В окне электрички проносились заснеженные поля; блестели как сахарные в свете придорожных фонарей. Полупустой вагон наполняло предпраздничное веселье, то и дело звучало набившее оскомину «С наступающим!»; пассажиры беззвучно чокались пластиковыми стаканчиками, шуршали подарочными пакетами, улыбались хмельно и слегка нервно — спешили домой к празднику. В теплом пуховике под мягкий перестук колес Кирилл начал было клевать носом.
— Эй, не спать! Нам выходить скоро! — ткнула его локтем Лиза.
— Извини. С утра на ногах, да и не спал вчера ни хрена — всю ночь учил. До сих пор не понимаю, как ты у этой суки Лемешовой автомат получила.
— Ладить с людьми нужно уметь.
— По-любому она на меня зуб точит, мы ж с тобой вместе прогуливали! Тебе автомат, а мне — третья пересдача.
— В следующий раз мне скажи, я попробую договориться. Я у нее на хорошем счету.
Лиза Окасьянова была на хорошем счету у всех — преподавателей, деканов, студентов, даже у буфетчицы в столовой, которая, казалось, вообще ненавидит все живое. Первое время, когда они только начали встречаться, Кирилл иногда отстранялся от Лизы и смотрел на нее как бы со стороны — что она, первая красавица института, отличница, староста, сногсшибательная блондинка с точеной фигуркой нашла в нем — застенчивом, лопоухом, невысокого роста и, вдобавок, с неистребимой россыпью прыщей на лбу и весьма посредственной успеваемостью. Если бы не льготы при поступлении как интернатовскому — хер бы ему, а не медвуз и место в общежитии. Для Кирилла это был единственный путь вырваться наконец из грязного люмпенского мирка, в котором он барахтался с рождения, и сессии кое-как удавалось сдавать благодаря железной усидчивости и бессонным ночам, а Лиза… могла провести весь семестр с подружками в кафе и все равно выходила с «отлично» в зачетке.
С Лизой они познакомились ровно год назад — как раз в общаге. Та заходила передать какие-то конспекты подруге, а Кирилл с соседями по комнате — теми несчастными, кто оставался в общежитии на новый год — готовились к празднику. Он стоял на стуле и развешивал на карнизе самодельные снежинки, когда почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Обернулся и увидел ее. Она смотрела на парня большими светлыми глазами, ноздри девушки трепетали. Та произнесла растерянно:
— Прости… Ты так вкусно пахнешь! Как зефирка!
Так они и встретились. Кирилл тут же предложил ей остаться праздновать в общаге, но Лиза отказалась. Сказала, чуть не плача:
— Извини, семья не поймет. Мы каждый год собираемся, папа будет… Не могу…
А на каникулы Лиза вернулась в город. Общага наполовину опустела, Кирилл оставался в комнате один. На первое свидание сходили в «Шоколадницу», на второе — гулять в Коломенское, на третье просто шлялись по Москве. Он угощал девушку дешевым глинтвейном и водил ее по сверкающей огнями всех цветов Никольской. Когда пара совсем замерзла а поцелуев оказалось уже недостаточно, поехали в общагу. Они долго, стеснительно изучали друг друга губами и кончиками пальцев, не могли решиться. Набравшись, наконец, смелости, Кирилл начал было расстегивать платье, но Лиза вдруг замялась, попросила «все сделать» так, в одежде. Друг у друга они оказались первыми. Лишь через пару месяцев Кирилл-таки уговорил Лизу обнажиться полностью и понял, наконец, причину такого стеснения — под левой грудью у девушки обнаружился ярко-красный, будто ягода брусники, третий сосок.
— Тебе не противно? — спросила она, прикрывая руками грудь. Увидев этот недостаток, Кирилл полюбил ее еще сильнее — ведь теперь, благодаря этому небольшому дефекту, пропасть между ними пусть немного, но сократилась. Вдобавок, этот третий-лишний сосок оказался гораздо чувствительнее двух других — иногда достаточно было поласкать его языком меньше минуты, чтобы Лиза бурно, с тонким мышиным писком кончила. Кирилл в шутку называл его «вторым клитором». Как-то раз «похвастался» он и своим дефектом — маленькой бугорком на копчике.
