Серия «Англичанка как всегда...»

Министр иностранных дел Сигэнори Того, бледный, но невозмутимый, положил ладонь на сводку об атомной бомбе:
— Вы смотрите на одну угрозу и не видите другой, генерал! — его голос звеняще тих. — Русские заберут у нас земли. Американцы стирают с лица земли целые города. Эта «Тринити» — не блеф. Наши ученые в ужасе. Против этой силы нет защиты. Они предлагают нам хоть какой-то шанс сохранить лицо и нацию. — Он перевел взгляд на текст Декларации. — Отказ — это самоубийство всего народа.

Премьер Судзуки, разрываясь между фракциями, смотрел то на один документ, то на другой. Бернский меморандум лишал его последней надежды на посредничество. Сводка об атомной бомбе лишала надежды на победу. Декларация… давала призрачный шанс на выживание.

— Мы не можем игнорировать реальность, — тихо произнес адмирал Ёнаи. — Угроза с Севера — это нож у горла. Угроза с Востока — это солнце, падающее с неба. Одно не отменяет другое. Они сокрушат нас с двух сторон. Декларация… это единственная соломинка.

Спор зашел в тупик. Голоса разделились. Никто не мог выбрать меньшего из зол. В этот момент в бункер вошел император Хирохито. Воцарилась гробовая тишина.

Выслушав краткие доклады, он подошел к столу и молча положил руку поверх трех документов.
— Я вижу три пути, — сказал он тихо. — Все ведут к страданиям. Но только один оставляет надежду. — Он посмотрел на собравшихся. — Мы не можем бороться с солнцем, падающим с неба. Мы не можем доверять тем, кто точит нож у нашей спины. Мы должны принять болезненное решение, чтобы жить.

Его слова не требовали возражений. Воля императора, склонившейся к принятию Декларации, стала законом. Политическая борьба была окончена. Но гонка со временем только начиналась — нужно было успеть капитулировать, пока атомный гриб не вырос над японскими городами.

Часть 8: Гонка со временем

На авиабазе на острове Тиниан царила лихорадочная деятельность. Бомбардировщик B-29 «Enola Gay» уже выкатили на взлетную полосу. Техники завершали последние приготовления к подвеске уранового заряда, похожего на пузатое, несуразное чудовище. Полковник Тиббетс и его команда проходили финальный инструктаж. Взлет был назначен на 2:45 утра 6 августа.

В это же время в токийском бункере кипела своя, дипломатическая битва со временем. Получив три документа — смягченную Декларацию, бернский меморандум о готовности СССР к войне и данные об «Тринити», — японское руководство поняло: часы отсчитывают последние минуты.

Император Хирохито, нарушивший вековую традицию молчаливости, лично потребовал от правительства немедленного ответа. Ранним утром 5 августа шифровальщик японского МИДа, его пальцы дрожали от напряжения, отстучал в Берн роковую телеграмму. Она была лаконичной и не оставляющей места для двусмысленностей:

«Срочно. Чрезвычайной важности. Правительство Японии принимает условия Потсдамской декларации. Мы просим лишь официального подтверждения, что это не нанесет ущерба прерогативам Его Величества Императора как суверенного правителя.»

Копия телеграммы молнией ушла и в Потсдам, прямо на стол к Генри Стимсону.

В Потсдаме разразился скандал. Стимсон, получив сообщение, ворвался в кабинет к Трумэну.
— Они сдаются, Гарри! Без условий! Они лишь просят гарантий для императора, которые мы и так готовы дать! Мы должны остановить бомбардировку! Немедленно!

Джеймс Бирнс, яростный сторонник удара, вышел из себя:
— Это ловушка! Они тянут время! Пока мы будем торговаться, русские ударят с севера, и мы потеряем всё! Приказ должен остаться в силе!

Но Трумэн колебался. Он смотрел то на сияющие от надежды глаза Стимсона, то на яростное лицо Бирнса. Данные разведки подтверждали: японцы действуют искренне. Их флот и авиация бездействовали. Это была капитуляция.

— Остановите вылет, — тихо произнес Трумэн. — Дайте им шанс.

Бирнс попытался было возражать, но президент резко оборвал его:
— Я не хочу быть человеком, который сжег сотни тысяч людей, когда войну уже можно было закончить. Отдайте приказ.

