В студенческие годы наша компания завела традицию раз в год уезжать в лес на пару дней. Ничего оригинального, знаю, но это был удобный повод провести время подальше от всех и вся. Мы не были фанатами природы, просто не возражали проводить время так вместе.
Состав менялся из года в год — бывшие партнёры приходили и уходили, у кого-то были экзамены или личные дела, иногда пустяковые ссоры лишали нас пары лиц. И всё же каким-то образом небольшой костяк неизменно собирался: Брэнда, Майкл и Лилиан (они вместе сколько себя помню), Деннис, Марго и я.
После выпуска стало труднее подбирать даты, но мы справлялись. Единственное, что сбило наш ежегодный график, — пандемия пару лет назад; потом, кажется, всем стало проще находить причины не ехать. Мы ещё переписывались время от времени, иногда встречались, но и всё.
А в этом году вышло по-другому. То ли звёзды сошлись, то ли мы все в какой-то момент взрослой жизни остро соскучились по простым временам, которые вроде бы и недалеко позади, хотя иногда кажется, будто прошла вечность.
И вот шестеро из нас занесли даты в календарь — и поехали. Два дня, две ночи. Ничего сложного, как раньше.
Мы никогда заранее не планировали какие-то особые развлечения, разве что неподалёку оказывалось что-то стоящее внимания. Но одно мы делали всегда: в первую ночь рассказывали страшилки у костра — иногда и во вторую, если кто-то вдохновлялся (сыграл ли в этом роль алкоголь, оставлю вашей фантазии).
Честно говоря, мне не кажется, что кто-то из нас когда-нибудь по-настоящему напугал остальных. Некоторые — я в их числе — очень старались, но чаще всего то, что нам казалось страшным, оказывалось неровной смесью смешного, нелогичного и лагерной «жести», склеенной кое-как. Мурашек мало, смеха много — тоже неплохо.
В этот раз всё было иначе, и, как вы уже догадались по заголовку, я сейчас печатаю это из-за того, что произошло в ту первую ночь. Но прежде чем к ней перейти, надо упомянуть ещё одну вещь.
Мы с Брэндой, Майклом, Лилиан и Марго планировали поездку на шестерых. Когда, как обычно с опозданием, к месту сбора прикатил Деннис, нас всех ошарашило, что он привёз кого-то ещё — человека, о котором никому даже вскользь не говорил и который, судя по виду, собирался быть с нами все дни в лесу.
Если бы такое случилось в студенческие годы, представляю, насколько неловко вышло бы: посторонняя в нашей компании, риск разрушить сложившуюся динамику. Но мы уже не дети, и к тому же теперь далеко не так хорошо знаем личные жизни друг друга.
Это, конечно, не оправдание не предупредить нас в духе «кстати, я привожу незнакомую вам девушку, прошу вести себя прилично», но, думаю, остальные быстро смирились — не так часто выпадает шанс познакомиться с новыми людьми. А зная Денниса, компания будто на инстинктах решила сделать всё, чтобы Лиз почувствовала себя желанной и принятой.
Наверное, я бы чувствовал то же самое, если бы не одно «но».
Накануне вечером мы с Деннисом болтали по телефону — о поездке и всякой ерунде, не стоящей упоминания. Он ни словом не намекнул ни на Лиз, ни на кого-то ещё и звучал совершенно обычно.
А вот Деннис, которого мы увидели в тот день, показался мне каким-то зажатым и разбитым. Может, ему было стыдно из-за всей этой ситуации — настолько, что он едва смотрел нам в глаза; может, девушка — если она вообще была его девушкой — заставила его «пригласить» её против воли, или что-то в этом духе.
Что-то в этом было странно, но я промолчал. Решил, что всем, особенно Деннису, будет лучше без неудобных вопросов и ненужной драмы — единственного, чего мы всегда старались избегать в этих поездках.
Мы перекинулись парой фраз, проверили, не забыли ли чего, и пошли пешком часа на два, пока не нашли подходящее место и не поставили палатки как раз перед тем, как стемнело.
А дальше произошло вот что.
