Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 502 поста 38 911 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

159

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
97

Застрявшие, или что было, когда я умер (глава 24, начало; глава разбита на две части из-за превышения допустимого объема поста)

Глава 1 Глава 23 (начало) Глава 23 (продолжение)


Не знаю, сколько я падал, но мне показалось, что целую вечность… во всяком случае, кричал я долго. А самым жутким было то, что летел я во тьме.


Потом подо мной что-то спружинило, словно я упал на батут. Меня мягко подбросило. Вопя во всю глотку, я замахал руками. Если бы кто-то меня видел, то сполна оценил бы акробатические способности призраков.


А затем я вновь упал, но уже не на «батут»: мои ноги врезались во что-то твёрдое. Не устояв, я рухнул на четвереньки. Ладони сразу обжёг лёд, и в тот же миг стало светло… может, не совсем светло, а примерно как ночью под горящим фонарём.


Замерев в нелепой позе, я сфокусировал взгляд.


Оказалось, упал я на промёрзлый асфальт, непонятно как оказавшийся под Общагой. Никакого «батута» рядом не наблюдалось, зато фонарь и впрямь горел: он освещал часть тротуара. У столба шуршал пакет, асфальт щекотала позёмка.


У меня возникла мысль, а не помер ли я повторно.


Срывающимся голосом я позвал Бабулю, но никто не ответил; мой постыдный фальцет улетел в никуда.


Поднявшись, я глянул вверх.


К моему удивлению, там было небо – вечернее, отливающее пурпуром. На фоне сизых облаков тянулись ЛЭП. В слабом свете различались фарфоровые изоляторы.


Не успев толком оглядеться, я услышал голоса (они и раньше звучали, но я осознал это с опозданием). Ещё был знакомый запах… В моём детстве так пахло железной дорогой, когда мы с матерью и Викой провожали папу: уезжая по делам в Питер, он всегда выбирал поезд.


От этих воспоминаний мне почему-то стало спокойнее.


Посмотрев вправо, я увидел уходящие во тьму рельсы, а слева был перрон. Там-то голоса и звучали.


Я медленно пошёл туда.


На перроне стояли люди. Они перешёптывались, будто боясь говорить громко. Лица у всех были тревожные, словно они не поезда ждали, а приговора суда, где их угораздило быть обвиняемыми. И никто не был одет по-зимнему: платья, строгие костюмы, трико, футболки, рубашки с короткими рукавами…


Тут-то до меня дошло, что я всё ещё в Нигде, а эти люди – призраки. Они такие же, как я.


Замедлив шаг, я потрясённо глядел на толпу.


- Ну когда же наконец?.. – взмолилась женщина с усталым лицом. – Битый час уже ждём…


- Вам-то хорошо, - буркнул стоящий рядом старик, – у вас вон какой багаж. А у меня…


Он кивнул на багажную тележку с двумя колёсиками и платформой. Оглядевшись повнимательнее, я обнаружил, что такая тут есть у всех. На каждой тележке стояли чемоданы: чёрный, белый и какой-то противный, цветом похожий на гной. Чёрный с белым чемоданы были без надписей, а на «гнойном» было написано: «НЕСКАЗАННОЕ И НЕСДЕЛАННОЕ». И как раз у старика этот «гнойный» чемодан был вдвое больше других. А у женщины, которой он позавидовал, самым большим был белый.


Едва я всё это приметил, как в полуметре от меня возник световой шар.


- Проводник!.. – воскликнул я.


Призраки неодобрительно на меня покосились. Кто-то сказал «нет багажа», и на меня стали кивать. Какой-то мальчуган ткнул в мою сторону пальцем.


А шар, выдав своё фирменное приветствие (то есть «подпрыгнув» в воздухе), медленно полетел над перроном.


Смекнув, что надо идти за ним, я стал протискиваться сквозь толпу.


Души с ворчанием расступались, увозя с моей дороги тележки (мне показалось, их пугало, что её у меня нет). Спеша за Проводником, я силился осмыслить происходящее, но ни одной дельной догадки на ум не пришло. Я не мог и представить, что всё это значит.


Шар привёл меня в конец перрона, где клубился туман: оттуда – я это почувствовал – должен был прийти поезд. Рельсы терялись в полумраке, поскольку фонарь здесь имелся всего один, да и то слабый: торшерный, в кованой оплётке, он едва сиял над скамьёй. Скамья тоже была кованой… и на ней кто-то сидел.


Сначала я принял его за призрака, но тут же понял, что ошибся – рядом не было тележки. А затем фонарь мигнул и засиял ярче.


С трепетом замедлив шаг, я пригляделся к сидящему на скамье.


Он был в тёмных очках и кожаном тренче. Лысый, худощавый, бледный. Загадочный и смутно знакомый, как герой полузабытого сна.


Даже голос его я как будто узнал:


- Здравствуй, Семён, - сказал он негромко. – Ну как, Часы остановились?


У меня задрожали колени.


Тот, кто сидел на скамье, улыбнулся:


- Неожиданно, знаю… Я всё думал, как бы не ошеломить тебя нашей встречей, но увы, - он виновато развёл руками, – придумать ничего не смог. А управлять твоей психикой, как в день вашего застревания, я не буду: мы эту стадию прошли.


Меня зашатало. От дурманящей оторопи я чуть не сел на перрон. Даже звуки пропали, будто я попал в вакуум.


Наверное, я простоял так минуту – даже не заметил, как исчез Проводник.


- Ты не ушибся, когда падал? – донеслось как сквозь вату.


Мне едва хватило сил помотать головой.


- Ну вот и славно… а то я второпях чуть не забыл смягчить падение.


У меня мелькнула мысль, что всё это сон… Что впервые за два года я чудом уснул.


- Нет, Семён – это не сон. Присядь и ничего не бойся. Ты ведь слышал, что я сказал Оле при нашей с ней встрече? Будь эта история фильмом, меня причислили бы к «хорошим».


Не помню, как я подошёл к скамье. Потом я вроде бы замер…


А потом сел рядом с Ангелом.



Слова автора: С другими авторскими произведениями (впрочем, и с этим тоже) можно ознакомиться здесь: https://author.today/u/potemkin


На Pikabu роман будет выложен полностью и бесплатно.

Показать полностью
81

Ванечка

Продолжение к посту "Прибытие". Глава, часть или что то вроде. История не закончена.

Размеренными, твёрдыми шагами всё дальше отходили друзья от посёлка в бескрайние сибирские "джунгли".

Тяжёлые кирзовые сапоги, идущего впереди Сашки, обновляли, еле заметную после сошедшего снега, тропку. Темп движения, заданный проводником, позволял Кузьмичу спокойно осматриваться по сторонам и примечать редкие ориентиры на новой местности. Яркий, но всё ещё по-весеннему холодный солнечный круг, изредка мелькал между верхушками исполинских сосен, словно ребёнок, молчаливо и с интересом наблюдал, куда же это пошли взрослые.

Лес жил своей привычной жизнью и наличие пары путников ничего в нём не меняло, будто бы их и вовсе нет. Молчание сохраняемое друзьями, дабы не сбивать дыхание при движении, позволило Кузьмичу сполна проникнуться величавой безмятежностью хвойного старожила.

Лёгкий гул издавали деревья, изредка вдалеке, почти шёпотом, подавала звуки местная фауна. Пела тайга свою колыбельную, словно сирена моряка, зазывала она Кузьмича в свои глубины.

Незаметно растаяли сожаления по поводу неудавшейся, разбитой жизни, развеялись тревоги от неопределённости будущего. Мир и покой воцарились в душе дяди Паши. Шаги сами по себе становились всё мягче и легче, ноги как будто сами знали куда идти.

Китайская "Montana" противным писком выдернула Кузьмича из состояния транса. Идущий на пару шагов впереди Сашка, молниеносно обхватил левое запястье товарища. Острая боль, от вдавленных в руку часов, вернула остатки сознания. Звук исчез. Не только звук копеечных часов, а вообще весь звук. Мёртвая, кладбищенская тишина стояла вокруг.

Сашка одной рукой продолжал крепко держать Кузьмича за запястье, зажимая часы, а указательным пальцем другой руки, приложив его к губам, подал знак о соблюдении тишины. Время остановилось. Слегка округлённые глаза проводника, быстро, но без паники осмотрели видимый периметр. Ослабевающий Сашкин захват дал добро на возобновление дыхания. Жадно втягивая ноздрями воздух, Кузьмич ощутил в ногах мелкую дрожь. Мышцы были "забиты", как после марш-броска, сердце колотилось будто бешенное, пульс зашкаливал словно у напуганной мыши.

Изменившийся за мгновение лес был абсолютно безжизненным и безмолвным, словно изображение на чёрно-белом телевизоре с плохим сигналом. Высокочастотный писк пронзил мозг на пару секунд с такой силой, что Кузьмич дёрнулся. Паника обуяла его с головы до ног! Захотелось бежать! Бежать куда глаза глядят! Прочь! Подальше от этого проклятого места. Но рука друга на запястье остановила и слегка успокоила.

- Ну что? Поздоровались с тобой?, с серьёзно озабоченным выражением лица, поинтересовался шёпотом Сашка.

Медленно, будто вспоминая, как двигаться Кузьмич кивнул.

- Идти можешь?

Второй раз кивнул головой дядя Паша более уверенно.

- Ну тогда двинули! Мы почти на месте.

Кузьмичу хотелось упасть под ближайшее дерево и свернувшись клубком, слиться с окружающей зелёной марью.

- "Утри сопли", сам себе скомандовал дядя Паша и оттолкнувшись ладонью от сосны, побрел вслед за другом. Шаги удавались с трудом, но собирая собственную волю по крупинками, ловил Кузьмич равновесие и старался не отставать от Сашки.

Идти и правда осталось недолго, примерно через полчаса пути, Сашка остановился у сломанной сосны и скинул с плеч ружьё и рюкзак.

- "Ну вот и пришли", усаживаясь на поваленное дерево будто на лавку, на тяжёлом выдохе произнес проводник.

Кузьмич уселся рядом с другом и переводя дыхание, уже хотел было открыть рот с вопросами, но Сашка его опередил,

- "Полегчало?"

- "Полегчало", буркнул Кузьмич.

- " Ты не бухти на меня Паш, посиди, отдышись, сейчас расскажу зачем я гад такой тебя заставил десяток вёрст по тайге идти", с еле заметной улыбкой сказал друг.

- "Какие к лешему десять верст!?", взбеленился Кузьмич.

- "Мы шли то меньше часа!!!"

- "Меньше часа? Ну ну... Мы с тобой от посёлка в лес вошли в девять, а кукушка твоя китайская в пути чего запела?", Сашка пристально исподлобья смотрел Кузьмичу в глаза, подталкивая его к ответу.

- "Аэм на Пиэм поменялось...", недоумевая сам от своего ответа, обмяк Кузьмич.

- "Вот и считай командир"

Сашка поднялся с импровизированной лавки, зацепил лямки рюкзака за сук сломанной сосны и достал двухлитровую пластиковую бутылку воды. Немного отвернув крышку, он подошёл к затихшему товарищу.

- "Умойся Паш"

Перевернув бутылку Сашка лил воду на ладони друга. Холодная, практически ледяная вода с каждым прикосновением к лицу и рукам Кузьмича, снимала пелену навождения.

-"Святая?", утирая рукавом лицо спросил дядя Паша.

Друзья переглянулись и заулыбались. Не верили они ни в чёрта ни в Бога, будучи некогда лучшее в мире образование, не позволяло им опускаться до уровня безграмотных кухарок, крестящихся при виде молнии.

Сашка сунул руку в рюкзак и достал из него небольшой, аккуратно завязанный "узелок" из белого лощеного головного платка с синими изящным рисунком. Неторопливым шагом, ничего не сказав, пошёл он в сторону холма. Пригорок за поваленным деревом, был достаточно высокий, метров пять, а то и выше. Склоны его были достаточно крутыми. Не без усилий Сашка забрался на него и пропал. Кузьмич бросил свой рюкзак на поваленном дереве, где сидел и отправился вслед за другом.

Сашка сидел на большом гранитном камне, вросшем в верхушку холма и неспеша, толстыми грубыми пальцами, развязывал "узелок". Пачка земляничного печенья, немного карамели а-ля "дунькина радость" перекочевали с платка на поверхность камня. Платок же Сашка повязал не ветку молодого кедра, растущего в самом центре холма.

- "Ну здравствуй Ванечка", негромко, но отчётливо произнёс Сашка.

Раскрыв пачку печенья, одну стопку он веером разложил у основания ствола кедра, со второй оставил целыми пару штук, одну сунул себе в зубы, вторую протянул Кузьмичу, остальные сжал в кулаке и превратив их в крошку высыпал на землю подле камня.

- "Земля тебе пухом", добавил, уже ожидаемую Кузьмичем, фразу Сашка, дожёвывая сухое, как песок печенье.

Кузьмич повторил за другом ритуал и фразу.

Сашка смахнул в ладонь с камня оставшиеся конфеты и высыпал их к вееру печенья. Уселся на край камня и похлопываньем руки по другому краю, пригласил товарища присесть.

Кузьмич бухнулся рядом с другом. Камень был на удивление тёплым, словно изнутри его грели раскалённые угли. Сашка достал из-за пазухи плоскую металлическую флягу и отвернув крышку сделал добрый глоток. Занюхав кулаком, перехвативший дыхание спирт, он протянул фляжку Кузьмичу и начал свой рассказ.

- "Было это ещё, за несколько лет до моего призыва в ряды доблестной советской армии. Работала у нас в школе учительница, Анна Романовна. Лет ей около сорока было. Редкой души человек надо сказать она была, тихая, спокойная, слова дурного никому никогда не сказала. Воспитанная и образованная. А красоте её любая актриса бы позавидовала, личеко милое, белое, глаза, как озёра глубокие, фигура стройная, осанка, в общем балерина, а не учительница. Преподавала она у нас историю и попутно библиотекой заведовала. Бывало на уроке, как заведёт рассказ, аж заслушаешься. Голос елейный, бархатный. Но не смотря на года и красоту, ни мужа ни детей у неё не было, как уж так вышло мне неизвестно, приехала она в совхоз к нам года за два до сего события.

К концу лета, привычным делом занимался весь совхоз, а именно по грибы ходили, чтоб к зиме закруток побольше наделать. Уходили в лес всей толпой, а там уж разбредались, старались конечно из виду друг друга не терять, но дело то грибное, оно такое, смотришь то всё больше под ноги, а не по сторонам, в общем потеряли нашу Анечку бабы местные. До темна всем посёлком аукали, да звали её. Не нашли. И она сама к ночи домой так и не вернулась. Решено было на рассвете поиски возобновить.

Собрался на рассвете у границы леса весь народ местный и мы с пацанами кто постарше да посмышлёней тоже. Председатель с участковым на группы народ делят, старших назначают да свистки раздают. Все на изготовке уже, осталось лишь отмашку дать. А тут на тропинку из-за пушистых хвойных лап выходит наша Анечка и несёт на руках мальчонку, по комплекции лет пяти, в курточку его свою обернула, тот её за шею обнял, к груди прижался, она его обеими руками под зад держит, только ножонки босые по сторонам торчат да качаются при шаге. Люди все как один, рты пооткрывали и замерли в немом вопросе, все стоят, никто не шелохнется. А Аннушка тихим спокойным шагом прошла мимо толпы, щекой к головке светленькой прижимается, лицо блаженное умиротворения полно. Да так и ушла в сторону двора своего, остановить её ни у кого рука не поднялась. Загудела толпа шёпотом. Председатель скомандовал расход. Стали люди по домам разбредаться, да своими предположениями друг с другом делиться. Власть местная, с чувством, с толком, с расстановкой, собрала делегацию и отправилась к дому Анны Романовны."

Кузьмич слушал приоткрыв рот, ловя каждое Сашкино слово и не смея его перебивать, лишь передал другу фляжку и тот сделав небольшой глоток продолжил.

- "Далее знаю с чужих слов. Прибыли к дому Анны Романовны председатель, участковый и фельдшер. Встретила она их у крылечка и попросила да бы малыша не пугать, толпой к ней в хату не ломиться. Аннушка и местный лекарь ушли в дом, надо же осмотреть найденыша на предмет болезни и прочего. Председатель же с участковым, подались в сельсовет телеграфировать и рапортовать в вышестоящие органы о происшествии. Мальчонка оказался здоровее всех здоровых, только необычный до одури. С виду лет пяти, а ходить толком не умеет, всё больше на четвереньках. Вместо зубов молочных, уже коренные. А самое главное в шерсти весь, и ручки и ножки, и пальчики и личико, шерстка светлая, короткая, но густая густая, а глаза круглые большие и умные. Не особо то он и пуглив был, тем более, когда Анна Романовна за ручку его держала. Осмотрел мальчонку фельдшер и пошёл с докладом к убежавшим делегатам.

В общем долго рассказывать о всей волоките и бумажной и бытовой, справили со временем все документы, всё по закону, соблюдая все процедуры, оформили опеку и оставили на Аннушкино попечение сие чудо чудное. Даже репортёр из райцентра приезжал, чтоб про нашего сибирского Маугли всему союзу поведать, да так и не увидели мы статьи той.

Растила Анна Романовна своего сыночка в любви и ласке, всю себя отдавала ему, всю душу вкладывала в Ванечку своего. А тот в свою очередь рос и рос не по дням, а по часам, ну прям, как в сказке. Натурой обладал он мягкой, доброй, любая кошка к нему на руки лезла за лаской, каждая шавка, даже сама дурная пустолайка, перед ним уши жала и хвостом махала, будто помелом. И ребятишки местные тянулись к нему и взрослые глядя на него лишь умилялись. Естественно всё это не сразу, были поначалу и взгляды косые и прочее, всё было, но в итоге своим для всех стал Ванька наш. А рос он и правда, как на дрожжах, года через три меня по росту догнал, но только мне то уже на следующий год в армию. Были мысли у председателя и в столицу отправить их с матерью, на обследование. Только Анна Романовна наотрез отказывалась от перемен таких. Всё твердила, что заберут у неё тогда сыночка. Так и жили мы с дивом дивным под боком и стало всё это обыденностью.

Говорить Ванечка так и не научился, несмотря на всё старания матери, мычал только, но понимать, всё понимал. А силищей обладал какой, богатырь настоящий.

Шли дни, месяцы, жизнь своим чередом протекала. Настало время меня в армию провожать. Гуляли всю ночь, всем селом, трое нас уходило, я и двое друзей моих закадычных, по утру надо было быть в районом военкомате. 

Проводы справляли в клубе местном, пир горой, самогон рекой. К утру ближе высыпали всё на улицу, по домам расходится, да нам троим в путь дорогу отправиться. Глядим, а на месте Аннушкиной избы пламя до небес поднимается. Скачками, прыжками бросились все бежать к пожарищу. А там огонь уже всю избу жадно облизывает да пожирает. Вытащил Ванюша матушку из дома, мычит, воет, а та в бесчувственном состоянии, дымом надышалась видно. Фельдшер подлетел давай искусственное дыхание делать, да в чувства приводить её. А в доме, за окном кошка рыжая орёт Ванькина, уж очень он её любил, кинулся за ней, не успели его остановить. Забежал Ванечка в дом, тут то крыша и рухнула, как будто только его и ждала."

Сашка выглядел мрачнее грозовой тучи и смотрел в одну точку...

- "Пожар или что другое, а в военкомате надо быть вовремя, опоздал - считай дезертир, собрали нас троих, да и отправили на буханке в путь-дорогу. Что и как дальше было, подробности не знаю, Аннушку откачать не смогли, да оно может и к лучшему, жить бы ей без сыночка, только мучаться. Похоронили их рядышком, на местном погосте.

Да только спустя время, Ванечкину могилу раскопанной обнаружили, раскопанной и пустой. Я когда домой вернулся, да начал историю эту воротить, мне Тунгус, на это место указал, говорит три ночи вой по тайге стоял, а потом курган этот вырос. Стало быть и парня вашего тут схоронили."

Кузмич отхлебнул из фляги и протяжно выдохнул горячий воздух.

- "Что ещё за Тунгус?"

- "Пора нам Паш в обратный путь собираться, до темна надо успеть если нет желания повстречать, того кто с тобой здоровался недавно. Остальное позже расскажу." Сашка встал, поднял стоящее у камня ружьё и накинув его ремень на плечо, стал спускаться с холма...

Показать полностью
66

Великий Разрыв

К вечеру прилично подморозило, и редкие снежинки сверкали в свете фонарей подобно новогодним украшениям, вселяя в прохожих веру в скорую настоящую зиму. Ну куда это годится – новый год уже завтра, а земля до сих пор грязно-серая, противная и периодически скользкая. Рома и Паша случайно встретились во дворе – вышли покурить, подышать и просто отдохнуть от семейной суеты. Оба – молодые отцы уже почти взрослых детей. И сейчас, когда парням едва перевалило за тридцать, они уже сполна ощутили прелести семейной жизни.


— Смотри, что есть, - Рома зажал сигарету в губах и полез в карман.


Спустя пять секунд кряхтения и тяжёлого дыхания в его руке оказалась здоровенная петарда, толщиной и длиной примерно с поллитровую бутылку.


— Сыну покупал сегодня, - гордо продолжил Рома. – Там много всяких, но ты глянь на эту махину!


— Дурак, что ли? – Паша с опаской покосился на пиротехническое изделие. – От сына побыстрее избавиться хочешь?


— Да не, ты чего, я ему самому не дам такую взрывать. Я ж говорю, там много у него. «Корсары» первые всякие, фонтанчики, самолётики. А эти, - Рома следка подбросил петарду, - по скидке были, 200 рублей упаковка, 10 штук. Ну как можно отказаться?


— Ну, судя по цене, там или пшик, или просроченные какие-нибудь. Или просто палёнка какая-то.

— Вот щас и выясним, - уверенно зашагал Рома.


Друзья свернули к поляне, где обычно выгуливают собак, но сейчас, почти в одиннадцать вечера, там было пусто. Путь лежал через подобие детской площадки – ржавая каруселька, никому не нужные лесенки и что-то вроде турников, используемых обычно не по назначению. Особо дельные местные жители натянули между ними верёвки и сушили бельё, причём плевать на погоду: дождь, снег, мороз – в любое время хотя бы одна верёвочка была занята какими-нибудь полотенцами, штанами или прочими вещами, пригодными для стирки. На ночь свои ценности обычно забирали домой, а то вдруг украдут.


— Блять! – выругался вдруг Рома, зацепившись шапкой за одну слишком сильно провисшую верёвку и едва не потеряв головной убор. – Кто хоть на улице вещи сушит? Любой может мимо пройти и плюнуть, мухи всякие садятся, птицы срут. Чем вон балконы не угодили, а?


— Не у всех они есть, - возразил Паша.


— Ага, щас, - ехидно усмехнулся Рома. – Обрати внимание, средний подъезд, второй этаж. Бабка целыми днями с балкона следит за своими вещами, которые здесь болтаются. Ну гениально же!


— Ну, издержки былых времён, - пожал плечами Паша. – В её молодости все так делали, вот и привыкли. Да и какая тебе разница-то?


— А если ребёнок побежит и зацепится? – Рома обиженно поправил шапку. – Понавешают своей хуйни, а люди страдают потом.


— Это просто ты метр девяносто пять, - засмеялся Паша.


— Нет, ну серьёзно, в чём прикол такой стирки? – не унимался Рома. – Вот взял ты чистые вещи, порошком пахнут, свежестью. И, блять, на улицу потащил, где везде насрано, с помойки воняет, костры жгут.


— Да отстань ты от людей, какое тебе дело, как они живут? У моей бабушки соседка ходит на речку стирать, хотя ей уже пять лет как воду провели. Привычка просто. И технологий боится, попробуй скажи ей про стиральную машину – перекрестится и за порог выгонит.


Рома остановился, осмотрелся и удовлетворённо кивнул – место показалось ему подходящим для взрыва. Расстояние до всех ближайших домов было максимальным, вокруг ни души и достаточно темно для теста любого фейерверка. Рома ещё раз затянулся, взял остатки сигареты и поднёс к фитилю.


— Э, ты чего, в руках прям будешь? – тут же забеспокоился Паша.


— А как? – искренне не понял его Рома.


— А если ебанёт? Руку оторвёт – не найдёшь.


— Да фитиль длинный же, ты чего?


Фитиль словно откликнулся, услышав своё имя, и громко зашипел. Рома ещё пару секунд издевательски покрутил петарду в руках, подождал, пока искрящийся огонёк преодолеет середину, и только тогда швырнул в сторону. Паше это показалось недостаточно безопасным, он отбежал ещё дальше и на всякий случай отвернулся – вдруг что в глаз прилетит. Паша же, напротив, стоял рядом с дымящейся петардой, насмешливо поглядывая на испуганного друга.


Фитиль наконец догорел, и яркая вспышка, сопровождаемая лишь едва уловимым хлопком, осветила огромный кусок улицы, превосходя по яркости фонари. В стороны разлетелись искры и, медленно опускаясь на землю, погасли.


— И всё? – резко повернулся и вытаращился на дымящуюся землю Рома.


— Может, брак? – осторожно повернулся Паша, всё ещё опасаясь продолжения эффектов.


— Бля, подожди, - Рома строгим жестом указал на друга, - ща ещё принесу. Неужели мне такую херню продали?


Обиженный и задыхающийся от возмущения, он в полную силу побежал домой, не говоря домашним ни слова схватил всю коробку с оставшимися девятью петардами и так же быстро вернулся на к другу.


— Снимай на видео, - приказал он, - если опять такие будут, завтра пойду верну.


— Да хрен с ними, сам же говоришь, скидка большая была, - попытался успокоить друга Паша, но всё же включил камеру. – Тем более, завтра вряд ли они работают.


— С подсветкой давай, - снова приказал Паша и, как только фонарик вспыхнул, принялся к сбору доказательств: - Итак, тридцатое декабря, петарды «Куркасы», куплены сегодня в магазине на Катукова тридцать пять. Пашок, сними поближе. Вот, видите? Новая упаковка, всего одна штука использована, и сразу брак. Сейчас попробуем вторую.


— Офигеть ты заморачиваешься, - подал голос Паша, скрытый яркой подсветкой.


— В смысле? – строго возразил Рома. – Я что, деньгами разбрасываться буду? Мне продали некачественный товар, я имею право вернуть деньги.


Зажигалка чиркнула десяток раз, прежде чем загореться и поджечь новый фитиль. Рома бросил петарду прямо под ноги и сделал лишь шаг назад.


— Снимай! – прикрикнул он.


Паша снова отвернулся, вжал голову в плечи, но камеру не убрал. Всё в точности повторилось – вспышка, искры, но на этот раз к представлению добавился и сам Рома, истошно завопив:


— Блять! Ослепила, сука!


Он бросил коробку на пол и судорожно тёр глаза, продолжая материться и ругать производителей.


— Сука, я в суд подам! Причинение вреда здоровью! Я ослепнуть мог! Где, блять, предупреждение о чрезмерной яркости? А если у меня эпилепсия? Где предупреждения?


— Скажи честно, ты хоть инструкцию читал? Или что там на упаковке написано? – остановил поток ругани Паша.


— Читал! – обиженно крикнул Рома, но тут же убавил громкость: - нет там ничего такого. Просто «отойти на безопасное расстояние», как и везде.


— А ты отошёл?


— Да блять, вырубай уже! – изо всех сил проморгался Рома и махнул рукой в сторону камеры.

Фонарик тут же погас, а телефон издал тихий звук, уведомляющий об окончании записи.


— Сука, до сих пор перед глазами стоит, - пожаловался Рома, активно моргая и вращая глазными яблоками.


— Может, это что-то типа как сварка? – предположил Паша.


— Ага, заебись. Петарды, на которые нельзя смотреть.


— Так можно же, но с безопасного расстояния.


— Не убрал ещё? – Рома протянул коробку другу. – Посвети, почитаем.


— Эффект: вспышка, хлопок, множество искр, – почему-то с выражением прочитал Паша.


— Пидорасы! – громче прежнего возмутился Рома. – И не прикопаешься теперь! Вспышка, блять, хлопок…


— Вот что ты за человек? – вздохнул Паша, выключая фонарик и убирая телефон в карман. – Вечно раздуваешь скандалы из-за фигни. То тебе картинка не совпадает с содержимым, то приняли на три минуты позже времени записи, то петарды не так взрываются. Ты бы хоть сначала прочитал перед тем, как покупать. Или типа думал, что раз большие, то и взрываться должны как динамит?


— Да хватит, слышь! – грубо прервал друга Рома. – Давай прекращай меня отчитывать, мне жены хватает. Ну лоханулся в этот раз, что поделать. Всё, забыли.


Вот только забыть не получалось – фантомные искры так и сверкали перед глазами, стоило лишь моргнуть или резко перевести взгляд. Друзья выкурили ещё по одной, обсудили домашние проблемы и разошлись по домам, но зрение упорно отказывалось полностью восстанавливаться. Рома не смог даже сразу вставить ключ в домофон – настолько сильно мешали пятна.


— Ну что, надурачился? – с порога начала язвить жена.


— Ага, - лишь буркнул в ответ Рома.


Весь оставшийся вечер он моргал, тёр глаза, промывал их водой – вдруг какая искра всё же залетела, и напряжённо молчал. Он вообще болезненно переносил любые ошибки и оплошности, старался всегда и во всём одерживать победы, поэтому признаться, что он не читал инструкцию и вот так глупо мог испортить себе зрение, было страшнее всего.


Часа три Рома не мог уснуть – пялился в едва освещённый уличным светом потолок, но видел только россыпь искр. Стало понятно, что если не моргать как можно дольше, то они почти полностью исчезают. Но стоит моргнуть – вся яркая компания возвращается и радостно приветствует своего нового друга.


Рома терпел, пока высохшие глаза не прошибала слеза, неумышленно моргал и с досадой раз за разом убеждался, что искры никуда не пропали. Он глубоко вздыхал, досадно причмокивал, но ближе к утру организм всё же потребовал немного сна.


— Ром, Рома, - разбудила его жена, толкая в плечо. – Я не пойму, это что, вода от соседей просачивается?


Муж кое-как проснулся, открыл глаза и тут же с досадой выругался – искры были на месте и даже увеличились в размерах и растеклись по полю зрения, превратившись в бесформенные кляксы. Потребовалось несколько секунд, прежде чем на потолке начало просматриваться тёмное, словно мокрое пятно.


— Вот твари! – проблемы с глазами мигом отошли на второй план. – Щас я поднимусь!


«Соседями» они назвали всех, кто так или иначе присутствовал в кваратире сверху. Принадлежала она одному мужичку, известному всем как Гундосик - скромному, вежливому, но крепко привязанному к алкоголю. Откуда взялось такое прозвище – никто не знал. Даже сам Рома порой сомневался в правильности его настоящего имени. Вроде бы, Виктор. Поэтому и обращался к нему не по прозвищу, а «дядя Витя», чтобы не обидеть, а тот спокойно отзывался и не поправлял.


А так как одному пить – нехорошо, компания в его жилище собиралась не всегда такая же адекватная, как он сам. Обычно все неудобства ограничивались шумом и опасениями, которые в этот раз, кажется, сбылись.


За дверью было тихо, что только усиливало беспокойство. Однозначно, после бурного, пусть не очень шумного вечера кто-то что-то натворил, а потом все дружно уснули. И теперь хорошо было бы хотя бы разбудить хозяина, чтобы как можно скорее остановить потоп. Однако Гундосик открыл быстро, выглядел сонным, но не пьяным. Во всяком случае, насколько смог понять Рома своим далеко не идеальным зрением.


— Дядь Вить, - тут же затараторил Рома, спокойно, но строго, - вы нас заливаете, походу. Пожалуйста, как можно быстрее разберитесь, что там у вас случилось и исправьте проблему.


— Как? – испуганно встрепенулся Гундосик. – Где заливаю? Ничего подобного, у меня всё в порядке!


— Ну посмотрите, у нас в спальне с потолка льёт!


— Заходи давай, вместе посмотрим, - Гундосик полностью распахнул дверь и, неуклюже переваливаясь из стороны в сторону, побежал в квартиру.


Внутри пахло чем-то кислым и ядрёным. Следов бурного пьянства не было, как и признаков присутствия кого-либо ещё, кроме хозяина. Рома заглянул на кухню, в ванную, боковым зрением кое-как убедился, что потопа нет, нервно побегал по спальне, но так и не обнаружил источника затопления.


— Где-то под линолеумом, наверное, - задумчиво закусил губу Рома, продолжая внимательно осматривать комнату.


— Да откуда ж она там? – Гундосик дважды топнул ногой.


— Вот не знаю, - вздохнул Рома, - но поднять и проверить по-любому надо.


— Может, заодно ремонт мне сделаешь? – скромно усмехнулся Гундосик. То ли он хотел пошутить, то ли просто тянул время, не желая заниматься поисками проблем.


Его спасла жена Ромы. Слышимость в доме была хорошая, даже прекрасная, поэтому она даже не в полную силу крикнула:


— Ром! Ты там? Ложная тревога, это не вода!


— А? Вик, это ты? – на всякий случай наклонился переспросил Рома, хотя уже всё понял.


— Домой иди, говорю! Это не вода!


— Фух, - резко выпрямился Рома, - дядь Вить, вы уж простите за эту панику.


— Ну уж постараюсь, - Гундосик хитро подмигнул. – А давай по чуть-чуть за примирение?


— Не, вы чего, мне ж на работу, - виновато развёл руками Рома.


Гундосик только досадно крякнул, махнул рукой и поплёлся на кухню. На улице кто-то бахнул мощную петарду.


— Тьфу, блять! – дёрнулся от неожиданности Рома. – Шесть сорок утра, у кого там в жопе заиграло?


— Хор-о-о-о-ший разрыв, со-о-о-чный! – протянул Гундосик из комнаты. – У меня такого нет пока. У меня вот, смотри. Будешь?


— Вы о чём? Про петарды, что ли? – Рома тоже проследовал на кухню.


— Разры-ы-ы-вы, - Гундосик сидел за столом и давно не стриженными ногтями счищал серу со спичек.


— Какие разрывы? – раздражённо спросил Рома, не моргая глядя на руки дяди Вити и на стол.


— Ну уж прости, чем богаты, как говорится.


На столе валялась кучка серы, спичечные головки мгновенно пустели под натиском окаменевших ногтей соседа. Роме вспомнилось, как в детстве он точно так же ковырял спички, чтобы добыть немного взрывоопасного вещества для самодельных петард.


— А зачем это вы? – сменил он раздражение на заинтересованность.


— Ну как, - поднял брови Гундосик, не отрывая взгляда от спичек, - праздник же скоро. Праздничные разрывы будем делать. Скромно, конечно, но я ж говорю – чем богаты.

Сера на столе неожиданно зашипела. Очистившееся от пятен зрение Ромы чётко показало и вспышку, и облачко дыма, полетевшего Гундосику в лицо.


— Стой! – закричал он и начал отчаянно хлопать по столу ладонью, надеясь затушить остатки. – Ты чего! Рано же ещё!


Часть серы прилипала к ладони, воспламенялась прямо на коже, а дядя Витя всё бил и бил по столу.


— Дядь Вить, - испуганно позвал соседа Рома.


— Я тебе чего плохого сделал, а? – расстроенно спросил Гундосик, когда всё наконец догорело. – Это разве разрыв? Зачем над соседом издеваешься?


Гундосик продемонстрировал почерневшую ладонь. Рома, успевший уже несколько раз моргнуть, не смог ничего толком рассмотреть. То ли это ожоги, то ли просто крепкая мужицкая рука настолько окаменела, а кожа так омертвела, что и не заметила огня, просто испачкавшись в золе.


— Я ещё начищу, не проблема, - продолжил Гундосик. – Но зачем ты так? Смешно?


— Да что я сделал-то? – громко возмутился Рома.


— А что, оно само загорелось, что ли?


— Да нахрена мне поджигать? Я что, дурак совсем?


— Знаю, Рома, не дурак, - Гундосик опустил руку и внимательно посмотрел на соседа. – Поэтому должен понимать, что такие шуточки неуместны. Для тебя это копейки, а для меня – деньги. Ты хоть представляешь, сколько спичек нужно для добротного разрыва?


— Вам спичек купить, что ли? – усмехнулся Рома.


— Можно и чего посерьёзнее, в знак примирения, - смущённо отвернулся дядя Витя. – Ты ведь мне всё утро нервы треплешь, нехорошо это, не по-соседски.


Раздался ещё один взрыв, уже внутри дома. Будто кто-то из соседей прямо в квартире бахнул петарду.


— Во, люди празднуют уже, - покосился на стену Гундосик. – А я тут крошки собираю. Нехорошо это, нехорошо.


— Ёбнулись все, что ли, - пробубнил себе под нос Рома и поспешил покинуть соседа.


В подъезде было шумно. Где-то, ближе к первому этажу, оживлённо беседовали неизвестные личности, кого-то поторапливали и ругались. Перед самым носом распахнулась дверь, и очередной сосед вылетел на лестничную площадку.


— Перед тяжёлым рабочим днём, - бодро заявил он, заметив Рому, - нужно хорошенько разорвать!


— Ага, согласен, - хмуро ответил Рома.


— А дым какой, мммм, никакой шашлык не сравнится!


Отвечать ни капельки не хотелось. Осознание чего-то неправильного и странного пришло уже давно, и с каждой секундой только усиливалось. Из глубин сознания поднялись самые большие страхи – за родных и близких. Через пару часов все они – и жена, и сын, будут так далеко, что в случае опасности не будет никакой возможности помочь.


Словно в подтверждение опасений внизу прозвучал оглушительный и звонкий разрыв. Рома уже не испугался, лишь инстинктивно дёрнулся, как от любого внезапного звука. Глубоко вздохнул, почесал голову и пошёл домой под радостные женские крики с первого этажа. Узнавать, что там происходит, не было ни желания, ни времени, ни необходимости.


Звон в ушах проводил парня до двери и давящей тревогой поселился в мозге. Даже проблемы со зрением стали какими-то смазанными, несерьёзными, неважными.


Дома пока всё было нормально. Жена с интересом рассматривала потолок, а сын не показывался из своей комнаты – видимо, всё ещё спал. А если надо вставать в школу, то его не разбудит и самая мощная петарда.


— Ну что там? – спросил Рома, присоединившись к изучению пятен на потолке.


— Как будто чем-то закоптило, - пожала плечами жена. – У нас в детстве, когда свет надолго выключали, мы свечи зажигали. И вот что-то подобное на стене было пару раз, слишком близко ставили, видимо.


— Да откуда там копоть? – недоверчиво спросил Рома и осёкся.


Нужно было срочно провести эксперимент. Пятна в глазах словно прочитали мысли и радостно зашевелились, сталкиваясь и поглощая друг друга. Рома тяжело сглотнул и уставился на стену.


— Это порча, наверное, - трагически изрекла жена. – Про это бабушка говорила всегда. Если свечка коптит, то заговоренная она.


— Но у нас нет дома ни одной свечи, и тем более никто их не поджигал, - напомнил Рома.


— Не знаю, - жена запрыгнула на кровать, провела пальцем по пятну и понюхала, - даже воняет горелым. Порча – не порча, но точно мистика какая-то.


— Вот тут ты верно подметила, - на стене, сквозь потускневшие пятна проглядывалось что-то тёмное.


— Блин! – жена тут же это заметила, проследив за взглядом мужа. – Ещё одно! Ты когда проснулся, оно было уже? Не обратил внимания?


— Вроде не было.


Само собой, не было. Прямо сейчас пятно менялось на глазах, всё темнея и темнея, а потом и вовсе задымилось от пристального и очищенного от всего лишнего взгляда.


— Рома! – завизжала жена. – Чего смотришь, пожарным звони! Пусть проверят здесь всё, а то сгорим ведь нахрен!


— Да какие пожарные? – Рома наконец проморгался. – Сама же говоришь – мистика. Что ты им скажешь, как объяснишь?


Жена обиженно отвернулась. Дым рассеялся и оставил на стене куда более чёрное пятно, чем те, которое было на потолке. «Силы растут» - мысленно посмеялся Рома и даже восхитился своими новыми способностями.


— Короче, бери сегодня отгул, - скомандовал он. – Коля тоже пусть дома остаётся, школа подождёт, пока не разберёмся.


— Ладно, - Вика облегчённо выдохнула. – Всё ценное пока соберу и к выходу отнесу. И если что, бегом на улицу, да?


— Да, - Рома с радостью убедился в адекватности жены. – И сразу мне звони. Я тоже попробую отпроситься, но хрен знает.


Кажется, только хрен и знал, чего ждать от нового дня. И получаса не прошло, а уже столько сюрпризов навалилось на ещё молодую, но уже уставшую от жизни голову. С одной стороны, было даже как-то весело – интересное приключение среди задолбавшей до краёв рутины, а с другой… с другой – жена и сын, остающиеся вроде дома, но как будто совсем не в безопасности.


— А поехали со мной, - предложил Рома. – Буди Колю и поехали, посидите у меня в офисе, пока не отпрошусь.


— Ага, и пусть всё нахрен горит, да? – Вика ковырнула ногтем свежий ожог на стене. – За домом кто-то должен следить, как ни крути. Уж если что, сразу пожарных хоть вызову.


— Да не сгорит, не бойся, - Рома попытался успокоить жену, но адекватных объяснений сразу придумать не получалось. – Что тут? Просто закоптилось чуть-чуть. Может, провода в стене горят.


— Ну и тем более! – Вика отдёрнула руку, и сама отодвинулась от стены. – Ты иди, а я пока электриков вызову.


— Ладно, - вздохнул полной грудью Рома. – Только смотри, из дома без необходимости не выходи, никому не открывай…


— А электрикам?


— Электрикам открывай, - кивнул Рома, он допустил возможность того, что это безобразие происходит только в одном доме или хотя бы районе. – Но тоже посматривай за ним. И если что странное, сразу на улицу беги и мне звони.


— Ты чего параноишь? – нахмурилась Вика.


— Да мало ли что, лучше перестраховаться.


Изо рта вырывались слова, никак не сопоставляющиеся с мыслями. Почему просто не сказать «пойдём со мной, тут творится кое-что плохое, и стены не загорятся, не переживай, я всё объясню, только пойдём отсюда»? Это же родной человек, неужели не поймёт и не поверит?


Не было желания смотреть в глаза любимой, страшно было увидеть в них недоумение, насмешку или ещё чего похуже. Ситуация выходила из-под контроля, и Роме нужно было срочно уходить. Не позавтракав, не умывшись, лишь бы поскорее. А там – видно будет.


Наспех одевшись и уже перешагнув порог комнаты, Рома спохватился – прямо здесь, скрытые всего лишь тонкой дверцей шкафа, лежат петарды, заготовленные на новый год. Сюрприз для сына, любителя всего яркого и шумного. А так как очевидно, что к петардам этим утром проявляется нездоровый интерес, опасно оставлять в доме такой клад. Даже если семья в порядке, то кто знает, что взбредёт в голову пьяному дяде Вите или его друзьям. Или ещё кому угодно.


Скрипучая дверь шкафа открылась, и Рома нащупал пакет, не отрывая взгляда от жены. Всё-таки пришлось заглянуть ей в глаза. Та сидела на кровати, уперевшись спиной в стену, будто совсем позабыла про мифические горящие провода, и жадно следила за действиями мужа. Пакет зашуршал – Вика слегка наклонилась вперёд, глаза округлились, а тягучая слюна шумно провалилась в пищевод.


На секунду даже поверилось, что родная жена вот-вот набросится на него диким зверем, вырвет из рук пакет и уползёт под кровать, укрывая и пряча свою добычу. Медленно, не делая резких движений, Рома попятился к выходу, а Вика всё тянулась и тянулась, но не к любимому мужу, а к заветным и желанным петардам.


Сын вряд ли проснулся – слишком тихо Рома покинул квартиру. Старался не скрипеть полом, не греметь обувью и даже не дышать слишком глубоко. Только замок дважды щёлкнул под напором ключа, но вряд ли смог бы нарушить детский покой.


Рома ощупал карман и мысленно похвалил себя за то, что в последний момент решил незаметно утащить и все остальные ключи – теперь жена с сыном точно останутся дома и не смогут ничего натворить.


Погода словно шутила над людьми. Вчерашние снежинки ночью превратились в слабый, но мерзкий дождь, расползлись по земле тоненьким слоем, а к утру мороз снова вернулся. Рома едва не полетел вниз, едва коснувшись ступенек за пределами подъезда.


— Ёбаный!.. – кое-как удалось удержать равновесие. – Какого хера? За что мы налоги платим?


Его возмущения были услышаны бабулькой из соседнего подъезда, которая, не выходя на улицу, рассыпала на крыльцо соль из полиэтиленового пакетика.


— Да спят все ещё, чего разорался? – высунула она лицо из подъезда, когда Рома оказался рядом.


— Готовиться нужно! – тут же вступил в спор Рома. – Прогноз погоды для чего существует? А то, видите ли, ничего себе, зимой снег выпал, что же делать…


— Семь утра только, через полчаса Филипп сыпанёт песочку. А я пока соль разбросаю, чтоб не убился никто. А то в окно смотрю, то один упадёт, то другой.


— Ага, петарды в шесть утра взрывают, - возмутился Рома. – Нормальные или как?


— Ну, мил человек, это разрывы, - развела руками старушка. – Дал бы мне кто один, я бы тоже во двор выкатилась.


— Понятно, - Рома вытащил из глубин куртки пакет. – Хотите, подарю?


— Чегой-то? Не врёшь? Прям-таки подаришь? – заинтересовалась бабулька.


Осторожно ступив на уже успевшую подтаять поверхность, бабулька дала понять, что ради разрыва действительно готова рискнуть здоровьем.


— Да подождите, стойте! – Рома наспех вытащил из пакета пачку первых «Корсаров» и швырнул женщине. Коробочка пролетела мимо и скрылась в подъезде.


— Ой, счастья тебе, здоровья, с наступающим! – вмиг повеселевшим голосом пропела бабулька и поспешила вслед за желанным, захлопнув за собой дверь.


И уже через десяток-другой секунд из подъезда донёсся тихий хлопок слабенькой петарды. Вслед за ним раздался восхищённый старческий крик.


— Я хуею, - Рома покачал головой и рассмеялся.


За руль садиться было опасно – зрение пусть и привыкало к новым картинкам, но по-прежнему не позволяло расслабиться. Чтобы что-то разглядеть, приходило впиваться в это взглядом и ждать, пока туман из пятен рассеется. И хорошо, если поверхность за это время не успеет полностью почернеть или вовсе загореться. Рисковать совершенно не хотелось, поэтому было решено катиться по льду дальше – на остановку.


Несмотря на необычное поведение людей, улица всё ещё спала. Где-то громко мяукала замёрзшая кошка, тихонько жужжала чья-то прогревающаяся машина, а единичные прохожие были мрачны и угрюмы. Не нужно было даже видеть их лица, атмосфера нового рабочего дня не может быть другой.


На остановке никого не было, что весьма удивило Рому. Обычно, проезжая мимо, он каждый раз встречал толпу, уныло смотрящую в даль, откуда вот-вот должен показаться автобус. В этот раз ни людей на остановке, ни машин на дороге не было видно. Лишь одинокий путник, сражающийся со льдом, на минуту притормозил и заговорил с Ромой:


— А чего ты стоишь-то? Автобусы ведь не ходят.


— Почему? – склонил голову на бок в удивлении Рома.


— Так всех же перевели на подготовку, ты только что из спячки вышел, что ли? - прохожий вытащил что-то из кармана, поднёс ко рту, и в утреннюю тишину проник щелчок зажигалки. Вслед за ним пошло шипение, а лицо мужчины вдруг ярко осветилось. Пятна перед глазами Ромы оживились и радостно пустились в пляс.


— Какую подготовку? – спросил Рома и машинально пригнулся. Громкий взрыв разорвал застоявшийся морозный воздух.


Прохожий захрипел, закашлял, а на почти зеркальный лёд плюхалось что-то жидкое и густое. Не нужно было восстанавливать зрение, чтобы понять, что это такое. Лицо бедолаги заблестело в свете фонарей, лишилось привычных черт и сильно потемнело. Пятна всё плясали и плясали, тускнели медленно и неохотно.


— Сё норально, - с трудом выговорил прохожий. – На аю раотососонось это не авлияет. Ща ижгё и заеись!


Его голос чётко давал понять, что с зубами и губами там всё очень плохо. А когда искалеченный мужчина снова полез в карман, кляксы в глазах Ромы стали ярче обычного и будто потащили взгляд в нужную им сторону. Казалось, будто он удивлённо таращится на изуродованное лицо прохожего, но на самом деле, всё поле зрение было занято безудержными танцами.


Прохожий поднёс что-то к лицу, и свет фонарей вновь дополнился яркой вспышкой. Что-то громко шипело, горело и трещало на лице прохожего, а тот даже не пискнул.


— Мужик, ты как? – спросил Рома так громко, будто пытался перекричать кого-то. – Щас, подожди, я скорую вызову!


Экран телефона никак не просматривался сквозь пелену двигающихся пятен. Рома уставился в экран и ждал, когда зрение хоть немного прояснится.


— Подожди, щас, минутку, - нервно обещал он пострадавшему, изо всех сил округляя глаза.


— Да не надо, наайна сё! – влажно прошипел мужик, и мелкие капельки жидкости долетели до Ромы.


Он отпрянул, не желая контактировать с выделениями незнакомца. Усилия наконец оправдали себя – экран телефона стал различим ровно настолько, чтобы кое-как набрать 112, при этом не сгорев. Но трубку никто не брал.


— Подожди, мужик, трубку не берут, суки, - Рома яростно сбросил звонок и случайно моргнул.


— Да я ааю, наайна сё! – бодро отозвался прохожий и направился к Роме. – Офь асааи, не амуу!


Рома так и не смог рассмотреть его лицо, но приближаться к неадеквату не желал. Что он там бормочет? «Всё нормально?» Ну вот и всё!


ПРОДОЛЖЕНИЕ И КОНЦОВКА В КОММЕНТАРИЯХ
Показать полностью
281

Женишок . Новогодняя семейная история. (Part II, Final)

Читать предыдущую часть

Женишок . Новогодняя семейная история. (Part II, Final)

Зайдя в провонявшую старостью каморку, он усадил Лизу на кушетку и спросил:

— Это правда?

— Что?

— То, что нарассказывали твои братья! Это правда? Ты с ними…

— Ко-о-отик, ну ты чего? — Лиза потянулась обнять Кирилла, тот отстранился.

— Отвечай, это правда? Ну!

Лиза как-то изменилась в лице, поскучнела, будто этот разговор ей ненамного интереснее обсуждения урожая озимых.

— Ну правда. И что? У каждой семьи свои… особенности! Подумай лучше вот о чем, — нежная улыбка вдруг превратилась в ехидный оскал, — свою девственность — ту, которая настоящая, я отдала тебя. И детей хочу от тебя. А ты мне сейчас устраиваешь сцены ревности из-за каких-то детских забав!

— Детских забав, — с горьким смешком повторил Кирилл, — Да. Еще скажи — вы тут все с родственниками спите? Дядя Мартын — он мамин брат и твой отец, да? Да?

— Нет. У меня другой отец. Витя и Леша мне братья только по матери. Доволен?

— Да. Да. Очень доволен, — Кирилл знал, что ведет себя как ревнивая истеричка из дешевой мелодрамы, но ничего не мог с собой поделать. То, с каким спокойствием Лиза говорила об этом выводило его из себя, — Знаешь что, я ухожу! Прямо сейчас.

— Куда ты пойдешь? Кругом не души, до станции топать и топать!

— Ничего, я твоего дядьку попрошу подвезти, — с надрывом отвечал Кирилл, запаковывая вещи в рюкзак, — Глядишь, не откажет. Я умею быть убедительным. А откажет — пойдет по статье, за развращение малолетней. У этой статьи срока давности нет, ты в курсе, да?

— Кирюша, миленький, не уходи! — Лиза вдруг бросилась на колени, обхватила ноги Кирилла, зашептала, — Я что хочешь сделаю! Останься, пожалуйста, куда же ты? Ты же мой единственный, мой родной! Я — твоя семья!

— В гробу я такую семью видал!

Кирилл вырвался из объятий, оттолкнул Лизу и вышел из комнаты, сбежал по лестнице — чтобы не остановила, чтобы не догнала. В этот раз он, видимо от злости на Лизу и самого себя сразу нашел правильную лестницу, спустился в зал. Там, на полу под телевизором катались, тузя друг дружку, близнецы. Один сел другому на грудь и принялся самозабвенно выдавливать глаз. Второй визжал на одной ноте, пытаясь вырваться, но брат, судя по окровавленным пальцам, преуспевал в своем страшном деле.

— В жопу вас всех! — прошептал Кирилл, и пошагал прочь. Пройдя извилистый коридор, оказался в прихожей. Кое-как отыскал свои сапоги, застегнул пуховик и вышел на улицу. «Нива» стояла между теплицей и летней кухней. Самого дядю Мартына видно не было, лишь раздавался глухой стук откуда-то из-за бани. Кирилл пошел на звук, но никого не обнаружил. Он толкнул дощатую дверь — та оказалась не заперта, зашел внутрь. В предбаннике никого не было — лишь кислая вонь, высохшие веники и ведра с какой-то черной дрянью наподобие той, что намазывала на себя тетка в доме. Не сдержав любопытства заглянул внутрь и сморщился: то, что он принял за сгустки на поверку оказались то ли икринками, то ли чьими-то глазками. В одном из ведер на поверхности жижи плавала жабья лапка.

— Кто там? — раздалось скрипучее вдруг из парилки, заставив Кирилла вздрогнуть, — Маришка, ты?

— Нет, это… — Кирилл замялся, — Я дядьку Мартына ищу. Не знаете, где он?

— Милок, подсоби мне, а? Помоги старухе, сама не дотягиваюсь!

Желания помогать какой-то там «старухе» у Кирилла не было никакого, он уже развернулся к выходу, но взыграла совесть — все же пожилой человек просит о помощи. Мало ли, куда она там «не дотягивается». Кирилл толкнул дверь парилки.

— Милок, потяни вот тут, а? Вот, возьми…

Поначалу он ничего не увидел, свет из предбанника едва освещал парилку; послушно взял вслепую кусок какой-то шершавой, сухой ткани. Лишь, когда глаза попривыкли к темноте, он брезгливо взвизгнул и выпустил из рук длинный шматок сухой кожи, свисающий с тощей старушачьей спины. Под голыми влажно блестящими мышцами белели торчащие позвонки.

— Ну, чего ты? Возьми да тяни! Старая кожа, морщинистая сходит, новая будет, чистая да гладкая! Эй, милок, ты куда?

Голая старуха поднялась на ноги, оставляя на полу шелушащиеся шматы. Глаза Кирилла метались по помещению, избегая смотреть на воспаленную кровоточащую плоть.

— Да ты чего, милай! Ты не переживай, она новая отрастет, лучше прежней! Помоги старухе-то, вон, на спинке…

Но Кирилл уже не слушал. Зажмурившись, он выбежал из бани, захлопнул за собой дверь. Движимый неведомым порывом, подпер ручку черенком стоявших рядом грабель. Нужно было выбираться из этого логова уродов, и как можно скорее. Стук раздавался теперь совсем рядом, и Кирилл, уже не ожидая ничего хорошего, заглянул за стоящую рядом дровницу.

Там стоял дядька Мартын. Голый по пояс, весь покрытый густым черным волосом, будто зверь, он монотонно колотил топором по чему-то, лежащему на деревянной колоде. Тут же вспомнился анатомический театр, дрожащий голос пожилого лектора: «Грудная полость вскрывается путем рассечения хрящевых частей ребер близ места их перехода в костные части… При вскрытии черепа для делают разрез покровов головы от одного уха к другому через темя, отделяют мягкие покровы черепа спереди и сзади от разреза, производят круговой распил и снимают свод черепа, после отделения твердой мозговой оболочки вынимают и вскрывают мозг...»

Все это Кирилл усиленно вспоминал и прокручивал в голове, как бы пытаясь сухими академическими терминами хоть немного абстрагироваться от страшной реальности, в которой волосатый как черт маньяк рубил топором затвердевший на холоде женский торс. Располовиненные ноги и руки лежали рядом, в ведре у колоды на подушке из кишок покоилась голова несчастной. Увидев Кирилла, дядька Мартын осклабился, прорычал:

— А, примак, помогать пришел? Ты давай, бери вот эти, что ниже колен и тащи в дом — Маришка нам с собой холодца сделает.

Рвавшийся из горла крик придушил поток желчи, вырвавшейся из пищевода и заляпавшей пуховик. Подскользнувшись на собственной рвоте, Кирилл развернулся на месте и бросился прочь, к воротам. Бежать! Бежать из этого страшного места, где дети дерутся, выдавливая друг другу глаза; где мажут себя дохлыми жабами, где братья спят с сестрами, и где едят людей. Спотыкаясь на обледеневшей дорожке, Кирилл уже почти было достиг калитки, как вдруг раздался лязг цепи, а следом злобный рык. Этот звук в мгновение ока превратился во что-то черное, огромное, физически ощутимое, сбившее Кирилла с ног. Горячая шерстяная туша прижала его к земле, челюсти защелкали у самого лица. Повеяло гнилостной вонью, застарелым потом и мочой. Рык перерос в боль, острые зубы вцепились в локоть, принялись трепать. Лезущая наружу вата из пуховика мгновенно окрасилась красным. Крепкие зубы прорывались к горлу. Оставались секунды до…

— Пелагея, фу!

Включился фонарь над воротами. Существо послушно отползло в сторону, и лишь тогда Кирилл смог по-настоящему разглядеть его. То, что он ошибочно принимал за собаку, оказалось женщиной, зашитой в собачью шкуру. Сухие мешочки грудей болтались под шерстью, пришитую к лицу морду пожрали черви. Пальцы на руках были обрублены по костяшки, чтобы больше напоминать лапы.

— Молодец, Палашка! — совершенно обыденно трепал несчастную по холке дядька Мартын; та довольно хрипела, высунув язык, — Так еще лет десять верой-правдой послужишь и, глядишь, с цепи отпустим. А там уж и до семьи недалеко, да, Палашка?

Женщина-собака подобострастно заглядывала в глаза Мартыну.

— Говорила же, малахольный нынче пошел женишок! — прогудела тетя Марина сверху. Сдула с ладони в Кириллу в лицо какой-то порошок; тот закашлялся — ощущение было, будто съел шмат плесени. В глазах поплыло, голова Кирилла погрузилась в мягкий и нежный как масло снег. Последним, что он увидел, была тоненькая фигурка Лизы вдалеке — такой хрупкой и уязвимой она казалась в своем халате посреди снежного великолепия.

∗ ∗ ∗


— Эу, братан! Давай, просыпайся, новый год проебешь!

— Леш, отвали от него. Милый… Милый, очнись! Ми-и-илый!

Кирилл встрепенулся. Над головой белел потрескавшийся потолок, а потом его загородило такое родное, любимое лицо Лизы. И не было, наверняка, никаких трупов, никакой облезлой старухи, никаких мерзких братьев. Все это бред, галлюцинация, сон. Сейчас он поднимется, выпьет горячего чаю, обнимет свою любимую девушку… Да к черту! Обнимет свою невесту и они будут встречать новый год. Или? Попытка подняться ни к чему не привела.

— Ты не дергайся, лежи, милый, так надо. Скоро все кончится.

— Фто-о-о пваисхо-о-о… — язык не слушался.

— Все хорошо. Я же обещала тебе, что ты встретишь новый год в кругу семьи. Мы — твоя семья, Кирюш. Я как только тебя увидела, как только учуяла — сразу поняла, ты — такой же как мы. Не смогла тебя выбросить из головы. Думала-гадала, а потом плюнула — привезла тебя сюда. Потому что если не ты моя судьба — то и гори оно все синим пламенем.

— Ыи-иза-а-а…

— Я с тобой, милый. Скоро все кончится.

— Да подыми ты его, он же не видит нихера!

Кто-то грубо дернул Кирилла под локоть и усадил на диване. Перед носом оказался край когда-то белой скатерти. С трудом, будто к глазам изнутри были привязаны тяжелые грузила, Кирилл поднимал взгляд. Проплывали под носом какие-то тарелки и блюда, наполненные малоаппетитной снедью. В большой салатнице что-то копошилось, мясная нарезка отдавала тухлятиной. Потом ему удалось поднять взгляд на тех, кто сидит за столом. Сперва ему показалось, что он галлюцинирует — сидящие были абсолютно голые. Даже мальчишки-близнецы. У одного на глазу красовалось перекрестье пластырей. Была здесь и тетя Марина, и Кирилл сразу понял, от кого у Лизы такой «подарок» в виде «второго клитора» — вся грудь и живот были густо усеяны крупными бородавками, точно жабья спина. Была здесь и та тетка из ванной, что мазала грудь давлеными жабами — над небритым лобком вздымался ее дефект — маленькая, недоразвитая ручка. Лизкины братья с искривленными, будто щипцами для аборта, черепами тоже щеголяли тараканьей мускулатурой и дешевыми татуировками. Бабка Фрося, закончив линьку, была теперь обнаженной дважды — вместо старухи за столом находился настоящий анатомический атлас, вся мышечная ткань была напоказ. Были здесь и другие, с лишними грудями, со сросшимися пальцами, с жабрами, заячьей губой, перекошенным позвоночником, волчьей пастью и прочими врожденными дефектами. На детском стульчике глупо лупал огромными глазами немолодой гидроцефал. Обрюзгшие мужички, мосластые подростки, беременные бабы, морщинистые старики, вертлявые детишки… А рядом сидела Лиза — тоже совершенно голая, а на ребрах вздувался, грозя лопнуть, кроваво-красный третий сосок.

— Ну что! Пять минут до нового года! — громыхнул дядька Мартын — тоже голый и настолько волосатый, что ему, кажется, и не нужно было носить одежду. Запел фальшиво: — Пять мину-у-ут, пять мину-у-ут! С новым годом, с новым счастьем! Время мчится вперед! И Господь уже не властен!

— Сказ-ку! Сказ-ку! — принялись скандировать все. Голые уроды хлопали в ладоши как малые дети, точно звали Деда Мороза. Кирилл отчаянно пытался пошевелить хотя бы пальцем, но, казалось, его голову отрубили, а после — пришили к телу. И вот она вроде как на своем месте, но телом более управлять неспособна — точно перерезал кто-то все нервные окончания, перерубил позвоночный столб. Благо хоть шея слушалась. Кирилл отвернулся от стола к телевизору — на экране появился президент. По-видимому, заметив его невнимание, дядька Мартын скомандовал:

— Вырубите кто-нибудь телек, чтоб не отвлекал!

Президент успел только сказать «Дорогие друзья» и превратился в белую точку посреди мертвого экрана. Потом пропала и она.

— Итак, слушайте! — прорычал дядька Мартын, и все замолчали как по команде, — В стародавние времена, когда боярам рубили бороды а старые идолы не до конца разложились в прах, жила-была в деревне одна девица, звали ее Касьяна. Красавица была писаная, да и ума недюжиного — знала, как скотину врачевать, умела боль заговаривать, травами лечить…

— Знала, как плод нежеланный скинуть! — добавил кто-то из стариков за столом.

— Так! В этом году моя очередь! — обиженно рявкнул бородач, — Вот, из-за тебя, манда старая, сбился! А, ну, в общем, знаткая баба была. Побаивались ее даже, ведьмой считали. И стал к ней свататься сын деревенского головы — пусть будет Иван. Парень видный, горделивый, а девка-то сирота, и слово за нее сказать некому. И так и этак он к ней клинья подбивал, а Касьяна ни в какую. Решил он тогда за нею проследить. Пробрался как-то ночью к ней во двор, заглянул, значит, сквозь щель в заборе и видит — идет Касьяна нагая в сарай, а сама вся намазана чем-то и будто светится неземным светом. Он за ней и к двери, а там в сарае — козел черный, огромный, в два человеческих роста, глаза что плошки, рога потолок подпирают…

— Ты че, там же черный жеребец к ней из леса вышел! — перебил кто-то из Лизкиных братьев.

— Черный боров! — слабенько вякнул гидроцефал.

— А я говорю, волк был! Точно волк! — гаркнула какая-то карга, продемонстрировав двойные ряды зубов как у акулы.

— Да завалите вы! Моя сказка! Будет твоя очередь — расскажешь как хочешь! — обиженно дул губы дядька Мартын, — И в общем, видит этот Иван, как козел Касьяну натурально ебет. Не сдержался, перекрестился со страху и видит — заметила его Касьяна. Та взглянула ему в глаза и мозги-то Ивану и вышибло. Стал Иван Иванушкой-дурачком — ходит, мычит, все кому-то что-то рассказать хочет, а не выходит, слова не складываются. А меж тем у Касьяны начал живот расти. Начались разговорчики, та все отбрехивалась, мол, не ваше дело, кто отец. Поползли слухи. А на седьмой месяц, в аккурат на Святки — то еще по юлианскому календарю — попустило Иванушку-дурачка, ослабла, значит, порча; заговорил. И так заговорил — не заткнешь. И про то, что Касьяна с бесами сношается, и что порчу наводит, и что в брюхе у нее Антихрист ворочается. Подговорил, значит, местных — те пришли, Касьяну за волоса на снег выволокли и давай измываться, кто во что горазд. Космы драли, угольями прижигали, били батогами, ногами валяли, плевали, груди отрезали а называли не иначе как Окаянная. Опосля ее местные мужики в избу затащили и куражились аж пять дней. А потом как настала пора на праздник православный вернуться в семью — они Окаянную повесили на опушке леса, голую, беременную да обесчещенную.

К удивлению Кирилла глаза у половины присутствующих были на мокром месте. Рядом вполне искренне всхлипнула Лизка.

— Размякло ее нутро, да и выпустило плод наружу раньше срока, — при этих словах дядька Мартын едва заметно кивнул Лизкиным братьям, и те, взяв с собой еще пару крепких родственников, нырнули по одной из лестниц вниз. Послышался лязг засовов, — Дитя повисло на пуповине вверх ногами и заорало так, что весь лес содрогнулся, и услышали лесные матери. Прибежала волчица и перегрызла пуповину. Приковыляла медведица и укрыла от холода шерстью. Прискакала зайчиха и вскормила молоком своим. Приползла гадюка и научила речи. Так и выходили дитенка, вырастили его болота да чащобы. А через тридцать лет и три года вышел из лесу колдун, прозванный Берендеем Окаянным и сеял он смерть, смуту и ужас на людские селенья. А девок молодых забирал в лес и там брюхатил. Скоро разрослось его семейство, пришлось строить большую избу — и построил он ее прямо на этом, значит, самом месте. Отсюда — от самого Лукавого и Касьяны и есть пошел наш род Окаянных!

— В советское время на документах сменили фамилию, — шепнула Лиза Кириллу беззаботно и увлеченно, точно кино комментировала. Тем временем, с лестницы раздавался приближающийся звон, лязг, многоголосое бормотания и возня. Было видно, как сидящие за столом занервничали, даже дядька Мартын запнулся.

— А когда дед Берендей совсем старый стал, не стал он смерти дожидаться, а взял топор и прямо в подвале дверь в пекло прорубил. Чертям-то он брат сводный, он с нечистыми обнялся-побратался, да спустился в ад добровольно. А перед тем нам, детям своим завещал — кровь с чужаками не мешать, дар ведьмачий зазря не разбазаривать, а семье вместе держаться, и род людской изводить — за мать Касьяну, за Берендея Окаянного, да за всех нас. С тех каждый год выпускают его братушки-чертушки на егойный день рожденья — паршивый сорняк выполоть, да новых внучат и внучек привечать. Вот тебя, женишок, коли приветит — тут свадебку и сыграем! — вдруг обратился дядька Мартын лично к Кириллу, — А коли не признает — не обессудь, ляжешь на стол главным блюдом — хоть дед свежатинки поест! Ну, за Окаянных!

— За Окаянных! — хором громыхнуло жуткое семейство, послышался звон бокалов. А за спинами празднующих шагало что-то жуткое, противоестественное, бесконечно подвижное, и это что-то кое-как на цепях удерживали Лизкины братья с помощниками. Голова чудища упиралась в самый потолок, в седой бороде копошились насекомые; кишели в сером рубище, в которое был одет жуткий старик. Неестественно вывернутая голова глядела куда-то вверх и через плечо, из распахнутого рта вырывались языки пламени вперемешку с отборной руганью и проклятиями. Дряблая морщинистая кожа цвета цементного порошка обтягивала кости так, что, казалось, сейчас лопнет.

«Дед Берендей!» — догадался Кирилл. Сфокусироваться на нем не получалось — то и дело изображение расплывалось, дергалось, точно кто-то заснял идущего старика на камеру и расставил кадры в неправильном порядке.

За столом все затихли. Лишь сейчас Кирилл заметил, что семейство не смеет лишний раз пошевелиться в присутствии большака. Даже дядька Мартын застыл в томительном ожидании, пока чудовищная тварь продвигалась по узкому проходу меж столом и стеной к Кириллу. Только Лиза шепнула:

— Не бойся! Я знаю, что ты - наш, что ты - мой братик! У меня особенный нюх — в папку…

Кое-как преодолевая сумбур в голове, Кирилл понял, кому Лиза приходится дочерью. Ее отец, бесноватый, жуткий, шел, гремя цепями, беспрестанно вертел головой, гнулся под самыми невероятными углами. Вдруг, проходя мимо одноглазого мальчонки, дед Берендей резко дернулся, схватил того за голову огромной пятерней и, легонько крутанув кистью, снял ее с плеч пацаненка, точно крышку с бутылки. Без видимых усилий смяв пальцами череп в окровавленную лепешку запустил ее себе в пасть и захрустел, энергично работая челюстями. Кто-то из женщин лишь тихонько всхлипнул. Наконец, Кирилл не увидел — почувствовал как огромный дед навис над ним. Холодная шершавая ладонь схватила его за шиворот как кутенка, подняла над кривой заросшей головой. Желтые, с горизонтальными зрачками, глаза внимательно вперились в Кирилла. Поросшие седым волосом ноздри жадно втянули воздух. Крошащиеся ногти одним движением вспороли джинсы на заднице.

— Не-е-ет, — простонал Кирилл, чувствуя, как примерзший к небу язык потихоньку приходит в себя. Еще бы минутку…

А старик продолжал плотоядно его обнюхивать; чихнул, обдав соплями и комками земли. Наконец, что-то пробурчал на неизвестном, нечеловеческом языке, но к своему ужасу Кирилл понял сказанное:

— Наша… Наша порода!

— Я же говорила-говорила! — радостно пискнула Лиза.

А Кирилл чувствовал, что с его организмом происходит что-то странное, ненормальное. Позвоночник будто вытягивали через задницу, тащили через все тело. Он застонал, сжав зубы, пытаясь справиться с болью. Когда перед носом появилось что-то бледное, тонкое, похожее на крысиный хвост, Кирилл не сразу осознал, что теперь это растет из его собственного копчика.

— Не-е-ет! — завыл он, и это как будто стало сигналом для празденства. Все повскакивали со своих мест, принялись чокаться рюмками и бокалами, с хлопком открылась бутылка шампанского, брызги попали на лицо.

— С Новым Годом! С Новым Счастьем! С Новым Окаянным! — сыпалось со всех сторон. Рука старика разжалась, и Кирилл шлепнулся мешком обратно в кресло. Теперь хвост мешал сидеть. Совершенно неуправляемый, он хлестал во все стороны, в голове еще пульсировала агоническая, невыносимая боль, пришедшая из позвоночника в мозг и угнездившаяся в затылке. Кто-то подсунул рюмку, и Кирилл машинально выпил. Горло обожгло какой-то травяной дрянью, щеки коснулось что-то влажное, пахнуло зубной пастой.

— С новым годом, любимый! Добро пожаловать в семью! — Лиза нацелилась для еще одного поцелуя.

— Не-е-ет! Ни за что… Не-е-ет! Нет! — почувствовав, наконец, что тело вновь слушается, Кирилл вскочил с места, запрыгнул на стол, схватил нож и тут же полоснул чью-то руку, потянувшуюся к нему. Перевернул миску с сизыми кишками, другой ногой наступил в отбивную — один из кусков явно когда-то был женской грудью. Непослушный хвост тоже добавлял хаоса — разбрасывал стаканы, переворачивал бутылки, — Не подходите! Не подходите, ублюдки!

Ведьмы и ведьмаки смотрели на него с усталым недовольством — как на родственника, который на каждый праздник напивается и принимается буянить. Обиженно дула губки Лиза, играл желваками дядька Мартын, а вот деда Берендея было не видать. Останавливать Кирилла никто не спешил. Он и сам понимал, что из-за этого стола никуда не денется — поймают, остановят, скрутят. Сколько их здесь, человек двадцать-тридцать? А еще на улице ждет несчастное изуродованное чудовище, зашитое в собачью шкуру и страстно желающее выслужиться перед своими хозяевами.

— В жопу! В жопу вас всех! Вот вам новый год, твари!

Кирилл уже подносил нож к своей шее, даже нащупал бешено пульсирующую яремную вену. Оставалось лишь легонько полоснуть, чтобы жизнь в течение стремительных тридцати секунд истекла из него, подобно шампанскому из опрокинутой бутылки. Это мгновение задумчивости и решила все. На лицо Кириллу капнуло вязкой, вонючей слюной. Он поднял голову и увидел деда Берендея — тот распластался на потолке, подобно пауку. Их глаза встретились, и Кирилла будто обожгло изнутри. Казалось, все синапсы сработали одновременно. Он грохнулся спиной прямо на огромную супницу, захлебываясь пеной изо рта. Обдало горячим бульоном, осколки вонзились в кожу. Тут же со всех сторон налетели руки, отобрали нож. Плакала Лиза, висела на локте дядька Мартына, о чем-то его упрашивая. Бородач же качал головой и сокрушался:


— Мда… Рановато вам еще пристроечку, рановато… Эх, где ж нам вторую конуру-то ставить?

Кирилла скрутили и понесли прочь. Сначала дохнуло морозным воздухом, потом накрыло затхлостью. Кое-как Кирилл определил, что находится в парилке. Дощатый пол усеивали гадкие шматы, которые снимала с себя бабка Фрося. На ноге защелкнулась цепь.


— Ну все, примак, последний шанс. Ты теперь по-любому с нами, волей или неволей — дед Берендей тебя своим признал, а мы своих не бросаем. Ну? Кирилл помотал головой — сил говорить больше не было.


— Эх, женишок, а ты мне понравился… Придется тебе посидеть-подумать над своим поведением годок-другой. Ну, а, чтобы думалось легче…


В баню вошли Лизкины братья. Один держал в руках нечто, похожее на очень плотный подгузник, второй — резиновую кувалду. Наступив Кириллу на грудь, Витя или Леша — черт их разберет, месяцеликих уродцев, — надел ему на голову этот самый подгузник, оказавшийся на поверку поролоновым шлемом, скрепленным скотчем. Второй — похоже, все-таки Витя — замахнулся кувалдой, ощерился и саданул со всей дури прямо по шлему.

Били Кирилла долго, по очереди. Сначала была боль, потом начались яркие вспышки. В какой-то момент вновь пошла пена изо рта, и Лизкины братья взяли паузу на перекур. А, докурив, принялись его колотить снова. Боли уже не было, лишь глухо бухало сердце где-то в районе пяток, а в унисон ему по затылку долбила кувалда. Вскоре Кирилл перестал видеть — сосуды в глазах полопались, и кровь залила зрачки. Казалось, что это продолжается уже вечность, и он чувствовал, как каждый удар — идеально выверенный по силе, четко нацеленный — выбивает у него из головы кусочек его собственного «я». Когда братья закончили, в мозгу остался лишь затянутый кровавой пеленой вакуум, по которому гулко разносилось очередное «бум-м-м».

Несколько дней он провел в тягостном беспамятстве — просыпался, всхрапывал, жадно съедал какие-то объедки, которые обнаруживал в миске, и засыпал вновь. Зрение и слух со временем вернулись, а вот рассудок так и остался расколотым на куски. Он чувствовал, что в мозгу происходили какие-то необратимые процессы, что-то менялось, ломалось и портилось; нейроны тыкались в пустоту, не находя пути. Весь мир стал невыносимо вязким и сложным: все обладало неисчислимым количеством деталей, делилось на части, элементы, стороны. Так, Кирилл мог часами рассматривать трещину в доске или начинал считать кирпичи в каменке, но всегда сбивался, доходя до четырех. Пробовал загибать пальцы, но, дойдя до семи, забывал, зачем вообще держит их согнутыми. Иногда приходил кто-то из Окаянных, вздыхал, разговаривал с ним. Кирилл чувствовал, что за этими звуками спрятаны какие-то значения, даже пытался их воспроизвести, но язык не слушался, наружу исходило лишь натужное мычание. Зато начал слушаться хвост — Кирилл даже научился им подхватывать еду из миски или развлекать себя, гоняясь за его белесым, похожим на сосиску, кончиком.


Несколько раз к нему приходила Лиза. Она раздевалась, становилась на четвереньки и Кирилл, повинуясь каким-то неосознанным позывам животно, грубо покрывал ее, после чего долго валялся с щемящим чувством опустошенности, но сам не понимал почему. После нескольких таких случек Лиза приходить перестала. Вскоре в бане потеплело, внутрь периодически залетали крупные мясные мухи, и Кирилл пытался их ловить, но пальцы плохо слушались. Тогда он начал делать это зубами — так получалось гораздо лучше. Иногда слышалось пение птиц. В такие сердце рвало странное болезненное чувство, воспоминания будто пытались всплыть, но упирались в толстый лед.


Вскоре пришло то, что, кажется, называлось «лето». «Лэо» — получилось произнести у Кирилла. Летом мух было особенно много, а вот кормили Кирилла реже — иногда приходилось откладывать насекомых про запас, чтобы не мучиться голодной резью в желудке.

Потом похолодало, опали листья, баню снова начали топить и даже в ней мыться. На это время Кирилла выгоняли в предбанник, сажали на цепь у скамейки. Такие дни он любил: иногда удавалось подглядеть, как моются женщины. Как-то раз он даже увидел, как тетя «Маына» — буква «р» ему не давалась — сидит голая на полке и с силой сжимает гроздья бородавок, а меж пальцев струится густой желтоватый гной. Еще его смешила тетка Алефтина — непослушная ручка, растущая из бедра то хватала полотенце, то миску с черной жижей, которой регулярно мазалась тетка.


Наконец, выпал снег. Кирилла даже несколько раз выводили на прогулку — он с удовольствием жевал белую массу, так похожую на сахарок — аж горло заболело; познакомили с Палашкой — та оказалась совсем не злая, лизнула его в нос, а он лизнул в ответ. Вскоре во дворе вновь появилась вкопанная вверх ногами ёлка, но на этот раз у Кирилла вопросов не возникло — наверное, так надо, так правильно. В одну из ночей в небе что-то громко загрохотало, ночь расцвела разноцветными огнями, и Кирилл от страха забился под полок, поджав хвост. При этом, где-то глубоко внутри из его прошлой личности прорывалась какая-то странное, необъяснимое веселье и жуткая, вымораживающая тоска.


А на следующий день к нему вновь пришла Лиза. Он, вне себя от радости, спешно подполз к ней, подобострастно боднул лбом в колени, и лишь секунду спустя заметил у Лизы на руках какой-то сверток.

— Вот, Кирюш, познакомься, это Кирилл-младший. В твою честь. Дед Берендей только вчера благословил. Ты уж извини, что раньше не заходила — сам понимаешь, не до того…

Младенец повернулся, окинул Кирилла безразличным расфокусированным взглядом и повернулся к матери, требовательно потянул кофту вверх.

— А что мы хотим? Сисю? Сейчас будет сисю! А кому такому сладкому я сейчас дам сисю?

Лиза задрала кофту, приподняла набухшую от молока грудь, освобождая третий сосок. Кирилл-младший тут же, подобно пиявке, жадно в него впился.

— Ай! Вот ведь чертенок! Клещами не оттянешь. Весь в тебя, братик! — любовно проворковала Лиза, откидывая одеяло. С розовой младенческой попки свисал тоненький, похожий на крысиный, хвостик.

И Кирилл вдруг осознав нечто, не уместившееся в его нынешнем сознании, промычал что-то, но поняв, что не найдет нужных слов, горестно и жалобно завыл.


***


Автор - Герман Шендеров

Показать полностью
69

ОТ НЕЁ ОСТАЛСЯ ТОЛЬКО ПЕПЕЛ | РАСКРЫТО: Шокирующая история Яны Балтынюк

ОТ НЕЁ ОСТАЛСЯ ТОЛЬКО ПЕПЕЛ | РАСКРЫТО: Шокирующая история Яны Балтынюк

https://youtu.be/5NDBzCCMB9g


Ссылка на видео с материалами выше, текст ниже


Убийство Яны Болтынюк произошло в Калуге ранним утром 16 июля 2014 года. По версии следствия, на молодую девушку было совершено нападение в лесополосе у торговых павильонов в районе улицы Звёздной, в ходе которого она была подвергнута надругательству и впоследствии задушена. Тело девушки преступники вывезли в близлежащий лесной массив, после чего в целях избавления от улик сожгли. За последующие четыре года в ходе расследования сотрудники полиции проверили на причастность к совершению преступления более 11 тысяч человек. В конечном итоге, на основании результатов ДНК-экспертизы, были предъявлены обвинения в убийстве Болтынюк.

После того как мать Яны обратилась к председателю Следственного комитета РФ, дело было передано в Главное следственное управление СК, благодаря чему в июне 2019 года на основании ряда других экспертиз была установлена причастность к совершению убийства старшего брата Евгения Татаринцева — Владимира. Вскоре после ареста Владимир Татаринцев дал признательные показания в совершении убийства, заявив что к нему причастен еще один человек, личность которого установить впоследствии не удалось. Позже Владимир отказался от своих признательных показаний и заявил о своей невиновности. Данное дело получило широкий общественный резонанс и активно обсуждалось в СМИ, так как в ходе затянувшегося расследования было взято на особый контроль в Министерстве внутренних дел Российской Федерации.

На момент гибели, 18-летняя Яна  являлась студенткой колледжа сервиса и дизайна, расположенном в Калуге. Она хотела стать профессиональным модельером, мечтала открыть магазин и выпускать линию одежды под собственным брендом. В свободное от учебы время, девушка подрабатывала. Следствием было установлено, что вечером 15 июля 2014 года Болтынюк после завершения рабочего дня встретилась со своим знакомым. В ночь с 15 на 16 июля, приблизительно в ноль часов 15 минут жертва в последний раз вышла на связь в районе торгового центра «Торговый квартал» на Московской улице и сказала матери о том, что направляется домой в сопровождении молодого человека, после чего связь с ней была потеряна. Через 15 минут ее телефон был уже выключен, а сама девушка пропала без вести. На следующий день родственники Яны обратились в полицию и в последующие дни развернули обширную поисковую деятельность. К 18 июля были проверены все городские больницы и морги, опрошены все знакомые пропавшей девушки и обследована близлежащая территория — аллеи, леса, овраги, стройки, подвалы и дачный поселок, расположенный недалеко от района где проживала Болтынюк. Кроме того к поиску присоединились несколько десятков добровольцев, которые расклеили несколько сотен объявлений-ориентировок по городу и городским пригородам.

В ходе предварительного расследования, полицией была установлена личность молодого человека, который провожал Болтынюк в ночь ее исчезновения. Он был задержан и подвергнут допросу. На допросе молодой человек заявил представителям правоохранительным органам, что он проводил Яну по аллее до поворота к торговому комплексу, однако в то же время полицией были найдены свидетели, которые в свою очередь заявили что в ту ночь заметили девушку, похожую по описанию на Яну, которая выходила одна с аллеи к пешеходному переходу между торговым центром и автобусной остановкой без какого-либо сопровождения. Помимо этого, согласно показаниям свидетелей, на автобусной остановке находились две девушки и молодой человек, между которыми произошел конфликт. На остановке также находились еще два молодых человека. Следствие не исключило, что кто-то из участников конфликта мог быть причастен к убийству Яны, которое произошло в этом районе приблизительно в то самое время. Так как участники конфликта могли стать для следствия ценными свидетелями, следователи в последующие дни с просьбой о помощи обратились к водителям, которые в ночь на 16 июля проезжали мимо остановки общественного транспорта у торгового центра и могли стать свидетелями конфликта, однако результата это не принесло. В число подозреваемых в причастности к исчезновению попал один из знакомых Яны Болтынюк по имени Сергей Минаков, который находился в розыске по подозрению в угонах автомобилей и совершении разбойных нападений.

Днем 18 июля появилось сообщение о том, что была найдена сумка, с которой Яна 15 июля ушла из дома на работу, благодаря чему к поискам были привлечены активисты организации «Лиза АлЕрт», а Следственное управление СКР по Калужской области на различных основаниях возбудило уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного статьей уголовного кодекса РФ «убийство». Днем 20 июля обгоревшее тело девушки было обнаружено в лесном массиве у одной из автодорог. В ходе визуального опознания, брат Яны Денис заявил, что тело принадлежит его сестре. Тем не менее для окончательной идентификации были назначены более двадцати исследований, в том числе генетическая экспертиза, по результатам которой было установлено что тело действительно принадлежит Яне Болтылюк. Через несколько дней она была похоронена в закрытом гробу на Литвиновском кладбище.

Впоследствии, расследование уголовного дела и обстоятельств убийства девушки практически прекратилось за отсутствием подозреваемых. Отсутствие прогресса в расследовании и массовая огласка в СМИ этого дела вызвали общественный резонанс. Мать девушки, Анна Болтынюк написала письмо президенту Российской Федерации с просьбой о помощи и обратилась к министру внутренних дел РФ, после чего дело было взято на особый контроль Следственным комитетом РФ, а из Москвы в Калугу была направлена следственная группа из числа наиболее опытных и высококвалифицированных следователей и криминалистов Главного управления криминалистики.

Несмотря на привлечение к делу внимания общественности и проверку на причастность к расправе с Яной Болтынюк нескольких тысяч человек, в ходе расследования первый серьезный подозреваемый появился лишь в начале февраля 2018 года, спустя четыре года после убийства. По заявлению пресс-службы Следственного комитета по Калужской области, 22 марта того же года молодому человеку 1985 года рождения было предъявлено обвинение в совершении убийства девушки на основании результатов палинологической экспертизы. Однако родители убитой девушки на личном приёме у председателя Следственного комитета РФ заявили о своём недовольстве результатами расследования, так как у них имелись предположения о том, что соучастников убийства было больше. Родственники подозреваемого, имя которого на тот момент не разглашалось общественности, заявили о его невиновности и обвинили следователей в том, что следственная работа была проведена в недостаточно полном объёме, хотя уголовное дело к тому времени насчитывало уже более 80 томов.

Впоследствии было объявлено что подозреваемым является местный житель — 33-летний Евгений Татаринцев. В последующие месяцы после его ареста были проведены сложные молекулярно-генетические, ботанические, палинологические и психофизиологические судебные экспертизы. Следствием на причастность к совершению преступления также были проверены лица из окружения Татаринцева и проведена ольфакторная экспертиза, в ходе которой на предметах одежды потерпевшей и орудии убийства были обнаружены запаховые следы, что позволило установить их принадлежность старшему брату Евгения — Владимиру Татаринцеву. Владимир Татаринцев был задержан и ему также было предъявлено обвинение в убийстве Яны Болтынюк. На одном из допросов, 26 июня 2019 года Владимир Татаринцев дал признательные показания, согласно которым преступление было совершено им совместно с его братом Евгением и еще одним соучастником, с которым они познакомились на автобусной остановке, незадолго до нападения на Яну Болтынюк, для совместного распития алкогольных напитков. Но так как они не состояли с ним в знакомстве, Татаринцев заявил что его личность они с братом установить не смогут. Согласно показаниям Владимира Татаринцева, в ночь на 16 июля 2014 года его брат Евгений Татаринцев, находясь в состоянии алкогольного и наркотического опьянения совершил нападение на Яну Болтынюк в тот момент, когда она свернула на дорожку от остановки к палаткам. Болтынюк оказала сопротивление и нанесла удар туфлей Евгению, после чего Владимир Татаринцев подбежал к Яне сзади, зажал ей рукой рот и вместе с братом и третьим сообщником оттащили девушку в рощу.

Подавив сопротивление жертвы, преступники разорвали ее нижнее белье, после чего совершили надругательство. После произошедшего Яна Болтынюк впала в особое психическое состояние, никак не реагировала на происходящее и казалась погружённой в себя, вследствие чего третий неизвестный следствию сообщник предложил братьям совершить убийство. Однако Евгений Татаринцев отказался от этого, после чего между преступниками произошла драка, в ходе которой он был избит. С целью урегулирования конфликта, Владимир Татаринцев согласился лишить жизни Яну, после чего задушил ее с помощью удавки, сделанной из ее наушников и палки. После совершения преступления, Владимир Татаринцев связался со своим бывшим тестем Андреем Марочкиным, который приехав на место преступления согласился помочь избавиться от тела. Согласно свидетельствам Владимира Татаринцева, Яну они погрузили в багажник автомобиля, после чего вывезли в район Муратовского щебзавода, где подожгли. На основании этого, Андрей Марочкин также был арестован и ему были предъявлены обвинения. На допросе Марочкин полностью подтвердил показания Владимира Татаринцева, подробно рассказал, кто и как нёс тело Яны, что канистра с бензином, которую использовали для того, чтобы сжечь тело принадлежала ему. А во время следственного эксперимента Марочкин показал место, где припарковал свой автомобиль — рядом с лесом у деревни Карачево. После случившегося пенсионер отмыл и салон, и багажник своей машины шампунем. 18 октября 2019 года Главное следственное управление Следственного комитета России сообщило о завершении расследования по делу Яны Болтынюк, а уголовное дело было направлено в прокуратуру для утверждения обвинительного заключения.

Судебный процесс открылся 13 ноября 2019 года. На суде Евгений Татаринцев вынужденно признал, что совместно с братом Владимиром увлекался алкогольными напитками, а также запрещенными веществами. Согласно показаниям Евгения, в ночь убийства Болтынюк он вместе с братом и еще одним человеком находился на остановке в то время, когда девушка проходила мимо. Пытаясь завязать знакомство, Евгений остановил Яну, но получил отказ, после чего совершил на нее нападение, в результате которого Болтынюк в ходе самообороны нанесла удар туфлей по голове Татаринцева и он оказался на земле. Несмотря на признательные показания в совершении нападения, в ходе дальнейших судебных заседаний Евгений Татаринцев отказался признать себя виновным в совершении убийства Яны, заявив что первоначальные признательные показания он дал, находясь под давлением следствия. Сославшись на антероградную амнезию, которая стала следствием зависимости, Татаринцев заявил что не помнит дальнейшие события после нападения на Яну. В его изложении, он пришел в себя только лишь после того как Болтынюк уже не дышала, он отказался признать свое участие в сокрытии преступления и отказался признать причастность брата к совершенным деяниям.

Владимир Татаринцев также отказался от своих первоначальных показаний, заявив что сделал это находясь под физическим и моральным давлением следствия. Он заявил о своей невиновности вследствие амнезии, но предположил высокую вероятность совершения преступления, так как по его собственному признанию удавка из палки и наушников, с помощью которой была задушена Болтынюк, была сделана именно им. Андрей Марочкин, который проходил на судебном процессе в качестве главного свидетеля преступления, тоже отказался от своих признательных показаний и заявил о том, что в ту ночь не находился на месте преступления. На одном из судебных заседаний суду были продемонстрированы результаты экспертизы, свидетельствующие о том, что на сумке Яны были найдены его запаховые следы, наличие которых суду Марочкин объяснить не смог. В это же время Родители Яны Болтынюк подали гражданский иск на возмещение морального и материального ущерба на сумму 20 миллионов 472 тысячи рублей, который был принят судом.

Последнее судебное заседание перед вынесением приговора состоялось 6 декабря 2019 года. Прокуратура запросила для Владимира Татаринцева 24 года лишения свободы колонии строгого режима, а для его брата Евгения — 22 года. В своем последнем слове, оба подсудимых попросили прощения у родственников Яны Болтынюк, но отказались признать себя виновными в совершении преступления. Адвокаты братьев Татаринцевых настаивали на невиновности своих подзащитных, заявив о том, что во время судебного процесса не была доказана в полной мере причастность Владимира к совершению изнасилования девушки. В частности, адвокат Владимира Татаринцева заявила, что тот неправильно описал одежду Яны, а также утверждала, что после совершения убийства тело Болтынюк несли, тогда как следствием было доказано что её волокли. Она также настаивала, что её подзащитный невиновен, так как у следствия нет оснований утверждать, что совершено именно убийство группой лиц сопряжённое с надругательством. Также адвокат настаивала на том, что в ходе судебного процесса не была доказана насильственная причина гибели Яны. Эксперт предоставленный стороной защиты, заявил что наличие на шее Болтынюк петли из синтетического материала чёрного цвета с деревянной закруткой не исключает наступление смерти от давления органов шеи, но и не исключает возможность использования данной петли для переноса тела.

10 декабря 2019 года Калужский областной суд признал братьев Владимира и Евгения Татаринцевых виновными и приговорил каждого из них к 18 годам лишения свободы в колонии строгого режима. Мать погибшей девушки Анна Болтынюк не согласилась с приговором, посчитав что убийцы получили слишком мягкое наказание. В январе 2020 года адвокаты Татаринцевых подали апелляцию на решение суда, однако в феврале судебная коллегия по уголовным делам Первого апелляционного суда общей юрисдикции оставила ранее вынесенный приговор без изменений. Впоследствии, Марочкину, отказавшему от своих показаний об участии в убийстве Болтынюк, были предъявлены обвинения в лжесвидетельстве

Показать полностью
194

Женишок . Новогодняя семейная история. (Part I)

Женишок . Новогодняя семейная история. (Part I)

В окне электрички проносились заснеженные поля; блестели как сахарные в свете придорожных фонарей. Полупустой вагон наполняло предпраздничное веселье, то и дело звучало набившее оскомину «С наступающим!»; пассажиры беззвучно чокались пластиковыми стаканчиками, шуршали подарочными пакетами, улыбались хмельно и слегка нервно — спешили домой к празднику. В теплом пуховике под мягкий перестук колес Кирилл начал было клевать носом.

— Эй, не спать! Нам выходить скоро! — ткнула его локтем Лиза.

— Извини. С утра на ногах, да и не спал вчера ни хрена — всю ночь учил. До сих пор не понимаю, как ты у этой суки Лемешовой автомат получила.

— Ладить с людьми нужно уметь.

— По-любому она на меня зуб точит, мы ж с тобой вместе прогуливали! Тебе автомат, а мне — третья пересдача.

— В следующий раз мне скажи, я попробую договориться. Я у нее на хорошем счету.

Лиза Окасьянова была на хорошем счету у всех — преподавателей, деканов, студентов, даже у буфетчицы в столовой, которая, казалось, вообще ненавидит все живое. Первое время, когда они только начали встречаться, Кирилл иногда отстранялся от Лизы и смотрел на нее как бы со стороны — что она, первая красавица института, отличница, староста, сногсшибательная блондинка с точеной фигуркой нашла в нем — застенчивом, лопоухом, невысокого роста и, вдобавок, с неистребимой россыпью прыщей на лбу и весьма посредственной успеваемостью. Если бы не льготы при поступлении как интернатовскому — хер бы ему, а не медвуз и место в общежитии. Для Кирилла это был единственный путь вырваться наконец из грязного люмпенского мирка, в котором он барахтался с рождения, и сессии кое-как удавалось сдавать благодаря железной усидчивости и бессонным ночам, а Лиза… могла провести весь семестр с подружками в кафе и все равно выходила с «отлично» в зачетке.


С Лизой они познакомились ровно год назад — как раз в общаге. Та заходила передать какие-то конспекты подруге, а Кирилл с соседями по комнате — теми несчастными, кто оставался в общежитии на новый год — готовились к празднику. Он стоял на стуле и развешивал на карнизе самодельные снежинки, когда почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Обернулся и увидел ее. Она смотрела на парня большими светлыми глазами, ноздри девушки трепетали. Та произнесла растерянно:

— Прости… Ты так вкусно пахнешь! Как зефирка!

Так они и встретились. Кирилл тут же предложил ей остаться праздновать в общаге, но Лиза отказалась. Сказала, чуть не плача:

— Извини, семья не поймет. Мы каждый год собираемся, папа будет… Не могу…

А на каникулы Лиза вернулась в город. Общага наполовину опустела, Кирилл оставался в комнате один. На первое свидание сходили в «Шоколадницу», на второе — гулять в Коломенское, на третье просто шлялись по Москве. Он угощал девушку дешевым глинтвейном и водил ее по сверкающей огнями всех цветов Никольской. Когда пара совсем замерзла а поцелуев оказалось уже недостаточно, поехали в общагу. Они долго, стеснительно изучали друг друга губами и кончиками пальцев, не могли решиться. Набравшись, наконец, смелости, Кирилл начал было расстегивать платье, но Лиза вдруг замялась, попросила «все сделать» так, в одежде. Друг у друга они оказались первыми. Лишь через пару месяцев Кирилл-таки уговорил Лизу обнажиться полностью и понял, наконец, причину такого стеснения — под левой грудью у девушки обнаружился ярко-красный, будто ягода брусники, третий сосок.

— Тебе не противно? — спросила она, прикрывая руками грудь. Увидев этот недостаток, Кирилл полюбил ее еще сильнее — ведь теперь, благодаря этому небольшому дефекту, пропасть между ними пусть немного, но сократилась. Вдобавок, этот третий-лишний сосок оказался гораздо чувствительнее двух других — иногда достаточно было поласкать его языком меньше минуты, чтобы Лиза бурно, с тонким мышиным писком кончила. Кирилл в шутку называл его «вторым клитором». Как-то раз «похвастался» он и своим дефектом — маленькой бугорком на копчике.

— Хвостатым родился, представляешь? В роддоме оттяпали сразу после рождения. Не знаю уж, с кем мамка гульнула, но, надеюсь, хоть бате рогов наставила… Родителей своих Кирилл не знал. Мать умерла в роддоме, а отец не посчитал нужным объявиться в его жизни.

— Думаешь? Ни разу не слышала о людях с такими рудиментами…

— Это вообще-то называется «атавизм». Слушай, как ты все сдаешь, если ни хрена не учишь?

А Лиза только смеялась в ответ.

В начале декабря Лиза поинтересовалась планами Кирилла на новый год. Тот что-то смущенно промямлил про общажную вечеринку.

— Нет-нет-нет, решено! Ты едешь к нам!

— Куда?

— К семье. Будем праздновать все вместе!

— Не рановато с родственниками знакомить? Я как-то все это не очень…

— Ой, перестань! У нас семья большая, но дружная. Примут как своего. Хоть посмотришь, как оно — новый год в семейном кругу.

Кирилл тогда пробурчал, мол, «не больно надо» — обиделся, но, спустя пару дней уговоров и пару страстных ночей все же согласился.

Сейчас Кирилл сжимал в руках пакет с купленными на стипендию конфетами и бутылкой шампанского — не ехать же с пустыми руками — и нетерпеливо жевал губами палочку «Винстона». Электричка подъезжала к остановке.

— …енавская, — неразбоорчиво объявил динамик. С лязгом разъехались двери.

— Выходим! — скомандовала Лиза и первой спрыгнула на платформу. — Дядя обещал на машине встретить! А вон он!

У лестницы с платформы чадила выхлопными газами старенькая «Нива» с кенгурятником – такая грязная, что ее изначальный цвет мог варьироваться от вишневого до зеленого. У водительской двери стоял и курил крупный, коренастый мужик в камуфляже, сам похожий на первый отечественный внедорожник. Уголек сигареты терялся в кудлатой пегой бороде.

— Дядя Мартын! — радостно пискнула Лиза, бросилась мужику навстречу.

— Ну, здорово, племяш! — прохрипел тот, выплюнул бычок и облапил Лизу. Кирилл готов был поклясться, что в неверном свете фар видел, как девушка поцеловала дядю прямо вглубь раскидистой бороды – то есть, в губы.

«Вот так дядя!» — подумал тот.

Оторвавшись от племянницы, дядя Мартын оценивающе оглядел Кирилла – маленькие черные глаза под кустистыми бровями напоминали подвижных блестящих жуков.

— Так это ты, значит, женишок? К Лизке свататься приехал? Давно пора — уж третий курс, а она все в девках!

— Ну дя-я-дь, не смущай его! — мурлыкнула Лиза, прильнула к Кириллу.

— Давайте на заднее, молодежь! Домчу с ветерком!

В салоне было зверски накурено, а сквозь крепкий табачный дух прорывался запах сырого, еще с кровью, мяса. Источник оказалось определить нетрудно – на переднем сиденье стояло накрытое тряпицей ведро. Проследив за взглядом Кирилла, дядя Мартын торопливо поправил ткань, пояснил:

— Парное, на шашлычок!

Сначала ехали по трассе, потом съехали на грунтовку, ведущую через лесополосу.

— А мы сейчас вот так срежем… — кряхтел дядя Мартын, смоля одну сигарету за другой.

Деревья сошлись, тьма обступила «Ниву». Вдалеке раздался протяжный тоскливый вой. В нем было что-то странное, точно воющий лишь прикидывается животным, маскируя свою истинную суть. По хрустящему насту машина прокладывала себе путь через чащобу. В нескольких местах деревья даже сплетались кронами, образуя как бы ворота. Кирилл приподнялся на сиденье – глянуть через лобовое стекло и обомлел: кенгурятник таранил сугроб высотой до самого капота.

— Да мы ж сейчас встрянем здесь! — не сдержался Кирилл. Дядя же, не поворачиваясь, принялся издавать какое-то уханье. Лишь спустя секунду до Кирилла дошло, что так звучит его смех.

— Слышь, племяш, встрянем, говорит! Ой, умора! Встрянем…

Машина заревела, вспахивая снежные барханы, и те действительно, вопреки всем законам физики, покорялись неказистому внедорожнику. Вскоре сугробы расступились, «Нива» выехала на разъезженную колею. Невдалеке показались темные домишки за покосившимися заборами.

— Слышь, этот-то говорил — встрянем! — продолжал веселиться дядя Мартын, обращаясь почему-то к ведру.

— А в поселке больше никто не живет? — поспешил Кирилл сменить тему — насмешливый тон дяди его раздражал, — В окнах свет не горит.

— Жить — не живут, так, обитают…

— Это дачный поселок, — пояснила Лиза, — здесь зимой обычно пусто, все ж в городе отмечают. Но если всех Окасьяновых под одной крышей собрать — ни одна квартира не вместит.

— Большая семья? — уточнил Кирилл.

— Уж побольше многих.

— Приехали! — возвестил дядя Мартын, дернул ручник. — Все, молодежь, выгружайтесь!

Кирилл вышел из машины, подал руку Лизе, забрал пакет с подарками и, наконец, оглянулся на громаду дома.

— Это — ваш дом?

— Ага! Родовое гнездо Окасьяновых!

«Родовое гнездо» больше всего походило не на дачу или частный коттедж, а на целую усадьбу. Состоящее из бесконечных пристроек на разных этажах, оно возвышалось над утлыми лачугами поселка подобно Гулливеру в стране лилипутов. Очень старому и давно сошедшему с ума Гулливеру. Мятая вагонка переплеталась с потемневшими досками, а те, в свою очередь, врастали в кирпич. Казалось, будто этот дом строили сразу несколько разных архитекторов, не просто не советуясь друг с другом, а конкурируя за каждый клочок площади. Провисающие, как агрессивно выпяченные челюсти, балконы; беспорядочное нагромождение спутниковых тарелок и антенн; паутина бельевых веревок с какими-то обносками на прищепках. Башенки, тамбуры, флигели, терассы. Кажется, кое-где вместо пристройки кто-то просто вмуровал в здание старый, со снятыми колесами «Рафик». Видя изумление своего парня, Лиза пояснила:

— Дом очень старый, его строил еще дед Берендей — первый из Окасьяновых. Он завещал дом сохранить, никому не сдавать и не продавать. А, когда кто-то женился или выходил замуж — для них семья делала пристройку. Вот и разросся…

— Глядишь, женишок, ежели ты правильный — и для тебя пристроечку смастерим, — бросил через плечо дядя Мартын, возясь с массивными железными воротами.

— Да я как-то больше к городу привык, — отшутился Кирилл.

— Ты там ведерко с переднего прихвати, да идите в дом, а я припаркуюсь…

Со скрипом ворота распахнулись, и Кирилл отшатнулся, заслышав даже не лай, а уже настоящий рык — из тех, что начинаются в одном горле, а затихают уже в чужом.

— А ну пшла на место! — дядя Мартын пнул что-то крупное и шерстистое. Грозный зверь тут же, скуля и гремя цепью, заполз в какое-то свое логово, — Ты Палашки не бойся — она смирная. Брешет только без дела, сука старая…

— Она правда не тронет, — подтвердила Лиза, — я в детстве от старших братьев у нее в конуре пряталась.

— А чего пряталась? — поинтересовался Кирилл.

— Да так… Дураки просто.

Участок тоже был огромен, но при этом казался предельно забитым, захламленным, точно и здесь за каждый квадратный метр велась непримиримая грызня: огромная конура из какого-то мусора подпирала дровницу, к дровнице было не подойти из-за поставленной впритык теплицы, теплица же в свою очередь толкала под бок бревенчатую баню, а та играла окнами в гляделки с летней кухней, прижатой к забору ветхим сараем. И кругом — бочки, ямы, старые шины, ржавый садовый инвентарь, брошенные игрушки, занесенные снегом. А посреди всего этого бытового хаоса прямо посреди грядки возвышалась ёлка.

— А зачем вы её… вверх ногами-то? — удивился Кирилл.

Действительно, лесную красавицу кто-то додумался вкопать верхушкой в снег, бесстыдно выставив напоказ голое корневище. С разлапистых веток свисал «дождик», мишура и старые, советские еще, игрушки – пенопластовые Деды Морозы и потускневшие от времени шарики.

— Много будешь знать, скоро состаришься! — буркнул дядя Мартын, — Идите в дом, нехер мерзнуть, я пока ласточку поставлю. Ведро Маринке моей на кухню отдашь, она замаринует! Довольный своим каламбуром, дядька хлопнул себя ладонями по ляжкам и оглушительно по-совиному ухнул.

Пара поднялась на заставленное банками и железными судками крыльцо. Отворилась тяжелая, обитая дерматином дверь, и на Кирилла пахнуло вонью мокрых тряпок и горелого жира. Их встречала дородная грудастая женщина с усиками и огромной налившейся кровью бородавкой на подбородке. От сходства этого нароста и Лизкиного «второго клитора» Кирилла замутило; он замялся в дверях, а вот Лизка не стушевалась — бросилась на шею хозяйке и защебетала:

— Мамуля! Я так соскучилась по вам всем! Смотри, кого я к нам привела! Это Кирилл, помнишь, я рассказывала…

— Ну полно-полно, отчепись! Дай-ка на женишка твоего взгляну… Думала уж до внуков не доживу..

— Мам, ну перестань…

— А ну цыц! Ну ничего-ничего, с лица, конечно, не воду пить…

— Мам!

— Я тебе помамкаю! Живо рот-то зашью! — рявкнула тетка, и Кирилл поверил — эта зашьет, — Слышь, малахольный, звать тебя как?

— К-Кирилл, — выдавил он.

— Заикаешься чтоль? Ох, мельчает мужик, мельчает! Так, меня тетя Марина звать, можешь вон, как Лизка — просто мамой, раз уж примаком заделался. Пошли в дом, комнату вашу покажу… Там, на коврике разувайся, а то натопчете!

Сбросив свои изящные ботильоны, Лизка заговорщески подмигнула и пригласила следовать за ней. Кирилл с нехорошим предчувствием перешагнул порог и тут же зацепился за что-то. Глянул — из порога торчало десятка два забитых гвоздей. Шляпка одного уже проделала немалую дырку в носке. Стыдливо подтянув носок так, чтобы спрятать пятно голой пятки, Кирилл, наконец огляделся.

Что прихожая, что коридор, ведущий вглубь дома походили на магазин барахольщика — куда ни глянь, везде старые калоши, сломанные игрушки, вешалки с побитыми молью пальто; комоды, тумбочки, полки, зеркала, иконы и ножи без ручек. От такого изобилия предметов — как на картинке, симулирующей инсульт — кружилась голова. В носу запахи плесени и готовящейся еды мешались с пылью, все время хотелось чихать. Стараясь не концентрироваться на чем-то одном, Кирилл боком пробирался по узкому проходу за широким задом тети Марины. Та небрежно бормотала:

— Здесь у нас кладовая, тут вот гостиная, сюда вам не надо… Пошевеливайтесь, а то колупаются как черви… — вдруг рявкнула, — А ну не путаться под ногами, мразота мелкая!

По коридору навстречу пронеслась ватага детишек — девочка и двое мальчишек. Девчонка прижимала к груди явно самодельную, на редкость уродливую куклу, об лицо которой по-видимому тушили бычки. Мальчишки же, оба низкорослые, плоскоголовые, похоже, близнецы, куклу стремились отобрать. Судя по расквашенному носу одного, предыдущая попытка не увенчалась успехом — кровь обильно стекала на белую маечку, но малолетнего рекетира это, кажется, ничуть не смущало.

— Так, ночевать будете у бабки Фроси в комнате. У нее нынче линька, так что мы ее в баню переселили…

— Линька? — недоуменно переспросил Кирилл.

— Болячки она себе раздирает. До кровей. Кроет старушку под новый год…

Атмосфера в доме Кириллу нравилась все меньше. Было что-то неправильное, тревожное во всех этих коридорах-лабиринтах, в нагромождении разнообразного хлама, точно в квеструме, в странном поведении домочадцев. То и дело он ощущал на себе любопытные взгляды из-за углов, но стоило обернуться, как двери захлопывались, и лишь чье-то ворчание или смех осыпались, будто пыль с антресолей. Когда казалось, что этому лабиринту забытых и потерянных вещей нет конца, они наконец вышли в зал. Огромный, едва ли не метр на метр, но при этом старый, кинескопный телевизор крутил «Иронию судьбы». От мерцания хаотично развешанных гирлянд хотелось расчихаться. По бокам помещения жались сразу две маршевые лестницы; такие узкие, что подниматься по ним, похоже, нужно тоже боком. Рядом — дверь в кухню, за которой возились со снедью какие-то тетушки. Почти все пространство в зале занимал огромный стол, составленный из столов поменьше, накрытый такой же «лоскутной» скатертью. Даже стулья вокруг стола все были разные — будто каждый из гостей принес свой собственный. Снедь до поры до времени прикрывали разнообразные кухонные тряпки и полотенца. На одном Кирилл разглядел темно-бурое пятно и едва подавил очередной скручивающий желудок спазм. На всякий случай мысленно отметил высокую салатницу, из которой постарается не есть. Впрочем, одна мысль о том, чтобы что-то употреблять в пищу в этом доме была ему отвратительна. Больше всего хотелось убраться прочь от этих чужих, хамоватых родственников, и только Лизкина сверкающая улыбка и огоньки в ее глазах удерживали его от желания уйти по-английски.

— Давайте, молодежь, приводите себя в порядок, располагайтесь и спускайтесь, помогать будете! Лизка, комната где помнишь?

— Ага! — легконогая, девушка взлетела по лестнице, жестом подгоняя Кирилла.

— Лизка! — резко хлестнул голос тети Марины, — Смотрите мне! Раньше времени в подоле принесешь — сама выкорчую и сожрать заставлю!

— Ну ма-а-ам!

Кирилл, сгорая от стыда, поднялся следом. Преодолев очередной пыльный лабиринт, они наконец оказались в темной, пропахшей старческой мочой и лекарствами, комнатушке. Со стен пялились потемневшие от времени иконы — такие древние, что было не разобрать, что на них за святые, да и люди ли вовсе. Под иконами щерились иголками и гвоздями какие-то кустарные поделки из шишек, сушеных яблок и, кажется, куриных костей.

— А подарки-то отдать? — растерянно протянул Кирилл.

— Потом… Иди ко мне!

Лиза плюхнулась на узкую кушетку, и та испустила печальный скрип вместе с клубами пыли. Девушка сорвала с себя свитер, осталась в лифчике и запустила Кириллу руку под джинсы, схватила за ягодицу, нащупала бугорок шрама, оставшийся от хвоста, надавила. В зеленых глазах блеснула безумная искра.

— Давай же! По-быстрому! Пока они там телятся…

— Но у меня даже резинки нет…

— К черту! Хочу, чтобы ты… в меня!

— Лиз, я… — в голове прогремело эхо теть-Марининых слов, — Не хочу.

— Ты меня не хочеш-ш-шь? — совершенно по-змеиному прошипела девушка.

— Нет, ну то есть, я хочу, но… — Кирилл судорожно подбирал слова, — Тут кругом твои родственники, еще дети бегают…

— Ничего, им полезно!

— Лиз… давай потом.

— Как скажешь!

Лиза резко вскочила с кушетки, открыла какой-то затерявшийся во тьме и пыли шкаф, выудила оттуда не первой свежести размахренные полотенца, швырнула одно в Кирилла.

— Это твое! Ты, как хочешь, а я — в душ. Воняю как свинья после этой ссаной электрички!

Кирилл хотел было съязвить, мол, не в электричке дело, но промолчал — когда Лиза злилась, лучше было ее лишний раз не провоцировать. Он прекрасно помнил, как его отличница-красавица-скромница выдернула прямо в коридоре универа Ирочке Беляевой клок волос вместе с кожей — всего лишь за то, что та попала Лизе под горячую руку. Декан, конечно, все замял, но урок все усвоили. Кирилл тоже. Сейчас, когда Лиза раздевалась в родной для нее обстановке, Кирилл взглянул на нее по-новому — аристократически-светлая кожа оказалась банальной бледностью, стройность — болезненной худобой, а третий сосок — обычным уродством. Он торчал под левой грудью, будто насосавшийся крови клещ — набухший, ярко-красный на контрасте с землистого цвета кожей.

— Чего пялишься? — окрысилась Лиза.

— Ничего…

И действительно, проклевывалось теперь в ней нечто крысоподобное. И вообще весь этот дом напоминал огромный крысятник, где его обитатели грызлись за территорию, натаскивали в свои логова разнообразный хлам, беспорядочно размножались… Вдруг неожиданное понимание пронзило рассудок:

— Лиз?

— Ну чего еще? — она осталась в одном белье — бледная помойная крыса зачем-то напялившая человеческое белье. Мысленно Кирилл примерил на нее образ матери — тети Марины. Как ни странно, образ лег как влитой — уже проклевывались еще бесцветные, но уже заметные усики; намечались валики на боках, грудь начинала отвисать. «А ведь ей всего двадцать два!»

— Чего хотел? Передумал? Шишка задымилась?

— Нет, я не об этом… Слушай, вот тетя Марина — она твоя мать, да?

— Ну…

— И жена дяди Мартына?

— Ну да. И что?

— А дядя Мартын…

— Брат он ее! Что ты мне голову морочишь? Совсем запутал! Все, я в душ!

— А у вас тут и горячая вода есть?

— Мы что по-твоему дикари совсем? — фыркнула Лиза.

— Лиз, а твой отец тоже здесь?

— Здесь-здесь, познакомишься, не сомневайся…

Дверь за ней захлопнулось. Кирилл так и остался стоять посреди комнаты. Наедине с ним чувство неуюта окончательно разрослось, заняло все его существо. Дом полнился гудящим разноголосьем. На грани слышимости раздавалось диссонирующее тиканье сразу нескольких часов. Темные углы комнаты давили; иконы на стене недружелюбно сверлили оранжевыми глазами. У одной из них глаз было почему-то три. Полистать ленту соцсетей или новости тоже не удалось — телефон не ловил сеть. А еще зверски хотелось курить. В «Ниве» дяди Мартына он постеснялся, после электрички не успел. За ухом так и лежала измусоленная сигарета. Кивнув самому себе, будто соглашаясь с таким планом, Кирилл вышел в коридор и застыл на месте. Нельзя сказать, чтобы коридор в обе стороны был одинаков — скорее, в каждом его метре отличалось все, что только могло отличаться, но вот куда нужно идти, чтобы попасть к выходу, Кирилл решительно не помнил. Благо, за дверью напротив раздавалось журчание воды. Он просто спросит у Лизы дорогу. Решительно дернув на себя ручку, он бросил в помещение:

— Лиз, а как мне…

И замолчал, поняв, что ошибся дверью. Лизы в этой ванной не было. Кирилл принялся метать взгляд то на грязный кафель, то на потрескавшийся потолок, лишь бы не смотреть на голую крупную тетку, неуловимо похожую на тетю Марину. И особенно он старался избегать смотреть на маленькую, почти детскую ножку, растущую у той прямо из целлюлитного бедра.

— Стучаться надо, молодой человек! — хохотнула бабища, ни на секунду не прервав своего занятия — она размазывала по обвисшим, с растяжками, грудям какую-то черную комковатую жижу.

— Извините, пожалуйста! — пробормотал он и захлопнул дверь. Ни малейшего желания искать вторую душевую у него не было. Движимый наитием, Кирилл кое-как нашел лестницу и бочком потопал по ступенькам. Странным образом, лестницы оказалась гораздо длиннее той, по которой он поднимался. Наконец, закончилась и она; Кирилл уперся в тяжелую железную дверь, запертую на несколько засовов. К металлу было приколочено несколько неряшливо обтесанных деревянных крестов.

«Наверное, второй выход» — подумал Кирилл и было потянулся к первому засову, как за спиной раздалось:

— Не трогай!

Вздрогнув, он обернулся — на ступеньках сидела та самая девчушка с куклой. Теперь удалось рассмотреть ее получше — бесцветные волосы на плешивой головенке, тонкие конечности-палочки и отвоеванная кукла в руках — на этот раз без одной ноги. Какими-то едва уловимыми чертами девочка напоминала Лизку и одновременно дядьку Мартына. Но вот в кого девчушка пошла глазами оставалось загадкой — они будто обладали вторым, вертикальным веком, и девчонка моргала как бы крест-накрест. От ребенка веяло жутью. Кое-как взяв себя в руки, Кирилл спросил:

— Почему?

— Туда нельзя. Там дед Берендей.

Имя было смутно знакомым. Кажется, Лизка упоминала его как родоначальника. Что же здесь, склеп в доме? Впрочем, от этой семейки, кажется, можно ожидать чего угодно.

— Это его комната?

— Нет. Его оттуда дядья выпускают.

— Откуда? Из комнаты?

— Нет. — девочка многозначительно моргнула, кивнула куда-то в пол, — Оттуда.

— Понятно. А я вот, — Кирилл продемонстрировал видавшую виды сигарету, — покурить хотел.

— Тебе на улицу надо. А здесь не улица, здесь дед Берендей.

— Ага, я понял. Покажешь, куда?

Девочка неопределенно мотнула головой.

— Золушка покажет! — она приподняла куклу, повернула к себе. — Покажешь?

— А, может, ты сама? — хитро прищурился Кирилл.

— Не-а. Там братья. Они опять будут с Золушкой гадкие штуки делать.

— Это какие?

— Ну… — девочка засмущалась, моргнула нервно; Кирилла передернуло, но он не подал виду, — Они об нее писькой трутся, издеваются, а она кричит. Я слышу.

— Гм, — Кирилл поперхнулся, — Ладно, просто скажи, куда мне идти, а я уж как-нибудь сам.

— По лестнице вверх, пока не увидишь дверь с окошком. Там терасса — там и курят.

— Спасибо.

Пересилив отвращение, Кирилл заставил себя потрепать девочку по голове, проходя мимо. До ушей донесся шепот:

— Сходи с ним, чтоб не заблудился…

Кирилл тихо усмехнулся — детские фантазии, однако по сердцу царапнуло страхом. Не до смеха стало смеха, когда в унисон его шагам раздался приглушенный пластиковый стук под ногами. Что-то шмыгнуло, задело по щиколотке — будто крыса или…

— С этой семейкой совсем двинуться можно! — произнес он вслух, на всякий случай, чтобы убедиться, что реальность все еще не покинула привычную ось, что рот все еще издает звуки, а глаза видят лишь то, что есть на самом деле. Выдохнув, Кирилл взглянул под ноги. Конечно, никакой Золушки там не оказалось. Но вот странное «скр-скр-скр» где-то совсем рядом было совершенно точно реальным. Плюнув на имидж, Кирилл со всей дури понесся вверх по лестнице. Когда глаз выхватил темнеющее на уровне глаз окошко, рука сама собой рванула дверь на себя, и свежий морозный воздух наконец-то заменил собой набрякшую в ноздрях затхлость старого дома. С балкона взору открывался весь поселок. Со всех сторон, на сколько хватало глаз, на него наступал густой лес. Пожалуй, даже днем Кириллу бы не удалось определить, откуда они приехали. Щелкнув зажигалкой, он с удовольствием затянулся. Достал телефон — все еще нет сигнала. Часы показывали, что до нового года оставалось всего какиз-то два часа. Ночное небо, звезды, близость грядущего года бередили сознание, хотелось мечтать, хотелось летать, хотелось…

Из такого поэтичного настроя его грубо вырвали голоса, раздавшиеся откуда-то снизу. Голоса были из тех, какие обычно слышишь в ночном парке или грязной подворотне.

— … ну и короче, мля, я ему грю — ты у меня кровью ссаться будешь. А он давай рамсить такой, мол, ты знаешь, кто я, ты знаешь, кто мои друзья…

— А ты че?

— А я ему — а кто ты без друзей-то, фуфел? Ну, короче, там его и спортил. Нерукопожатный он теперь, его бывшие друзья теперь ему вслед харкают.

— Ну а его жена, с ней че?

— Да ниче. Накидал ей на клыка, хату на себя переписал, бабло со счета, вся херня. Ходит теперь, побирается.

— Красава… Э, слышь, тут кто-то уши греет. Эу, ты! Да, ты!

Кирилл надеялся, что его не заметят, но, похоже, чем-то себя обнаружил. Пришлось перекинуться через перила, посмотреть вниз. Там, на балконе этажом ниже стояли двое тощих жилистых парней без футболок. По мелкой каменистой мускулатуре синхронно ползали безвкусные трайбал-татуировки.

— Извините, парни, я не подслушивал — так, покурить вышел, — оправдывался Кирилл.

— Да похер. Слышь, Витек, это ж Лизкин ёбарь, да?

— Точно он, — подтвердил Витек. — Я его еще в электричке срисовал.

— А, ну вот! Тебя Кирюха звать, да? А мы — братья Лизкины, я — Леха, это — Витек.

— Очень приятно! — соврал Кирилл и принялся искать глазами, во что бы затушить сигарету. Продолжать диалог с этими гориллами у него не было ни малейшего желания. Те же, кажется, наоборот, были настроены на общение.

— Слышь, Кирюх, а вы уже год встречаетесь, да? — поинтересовался Витек, поигрывая мускулами.

— Угу…

— А ты ей в жопу уже заправлял? — огорошил Кирилла вопросов один из братьев, — Нет? Вот Лизка-шельма, дымоход свой раздолбанный прячет! А раньше-то, Витек!

— Да, прикинь! Раньше-то только в рот и в жопу пускала, говорила, мол, для мужа будущего бережет. Главное-ж сама это дело любила — страсть. Поначалу, конечно, вырывалась, ну то по малолетству, а потом мы уж сами от нее бегали…

Кирилл не верил своим ушам. Он не желал понимать, не желал верить в этот грязный, отвратительный бред. То, что говорили эти уродливые, симметрично криволицые — один на правую, другой на левую сторону — выродки не могло быть правдой. Только не его Лиза, которая так мило краснела, когда он впервые взял ее за руку. Не его светлая, чистая Лиза, которая даже в кино отворачивалась на постельных сценах. Или это была показуха? Ведь сегодня он видел и другую Лизу — помойную крысу, которая идеально подходила этому грязному логову, по ошибке названному домом. Но все эти слова промелькнули в мозгу, не задев нейроны, отвечающие за речь, поэтому он смог выдавить лишь:

— Что?

— Да мы говорим, Лизка твоя — огонь-баба. Ей как дядька Мартын — ну, батька наш,который вас вез — очелло распечатал, так держи семеро!

— Погодь, я думал, ты ее распечатал, — прервал брата Леха.

— Не, я ж только в пасть, а вот дядька ее когда с мамкиными приблудами поймал — от он ей тогда устроил казнь ебипетскую!

Урод аж хохотнул, довольный своим каламбуром. Кирилл с силой затушил сигарету в горку снега на перилах, зарычал.

— Эу, братан, да ты не заводись! Мы ж так, по-братски, по-родственному. Теперь вот ты ее пялишь — мы теперь тоже родственники, молочные братья считай!

Уроды внизу расхохотались. Кирилл не выдержал, нырнул обратно в коридор. В глазах стояли слезы. Не разбирая дороги, он шлялся по бесконечным коридорам проклятого крысятника, пока на свою удачу не налетел на Лизу, выходившую из душа. Распаренная, горячая, в одном полотенце; руки сами собой потянулись к девушке, но в последний момент Кирилл себя одернул.

— Ты чего, котик? — удивленно спросила та.

— Пойдем. Поговорить надо.

— Ты меня пугаешь!

— Пошли!


***


Продолжение следует...


Автор - Герман Шендеров

Показать полностью 1
17

Три по 50

ANGELS DESERVE TO DIE

Грим на моём обожжённом лице под стать облезлым стенам съёмной хибары.

Последняя отрада – китайская лапша – вываливается из вспоротого желудка. Плевать… Даже тоска по небу давно утихла.

Десять лет охоты, а убогая гора рогатых голов в подвале так мала...

Но когда-нибудь норма будет выполнена. И тогда милосердный отец дарует мне смерть.


HOME SWEET HOME

-Идут! – крик дозорного вырвал её из объятий кошмара.

Но она ещё чувствовало липкие руки отца, предательскую слабость и приторные ароматы родного дома.

Выскочить из блиндажа, занять место второго номера у пулемёта… Трупный смрад, чавкающее месиво под ногами, тусклый свет сигнальных ракет – она облегчённо улыбнулась. Господи, пусть война никогда не заканчивается...


СОЛОМОНОВО РЕШЕНИЕ

«Я хочу её!» - нет, каков, а? Всю историю болезни слюнями закапал…

И как быть? Девчонке-то и шестнадцати нет!

Впрочем, я всегда нахожу компромисс. Все будут сыты и целы… относительно.

Сочувственный взгляд, поникшие плечи… Поправляю халат и вхожу.

-К сожалению, первичная ампутация ног неизбежна…

Непросто быть в долгу у людоеда.




Показать полностью
106

Застрявшие, или что было, когда я умер (глава 23, продолжение)

Глава 1 Глава 23 (начало)


Это продолжение 23 главы. Начало - предыдущий пост


- Часы стоят, - сказал Коршун, едва я вышел за Арку.


- Ты тоже смотрел на них?..


Он кивнул.


Я отвернул рукав худи, извлёк из кармана фонарь и осветил циферблат наручных часов, которые Ангел не счёл нужным снабдить подсветкой.


- И правда, стоят…


Кошатница вслух понадеялась:


- Так может, Ангел теперь объявится? Он ведь не мог говорить с нами, пока не встанут Часы. А раз они встали… - но она вдруг осеклась и помотала головой: – Нет, нельзя на это рассчитывать.


Мы с Коршуном молчали, но лично я думал так же. Нет причин полагать, что Ангел нас выручит. Остановка Часов для него чем-то важна, но не факт, что он теперь сразится с Пришлым: он ведь ясно сказал Оле, что это ляжет на наши плечи. Надеяться нужно лишь на себя.


А тем временем Макс, Близняшки и Палыч скрылись во тьме, спеша исполнить приказ демона; пока тот ими управлял, говорить с нами они не могли. Наши друзья превратились в марионеток, а за ниточки их дёргал наш враг.


- Кто-нибудь понимает его мотивы? – я глянул на Арку. – Почему он хочет, чтобы мы переместили ларцы?


- Из-за ниш, - сказал Коршун.


Мы с Кошатницей вопросительно на него посмотрели.


- Он ведь кочует из одной ниши в другую, - напомнил Коршун. – А все ларцы лежат рядом с нишами. Наверное, они мешают ему туда попасть.


Услышав о нишах, я вспомнил Олю – и невольно сжал кулак:


- То есть он из-за ковчежцев не может войти в своё… жильё? – сквозь мою боль прорвалась злоба. – Поэтому и приказал нам убрать их?


- И что будет, когда мы это сделаем? – в тоне Кошатницы крылось отчаяние. – Он нас погладит по головке? Нам же всё равно конец.


Я приобнял её за плечи. Слов утешения у меня не было; едва в нас отпадёт нужда, Пришлый с нами расправится – с помощью мух или как-то ещё. С живыми и мёртвыми он разделывается с одинаковой лёгкостью.


- Раз Пришлому мешают ларцы, - проронила Кошатница, - то почему бы ему их не уничтожить – пусть даже нашими руками? Зачем двигать ковчежцы с места на место, когда можно от них избавиться? Наверняка он знает, как это сделать.


- А если не знает? – предположил Коршун. – Вдруг он их боится? И, как и мы, не имеет понятия, что в них лежит?


Я согласно кивнул:


- Скорее всего, так и есть. И потом, каждый из ларцов Ангел наверняка защитил, - я сделал паузу, подбирая слова. – Наложил чары или как это у него называется… Нам ведь даже открывать их нельзя. Если откроем, нас ждёт наказание: может, мы попросту исчезнем.


- И Пришлому об этом известно, - дополнил Коршун. – Он действует вполне разумно, хоть и ведёт себя как клоун: требует от нас лишь то, что нам по силам исполнить.


Кошатница сжала губы, растянув рукава джемпера. Мы полминуты молчали. Нам надо было свыкнуться со своим новым положением… С горькой участью орудий в руках чокнутого демона.


Наконец Коршун сказал:


- Надо решать, как быть: либо мы ему подчинимся, либо придумываем план, как спасти Бабулю и остальных.


- Конечно, план, - скривилась Кошатница. – Нельзя плясать под его дудку.


Она взглянула на меня, явно ища поддержки, но я молчал. Легко сказать – придумать план… Любой наш план будет высосан из пальца.


Но и правила Пришлого принимать глупо.


И словно бы в ответ на это мне вдруг подумалось: «Правила Пришлого… А его ли это правила?..»


Моя мысль обернулась оцепенением. Она была столь безумной, что придала ситуации двойной смысл; лишила капкан, куда нас загнали, всех зубцов и пружин.


- Слушайте… - я по очереди глянул на Кошатницу с Коршуном. – Ларцы мы открывать не можем… Это один из главных пунктов Контракта, так?


- Ну да, - проронил Коршун.


Кошатница кивнула. Они с Коршуном ждали.


- Но тогда объясните… - от волнения мой голос дрогнул. – Почему Ангел предотвратил открытие ларцов, включив в Контракт этот запрет – но не подстраховался на случай, если мы их уберём? – я сделал паузу, хотя ответа не ждал. – Ведь в Контракте не сказано, что нам нельзя забрать ларцы из мест, где мы их оставили.


Коршун с Кошатницей переглянулись.


- Может, просто не подумал?.. – судя по тону, Коршун и сам в это не верил.


- Он видит будущее. Он не мог о таком не подумать.


- Хочешь сказать, - медленно проговорила Кошатница, - что всё происходящее было Ангелом запланировано?


- Включая и то, что случилось с Олей, - меня вновь обожгла злость, но теперь уже не на Пришлого, а на Ангела. – Да, он точно это видел. Он знал, что так будет. И всё это часть его замысла.


- Тогда выходит, - сказал Коршун, - что мы должны следовать приказу Пришлого? Потому что Ангел заранее всё рассчитал?


Моё молчание послужило знаком согласия, хотя расклад вышел скверным; мне не хотелось такое предлагать. Но цепочка моих мыслей вела именно к этому: к необходимости довериться прозорливости Ангела (пускай мы для него – лишь расходный материал) и подчиниться врагу в надежде, что это временная мера.


- Сёма, а вдруг ты ошибся? – Кошатница глянула во мрак, поглотивший Макса, Палыча и Близняшек. – Ведь они теперь бессильны… Вся надежда на нас.


- Пятьдесят на пятьдесят, - сказал я. – Либо ошибся, либо нет.


Слабый ветер донёс до нас гул мотора. На Арке всколыхнулись маки, где-то в ветвях вскрикнула птица. Из глубины ночи донеслось чьё-то пение.


Коршун пожал плечами:


- Он велел вернуться завтра, - речь, конечно, шла о Пришлом, - то есть теперь уже сегодня… В девятнадцать ноль-ноль, верно? Значит, у нас есть время в запасе. Будем делать, что он хочет, но попутно станем думать, как со всем этим справиться.


Я ответил кивком. Коршун глянул на Кошатницу, безмолвно спрашивая её мнение.


- Вот так просто?.. – проронила она. – А если мы ничего не придумаем? Или если окажется, что вся эта чехарда не была Ангелом запланирована?


«Тогда нас ждёт скверный день, - мысленно ответил я. – Возможно, хуже того дня, когда мы сыграли в ящик».


- Придумаем, - возразил Коршун. – А пока у нас нет выбора.


- Его и завтра не будет, - пробурчала Кошатница, но спорить не стала. – Где и когда встречаемся?


Поразмыслив, Коршун решил:


- У Гремячки, в восемнадцать тридцать – за полчаса до конца срока, который он дал нам. К тому моменту каждый управится с ларцами и составит план… или хотя бы попытается. В оставшееся время сравним идеи и выберем подходящую.


- Если будет, из чего выбирать, - мрачно заключила Кошатница.



В сотне метров от Арки мы с Кошатницей и Коршуном разошлись.


Каждый пошёл к «своим» ларцам, руководствуясь записями в тетрадях: Коршун – к ларцам, разносимым во вторник, Кошатница – к ларцам, разносимым в субботу, ну а я – к тем ковчежцам, что доставлялись в четверг. Исключением стал лишь первый ларец: тот, что мы отнесли ввосьмером в день заселения в Общагу. Помнится, Коршун опустил его в приямок с зарешёченным подвальным окном.


И к этому ковчежцу отправился я: Коршун спросил, кто им займётся – и я сразу же вызвался. Мне самому захотелось убрать ларец, с которого всё началось.


Миновав солодёжню, я прошёл по мосту и, срезая путь дворами, добежал до кафе. Оно выглядело так же, как и два года назад: всё та же невзрачность, то же нерасчищенное крыльцо. С витрины соседнего магазина опять глядел Дед Мороз: видно, его поленились убрать, хотя праздники давно миновали.


Я приблизился к бордюру, встал на колени, наклонился. Опустив руки в приямок, разворошил снег.


Ларец был на месте. Мне даже подумалось, что он меня ждал.


- Лежишь?.. – зачем-то спросил я. – Может, скажешь, за каким чёртом мы тебя тут оставили?


Разумеется, ковчежец ничего не сказал – лишь приветливо сверкнул в слабом свете фонаря.


Бережно взяв его, я встал.


Он блестел в моих руках – гладкий, белый, две защёлки. Сотворённый из эфира или чего-то подобного; вероятно, из того же, из чего состояли мы сами. Изящный, загадочный и при этом простой.


- Что в тебе такого особенного? – спросил я. – Ради чего мы застряли?


Но ответом был лишь шелест валявшегося рядом пакета.


Я потянулся к карману, где лежал Олин платок: положу туда ларец, отсчитаю сто шагов и оставлю его где-нибудь у…


Моя мысль оборвалась разлившимся в кармане теплом.


Оно было внезапным и трепетно-нежным. Оно было ласкающим и уязвимым. Оно было мягким и щемяще родным.


Не успел я удивиться, как взгляд мой что-то уловил: нечто смутное, едва заметное в стене дома… Лишь через несколько мгновений я понял, что вижу очертания двери.


Потом они обрели чёткость: «дверь-невидимка» почему-то решила мне показаться.


Я сначала отступил; это была дверь в Нигде – одна из сотен дверей, у которых мы клали ларцы. Но почему я её вижу?.. Ведь их могла видеть лишь Оля…


А тепло в моём кармане росло, будто от только что испечённого пирожка.


Во мне вспыхнула догадка – и я шагнул к двери. Протянув руку, толкнул её.


Дверь бесшумно открылась.


Я вошёл в нишу… Ступил в сизый, густой и безмолвно манящий туман.


Меня окутал зыбкий сумрак. Сверху косо падал свет – синеватый и рассеянный: он откуда-то просачивался, как сквозь кроны деревьев. Из тусклого марева веяло покоем и тишиной.


Мне не было страшно, как и в день нашего застревания. Мне даже не было тревожно… только почему-то захотелось сесть.


«Стул», - подумал я, уже зная, что будет дальше.


Стул возник передо мной – пластиковый, с низкой спинкой. Ровно такой, каким я его представил.


Я сел и извлёк из кармана платок.


Только это был не просто платок – под видом платка Оля отдала мне свой дар, полученный ею от Ангела: дар входить в ниши и менять их по своему усмотрению.


Дар творить в нишах что угодно.



***


План возник у меня сразу – в тот миг, когда я сел на стул.


Я назвал бы свой план дерзким, но не лишённым логики. Он был почти как тонкий лёд на замерзающем пруду – ступив, рискуешь утонуть… Но порой тонкий лёд – единственный путь на тот берег.


Я уже знал, что нарушу инструкции Пришлого.


Олин платок поменял расклад сил: её дар мог нас спасти – но лишь при условии, что я им верно воспользуюсь.


Мне в ту минуту стало ясно, почему мы оставляли ларцы рядом с нишами.


Мы могли класть их где угодно – хоть в той же Гремячке; могли бессистемно разбросать их по Пскову, скинуть в реку или в овраг. Могли сложить их рядом с Аркой, чтобы далеко не ходить.


Для Ангела не имело особого значения, где именно лежат ларцы: он выбрал ниши не из-за важности тех мест, а по совсем иной причине.


Он их выбрал из-за меня.


Ангел не мог с нами встречаться и говорить; не мог растолковать свой план; не мог даже написать, чего в итоге от нас хочет.


Разумеется, он не мог и передать нам свой дар.


Но он передал его через Олю.


Ангел предвидел её участь… Предвидел и то, что она сделает перед окончательным уходом из этого мира. Предвидел, что она отдаст свои (а значит, и его) способности мне.


Ангел умело её использовал… Впрочем, как и нас всех.


Мы оставляли ларцы там, где они мешали Пришлому. Тот явился в Общагу с требованием их убрать. Мы подчинились за неимением выбора – и я оказался у ниши… Очутился там, где всё понял; а если бы не дверь в Нигде, я остался бы в неведении.


Находись ковчежцы в других местах, я бы так и не узнал, что Оля мне передала. Как горячий утюг проявляет написанное молоком, так и дверь в нишу проявила обретённую мной силу.


Ангел всё предусмотрел.


И вот теперь мне предстояло эту силу использовать. Научиться применять её, обдумать стратегию – и изгнать Пришлого из Общаги. Спасти Бабулю и порвать нити внушения (не знаю, как ещё назвать их), связавшие с ним наших друзей.


Безусловно, рядом с Пришлым я был всё ещё слаб; мы разнились как волк и лопоухий щенок. Но в моём рукаве была пара тузов, позволявших мне надеяться на успех: эффект внезапности и воображение художника.


Никто из застрявших не смог бы менять Нигде быстрее меня.


Никто… даже Оля.


Рядом со стулом, сотворённым по моей прихоти, возник стол – копия того стола, что стоял в моей общагской комнате. Он был в точности таким, каким я его помнил – с рядами кистей и красок. Потом я вспомнил свой мольберт (поначалу без холста) и, когда тот появился, вообразил холст. Без всякой системы в моих мыслях возник кефир, который по утрам пили Близняшки – и знакомые бутылки в ряд выстроились на полу: почему-то я решил, что их должно быть пять. А напротив бутылок я «поставил» кемпинговый фонарь… просто потому, что о нём вспомнил.


Уж не знаю, зачем, но рядом с фонарём я поместил шляпу Бабули.


Нигде – это пластилин.


И всё это находилось в окружении тумана, поскольку потолка и стен в нише не было. А пол являл собой ту же хмарь, но словно бы уплотнённую – будто туман спрессовали… Сплели в волокна, а те сотнями слоёв наложили друг на друга, превратив в мглистый ковёр.


«Ковёр… - подумал я. – Ходить по ковру приятней, чем по туману…»


И в следующий миг под моими ногами был уже не туман, а ворсистая поверхность ковра.


Потом я создал планшет; вероятно, даже Оля не создала бы его с первого раза, но у меня получилось… может быть, потому, что я ни секунды не сомневался?.. В Нигде всё просто, как у классика: во что веришь, то и есть.


Лишь теперь, спустя два года, я окончательно это понял.


Именно с планшета началась реализация моего плана – а точнее, она началась со всезнайки-гугла: вбив в поиск слово «воробей», я открыл кучу картинок и, выбрав самую детализированную, стал рисовать. Мастихин, палитра, тряпки – всё, что было мне привычно и без чего я себя не мыслил, возникало само собой. А воробей на холсте получался таким же, как на фото: с коричневатыми крыльями, серой грудью, макушкой цвета ржавчины и такими же полосами, пестревшими среди перьев. Цвет лапок сочетал розоватость и серость – чтобы его получить, я долго смешивал краски. Если честно, замучился.


В перерыве я вернулся к гуглу и ввёл новый запрос: «мухи чего боятся». Советов, как избавиться от мерзких насекомых, нашлась масса, но я сразу выбрал гвоздику, поскольку (в отличие от того же дихлофоса) хорошо помнил её запах: у матери были духи с гвоздичной нотой.


Флакон этих духов появился рядом с кефиром.


Потом я опять рисовал воробья; он был уже на трёх холстах, теперь будет и на четвёртом. Дело не заржавеет и за пятым с шестым.


К двум часам ночи моё временное пристанище походило на мастерскую спятившего живописца.

Вдоль стен стояли холсты с воробьями, на ковре – среди множества пятен – валялись салфетки и тряпки, а кисти выглядели так, словно их топили в краске. Единственным, что я очистил, был мастихин.


Придётся ли мне тут убираться? Сейчас узнаем…


Я закрыл глаза.


Что есть реальность в физическом мире – среди живых? Просто набор элементарных частиц. То, что можно увидеть, потрогать, попробовать на вкус.


Реальность неотделима от тех, кто её ощущает. Кровь – красная, трава – зелёная… Но красного с зелёным не было бы без глаз того, кто на них смотрит.


Рамки реальности условны, но усомниться в реальности – значит, усомниться в себе.


А что такое реальность в Нигде?


Да то же самое – всё та же условность… но ограниченная нами. Призраками, душами.

Обитателями Общаги.


Застрявшими.


Наша нигдешняя реальность ограничена нашим сознанием.


Но если каждая из душ – частица чего-то большего (Бога, эфира, Единого и Бесконечного… без разницы, как назвать), то всё просто: у частиц есть рамки, у Единого и Бесконечного – нет.


Нам ли не знать, насколько Нигде нелогично?


Нам ли не знать, что все его рамки иллюзорны?


Я представил нишу такой, какой хотел её видеть – с мольбертом в углу, чистым полом и выстиранными тряпками на двери. С отмытыми кистями, сохнущими на столе.


И открыл глаза.


Вокруг был идеальный порядок.


Я опять сомкнул веки.


Моя новая задача была сложнее: воробей.


Нигде – это пластилин.


Воробьёв я раньше видел лишь мельком, не чаще и не ближе, чем большинство горожан. Потому и рисовал их – чтобы суметь лучше представить.


Через пару мгновений воробей отрывисто зачирикал.


Разомкнув веки, я увидел его в углу: нахохлившись, он буравил меня чёрными глазками.


- Чик-чирик, - сказал я.


Птичка чирикнула в ответ, и я засмеялся.


Мой дерзкий план приблизился к надёжному на шажок… На одного маленького нахохлившегося воробья.



В нише я провёл всю ночь и почти весь следующий день.


К вечеру я наловчился создавать стаю воробьёв; мне мешали сомнения и страх за Бабулю, но я старался их игнорировать. У меня одна попытка и нет права на ошибку. А если буду сомневаться, всему конец.


В семнадцать двадцать я наконец-то покинул нишу и, сторонясь живых, зашагал по тротуару.


Вечерний Псков бурлил: сновали прохожие, гудели машины. На сияющих витринах мигали гирлянды, вдалеке, словно торт, белел подсвеченный Кром. «Прощальный свет», - подумал я. Бог весть, откуда, но я знал: чем бы всё ни завершилось, это наш последний вечер. Уже завтра нас в этом мире не будет.


Как ни странно, меня это не пугало – было лишь чуточку грустно.


Свернув на Гремячую улицу, я прошёл сквозь деревья и остановился у Арки. Моих друзей ещё не было, но я на это и рассчитывал – ведь план включал лишь меня. Срежиссированное Ангелом действо подошло к финальным актам, а главная роль досталась мне – хотя я предпочёл бы сыграть в эпизоде.


Прикрыв глаза, я с минуту стоял неподвижно.


Было безветренно и тихо. Морозный воздух не кололся, а как будто ласкал. Древесный запах, давно ставший родным, щекотал ноздри.


Мне вдруг показалось, что это место со мной прощается.


- Помоги мне, - прошептал я. – Ангел или кто ты там есть – помоги хоть немного…


Мне ответил только пёс, залаявший неподалёку.


Сунув руку в карман, я сжал Олин платок (так было спокойнее) и, вздохнув, шагнул в Общагу.


Первым, что я увидел, были нити.


Чёрные, длинные, они тянулись за порог и исчезали снаружи. Нитей было четыре. Для чего Пришлый их создал (а создать их мог только он), я поначалу не понял.


- Так-так-так, - издевательски прозвучало у меня в голове.


Разумеется, это сказал Пришлый.


Он по-прежнему сидел в кресле, хотя применительно к его позе лучше сказать «восседал». На меня он глядел с ехидной усмешкой, жутко смотревшейся на младенческом личике. Презрение в этом взгляде смешалось с интересом: пожалуй, лет пятьсот назад пирующий царь взирал бы так на шута, отчебучившего нечто совсем уж странное.


А вот Бабуля, стоя под роем мух, глядела с мольбой. Было страшно подумать, что она простояла здесь почти сутки. Наверное, ей уже было без разницы, чем всё закончится – лишь бы закончилось поскорее.


Крепче сжав Олин платок, я отошёл от порога.


- Дай-ка угадаю: ковчежцы ты не убрал, - блеснул интуицией Пришлый. – Значит, бунт на корабле?


- Это не твой корабль, - сказал я.


В ту секунду я заметил пятую нить, тянувшуюся к Бабуле и исчезавшую под её платьем. А концы всех пяти нитей Пришлый намотал на запястье.


Тут-то мне стало ясно, зачем эти нити нужны; я также понял, что они были и вчера, но я их не замечал, потому что…


«Спасибо, Оля», - подумал я, сжимая её платок: именно он позволял видеть нити, и мне чертовски повезло, что перед Аркой я за него взялся. А может, Ангел и это спланировал?


Пришлый тем временем спросил – вроде бы удивлённо:


- Неужели ты бросаешь мне вызов?


- В наш век вызовы не бросают, - сказал я. – Оторву тебе башку, да и дело с концом.


Классный получился ответ… особенно если учесть, что у меня тряслись все мои привиденческие поджилки.


Хохот Пришлого, раздавшийся в моей голове, заставил меня поморщиться.


Я прикинул, что сделать раньше: атаковать его или порвать нити? Ведь с их помощью демон управлял Максом, Близняшками, Бабулей и Палычем, – а значит, не мог управлять мной; как говорится, исчерпал свой лимит. Но когда нити порвутся, он возьмёт под контроль меня… если только не вынужден будет уносить ноги.


Я избрал первый вариант: атаковать. Заняться нитями можно и после. Иначе я не застану его врасплох.


- Знаешь, - произнёс Пришлый, - поначалу ты не показался мне дураком – но, как видно, я ошибся.


- Бывает, - посочувствовал я.


- Ну тогда прощай. Не знаю, на что ты рассчитывал, но моих мух хватит на двадцать подобных тебе сопляков. Скажешь что-нибудь напоследок?


- Пожалуй, да, - я поймал его взгляд. – Пошёл вон из нашего дома.


И стая воробьёв, возникших из ниоткуда, с гвалтом устремилась на мух.


А в моей правой руке (той, где не было платка) возник меч – да не простой, а световой. Всегда любил «Звёздные войны»…


Нигде – это пластилин.


Пришлый кубарем скатился с кресла: если он был способен впадать в панику, то это была она. Ничего подобного он не ждал.


Воробьи врезались в жужжащую тучу, и меня оглушило: такого гвалта не слышал ни один орнитолог. Мухи – те, что уцелели – разлетелись по холлу, птицы носились за ними. Насекомым теперь было не до Бабули.


Пришлый вскочил на четвереньки и зашипел.


Всё это заняло две-три секунды, и, пока он не опомнился, я сотворил вторую стаю воробьёв. Птицы замельтешили, слетаясь к демону. За мельканием крыльев я едва различил, как тот кружится на месте. Спасаясь от клювов, он вертелся волчком. Будь у него хвост, я решил бы, что Пришлый хочет его поймать.


Однако он не только вертелся.


Слева раздалось рычание. Резко развернувшись, я рассёк мечом воздух, и сотворённый Пришлым волк, уже успевший на меня прыгнуть, оказался разрублен пополам; две дымящиеся половины рухнули на пол. Второй волк, прыгнув сзади, чуть не сбил меня с ног, но к нему ринулись воробьи, будто зверь был усыпан пшеном. Грозные рыки сменил скулёж.


Оставшиеся мухи попытались меня атаковать (я это понял по жужжанию, пробившемуся сквозь гвалт), но безуспешно: гвоздичный аромат духов, которыми я себя опрыскал, пришёлся им не по вкусу.


- Вижу, ты подготовился, - злоба в голосе Пришлого парадоксально слилась с похвалой. – Что ж, давно меня так не развлекали.


Но за его бравадой был страх: мгновения замешательства стоили ему поражения, и он это знал. Он уже продул с треском – пусть не бой, но этот раунд.


- Ещё вернусь, - сообщил Пришлый. – И при новой нашей встрече я выколю тебе глаза… или сделаю так, что ты вырвешь их собственными руками.


Он исчез, а с ним и нити – мне даже не пришлось их рубить.


Но едва я обрадовался, как стали рушиться стены: капитулируя, Пришлый сделал нам «сюрприз».


- Бабуля, назад!!! – заорал я.


Освобождённая от чар, она с криком отскочила, и отколовшийся кусок стены рухнул у неё за спиной. Еще несколько плит отвалились над кухонной дверью, а сама дверь, будто вывороченная великаном-невидимкой, повисла на одной петле. Упали сразу три плафона (и, конечно же, разбились), мраморный пол стал трескаться. Окна, за которыми был туман, брызнули сотнями осколков.


Отбросив меч (он своё отслужил), я подбежал к Бабуле, схватил её за руку и потащил к выходу:


- Надо отсюда убираться. Не знаю, как, но он разрушает Общагу!


Рядом с нами громыхнуло – обрушилась часть потолка. Пол под обломками просел, будто развороченный взрывом. Кресло, где сидел Пришлый, съехало в яму вместе с кашпо.


И тут из кашпо что-то выкатилось… камень, сияющий чёрным светом; вот уж не думал, что это возможно, но свет и правда был чёрным, как безлунная ночь.


Смекнув, что камень оставил Пришлый, я рванулся назад. Бабуля что-то мне крикнула, но я не услышал. Заорав ей «убегайте!», я прыгнул в яму.


До двери мы, возможно, не добежим, а камень разрушает нишу. Если сладить с его силой, то всё закончится… А как «сладить», я уже знал.


Съехав по полу, я упал на колени и накрыл камень платком.


В первый миг я испугался, что ничего не получится: камень источал мороз, какой не сыщешь даже в злую метель. Мои руки защипало, платок покрылся инеем. Вокруг разлилось нечто мрачное, противное самой жизни… Нечто столь окончательное, что даже я, призрак, застонал от безысходности.


Но потом всё закончилось.


Шум утих, исчезла стужа. Клубившаяся пыль оседала. Стены, пол и потолок больше не трескались.


И не было уже ни мух, ни волков с воробьями: наши с Пришлым «бойцы» исчезли, едва в них отпала необходимость.


- Семён!.. – крикнула Бабуля, судя по звукам, пробиравшаяся ко мне. – Сёма!..


Значит, она не ушла… Вот глупая.


- Я здесь. Со мной всё нормаль…


Закончить фразу я не смог, потому что пол под моими коленями провалился – и я с воплем рухнул в бездну.


Слова автора: С другими авторскими произведениями (впрочем, и с этим тоже) можно ознакомиться здесь: https://author.today/u/potemkin


На Pikabu роман будет выложен полностью и бесплатно.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!