Приказ об отмене бомбардировки полетел на Тиниан в ту самую минуту, когда Пол Тиббетс уже запускал двигатели «Enola Gay». Радист перехватил шифровку с высшим приоритетом.

«Миссия отменена. Немедленно вернуть самолет в ангар. Разоружить боеприпас. Ожидать дальнейших инструкций. Лично от Президента.»

Тиббетс, не веря своим глазам, передал команду экипажу. Двигатели начали глохнуть. Техники, уже праздновавшие скорый конец войны, в замешательстве смотрели, как с самолета начинают снимать смертоносный груз.

Наступила звенящая тишина, нарушаемая лишь шипением остывающих моторов. Никто не понимал, что произошло.

Объяснение пришло несколько часов спустя по открытым каналам. Император Хирохито выступил по радио с обращением к нации. Его голос, никогда ранее не слышаный подданными, звучал пронзительно и трагично:

«...Мы приняли решение положить конец войне, дабы избежать полного уничтожения японской нации и гибели человеческой цивилизации... Мы приказали нашему правительству принять условия Потсдамской декларации...»

Война была окончена. Не огнем, упавшим с неба, а тихим голосом императора, прозвучавшим за несколько часов до того, как должен был начаться апокалипсис.

Гонку со временем Япония выиграла. Ценой невероятного напряжения дипломатов, благодаря смягченной формулировке Декларации и ужасу перед советской угрозой и новым оружием, атомная трагедия была предотвращена.

Эпилог.

Тихий океан наконец оправдал свое название. Война закончилась не огненным апокалипсисом, а серией сухих дипломатических нот, подписанных в тишине кабинетов. Но рожденный таким образом мир оказался причудливым и зыбким.

Япония: Под щитом и колпаком

Японские острова оказались под полным контролем Соединенных Штатов. Оккупация под руководством генерала Макартура проходила под двойным лозунгом: демилитаризация и демократизация. Император Хирохито, сохранивший трон благодаря последней, отчаянной сделке, стал символом трансформации — из живого бога в конституционного монарха. Страна, избежавшая атомного пепла, начала медленное восстановление. Но эта помощь приходила под пристальным взглядом американских надзирателей. Каждый шаг нового правительства, каждая реформа контролировался Вашингтоном. Япония получила шанс на будущее, но ценой оказалась в полной зависимости и под колпаком у победителя.

Советский Союз: Упущенная добыча

В Кремле царила атмосфера ярости и унижения. Сталинская стратегия оказалась переиграна. Массированная переброска войск на Дальний Восток, стоившая гигантских усилий, оказалась напрасной. Советский Союз опоздал к разделу пирога. Южный Сахалин и Курильские острова остались под японским суверенитетом, а Красная Армия так и не ступила на землю противника, чтобы заявить свои права победителя.

Это поражение стало глубокой, незаживающей раной. Холодная война, только начинавшаяся в Европе, на Дальнем Востоке приобрела личный, яростный характер. СССР бросил все ресурсы на шпионаж за американским ядерным проектом, видя в атомной бомбе не только оружие, но и символ утраченного могущества. Гонка вооружений началась в условиях, где одна сторона уже знала о страшной силе атома, а другая лишь догадывалась, подозревая, что ее лишили самого главного козыря.

Мир: Неувиденный кошмар

Самым большим последствием этого альтернативного финала стало то, чего никто не увидел. Мир не увидел грибовидных облаков над Хиросимой и Нагасаки. Не было шокирующих фотографий теней на камнях, не было рассказов выживших о свете, который ярче тысячи солнц.

Атомная бомба осталась для человечества абстрактной теорией, «чудо-оружием», о мощности которого ходили лишь слухи и донесения разведки. Ее не боялись до ужаса. Не было того коллективного психологического шока, который в реальной истории заставил человечество на десятилетия затрепетать перед угрозой ядерной войны и установить хрупкие правила игры.

Отсутствие этого ужаса сделало послевоенный мир более опасным. Военные стратеги по обе стороны океана рассуждали об атомном оружии как о просто более мощной бомбе, а не как о инструменте конца света. Не было сдерживающего фактора абсолютного страха.

Новая карта мира была начертана. Но она была написана невидимыми чернилами на тончайшем льду. Глобальное противостояние только начиналось, и главный урок о цене, которую может заплатить человечество за ошибку, еще не был усвоен.