Развели приличный огонь, налили по стакану — и решили, что пора снова по очереди рассказывать страшилки, как в старые времена. Не скажу, что все горели желанием — возможно, кто-то из нас из этого вырос. Но было видно, что каждый — в разной степени — старается поддержать одну из немногих традиций, что уцелели у нашей компании.
И даже если истории окажутся ужасными, они могли сгодиться хотя бы как ледокол, чтобы Лиз легче вжилась в круг.
Первой была Марго, сидевшая слева от меня. Она пересказала слегка тревожный случай с её подругой, за которой пару месяцев шёл сталкер после того, как их знакомство через приложения не сложилось. Вроде как потом его арестовали, но нового в этом ничего не было. Просто жуткий тип. Обычно такое.
Потом очередь дошла до Брэнды, слева от Марго. Она, по сути, пересказала фильм, который сочла достаточно редким, чтобы мы не догадались. Это побудило Майкла — нашего упёртого фаната хоррора — мягко подколоть её. Я вспомнил времена, когда подобное замечание заставило бы её собрать вещи и уйти тут же, и на секунду испугался, что даже безобидная шпилька Майкла испортит настроение, если не весь уик-энд.
К моему удивлению, Брэнда хихикнула, подняла стакан джина с тоником и сказала: «Ладно, поймали», — и осушила его, будто это её «наказание».
«Почему бы тебе не пойти следующим? Посмотрим, на что ты способен, ботаник», — поддела она. Майкл, сидевший справа от меня, оскалился, расправил плечи и засучил рукава — он из тех, кто никогда не упускает шанс припугнуть друзей, особенно когда у него есть их внимание и согласие.
Но прежде чем он начал свой вымученный — наверняка — рассказ, вмешался Деннис:
— На самом деле не против, если первой будет она? — спросил он, не глядя на Майкла и не показывая на кого-то конкретного, хотя мы и так поняли, что речь о Лиз. — Ей есть что рассказать всем.
Майкл скривился, но быстро буркнул: «Окей, без проблем». Видно было, что он расстроен тем, что у него увели внимание, но формулировка Денниса тут же зацепила и его, и нас.
Чтобы вы лучше представляли, кто где сидел: напротив меня — Лиз, слева от неё — Деннис, потом Лилиан, Майкл, я, Марго и, наконец, Брэнда.
— Ну, давай послушаем, — сказал Майкл почти вызывающим тоном, от чего Лилиан дёрнула его за футболку и метнула взгляд.
Лиз отрицательно качнула головой, взгляд уткнулся в потрескивающий костёр между нами.
— Это не история. Это сон. Вернее, кошмар. Надеюсь, так можно.
Майкл посмотрел на меня и закатил глаза: мол, теперь она может придумать что угодно и списать на «приснилось». Лилиан легонько толкнула его локтем — напоминание не быть козлом.
Остальные тут же разрешили, но настроение, чувствуешь, поменялось — из-за серьёзного тона Лиз и из-за того, что сейчас она вывалит на незнакомцев что-то очень личное, а не просто милую страшилку.
Она глубоко вдохнула и начала:
— Сначала — крик. Но крик такой, какого я никогда не слышала. Я нутром знаю, что он исходит от кого-то неподалёку, но в нём есть что-то… не то. Что-то безмерно жуткое.
Она скрестила руки, крепче обняла себя, не отрывая глаз от огня, будто искала в пламени нужные слова.
— Я не слышала такого ни в жизни, ни в кино, ни в играх. Это не зов о помощи. Это… первобытный, вязкий вопль чистого ужаса и боли… и меня до костей пугает то, что моё сознание даже представить не способно, что может причинить такую непостижимую муку. И звук…
Она подняла ладони к лицу, прикрыв почти всё, кроме глаз.
— Он оглушительный. Такой громкий, что дрожат кости. И он не прекращается, тянется, а я застыла, не зная, что делать. Я знаю — кому-то нужна помощь, но не решаюсь искать его: боюсь того, что увижу. Боюсь, что увижу такое, что мой мозг не сумеет объяснить. Мне так страшно и так мутит от одной мысли выяснить, что же вызывает этот крик. Но чем дольше он длится…
Она едва заметно покачала головой.
