— Всё, малыш, всё. — Бессвязно бормотал я, перепиливая трос.

Китайская дрянь кое-как перерезала трос, и я принялся целовать заплаканные глаза Ники.

Кай ковылял к заводу перекосившись на левую сторону, бок здорово болел, и вполголоса ругался. Пугая Бульдога, он забыл взвести курки обреза. Ружье, из которого он давным-давно сманстрячил обрез, было старым, без самовзвода. Хорош он был бы, с не стреляющей пушкой, если бы этот бычара не испугался и кинулся на него.

В сгущающихся сумерках, со стороны завода, из кустов облепивших недостроенную стену, наперерез Каю метнулась тень.

— Стоять. — Курки, звонко щелкнув, встали в боевое положение.

Тень, не добежав до Кая каких-то пары шагов, замерла. Кай разглядел, что это был молодой парень, с всклокоченными волосами, и вытаращенными от страха глазами.

— Ты лучше не шевелись, паря, а то дядя Кай с перепугу саданет с двух стволов, мозги с травы соскребать придется.

— Не стреляйте, пожалуйста, — парнишка молитвенно сложил руки на груди, — я тут с речки возвращался, слышу выстрелы, крики, испугался... вот...

Голос его дрожал от готовых пролиться слез.

— Тихо, тихо, — Кай, чуть приподняв подбородок, втянул ноздрями воздух.

Пахло от парня не так, как должно пахнуть от перепуганного выстрелами мальчишки: ужасом, паникой и желанием убраться подальше. Нет, от него, конечно, пахло страхом, но этот страх перебивался желчным запахом безумия, ярости и почти отчаянной обиды от неудавшегося замысла.

— Ты аккуратненько так, ложись на землю, и не шевелись, ладно?

Парень пустил слезу и захныкал, не подумав выполнить приказа:

— Дяденька, отпусти меня домой, мне страшно.

Сквозь влажный блеск глаз, Кай разглядел ярость, пробившуюся с самого дна, а в тоне помимо плаксивости отчетливо сквозило бешенство.

— Ты еще скажи, мамка беспокоиться будет. — Кай ласково улыбнулся, а после рявкнул. — Харей в землю и ни шикни, и даже пердеть не вздумай.

Он не сводил парнишки взгляда, пока тот не улегся на траву лицом вниз, а после крикнул:

— Фил, Фил, это я Кай, слышишь меня?

Со стороны завода не донеслось ни звука. Сердце Кая нехорошо сжалось.

— Фил, слышишь? Кричит кто-то.

Ника плакала и смеялась, пока я растирал её занемевшие руки и ноги, и все пытаясь обнять и поцеловать меня.

Я приподнял голову, вслушиваясь в ночную тишину.

— Фил... Фил...

Донеслось из-за стены, со стороны леса.

— Это Кай. Идти сможешь?

Я помог Нике подняться. Она покачнулась и утвердилась на ногах. Я отпустил её руку, и она попыталась сделать пару шагов. Нетвёрдо, но ей это удалось.

Я подошёл к пролому в стене, и, выглянув наружу, крикнул в темноту леса:

— Кай, Кай, у нас всё в норме. Ты как?

— Более или менее. Я тут субчика одного прижучил. Он вам нужен?

— Не отпускай его, мы идём.

— Хо... Бл...ь!

От крика боль в боку, почти утихшая, вновь вгрызлась во внутренности. Не спуская взгляда с лежащего парня, Кай поморщился, и, отпустив ложе обреза, прижал ладонь к животу – так было легче.

Услышав крик Фила, Кай облегчённо вздохнул и допустил ту же ошибку, что и со Стигом. Он отвёл взгляд от лежащего парня и посмотрел на темнеющую громаду недостроенного завода. Рука, уставшая держать тяжёлый обрез, опустилась, и стволы вместо спины уставились в землю.

Алик, чутко ловивший каждое движение Кая, кинулся на него. Он плечом ударил в раненый бок, Кай закричал от боли и чуть не выронил обрез, свалил его на землю и испуганным зайцем кинулся к спасительным зарослям.

— Фил, он уходит!

Пересилив боль, Кай поднял обрез, ходившие ходуном стволы поймали спину убегающего парня. Ещё пара секунд, и этот упырь скроется в лесу.

Я услышал сдавленный крик боли и вопль Кая.

— Фил, он уходит!

Мне очень хотелось самолично скрутить башку этому сучку, но я не колебался ни секунды, принимая решение:

— Вали его, Кай, вали!

Из темноты леса сухо треснул сдвоенный ружейный выстрел.

Я подскочил к Нике:

— Малыш, сил хватит спуститься по верёвке?

Она неуверенно кивнула.

— Я спущусь первым, ты следом. Внизу я тебя подстрахую. Справишься?

Ника подвигала плечами и кивнула уже более уверенно:

— Постараюсь. Только ты тоже постарайся меня поймать, если я сорвусь. — Она слабо улыбнулась.

— В этом не сомневайся.

Я прикоснулся к её щеке губами, и, подёргав верёвку, начал спускаться. Через несколько секунд я стоял под проломом и махал Нике рукой:

— Давай, это не сложно.

Ника спускалась медленно и осторожно, в самом низу, когда до земли оставалось метра полтора, я подхватил её на руки и так, прижав к себе, направился к Каю.

Старый уголок, скособочившись, сидел на смятой траве, баюкая в руках здоровенный обрез. Я поставил Нику на землю и, склонившись над ним, прикоснулся к плечу.

— Ты как?

— Ты знаешь, но, мне кажется, я стал слишком старым для таких передряг. — Кряхтя, он поднялся, оттолкнув протянутую ему руку. — Но, кажется, порох в пороховницах остался.

Взглянул на меня, он добавил:

— Только про ягоды не надо шутить.

Я кивнул соглашаясь:

— Этот ушёл?

— От дяди Кая ещё никто не уходил.

Он мотнул головой в сторону леса:

— Там он.

Только теперь я разглядел в высокой траве неподвижно лежащее тело.

— Стиг?

— Холодный. Бульдога, Лешего и девок я отпустил.

— У меня там тоже один труп – Пень.

— Ты его?

— Нет, Клёст постарался, по ошибке. Хотел меня, получилось его.

— А Клёст где?

Я пожал плечами:

— Я его вырубил. Если не дурак, когда очнётся, слиняет, куда подальше.

— Дела. — Протянул Кай, задумчиво глядя на замершее тело Алика. — Что делать будем?

Я обнял Нику за плечи, чувствуя, как она дрожит.

— Всё, малыш, всё кончилось.

Она отчаянно замотала головой, теснее прижимаясь ко мне:

— Как же так, Фил, столько мёртвых, как это произошло? Почему?

Я не успел ответить, за меня это сделал Кай:

— Это жизнь, девочка, а там, где жизнь, всегда смерть. Стиг с бандой всегда по краю ходил. Рано или поздно его бы шлёпнули. Не мы, так другие. Я, собственно, этого и не планировал, он первый из меня труп решил сделать, просто не повезло ему, на моей стороне удача была. Этот ваш, маньяк, я уж не знаю подробностей, но если он девку порешил, тебя, Ника, похитил, и поиздеваться решил... Фила на перо посадить задумал, то туда ему и дорога. Так, я думаю.

— Я понимаю, но...

Ника заплакала: тихо, жалобно и отчаянно.

Я гладил её по голове, и ничего не говорил, пусть поплачется, легче будет.

Я повернулся к Каю:

— Следы заметать надо, и... Петровичу звонить.

— Думаешь, стоит?

— Не знаю, но делать что-то надо. Так это, оставлять нельзя.

Я кивнул Каю на Нику. Он всё понял, подошёл, погладил её по плечам и что-то зашептал на ухо.

Я высвободился из её рук:

— Ника, с Каем иди, он тебя в машину отведёт.

завтра будет финал...

Показать полностью
206
CreepyStory
Серия Темнейший

Темнейший. Глава 73

Гнилое чудовище освещалось тусклыми факелами со стен подземелья. Оно замерло посреди коридора, похожее на огромное насекомое, затаившееся для атаки. Насекомое, сшитое из человеческих тел. Многочисленные острые конечности клацали по мощёному полу. Чудовище едва помещалось в коридоре. Когда оно вставало на дыбы, то достигало четырёх метров в высоту. И сила удара чудовища была колоссальной, за счёт особенным образом срощенных мускулов и сухожилий, с изменённым креплением к костям, создающим выгодные рычаги.

Чучела из мешков с песком, используемые в качестве мишеней, оказались легко сметены. Вот бы теперь проверить Химеру в реальном сражении… Проскользнула мысль поставить против неё хотя бы одного обычного мертвеца. Но Камил слишком дорожил каждым бойцом Дружины Смерти. Не хотелось переводить их попусту на праздные пустяки. Химера сильна – это видно и без того. Обычным оружием такую тварюгу придётся рубить очень долго и усердно. За это время она унесёт за собою многих. Оставшимся в живых придётся проявлять чудеса смелости и дисциплины, чтобы не поддаться панике. Главной силой чудовища была не только сила, но и ужас, какой она способна вселять. Даже Менестрели паниковали, когда не могли нанести смертельных ран обычным-то мертвецам. А тут целая Химера, гора оживших трупов…

Костяные лезвия Камилу не понравились. Таким латные доспехи не пробьёшь. Поэтому усилил их, вбив внутрь костей спицы, а затем аккуратно облив атакующие поверхности расплавленным металлом, заточив лезвия после остывания. Они с Вальдом и Асупом поразмыслили, какие части тел наиболее уязвимы для атак и дополнительно усилили их доспехами, благо тех теперь имелось в избытке после ограбления Раскрисницы.

Конечно, с Кентавром этой Химере не сравниться. Тот гораздо мощнее и сшит из богатырей. Да и работа более опытных предков…

-- Нас теперь никто не победит, -- сказал Вальдемар. – Ещё несколько таких же тварей… и можно будет захватывать мир.

-- Сомневаюсь, -- не торопился с выводами Камил. – Святой Престол может выкинуть много сюрпризов. О том неоднократно напоминает история… Да и нужна смола, нужны новые трупы, свежие, не высушенные. Нужно очень много времени. А зима уже на исходе, скоро начнётся весна, лето. Мы будем очень заняты делами куда поважней, чем сшивание чудовищ…

Коридор оказался залит кровью. На поднятие этого чудовища ушло огромное количество крови пленников. Интересно, как бы эту Химеру оживлял Есений, не имея такого же числа заключённых в темницу?

Никак. В некромантии миролюбивым трусам делать нечего.

Задачей не из лёгких оказался и расчёт объёма крови, требуемого на поднятие четырёхметровой твари.

Камил забрался к чудовищу на спину, будто на коня. Зачем нужны лошади, если есть огромная Химера, которая не только отвезёт в дальние земли, но и сразит всех врагов на твоём пути?... И всё же идея использовать её для скачек оказалась не такой уж хорошей, как показалось в теории. Тварь неслась не столь быстро, как даже живая лошадь, хоть и шустрее людей. Она передвигалась рваными движениями, словно некий механизм. Тяжело удерживаться верхом на постоянно раскачивающейся Химере. Это отнимало непозволительно много сил.

Следовало как-то поменять траектории движения суставов, сделав ход плавней.

Использовать Химеру было непрактично не только для дальних поездок. Бесполезно даже пересаживаться на неё перед самой битвой. Всадник помешает Химере размахивать своими костяными наростами, а Химера помешает всаднику размахивать оружием. Далеко не достать. Да Химера и сама прибьёт любого самоубийцу, приблизившегося на столь короткое расстояние, под самые её растопыренные ноги, дальше которых не дотягивалась никакая сабля. У Химеры атакующие конечности были длинней любой сабли и даже цвайхендера. Только от длинного кавалерийского копья имелся бы хоть какой-то толк, но это уже как встроить плевательную трубочку в огромную катапульту.

Химера – это отдельный воин, предназначенный для проламывания любого построения, для атак на самые опасные участки. А вовсе не лошадь-переросток…

Однако для того, чтобы впечатлить врагов взобраться чудовищу на спину – идея прекрасная. Химера выглядит грозней любого рыцарского дестриэ.

За всеми приготовлениями Камил едва ли не пропустил немаловажное событие. Велена Дубек родила Вальдемару фон Нойманну сына, наследника. Как быстро летит время, вот же только что была свадьба…

Она даже не померла во время родов. Жаль.

Велена выглядела счастливой. Сбылась её стародавняя мечта. Вальдемар нарёк «своего» сына Ладвигом.

Ладвиг фон Нойманн. Вроде бы недурно. Будто лязгают фамильные доспехи истребителей нечисти. У них у всех такие имена. Как звон молотов. Или как лай дохлых псин.

А когда же ребёнка увидел Камил, то ахнул от удивления. Насколько же Ладвиг был похож на него. Как бы кто не заподозрил неладное. Мальчишка имел все черты Миробоичей. А когда он вырастет с чёрными волосами и тогда начнутся вопросы, как же это у светлых Нойманнов родился такой черныш. Хотя иногда такое случается, как писалось в книгах – природа порою непредсказуема... или жёны.

Камил глядел на младенца и видел в нём своего сына. Узнает Ладвиг когда ни будь всю правду? Вряд ли. Слишком сложное объяснение получится. В такое слишком трудно поверить.

Настоящий праздник. Когда Велена помрёт от старости, то её баронство перейдёт Вальдемару. По факту, под власть Миробоичей. Хотя и сейчас баронство Дубек уже управляется Камилом, с молчаливого позволения влюблённой в Вальдемара баронессы.

-- Всё-таки это твой, -- пришёл к такому же выводу Вальдемар, когда они вновь оказались наедине.

-- Мой, -- согласился Камил. – Но это не имеет особого значения…Ладвиг носит имя Нойманнов.

-- Неужели наш род на этом прервётся… -- Вальдемар был опечален. Хоть изначально осознавал, на что идёт.

-- У вас есть ещё Карл, -- возразил Камил. – И другая родня. Есть ещё продолжатели. Ваш род не настолько мал, как мой.

-- Но ты талантливо исправляешь положение, -- съязвил Вальд.

-- Нужно же навёрстывать упущенное.

-- Городок Велены почти отстроили. Поместье восстановлено. Велена желает возвращаться, пока не наступила долгая весенняя распутица. У неё много дел в землях…

-- Так помоги ей с ними разобраться, -- сказал Камил. Вальдемар хмыкнул.

-- А мне хотелось бы остаться здесь. Продолжить работу над твоей армией мёртвых. Это гораздо интереснее…

-- Поезжай с Веленой. Деньги Нойманнов пригодятся для восстановления её городка. А ты возьмёшь всё под свой контроль. Ты же не дурак и со всем справишься, верно?

-- А как же летние планы? Я не хочу их пропустить…

-- Вот именно поэтому поезжай сейчас. Когда настанет время, я приглашу тебя обратно. А пока прояви заботу о Велене и Ладвиге. Отдохнёшь от меня, проветришься – не то смердишь трупами, Нойманн. Колбочки со «слезами» я выдам тебе сразу на несколько месяцев. Только не переборщи… Ты же умеешь себя контролировать?

Вальдемар кивнул.

-- С тобой я отправлю десять верных дружинников. Они будут твоими личными телохранителями. На всякий случай. Ты слишком ценен. Я бы отправил ещё больше, но Хартвиг обещался выслать отряд для охраны Велены. Я думаю тебе следует согласиться на предложение отца. Главное не приведи их к моему поместью. Мне от рыцарей хочется чихать и кашлять…

-- Серьёзно?

-- Это шутка такая, болван! Куда девалось твоё было чувство юмора…

Они уехали, едва Велена оправилась после родов. Снега под конец зимы выпало очень мало, по накатанной дороге их кортеж умчался на юг без особенных препятствий.

Вальдемара действительно не хватало, но хорошо, что они завершили самую тяжёлую работу до его отбытия. Теперь оставалось не торопясь сшивать сухих «химер», упражняясь в мастерстве их создания, да уделять внимание чтению древних трудов.

Жанна продолжала делать вид, будто ничего между ними не происходило. Она даже не хотела близких разговоров, каждый раз убегая прочь. Никакой ласки, никаких объятий, никакого душевного тепла, какое он получал когда-то от Милады. Только череда унижений Жанны, связываний, жестоких порок.

Это здорово высвобождало всю ярость. Но после всего возникало ощущение внутренней пустоты, которую раньше заполняла хотя бы злоба. Вскоре Камил утерял былой интерес к Жанне, больше удовольствия находя в компании Лизы. Та за зиму немного располнела, пришлось её ограничивать в еде, иначе вскоре раскабанеет и сделается похожей на уродливую свинью. Спорить она не стала, «слёзы радости» Лиза любила больше, чем жратву.

Радовалась, когда Камил приходил к ней и Ведагору в гости.

Малыш уже подрос и умел ходить, бегать. И Лиза всё причёсывала его на отцовский манер. Ведагор постоянно строил странные стены из деревянных кубиков. Строил их и затем разрушал. Строил и разрушал.

Лиза, заметив, что мальчишка занимается хоть каким-то делом, кроме того, что постоянно пристально на всех глядит, позаботилась о том, чтобы столяры изготовили больше этих самых кубиков. И тогда Ведагор принялся за масштабное строительство. Всю комнату он обустроил этой страной стеной. И не успела Лиза позвать Камила, чтобы тот поглядел на то, какой же его сынок молодец – Ведагор всё разрушил без остатка, без сожалений.

Хрупкие игрушки он разламывал. Проверял, из чего же они состоят.

Кошек он тоже как-то попытался «разобрать». Силёнок только не хватило. Получил когтями в ответ, да отпустил. На всё это Камил глядел с настороженностью. Сказал Лизе и нянькам приглядывать за ним, когда он играется с животными и, в случае чего, не давать ему навредить им. Если у мальчишки нет эмоций, нет жалости, то хотя бы на уровне мыслей ему следовало привить правила поведения. А иначе, опасался Камил, вырастет настоящее исчадье ада.

Однако Ведагор всё понимал, не капризничал и не упрямствовал. Всё-таки для того, чтобы вытворять жестокости – эмоции тоже необходимы…

Куда больше проблем доставил семилетний Орманд.

Орманда давно привлекали мрачные подземелья. Возраст у него было такой, что хотелось забраться в ещё неизведанные места, выяснить их загадку. Это у них с Камилом общее.

Орманд проследил за ним. А потом принялся упрашивать, чтобы тот взял его с собой. Камил же опасался, что мальчишка начнёт болтать лишнего, поэтому в просьбе отказал.

-- Я возьму тебя, только если ты будешь хорошо учиться. Когда подрастёшь.

Остановило бы только это Орманда... В один из вечеров мальчик пробрался в подземелье. Он едва не был остановлен псинами на входе. Живыми и привязанными к цепям. Камил вышел на шумиху.

-- Чего ты тут позабыл? Уже вечер. Пора спать.

-- Нет! Возьми меня с собой!

-- Ты пока ещё маленький, чтобы ходить в подземелья.

-- Я тут барон! – возмутился Орманд. – Возьми меня с собой! Это мои подземелья! А не твои!

Камил удивился подобной наглости, рассердился.

-- Ты здесь не барон, сопляк, -- щёлкнул он мальчишку по носу пальцем, но достаточно больно. – Ты ещё слишком мал и глуп. Проваливай отсюда. И больше никогда не груби мне.

Орманд тут же расплакался, раскраснелся.

-- Чего разнылся, как девка? –  Камила покоробил детский плач. – Какой ты барон, если плачешь от небольшого щелчка по носу? Как же тогда ты собрался управлять другими людьми? А? Возьми себя в руки!

-- Я всё расскажу маме!

-- Рассказывай, -- сказал Камил. – Но тогда я тебе никогда не покажу подземелья. Понял? Потому что ты ябеда. А мне нужен надёжный друг. Которому можно доверять. И который не ябедничает.

-- Нет! – ещё сильней расплакался Орманд. Какого же нытика всё-таки вырастили няньки. – Нет! Я не ябеда!

-- Всё, беги к своей мамочке.

-- Не хочу! – ответил Орманд. – Не буду! Я не расскажу! Покажи подземелья!

-- Ты плачешь. Я не беру в подземелья тех, кто плачет. Потому что туда могут заходить только настоящие воители. А не размазни и ябеды.

Орманд перестал ныть, практически мгновенно.

-- Чего это ты не плачешь?

-- Не хочу. Веди меня в подземелья. Я не плачу! – и шмыгнул носом, почти спокойно.

-- А почему тогда ревел секунду назад?

-- По кочану и по капусте!

-- Хочешь, чтобы я снова тебя щёлкнул по носу?

-- Не хочу.

-- Ты как разговариваешь с дядей?

-- Прости, дядя Камил…Я больше не буду.

-- Иди отсюда. Псы покусают.

-- А я их побью! Меня Ларс научил! Топором! И я всё равно пройду в подземелья!

Камил задумался. Мальчишку теперь не остановить. Впрочем, почему бы и не показать ему подземелья? Он же Миробоич. Самый старший из детей. Главный наследник. Он должен в конечном итоге постичь тёмное ремесло. Да и Камил мог умереть в любой день, слишком много у него врагов, желающих смерти. И тогда Миробоичи будут обречены. Но если дать Орманду хотя бы намёк, если заинтересовать его, как когда-то Камила заинтересовал Есений…

-- Тогда пообещай мне, что ты никому не расскажешь о том, что там увидишь. Никому. Это будет нашей тайной. Большой тайной двух настоящих воителей.

-- Обещаю! – обрадовался Орманд.

-- Ступай следом за мной. И ничего не бойся. Они не кусаются.

-- Я ничего не боюсь! – сказал Орманд и что-то достал из кармана. – У меня есть нож. Я буду драться!

И принялся им размахивать, фехтуя с воображаемыми врагами. Кухонный. Украл у служанок. Молодец.

-- Нож поможет только против живых, -- сказал Камил. – А в подземелье – мёртвые.

-- Мёртвые? – удивился мальчик.

-- Мёртвецы и монстры. Но они наши. Они нас защищают.

Эти слова сильно облегчили дело. Нельзя сильно пугать мальчишку. Иначе заместо любопытства привьётся ненужный страх.

Поэтому Орманд отреагировал достаточно спокойно. Он ведь ещё не был заражён религиозными суевериями…

Камил привёл его к коптильням, где тесными рядами стояли все имеющиеся мертвецы. Иссохшиеся лица он освещал факелом. А Орманд глядел скорее с интересом, чем со страхом.

-- И что? Они все умерли?

-- Да, -- сказал Камил. – Но я их «поднял». И теперь эти мертвецы служат мне. Они сильнее обычных людей. Их очень сложно победить.

И приказал нескольким мертвецам зашевелиться. Орманд тут же спрятался за Камила.

-- Они шевелятся!

-- Ещё бы. Это живые мертвецы. Магия.

-- А моего папу ты можешь так же? Чтобы он жил…

-- Нет, -- ответил Камил. – Они не живут. Они без души. Куклы.

Большее впечатление произвела на мальчишку Химера. Её он испугался, когда та выползла из мрака. Закричал. Но убегать далеко не стал – у него не было своего факела. Камил всё объяснил мальчику. Как работают Химеры, за счёт чего двигаются мертвецы. И что его папа-Есений делал эту Химеру сам, только не успел её завершить. И что всё это – очень важно.

-- Но если все узнают, что в этом подземелье живут мертвецы, -- добавил Камил в конце экскурсии по коридорам. -- То всех нас убьют. Меня, твою маму. И даже тебя. Сожгут на костре. Потому что волшебство запрещено. Понимаешь? Это большая тайна. Никому не рассказывай. Даже маме.

-- Я никому не расскажу!

-- Взамен я научу тебя всему, что знаю. Ты сможешь воскрешать мёртвых солдат сам. Вместе со мной. У нас будет большая армия непобедимых мертвецов. Вместе наша семья захватит мир.

Орманд оказался сильно впечатлён.

-- Но для этого тебе нужно очень много учиться. И слушаться меня во всём. Понял меня?..

-- Да!

-- А теперь беги спать, щегол! Завтра встретимся. Сейчас уже ночь.

-- Ну, дядя, покажи ещё мертвяков!

-- Завтра я научу тебя, как делать мертвяков. И сделаем тебе собственную мёртвую крысу, которой ты будешь управлять, как тебе только вздумается. Но если будешь спорить со мной…

Орманд сразу же засиял. И спорить не стал. Убежал в спальни, где его уже заискались няньки.

А Камил начал сомневаться, не рано ли посвятил Орманда в свои дела?  

Впрочем, его тоже посвятили рано – и ничего. Мир не рухнул. Пока ещё.

На следующий день Камил выполнил своё обещание. Он взял с собой Орманда даже в темницы. Мальчику пора привыкать в крови. Показал, как шприцом вытягивать кровь, куда вонзить иглу. Орманд самостоятельно откачал достаточно крови для крысы, которая попалась ночью в один из капканов.

У малыша долго не получалось правильно вывести символы – ещё слишком мал для подобных точностей. Но Камил заставлял его старательно выводить все линии и элементы. Почти весь день ушёл на это дело, прежде чем хнычущий Орманд сумел нарисовать символ. Никаких послаблений. Орманд должен всему научиться сам. Пусть привыкает к сложностям, не то няньки совсем изнежили! Запомнит зато этот символ в малейших деталях…

И когда у него получилось, то вскоре эти символы засияли под ручьями крови. И мёртвая крыса ожила.

Остаток вечера пришлось потратить обучение Орманда приказам, создавая правильное намерение. И тогда мальчик остался очень доволен новой игрушкой. Долго не хотел идти спать, забавляясь с командами. Пусть играется, заслужил. Весь день они потратили на это…

Камил же занялся сшиванием своей второй Химеры, наблюдая краем глаза, какие испытания племянник придумывает для крысы, да размышляя, что  своего первого мертвеца он сам поднял в тринадцать лет… Орманд же в этом плане существенно опережал его. И если он будет усердно изучать тёмное ремесло, то неизбежно станет хорошим некромантом.

С другой стороны, каждый шаг Камилу давался с неописуемым трудом. Орманд же прошёл путь, занявший у Камила несколько лет – всего за один день. Есть ли цена такому опыту? Может быть. Но древние философы говорили, что недалеко идёт тот, кому судьба улыбается слишком часто.

Многому семилетнего паренька и не научить. Большинство вещей он попросту не понимал. Только простым символам, простым ритуалам… Остаётся только ждать, пока он подрастёт. Ждать и надеяться, что в будущем Камил заполучит надёжного союзника, достойного вести мёртвые армии Миробоичей в бой.

*

А спонсорам сегодняшней главы выражаю благодарность!)

Nlb.Artem 2000 р "Вот этого ждал. Темнейший занялся настоящей некромантией)"

Константин Витальевич 1000р

Ринат Игоревич 1000р

***

Мой паблик ВК: https://vk.com/emir_radriges

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

«Темнейший» на АТ: https://author.today/work/316450

Показать полностью
9

Тролль и Цунами

Все предыдущие главы - в серии "Тролль и Цунами" на моей странице.

Глава 8. Откровенный разговор

Нас не нужно было искать. Я сбежал с братом не для того, чтобы спасти нам жизнь. Я понимал, что в сложившейся ситуации это невозможно. Мне лишь хотелось попрощаться со своим домом и матерью. А, может, я хотел в последний раз взглянуть в ее глаза, чтобы убедиться – правду ли писал про нее отец. Признаться, я уже давно находил поведение матери странным.

Мы, хоть и жили в одном доме, виделись довольно редко. Я с раннего утра выходил из жилища по своим делам и возвращался поздно, когда они с братом уже спали. Но в те редкие минуты, когда мы обменивались парочкой слов, мне казалось ее поведение каким-то замкнутым. Я скидывал все на возраст. К тому же, это была несчастная мать полоумного, от которой ушел муж. Что с нее было требовать? Веселья и радости жизни?

Но когда мы с Гарди вошли в дом и встретили ее на кухне, я понял, что отец был прав. Увидев меня и брата, окровавленных и испачканных, она окинула нас долгим оценивающим взглядом. Затем, ни сказав ни слова, мать указала на место, где мы обычно мылись, и пробормотала:

– Умойтесь и садитесь кушать.

Ам-Ам умылся первым, после чего пошел обнять мать. Та ответила ему с той небывалой нежностью и любовью, с какой всегда это делала.

Раньше эта связь вызывала у меня умиление. Потом это сменилось завистью. Теперь же эти объятия двух этих странных людей вызывали у меня страх.

«Что, если отец был прав насчет них обоих? – Думал я, с тревогой доедая суп. –  Не такой уж он и дурачок, который все забывает. Сохранил же камень обидчика и раскроил ему череп в нужный момент. Стало быть, помнит и то, как я с ним поступил. Что замыслили эти двое? Впрочем, сейчас-то уже какая разница? Мы уже не жильцы».

Вдруг я ударил по столу и со злобой в голосе обратился к брату:

– Ты хоть понимаешь, что натворил? – Тролль посмотрел на меня и, тупо закивав, ответил свое любимое выражение.  – Брось притворяться! – Зарычал я, в гневе выхватив у него тарелку с недоеденным супом и разбив ее о пол.  Ам-Ам встал со стола и отошел к стене, закрыв лицо руками. Я взглянул на мать, ожидая, что она начнет бранить меня за такую небывалую несдержанность.

Возможно, я даже специально хотел проверить, что она предпримет. Но она молчала, тоже закрыв лицо руками.  Мне стало не по себе. Оба безмолвно стояли в разных углах комнаты в одинаковой позе. Казалось, сейчас они откроют свои лица, и это будут совсем не они.

Всю свою жизнь я ненавидел тебя, – произнес я все еще прячущему лицо брату. Я был не в себе и находился почти одной ногой в могиле. Потому решил высказать все, что думаю. – Это ты во всем виноват. Из-за тебя нас бросил отец. Я любил его, мне не хватало его. И я мог бы получить многое от общения с ним. Но потом родился ты, такой громадный и немой, и он не выдержал.

Смотри на меня, когда я с тобой говорю! – В этот момент Ам-Ам открыл лицо.

Ужас охватил меня. На секунду взгляд его был таким же, как прошлой ночью – не глупый, а страшный и загадочный. Но это длилось всего мгновение. Потом лицо его приняло обычное выражение ребенка, который не понимает, за что его ругают. Боже, как же контрастировало это поведение с его невероятной мускулатурой и по истине прекрасными, благородными чертами его лица…

– Я хочу, чтобы ты знал это перед смертью, – продолжал я, встав прямо перед ним. – Я не буду извиняться за то, что избил тебя. Скажу больше – это был лучший день в моей жизни. Потому что я ненавижу тебя и твое это тупое «Ам-Ам» всей своей душой.

Брат опустил глаза и молча смотрел на разбитую мной посуду. В этот момент в дверях появился Атли со своими людьми. В руках его был нож.

Показать полностью
31

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 12.1

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 1-2

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 3

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 3.1-4

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 5-6

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 7

Мнемоны. Продавцы памяти. Ч.2. Таша. 8-11

12.1

К нужному месту я приехал за десять минут до окончания срока. Начало темнеть, и вокруг завода, почти вплотную окружённого кустами и молодыми деревьями, царили тени. Это было неплохо, можно подобраться незамеченным, но солнце пока не зашло. Я заглушил мотор и вышел из мерса. Оглядел недостроенный остов цеха и громко свистнул.

Сердце, от волнения, страха и отчаянья, колотилось так, словно мечтало вырваться на свободу, руки мелко подрагивали, а во рту было сухо, так что свистнуть получилось не с первого раза. Я облизал сухие губы.

— Я здесь.

Тишина в ответ.

— Я один. Или ты передумал? Зассал, что ли?

На торпеде зазвонил телефон. Чертыхнувшись, я полез в машину.

— Да.

— Двигай в обход, справа, там увидишь пролом, в пяти метрах от него остановись и жди. И не дёргайся, а то... Сам знаешь, что будет.

— Где Ника? Я хочу услышать её.

— Услышишь. Дай убедиться, что ты один и услышишь.

Алик отключился.

Я сделал, как он велел. Обошёл здание завода и остановился, ожидая дальнейших указаний.

Телефон снова запел.

— Да.

— Куртку снимай, и майку тоже.

Я стянул джинсовку, швырнул её в траву, следом отправил футболку и снова приложил телефон к уху. Спину неприятно холодил ветерок, дувший со стороны деревьев, а живот ласково поглаживали последние лучи заходящего солнца.

— Руки разведи и повернись кругом.

Я повернулся.

— Доволен?

— Да. Видишь в траве пластиковые стяжки?

Я повертел головой и увидел на траве с пяток белых строительных стяжек. Толстые, мне такие не порвать.

— Да.

— Телефон клади и используй их вместо наручников, две штуки сразу. Руки за спиной стяни. Понял?

— Дай Нику услышать.

— Руки стяни и услышишь! — Завизжала в ответ трубка.

Похоже, он всё больше и больше нервничал, я же внезапно успокоился. Лишь чувствовал, как тело наливается холодной яростью.

— Во-первых, за спиной я этого сделать не смогу. Во-вторых, если это и получится, то я не смогу говорить по телефону. Так что, дай Нику. И я свяжу руки, но перед собой.

Алик молчал, видимо, соображая, что делать.

— Хорошо. — Прервал он молчание.

— Фил?

— Ника! Ты где?

— Я не знаю, он мне глаза завя...

— Хватит. Убедился, что она жива?

— Да.

— Тогда делай, что сказано.

Я выключил телефон, стянул запястья пластиковыми лентами, и, подняв руки вверх, крикнул:

— Я выполнил условие.

Из-за недостроенной стены на уровне второго этажа высунулась голова. Волосы всклокочены, глаза вытаращены, на лице гримаса возбуждения и ужаса.

— Заходи. — Голос Алика дрожал и срывался. — Поднимайся наверх и оставшиеся стяжки не забудь.

— Где Ника?

— Заходи, я сказал. — Не выдержав напряжения, завизжал он.

Боится, сучонок, и правильно делает.

— Не ори. Я не сдвинусь с места, пока  не увижу Нику, или хотя бы не услышу.

— Что ты хочешь увидеть? Палец, ухо, язык? Или, может, ей сиську отрезать и скинуть тебе? — Он потряс в воздухе ножом, кривым и длинным.

Я понял: давить больше нельзя, может сорваться, и в самом деле что-нибудь отрезать Нике.

— Иду.

В недостроенном заводе было темно, но не так, чтобы идти на ощупь, и холодно, как на леднике. Против воли меня начала бить крупная дрожь. По кирпичному крошеву и кучам строительного мусора я кое-как добрался до бетонной лестницы и поднялся на второй этаж.

От увиденного гнев вновь закипел в жилах, я непроизвольно напрягся в тщетной попытке разорвать пластиковые путы. Ника, с тряпкой, завязанной вокруг глаз, висела над глубоким проломом, разделяющим помещение на две части. Верёвка от связанных рук была перекинута через балку, другой конец обмотан вокруг металлического штыря, горизонтально торчащего из стены, и зажат в правой руке Алика. В левой он держал нож.

Я прикинул – смогу ли одним прыжком перепрыгнуть пролом.

Что-то почувствовав, он издевательски рассмеялся:

— Да, ты не напрягайся, не перепрыгнешь. Ты думаешь, я тупой?

— Я думаю, ты уже мёртвый.

— Вот как? Тогда я весь дрожу от ужаса. Только ты меня, пожалуйста, больше не пугай, а то я пальцы со страху разожму, и твоя сучка полетит вниз. Посмотри куда.

Он кивнул на дыру в полу.

Я посмотрел.

До пола было метров пять, не меньше. Но это ерунда – кости срастаются. Плохо то, что он был весь утыкан арматурой. Упадёшь, ничто не спасёт. Перепрыгнуть пролом я не сумею, слишком широким он был, а места для разбега почти нет. Даже если я и смогу его перемахнуть, это всё равно ничего не решит. Чтобы разжать пальцы, ему нужно значительно меньше времени, чем мне на прыжок.

— Поэтому не дёргайся, а падай на жопу и стягивай ноги. Да не забудь руки пропустить под ногами.

А вот это хорошо, я подавил усмешку, это очень хорошо, в самый раз, для моей задумки. Я уселся на холодный бетон и принялся возиться со стяжками.

— Что-то ты больно спокоен, задумал чего? — Алик беспокойно крутил головой по сторонам.

Отвернись, тварь, ну отвернись, хотя бы на пару секунд. Он, конечно, оглядел меня на предмет спрятанного оружия, чего-нибудь холодного и острого, и, наверное, большого. Он ведь думает: чем больше нож, тем он страшнее. Всё-таки он был не так умён, как о себе думал. Хитёр, да. Вот только я умнее. Он был всего лишь ботаником и маменькиным сынком, начитавшимся книг и свихнувшийся в отсутствии женского внимания. А моя юность, несмотря на учёбу в университете, прошла на улице, так что по всяческим хитростям, я мог дать ему сто очков вперёд. План, придуманный на скорую руку, в берлоге Стига, был прост, как обух топора. Они ждут, пока он принимается за меня, а после врываются и берут Алика за жабры. Но, глядя в белёсые, холодные глаза Стига, я пришёл к мысли: у него могут быть свои планы, на мой, Никин и Аликов счёт. Поэтому подстраховался.

Было у меня при себе и острое, и холодное. Три лезвия от канцелярского ножа, купленные по пути сюда. Одно спрятано в носке. Два других за широким поясом. Одно сзади, другое под большой квадратной пряжкой, с изображением ковбоя, сидящего на вздыбленном коне. И всё, что мне надо, это чтобы он отвернулся, хотя бы на минуту.

— Да. — Я, наконец, стянул ноги и посмотрел прямо на него. — Тебя убить.

Алик рассмеялся, одним движением сложил нож, сунул его в карман и принялся завязывать верёвку вокруг стального прута. Вязал он узел долго, потому что не спускал с меня глаз.

— Ты с собой друзей привёл или полицию?

— Нет.

— Так, какого хрена, ты такой спокойный?

Я пожал плечами.

— Не все такие ссыкуны как ты. Да и фаталист я. То, что должно произойти – обязательно произойдёт, что не делай, как ни крутись.

Я перевёл взгляд на Нику.

— Ника, ты как?

— Руки болят, а так в норме. — Она попыталась улыбнуться.

— Он тебя не трогал?

— Заткнитесь, оба. — Завизжал Алик.

Он отошёл к стене и принялся оглядывать окрестности через выломанное окно.

Я ждал этого момента и наконец, дождался. Полотно канцелярского ножа покинуло носок и прошлось по пластику пут. Вперёд, назад, вперёд, назад. Лезвие было острым, и долго трудиться мне не пришлось. Буквально пара движений, и стяжки на ногах разрезаны, не до конца, но так, чтобы разорвать их одним движением. На руках перепилить не успел, Алик отошёл от окна. Я замер, стараясь ничем себя не выдать.

— Нет. — Не обратив внимания на его визг, ответила Ника.

— Хорошо. Потерпи чуток, я сейчас ему кишки выпущу и освобожу тебя.

— Заткнитесь, суки. — Надрывал горло Алик. — Это я вам сейчас кишки выпущу. И начну с тебя, тварь.

Одной рукой он принялся дёргать за привязанную к стене верёвку, стараясь подтянуть к себе Нику, другой, путаясь в полах рубашки, принялся вытягивать из кармана нож.

Да где Стиг? Чтоб его черти в аду во все дырки оттрахали. Чего он ждёт? Или, как я и предполагал, он решил нас всех поиметь?

— Стой, тварь, ты обещал! — Заорал я, видя его старания. — Я выполнил слово, теперь дело за тобой.

Сейчас я по-настоящему перепугался. Даже если я и успею избавиться от пластиковых оков, сделать ничего не успею.

Алик расхохотался. Визгливо, но при этом зло и торжествующе.

— А мне плевать и на тебя, и на твоё слово. — Ему, наконец, удалось притянуть к себе Нику. Она отчаянно извивалась в его руках. Но что она могла сделать, со связанными ногами и затёкшими от долгого висения руками?

— А на своё слово тебе тоже плевать?

Пока он был занят Никой, я успел надрезать стяжки и на руках.

Теперь осталось подманить его к себе.

— И на своё тоже! — Держа Нику за горло, он обернулся ко мне. — Потому что я понял: я не человек, я нечто большее, а значит, держать слово перед вами, это всё равно, что держать его перед баранами.

— Да? — Я был в отчаянии, меня всего колотило, и я никак не мог придумать, чем отвлечь его от Ники. Как подманить к себе.

— Ты ведь очень хочешь убить меня своими руками, Алик, а?

— Не убить, нет. Выпотрошить, как рыбину, и отрезать голову. — Он вытянул, наконец, нож из кармана. — И я это сделаю, но позже. Сначала позабавлюсь с ней.

— Только попробуй, и тогда я сброшусь головой вниз.

Я сделал движение вперёд, словно собирался перевалиться через край провала.

— Прямо на арматуру, и лишу тебя такого удовольствия. Понял? Тронь Нику – и брошусь вниз. Клянусь! Я держу свои обещания, ты знаешь.

— Нет, — он отпустил Нику, — только попробуй, и тогда я... я... её...

Не находя слов, он замолчал.

— Что ты, что ей. Да, мне плевать, что будет потом. Я буду мёртв. Понял? Мёртв, и точка. Ты ведь так победы надо мной хочешь, да? А в таком случае победителем буду я. А ты, как был лузером, так им и останешься.

Я рассмеялся, постаравшись вложить в лающий смех, вырвавшийся из моего горла, всё испытываемое мною презрение.

Он замер, размышляя над моими словами, явно не зная, что делать.

Я молчал, ожидая его действий.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!