— Хвостатым родился, представляешь? В роддоме оттяпали сразу после рождения. Не знаю уж, с кем мамка гульнула, но, надеюсь, хоть бате рогов наставила… Родителей своих Кирилл не знал. Мать умерла в роддоме, а отец не посчитал нужным объявиться в его жизни.
— Думаешь? Ни разу не слышала о людях с такими рудиментами…
— Это вообще-то называется «атавизм». Слушай, как ты все сдаешь, если ни хрена не учишь?
А Лиза только смеялась в ответ.
В начале декабря Лиза поинтересовалась планами Кирилла на новый год. Тот что-то смущенно промямлил про общажную вечеринку.
— Нет-нет-нет, решено! Ты едешь к нам!
— Куда?
— К семье. Будем праздновать все вместе!
— Не рановато с родственниками знакомить? Я как-то все это не очень…
— Ой, перестань! У нас семья большая, но дружная. Примут как своего. Хоть посмотришь, как оно — новый год в семейном кругу.
Кирилл тогда пробурчал, мол, «не больно надо» — обиделся, но, спустя пару дней уговоров и пару страстных ночей все же согласился.
Сейчас Кирилл сжимал в руках пакет с купленными на стипендию конфетами и бутылкой шампанского — не ехать же с пустыми руками — и нетерпеливо жевал губами палочку «Винстона». Электричка подъезжала к остановке.
— …енавская, — неразбоорчиво объявил динамик. С лязгом разъехались двери.
— Выходим! — скомандовала Лиза и первой спрыгнула на платформу. — Дядя обещал на машине встретить! А вон он!
У лестницы с платформы чадила выхлопными газами старенькая «Нива» с кенгурятником – такая грязная, что ее изначальный цвет мог варьироваться от вишневого до зеленого. У водительской двери стоял и курил крупный, коренастый мужик в камуфляже, сам похожий на первый отечественный внедорожник. Уголек сигареты терялся в кудлатой пегой бороде.
— Дядя Мартын! — радостно пискнула Лиза, бросилась мужику навстречу.
— Ну, здорово, племяш! — прохрипел тот, выплюнул бычок и облапил Лизу. Кирилл готов был поклясться, что в неверном свете фар видел, как девушка поцеловала дядю прямо вглубь раскидистой бороды – то есть, в губы.
«Вот так дядя!» — подумал тот.
Оторвавшись от племянницы, дядя Мартын оценивающе оглядел Кирилла – маленькие черные глаза под кустистыми бровями напоминали подвижных блестящих жуков.
— Так это ты, значит, женишок? К Лизке свататься приехал? Давно пора — уж третий курс, а она все в девках!
— Ну дя-я-дь, не смущай его! — мурлыкнула Лиза, прильнула к Кириллу.
— Давайте на заднее, молодежь! Домчу с ветерком!
В салоне было зверски накурено, а сквозь крепкий табачный дух прорывался запах сырого, еще с кровью, мяса. Источник оказалось определить нетрудно – на переднем сиденье стояло накрытое тряпицей ведро. Проследив за взглядом Кирилла, дядя Мартын торопливо поправил ткань, пояснил:
— Парное, на шашлычок!
Сначала ехали по трассе, потом съехали на грунтовку, ведущую через лесополосу.
— А мы сейчас вот так срежем… — кряхтел дядя Мартын, смоля одну сигарету за другой.
Деревья сошлись, тьма обступила «Ниву». Вдалеке раздался протяжный тоскливый вой. В нем было что-то странное, точно воющий лишь прикидывается животным, маскируя свою истинную суть. По хрустящему насту машина прокладывала себе путь через чащобу. В нескольких местах деревья даже сплетались кронами, образуя как бы ворота. Кирилл приподнялся на сиденье – глянуть через лобовое стекло и обомлел: кенгурятник таранил сугроб высотой до самого капота.
— Да мы ж сейчас встрянем здесь! — не сдержался Кирилл. Дядя же, не поворачиваясь, принялся издавать какое-то уханье. Лишь спустя секунду до Кирилла дошло, что так звучит его смех.
— Слышь, племяш, встрянем, говорит! Ой, умора! Встрянем…
Машина заревела, вспахивая снежные барханы, и те действительно, вопреки всем законам физики, покорялись неказистому внедорожнику. Вскоре сугробы расступились, «Нива» выехала на разъезженную колею. Невдалеке показались темные домишки за покосившимися заборами.
— Слышь, этот-то говорил — встрянем! — продолжал веселиться дядя Мартын, обращаясь почему-то к ведру.
— А в поселке больше никто не живет? — поспешил Кирилл сменить тему — насмешливый тон дяди его раздражал, — В окнах свет не горит.
— Жить — не живут, так, обитают…
— Это дачный поселок, — пояснила Лиза, — здесь зимой обычно пусто, все ж в городе отмечают. Но если всех Окасьяновых под одной крышей собрать — ни одна квартира не вместит.
— Большая семья? — уточнил Кирилл.
— Уж побольше многих.
— Приехали! — возвестил дядя Мартын, дернул ручник. — Все, молодежь, выгружайтесь!
Кирилл вышел из машины, подал руку Лизе, забрал пакет с подарками и, наконец, оглянулся на громаду дома.
— Это — ваш дом?
— Ага! Родовое гнездо Окасьяновых!
«Родовое гнездо» больше всего походило не на дачу или частный коттедж, а на целую усадьбу. Состоящее из бесконечных пристроек на разных этажах, оно возвышалось над утлыми лачугами поселка подобно Гулливеру в стране лилипутов. Очень старому и давно сошедшему с ума Гулливеру. Мятая вагонка переплеталась с потемневшими досками, а те, в свою очередь, врастали в кирпич. Казалось, будто этот дом строили сразу несколько разных архитекторов, не просто не советуясь друг с другом, а конкурируя за каждый клочок площади. Провисающие, как агрессивно выпяченные челюсти, балконы; беспорядочное нагромождение спутниковых тарелок и антенн; паутина бельевых веревок с какими-то обносками на прищепках. Башенки, тамбуры, флигели, терассы. Кажется, кое-где вместо пристройки кто-то просто вмуровал в здание старый, со снятыми колесами «Рафик». Видя изумление своего парня, Лиза пояснила:
— Дом очень старый, его строил еще дед Берендей — первый из Окасьяновых. Он завещал дом сохранить, никому не сдавать и не продавать. А, когда кто-то женился или выходил замуж — для них семья делала пристройку. Вот и разросся…
— Глядишь, женишок, ежели ты правильный — и для тебя пристроечку смастерим, — бросил через плечо дядя Мартын, возясь с массивными железными воротами.
— Да я как-то больше к городу привык, — отшутился Кирилл.
— Ты там ведерко с переднего прихвати, да идите в дом, а я припаркуюсь…
Со скрипом ворота распахнулись, и Кирилл отшатнулся, заслышав даже не лай, а уже настоящий рык — из тех, что начинаются в одном горле, а затихают уже в чужом.
— А ну пшла на место! — дядя Мартын пнул что-то крупное и шерстистое. Грозный зверь тут же, скуля и гремя цепью, заполз в какое-то свое логово, — Ты Палашки не бойся — она смирная. Брешет только без дела, сука старая…
— Она правда не тронет, — подтвердила Лиза, — я в детстве от старших братьев у нее в конуре пряталась.
— А чего пряталась? — поинтересовался Кирилл.
— Да так… Дураки просто.
Участок тоже был огромен, но при этом казался предельно забитым, захламленным, точно и здесь за каждый квадратный метр велась непримиримая грызня: огромная конура из какого-то мусора подпирала дровницу, к дровнице было не подойти из-за поставленной впритык теплицы, теплица же в свою очередь толкала под бок бревенчатую баню, а та играла окнами в гляделки с летней кухней, прижатой к забору ветхим сараем. И кругом — бочки, ямы, старые шины, ржавый садовый инвентарь, брошенные игрушки, занесенные снегом. А посреди всего этого бытового хаоса прямо посреди грядки возвышалась ёлка.
— А зачем вы её… вверх ногами-то? — удивился Кирилл.
Действительно, лесную красавицу кто-то додумался вкопать верхушкой в снег, бесстыдно выставив напоказ голое корневище. С разлапистых веток свисал «дождик», мишура и старые, советские еще, игрушки – пенопластовые Деды Морозы и потускневшие от времени шарики.
— Много будешь знать, скоро состаришься! — буркнул дядя Мартын, — Идите в дом, нехер мерзнуть, я пока ласточку поставлю. Ведро Маринке моей на кухню отдашь, она замаринует! Довольный своим каламбуром, дядька хлопнул себя ладонями по ляжкам и оглушительно по-совиному ухнул.
Пара поднялась на заставленное банками и железными судками крыльцо. Отворилась тяжелая, обитая дерматином дверь, и на Кирилла пахнуло вонью мокрых тряпок и горелого жира. Их встречала дородная грудастая женщина с усиками и огромной налившейся кровью бородавкой на подбородке. От сходства этого нароста и Лизкиного «второго клитора» Кирилла замутило; он замялся в дверях, а вот Лизка не стушевалась — бросилась на шею хозяйке и защебетала:
— Мамуля! Я так соскучилась по вам всем! Смотри, кого я к нам привела! Это Кирилл, помнишь, я рассказывала…
— Ну полно-полно, отчепись! Дай-ка на женишка твоего взгляну… Думала уж до внуков не доживу..
— Мам, ну перестань…
— А ну цыц! Ну ничего-ничего, с лица, конечно, не воду пить…
— Мам!
— Я тебе помамкаю! Живо рот-то зашью! — рявкнула тетка, и Кирилл поверил — эта зашьет, — Слышь, малахольный, звать тебя как?
— К-Кирилл, — выдавил он.
— Заикаешься чтоль? Ох, мельчает мужик, мельчает! Так, меня тетя Марина звать, можешь вон, как Лизка — просто мамой, раз уж примаком заделался. Пошли в дом, комнату вашу покажу… Там, на коврике разувайся, а то натопчете!
Сбросив свои изящные ботильоны, Лизка заговорщески подмигнула и пригласила следовать за ней. Кирилл с нехорошим предчувствием перешагнул порог и тут же зацепился за что-то. Глянул — из порога торчало десятка два забитых гвоздей. Шляпка одного уже проделала немалую дырку в носке. Стыдливо подтянув носок так, чтобы спрятать пятно голой пятки, Кирилл, наконец огляделся.
Что прихожая, что коридор, ведущий вглубь дома походили на магазин барахольщика — куда ни глянь, везде старые калоши, сломанные игрушки, вешалки с побитыми молью пальто; комоды, тумбочки, полки, зеркала, иконы и ножи без ручек. От такого изобилия предметов — как на картинке, симулирующей инсульт — кружилась голова. В носу запахи плесени и готовящейся еды мешались с пылью, все время хотелось чихать. Стараясь не концентрироваться на чем-то одном, Кирилл боком пробирался по узкому проходу за широким задом тети Марины. Та небрежно бормотала:
— Здесь у нас кладовая, тут вот гостиная, сюда вам не надо… Пошевеливайтесь, а то колупаются как черви… — вдруг рявкнула, — А ну не путаться под ногами, мразота мелкая!
По коридору навстречу пронеслась ватага детишек — девочка и двое мальчишек. Девчонка прижимала к груди явно самодельную, на редкость уродливую куклу, об лицо которой по-видимому тушили бычки. Мальчишки же, оба низкорослые, плоскоголовые, похоже, близнецы, куклу стремились отобрать. Судя по расквашенному носу одного, предыдущая попытка не увенчалась успехом — кровь обильно стекала на белую маечку, но малолетнего рекетира это, кажется, ничуть не смущало.
— Так, ночевать будете у бабки Фроси в комнате. У нее нынче линька, так что мы ее в баню переселили…
— Линька? — недоуменно переспросил Кирилл.
— Болячки она себе раздирает. До кровей. Кроет старушку под новый год…
Атмосфера в доме Кириллу нравилась все меньше. Было что-то неправильное, тревожное во всех этих коридорах-лабиринтах, в нагромождении разнообразного хлама, точно в квеструме, в странном поведении домочадцев. То и дело он ощущал на себе любопытные взгляды из-за углов, но стоило обернуться, как двери захлопывались, и лишь чье-то ворчание или смех осыпались, будто пыль с антресолей. Когда казалось, что этому лабиринту забытых и потерянных вещей нет конца, они наконец вышли в зал. Огромный, едва ли не метр на метр, но при этом старый, кинескопный телевизор крутил «Иронию судьбы». От мерцания хаотично развешанных гирлянд хотелось расчихаться. По бокам помещения жались сразу две маршевые лестницы; такие узкие, что подниматься по ним, похоже, нужно тоже боком. Рядом — дверь в кухню, за которой возились со снедью какие-то тетушки. Почти все пространство в зале занимал огромный стол, составленный из столов поменьше, накрытый такой же «лоскутной» скатертью. Даже стулья вокруг стола все были разные — будто каждый из гостей принес свой собственный. Снедь до поры до времени прикрывали разнообразные кухонные тряпки и полотенца. На одном Кирилл разглядел темно-бурое пятно и едва подавил очередной скручивающий желудок спазм. На всякий случай мысленно отметил высокую салатницу, из которой постарается не есть. Впрочем, одна мысль о том, чтобы что-то употреблять в пищу в этом доме была ему отвратительна. Больше всего хотелось убраться прочь от этих чужих, хамоватых родственников, и только Лизкина сверкающая улыбка и огоньки в ее глазах удерживали его от желания уйти по-английски.
— Давайте, молодежь, приводите себя в порядок, располагайтесь и спускайтесь, помогать будете! Лизка, комната где помнишь?
— Ага! — легконогая, девушка взлетела по лестнице, жестом подгоняя Кирилла.
— Лизка! — резко хлестнул голос тети Марины, — Смотрите мне! Раньше времени в подоле принесешь — сама выкорчую и сожрать заставлю!
— Ну ма-а-ам!
Кирилл, сгорая от стыда, поднялся следом. Преодолев очередной пыльный лабиринт, они наконец оказались в темной, пропахшей старческой мочой и лекарствами, комнатушке. Со стен пялились потемневшие от времени иконы — такие древние, что было не разобрать, что на них за святые, да и люди ли вовсе. Под иконами щерились иголками и гвоздями какие-то кустарные поделки из шишек, сушеных яблок и, кажется, куриных костей.
— А подарки-то отдать? — растерянно протянул Кирилл.
— Потом… Иди ко мне!
Лиза плюхнулась на узкую кушетку, и та испустила печальный скрип вместе с клубами пыли. Девушка сорвала с себя свитер, осталась в лифчике и запустила Кириллу руку под джинсы, схватила за ягодицу, нащупала бугорок шрама, оставшийся от хвоста, надавила. В зеленых глазах блеснула безумная искра.
— Давай же! По-быстрому! Пока они там телятся…
— Но у меня даже резинки нет…
— К черту! Хочу, чтобы ты… в меня!
— Лиз, я… — в голове прогремело эхо теть-Марининых слов, — Не хочу.
— Ты меня не хочеш-ш-шь? — совершенно по-змеиному прошипела девушка.
— Нет, ну то есть, я хочу, но… — Кирилл судорожно подбирал слова, — Тут кругом твои родственники, еще дети бегают…
— Ничего, им полезно!
— Лиз… давай потом.
— Как скажешь!
Лиза резко вскочила с кушетки, открыла какой-то затерявшийся во тьме и пыли шкаф, выудила оттуда не первой свежести размахренные полотенца, швырнула одно в Кирилла.
— Это твое! Ты, как хочешь, а я — в душ. Воняю как свинья после этой ссаной электрички!
Кирилл хотел было съязвить, мол, не в электричке дело, но промолчал — когда Лиза злилась, лучше было ее лишний раз не провоцировать. Он прекрасно помнил, как его отличница-красавица-скромница выдернула прямо в коридоре универа Ирочке Беляевой клок волос вместе с кожей — всего лишь за то, что та попала Лизе под горячую руку. Декан, конечно, все замял, но урок все усвоили. Кирилл тоже. Сейчас, когда Лиза раздевалась в родной для нее обстановке, Кирилл взглянул на нее по-новому — аристократически-светлая кожа оказалась банальной бледностью, стройность — болезненной худобой, а третий сосок — обычным уродством. Он торчал под левой грудью, будто насосавшийся крови клещ — набухший, ярко-красный на контрасте с землистого цвета кожей.
— Чего пялишься? — окрысилась Лиза.
— Ничего…
И действительно, проклевывалось теперь в ней нечто крысоподобное. И вообще весь этот дом напоминал огромный крысятник, где его обитатели грызлись за территорию, натаскивали в свои логова разнообразный хлам, беспорядочно размножались… Вдруг неожиданное понимание пронзило рассудок:
— Лиз?
— Ну чего еще? — она осталась в одном белье — бледная помойная крыса зачем-то напялившая человеческое белье. Мысленно Кирилл примерил на нее образ матери — тети Марины. Как ни странно, образ лег как влитой — уже проклевывались еще бесцветные, но уже заметные усики; намечались валики на боках, грудь начинала отвисать. «А ведь ей всего двадцать два!»
— Чего хотел? Передумал? Шишка задымилась?
— Нет, я не об этом… Слушай, вот тетя Марина — она твоя мать, да?
— Ну…
— И жена дяди Мартына?
— Ну да. И что?
— А дядя Мартын…
— Брат он ее! Что ты мне голову морочишь? Совсем запутал! Все, я в душ!
— А у вас тут и горячая вода есть?
— Мы что по-твоему дикари совсем? — фыркнула Лиза.
— Лиз, а твой отец тоже здесь?
— Здесь-здесь, познакомишься, не сомневайся…
Дверь за ней захлопнулось. Кирилл так и остался стоять посреди комнаты. Наедине с ним чувство неуюта окончательно разрослось, заняло все его существо. Дом полнился гудящим разноголосьем. На грани слышимости раздавалось диссонирующее тиканье сразу нескольких часов. Темные углы комнаты давили; иконы на стене недружелюбно сверлили оранжевыми глазами. У одной из них глаз было почему-то три. Полистать ленту соцсетей или новости тоже не удалось — телефон не ловил сеть. А еще зверски хотелось курить. В «Ниве» дяди Мартына он постеснялся, после электрички не успел. За ухом так и лежала измусоленная сигарета. Кивнув самому себе, будто соглашаясь с таким планом, Кирилл вышел в коридор и застыл на месте. Нельзя сказать, чтобы коридор в обе стороны был одинаков — скорее, в каждом его метре отличалось все, что только могло отличаться, но вот куда нужно идти, чтобы попасть к выходу, Кирилл решительно не помнил. Благо, за дверью напротив раздавалось журчание воды. Он просто спросит у Лизы дорогу. Решительно дернув на себя ручку, он бросил в помещение:
— Лиз, а как мне…
И замолчал, поняв, что ошибся дверью. Лизы в этой ванной не было. Кирилл принялся метать взгляд то на грязный кафель, то на потрескавшийся потолок, лишь бы не смотреть на голую крупную тетку, неуловимо похожую на тетю Марину. И особенно он старался избегать смотреть на маленькую, почти детскую ножку, растущую у той прямо из целлюлитного бедра.
— Стучаться надо, молодой человек! — хохотнула бабища, ни на секунду не прервав своего занятия — она размазывала по обвисшим, с растяжками, грудям какую-то черную комковатую жижу.
— Извините, пожалуйста! — пробормотал он и захлопнул дверь. Ни малейшего желания искать вторую душевую у него не было. Движимый наитием, Кирилл кое-как нашел лестницу и бочком потопал по ступенькам. Странным образом, лестницы оказалась гораздо длиннее той, по которой он поднимался. Наконец, закончилась и она; Кирилл уперся в тяжелую железную дверь, запертую на несколько засовов. К металлу было приколочено несколько неряшливо обтесанных деревянных крестов.
«Наверное, второй выход» — подумал Кирилл и было потянулся к первому засову, как за спиной раздалось:
— Не трогай!
Вздрогнув, он обернулся — на ступеньках сидела та самая девчушка с куклой. Теперь удалось рассмотреть ее получше — бесцветные волосы на плешивой головенке, тонкие конечности-палочки и отвоеванная кукла в руках — на этот раз без одной ноги. Какими-то едва уловимыми чертами девочка напоминала Лизку и одновременно дядьку Мартына. Но вот в кого девчушка пошла глазами оставалось загадкой — они будто обладали вторым, вертикальным веком, и девчонка моргала как бы крест-накрест. От ребенка веяло жутью. Кое-как взяв себя в руки, Кирилл спросил:
— Почему?
— Туда нельзя. Там дед Берендей.
Имя было смутно знакомым. Кажется, Лизка упоминала его как родоначальника. Что же здесь, склеп в доме? Впрочем, от этой семейки, кажется, можно ожидать чего угодно.
— Это его комната?
— Нет. Его оттуда дядья выпускают.
— Откуда? Из комнаты?
— Нет. — девочка многозначительно моргнула, кивнула куда-то в пол, — Оттуда.
— Понятно. А я вот, — Кирилл продемонстрировал видавшую виды сигарету, — покурить хотел.
— Тебе на улицу надо. А здесь не улица, здесь дед Берендей.
— Ага, я понял. Покажешь, куда?
Девочка неопределенно мотнула головой.
— Золушка покажет! — она приподняла куклу, повернула к себе. — Покажешь?
— А, может, ты сама? — хитро прищурился Кирилл.
— Не-а. Там братья. Они опять будут с Золушкой гадкие штуки делать.
— Это какие?
— Ну… — девочка засмущалась, моргнула нервно; Кирилла передернуло, но он не подал виду, — Они об нее писькой трутся, издеваются, а она кричит. Я слышу.
— Гм, — Кирилл поперхнулся, — Ладно, просто скажи, куда мне идти, а я уж как-нибудь сам.
— По лестнице вверх, пока не увидишь дверь с окошком. Там терасса — там и курят.
— Спасибо.
Пересилив отвращение, Кирилл заставил себя потрепать девочку по голове, проходя мимо. До ушей донесся шепот:
— Сходи с ним, чтоб не заблудился…
Кирилл тихо усмехнулся — детские фантазии, однако по сердцу царапнуло страхом. Не до смеха стало смеха, когда в унисон его шагам раздался приглушенный пластиковый стук под ногами. Что-то шмыгнуло, задело по щиколотке — будто крыса или…
— С этой семейкой совсем двинуться можно! — произнес он вслух, на всякий случай, чтобы убедиться, что реальность все еще не покинула привычную ось, что рот все еще издает звуки, а глаза видят лишь то, что есть на самом деле. Выдохнув, Кирилл взглянул под ноги. Конечно, никакой Золушки там не оказалось. Но вот странное «скр-скр-скр» где-то совсем рядом было совершенно точно реальным. Плюнув на имидж, Кирилл со всей дури понесся вверх по лестнице. Когда глаз выхватил темнеющее на уровне глаз окошко, рука сама собой рванула дверь на себя, и свежий морозный воздух наконец-то заменил собой набрякшую в ноздрях затхлость старого дома. С балкона взору открывался весь поселок. Со всех сторон, на сколько хватало глаз, на него наступал густой лес. Пожалуй, даже днем Кириллу бы не удалось определить, откуда они приехали. Щелкнув зажигалкой, он с удовольствием затянулся. Достал телефон — все еще нет сигнала. Часы показывали, что до нового года оставалось всего какиз-то два часа. Ночное небо, звезды, близость грядущего года бередили сознание, хотелось мечтать, хотелось летать, хотелось…
Из такого поэтичного настроя его грубо вырвали голоса, раздавшиеся откуда-то снизу. Голоса были из тех, какие обычно слышишь в ночном парке или грязной подворотне.
— … ну и короче, мля, я ему грю — ты у меня кровью ссаться будешь. А он давай рамсить такой, мол, ты знаешь, кто я, ты знаешь, кто мои друзья…
— А ты че?
— А я ему — а кто ты без друзей-то, фуфел? Ну, короче, там его и спортил. Нерукопожатный он теперь, его бывшие друзья теперь ему вслед харкают.
— Ну а его жена, с ней че?
— Да ниче. Накидал ей на клыка, хату на себя переписал, бабло со счета, вся херня. Ходит теперь, побирается.
— Красава… Э, слышь, тут кто-то уши греет. Эу, ты! Да, ты!
Кирилл надеялся, что его не заметят, но, похоже, чем-то себя обнаружил. Пришлось перекинуться через перила, посмотреть вниз. Там, на балконе этажом ниже стояли двое тощих жилистых парней без футболок. По мелкой каменистой мускулатуре синхронно ползали безвкусные трайбал-татуировки.
— Извините, парни, я не подслушивал — так, покурить вышел, — оправдывался Кирилл.
— Да похер. Слышь, Витек, это ж Лизкин ёбарь, да?
— Точно он, — подтвердил Витек. — Я его еще в электричке срисовал.
— А, ну вот! Тебя Кирюха звать, да? А мы — братья Лизкины, я — Леха, это — Витек.
— Очень приятно! — соврал Кирилл и принялся искать глазами, во что бы затушить сигарету. Продолжать диалог с этими гориллами у него не было ни малейшего желания. Те же, кажется, наоборот, были настроены на общение.
— Слышь, Кирюх, а вы уже год встречаетесь, да? — поинтересовался Витек, поигрывая мускулами.
— Угу…
— А ты ей в жопу уже заправлял? — огорошил Кирилла вопросов один из братьев, — Нет? Вот Лизка-шельма, дымоход свой раздолбанный прячет! А раньше-то, Витек!
— Да, прикинь! Раньше-то только в рот и в жопу пускала, говорила, мол, для мужа будущего бережет. Главное-ж сама это дело любила — страсть. Поначалу, конечно, вырывалась, ну то по малолетству, а потом мы уж сами от нее бегали…
Кирилл не верил своим ушам. Он не желал понимать, не желал верить в этот грязный, отвратительный бред. То, что говорили эти уродливые, симметрично криволицые — один на правую, другой на левую сторону — выродки не могло быть правдой. Только не его Лиза, которая так мило краснела, когда он впервые взял ее за руку. Не его светлая, чистая Лиза, которая даже в кино отворачивалась на постельных сценах. Или это была показуха? Ведь сегодня он видел и другую Лизу — помойную крысу, которая идеально подходила этому грязному логову, по ошибке названному домом. Но все эти слова промелькнули в мозгу, не задев нейроны, отвечающие за речь, поэтому он смог выдавить лишь:
— Что?
— Да мы говорим, Лизка твоя — огонь-баба. Ей как дядька Мартын — ну, батька наш,который вас вез — очелло распечатал, так держи семеро!
— Погодь, я думал, ты ее распечатал, — прервал брата Леха.
— Не, я ж только в пасть, а вот дядька ее когда с мамкиными приблудами поймал — от он ей тогда устроил казнь ебипетскую!
Урод аж хохотнул, довольный своим каламбуром. Кирилл с силой затушил сигарету в горку снега на перилах, зарычал.
— Эу, братан, да ты не заводись! Мы ж так, по-братски, по-родственному. Теперь вот ты ее пялишь — мы теперь тоже родственники, молочные братья считай!
Уроды внизу расхохотались. Кирилл не выдержал, нырнул обратно в коридор. В глазах стояли слезы. Не разбирая дороги, он шлялся по бесконечным коридорам проклятого крысятника, пока на свою удачу не налетел на Лизу, выходившую из душа. Распаренная, горячая, в одном полотенце; руки сами собой потянулись к девушке, но в последний момент Кирилл себя одернул.
— Ты чего, котик? — удивленно спросила та.
— Пойдем. Поговорить надо.
— Ты меня пугаешь!
— Пошли!
***
Продолжение следует...
Автор - Герман Шендеров
