Я просто сбрасываю это в «Заметки», потому что это единственное приложение, которое сейчас ещё открывается, а иконка батареи застряла на 18% уже… не знаю, давно. Настолько давно, что я начинаю ненавидеть это число. Время в углу показывает 2:17 ночи и не меняется.
Если это когда-нибудь всплывёт у кого-то на экране и будет выглядеть как бред какого-то мужика, который разваливается на части, это… да, это похоже на правду. Я не буду делать вид, что держу ситуацию под контролем. Но если вы из тех, кто заходит в лестничные пролёты без табличек «просто посмотреть, куда они ведут», мне нужно, чтобы вы прочитали это до конца.
А потом — чтобы вы перестали быть таким человеком.
Я работаю на ночной смене по обслуживанию зданий в Медицинском центре Святого Олбана в Финиксе. Технически на моём бейдже написано «Техник по системам здания II», что звучит так, будто у меня должен быть лабораторный халат, но по факту я всё ещё прочищаю унитазы и снимаю блокировки с автоматических дверей.
Святой Олбан — это одна из тех больниц, мимо которых вы проезжаете по Седьмой улице рядом с 202-й и даже не замечаете. Бежевый бетон, зеркальные окна, печальные кустики, которые каждое лето умирают и каждую зиму их заменяют.
Мне тридцать четыре — погодите, нет, у меня был день рождения в июне. Тридцать пять. Мозг всё время по умолчанию ставит «тридцать четыре», будто пытается сэкономить мне один год износа.
Ночью обычно тихо. Пара медсестёр, один врач в приёмном, сонный охранник. Здание усаживается в постоянный фоновый шум: вентиляция, ледогенераторы, тревоги телеметрии, колёса по линолеуму. Всё это сливается в один низкий гул. Ты его не замечаешь, пока он не исчезает.
В ту ночь я подменял Кайла, который «приболел», но я бы поспорил на недельную зарплату, что дело было в поздней игре «Койотс». С полуночи до восьми. Я взял стаканчик столовского кофе перед закрытием в одиннадцать. На вкус он уже был как из вчерашнего чайника.
Примерно в час треснула рация.
— Техники, приём, — сказала Рохас. — У нас мигает свет в старом админ-коридоре. У миссис Харви от него мигрень.
— Принял, — сказал я. — Уже иду.
«Старый админ-коридор» — это заброшенное крыло на третьем, где раньше сидели кадры и бухгалтерия, пока всё не перетащили вниз и наполовину в онлайн. Теперь там пыльные архивы, пустые кабинеты и люди, которых не хотят находить.
Я взял лестницу, запасной светильник 2x4 LED troffer, сумку с инструментами, записал заявку и поднялся на служебном лифте.
Двери открылись в полутёмный коридор. Пока я шёл, срабатывали датчики движения; на мне — худи, стоптанные ботинки, бейдж с помятым стикером «HAPPY 35».
Плохой свет было легко найти — одна панель дёргалась ярко—тускло—выключено, будто не могла определиться. Я поставил лестницу, поднялся и снял рассеиватель.
Над потолком должен был стоять привычный гул: воздухообменники, шум в воздуховодах. Было тихо. И прохладнее — настолько, что по руке поднялась мелкая дрожь.
С самой LED-панелью всё было в порядке. Проводка нормальная, следов перегрева нет. Только наклейка сзади:
LITHONIA LIGHTING 2G7 2X4 TROFFER 4000K.
Мы используем 2GT8. Я писал этот номер модели столько раз, что рука может делать это сама.
— Ну, конечно, — проворчал я. — Опечатки на каждом этапе.
Рёв вентиляции, писки в реанимации, далёкое шоссе — пропали. В вакууме зазвенели уши.
Панель вспыхнула один раз и умерла.
Коридор провалился в кромешную тьму так быстро, что у меня ухнуло в животе. Я вцепился в лестницу.
Фонарик был на поясе. Я нащупал его и щёлкнул.
Старый админ-коридор остался на месте.
Те же бежевые стены, тот же коричневый поручень, тот же пустынный принт с подписью «COMMUNITY». Но коридор стал длиннее, вытянутее. Дверей больше, чем должно быть, словно кто-то скопировал и вставил пару лишних блоков. Дальний конец сидел слишком далеко.