— Чем дольше, тем сильнее я задаюсь вопросом, как он вообще ещё продолжается. Я понимаю, что это сон, но в нём есть что-то реальное; и мне не укладывается в голове, почему человек ещё не умер, не потерял сознание и не сорвал голос от такой тянущейся, мучительной агонии. И тогда меня осеняет…
Она умолкла на несколько секунд, губы дрожали.
— Может, это вообще не человек. Может, что-то пытается заманить меня, копируя переигранные звуки чьих-то страданий. А может, это и правда человек — и невозможную боль ему причиняет кто-то. Или что-то.
Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула; на миг показалось, что на глазах выступили слёзы. Она сказала, что это сон, но мне не верилось, что кто-то у костра купится на такое. Хотя её искренность и ощутимость эмоций было трудно игнорировать.
— И я решаюсь искать источник. Не могу объяснить — будто в мозгу щёлкнул переключатель. Это просто то, что я должна сделать. Что обязана. Может, я поддалась чарам и иду на гибель; может, во мне проснулось что-то, что велит хотя бы проверить, не нужна ли кому помощь. А может, победило чёртово любопытство. Наверное, правильнее говорить о смеси всего этого — я ведь не такой уж хороший человек.
Уголок её губ на миг дёрнулся в усмешке, но, кажется, никто не заметил — она сразу двинулась дальше:
— Я иду по лесу. Ночь, и я почти ничего не вижу — думаю, далеко не зайду. Это… даже утешает, как ни стыдно признавать: значит, не придётся в одиночку столкнуться с тем, что там.
— И тут я понимаю, что видеть и не нужно, когда этот чёртов крик будто тянет меня к себе, громче с каждым шагом в нужную сторону. Не успеваю оглянуться, как выхожу на поляну. Передо мной — чёрный, маленький домик.
— Дверь настежь. Вернее, сорвана с петель — будто то, что внутри, ждало меня всё это время. И хоть темно, вижу: в окнах нет стёкол. Разбили до меня или их и не было — не знаю, но мне это не нравится.
— Почему? — шёпотом спросила Лилиан — и так было видно, как её пугало услышанное: она вцепилась в Майкла; но голос выдал больше.
Лиз не смутилась — удивительно, но это было первое вмешательство с начала её рассказа. Она не перевела даже пустого взгляда на Лилиан, будто и ожидала вопрос.
— Потому что дверь настежь, и окна открыты. Что бы там ни происходило, тот, кто это делает, хочет, чтобы я знала: у него вся сила, весь контроль, и от этого не уйти. Дом будто без охраны, внутри никого — на первый взгляд.
— Я понимаю: это может быть ловушка, понимаю: стоит переступить порог — и мне не выбраться; понимаю: я в шаге от боли и страдания такого уровня, который не должен быть возможен… но я уже дошла сюда, а главное — крик стал таким невозможным, невыносимым, чем ближе я подходила к дому, что я просто хочу, чтобы он заткнулся. Любой ценой. Пусть даже мне самой придётся войти и занять его место.
— Часть меня против, но тело движется само — потому что и оно знает: это надо прекратить, и прекратится лишь тогда, когда я пройду путь до конца, чем бы он ни был. Я вхожу, и в тот миг, когда ступаю через порог…
— Этот нечеловеческий, пронзительный звук исчезает. Вот так, — она щёлкнула пальцами. — Будто кто-то стёр его из реальности. Совсем. Ни отголоска. Я должна бы почувствовать облегчение, но тишина, что пришла на смену, — возможно, ещё хуже. Она глухая, тяжелая, тотальная — я подумала, что потеряла слух. То ли от крика, то ли от того, что его погасило.
— В любом случае, это плохо. Потому что нутром знаю: что бы ни было внутри, оно знает, что я здесь. И выключить все звуки — его больной способ постелить мне красную дорожку.
— Я понимаю: надо уйти. И, скорее всего, я могу: за спиной всё та же дверь, приоткрытая, в лицо веет слабый сквозняк. Я делаю шаг назад — и никакая невидимая сила меня не держит. Я могу просто уйти, раствориться в ночи.
— Так почему ты не уходишь? — спросила Марго.
— Может, крики вернутся — хотя, думаю, нет.
— Тогда почему? — не отставала Марго, заметно расстроенная тем, что даже не её подруга готова лезть в опасность в вымышленной ситуации.
— Потому что мне нужно знать, зачем меня сюда привели и ради чего. Нужно понять, что здесь случилось. Вам бы не хотелось?
Никто не ответил. Я оглядел лица как мог: девушки явно были напуганы, а Майкл так подался вперёд, что удивительно — не свалился лицом в огонь. А Деннис… будто его там и не было: ни внимания, ни выражения.
Правда в том, что большинство из нас уже было вовлечено в её рассказ. Естественно, мы хотели довести до конца. Я бы первым заржал, окажись всё это подводкой к идиотской шутке или «продолжение следует», а потом — признание, что она сценарист и пока только нащупывает сюжет.
— Ладно, ты вошла, и… — подбодрил Майкл нетерпеливо, не замечая, как рядом с ним дрожит его девушка.
— Я захожу. Знаю, что ничто не подготовит меня к тому, что ждёт. Я иду к единственной комнате, откуда льётся слабый свет. В этом доме нет дверей, но я не заглядываю в остальные — там кромешная тьма, и я знаю: там ничего нет. Светлая комната — та, где меня ждут.
— Я держу взгляд внизу, тяну момент. Вижу только свои ноги да старые мокрые доски пола. Но чувствую в воздухе — там кто-то есть. Может, вне поля зрения — ждёт, пока я подниму голову и признаю его.
Она умолкла. Никто не посмел шелохнуться.
— И я смотрю. И прежде чем осознать, что вижу, прежде чем закричать или как-то отреагировать, чувствую, как разум рассыпается в пыль от того, что я увидела и ощутила носом в той комнате. Я не могу описать вам сцену — только первобытное отвращение, которое выжгло из меня невозможные, мерзостные, непередаваемые образы… но следы остались.
Она опустила голову, глядя себе на колени.
— Если очень постараться, я «вижу» комнату и на каком-то уровне «знаю», что там и что случилось, но не могу заставить себя облечь это в слова. Одна мысль о попытке — как самая развращённая мысль, на которую способен нормальный человек, — и меня мутит.
Она провела ладонями по лицу — то ли стирая слёзы, то ли просто касаясь кожи. Я подумал, что на этом всё, но она продолжила:
— Но кое-что я помню. Одну деталь вижу до сих пор, как наяву.
Все напряжённо приготовились к развязке, к финальному твисту, к чему угодно. Лиз заговорила, уставившись куда-то в пустоту — взгляд потерянный, стеклянный от ужаса воспоминания.
— В комнате — мужчина. Я вижу его лицо, и по его чудовищному выражению понимаю: именно он виноват во всём, что здесь произошло. Это он породил тот невозможный крик. Это он привёл меня сюда — ради чего-то дурного. И я знаю, кто он. Я его узнаю.
Она снова замолчала, уже заметно более взвинченная. Я сам не понял, пожалел ли её и хотел ли, чтобы она поскорее закончила ради себя, или меня просто начала раздражать эта бесконечная «подводка».
Так или иначе, я выпалил: «Кто это?» — и она тут же метнула в меня пронзающий взгляд. Не уверен, впервые ли она вообще посмотрела кому-то в глаза с начала рассказа, но в этой внезапной, не отрывающейся, безжалостной пристальности было что-то, от чего мне стало по-настоящему не по себе.
Порыв ветра с милосердием добил умирающий огонь.
— Ты, — сказала она голосом, дрожащим не от страха, а от глубокой, ядовитой ненависти.
Живот ухнул вниз, тело моментально покрылось холодным потом.
— Ты, — повторила она, ещё с большим отвращением — так, что это ощутил только я, тот, на кого обрушились эти грязные, пусть и выдуманные, обвинения.
Один за другим все медленно повернули головы ко мне. Миг я всерьёз думал, что кто-то да не выдержит и расхохочется: мол, удалось и напугать, и разыграть.
Но никто не сказал ни слова, а я и сам не нашёлся, что ответить, пытаясь осмыслить случившееся.
Вскоре Марго встала и сказала, что пойдёт спать, за ней — все, кроме Лиз. Когда Брэнда спросила Лиз, всё ли у неё нормально, та ответила, что да, просто посидит ещё немного у костра и потом уйдёт в свою палатку.
Они просто оставили нас двоих, не обращаясь ко мне напрямую и никак не комментируя сон Лиз и моё участие в нём — по её словам. Даже без огня, по тусклому свету, я чувствовал её взгляд, впившийся в меня.
Чем больше я пытался понять происходящее, тем сильнее злился, но старался не показывать. Зачем им было так издеваться, да ещё привлечь к этому кого-то нам постороннего, чтобы мне было максимально не по себе?
Разыграть — понимаю. Но это запредельно даже для самой дерзкой шутки в нашей компании. Совсем другой уровень. И я не мог придумать, чем я мог так провиниться, чтобы заслужить подобный спектакль.
Хуже всего — что никто после развязки не счёл нужным посвятить меня в шутку. Оставили в неведении — и фигурально, и буквально — даже ценой того, что испортят мне весь оставшийся уик-энд.
Зачем им это? И как каждый из них умудрился держать каменное лицо? Я злился, да, но и был глубоко задет бессердечием и бессмысленностью этого всего. Я не сказал ни слова. Если им того и надо — удовольствия просто так не дам.
Я коротко взглянул на Лиз, которая сидела на своём конце нашей грубо сколоченной скамейки и продолжала смотреть в мою сторону. Ей больше нечего было сказать — как и мне. Я поднялся и молча ушёл в свою палатку.
Насколько знаю, она могла просидеть там до самого утра.
Не уверен, спал ли вообще. Когда я «очнулся», был всё так же зол, как ночью. На телефоне — почти десять утра. Мы не договаривались о времени подъёма: обычно высыпались сколько хотели, затем готовили завтрак — или уже обед — и только потом продолжали наш план без расписания.
Снаружи не слышно было ни звука — подумал, что я первый. Решил прогуляться утром, чтобы проветрить голову, хотя понимал — вряд ли поможет.
Может, когда вернусь, они наконец признаются. И пусть в душе останется осадок, хотя бы не придётся кипеть весь день.
Я расстегнул палатку и едва не упал от увиденного. Второй день подряд — и снова потерял дар речи.
Не только все уже были на ногах — они стояли, полностью собранные, с рюкзаками и вещами, готовые к выходу. Я не знал, что меня бесит сильнее: что они умудрились встать, одеться и упаковаться, а я не услышал ни шороха; или то, что они просто стояли и смотрели на меня, как будто уже бог весть сколько ждут, пока я сделаю то же самое.
Все, кроме Лиз — она стояла дальше всех от моей палатки, — были повернуты ко мне лицом.
— Да? — спросил я, высунув голову.
— Мы куда-то идём, — сказал Майкл.
— Да? — повторил я, раздражённый, но рассчитывая выбить из них хотя бы такой же ответ.
— Да, — сказала Лилиан. — Ждём только тебя.
— Классно, — сказал я. — Ждите.
Я застегнул молнию и попытался собраться, прежде чем паковаться. Снаружи — ни болтовни, ни суеты. Но было ощущение, что они ходят кругами вокруг моей палатки, будто не давая мне выскользнуть мимо них. Может, показалось.
Если уж они так упёрлись в свой спектакль, я тоже не уступлю.
Собирался я не спеша, хотя и заняло это не пять минут. Никто не предложил помощь — и от этого было ещё неловче: только я шуршал и возился, пока остальные молча стояли.
Но эту неловкость я даже приветствовал — делал всё, чтобы растянуть её. Хотел, чтобы они почувствовали себя так же дискомфортно, как и я. Они не дрогнули. Но в такую игру можно играть вдвоём, и я не намерен сдаваться.
Когда я закинул рюкзак на плечи, хлопнул себя по бокам — мол, готов. Лиз мельком глянула в мою сторону, не встречаясь глазами, и двинулась. Один за другим остальные развернулись и пошли за ней, не говоря ни слова.
Наверное, они рассчитывали, что я спрошу, куда мы идём. Я не стал. Замыкал строй и шёл последним. Вышли около 10:40; к полудню всё ещё шли. Стоило мне остановиться — попить воды, завязать шнурок, — они синхронно останавливались, даже если шли далеко впереди.
Минут через тридцать я снял рюкзак и сел на заросший пень, не заботясь, пойдут ли они дальше без меня. К моему неудовольствию, они тут же остановились и повернулись в мою сторону: кто полностью, кто боком.
Кроме Лиз — она стояла ко мне спиной.
Я едва слышно фыркнул и усмехнулся. Потёр руки, вытянул ноги, порылся в рюкзаке, достал перекус — и начал есть без тени смущения. Радовал не вкус, а мысли, как их это, возможно, бесит.
Я не подавал вида, что собираюсь вставать, и через десять минут такого ленивого жевания был почти уверен, что они выстоят молча. Ошибся.
Ближе всех ко мне была Брэнда. Она заговорила:
Я не посмотрел на неё. Медленно, нарочно громко смял фольгу от батончиков, убрал мусор в рюкзак — не сорить же — и поднёс ладонь к уху, будто не расслышал.
— Где? Когда? — спросил я.
Ответа не последовало. Я пожал плечами и вытащил ещё один батончик. Впервые с момента выхода из лагеря я почувствовал от друзей явную враждебность. Не успел порвать упаковку, как увидел: Деннис идёт ко мне. И только после понял — рука сама легла в карман на складной нож.
К тому времени, как он подошёл, я уже стоял.
— Нам надо идти, — сказал он.
— Идти. Куда, блядь? — отчеканил я, растягивая слова ему в лицо.
Брэнда, Марго, Майкл и Лилиан сделали заметный шаг ко мне.
Я ещё до поездки изучил тропы и точки интереса поблизости — потому что знал: никто этого толком не делает. Делал это из любопытства, хотел выехать куда-то «интересно» и быть тем, кто «нашёл». Но тропа, по которой вела нас Лиз, была мне незнакома. Я сверил пару скринов на телефоне — и всё равно не понял, куда мы идём. Очевидно, это было частью их розыгрыша. Я сыт по горло. Оно того не стоило — ни времени, ни усилий, ни того ледяного комка в животе.
— Мы почти пришли, — прошептал Деннис, и его тёплое дыхание ударило мне в ноздри. — Ты увидишь.
Я языком выковырял из зубов крошки батончика и сплюнул ему за плечо, едва не задев лицо. Он не моргнул.
Я заглянул ему в глаза и почти уверен: он собирался ударить. Но прежде чем я поднял руки, громкий, резкий звук оборвал мысль.
Сначала я решил, что кто-то из них споткнулся и ушибся, подходя ближе. Но стоило глянуть на компанию — понял, источник не среди них.
Это был тот самый далёкий, мерзкий крик — будто кому-то медленно вытягивают кишки, пока подошвы его ступней горят.
Сон Лиз и все его подробности вспыхнули у меня в голове.
Не знаю, как они провернули это и сколько людей ещё привлекли, но я не вынес того, что чувствовал. Хотел заорать им: выключите! Но этот крик звучал настолько реально, так отчаянно и так чертовски громко, что я едва мог мыслить.
Никто из них не выглядел потревоженным или напуганным. А у меня нутро выворачивало, мозг бил тревогу всеми сигналами сразу: то, что я слышал, не могло быть записью.
— Кому-то нужна помощь. Мы должны идти, — сказала Марго.
Я посмотрел на неё — человека, которого знал годами, — и не узнал. И никого из них — не до конца, не полностью, уже нет. Потом я посмотрел на Лиз — она стояла достаточно далеко, чтобы я не видел её лица.
