Серия «Моя мертвая семья»

- Ждите моего звонка.

Перезвонила Лиза очень быстро, через полчаса.

- Ваша жена солгала, отвечая на один из четырех вопросов. А это значит, ритуал ей не помог.

- Но он же помог! Вы сами видели!

- Помог на короткое время – на тот период, в течение которого она была бы жива и без ритуала. А потом она умерла, в тот день, который был ей предназначен ее болезнью.

- Господи, что вы несете? Она же живая!

- Нет, – спокойно произнесла Лиза.

- Безумие какое-то. О чем она могла солгать? О том, что не веган?

- Не знаю, матушка не сказала. Это неважно.

- Ну и что теперь, Аня станет, как эти зомби из кино?

- Вряд ли, – хихикнула Лиза. – Это привлекло бы много внимания, матушка на такое не пошла бы.

- Что значит, не пошла бы? – изумился Иван. – Вы хотите сказать, что она знала, что Аня солгала и все-таки провела ритуал?!

- Не думаю, что она знала. Скорее, не стала перепроверять после меня.

- Но почему?!

- Анфиса делает только то, что предначертано. Она не меняет линии судьбы. Значит, у вашей жены исключительная участь.

- Так вы нам не поможете?

- Мы уже помогли.

- Я приеду с Аней и разнесу там нахрен все, если она не сделает ее обратно… нормальной! Я вашу старуху придушу к чертовой матери!

- Иван. Это бесполезно. Просто смотрите, ловите знаки. Ваша жена делает то, что должна, просто будьте рядом.

- Да она, может, людей убивает! – Иван осекся, осознав, что кричит посреди людной аллеи. – Откуда-то она взяла эти зубы и ногти.

Лиза вздохнула:

- Это все, что я могу сказать. Матушка ясно дала понять, что вам приезжать не следует.

Иван сунул телефон в карман, бестолково потоптался на месте и отправился домой. Анна что-то увлеченно чертила в своем ежедневнике и не подняла на него глаз. Он прошел на лоджию, поднял коробку с дохлой псиной, которая оказалась слишком легкой. Снял крышку – пусто.

- Ань, – высунулся он из-за косяка. – Ты куда псину в коробке дела?

- Никуда, – пожала плечами Анна. – Она ушла.

- Понятно, – выдохнул Иван и прошелся по квартире, принюхиваясь.

Гнилой плотью вроде бы не пахло. Он подошел к жене, которая выводила какие-то прямоугольники шариковой ручкой и делала неразборчивые приписки к каждому.

- Ты соврала Лизе, когда она задавала тебе четыре вопроса?

Анна неопределенно дернула плечом, и сколько Иван ни бился, ответа он от нее так и не получил. На какой вопрос она могла соврать? Ну, то, что она не веган – это стопроцентно. С собакой понятно, с Адой Семеновной… Может, Аня ей неродная? Теща была ненормально холодна с младшей дочерью, но Анна все же очень похожа на мать. Да и детских, в том числе младенческих фотографий у нее было много. Убийство? Это просто невозможно. Аня, такая мямля, готовая все с себя другим отдать, и убийство? Да она над случайно раздавленным пауком плачет. Иван снова спросил, глядя в спину жене, склоненную над своим ежедневником:

- Ты убивала когда-нибудь человека?

Рука Анны не дрогнула, продолжая плавно выводить буквы, и ответа не последовало.

Иван сел за компьютер, которым пользовались оба. Итак, дано: было что-то в ее прошлом важное, о чем он не в курсе. Кто может знать что-то о ее прошлом? Мать, одноклассники, детские друзья… Звонить теще  Иван был готов в последнюю очередь, да и если бы она знала, давно не преминула бы кольнуть дочь. Он зашел в профиль Анны в Контакте, открыл страничку с друзьями. Очень много, несколько сотен. Общие друзья, волонтеры с их благотворительного проекта, подопечные из социального центра, просто случайные сетевые подписчики. Иван ткнул раздел «Лучшие друзья», всего одно имя – Варвара Цинева, на аватарке котенок, в профиле только репост из магазина детских колясок. Он никогда не слышал от нее это имя. Пробежался по профилю неизвестной Варвары, обнаружил, что они с его женой ходили в одну школу. Подумал с минуту и написал девушке: «Надо срочно поговорить… Начет того, что произошло много лет назад». Посидел, попялился в экран – Варвара была в сети, сообщение просмотрела, но отвечать не торопилась. Через полчаса, наконец, появился ответ: «О чем ты?». Иван подумал и написал – «Ты знаешь». Девушка снова замолчала на долгих пятнадцать минут, потом очень долго печатала, видимо, стирая набранное и набирая вновь, потому что в ответном сообщении содержался только адрес и приписка «Я переехала. Приезжай». Иван снова забрал все ключи, запер Анну и отправился на другой конец города к неведомой Варваре.

Иван приготовился изобразить женский голос, нажимая на кнопку домофона, но его не спросили ни о чем. Девушка, которая открыла ему дверь, непонимающе уставилась на него, и он быстро произнес:

- Я муж Анны. Извините, что обманул вас, но мне очень надо поговорить.

Варя оказалась девушкой крошечного роста с длинными черными волосами и восточными карими глазами.

Иван сел в кресло, отказался от предложенного чая.

- Ну? – сказала Варя. – Давайте только быстрее, нам с дочкой в поликлинику надо.

Оказалось, девушка не знала ничего о болезни Анны, и начала громко охать и причитать. Иван принялся врать напропалую, надеясь, что попадет в яблочко.

- Когда Аня выходила из наркоза, она постоянно звала Варю. Кричала, плакала, просила прощения… Когда она очнулась, то на мои вопросы не ответила, сказала, это были глюки от наркоза. Сейчас ей очень плохо, она почти все время в забытье, но она снова зовет Варю. В ее друзьях в вк Варя вы одна. Мне не хотелось бы, чтобы жена ушла с какими-то секретами и тяжестью на душе. Вы что-то знаете..?

Варя взяла с комода погремушку и сжала в маленькой руке.

- Как странно. А мы ведь это ни разу с ней не обсуждали. И прощения она у меня никогда не просила.

Иван не задавал ей вопросов, он сидел и ждал, когда Варю прорвет на откровения.

- Мы с Аней жили в одном дворе с самого рождения, как с песочницы познакомились, так и дружили. Крепко дружили. У меня был старший брат, сейчас про таких говорят «особенный». Я до сих пор не знаю точного диагноза, какая-то глубокая умственная отсталость. Для родителей это мучение было, особенно для мамы. Она переживала, что не любит его так, как должна. Да и как тут любить… На него иногда находило, он часами колотил стену ногой. И мычал, и плевал на пол. Это было просто ад – этот монотонный стук, соседи приходят, ругаются, время поздний вечер, просят потише… На полу – лужа из слюны, он наплевал. Мама с отцом вокруг него хороводы водили, уговаривали, матрас к стене ставили. От этого, правда, только хуже было – из-за матраса он орал, как резаный, ему видимо, нужно было слушать этот звук удара его тапочек о стену. Он мог всю ночь не спать, и мы с ним тоже не спали. Соседи то ругались с нами, что спать не даем, то полицию вызывали, из-за того что мы ребенка мучаем. Кормить его было мучение, он ел одни макароны. Только макароны и больше ничего. А педиатр говорила, что ребенок недоедает, настаивала, чтоб мама в него впихивала молоко и мясо. И снова ослиный ор на весь дом… Мы ни разу не ездили всей семьей на море – брата не с кем оставить. Бабушки не оставались с ним, и их можно было понять, это было очень тяжело. Однажды мы с мамой уехали на неделю в Сочи, так отец с ним замучился. Спать брат ему не давал по двое суток, а когда у папы, наконец, случилась спокойная ночь, он подпалил шторы. И больше мы никуда не уезжали.

Аня все это знала, она ж бывала у нас дома. Она единственная, кого я не стеснялась приглашать домой. Аня не фукала, когда брат делал в штаны и кидал по комнате это вот… это все. Она мне даже помогала отмыть пол, она вообще на редкость не брезгливая.

Иван кивнул – он помнил, как Анна, не морщась, помогала снимать куртку бомжу с травмированной рукой, по шее которого ползали серые вши, а на щеке красовалась багровая язва с белесыми корками.

- Аня сама предложила маме погулять с Алешей. Сказала, мы за ним присмотрим, а мама отдохнет. Мама посопротивлялась для вида и с облегчением скинула на нас брата. На улице он становился спокойней, мог часами залипать около куста и смотреть, как гусеница ест листок. Ребята во дворе пытались дразнить его, но ему было все равно. Однажды мы пошли гулять зимой, выпало много снега, и Алеша ловил снежинки на варежку и рассматривал их. Аня стала звать меня полазить по гаражам, был у нас гаражный комплекс недалеко от дома. Я сначала отказалась – как мы там будем с братом? Но она сказала, что Алеше это понравится – мы покажем ему, как прыгать с крыши в снег. И хотя брат не любил подвижные игры, я-то любила, и мы пошли. Мы затащили его на крышу – это было не так-то легко, и мы пару раз спрыгнули в снег. Алеша смотрел на нас, но сам не прыгал, и Аня подтащила его к краю. Я думала, он закричит и будет сопротивляться, но брат посмотрел вниз на сугроб и прыгнул. Но прыгнул он с другой стороны, не стой, с которой прыгали мы. Он упал в сугроб, и лежал, не шевелясь. Я подумала, он сильно испугался и боится вылезти, но потом увидела, как из его рта потекла струйка крови. Мы бросились за родителями, приехала скорая и увезла его – он был уже мертв. Оказывается, с этой стороны гаража из земли торчала какая-то арматура, и Алеша упал как раз на нее.

- Вы думаете, Аня сделала это специально?

Варя кивнула:

- Уверена. Это ведь она подвела его к этому краю, мы с ней с другого места прыгали. И когда я бросилась к Алеше, она стояла и смотрела так спокойно. Она же видела, какой ад творился у нас дома из-за него, и я думаю, она решила нам так помочь. Мы с ней никогда об этом не говорили, и честно говоря, я ей… благодарна. Аня спасла нашу семью, мама тогда была на грани.

Варя с силой сжала пластиковую погремушку, и та затрещала.

Иван вышел из подъезда, постоял, с удовольствием вдыхая свежий сентябрьский воздух. Достал вейп, подымил, переваривая услышанное. Почему Анна соврала? Потому что не верила, что ритуал сработает? Не хотела, чтобы муж слышал о ее преступлении? И главное – ему-то что с этим делать, как это может помочь… Лиза сказала – слушайте, наблюдайте, будьте рядом. Иван потер лицо ладонями и отправился домой.

На свой этаж он поднялся, сжимая пакет с бутылкой коньяка. Квартира встретила тишиной – Анна сидела в спальне на полу, вперив взгляд в узкий прогал между стеной и шкафом. Иван стиснул ее плечо, ощутив под пальцами мягкую податливую плоть, и на него снова пахнуло несвежим лежалым запахом. Он присел рядом с ней, посмотрел ей в лицо – бледновата, но на труп уж точно не похожа. Заглянул в ежедневник, в котором она рисовала. Ряды прямоугольников, между ними вьется линия, будто проход в лабиринте. Некоторые прямоугольники подписаны неизвестными именами. Жена вдруг перевела на него взгляд:

- Ваня, я их слышу. Так громко, теперь даже прислушиваться не надо. Я им должна помочь.

Иван поднялся, сходил на кухню, принес бокал. Плеснул коньяка, Анне не предлагал – она подъедала свою кладбищенскую еду и давно уже не ела ничего другого и совершенно не пила воду. Он развалился в кресле, сказал:

- Я тут узнал насчет одного мальчика, Алеши.

Жена встрепенулась:

- Алеша. Да. Его я тоже слышу, только не так ясно, как других.

Иван вдруг безудержно рассмеялся, шлепая себя по бедру. Ну и что ему делать со своей мертвой, совершенно сумасшедшей женой? Может, им ребеночка родить? Мертвенького! Они ведь хотели семью!

Спасть он лег основательно пьяный, отвернулся от Анны, которая лежала на спине, аккуратно сложив руки на груди. Глаза ее были закрыты, но он мог бы поклясться, что она не спала.

Иван проснулся, когда рассвет еще не пробился через плотную осеннюю темноту. Анны в кровати не было, но он слышал, как она шлепала босыми ногами где-то в глубине квартиры. Он встал и увидел ее в проеме спальни – одетая в перекрученный, криво застегнутые не на те пуговицы плащ, она протягивала ему ладони, сложенные в пригоршню:

- Этого хватит.

На плаще спереди алело огромное влажное пятно, лицо тоже было в красных брызгах. Снова куча зубов с остатками крови, наверное, от  трех-четырех человек. Разные – белые, молодые клыки и коренные, желтые, изъеденные кариесом, несколько зубов в металлических коронках. Ногти тоже разномастные, какие-то широкие, крепкие, некоторые тонкие, изящные. Несколько ноготков были в ярко-розовом лаке.

Иван бросился к небольшому тайничку – пустому утюгу. Там он спрятал от Анны все ключи в доме. Тайник был цел, ключи все на месте.

- Как ты вышла?

Она не ответила, прошла на лоджию и в пластиковую банку ссыпала новую порцию зубов и ногтей.

***

Утро началось со звонка тещи. Звонила она на телефон Анны, но та даже не посмотрела на дисплей. Она звонила снова и снова, и наконец Иван не выдержал и нажал на кнопку «ответить». Он был уверен, что Ада Семеновна начнет просить денег, но вместо этого услышал в трубке страшный вой, в котором не сразу распознал слова.

- Убилиииииии! Убилилииии! Ахххххааааа!

- Что? Что случилось? Кого убили?

- Леночку убилиииии! Господи да что ж это такоееее!

Теща кричала страшно, по-звериному. Из ее воплей и швырканья соплей Иван смог вычленить главное – Елену, старшую Анину сестру, убили в очередном притоне, в котором она жила с каким-то торчком. Убили страшно, осквернив труп, выдрав все зубы и ногти. Расправились и с остальными обитателями блат-хаты, с жуткой пропитой бабищей – хозяйкой квартиры и двумя парнями, зашедшими, очевидно, за очередной дозой, да так и оставшимися на огонек. Зубов и ногтей не было ни у кого. Теща рыдала, звала Анну, говорила, что надо найти лучшего гримера для Елены, а то хоронить страшно. Иван уже не слушал ее, он нажал кнопку отбоя и подошел к жене, которая сидела в углу спальни на полу со своим стеклянным взглядом.

- Что ты наделала, Аня? Господи, что ты наделала?!

Язык его ворочался, как примороженный. Анна посмотрела на него равнодушно:

- Тяжело им. Бьются они в земле, ногти обломали о крышку гроба, зубы стесали – грызут, царапают его, а силы нету. Я им новые ноготки да зубы положу, они и выберутся.

- Про что ты, Ань? Кто – они?

- Моя семья. Моя новая семья. Я скоро к ним уйду, Ваня, они. Ключи можешь не прятать, мне они все равно не нужны.

Иван присел перед ней на колени, взял ее прохладное лицо в ладони:

- Я твоя семья.

Она не ответила, глядя куда-то мимо него.

Весь вечер Иван лазил по идиотским сайтам с названиями «Современная эзотерика», «Городской ковен истинных ведьм», «Тайные знаки и символы мертвых», пытаясь найти хоть какой-то ответ на то, что происходит с его женой. Даже переписывался в чате с женщиной, утверждавшей, что она экстрасенс и ведьма в пятом поколении. Никто не писал и не знал о ритуале, который проводила Анфиса, единственное, что вынес для себя Иван – что нечисть отпугивают специальные знаки, нарисованные на стенах. Он не знал, стала ли Анна нечистью, но на всякий случай намалевал на обоях православные кресты.

Жена просидела до ночи на полу в своем углу в спальне, а когда Иван попытался уложить ее в постель, начала отбиваться. Он лег один, и вопреки своим ожиданиям, быстро уснул.

Разбудили его тихие стоны и глухие звуки ударов.

- Выпусти! – стонала жена, колотя кулаками по стенам. – Выпусти, они зовут!

Иван попытался обнять ее, успокоить, но она закричала, упала на пол и поползла на четвереньках. Начала щупать плинтуса:

- Может, тут пролезу, - бормотала Анна.

- Отпусти! Отпусти меня! – завизжала она.

- Куда ты хочешь идти? Я пойду с тобой, - наконец сдался Иван.

- Мне надо на кладбище! Обязательно сейчас, сегодня тот самый день!

Иван оделся и сказал:

- Я отвезу, пошли.

Анна не смогла выйти, пока он не стер кресты с двери и стен. Черт его знает, что там ждет ее, на кладбище, но он будет с ней до конца. И никакие выдранные ногти и зубы его решение не изменят.

Жена взяла с собой банку с зубами и ногтями и ежедневник, в котором чертила свои загадочные прямоугольники.

Он остановил машину, не доезжая до центрального входа, который наверняка был закрыт ночью. На кладбище они проникли через дыру в заборе, и Иван порадовался, что догадался захватить фонарик. Жена открыла ежедневник и уверенно повела его вглубь могильных рядов.

- Так… Вот тут могила старой женщины, она хорошо умерла, много детей, внуков. Очень ее любили. От этой могилы десять шагов вон туда.

Иван едва поспевал за Анной, которая быстро сновала между оградками. Наконец жена остановилась около могилы с хорошим гранитным памятником без фотографии. Анна зашла за оградку, вырыла небольшую ямку руками, сунула несколько зубов и ногтей в могилу, присыпала землей.

- Это Даша, - сказала Анна. – Даше было шестнадцать, когда она умерла от воспаления легких. Она мне рассказала. Знаешь, умирать от воспаления легких тяжело и больно.

- Сейчас пневмонию лечат.

- Даша жила в большой семье, детей было двенадцать человек. Мама ее рожала каждый год, и еще приемных несколько они взяли. Хозяйство большое – огород, целый двор скотины. Дети все с малолетства работали, а отец был строгий. Он верил в особого бога и собрал вокруг себя целую общину людей, которые поверили ему. Даша читать-то с трудом умела, родители ее на домашнее обучение перевели, а так-то и не было никакого обучения. Отец сам книги писал про своего жестокого бога, и только по ним Даша и училась писать. А больше не училась, а за скотиной ухаживала да младшим носы и задницы подтирала. А жестокий бог сказал ее отцу, что много еды – плохо, а под теплой одеждой черти заводятся. Вот и ела Даша утром кус хлеба, да на ужин несколько картошек, и носила зимой осеннюю куртку на тонкую рубашку. В комнате, где жили старшие дети, не топили, они очень мерзли. Вставали в четыре утра, шли на молитву в молитвенный дом, где стены и потолок были в инее. Но Даша любила молитвы все равно, потому что в дом набивалась куча людей, и скоро от их дыхания становилось тепло.  А еще она очень любила их корову, потому что можно было прижаться к ее теплому боку. И корова любила Дашу, радовалась, когда она приходила в хлев и обнимала ее шею. Однажды отец увидел, как Даша обнимает корову, разозлился и прогнал ее в молитвенный дом замаливать грех. Но вечером там было пусто, и Даша провела несколько часов, трясясь от холода. И на следующий день у нее поднялась высокая температура, и она с трудом встала с кровати. Пошла в стайку чистить у свиней, да не добрела от слабости. К Даше не позвали врача, только младшая сестренка тайком принесла ей горячего отвара липы. Она пролежала так неделю и умерла. За телом приехала бабушка, которая жила в городе и похоронила ее тут. Даше плохо там, внизу. Холодно, страшно. Ей так хочется, чтобы хоть кто-то обнял ее, прижался к ней теплым телом, как она когда-то к своей любимой корове.

Анна вышла из оградки и отправилась дальше. Остановилась перед двумя ухоженными могилами с аккуратными цветниками и указала на клочок земли между ними:

- А здесь лежит Федя. Ему пятьдесят два года было, когда он умер. Федя был бродяга, бомж. Мать свою он не помнил, она ушла от них с отцом, когда он был совсем маленький. Отец Феди не был жестоким, но он был очень слабым. Без жены он скоро опустился, начал попивать, сначала немного, по выходным, потом все чаще и чаще. Дома стали появляться пьяницы – новые друзья отца. А однажды появился плохо одетый человек, но с гладким холеным лицом, каких не бывает у алкашей. Он принес с собой много водки и закуски, они много пили и много разговаривали. Потом человек подсунул отцу Феди бумагу и предложил расписаться. Тот подписал, потому что бы пьян и плохо соображал. Человек ушел, захватив с собой бумаги и пустые бутылки, а утром Федя не смог добудиться отца. Квартира их отошла чужим людям, а насчет Феди похлопотала соседка, и его отправили в интернат. Из интерната он вышел в никуда – ни жилья, ни знания, как вообще жить. Послонялся, нанялся вахтой на плавучий рыбзавод. Потом травма, сбережения проел, начал попивать. Карусель из случайных работ, случайных женщин, случайных квартир… Ничего своего. Потом сильно заболел, провалялся в больнице два месяца, вышел совсем ослабевшим. Жил по старым домам, теплотрассам. В своих скитаниях однажды осенью наткнулся на дачу – хорошую дачу, целый коттедж. В деревне все старики примерли, а внуки настроили добротных домов, приезжали на лето. И вот Федя зашел в незапертый дом, поживился едой из холодильника, да хотел дать деру – хоть машины около дома не было, и внутрь были занесены детские качели и садовые стулья, но все-таки дверь хозяева не заперли, а значит, должны вернуться. И тут послышались голоса – к дома шагали мужчина с женщиной. Федя метнулся к какой-то дверке, вроде как в чуланчик, и притаился. Хозяева зашли в дом, и женщина упрекнула мужа в том, что он и кладовку не запер, а там инвентарь хороший. Они забрали оставшиеся продукты из холодильника, щелкнул ключ, и хозяева уехали. А Федя остался. Дверь у кладовки была на совесть сделана, и слабосильный, весь больной Федор не смог выбить дверь. Так и сидел несколько дней, пока не помер от жажды. Сначала кричал, стучал, думал, может хоть кто-то услышит. А под конец были у него видения, и казалось ему, что пришла к нему женщина в светлых одеждах, погладила по голове и назвала «сынок». У него и могилы-то нет. Увезли его по весне, как хозяева на дачу вернулись, в морг, а потом похоронили, как безродного. Сначала табличка была, как у собаки, а потом и она пропала.

Сюда Анна тоже сунула несколько зубов и ногтей. Следующая могила, к которой они  отправились, была с оградкой и простым железным памятником.

- А это Наталья. Жила Наталья через силу. Мать родила ее в 45 лет, отчаявшись выйти замуж. Она и не любила ее, просто так надо – родить ребенка, так все делают. Женщина эта надеялась на внуков, на зятя, на большую семью. Но Наталья вышла неудачной, как и ее мать. Отчаянно некрасивой, неинтересной. У нее был большой пеликаний нос, глаза домиком и редкие белесые бровки. Нелепая фигура с широкими плечами и узкая неженская задница.  Жила он в вечном испуге – в школе боялась, что вызовут к доске, потом боялась, что на танцах парни на танец не пригласят, потом боялась, что с работы выгонят… Так и пробоялась до пятидесяти лет. Потом спохватилась, что никого в ее жизни нет, даже подруг. И Наталья начала мечтать – как встречает умного, красивого мужчину своего возраста; у него хорошая интеллектуальная работа, он преподаватель в вузе. Он был женат, развелся, дети выросли, и вот он случайно, проезжая на своей машине, облил Наталью водой из лужи. Остановился, извинился, предложил подвезти. Так начался ее роман в мечтах – страстный, романтичный, и совершенно нелепый. Наталья никогда не целовалась, никогда не была с мужчиной в постели, и вершиной любви ей казалась прогулка за ручку и букет цветов. В ее мечтах они гуляли, ходили в кино, читали друг другу вслух. Потом он переехал к ней, они поженились. Наталья вставала утром, варила кофе на двоих, готовила завтрак, собирала мужу на работу контейнер с завтраком – у него же больной желудок… Однажды муж ее заболел, слег с высокой температурой. Она надевала ему шерстяные носки, приносила чай с лимоном, растирала грудь. И тут услышала, что муж дышит с хрипами и не может выдавить ни слова. Наталья бросилась вызывать скорую, но вдруг поняла, что не помнит номер – когда-то давно был 003. Или 03? Или, сейчас как в Америке 911? Или, кажется, 112? В панике она побежала к соседям. Те удивились, услышав про мужа – тихую некрасивую женщину никогда не видели с мужчиной… Да и вообще ни с кем не видели. Но все-таки соседка, пока ее муж вызывал скорую, спустилась к Наталье, посмотреть, не сможет ли она чем-то помочь. И увидела в постели большую куклу, свернутую из одеяла и носков. Она была одета в хороший мужской костюм, к тряпочной голове прилажены очки. Наталья плакала, тормошила куклу, пыталась делать искусственное дыхание. Соседка вызвала бригаду психиатрической помощи, и те увезли ее, визжащую и отбивающуюся, в стационар. Оттуда она вернулась пришибленная, с вжатой в плечи головой, как черепаха. Больше рецидивов у Натальи не было, ведь она была очень послушной и пила все выписанные таблетки. Куклу выкинула, завела собаку и гуляла с ней дважды в день.

Она прожила долгую жизнь – 75 лет, и скончалась в одночасье от инфаркта. Быстро, во сне, без боли. Собака повыла несколько дней, а потом объела ей лицо. Соседи ходили к участковому, говорили, давно это блаженную во дворе не видать своим псом, а сам пес воет беспрерывно. Но участковому было некогда, и вроде бы жаловались на некоторых этажах на нехороший запах, но это скоро прошло. И собака затихла.

А через десять лет затеяли капитальный ремонт в доме, хотели попасть и к Наталье. К ней, конечно, не смогли попасть, и коммунальщики получил разрешение на вскрытие двери. И нашли два засохших трупика – хозяйки квартиры и собаки. Жильцы хорошие люди были, скинулись ей на памятник. Наталье хочется, чтоб ее хоть кто-нибудь обнял. Ее никто никогда не обнимал. Никогда, никто.

Они ходили по кладбищу, совали в обозначенные в ежедневнике могилы и зубы ногти, и когда Анна остановилась около памятника, на фото которого была изображена золотоволосая девочка лет пяти, Иван попросил не рассказывать ее историю.

- Хватит, - поморщился он.

Наконец Анна закопала последние зубы, и Иван спросил:

- И что теперь?

- Поехали домой. Мы будем их встречать.

Дома Иван снял заляпанные глиной ботинки и только тогда заметил, что Анна была босой. В голове мутилось, почему-то всплывал образ коровы, которую за шею обнимала девочка. Анна села в свой угол около кровати и замерла, он хотел включить свет, но она не разрешила. Он пил коньяк в темноте и думал – неужели это и была исключительная участь его жены, о которой говорила Лиза?

Анна встрепенулась и указала на противоположную стену. Иван увидел, как из темного прогала, выемки между сетной и шкафом, вышла худая и бледная девочка с лихорадочным румянцем на щеках. Она подошла к Анне, взяла ее за руку, прижалась к ее плечу щекой. Жена погладила ее по голове, поцеловала в макушку. Половина пальцев девочки была с кровавым месивом на месте ногтей, на других криво и косо сидели выкрашенные розовым ноготки. Вышел пожилой бомж в сальной куртке, взял Анну за другую руку. Откуда-то выбежал черный лохматый пудель со свалявшейся шерстью и кровавой раной на горле, прильнул к ее ноге. Они выходили из тени – старые, молодые, совсем дети. Окружали его жену, каждый пытался дотронуться до нее, стать ближе.

- Это они, – сказала Анна. – Те, которых недолюбили. Теперь они станут моей семьей.

- А я..? – спросил  Иван.

- Ты можешь пойти с нами, если боишься остаться один. Будешь в нашей семье.

- Пойти куда?

- Это неважно. Главное, там не будет одиноко.

- Я согласен, – сказал Иван. – Я пойду с тобой.

Анна подошла к нему, обняла, обдавая тяжелым тухлым дыханием. Обвила его шею сильными тонкими пальцами.

- Ты живой. Это преграда.

- Делай, что нужно, - сказал Иван, глядя ей прямо в глаза.

Руки ее сомкнулись на шее, сдавили, и давили до тех пор, пока не потемнело в глазах. Затухающим остатком сознания он успел объять их всех, тех, кто пришел к его жене за теплом и любовью. Его семья. Его большая мертвая семья.

- Ты не представляешь, как хорош я себя чувствую! Я уже не помню, когда такое было!

Анна легко вскочила с пола, подпрыгнула. Иван окинул ее взглядом с головы до ног: волосы снова стали пышными, исчезла мертвенная синева из подглазий и висков, щеки налились деревенским пунцовым румянцем, в руках и ногах снова чувствовалась молодая сила.

- Не может быть, – пробормотал он. – И у тебя ничего не болит, не тошнит?

- Ничего не болит и не тошнит! – пропела Анна и затанцевала на месте.

- А ты что-то помнишь из целительства этой Анфисы?

- Помню, как руками надо мной водила… Как собака меня потом лизнула. Это настоящее волшебство, Вань.

Иван взъерошил волосы, потер лицо руками. Лишь бы это не было чудесным сном. Он просыпается, и Анна снова просит обезболивающий укол…

- Ну, поехали? – сказала жена.

- А Лиза? Где она? Надо попрощаться.

- Она довела нас до своего дома и вернулась к Анфисе. Сказала, что матушка после ритуала очень слаба, и она будет с ней несколько дней. Сказала, чтоб уезжали, и просила никому не говорить про это.

Провожала их только мохнатая Маруся, на прощание поставив лапы Анне на грудь.

***

По приезде домой их ждал неприятный сюрприз – в спальне обнаружилась теща, Ада Семеновна. Иван и Анна, стоя на пороге, с изумлением смотрели, как она копается в шкафу с одеждой, отлячив кургузый зад. Она была так поглощена своим делом, что не сразу заметила дочь с зятем.

- Ой… – вынырнула она из шкафа, смахнув прядь с потного лба. – А я в домофон звонила, звонила, не открываете. Думала, снова в больницу уехали. Решила вот своим ключом…

Пару месяцев назад Иван действительно дал ей ключ, поверив обещаниям заходить и ухаживать за больной дочерью. Но она так ни разу и не пришла.

- Что вы тут делаете? – с неприкрытой злобой спросил Иван.

- Да я тут… Вот, – она указала на кучку одежды на кровати. – Платья Анины хочу забрать. Летние, нарядные которые. Сентябрь теплый, как июль прям. Лене носить совсем нечего… Не обижайся, дочка, ты ж в больницах все время. Халатики я не трогала. А ты Анюта, хорошо выглядишь. Таблетки новые прописали, что ли?

Анна криво улыбнулась и молча вышла. Не в ее характере было осуждать мать, но Иван взбесился до белых глаз. Он взял какую-то тряпку из кучи вещей и хлестнул тещу по лицу.

- Вон отсюда! – взревел он. – Пошла вон!

Прибежала Анна с кухонным полотенчиком в руках, расширенными глазами уставилась на мать, глотающую воздух, и красного от ярости мужа. Иван схватил Аду за плечо и сильными тычками погнал к двери, вытолкал в подъезд и в спину бросил ее туфли. Сзади бежала и кричала что-то Анна.

- Сука… – процедил Иван, утирая лоб. – Какая сука!

- Зачем ты, – поморщилась жена. – Ну, мама такая… можно было бы привыкнуть уже.

- Она тебя уже со счетов списала!

Теща  была не из тех, кто любит всех своих детей одинаково. Она обожала старшую, Елену, а Анне всю жизнь доставались подачки, крохи внимания. Елену воспитывали в уверенности, что к ее ногам непременно ляжет весь мир, и девушка, выросшая без каких-либо талантов, откровенно некрасивой, как-то очень поздно поняла, что само собой ничего не придет. И это сознание ударило так больно, что старшая сестра Анны попыталась найти утешение в употреблении всяких веществ. Сначала она сказывалась простуженной, потом начала прогуливать без объяснений. Ее, конечно, уволили, и она еще полгода потрепыхалась, перелетая из конторы в контору, и ото всюду ее увольняли, как только впадала в очередной трип. Потом она уже перестала и пытаться, живя на деньги матери и иногда пропадая у таких же, как она, торчков. Анна до болезни давала деньги сестре – на реабилитации, на покрытие вечных долгов, на то, чтобы замять скандал с соседями, у которых она тиснула велосипед из общего коридора. Но из клиник Елена сбегала, воровала где-то снова, делала новые долги. И теща опять и опять приходила к младшей дочери и забирала деньги для Елены, как будто это было в порядке вещей. Иван пробовал протестовать, но Анна сказала, глядя на него, как раненая лань:

- Вань, она все-таки родная сестра. Ну не могу я иначе.

Когда Анна заболела, он еще надеялся, что теща переключится на младшую дочь, что ее материнские чувства хоть как-то всколыхнутся. Но все осталось по-прежнему. Ада Семеновна пришла к ней в больницу один раз, посмотрела, как из капельницы в вены идет выжигающая химия, и все тем же уверенным тоном попросила денег для Елены. Анна присылала ей фото, когда выпали волосы, присылала фотографии выписок из больницы, на что следовало одно и то же сообщение в мессенджере – «Да уж. Ну ты держись, Анюта». Иван ее ненавидел чуть меньше, чем болезнь жены.

***

Первое время ему снилось, как он просыпается и снова видит жену с выпавшими после химии волосами, с серой кожей и болезненной худобой. Ему чудилось, что поездка в Пижму, знахарка, избушка в лесу – все было мороком. И он вскакивал среди ночи весь потный, тяжело дыша. Анна же быстро забыла про болезнь, вышла из все чатов и групп по онкологи и весело бегала по магазинам, скупая новую одежду и косметику. Иван перед поездкой взял административный на работе, и теперь у них была уйма времени, чтобы просто наслаждаться жизнью. Они поздно вставали, долго пили кофе на лоджии, болтали, много целовались и почти каждый день занимались любовью. Иван почти забыл это ощущение молодой, упругой плоти под его рукой, забыл это чувство, когда сладкий жар устремляется в низ живота. Они стремились восполнить все потерянное время: гуляли в парке, кормили уток, ходили в кино и кафе. Укусы на теле жены почти исчезли, оставив после себя еле заметные бледно-розовые пятна. Анна хмурилась, когда он пытался поговорить об Анфисе, переводила разговор, будто решила полностью стереть воспоминания о болезни.

В одних из беззаботных будних дней они решили погулять по торговому центру неподалеку от их дома. Анна подкрасила глаза, надела летящее шифоновое платье, сапоги-казаки и джинсовый жилет. Иван театрально отвесил челюсть:

- Ты сногсшибательная!

Мегамолл был почти пустой в утро рабочего вторника, и они, спугивая сонных продавщиц, побродили по сияющим мрамором этажам. Анна мерила кружевное непрактичное белье, дорогие туфли на высоченном каблуке-стилете, какие-то кислотного цвета блузки и брюки. Иван сначала недоуменно качал головой, когда она, высунув голову из примерочной, звала его посмотреть. А потом вдруг понял – она не хотела сейчас покупать ничего обыденного, ничего повседневного. Это был ее праздник, ее ликование из-за того, что ей удалось избежать смерти. И они накупили кучу ненужного барахла, но такого красивого, радующего глаз. Потом он повел ее в кафе, притворяющееся итальянским. Столики и стулья были кованого черного металла, плитка на полу имитировала вытертые ступени какой-нибудь старой виллы в Тоскане. Кроме них в кафе была только одна пара – полный седой мужчина за пятьдесят и совсем юная девушка, которой стукнуло самое большее восемнадцать. Мужчина помешивал в ее кофе сахар, заботливо пододвигал салфетницу, и не успел Иван подумать, что это, наверное, отец с дочкой, как девушка придвинулась к мужику и лизнула в щетинистую щеку. Анна прыснула:

- Ты тоже сначала решил, что это папа с дочурой?

Иван рассмеялся, привлек к себе жену и поцеловал в теплый висок. Он ел пиццу и посматривал на девушку: волосы выкрашены в ярко-розовый цвет, яркие стрелки на глазах, пирсинг в губе и носу. Очень красивая. Она почувствовала взгляд Ивана и скорчила ему рожицу, сморщив изящно вылепленный носик.

- Ань, кажется, со мной флиртуют, – игривым голосом произнес Иван.

Но Анна не ответила. Она подняла ладони над пиццей и смотрела на руки, будто видела их первый раз в жизни.

- Эй, ты что?

Жена тихо прошептала:

- Что это?

Иван замер, глядя на нее.

- Откуда оно здесь? Оно же мертвое...

Он встряхнул жену:

- Очнись! Что с тобой?!

Анна вздрогнула и как ни в чем не бывало произнесла:

- Кажется, я объелась. Давай остатки домой заберем.

Он уверил себя, что это были просто последствия долгого нервного напряжения, и когда они вернулись домой, стряхнул неприятное впечатление, как собака капли дождя. Анна была особенно нежна этой ночью, и когда она уснула, прильнув ухом к его груди, Иван подумал, что впервые за долгое время он окончательно и бесповоротно счастлив.

Утром Иван проснулся от запаха свежего кофе. Он улыбнулся и пошел на кухню, с которой слышалось шкворчание масла и легкое жужжание чего-то, что он принял за блендер. Анна стояла к нему спиной, переворачивая сырники на сковороде, и он едва не закричал – жужжание издавали сотни мух. Толстенькие тельца врезались в окна, ползали по стенам, мельтешили в воздухе. На спине Анны, словно живая накидка, шевелился плотный слой зелено-синих мясных мух, из-за которых не было видно ткани ее домашней рубашки. Но она будто не замечала их. Иван бросился к окну, широко распахнул створки, размахивая полотенцем.

- Аня! – крикнул она.

Она обернулась, и Иван увидел, что и по лицу ее ползали три жирных мухи, отливавших зеленью. Иван с ужасом посмотрел на нее – она улыбалась.

- Давай завтракать, – спокойно произнесла она.

- Ты… тут куча мух. Ты что, не видишь? – глупо спросил Иван.

Она пожала плечами.

- Давай есть.

Иван выгнал остатки мух в окно, сел за стол. Анна накрывала, как ни в чем не бывало.

- Как ты себя чувствуешь?

- Отлично.

Жена порезала сырник, сунула в рот кусок и проглотила, не жуя. Она глотала сырники, заедала сметаной из банки, зачерпывая столовой ложкой. Иван смотрел на нее округлившимися глазами.

- Почему ты не жуешь?

- И так нормально, – пожала плечами она. – Я есть хочу. Очень.

Днем они отправились в парк, и Иван постоянно отгонял от себя мерзкое воспоминание – как зеленая муха неторопливо ползет через щеку жены. Они шли по деревянному настилу около озерца, и Анна остановилась, дернула свитер спереди, будто вытряхивая что-то из-под одежды. На настил плюхнулся серый комок, и Иван не сразу понял, что это была мышь. Дохлая мышь. Он с ужасом посмотрел на Анну, но та, словно ничего не случилось, сказала:

- Пойдем домой? Я такая голодная.

Она действительно много ела весь день, и вечером постоянно бегала к холодильнику то сделать бутерброд, то отрезать кусок сыра. Уже поздно ночью, когда Анна заснула, Иван долго лежал без сна и смотрел, как вздымается ее грудь. И он вдруг подумал, что впервые за весь их брак, даже за то время, что она болела, стала непривлекательной, даже уродливой – первый раз за все это время ему не хотелось ее обнять. От жены наносило каким-то душком, будто она долго ходила в несвежей одежде.

Иван проснулся среди ночи от негромкого металлического лязга, открыл глаза – в приоткрытую дверь просачивался свет из коридора. Он встал, вышел из комнаты и увидел, что Анна стоит, наклонившись над унитазом. Металлический лязг производила держалка для туалетной бумаги, которую она задевала бедром. Сначала ему показалось, что жена сует два пальца в рот, чтобы ее стошнило, но он сделал пару шагов вперед и понял, что она пальцами вытаскивала куски еды из горла и бросала в унитаз. Все что она съела, было пережеванным и непереваренным – в унитазе уже плавали кусочки сосиски и почти целый желток от яичницы.

- Аня… - с ужасом произнес он.

Жена кинула на него короткий взгляд и продолжила свое дело, будто в этом не было ничего особенного. Когда она вернулась в кровать, он снова завел речь о враче, но Анна только сказала:

- Я есть хочу.

Проснувшись утром, Иван обнаружил, что жены в постели нет. Он набрал ее номер, Анна не брала трубку, и он успел за несколько минут впасть в панику. Жена перезвонила через пять минут и испуганным голосом сказала, что потерялась.

- Я вышла погулять, шла, шла… Тут много людей, много продают цветов. Так шумно. Куда мне идти, Ваня?

Она расплакалась.

- Что ты видишь, опиши.

- Цветы. Палатки с цветами, много.

- Так, еще?

- Большое белое здание, высокое.

- Здание? Жилой дом?

- Нет, не думаю. Не настолько высокое. У него такая острая крыша и крест наверху.

- Церковь?

- Точно, церковь. Я слово забыла.

Церковь и куча цветов…

- Ты видишь рядом мост? Небольшая такая речка-срачка и мостик над ней?

- Да, да! Вижу!

- Стой, где стоишь, и не двигайся, я сейчас приеду.

Иван рывком натянул джинсы, спустился вниз и побежал к машине. Дорога к кладбищу была одной сплошной пробкой, и он на весь салон ругался ядреными матюгами, пробираясь на своей Шкоде к центральному входу. Анну он увидел сразу – она стояла, одетая в вывернутые наизнанку брюки, в теплом шерстяном свитере, так не подходящем к жаркому полудню. Растерянная, с округлившимися глазами, она держала в руках куртку, свернутую котомкой. Иван подбежал к ней, обнял, прижался губами ко лбу. И тут же отстранился и потряс ее за плечи:

- Что ты творишь? Зачем ты пошла сюда?

- Я хотела есть, - угрюмо ответила Анна.

- На кладбище?

Она промолчала, и он повел ее к машине. Дома Анна не выпустила из рук скомканную куртку и прошла с ней на кухню. Там она положила ее на стол, развернула, и Иван с изумлением увидел дешевые конфеты в бумажных обертках, кучу сушек и россыпь крупы.

- Это что… это тебе подали около церкви?! Ты что, просила милостыню?

Анна развернула конфету и проглотила в один момент. Она совал в рот сырое пшено, крошила в руках сушки и ела. И тут до Ивана дошло – это не милостыня.

- Ты это собрала с могил…

Анна кивнула и развернула очередную конфету.

- Я очень голодная. Хочу есть. Твоя еда не подходит.

- Моя..?

Иван тяжело опустился на стул, чувствуя, как ползет капля пота по спине. Что бы это ни было – последствия болезни, которая и не думала никуда уходить, или Анфиса что-то напортачила в своем ритуале, но это было за гранью его понимания.

- Аня… Давай сходим к врачу.

Она покачала головой.

- Это… Это же ненормально! Ты забываешь слова, ты не узнала кладбище, на котором мы с тобой были сто раз, у тебя гниет пища внутри, ты ходишь, как лунатик, в конце концов!

Анна смахнула с губ крошки:

- Я их слышала, Вань.

- Кого?

- Их.

Она указала пальцем на выложенный плиткой пол.

- Они мертвые. Но я их слышу.

Иван вбил в поисковик запросы «не переваривается еда», «тошнит непереваренной едой» и ему вывалились статьи, наперебой вещавшие о непроходимости кишечника. Но вопреки написанному Анна прекрасно себя чувствовала, рвалась на улицу гулять, хотя он после происшествия на кладбище боялся отпускать ее одну, тихо напевала про себя, завела ежедневничек, в котором что-то рисовала. Ивану казалось, что стоит только сходит к врачу, и он просто и ясно объяснит все, и нужно будет только съесть вот эту таблетку и вот эту. И все снова будет хорошо.

Хоть Анна по-прежнему была веселой и ласковой, она иногда забывала самые простые слова, порой замирала, как гончая собака, и прислушивалась, словно пытаясь уловить далекую мелодию. Ночью, когда ее голова занимала сове место на его плече, он принюхивался к ее русой макушке, и не чувствовал прежнего душистого запаха. От жены наносило затхлостью, будто мокрую половую тряпку скомкали и забыли в ведре.

Однажды утром его вызвали на работу, шеф в трубке, запинаясь, сказал:

- Слушай, понимаю твою ситуацию, но, может, заскочишь в контору на пару часов? Позарез надо.

Он заскочил. Выдержал сочувствующе-любопытные взгляды коллег, и на обрезанный вопрос шефа «Ну как там у тебя..?» ответил:

- Ничего пока. Держимся.

Иван с удовольствием окунулся в работу – проект, большой жилой комплекс в Казани, был почти полностью его детищем. За открытой страницей Архикада он совсем забыл свои горести. Домой Иван возвращался в приподнятом состоянии – ну вон же, люди строят дома и даже покупают их, и живут там со своими детьми, кошками, собаками, пожилыми родителями. Если в этом мире есть что-то нормальное, обыденное, то почему и ему не быть таким. Пусть скучным, обычным, но таким нормальным…

Он вошел в квартиру, с порога крикнул:

- Ань! Ты дома?

Она не ответила, но услышал какие-то воркующие звуки из спальни, толкнул дверь. Анна нянчила что-то черное, косматое, и он не сразу понял, что это собака. Премерзко воняло псиной и гнилой тухлятиной.

- Ути мой хороший, мамуля тебя сейчас покормит!

- Господи, где ты ее взяла..? Нам сейчас собаки…

Иван подошел ближе и осекся – собака была мертвой. Причем давненько так мертвой. В глазницах копошились белые толстенькие личинки, и одна шлепнулась на светлый ламинат.

- Где ты это взяла? – мертвым голосом спросил Иван.

- За мусорными баками нашла. Еле отыскала – голосок у нее очень слабый, лаять совсем не умеет. Хозяйка ее умерла, а наследники выгнали на улицу. А она еду добывать не может, ослабела. За ней дворняга погналась, искусала, и вот…

Анна приподняла голову небольшому черному пуделю, и Иван увидел, что на шее его зияет глубокая рваная рана.

- Она мертвая, Ань. Отдай мне.

Он протянул руку к собаке, но жена отпрянула:

- Я ее покормлю, и все будет нормально!

- О господи!

Иван на ослабевших ногах дошел до ванной, плеснул холодной водой в лицо. С этим надо что-то делать… Но что? Есть свободные специалисты по онкологическим больным, которых исцелила жутким ритуалом ненормальная старуха? На какое время ближайшая запись? Он усмехнулся, глядя на себя в зеркало, потом прошел в прихожую, покопался в гардеробной. Вынул обувную коробку и предложил Анне:

- Положи ее пока сюда. На балкон отнесем, а то вонь на всю квартиру.

Анна согласилась и перед тем, как зарыть коробку крышкой, покрошила туда одну из кладбищенских сушек. Иван решил, что выкинет пса ночью, пока жена спит, заведет будильник на вибро и выкинет.

***

Он проснулся от мягкой вибрации телефона, который лежал около подушки. Сел на кровати, увидел, что Анны рядом нет. Иван обошел квартиру, заглянул даже в гардеробную. Дома ее не было. Он схватил телефон – ею снова наверняка овладел этот странный припадок, похожий на транс лунатика. Иван набрал номер, но знакомая мелодия послышалась из спальни, телефон Анны лежал на полу около прикроватной тумбочки. Он выглянул в окно – машина их была на месте. После приступа паники он начал набирать телефон полиции, хотя краешком сознания понимал, что вряд ли кто-то будет искать его жену на ночь глядя. И в этот момент услышал, как открылась входная дверь. Он бросился в прихожую, увидел босую Анну в плаще.

- Где ты была?

- Мне надо было, – ответила она, и между бровей ее взбухла морщинка, как бывало всегда, когда она решала сложные вопросы.

Анна сняла плащ, и Иван заметил, что ткань на месте карманов пятнает что-то бурое, темное.

- Что это? Ты поранилась?

Он бросился к ней, быстро ощупал.

- Все нормально.

Анна засунула руку в карман плаща, вынула пригоршню какого-то крошева. Иван схватил ее за запястье, и она слегка разжала пальцы. На ее ладони лежала кучка зубов с кровавыми ошметками на корнях и какие-то полупрозрачные пластинки, тоже все в крови. Через секунду он вдруг понял, что это были ногти. Сорванные ногти.

- Где… где ты это взяла?

Анна пожала плечами.

- У тех, кому это не нужно.

- Кому? Кому не нужно?! Господи, Анна, что ты натворила?!

Жена высыпала свой жуткий улов на лоджии в пустую майонезную баночку и поставила рядом с коробкой с мертвым псом.

- Я отдам это тому, кому нужнее.

Она залезла в кровать с грязными ногами и мгновенно уснула. А Иван до рассвета смотрел на майонезную банку и курил в открытое окно на лоджии.

Моя мертвая семья (3)