— Какого чёрта, — сказал я. Услышать свой голос помогло.
Я спустился. Мои ботинки встали на ковёр без звука.
И вот это сильнее всего заставило кожу стянуться.
Я повернулся туда, где должна быть лифтовая площадка.
В пятнадцати футах — бежевая стена с красной дверью EXIT и зелёной светящейся табличкой.
Я повернулся в другую сторону.
То же самое. Красная дверь EXIT. Ни лифтов, ни лестницы. Только два выхода, которых минуту назад не существовало.
Я подошёл к ближайшей двери. Сквозь армированное стекло виднелся другой коридор: тот же ковёр, те же двери, жужжащие люминесцентные лампы.
— Выбило автомат, — сказал я себе. — Странная перекоммутация. Старые планы. И так сойдёт.
Дверь распахнулась. Когда она закрылась за мной, звук был тонкий, как у дверцы холодильника.
Я тут же повернулся, чтобы подпереть её.
Никакой двери. Никакой таблички EXIT. Просто глухая стена и пустой шкафчик под огнетушитель.
— Нет, — сказал я. — Нет-нет-нет.
Коридор мог быть любым служебным. Низкий ковёр, поручни, металлические двери: 317, 319, 321. Номерные таблички чуть завалены, как будто их клеили на бегу.
Я дёрнул ручку. Заперто. Другую. Заперто.
Часы на стенах — те же дешёвые чёрные ободки, что у нас, но все показывали 2:22. Секундные стрелки замерли.
Телефон всё ещё показывал 2:17.
Я вышел к Т-образному перекрёстку с потолочной табличкой:
Запах сменился на лёгкий хлорный, как от осушённого крытого бассейна. Шага не слышно вовсе. Я тупнул раз — тишина осталась.
Мой голос отозвался с полусекундной задержкой и чуть сбитым тоном. Будто кто-то проиграл меня на плохих колонках.
Уголок с автоматами выглядел почти нормально: автомат, круглый стол, три штабелируемых стула, доска объявлений с листком — SAFETY MEETING WEDNESDAY 2PM – MANDATORY — дата не вписана.
За стеклом — чипсы, сладости, сода. На первый взгляд.
Потом — отличия: DORITOS → DORIOTS. SNICKERS → SNICKER. Diet Coke → COLA LIGHT. Логотип Lay’s с подписью LAYS’S.
Клавиатура — один ряд цифр 0–9 вместо сетки. Купюроприёмник — просто чёрная щель без признаков жизни.
Нижняя панель висела открытой. Внутри металлические спирали переплетались друг с другом в невозможные петли.
На полу — шесть шоколадок идеальным кругом, обёртки отогнуты. Шоколад процарапан прямыми пересекающимися линиями, как простая схема проводки.
Я отступил, сам не заметив, пока стол не упёрся мне в ноги.
Я вздрогнул так, что выронил фонарик. Он упал на пол беззвучно.
Уведомление: НИЗКИЙ ЗАРЯД — 20%. Было 60%, когда я вышел из мастерской. Я точно помню.
— Ладно, — сказал я. — Нет. Ты не прав.
Гул автомата затих. Свет сверху притух на долю.
Дальше по коридору я услышал медленное волочение. Толстая ткань по плитке. Что-то тяжёлое тащит себя.
Во рту пересохло, как в пустыне.
Я схватил фонарик, по привычке щёлкнул «выкл-вкл». Луч метнулся вдоль коридора.
На краю света что-то скользнуло поперёк.
Не тело. Отсутствие. Там, где оно двигалось, свет тускнел, приглушая лампы дальше. Оно плавно проскользнуло боком и исчезло за углом.
Как тень, прыгающая без человека, который мог бы её бросать.
Я выключил фонарик, не думая. Древняя ящериная часть мозга завопила, что свет делает меня слишком видимым.
Я не пошёл смотреть, что это.
Я пошёл в другую сторону.
Коридоры продолжали меняться.
Я прошёл через безымянный проём, и ковёр сменился пятнистым линолеумом; стены стали глянцево-белыми; сверху зажужжали старые квадратные светильники. Появились плакаты по технике безопасности: WORK SMART, WASH YOUR HANDS, OUR CUSTOMERS, OUR FAMILY — лица расплывались, если смотреть дольше секунды.
Отрезок, где на каждой двери было написано CLOSET 1, CLOSET 3, CLOSET 5. Все — закрыты.
На пятнадцатом повороте я попробовал помечать путь. Засунул оторванный клочок бумаги под дверь, завязал полоску моего синего ланьярда на другой ручке.
Три левых и один правый — и я вышел к двери с таким же завязанным ланьярдом. Тот же узел. Те же обтрёпанные концы. Рядом в краске — четыре бледные бороздки, заканчивающиеся аккуратными полумесяцами стёртостей.
Я оставил ланьярд. Трогать его казалось вмешательством в чужую работу.
В конце концов коридор разверзся в этот фальшивый аэропорт.
Потолок терялся в тени. Под ногами — большие квадратные плиты в рисунке, похожем на карту города. Бесконечные ряды четырёхместных кластеров, винил слишком чистый, ввинченные в пол.
Таблички на воротах: A1, A3, A5, потом B, потом AA, AB, AC. Дальние буквы смазаны. Большие серые экраны наверху светились пустыми.
В самом конце — стеклянная стена.
— Снаружи, — сказал я. — Обязательно.
Сколько бы я ни шагал, стекло оставалось на том же расстоянии. Ворота C7 и C8 прошли мимо меня во второй, третий раз.
Ноги дрожали. Я плюхнулся на кресло. Винил не пискнул.
За стеклом мир был таким же — ворота, кресла, еще одна стеклянная стена. Как криво поставленные зеркала.
Потом через эту репетицию проплыло что-то огромное.
Не самолёт. Масса, отрицательное пространство, скользящее вдоль того конкорса. Где бы оно ни прошло, серый за стеклом темнел, выцветал, снова темнел. Стекло вибрировало в моём позвоночнике.
Пустые экраны дёрнулись. На секунду строка зелёных пикселей попыталась сложиться во что-то — вроде GAT, — но рассыпалась.
Штука уплыла. Ни краёв, ни конечностей. И — исчезла.
Я поднялся и ушёл от стекла.
Туалет оказался ловушкой, но не такой, как вы подумали.
RESTROOMS со стрелками в обе стороны. Я выбрал одну. Бежевый коридор, тяжёлая дверь, фигурка с непривычно высоко согнутыми руками.
Внутри — плитка, кабинки, раковины, зеркало. Идеально чисто. Ни мусора, ни надписей.
Увидеть себя в зеркале почти было как проснуться. Те же усталые глаза, то же худи, тот же кривой бейдж.
Потом я увидел силуэты за моей спиной.
Три высоких, тонких фигуры в самом конце помещения — только в отражении. Темнее остального. Без лиц. Руки слишком длинные.
Я не обернулся. Просто не стал. Какая-то часть меня приравняла поворот головы к шагу с крыши.
Я смотрел в зеркало и нажал кран.
Вода изогнулась дугой. Чистая. Настоящая.
В отражении она ударялась о раковину и исчезала. Ни брызг, ни ряби. Просто была — и нет.
В зеркале они были ближе. Один стоял прямо за моим отражением, так близко, что мог бы положить подбородок мне на плечо, если бы у него был подбородок.
Я шагнул вперёд. Моё отражение повторило. Они — остались.
Вблизи ближайший оказался не гладким. Текстурным, как фасад здания ночью. Под чёрным угадывались кирпичи, вентрешётки, швы. В груди крошечная табличка EXIT мерцала задом наперёд: TIXE в стекле.
Внутри изгиба его «плеча», где должна быть кость, тянулся миниатюрный коридор — ковёр, двери, крошечные таблички выхода. Угол был неправильный, чтобы это могло быть отражением чего-то позади меня.
Все краны вдоль умывальников уже лили воду. Идеальные дуги. Без звука.
Пустой туалет. Кабинки закрыты. Никаких силуэтов.
Дальняя дверца кабинки заскрипела. Звук пришёл рваными кусками: визг, потом глухой удар, потом скрип петли — всё не в том порядке.
Я рванул. Дверь ударилась в упор звуком, который мозг отказался распознавать. Плечом я задел косяк, удар ощущался, будто через мягкую прокладку.
Снаружи «конкорс» пропал. Просто ещё один низкий бежевый коридор.
Аккуратная зелёная табличка STAIRS. Дверь — на оттенок другого бежевого. Пахло, как в любой больничной лестнице, по которой мне доводилось шарашить.
На пролёт вниз — площадка, большая белая «3». Ещё вниз — «2».
— Хорошо, — сказал я. — Теперь бы подвал.
Я ходил туда-сюда, наблюдая за цифрами: 3, 2, 3, 4, 2. Разные трафареты, будто в разное время их рисовали разные люди. Сердце пыталось вылезти через горло.
Я начал смеяться — высоко и не своим голосом, звук, который слышишь из собственных уст и сразу ненавидишь.
— Ладно, — сказал я. — Ты победил.
Я выскочил. За дверью — другой коридор. Табличка теперь гласила STORAGE.
После этого лестницы я оставил в покое.
Остальные места сливались в кашу: столовая с идеальной фальшивой едой — у вилок зубья слиты; парковочный уровень P2, где бетон истончался под ногой, а «потолок» был чёрным стеклом, полным сдвигающихся по слоям планов этажей.
Куда бы я ни шёл, я начал видеть, как моя собственная жизнь просачивается. Полоска синего ланьярда, которую я завязал на двери, стала появляться на других. Странная полоса от лестницы на 3 West снова всплыла на стене, которой я никогда не видел.
Листок, который раньше был пустым, внезапно обзавёлся датой, написанной моим почерком: 10/12.
Не помню, чтобы я это писал.
Моё отражение деградировало. Белки серели. Радужки теряли цвет. Между мной и зеркальным мной появлялась полусекундная задержка. Фон резкий, я — мыльный.
Шаги оставались беззвучными. Хлопок ладоней звучал так, будто этажом ниже.
Я не думаю, что тут есть один большой момент, когда тебя кто-то съедает. Ты просто постепенно редактируешься в фон.
Чем больше я видел этих высоких — Резидентов, — тем больше они казались… коллегами.
Я наблюдал, как один «чинит» коридор. Его рука — пучок плоских пластин — прижималась к стене. Поверхность складывалась, двери уезжали, вывески меняли место, потёртости исчезали. Он сдвигал руку — табличка EXIT перепрыгивала на другую сторону.
Он поворачивался вокруг оси, которой не должно быть, и на секунду в его груди я видел крошечные лестницы и комнаты ожидания. Потом он пропал, и на его месте загорелась красная дверь EXIT.
Она выглядела в точности как та, что у входов в наши машинные залы. Та же ободранная перекладина, тот же налёт на петлях, тот же скол в углу.
За стеклом — подвал Святого Олбана. Серая плитка, доска объявлений со старым плакатом про спонсорство Ironman, которым Санчес так любит хвастаться.
Тёплый воздух потянул сквозь щель.
— Если это реально, — сказал я ей, — у тебя будет скрипучая плитка под второй головкой спринклера.
Я нажал перекладину. Плитка по ту сторону пружинисто подалась и отдала в кости тем самым ощущением, будто едешь на «скрипучем колесе».
Я рассмеялся коротко и зло. — Окей. Может…
Я крутанулся — и увидел только шлакоблок и краску. Доска объявлений, плакат, пустая дата. Никакой двери. Никакого EXIT.
Рёв котлов исчез. Воздух снова стал плоским.
Я сполз по стене и, в какой-то момент, достал телефон.
2:17. Батарея: 18%. Wi-Fi всхлипывал одной палочкой — и ничего.
Я ходил, пока ноги не заныли, сидел, пока голова не поплыла, снова ходил. Время ничего не значит. Телефон твердит: всё ещё 2:17.
В холле, где я сейчас, стены увешаны чёрно-белыми фотографиями. Пустые улицы, эстакады, лестничные пролёты, погрузочные доки. Ни людей, ни машин. На каждой фотографии где-то есть дверь.