Что было дальше — не помню чётко. Помню, как сорвался в противоположную сторону. Про рюкзак не вспомнил — просто бежал, что было сил. Кажется, я оглянулся один раз — и увидел, что никто не преследует. Они стояли там же, где я их оставил. Но крик… Крик будто шёл за мной по пятам, обещая догнать хоть на край света.
Тело работало на автопилоте, а мозг рисовал худшие сценарии, что может случиться в глухомани, если я вдруг заблужусь. Я бежал, пока ноги не налились свинцом, и к тому времени почти выбрался из леса. Небо было ясным, телефон ловил сеть, я начал узнавать ориентиры. В ушах всё ещё звенело, но сам крик в какой-то момент растаял — я не заметил когда.
Психически покалечен — да. Физически — цел. Я добежал до парковки, где оставили машины, и, мельком осмотрев каждую — особенно машину Денниса, на которой приехала Лиз, — понял: ответов они мне не дадут. Сел в свою и поехал домой.
Всю дорогу держал телефон в руке — ждал звонка или сообщения от кого-нибудь из них: «Ага, поймали!» Но ничего. Ни единого.
Зато посыпались звонки и сообщения от их друзей и родных. На работах тоже интересуются, почему их нет.
Я хотел бы думать, что и здесь все в сговоре. Но знаю — нет. Мне звонили некоторые родители — с некоторыми я знаком лично, бывал у них дома. Есть такой искренний, родительский страх, который нельзя сыграть.
Я не знал, что говорить, как объяснять. Где-то сказал, что мне срочно пришлось уехать раньше. Где-то — что они внезапно решили остаться дольше, а мне это не подходило. Не думаю, что это совсем уж ложь. Но понимаю, как это выглядит, и знаю: вопрос времени, когда подключится полиция.
С тех пор я почти не сплю. Сказать, что мне страшно, — ничего не сказать. Простите, если это звучит черствым, но я знаю: ничего плохого я не сделал.
Я перечитал этот текст пару раз и уверен: всё было именно так. Хотел бы, чтобы ночное не случилось, но оно случилось, и сейчас я не могу позволить себе думать ни о ком, кроме себя. Шестеро пропали. Или, как минимум, не подают признаков жизни.
Их телефоны включены — так мне сказали, — но на звонки никто не отвечает. Когда меня спросили, пытался ли я сам им звонить, я соврал, что да. На деле это последнее, чего я хочу: что-то подсказывает, что они снимут трубку именно на мой вызов.
Беседа с матерью Денниса была самой жуткой. Я рассказал про Лиз — мол, Деннис привёз подругу. Мать ответила, что впервые слышит это имя. Более того, накануне она приезжала к нему — испекла нам всем вкусняшки — и осталась у него ночевать. Утром проводила его, когда он поехал к нам на встречу.
И ни тогда, ни вообще, никакой молодой женщины в его машине не было. И он не говорил, что кого-то подберёт. Я давно знаю Денниса и его мать; они всегда были открыты друг с другом — особенно после того, как несколько лет назад его отец неожиданно умер от агрессивной болезни.
Так кто же такая «Лиз»? Где Деннис её подобрал? Зачем? Чего она хотела, какой цели добивалась — и почему выбрала меня?
Ответов у меня нет. Но мозг снова и снова возвращается к её странному рассказу — и по самой худшей причине.
Видите ли, я клюю носом время от времени. Недостаточно, чтобы отоспаться, но достаточно, чтобы очутиться в тёмном лесу, одному, и слышать далёкий вопль, который ветер приносит ближе, громче, яснее — пока я не проснусь.
Последнее, что я каждый раз вижу перед пробуждением, — чёрная избушка без дверей на петлях и без стёкол в окнах.
Я боюсь того, что ещё могу услышать в этом сне. Боюсь увидеть то, что не сумею постичь.
Я лежу в постели и вспоминаю последние слова Денниса — «ты увидишь» — и меня накрывает волна чистого, беспросветного ужаса. Я наконец до конца понимаю неизбежность этих слов:
Это была не констатация факта. Это было обещание.
Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit
