Путь от Москвы до Калининграда занял у меня в общей сложности семь часов, включая дорогу до «Шереметьево» и небольшую задержку рейса. Но, только выходя из аэропорта «Храброво» и оглядываясь по сторонам в поисках такси или автобуса до города я понял, что за всё это время ни разу не вспомнил о Вике.
Обычно я разлеплял глаза рано утром, привычно протягивал руку влево - и сразу же на меня наваливалась пустота, напоминая, что Вики больше нет, и бесполезно шарить по простыни, пытаясь нащупать теплое, расслабленное спросонья тело. Потом я брёл на кухню, где некогда она готовила для нас несложные, но неизменно вкусные завтраки под аккомпанемент утреннего радио, варил себе крепкий черный кофе, который выпивал, сидя у окна, параллельно с этим выкуривая особенно горькую, первую сигарету.
Теперь мои завтраки состояли из кофе и сигарет, а не из хрустящих тостов и шакшуки.
Больше не было ни утренних дурачеств, ни посиделок в баре на Никольской, ни планов на будущее – пьяный урод, летевший ранним утром на бешеной скорости из ночного клуба навстречу своей смерти, по пути забрал с собой мою Вику, а с ней и всё, что было мне дорого.
После ее гибели я словно увяз в воспоминаниях. Друзья и родные советовали разное – от банального «напейся и отпусти» до модной ныне психотерапии. Я благодарил за заботу, запирал за ними дверь или вешал телефонную трубку - и отправлялся обратно на диван, чтобы лечь, прикрыть глаза и думать, что это все – сон. Вика не умерла и не ее тело, искореженное и разбитое, хоронили в закрытом гробу, и скоро я проснусь, а Вика приготовит завтрак, улыбнется, поправит прядь русых волос, которая всегда выбивается из ее хвоста и спросит:
- Ну что, какие планы на день?
И он будет, этот день и эти планы, как были все предыдущие девять лет нашей жизни.
С работы я ушел. Просто не мог себя заставить что-то делать, смотреть на людей, которые обсуждали текущие дела и проблемы, смеялись, ходили на обед. Шеф покачал головой в ответ на заявление на увольнение и отправил меня в бессрочный отпуск, сказав, что все в этом мире проходит, и когда я приду в себя, он будет рад моему возвращению. Финансовая подушка позволяла пока не думать о деньгах, я отгородился от мира и погрузился в тот больной полусон-полуявь, в котором мы с Викой все еще были вместе.
Иногда мне все же приходилось нарушать свое затворничество – нужно было хоть изредка выносить мусор и ходить в магазин, дабы пополнять запасы еды и пива. Заодно выгребал квитанции из почты – платежи за коммуналку тоже никто не отменял.
Вот и вчера, открыв ящик, я вытащил из него целую кипу бумаги.
- Таак, что тут у нас, - пробормотал я себе под нос, разбирая рекламные буклеты и выуживая из них счета на оплату квартиры, - свет, газ, отопление, письмо…
Выбросив в мусорное ведро листовки и швырнув на полку в прихожей счета, я разорвал конверт и вытащил сложенный вчетверо лист бумаги, исписанный мелким, убористым почерком.
Письмо было от Валерки, моего друга детства. Я пробежался по нему глазами, потом перечитал еще раз.
Надеюсь, что с тобой все в порядке. Я нашел тебя в соцсети, но, судя по всему, в профиль ты не заходишь, а твоего мобильного я не знаю. Остается только писать на старый адрес и надеяться, что письмо до тебя дойдет.
Прости, что сразу с места в карьер, но мне сейчас очень нужна твоя помощь.
Две недели назад пропала моя жена, Кристина. Просто ушла на работу утром, как обычно, и не вернулась домой. Заявление в полицию, конечно, написал, но что толку, такое ощущение, будто искать Крис они не собираются. Менты лишь похихикивают, мол, лучше надо было следить за женой, и советуют просто ждать, пока она, нагулявшись с любовником, не вернется, или не позвонит, дабы покаяться. Но это исключено, мы с Кристиной любили и уважали друг друга, что-то случилось с ней, и я не знаю, что делать.
Дальше – больше. С исчезновением Крис в доме начало твориться нечто дикое. Ты скажешь, что я сошел с ума – может быть, все может быть, но я уверен, что нахожусь в здравом уме. Темнота моего дома стала будто живая, плотная, она смотрит на меня из углов и шепчет что-то, только слова разобрать не получается. Когда я сплю, то чувствую приближение чего-то чуждого. Однажды проснулся, резко обернувшись, глянул в окно и успел заметить огромную свиную голову, которая злобно смотрела на меня сквозь стекло. Мы живем на втором этаже, Лёх, даже если допустить, что по городу бегает свинья, не могла же она взлететь? Практически каждую ночь звонит телефон, номер не определяется, я поднимаю трубку, но ответа нет, лишь шорохи и треск. И таких случаев много, не буду описывать их все. Просто поверь – творится что-то жуткое.
Я понимаю - у тебя свои дела, но, честно говоря, не знаю, к кому еще обратиться за помощью. Ты все же журналист, может, есть связи какие или хотя бы твоя профессиональная чуйка натолкнет на дельную мысль. Приезжай, пожалуйста, ты мне очень нужен. Мой новый номер…»
Далее шли мобильный номер телефона и адрес, больше в письме ничего не было.
- Пресвятые пассатижи, - удивленно пробормотал я.
Мы не виделись с Валеркой последние годы, но я помнил его как адекватного, здравомыслящего парня. Конечно, за это время могло случиться многое, но в то, что мой друг мог превратиться в наркомана, который путает реальность с приходом, или просто-напросто спятил, я не верил.
Я набрал номер, указанный в письме.
Внезапно во мне проснулось какое-то давно забытое чувство.
Оно точило меня изнутри, когда я перечитывал письмо еще раз, подзуживало где-то под ложечкой, когда я бронировал билеты на завтрашний рейс до Калининграда. Не исчезло оно и утром, когда я, проснувшись, заварил крепкий чай и сделал пару бутербродов.
- Что ж, традиция утренних горьких завтраков из кофе и сигарет нарушена, - сам себе сказал я, и в ту же минуту чувство оформилось окончательно.
За полгода затворничества я забыл, что это такое – хотеть чего-то хотеть. Все мои желания были однотипны – я хотел, чтобы Вика снова была рядом, изредка испытывал чувство голода, постоянно хотел спать.
А сейчас я понял, что хочу поехать и помочь другу.
Кто знает, что там случилось с его рассудком, но пропавшая жена – это серьезно. Кому, как не мне, знать боль от потери любимого человека. И если я мог хоть как-то помочь Валерке не-пережить все то, что я чувствовал и переживал за последние месяцы, мой долг – сделать это.
Вот так, неожиданно для самого себя, я и оказался в Калининграде. Поймав, наконец, автобус и сориентировавшись по картам, я пошел искать Валеркин дом.
Он обнаружился на одной из тихих улиц в старой части города. Двухэтажное здание было сложено из массивного кирпича, узорчатый фасад украшала затейливая каменная резьба. Высокая крыша, крытая черепицей, придавала дому особенный, европейский шарм.
Поднявшись на второй этаж, я нажал на кнопку звонка, но ответа не последовало.
- Может, сломан, - пробормотал я и изо всех сил постучал по добротной деревянной двери.
- Не трудитесь, молодой человек, - донесся до меня хорошо поставленный, грудной голос откуда-то снизу, - Валерия Сергеевича еще вчера забрали по скорой.
С первого этажа ко мне неспешно поднималась, мило улыбаясь, старушка. Хотя, слово «старушка» плохо подходило этой почтенной даме в возрасте – идеально уложенные в высокую прическу седые волосы, синие, глубокие глаза, смотревшие на меня ласково. Темное платье в пол подметало лестницу, а вязаная кремовая шаль окутывала хрупкие, но гордо расправленные, несмотря на возраст, плечи.
- По скорой? – переспросил я.
- Сердце, голубчик, сердце, - дама наконец поднялась на второй этаж, - сердечные болезни нынче молодеют. Вот и Валерий не устоял перед этой напастью. Позвольте представиться – Елизавета Николаевна. А вы, верно, Алексей?
- Вот и прекрасно, - царственно качнула головой моя собеседница, - Валерий Сергеевич предупреждал меня, что приедет его друг и сказал, чтобы я отдала вам запасной ключ, ежели вы явитесь, а его не окажется дома.
С этими словами дама передала ключ, улыбнулась и добавила:
- Отдыхайте, а будет скучно – заходите ко мне на чай, поболтаем.
Елизавета Николаевна удалилась, а я, немного помучившись с замком, вошел в квартиру, и, пристроив свой рюкзак в углу прихожей, пошел осматриваться.
А посмотреть было на что!
Высокие трехметровые потолки старого, довоенного еще дома были украшены скромной, но изящной лепниной, причем с первого взгляда было понятно — это именно лепнина, а не пластиковая имитация, столь модная в последние годы. На полу лежал прекрасно сохранившийся старинный паркет; когда я вошел, он приятно скрипнул, словно приветствуя меня.
В гостиной дневной свет лениво пробивался сквозь тяжелые, темно-зеленые шторы, которые, как видно, забыли в спешке раздвинуть, на стене напротив современного, и даже на вид уютного дивана висел большой плоский телевизор, соседствуя с семейными фотографиями разного периода в простых, деревянных рамках. Слева от дивана, на прикрепленной особым образом к стене толстой, узловатой коряге сидел крупный серый попугай с красным хвостом и дремал, одним глазом все же лениво наблюдая за моими перемещениями.
Просторная кухня, отделенная от гостиной полукруглой аркой, гармонично сочетала в себе элементы старинного стиля и современного комфорта. Резные, из неизвестного мне темного дерева высокие стулья и небольшой, но явно антикварный стол мирно соседствовали тут с однотонно-кремовыми кухонными шкафами, посудомоечной машиной и навороченной электрической плитой.
В дальней комнате явно было обустроено некое подобие кабинета - вдоль стен стояли два больших шкафа с книгами, а у окна расположился массивный стол все из того же темного дерева, но, вместо чернильницы, пера и кипы бумаг, на нём лежал современный ноутбук.
Еще в квартире была спальня, туда я заглянул мельком - все же неприлично в отсутствии хозяев совать нос в их личный альков. Тем не менее, современную кровать и большой шкаф-купе во всю стену я отметил. Из зеркальной створки шкафа на меня посмотрел уставший лохматый мужик с мешками под глазами, с клокастой неопрятной бородой, одетый в вязаный серый свитер и джинсы.
-Пресвятые пассатижи! И как меня с этой растительностью на лице в самолет-то пустили, на пугало огородное похож, - буркнул я своему отражению и пошел за рюкзаком.
Осмотрев квартиру, я принял решение базироваться в гостиной - хозяйская спальня не для меня, а в кабинете банально негде лечь.
Внезапно над головой раздалось хлопанье крыльев, в плечо больно что-то впилось, я вскрикнул, замахал руками и на автомате отшатнулся.
- НАРР! - пророкотало у меня над ухом, и я сообразил, что это всего лишь попугай снялся со своей ветки и пытался сесть мне на плечо.
Обиженная птица вернулась на свою корягу, нахохлилась и еще раз пророкотала:
- Сам ты нар, - ответил я и протянул руку, чтобы погладить его, но попугай недвусмысленно щелкнул клювом и внимательно посмотрел мне в глаза.
Гладить попугая сразу же расхотелось.
Сделав себе наскоро крепкого кофе, я вернулся в ванную, полазил по шкафам, нашел одноразовую бритву - и за полчаса привел себя в порядок. Закончив расправу над бородой, глянул на часы - половина четвертого по местному времени, еще можно успеть в больницу к Валерке, выяснить бы только, куда идти.
За этим разъяснением я и пошел к старухе на этаж ниже.
- Ну так та, что на Клинической, 74, - радушно сообщила мне Елизавета Николаевна, - только вас, покуда вы туда доберетесь, верно, и не пустят. А коли хотите, проходите, отобедаем вместе.
В больницу меня и правда не пустили. На все мои просьбы и уверения, что я - друг больного и даже почти брат, был один ответ – не положено, часы приема посетителей с 14 до 16, иначе нельзя.
Обругав про себя на чем свет стоит больничные условности, я побрел обратно.
Попугай встречал меня надменно, с видом господина, принимающего своего слугу, и издал несколько резких криков. Впрочем, я не долго расстраивался по этому поводу – найденные в тумбочке зерна сделали нас если не друзьями, то хотя бы добрыми приятелями, так что птица замолчала и принялась уничтожать корм.
Я сходил в душ, пощелкал пультом от телевизора и, решив завтра во что бы то ни стало прорваться к другу, улегся спать.
В ту ночь мне снились вязкие, словно паутина, сны.
То чудился мне собор и длинный шпиль его касался неба. Под высокими готическими сводами я стоял, дабы принять меч из рук человека, облаченного в тяжелые латы, но чья-то рука предательски убивала держащего клинок, и меч растворялся, становился туманом над мутной рекой, что омывала остров с древним собором. Туман касался воды, и весна сменяла зиму, и зима сменяла весну, и так было много раз, покуда не пришла женщина, совсем не старая, но с седыми волосами, та, что несла на руках горбатого своего ребенка, которого положила в утлой деревянной колыбели на воды мутной реки. И женщина пела древнюю, как мир, песнь из непонятных слов, и мальчик играл прядями тумана, свивая их в косы и не видя, что вода открывает хищную пасть свою. А когда река, поглотившая тело улыбающегося последней, наивной улыбкой младенца, выплюнула в протянутую руку женщины костяную фигурку, смутно похожую на странную, клювастую птицу, та спрятала ее под шерстяной дерюгой, от души плюнула в свинцовую реку и побрела, не торопясь, восвояси.
Проснулся я разбитым, в потной футболке и с птичьим дерьмом в волосах.
- Ну спасибо, Нар, - буркнул я в адрес попугая и побрел готовить завтрак.
- Нарр, наррр, - орал тот, мешая мне жарить яичницу с помидорами.
Впрочем, это все продолжалось не долго.
Когда нехитрое блюдо было готово, птица явно сменила гнев на милость, деловито прохаживалась по кухонному столу, лихо стуча когтями, задорно воровала помидоры из моей тарелки и при этом делала вид, что она тут совершенно не при чем.
Зрелище было уморительное, и я не мешал.
- Херцццлих виллькомменн, - выдал попугай в конце концов хриплым басом, после чего схватил последний помидор и шумно улетел на свою ветку.
- Тьфу ты, чёрт нерусский, - ответил я, помыл посуду и поехал в больницу.
Глядя из окна автобуса на проплывающие мимо меня улицы, я невольно залюбовался - осенний Калининград был изысканно-прекрасным. Буйство красок полыхало на ветвях деревьев на фоне готической архитектуры и старинных кирпичных стен. Дома в старой части города были удивительно разные, и в то же время неуловимо похожие друг на друга, словно сошли с немецких старинных открыток – фасады, украшенные резьбой и орнаментом, готические фронтоны, башенки, стрельчатые окна и черепичные крыши.
- Какая красота, - непроизвольно сказал я самому себе.
- Да, город у нас красивый, - откликнулся сидевший рядом со мной нестарый еще мужчина, - да и не мудрено: бывшая столица Прусского герцогства, в некотором роде сама Германия зародилась некогда именно здесь. Я вот местный, коренной, можно сказать, а до сих пор порой чувствую себя в гостях. Интересно, станет ли Калининград когда-нибудь по-настоящему русским городом или так и будет всегда наполовину нашим, наполовину чужим …
Мужчина говорил что-то еще, но я его уже не слышал – автобус резко повернул налево, и прямо передо мной выплыл в окружении багряно-золотых деревьев остров, и в самом центре его гордо протыкал небо острым шпилем старинный собор.
Именно этот собор я видел ночью в своих кошмарах.
В этот раз больничный пост был мной пройден без проблем, и Валерку я легко нашел на третьем этаже в обычной палате, а вовсе не в реанимации, мысль о которой не оставляла меня все это время.
- Лёха! – друг сел на кровати, увидев меня в дверях палаты, - Приехал!
За прошедшие годы друг почти не изменился, разве что резче стала складка у рта да в волосах появились несколько седых нитей. После дежурных вопросов о здоровье выяснилось, что выпишут его не скоро, с неделю точно придется проваляться на больничной койке.
- Сердце, брат, подвело, - просто сказал он, - хорошо, что хватило сил доковылять до соседки, а то успел бы ты как раз…
- Пойдем-ка, покурим, - я выразительно кивнул на дверь. В палате, помимо Валерки, было еще несколько бедолаг, и расспрашивать друга в их присутствии мне не хотелось.
Под неодобрительным взглядом постовой медсестры мы спустились на первый этаж, и вышли во двор. Конечно, курил только я, друг мой и без всяких сигарет имел довольно бледный вид.
- Рассказывай, - просто сказал я.
Выяснилось, что рассказывать особо нечего.
Подруг Кристина не имела, так, знакомые с работы, не более того. Мама и папа умерли, братьев-сестер не было, из интересов – фильмы дома по вечерам, вышивка крестиком да выпечка тортов на заказ, изготовлением которых она порой подрабатывала помимо основной работы в детском садике. Никуда не ходила, никаких посиделок с приятелями или командировок в ее жизни не было, обычный круг «дом-работа-дом», иногда они с Валеркой выбирались вместе к морю в Зеленоградск, порой ездили в «большую Россию» на выходные.
- Крис была очень домашняя, - рассказывал Валера, с завистью глядя на то, как я дымлю сигаретой, - она и в садике-то трудилась больше за идею, нежели за деньги, какие там зарплаты у воспитателя. Я вообще ей говорил, чтобы уходила, ты, мол, на тортах больше заработаешь, но она ни в какую-люблю, говорит, детей.
- А чего тогда своих не завели? – ляпнул я.
- Так собирались, - не обиделся на бестактный вопрос друг, - я через пару месяцев повышение на работе должен был получить, вот и планировали, да только вон оно как вышло.
Я почувствовал, что мы вплотную подошли к главной теме нашего разговора.
- Расскажи подробно, пожалуйста, - тихо попросил я.
Но ничего нового вытянуть из него мне не удалось.
Рано утром Крис, как и обычно, собиралась на работу, вышла из дома – и исчезла.
В садик девушка не пришла, и обеспокоенная заведующая, не дозвонившись ей, позвонила её мужу, номер которого как запасной был указан в отделе кадров. Валерка дотерпел до вечера, потом поднял на ноги полицию, но те только развели руками – ждите мол, сама объявится. Документы жены остались дома, из вещей ничего не пропало.
- Таак, - протянул я, - а мне ты почему не ответил? Я же тебе звонил, хотел убедиться, что твое письмо не шутка и не розыгрыш.
- Да я бы сам подумал, что кто-то издевается надо мной, если бы мне пришло такое письмо, какое я отправил тебе. Только вот телефон я в последние два дня вообще отключил и в ящик закинул. Звонит он, а там тишина. Страшно…
Последнее слово Валерка произнес одними губами, еле слышно, но оттого я почему-то особенно остро его почувствовал – и поверил.
Стоящему передо мной молодому мужчине действительно было страшно. Настолько, что он едва мог сказать это все вслух, настолько, что он попал в больницу с сердечным приступом.
- Валер, а что тебя напугало в ту ночь? – задал я вопрос, который крутился у меня на языке.
- Ну, говори, - подбодрил я его, - я зря, что ли, тысячу километров к тебе летел?
Валерка уставился куда-то вниз и, не глядя на меня, начал говорить.
- Она как исчезла, дома какая-то муть стала происходить. То зовет меня будто кто-то, я просыпаюсь – нет никого. То вижу краем глаза, словно что-то шевелится, оборачиваюсь – тихо всё. Сны стали сниться какие-то вязкие, мутные. Про свиную голову в окне я тебе писал уже. Да, я видел ее всего одну секунду, но я готов поклясться чем угодно – это была именно свиная голова, и она злобно смотрела на меня сквозь оконное стекло. А в ту ночь я проснулся, в ванную зашел - а там Крис…
- Да не в ванной, - печально улыбнулся друг, - в зеркале.
- В смысле – внутри зеркала? – рассказ друга перестал быть логичным и напоминал бред сумасшедшего.
- Да, - как-то обреченно продолжал Валерка, - я в ванную зашел, а вместо зеркала – темнота, плотная, глянцевая, словно гудрона налили, и в этой темноте Крис. Как будто она лежит где-то, а где не разобрать, глаза закрыты, и только губы все шепчут: «Помоги, помоги, помоги!». И шепот все громче и громче. Я из ванной выскочил, думал, с ума сошел, а в ушах этот шепот на крик уже исходит – помоги! И Карлуша как будто спятил – раньше милая птица была, ручная, ласковая, а после пропажи Крис словно взбесился – кусает меня каждый вечер, стоит только зазеваться, да больно так. А в ту ночь вообще набросился, ухо вон до крови разодрал. Я до гостиной дошел, почувствовал, что худо мне, спустился к соседке, думал, лекарства даст, все-таки бывший медик, а она врача вызвала…
- Карлуша? – недоверчиво спросил я, - это попугай что ли?
- Хм, странно, я думал, его Нар зовут, - ответил я, - он все повторяет мне «нарр, нарр».
Друг неожиданно улыбнулся, и впервые с нашей встречи у меня промелькнуло ощущение, что этот бледный, худой человек с трехдневной щетиной – мой друг, Валерка, с которым мы добрую половину жизни прожили бок о бок и по которому я, оказывается, изрядно соскучился.
- Это он тебя так ругает, - ответил друг, - «Нар» по-немецки означает «Дурак». А зовут его Карл, Карлуша. Птица старая, еще от Кристинкиной бабки осталась, живут они долго, вот и он пережил и бабку, и тёщу мою, теперь у нас обитает. Такая странная семейная реликвия. Кстати, ты уж покорми его, пожалуйста, пока я отсюда не выберусь, там в тумбочке пакет с кормом есть.
- Да уже нашел. А почему он у вас по-немецки разговаривает?
- Так бабка немецкий преподавала, - спокойно ответил друг, - вот попугая и выучила. Он так-то и по-русски много слов знает, но почему-то предпочитает болтать на немецком. Кто их, этих попугаев, разберет…
- Ну а друзья? Родные? Есть же у вас кто-то в кругу общения? – снова повернул я разговор в интересующее меня русло, - не бывает же так, чтобы люди жили, словно на Луне.
- Лёх, ну что ты как маленький, в самом деле, - резко ответил Валерка, - тебе что, десять лет, и ты до сих пор веришь в то, что человека на протяжении всей жизни окружают верные друзья? У меня вот ты есть, так наша с тобой дружба еще в детстве зародилась, да и то, последние годы не общались, взрослая жизнь, знаешь ли, не располагает, у всех своё. Были, конечно, у Крис институтские подруги, да только они в Петербурге остались, вместе с ВУЗом закончилась и дружба, оставшись в мессенджерах в виде пары старых студенческих групп, которые оживают два раза в год – в новогодние дни да накануне восьмого марта, когда все друг друга поздравляют открыточками из интернета. У меня есть коллеги по работе, но видимся мы только на этой самой работе и наш максимум – совместные перекуры после обеда. Родители – матушка моя в Москве живет, и у нас была в гостях лишь раз, месяца через два после свадьбы, родители Крис, как я уже говорил, на кладбище. На работе у нее одни тетки – детский сад, обычные бабы работают, семейные почти все, многие гораздо старше, чем моя жена. Так что мы друг друга держались, муж да жена, лучшие друзья.
Запал Валерки как-то резко окончился, и я понял, что мой друг еле сдерживается, чтобы не расклеиться.
Внезапно на меня самого накатило, накрыло с головой.
Муж и жена – лучшие друзья.
Такими были мы с Викой, покуда она была рядом.
Но Вики больше нет, а вот что случилось с Кристиной – надо еще разобраться.
Пообещав Валерке прийти на следующий день и взяв с него слово никому, кроме меня, не говорить о видениях в зеркале и свиной голове, я покинул больницу и, дабы собрать мысли в кучу, решил немного пройтись пешком.
Рассказ друга местами напоминал бред, но все бредовые моменты можно списать на выходки нервной системы, которая не в состоянии переварить шок от пропажи близкого человека. Плавали, знаем, сам такой – мне после смерти Вики тоже казалось, что она то зовет меня, то запах духов ее почудится в пустой квартире, то мерещится на улице среди прохожих родной силуэт. Видать, Валеркин мозг пошел еще дальше, целую картину в ванной нарисовал с просьбами исчезнувшей жены спасти ее.
А это значит, что? Это значит то, что Валерка искренне верит супруге и ни на минуту не сомневается, что та не сбежала с любовником, а случилась какая-то беда.
Итак, в сухом остатке у нас следующее: друзей нет, родных нет, пойти ей, по сути, не к кому. Институтские подруги все живут в Петербурге, а документы дома – значит, пределов Калининградской области Кристина не покидала, чтобы выехать в «большую Россию», нужно сесть либо в поезд, либо в машину, либо в самолет. И если для самолета будет достаточно обычного российского паспорта, то для поездки на поезде или машине придется взять заграничный, так как путь лежит через Литву, но никаких паспортов не исчезло. С тетками с работы неплохо было бы поговорить, жаль, что не сообразил сразу спросить у Валерки адрес садика. Дома надо осмотреться, и отсутствие хозяев мне только на руку – может, найдутся письма, открытки, да что угодно, что сумеет навести меня на след пропавшей женщины.
Путь от больницы пролегал по прямой, и я не заметил, как прошагал вдоль парка с пылающими золотом деревьями, пересек дорогу и оказался на просторной площади, где кучковалась большая группа молодых людей. Девушка в красной бейсболке и смешном рыжем свитере громко и задорно рассказывала что-то своим слушателям, периодически компания взрывалась приступами смеха.
Я невольно подошел поближе и прислушался.
- Так вот, дорогие наши гости – сейчас мы с вами стоим в самом сердце нашего мистического города, - говорила девушка, - слева у нас недостроенное здание Дома Советов, наследие, так сказать, советского прошлого, а вот дальше справа – видите, яма огорожена? Это руины некогда величественного замка Кёнигсберг, который был полностью разрушен во время Великой Отечественной войны при осаде города. Но нас в рамках нашей экскурсии больше интересуют не они, а маленькая улочка, которая располагалась в этом районе до войны. Называлась она «Katzensteig» или «Кошачья тропа», но, к сожалению, до наших дней эта застройка не сохранилась – во время войны при бомбежке город сильно пострадал. В старые времена тут стояла пивоварня, хозяйку которой считали ведьмой. В народе говорили, будто бы по ночам почтенная фройлян и ее соседка превращались в кошек, садились в пивной котёл и съезжали вниз по крутой улочке прямо к реке Преголе, откуда и отправлялись на шабаш.
- Веселые были старушки! – хохотнул кто-то из толпы.
- Ну, конечно, пива, небось, налакаются - и давай чудить, - выкрикнул парень в синей куртке, стоящий с краю честной компании, - у меня дед в деревне, тоже, раз самогону перепил, и ну в старом тазу по двору кататься, думал, что на лодке плывет.
Компания снова взорвалась смехом.
Экскурсовод рассмеялась вместе с ними и продолжила рассказ.
- Старухами, по легенде, ведьмы не были, скорее, женщины в самом соку, и вот однажды о забавах фройлян узнал один из работников пивоварни и пустил по городу слух, мол, нечисто у нас. Когда сплетня дошла до самой колдуньи, она решила расправиться с болтливым работником - обратилась в кошку, подошла к нему, когда он стоял у пивного котла и начала тереться о ноги, пододвигая работника к огню, чтобы слуга свалился в котёл. Но мальчишка так испугался, что схватил кошку и изо всех сил швырнул её в кипящее сусло. Следующим утром на дне пивного котла обнаружили не кошку, а мёртвую ведьму.
- Во молодец парень! – снова выкрикнул весельчак в синем, - знай наших, на каждую ведьму найдется свой котел!
- Это, конечно, легенды, - улыбнулась девушка, - но в реальной жизни на улицах старого Кёнигсберга действительно, периодически преследовали ведьм и колдунов. Так, например, первый известный случай охоты на ведьм был в 1524 году, когда мэр Альтштадта, одного из трех основных городов, позже слившихся в единый Кёнигсберг, Бартоломеус Гетц обвинил сиделку своей жены в колдовстве. Как видно, бедная женщина просто не смогла вылечить больную, за что и поплатилась жизнью.
Странный рассказ о легендах старого города заинтересовал меня, я подошел еще ближе, чтобы было лучше слышно.
- Но не всегда процессы по делу ведьм заканчивались казнью, бывали и комичные случаи, - меж тем говорила экскурсовод, желая, как видно, разбавить ставшую слишком мрачной атмосферу. - Например, в 1525 году был осужден за колдовство некто Валтин Сопплит. Его обвиняли в том, что он при помощи каких-то волшебных манипуляций прогнал всю рыбу из залива. Позже Валтин попробовал эту самую рыбу вернуть, для чего вместе со своими сторонниками принес в жертву черную свинью. Когда о деятельности Валтина и его подельников узнали городские власти, то вынесли необычный приговор: его заставили публично носить бумажную шапку, что считалось в то время крайне унизительным.
Внезапно девушка прервала мой рассказ и посмотрела прямо на меня:
- Вы же не с нашей экскурсии, - скорее утвердительно, нежели вопросительно сказала она.
- Да, но вы так интересно рассказывали, что я заслушался.
Вообще я ожидал, что меня сейчас прогонят – обычно экскурсоводы не любили, когда к ним подтягивались безбилетники, но девушка только улыбнулась и сказала:
- Спасибо большое. Если хотите, присоединяйтесь, мне не жалко.
- Нет, я, пожалуй, пойду, - пробормотал я, вспомнив, что вообще-то я не на прогулку сюда приехал.
- Ну, тогда возьмите визитку, надумаете на экскурсию – приходите, город у нас старинный и интересный, - с этими словами девушка сунула мне в руки карточку и продолжила:
- А сейчас мы с вами отправимся на улицу Коперника, бывшую улицу Ролльберг, которая, как говорят, была самой мистической улочкой в старом Кёнигсберге…
Дальше я уже не слушал, машинально сунул карточку в карман и направился к дому.
«Да уж, интересный у них тут городок, - подумалось мне, - Валерке по ночам свиная голова в окно глядит, по городу водят экскурсии по былым местам обитания ведьм, мне какие-то сны странные снятся, и еще архитектура эта готическая повсюду, так и правда недолго кукухой поехать».