Последние минуты я играю в испорченного «Где Уолдо», пока печатаю.
Одна — тот самый старый админ-коридор. Я вижу принт «COMMUNITY» и вмятину на плинтусе, где Кайл уронил баллон и делал вид, что нет. На 90% уверен, что это та же вмятина.
На той фотографии дверь SERVICE в конце закрыта.
За армированным стеклом — высокий узкий силуэт.
Рядом — фото лестничной площадки с цифрой 3. На нём моя тень в полушаге, смазанная, одна нога в воздухе.
Не помню, чтобы кто-то это снимал.
Иконка батареи не сдвинулась. Всё те же 18%. Время — всё те же 2:17. Значок Wi-Fi вспыхивает, будто хочет что-то показать, и сдаётся.
Снаружи в коридоре что-то движется. Тот же волокущий звук тяжёлой ткани и более глубокие стоны, как у металла под нагрузкой. Ближайшие к углу фотографии дрожат в рамках.
Я не думаю, что Резиденты охотятся на меня. Они просто… делают то, что у них вместо работы. Где-то отмечаются в табеле, которого мне не видно. Это я — сбой.
Всё в итоге сваливают на обслуживающих — так или иначе. Полы, стены, системы… люди. Мы — папка «прочее».
Если эта заметка каким-то образом просочится наружу — если то, что тут считается трафиком, прольётся в ваш мир, — может, кому-то она поможет.
Если вы работаете ночами, если когда-нибудь уходили последним из здания, если шли по служебному коридору и вдруг почувствовали, что он слишком длинный, а воздух слишком неподвижный, — слушайте.
Когда видите дверь, которой раньше в знакомом наизусть коридоре не было, не открывайте её «просто посмотреть».
Когда таблички выхода указывают в обе стороны на одни и те же номера комнат, разворачивайтесь. Идите к шуму.
Если идёте по коридору, а ваши шаги совсем не издают звука, не играйте героя и не делайте ещё один «на всякий случай». Ищите ваш бардак: след от лестницы, который вы оставили прошлой зимой, пятно кофе, которое никто не вытер, перегоревшую лампу, которую всё собирались сменить. Если их нет, если всё выглядит только что установленным и неправильным, отступайте, пока мир снова не станет потёртым.
Если встретите автомат, где в названиях брендов на одну букву не так, просто идите дальше. Пакет DORIOTS вам не настолько нужен, честно.
Если заходите в туалет, а все краны уже открыты и вода не движется, когда попадает в раковину, — уходите. Не смотрите в зеркало. Серьёзно. Просто не надо.
И если когда-нибудь увидите в конце коридора высокий, тонкий силуэт, на котором взгляд срывается, как на слепом пятне, —
— не зовите его на помощь.
Потому что он может услышать.
И может попытаться помочь единственным известным ему способом:
Воздух в холле стал гуще. Потолок поднялся, углы потерялись в тени. Некоторые фотографии изменились — на одной пустой улице вдалеке появился знак Святого Олбана.
Гул в стенах становится глубже. Меньше похоже на вентиляцию, больше — на стройку. Как будто краны и бетон двигаются где-то прямо за гипсокартоном.
Я знаю чуть больше, чем когда впервые запаниковал у той двери EXIT. Достаточно, чтобы, возможно, подправить кое-что для тех, кто проигнорирует всё это и всё равно сюда свалится. Коридор, который не ломается под ногами. Стрелка выхода, которая действительно ведёт в лучшее место.
Это буду я — тот, кто сглаживает стены, которых вы не видите, кто вдавливает слишком много пальцев в краску и двигает двери на пару дюймов туда-сюда.
А пока сделайте мне одолжение.
Держитесь шумных слоёв мира. Хлопающие двери, скрипящие каталки, кто-то ворчит, что кофе как грязь. Это — хорошее. Это значит, вы всё ещё в настоящих слоях.
И если приём позвонит вам в час ночи насчёт мигающего света в крыле, которым уже никто не пользуется, берите лестницу, если уж надо.
Только сделайте мне одно одолжение и оставьте дверь с надписью SERVICE в покое. Пусть головная боль от света помигает. С этим можно жить.
Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit
