Оказавшись за забором, он нырнул в кусты, а оттуда вышел уже в обычной одежде, застиранной и неприметной. В руках он держал потёртый солдатский вещмешок с Первой мировой. Затянув горловину мешка, мужчина закинул его на спину и побежал прочь от завода.
Он петлял, избегал больших дорог и держался настороже. Он явно не хотел, чтобы его увидели. Только оказавшись в небольшой берёзовой рощице, мужчина позволил себе отдохнуть: посидел минут десять на пне и покурил. Потом он попил из ручья, умылся и засмотрелся на своё отражение в воде.
Оно не показало ничего нового: вытянутое гладко выбритое лицо, высокий лоб с морщинами, нос картошкой, тонкие губы… И глубоко сидящие карие глаза, в которых горел какой-то нездоровый огонёк.
Мужчина шлёпнул ладонью по воде, разбивая отражение. Пригладив коротко стриженые волосы, он отряхнулся и, уже не торопясь, пошёл прочь из рощицы.
Выйдя на пустырь, он бросил быстрый взгляд на избушку радиостанции, которая была уже совсем рядом, метрах в пятнадцати, и остановился около кустов. Осмотревшись, он вполголоса сказал:
— Свои! Я пришёл. Ты тут, что ль?
Мгновение тишины, потом шорох в кустах и тихий ответ:
Тогда мужчина ловко отогнул ветку, нырнул в открывшийся проём и оказался на маленькой полянке. Если не знать про неё и проход, то нипочём не догадаешься — снаружи кусты казались сплошной стеной.
Здесь мужчину с завода ждал друг — моложе лет на десять, ниже ростом, зато шире в плечах. На совершенно круглой голове задорно торчали в стороны уши, вызывая ассоциацию с банным тазиком или кастрюлей.
— Здорово, Глухой, — лопоухий протянул руку пришельцу. — Чего так долго?
— И тебе не хворать, Кролик, — ухмыльнулся тот, проигнорировав вопрос — Принёс?
Круглолицый Кролик вынул из своего вещмешка свёрток и размотал ткань. Тускло блеснули лезвиями два топора — оба не новые, явно видавшие виды, но ещё вполне крепкие крестьянские инструменты.
Сбежавший с завода Глухой взял топор, прикинул в руке и остался доволен:
— Пойдёт! Где, говоришь, ты их взял-то?
— Как ты велел, не в нашей деревне — в двух соседних притырил. Прятал в сене, пока всё не успокоится.
— Молодчина. Ты с ночи тут? Чего высмотрел?
— Ох и дрянь погодка! — пожаловался невпопад Кролик. — Я замёрз как цуцык. Дождь этот ещё… Хорошо хоть сейчас солнце вышло.
— Я не про это спросил, болван, — сказал Глухой вроде бы спокойно, но в голосе прозвучали какие-то безжизненные и жуткие нотки. — Зря ты на дождь жалишься. Он полезный, особенно когда сильный — все следы смывает. А огонь ещё лучше. Ну, что ты видел?
— Т-т-тихо всё, — сглотнул внезапно вставший в горле ком Кролик. — Сторож с женой ушли на рассвете, ещё не вернулись. Дети со стариком внутри. Есть псина. Она то ли старая, то ли ленивая — сидит в будке и почти не лает.
— Ясно… Дай-ка я сам погляжу маненько. А ты покури пока.
Глухой стал наблюдать за радиостанцией через проём в листве. Ничего примечательного не происходило, и Глухой внутренне решил: пора. Времени на всё про все не так уж много. Он почувствовал, как рот наполнился слюной, а глубоко в голове что-то требовательно зазвенело и запульсировало. Мужчина шумно выдохнул и вдруг сказал:
Изумлённый Кролик чуть не выронил папиросу:
— Поржать, говорю, дай чего-нибудь! Ты же взял еду?
— Но это же в дорогу! Тебе прямо сейчас надо?
— Да как на дело выходить, так на меня всегда жор нападает, — с досадой пояснил Глухой. — Аж в брюхе режет. Хоть крошку, а надо закинуть. Ну, куркуль ты эдакий, доставай!
Кролик вынул из вещмешка кусок хлеба и варёное яйцо и протянул их Глухому. Тот принялся чистить яйцо, торопливо сдирая скорлупу вместе с лохмотьями белка. Кролику вдруг стало обидно, что с продуктом, который он, Кролик, добыл и принёс, так небрежно обращаются. Но приятелю он ничего не сказал.
А Глухой тем временем доел, вытер руки об штаны и сказал:
— Всё? Сейчас? — У Кролика вмиг взмокла спина, и по телу пробежали мурашки.
Оба собрали вещи, и Глухой тщательно осмотрел поляну, чтобы ничего не осталось. Даже окурки и скорлупу от яйца закопали и придавили камнем.
— Всё помнишь? — спросил Глухой.
— Забегаем, всех, кто в избе — в расход. Хватаем технику, шмотки, всё ценное, избу поджигаем, сами — лесом до станции. Там прыгаем в товарняк и прячемся в вагоне. В Перми человечек есть проверенный, он всё возьмёт. А потом с деньгами на кармане рванём в Свердловск. Там дружок мой живёт, срок вместе мотали. Он человек авторитетный, такими делами ворочает, ух! К егонным людям пристегнёмся и заживём! Как короли.
Глухой мечтательно закатил глаза. Он уже воображал картины будущей привольной жизни в банде и даже причмокнул губами от удовольствия. Но Кролик, глядя на него, переминался с ноги на ногу и вздыхал.
— Чего скачешь? Хотя ты Зайцев, значит, Кролик, тебе природой положено, — и Глухой, довольный своей шуткой, разразился гыгыкающим смехом.
Подельник его веселья не разделял. Улыбнувшись для виду, он почесал затылок и тихо спросил:
— Всех, — будничным голосом повторил Глухой. — Сколько им лет?
— Уже не младенцы бессловесные. Это же свидетели, балда! Они и в лицо узнать могут, и так всё рассказать.
— Да кто будет ребёнка слушать!
— Не по-о-о-онял… Ты что, назад сдать надумал?!
Нездоровый огонёк в глазах Глухого разгорелся в пламя. Лицо исказила животная злоба, из горла вырвался похожий на рычание звук. Он двинулся на Кролика, и тот попятился, испуганно выпучив глаза:
— Нет, нет, я с тобой, я до конца! Просто спросил.
— За иные вопросы можно и дыру в пузе заиметь, — хмыкнул Глухой, успокаиваясь. — Дурень, запомни — свидетелей оставлять нельзя. Не то живо коршуны краснопёрые по твою душу налетят. Или ты всю жизнь на заводе каком горбатиться хочешь?
— Ещё чего! Пусть пила работает, она железная. А я — нет, - натужно пошутил Кролик.
— Вот то-то же! Я при царе сидел, при Керенском сидел, при Советах сидел, жизнь знаю. Слушай да на ус мотай!
У Кролика мелькнула было умная мысль, что если Хромого несколько раз поймали и посадили, то поди не только в свидетелях было дело. Но эта мысль сразу утонула в страхе и волнении.
— Бери топор, ушастый. И выгляни, как там.
Из кустов высунулась голова Кролика. Он посмотрел по сторонам: пусто.
— Ну, идём. Ждать нечего. С богом!
И оба, пригибаясь, побежали к избушке радиостанции.
Тонька читала детям сказку. Но ей казалось скучным просто озвучивать текст, и она на ходу придумывала разные штуки, которые казались ей гораздо интереснее, чем написанное в сказке. У Тоньки Иван – крестьянский сын гнался за Чудом-Юдом на тачанке, а злодей, удирая, рвался к Калинову мосту, на котором засели с пулемётом его братья.
Дети слушали, разинув рот. Старик Гаврила Фомич, еле сдерживая смех, медленно, опираясь на палку, прогуливался по комнате.
Вдруг Тоньку резко затошнило. Живот скрутило, где-то в кишках будто заворочался шипастый шарик. Выронив книжку и хватая ртом воздух, девушка согнулась и вцепилась руками в лавку.
— Тонечка, ты чего?! Тоня! Тоня! — бросились к ней испуганные близнецы.
— Что такое? — спросил старик, стоявший у двери. — Тебе плохо?
— Всё… Хорошо… — через силу выдавила слова Тонька. — Пройдёт.
Снаружи раздался встревоженный собачий лай. Он сразу сменился коротким взвизгом, а потом наступила тишина.
Тоньку вдруг затрясло от леденящего, накрывающего с головой ужаса, хотя эти звуки сами по себе ни о чём не говорили. Но в голове аж звенело от нарастающего чувства опасности.
— Это Чудо-Юдо! Бегом за печку! — делая страшное лицо, сказала она детям. — Сидите там и ни звука!
— Но как же сразиться с… — начала было Маша, и Миша согласно закивал, но Тонька прервала их свирепым окриком.
— Быстро!! Что бы ни случилось, не вылазьте! Поняли?!
Дети, толкаясь, полезли за печку, а Тонька потянулась за кочергой.
Хлопнула входная дверь в избу, в сенях загрохотали сапоги.
— Ась? Вроде не на-а-аши… — удивлённо протянул Гаврила Фомич и потянулся к дверному засову.
— Не надо! — крикнула, обернувшись, Тонька, но было поздно.
Дверь распахнулась, едва не слетев с петель, и краем задела старика. Он охнул и неловко упал на мешок с мукой, стоявший за дверью, а с него скатился на пол.
В комнату ворвались двое мужчин: один — высокий и худой, другой — среднего роста и лопоухий. Один молча бросился на старика, который беспомощно барахтался за мешком, а второй сначала запер дверь, а потом присоединился к подельнику.
Всё случилось очень быстро.
Бандиты занесли топоры, и застывшая от ужаса Тонька услышала жалобный крик старика, удары, хруст костей и предсмертный хрип. Спины убийц и мешок загораживали обзор, и Тонька увидела только, как брызнули на стену тёмно-красные капли, а на полу, около неестественно выгнутых ног Гаврилы Фомича, по белой рассыпанной муке потекли струйки крови. Комнату заполнил тошнотворный запах скотобойни.
Закончив со стариком, бандиты повернулись к Тоньке, и на лицах обоих появилось недоумение.
— А это ещё кто? — зло спросил высокий.
— Сысоевская девка, часто тут крутится, — пожал плечами лопоухий подельник. — Из Верхнегаровки она, деревенская.
— А ты говорил, здесь только дети и старик. Ты же за домом следил. Что, проморгал девку?! Дрых поди всё время, ублюдок! Засыпаться могли из-за тебя, сонная ты тетеря! А если бы не девчонка пришла, а пара крепких соседей в гости? Кретин!
— Глухой, да я не спал! Я на минутку отвернулся, она поди и прошмыгнула! — горячо оправдывался лопоухий.
Бандит по кличке Глухой нарочито медленно разглядывал Тоньку. Ей было невыносимо страшно. Сердце выскакивало из груди, руки и ноги дрожали. Очень хотелось зажмуриться, заорать, побежать сломя голову — так велел древний инстинкт опасливого зверя. Но Тонька чудом подавила панику, покрепче перехватила кочергу в руке и смело посмотрела в глаза убийце.
От его взгляда внутри всё смёрзлось. Из глубоко посаженных карих глаз проглядывало в мир что-то совсем отвратительное, противоестественное. Что-то такое, чему не должно быть места в мире людей. И слов, чтобы это назвать, не подберёшь.
— А ты ничего такая, — усмехнулся бандит. — Где дети?
Язык у Тоньки присох к нёбу, и эти слова она не произнесла — прокашляла.
— Как нет? А где же они? — встрял в разговор лопоухий.
— С родителями. Где ж им ещё быть, — пожала Тонька плечами, делая удивлённое лицо и наивно распахивая глаза.
— Врёшь, я сам видел, как они вдвоём уходили!
— Плохо смотрел, — ехидно, сама удивляясь своему спокойствию и наглости, ответила девушка. — Взрослые — да, на рассвете ушли. А за детьми после мужик из соседней деревни заехал. Он на телеге мешки повёз в райцентр и мелюзгу прихватил. Родители заранее договорились: им по делам с утра надо, а детьми разве поспеешь? А меня со стариком посидеть просили.
Говорила Тонька небрежно, будто напоминала хорошему соседу очевидные вещи. Но кровь молоточками стучала в висках, и в голове крутилось: “Заболтать, детей не выдать! И как-нибудь удрать, бежать за помощью!”.
Лопоухий озадаченно заскрёб в затылке, задумался. Но Глухой не поверил:
— Что за мужик? И зачем детей в райцентр потащили?
— А я почём знаю? Вроде что-то получить надо было на детей. А может, в больницу или на рынок.
Бандит, не отрывая взгляда от девушки, медленно обходя её по дуге, стал приближаться.
— Брешешь ты, хоть и складно. Я свежих следов телеги тут не видал. А они должны были остаться, правда, девонька? На влажной-то, а потом подсохшей земле.
Внутри Тоньки будто что-то оборвалось.
“Вот и смерть моя пришла, — подумала она. — И никакого мне радио”.
— Кролик, ищи детей, они не могли убежать!
— А я позабавлюсь пока. Тебе тоже достанется, не боись.
Круглолицый Кролик недовольно сжал губы, нахмурился, но промолчал. Он вышел и загремел чем-то в сенях.
— Иди сюда, моя сладкая, — Глухой заткнул топор за пояс, раскинул руки в стороны и двинулся на девушку. — Или сыграем в догонялки?
Тонька запустила в бандита кочергой. Он, конечно, увернулся, но девушка выиграла время. Юркнув под низкий стол, она выскочила с другой стороны, а Глухому с руганью пришлось его оббегать.
Но, на беду Тоньки, комната была слишком маленькой — далеко не удерёшь. Она уже отодвигала засов на двери, но Глухой схватил её сзади за волосы.
Левой рукой он сильно потянул за косу, заставляя Тоньку запрокинуть голову и выгнуться назад. Пальцами правой руки он провёл по шее девушки, залез под ворот платья, нащупал нежную грудь и стал нагло её тискать.
— Чёрт болотный, чтоб тебе черви печень выгрызли! — тихо, но очень зло огрызнулась Тонька.
И, извернувшись, она вцепилась зубами в правую руку Глухого. Ощутив во рту горечь табака, грязь на коже и волосы с руки, девушка испытала рвотный позыв, но сдержала его и только крепче стиснула зубы.
— Ах ты дрянь! — бандит, отпустив косу, наотмашь ударил Тоньку по лицу.
Что-то влажно хрустнуло, и вспышка боли на краткий миг ослепила и оглушила девушку. Тонька разжала челюсти и ощутила, как в носу стало очень мокро. Что-то потекло по лицу, а через миг она ощутила на губах железистый вкус крови — текло из разбитого носа.
И вдруг, как шесть лет назад на болоте, резко и сразу рухнула тьма.
…Она проснулась и сразу поняла: что-то не так. Плотный, осязаемый мрак вокруг был беспокойным, всё колыхалось. Но это были не привычные колебания, расходящиеся волнами от движения во мраке безвестных тварей, нет. Что-то иное, странное и тревожное.
Она свернулась в клубочек, потом распрямилась, потянулась, чтобы почувствовать каждую мышцу, каждую шерстинку. Гибкое длинное тело с радостью отозвалось на движение. Она встряхнулась и бросилась вперёд, к пятну света вдалеке.
Зажмурившись, она ловко проскочила через сияющий проём и оказалась… где-то в ином месте. Как и в прошлый раз, на неё обрушились свет и множество запахов и звуков. Она юркнула в тень, там присела и зажмурилась, давая себе привыкнуть к обстановке.
Вокруг сильно пахло свежей кровью, страхом и смертью. Это сразу разожгло в ней голод, азарт хищника и настороженное любопытство: что случилось? Опасно ли тут? И… есть ли чем поживиться?
Через пару мгновений она уже уверенно встала на лапы, выскочила из своего укрытия и осмотрелась.
Рядом боролись два существа. Одно, большое, трясло руками другое, меньше и тоньше, и явно его побеждало. Меньшее существо она узнала сразу — то самое, что пахло ей самой! А вот большое… От него разило горелой травой, застарелой грязью и чем-то ещё — она не поняла, чем именно, но запах был очень неприятный.
И этого для инстинкта хищницы было достаточно.
Прогнать! Разорвать! Защитить своё — то, что пахнет ей.
Она выскочила на открытое место, вздыбила шерсть на загривке и издала гневный, резкий крик. Подобравшись всем телом, она сжалась, как пружина, и пристально уставилась на врага, прикидывая, где у него слабые места.
Большое существо тем временем забороло маленькое, подняло его и повалило на плоскую поверхность. Ритмично запыхтев, оно лапало бесчувственное тело за ноги и за бёдра, но её появление отвлекло существо от этого занятия.
Существо без страха, с интересом пялилось на неё и не собиралось ни бежать, ни драться. Оно явно не понимало, КТО перед ним, и не восприняло маленькую хищницу всерьёз.
Это привело её в настоящее бешенство.
Она свирепо заверещала, раздуваясь от ярости. То, что враг во много раз больше и вроде бы сильнее, её нисколько не смутило.
…Когда Тонька закатила глаза, обмякла и мешком осела на пол, Глухой сначала зло рассмеялся — дура, надеется такой детской уловкой обмануть!..
Но потом он понял, что девушка действительно без сознания. Кожа стала неестественно бледной, а пульс еле прощупывался. Когда Глухой поворачивал тело, изо рта Тоньки выпало что-то крохотное и быстро укатилось под стол.
Бандит засомневался: точно видел или показалось?.. Проверять, что же там было, он не стал — не до ерунды сейчас. Он поднял бесчувственную девушку и уложил её на стол.
— Жаль, — пробурчал себе под нос бандит. — Мне больше нравится, когда трепыхаются и плачут.
Задрав девушке платье, он стал жадно лапать её ноги и щипать их. На нежной коже тут же забагровели синяки. Мужчина уже взялся за пряжку ремня на брюках, но тут справа раздался резкий громкий вопль. Вздрогнув от неожиданности, Глухой повернулся.
И увидел на полу зверька.
Маленького, едва с ладонь. Четыре когтистые лапки и хвост казались слишком короткими для длинного гибкого тела. У зверька была симпатичная мордашка с чёрными глазами-бусинками и чёрным носом, рядом с которым топорщились усы.
Всё тело, хвост и голову с круглыми ушками покрывала буровато-коричневая шерсть, а живот, горло и низ мордочки были нарядно-белые.
— Ласка! — удивился Глухой.
Поняв, что человек на него смотрит, зверёк ничуть не испугался. Наоборот — гневно заверещал и оскалился, показав полную острых зубов пасть. А потом… Раздулся и на глазах стал больше в три раза!
Ошарашенный бандит зажмурился и затряс головой, прогоняя наваждение. Но странная ласка никуда не делась. И, когда человек и зверь снова встретились взглядами, ласка прыгнула.
Она метила в лицо, но в последний миг Глухой чудом заслонился, и ласка впилась в руку, прям в след от Тонькиных зубов. Острые когти располосовали кожу, и длинные порезы тут же обросли махровыми потёками крови.
Закричав от боли, человек стряхнул зверька. Тот извернулся в полёте, приземлился на лапы, тут же пружиной подпрыгнул вверх и напал снова.
Ласка двигалась так быстро и ловко, что Глухой не мог её ни поймать, ни стряхнуть, ни убить. И выхваченные топор и нож нисколько не помогли. Проклятый зверь грыз, кусал и рвал когтями как хотел, нанося всё новые раны. Адская, невыносимая боль охватила всё тело бандита, будто на него напала не ласка, а змея, и с каждой раной в кровь проникал жгучий яд.
Глухого обуял животный ужас. Такого он не испытывал никогда за всю свою пропащую жизнь. Мало что могло напугать закоренелого жестокого преступника, но сейчас… Этот маленький, неведомо откуда взявшийся зверёк довёл его до полного исступления.
Человеку казалось, что ласок много, их десятки, сотни, и все сразу грызут его, рвут на части и нет от них спасения. Крича что-то бессвязно-матерное, он побежал, размахивая руками и не разбирая дороги. Врезался в табуретку, упал и стал кататься по полу. Изо рта Глухого пошла белая пена.
А ласка, забавляясь, скакала туда-сюда по телу, на котором уже живого места не было от ран.
В сенях загремело, открылась дверь.
— Слышь, Глухой, что твори… Твою мать! — вошедший Кролик увидел подельника на полу, дергающегося в конвульсиях, всего в крови, в пене и с совершенно безумными глазами.
И в этот миг ласка запрыгнула Глухому на плечо, дотянулась до шеи и в один укус разорвала сонную артерию. Игры кончились.
Забила вверх толчками струя алой крови. Дико завыв, Глухой зажал рану обеими руками, но безжалостная хищница рванула его за шею с другой стороны. А потом спрыгнула на пол, жадно и пристально посмотрела на Кролика глазами-бусинками и облизнулась.
От ужаса он завопил тонким, по-бабьи высоким голосом. Глаза вылезли из орбит, и он, задыхаясь, бросился бежать. Ласка настигла его в сенях и сделала то, что эти звери делают с привычной добычей — сильно укусила в затылок. Но человек — всё-таки не мышь, и укуса даже увеличенной ласки не хватило, чтобы прокусить череп. Но скальп* с Кролика рассерженная ласка содрала знатный, на зависть всякому индейцу.
Спрыгнув, зверёк встряхнулся, спружинил от пола и вцепился в ногу человека.
Кролик истерически, по-детски рыдал. Размазывая по лицу слёзы и кровь, он даже не пытался бороться с лаской, но упрямо, натыкаясь на всё подряд, шёл к выходу из избы. Он забыл про всё — про подельника, про живых свидетелей, про награбленное и мечты о фартовой жизни.
Прочь, прочь из проклятой избы, где средь бела дня тебя загрызёт лютый зверь!
“На него можно всё свалить — и девку, и старика, и Глухого, а я не при делах буду”, - мелькнула в той части разума, что ещё работала, мысль.
Кролик уже взялся за ручку двери. Спасение так близко!
Но ласка не собиралась отпускать свою жертву.
Стремительно спустившись с плеча к ногам, она вцепилась в податливую плоть под коленом и, как заправский бульдог, рванула зубами и с куском мяса отпрянула прочь. Прокушенная нога подломилась в колене. Кролик, истерически визжа и махая руками, пытался удержать равновесие, но всё равно завалился набок, а потом рухнул на пол, будто поверженный памятник мёртвому диктатору. Он поднял голову, и последнее, что он увидел — летящий в лицо свирепо орущий комок.
…Она ликовала. Давно (а может, и никогда!) не было у неё такого пира. Ласки — звери бесстрашные, прожорливые и кровожадные, и она не была исключением. После долгого сна во мраке её терзали голод и неутолённые инстинкты хищника, и теперь она всё получила сполна. Один враг был уже мёртв, второй ещё трепыхался. Но ему осталось недолго — она даже не стала его добивать.
Сытая, отяжелевшая и подобревшая, она вернулась из сеней в комнату. Усевшись на задние лапки, она стала приводить шёрстку в порядок — всё было испачкано в липкой крови и не только в ней.
Вдруг она встрепенулась, повела носом, прислушалась…
В три прыжка она оказалась около печки и заглянула за неё. В тёмном узком пространстве между стеной и печкой прятались двое. Они сидели, обнявшись и зажмурившись, и боялись даже пошевелиться.
“Детёныши! — поняла она. — Маленькие глупые детёныши!”.
Она подошла ближе. Малявки пахли молоком, крупой и… немного ей самой! Запах был на головах, на руках, на одежде. Это её озадачило, но потом она сообразила, что, видимо, их любит и о них заботится то существо, пахнущее ей самой, которое пока лежит без чувств.
Озадаченно почесав ухо задней лапой, она разглядывала смешных детёнышей, а потом тихо и ласково застрекотала. Детёныши пошевелились, один открыл глаза и удивлённо вытаращился на грязного, но милого зверька с глазками-бусинками.
Чтобы показать, что не будет нападать, она села и стала умывать мордочку передними лапами. Детёныш молча наблюдал. А вот и второй осмелел, открыл глаза и с опаской уставился на неё. Она хотела подойти ещё ближе, но…
Но вдруг резко, неудержимо, будто кто-то дёрнул за привязь, её потянуло назад, в уютный плотный мрак. Скачками она вернулась к столу, запрыгнула на него и, уменьшившись, нырнула в рот бесчувственному существу, что пахло ей самой. Уходя, она почувствовала на себе изумлённые взгляды детёнышей.
…Чувства возвращались к Тоньке постепенно. Сначала пришли звуки — невнятные шорохи. Потом она почувствовала, что лежит на чём-то твёрдом, чулки сползли, а платье неприлично задрано. И только потом её носа достигла удушливая вонь, похожая на запах скотобойни.
Девушку затошнило. Тонька перевернулась на бок, приподнялась на локте, и её вырвало. Утерев рот, она села, а потом аккуратно сползла со стола. Её мутило, как пьяную, ноги слушались с трудом.
Сплюнув противную кислую слюну, Тонька в недоумении разглядывала комнату, всю в крови, и растерзанное тело грабителя. Сознание двоилось: звериная часть радовалась удачной охоте и утолённым инстинктам, а другая часть в ужасе вспомнила, как вломились грабители, как убили Гаврилу Фомича и напали на неё саму и как рухнула тьма.
Тонька обернулась. Из-за печки выглядывали близнецы. Оба испачканные, бледные до зелени и глаза что плошки. Но оба — живые и здоровые.
У девушки отлегло от сердца. Язык в пересохшем рту ворочался с трудом, но она сказала, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо:
— Вы давно вылезли? Я же говорила, не выходить!
Но дети только молча таращились на неё.
— Кто его так разодрал, видели?
Близнецы дружно мотнули головёнками: нет.
Тонька на миг закрыла глаза, и вдруг ощутила себя в ином, сильном теле. Яркой вспышкой мелькнули ярость, голод, упоение борьбой, а потом — ленивая сытость хищника. Мелькнуло и пропало, будто ничего не было.
Она затрясла головой, прогоняя наваждение, и подошла к детям. Но те испуганно шарахнулись за печку, и удивлённая Тонька спросила:
— А вдруг ты — чудо-юдо? — недоверчиво сказала Маша. — Ты же ласку целиком съела!
— Зверёк такой маленький. Она тебе в рот прыгнула и не вылезла больше, — добавил Миша.
— Вы что несетё?! Никого я не ела. Я вообще только сейчас очнулась. Всё, пошли! Надо милицию звать.
Тонька велела близнецам зажмуриться и поскорее вывела их из избы. Она сама-то едва сдерживала рвотные позывы, а детям рассматривать зарубленного дедушку и изуродованные тела бандитов совсем незачем.
Выйдя на улицу, Тонька и дети побежали к заводу — он был ближе всего.
* Скальп — кожа волосистой части головы, отделённая от черепа. Скальп, снятый с врага, считался ценным трофеем и доказательством воинской доблести. Обычай снимать скальп с поверженных врагов встречался у многих народов с глубокой древности, но чаще всего ассоциируется с колониальными войнами в Северной Америке.
Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!