Доктор Рид, человек с внимательными, холодными глазами, сложил руки на груди.
— Господа, у меня два вопроса. Почему мы уверены, что дверь откроется? И почему вы считаете, что он получит именно легкое сотрясение, а не, скажем, перелом скуловой кости?

Вперед выступил капитан Элтон. Он достал два небольших аэрозольных баллончика.
— Над дверью его автомобиля мы уже поработали. Замок ослаблен. Для перелома в скорость на этом участке будет слишком мала. А симптомы обеспечите вы, доктор, при помощи вот этого. — Он протянул Риду баллончики. — Это состав «Нептун». Летучий холинолитик. При вдыхании вызывает точные симптомы сотрясения мозга: головокружение, тошноту, светобоязнь, спутанность сознания. Эффект наступает через три-четыре минуты.

Элтон повертел баллончик в руках.

— Методика применения особая. За тридцать минут до операции вы примете противоядие — вот этот второй состав. Затем обильно опрыскаете первым составом руки, рукава и медицинские инструменты. Когда вы будете осматривать Бирнса после инцидента, он будет вдыхать пары с вашей одежды и рук. Для постороннего врача это будет неотличимо от классического сотрясения легкой или средней степени.

— Ваша задача, доктор, — Исмей посмотрел на Рида, — быть первым медиком на месте. Ваш внешний вид и знание процедур не вызовут вопросов. Осмотреть его, подтвердить диагноз и обеспечить немедленную доставку в лазарет. Ваша форма и принадлежность к союзной делегации станут лучшим прикрытием.

Исполнение:

Ровно в 19:15 длинный черный «Кадиллак» с флажком США свернул с Хауптштрассе. За поворотом дорогу ему частично перекрывал грузовик с открытым капотом. Водитель Бирнса, сержант Майклс, рефлекторно ударил по тормозам.

Джеймса Бирнса, сидевшего у левой двери, инерцией рвануло вперед и влево. Он ударился виском о косяк двери — не сильно, но весьма болезненно.

Из ближайшего подъезда немедленно вышел доктор Рид в безупречном костюме и с медицинским чемоданчиком.

— Я доктор Рид, из британской делегации! — четко представился он подбежавшей охране, уже показывая удостоверение. — Позвольте оказать помощь пострадавшему!

Он наклонился к Бирнсу, который потирал висок и выглядел скорее раздраженным, чем пострадавшим.

— Господин секретарь, позвольте взглянуть, — его голос был спокоен и авторитетен. Короткий осмотр: "Посмотрите сюда... теперь последите за пальцем..., хорошо, поверните голову, так... я дотронусь, позволите?"

— Ничего страшного, просто ушиб, — начал было Бирнс, но к концу осмотра его лицо начало бледнеть. — Ох... Голова кружится...

— Именно так и бывает при сотрясении, — уверенно констатировал Рид, уже поддерживая его под руку. — Симптомы проявляются не сразу. Сержант! Немедленно в лазарет! Ему нужен полный покой и наблюдение.

К тому времени, как подъехала машина, Бирнс уже жаловался на тошноту и непереносимость света. Его отвезли в лазарет, где уже Говард Снайдер - врач американской делегации, осмотрев пациента и выслушав авторитетное мнение «коллеги-союзника», без колебаний согласился с диагнозом.

— Джеймс, тебе категорически запрещено работать, — заявил он, — минимум двое суток абсолютного покоя.

Дверь в палату Бирнса закрылась. Охранник получил приказ никого не пускать. Связь с внешним миром была прервана. Операция «Медицинское заключение» была завершена. Генри Стимсон получил в свое распоряжение необходимое окно времени.

Часть 6: Конверт

Если Потсдам был резким ударом скальпеля, то Берн требовал ювелирной работы. В нейтральной Швейцарии всё выглядело безмятежно — витрины с часами, запах свежесваренного кофе, чиновники в безупречных серых костюмах. Но за фасадом спокойствия здесь клубились самые густые тени разведывательных игр.

Агент «Вермонт» получил задание в зашифрованной радиограмме, маскированной под заказ на детали для карманных часов. Суть была проста: передать конверт японскому представителю так, чтобы не осталось ни малейшего следа британского участия.

Подготовка

Вермонт был идеальной фигурой для такой работы. Уже десять лет он жил в Берне под маской торговца антиквариатом: суховатый, педантичный, с аккуратной седой бородкой, он выглядел скорее профессором истории искусства, чем человеком, способным менять баланс сил в Азии. Его знали все — и никто.

Для встречи он выбрал не тёмный переулок и не парк на окраине, а главный почтамт. В полдень здесь всегда было оживлённо: люди отправляли телеграммы, покупали марки, обсуждали новости. Толпа скрывала всё лишнее.

Встреча

Вермонт пришёл за десять минут до условленного времени. Купил марку, сделал вид, что внимательно изучает расписание у окошка. Вокруг звенели велосипедные звонки, кто-то спорил у кассы о тарифах, мальчишка растягивал Berner Zeitung на полу и следил за заголовками о грядущем мире.

Ровно в назначенный час появился японский дипломат — молодой человек с прямой осанкой, в светлом костюме. Лицо вежливое, но напряжённое. Они обменялись лёгким поклоном и заговорили о гравюрах укиё-э, о том, как трудно организовать выставку в военное время. Диалог был безупречно пустым — слова служили лишь прикрытием.

В какой-то момент Вермонт, делая вид, что ищет карандаш в портфеле, «случайно» уронил на пол плотный коричневый конверт. Тот лёг точно между ними.

— Ах, простите, моя неуклюжесть, — сказал он по-немецки, продолжая копаться в бумагах.

Дипломат склонился, поднял конверт. На мгновение он задержал его в руках, будто оценивая вес и на ощупь проверяя края. Затем протянул обратно.

— Ваш, господин?

Вермонт наконец достал блокнот, увлечённо записал пару названий японских школ. Поднял глаза с лёгкой улыбкой:

— Благодарю, но, кажется, это не моё. Должно быть, кто-то другой обронил.

Они обменялись взглядом. В глазах японца мелькнуло понимание. Он медленно убрал конверт во внутренний карман.

— Вероятно, вы правы. Найдём владельца, — ответил он тем же ровным тоном.

Ещё минута светской беседы о красоте гравюр — и оба разошлись в разные стороны, растворяясь в шумной толпе. Вся встреча длилась не больше семи минут.

Содержимое

В конверте лежали несколько машинописных страниц без печатей и подписей. Бумага — дешевая, бледная, как будто вырванная из канцелярской папки. На ней — сухой отчёт под заголовком «Оценка дальневосточной стратегии СССР».

Там не было сенсаций, лишь холодная систематизация фактов: переброска дивизий на восток, новые склады снабжения, синхронизация сроков с ялтинскими обязательствами. Ключевой абзац бил в самое сердце:

«…все дипломатические зондажи японской стороны о посредничестве систематически игнорируются или отклоняются, что свидетельствует об отсутствии у СССР намерений содействовать мирному урегулированию».

Это был не намёк и не предложение — просто бесстрастный приговор.

Когда японец вышел из почтамта, его плечи были напряжены, шаг стал резким. Вермонт, наблюдавший издалека, понял: семя упало в подготовленную почву.

Операция «Берн» завершилась. Теперь ход был за Токио.

— Ваша задача — обеспечить два условия для капитуляции Токио до того, как советские дивизии пересекут границу. Первое: нейтрализовать главное препятствие здесь, в Потсдаме. Госсекретарь Бирнс. Его жёсткость делает текст Декларации неприемлемым для японцев. Его нужно вывести из игры. На сорок восемь часов. Не больше.

Исмей перевёл взгляд на Эдвардса, старшего.

— Самое простое - пищевое отравление ненадёжно: человек может работать над документами с температурой и в уборной. Нам нужно полное отключение — физическое и ментальное. Несчастный случай. По пути на ужин автомобиль резко затормозит, неплотно закрытая дверца распахнётся. Удар о косяк — сотрясение мозга, диагноз ясен. Наши врачи подтвердят: постельный режим, никакого света, никаких документов. Никакого участия в переговорах. Вы понимаете: ни грамма лишнего усердия. Речь идёт о временном отстранении.

Эдвардс молча кивнул.

— Второе условие, — Исмей посмотрел на Грэма, — японцы должны увидеть правду. Они по-прежнему верят в посредничество Москвы. Мы развеем эту иллюзию.

Он вынул из папки тонкий лист.

— Меморандум Форин-офиса. Подлинные детали ялтинских договорённостей, сроки вступления СССР в войну, его территориальные аппетиты. Оформлено так, будто Сталин уже всё решил, а японские попытки переговоров цинично отвергнуты. Документ получит их военный атташе через швейцарского курьера. Легенда проста: британский чиновник, больше боящийся советской экспансии, чем японского милитаризма. Японцы проверят сведения по своим каналам — и картина сложится.

Он отложил сигару.

— Синхронизация решает всё. «Инцидент» с Бирнсом - двадцать четвёртого. Утечка в Берне — не позднее суток спустя. К моменту, когда в Токио осознают наш подарок, здесь Стимсон уже представит новую, более гибкую редакцию Декларации. С намёком на сохранение императора. Намёком, которого им так не хватало.

Исмей задержал взгляд на обоих оперативниках.

— Мы не меняем историю. Мы лишь убираем с её дороги несколько камней. Англия не допустит нового доминиона у своих восточных рубежей. Действуйте.

Часть 4: Бункер

Воздух в подземном бункере Имперской ставки в Токио был спертым и тяжёлым, пахнущим бетонной пылью, дешёвым табаком и несмываемым страхом. Полковник Танака, начальник отдела советской разведки, стоял по стойке «смирно» перед узким столом, за которым сидели самые могущественные люди Японии: военный министр генерал Анама, начальник Генерального штаба генерал Умэдзу и несколько других высших офицеров. На их лицах застыла скучающая усталость людей, вынужденных выслушивать очередную никчемную формальность.

Танака чувствовал, как под мундиром у него холодеет спина. Он знал, что его доклад — это приговор. Приговор их иллюзиям.

— Ваше превосходительство, — начал он хрипло. Разложил на столе несколько графиков и папку с аэрофотоснимками. — Разрешите представить сводные данные нашей агентуры в Маньчжоу-го и наблюдений за Транссибирской магистралью за последние шесть недель.

Анама нетерпеливо махнул рукой, давая говорить быстрее.

— Мы фиксируем беспрецедентную активность, — Танака указал на ломаную линию на графике. — До мая переброска носила эпизодический характер. Сейчас — это сплошной поток. Ежедневно на восток отправляется не менее двадцати пяти эшелонов. По нашим расчётам, за это время на Дальний Восток было переброшено тридцать полносоставных дивизий РККА. Три армейских объединения. Танковые корпуса. Целые склады боеприпасов и горючего.

Он положил на стол увеличенный аэрофотоснимок.

— Вот станция Чита. Обратите внимание на порядок разгрузки. Техника и личный состав не распределяются по казармам. Они немедленно формируются в ударные колонны и выдвигаются к заранее подготовленным позициям в непосредственной близости от границы. Это не оборонительное развертывание. Это концентрация для прыжка.

В комнате повисло молчание. Умэдзу мрачно разглядывал снимок, но первым нарушил тишину Анама.

— И что? — его голос прозвучал грубо и громко. — Красная Армия понесла тяжёлые потери. Им нужно восполнять части на Дальнем Востоке. Они укрепляют свою оборону. Это логично.

— Ваше превосходительство, — голос Танаки дрогнул от отчаяния, — масштабы и характер не оставляют сомнений! Они создают ударный кулак невиданной мощи. Они готовятся не к обороне, а к широкомасштабному стратегическому наступлению! Все наши аналитики сходятся во мнении, что удар можно ожидать в середине августа.

Генерал Умэдзу нахмурился и медленно, с насмешкой, покачал головой.

— Полковник, вы читали слишком много американских газет. Вы позволяете панике затмить ваш разум. СССР связан пактом о нейтралитете. Наши дипломаты ведут с ними переговоры. Зачем им готовить наступление, если они согласились быть посредниками?

— Но именно поэтому! — почти выкрикнул Танака, забыв о субординации. — Они ведут переговоры, чтобы усыпить нашу бдительность! Чтобы мы не усилили Квантунскую армию, пока они наращивают свою группировку! Это классическая маскировка! И они не согласились…

— Довольно! — резко оборвал его Анама. Его лицо побагровело. — Вы предлагаете нам, основываясь на ваших графиках, обвинить в предательстве единственную державу, которая ещё может спасти Японию? Вы предлагаете нам оскорбить СССР и похоронить последний шанс на почётный мир только потому, что вы насчитали много поездов?

Анама встал, опершись руками о стол. Его тень гигантской наплыла на полковника.

— Вы не понимаете стратегической картины, полковник. Даже если ваши данные верны — а я в этом сильно сомневаюсь — что они меняют? Ничего! Если мы сейчас признаем СССР врагом, у нас не останется никаких вариантов. Никаких! А сейчас у нас паритет - войска Сталина ослаблены и он не рискнет напасть на Квантунскую армию. Наш единственный путь — продолжать переговоры через посла Сато. Любые другие действия — это самоубийство.

Танака стоял, опустив голову. Он всё понимал. Это был не спор о разведданных. Это была схватка разума с верой. Фактов — с отчаянием. Признать правду значило для этих людей рухнуть в пропасть, где на дне не было ничего, кроме национального позора и гибели. Гораздо легче было верить в спасителя-Сталина, даже если все доказательства кричали об обратном.

— Ваш доклад принят к сведению, полковник, — ледяным тоном произнёс Умэдзу. — Можете быть свободны. И заберите ваши… картинки.

Танака молча собрал свои бумаги. Снимки, снимки, на которых ясно читалось будущее Японии, для его начальников оставались всего лишь «картинками».

Он вышел из душного бункера в летнюю ночь, понимая, что его страна, связанная по рукам и ногам собственными иллюзиями, продолжает стремительное падение в пропасть. А те, кто мог бы её спасти, отчаянно закрывали глаза.

Им противостояли голоса рассудка. Генри Стимсон, военный министр, старый государственник, видел не абстрактного врага, а цену победы. Его эксперты, в том числе бывший посол в Токио Джозеф Грю, настаивали: только император способен приказать миллионам фанатичных солдат сложить оружие. Без гарантии сохранения трона война унесёт ещё сотни тысяч жизней на берегах Кюсю и Хонсю. Для них император был не символом зла, а ключом к спасению «своих мальчишек».

Трумэн оказался зажатым между этими лагерями. Политический инстинкт тянул его к Бирнсу, но военные доклады о потерях пугали. В этой нерешительности и таилась главная опасность.

Великобритания: уставший лев с тревогой на Востоке

Уинстон Черчилль, а затем сменивший его Клемент Эттли, формально шли в ногу с американцами. Но их взгляд был устремлён не только на Токио, но и на Москву. Империя была истощена, её ресурсы на исходе. В Лондоне всё яснее понимали: если Красная Армия ступит на японскую землю, остановить её будет невозможно.

Усиление СССР в Азии, его выход к незамерзающим портам и влияние на Китай грозили навсегда изменить баланс сил, потеснив и британское присутствие. Мысль о том, что Сталин получит Курилы и Сахалин, вызывала у стратегов не тревогу, а холодную ярость. Их мотив был прост: закончить войну до того, как СССР успеет в неё вступить. Любая задержка, любая излишняя жёсткость, продлевающая агонию Японии, играла на руку Москве.

Советский Союз: медведь, высчитывающий момент

Иосиф Сталин и его комиссар Вячеслав Молотов вели свою игру с ледяным спокойствием. Они уже получили в Ялте обещание территориальных приобретений, но цена за них была ясна: вступление в войну. Потсдамская декларация интересовала их мало. Более того, Молотов пытался отложить её публикацию — ему нужно было, чтобы СССР успел «присоединиться» к ультиматуму, но оставался в тени, выигрывая время для подготовки удара.

Для Кремля досрочная капитуляция Японии была бы кошмаром: она лишала СССР не только обещанных территорий, но и шанса на реванш за 1905 год, возможности закрепиться в Маньчжурии и вмешаться в тихоокеанскую политику. Москва была не была заинтересована в скорейшем завершении войны.

Япония: игрок в плену иллюзий

В Токио правительство премьера Кантаро Судзуки и министра иностранных дел Сигэнори Того цеплялось за последнюю надежду: посредничество СССР. Они были готовы капитулировать — но лишь при одном, неприкосновенном условии: сохранении императора и национального суверенитета.

Военные же, во главе с министром Корэтики Анамой, грезили «решительным сражением», которое обескровит американцев и вынудит их пойти на уступки. Япония ждала сигнала из Москвы, не подозревая, что её судьба уже давно решена в Кремле и продана в обмен на чужие земли.

Тупик

К 20-м числам июля 1945 года мир зашёл в идеологический и стратегический тупик. Жёсткая, намеренно расплывчатая формулировка Декларации, диктуемая Бирнсом, не оставляла Японии приемлемого пути для капитуляции. Нежелание Токио сдаться без гарантий играло на руку Сталину, уже отдававшему последние приказы армиям на Дальнем Востоке. Казалось, кровавая развязка неминуема.

Но именно в этот момент на сцену вышла сила, которая больше всех рисковала потерять от продолжения игры, — Британская империя. И она была готова на неожиданный ход, чтобы переломить судьбу войны.

Часть 2: «Операция "Закат"» — расчет и тень решения

Для Британской империи, чьи силы были растянуты от разорённой Европы до джунглей Бирмы, быстрая капитуляция Японии была не просто желательной — она становилась вопросом выживания и сохранения остаточного влияния в мире. Каждый лишний день войны отдавал будущее во власть новых сверхдержав — США и СССР, оттесняя Лондон на периферию истории.

Главные дивиденды от мгновенной Победы:

• Сдерживание СССР. Если Япония падёт до вступления Москвы в войну, у Сталина не будет оснований требовать Южный Сахалин и Курилы. Тихий океан останется ареной англосаксов, а не советско-американского противостояния.

• Сохранение колоний. Быстрая капитуляция позволила бы вернуть Гонконг, Малайю и Сингапур без риска, что там укрепятся коммунистические движения под крылом Москвы.

• Экономическое дыхание. Война уже стоила Британии четверти национального богатства. Прекращение боевых действий на втором фронте высвободило бы ресурсы для спасения метрополии от банкротства.

• Восстановление статуса. В роли «миротворца» Британия могла претендовать на место арбитра в Азии — между грубой силой США и хищным расчетом СССР.

Цена риска казалась Черчиллю оправданной. Вечером 21 июля, за несколько дней до публикации Потсдамской декларации, в его кабинете в состоялся разговор, который не попал в официальные протоколы.

Сцена: кабинет Черчилля. Поздний вечер.
На столе — черновик декларации. В воздухе — густой сигарный дым.

Черчилль, откинувшись в кресле, медленно выпускает облако дыма к потолку. Он говорит скорее в пустоту, чем собеседнику:

Черчилль: Они не видят дальше собственного носа, Пуг. Трумэн жаждет силы, Бирнс мечтает всё выжечь дотла. Думают, что играют в покер с Токио… А в шахматы со Сталиным даже не глядят.

Исмей (спокойно, стоя у карты Азии): Позиция маршала Сталина проста, сэр. Он ждёт своего часа. И, по нашим данным, час его близок. Переброска войск по Транссибу идёт стремительно.

Черчилль: Он получит всё — Сахалин, Курилы, выход к океану! А мы? Долги, разорение и красный флаг у ворот Индии. (резко) Эта декларация — не ультиматум Японии. Это пропуск для Сталина на Дальний Восток.

Исмей: Текст не оставляет японцам выбора. Без гарантий по императору они откажутся. Анама и его штаб будут требовать продолжения войны. Ровно столько, чтобы Москва успела выполнить ялтинские условия.

Черчилль (резко поворачивается): Именно. Нужно дать им выбор. Нужно открыть им глаза. И убрать главное препятствие здесь. Бирнс. Его упрямство стоит нам будущего.

Исмей молчит, но его взгляд говорит больше слов. Он уже просчитывает шаги.

Исмей: Японцам нужны доказательства, сэр. Независимый источник. Документ, показывающий дату удара и сам циничный сговор. Тогда они поймут, что стали разменной монетой.

Черчилль: Источник, которому невозможно не поверить. И который нельзя проигнорировать.

Исмей: Берн. Через нейтральные каналы. Мы можем организовать «утечку». Но пока Бирнс на месте, любые изменения текста будут заблокированы.

Наступает короткая тишина. Черчилль смотрит на Исмея тяжёлым, усталым взглядом.

Черчилль: Мистер Бирнс переутомлён. Врачи отмечают у него сильное истощение. В таком состоянии недолго и попасть в неприятную историю. Несчастный случай — незначительный, разумеется. Но достаточный, чтобы отправить его в постель на двое суток.

Исмей (совершенно спокойно): Я позабочусь, сэр. Стимсон займётся текстом. Он понимает, что на кону.

Черчилль медленно тушит сигару в пепельнице и, не поднимая глаз, произносит:

Черчилль: Прежде чем я покину свой пост, а это случится очень скоро, мы еще раз запачкаем руки. Да... иногда, чтобы спасти тысячи, нужно один раз запачкать руки. Пусть медведь останется в своей берлоге.