В своей жизни я много где и много кем работал, еще больше не работал и был никем. Я предпочитал вести образ жизни, который оправдывал, ссылаясь на то, что придерживаюсь “свободных нравов”. Я долго искал случая испробовать свои силы в области журналистики и мне взбрело в голову снять по настоящему шокирующий и скандальный репортаж. Он должен стать пилотным репортажем для одного издательства, которое сулило мне даже небольшой гонорар, если все пройдет так, как я пообещал.
Мой выбор пал на заброшенную стройку московской многопрофильной больницы в районе Ховрино, где произошло немало темных дел.
На страницах википедии про больницу написано следующее: <<Это огромное заброшенное строение притягивало к себе сталкеров, туристов-экстремалов, пейнтболистов и подростков. До начала 1990-х годов, затем почти два десятилетия за ним не следили. Только в 2009 году «Ховринку» обнесли забором с колючей проволокой и ненадолго выставили охрану. Постоянная охрана появилась в 2011 году, но территория комплекса большая, поэтому объект был довольно доступен.
Больница неоднократно была местом преступлений. Кроме нападений с целью ограбления, в ХЗБ было совершено несколько убийств. В 1990 году на территории больницы была убита девушка,, в 2015 году нашли связанного и повешенного мужчина. Известно по крайней мере об одном случае самоубийства: в 2005 году 16-летний подросток спрыгнул в шахту лифта с восьмого этажа из-за неразделённой любви.
Однако основной причиной обращения «посетителей» ХЗБ в медучреждения являлся травматизм по неосторожности: визитёры не замечали провалы в межэтажных перекрытиях, причинами травм становились провисшие лестничные марши, висящие плиты, осыпающиеся стены между помещениями и торчащая арматура. Только за первое полугодие 2011 года 12 подростков попали в больницы с разными травмами и ещё один погиб, упав в шахту лифта.
О больнице ходили ничем не подтвержденные слухи, распространявшиеся в интернете. Также существует наиболее известная легенда о секте сатанистов «Нимостор» или «Немостор», которая якобы совершала в больнице ритуальные убийства людей и животных, но была погребена в подвалах после битвы с милицией. В реальности ничего подобного не происходило, однако название «Нимостор» начало ассоциироваться с больницей; в ней встречались граффити с этим словом.>>
Свой репортаж я решил снимать поздним вечером, когда на улице будет темно и назвал его “Ночное расследование: по следам покойников роковой больницы. Тени умерших в свете фонарика.”
На дворе декабрь, недавно были морозы, но сейчас наступила оттепель и идет снег с дождем, кажется, будто пришла ранняя весна, воздух густой и насыщен запахом сырой земли и тающих сугробов.
Мой взгляд скользит по Клинской улице на которой расположена этот разрушающийся долгострой. Зима нарисовала снегом и льдом свои бесконечные неповторяющиеся узоры повсюду и в безмолвии сырой и холодной ночи застыли немыми изваяниями люди, автомобили, каждая снежинка и каждое движение, кажется, навечно запечатлелось в мгновении вне времени и вне жизни. Восковые лица людей, фарфоровые белки их глаз, угольные точки их зрачков как тоннели в их субъективные миры, где та же застывшая навсегда улица, те же машины, та же мостовая, тот же снег, та жа бездна ночного неба с такими же неподвижными как снежинки звездами невольно я испытываю радость созерцания смешанную с ожиданием, которое испытывает посетитель театра, глядя из зрительного зала на затворенные кулисы.
Я пролезаю через дыру в заборе на территорию больницы, зажигаю фонарик и иду по хлюпающей каше из подтаявшего снега в ближайший подъезд.
Оказавшись в здании, нахожу лестницу и поднимаюсь по ней на несколько этажей вверх. Дальше иду по узкому коридору, прислушиваясь к звуку своих шагов.
Бетонные стены коридора поросли зеленоватым мхом. У моих ног колеблется зеркало воды скопившейся на полу. Я смотрю вглубь водной чаши и вижу своего крысёнка, который сдох несколько дней назад. Он прыгает по ту сторону поверхности воды, и подбегает ко мне так близко, что, кажется, его можно погладить, протянув руку; и смотрит, а потом опять уносится прочь, вдаль, вглубь, словно хочет что-то сказать, будто зовёт за собой.
Вот крысёнок привстает на задние лапы у самой водной кромки, его нос смешно шевелится, и убегает вновь. Я протягиваю руку, чтобы его погладить, но всплеска воды не слышно. От неожиданности у меня перехватывает дыхание и кружится голова, но я достаточно быстро снова нахожу глазами зверька. Его белая шерстка отдаёт мягким лунным светом, он выскакивает из лужи и бежит и я бегу за своим питомцем по коридору.
Впереди появляется дверь с бронзовой ручкой в виде кольца. Подойдя ближе, берусь за это массивное кольцо и тяну его на себя. Дверь плавно подается. Я захожу в помещение и вижу покрытый матовой белой простыней операционный стол, и сидящих за ним Пьеро, Мальвину и Буратино.
Мальвина повернулась ко мне, её лицо похоже на яичную скорлупу или фарфор, чёрные глаза смотрят прямо в мои, и ещё дальше. Она делает маленький глоток тёмно-красного напитка из кубка, стоявшего перед ней на столе. В её полуулыбке угадывается расположение.
«Понимаешь, мы ждём продюсера» - говорит Мальвина.
Пьеро закуривает сигару и выпускает дым чуть вверх. Он положил ногу на ногу, откинулся на спинку деревянного кресла, обитого кожей, и смотрит в окно, за которым висит полумесяц.
Буратино деловито разделывает лобстера.
За их спинами висит забранное в старинную раму зеркало. В зеркале я вижу себя. Старая рыба с поросшими иссиня - зеленоватой ржой жабрами. Из кармана видавшего виды пиджака свешиваются часы на цепочке. Я смотрю в это отражение, и чувствую, как собирается тихая грусть.
Словно угадав моё настроение, Мальвина подаётся вперёд и её рука в бархатной перчатке замирает на столе рядом с моей: «Не бойся. Ведь именно такие мы ему и нужны».
Очертания мебели и сидящих за столом персонажей едва заметно колеблются в полумраке. Лунный свет мягко разлился по комнате.
Проём окна увит чёрной, как смоль, лианой с неестественно чёткими рубчатыми листьями. Растение поднимается по шторам, обхватывая их своими жилами, ажурные усики касаются обоев, и кажется можно услышать, как они скребут по бумажной поверхности.
Я слышу легкий шорох, поворачиваю голову и мне удается разглядеть, что в рядом со мной, в темном углу, в медицинском кресле сидит некто, закутанный с ног до головы в тёмное тряпье, и тихо шелестя его полами копошиться, передразнивая мои движения. Я отворачиваюсь от него, перевожу взгляд на троицу героев сказки и тогда мой сосед начинает скакать и кувыркаться за моей спиной будто обезьяна, его движения – это судороги немого паралитика, задавшегося целью рассказать мне что-то важное языком жестов. Я не боюсь и не радуюсь, я устал, но не страдаю от этого, я отрешен, но ничто не ускользает от моего внимания. Я не хочу думать и у меня нет необходимости куда-либо идти. Не знаю, сколько прошло времени, пока я рассматривал чудную лиану, нереальную фигуру в лохмотьях и собственные руки, едва заметно сияющие в этой лунной полутьме.
Я немного поражен созерцанием этого психоделического места, осматриваю обстановку внимательнее и обнаруживаю нечто заманчивое на столе, что вызывает у меня страх и притягивает одновременно. Я осторожно, чтобы не споткнуться впотьмах о какой-нибудь предмет, иду к столу, и мои шаги при контакте с лужами на полу создают похожий на чавканье звук. В комнате, почти ничего не видно, потолок теряется в темноте, и видно лишь основания уходящих ввысь арок и повторяющийся рисунок на рельефных обоях; пространство кажется огромным, потому что видны только части конструкций и стен. Я останавливаюсь полюбоваться ненадолго. Вижу стеклянные шкафы с медицинскими крестами. Становится понятно, что это операционная, и я нахожу ее похожей на аквариум, хотя никогда не видел аквариум изнутри. На столе что-то есть. Подойдя поближе, вижу тарелку в которой лежит сердце. Большое, по размерам - человеческое сердце, с красными прожилками вен, с подливой темно-коричневой засохшей крови, и оно бьется. Я наклоняю голову и принюхиваюсь: запах крови, невообразимый, наделённый тысячью оттенков наполняет моё существо. Не в силах совладать с этой дикой и спокойной полнотой я замираю…но не надолго.
Вдруг, более не в силах совладать с собой, хватаю это сердце и жадно поедаю прямо в этой комнате, на глазах у честной компании и немым соседом, который тоже, наверное, хочет есть. Тарелка пуста, я восхищаюсь послевкусием. Неожиданно порыв ветра распахивает со стуком створку окна, и студеный зимний воздух врывается в комнату. Холод пронизывает меня до костей, я растворяюсь в сладкой дрожи без остатка и погружаюсь во тьму.
Сначала не удаётся различить что-либо, но постепенно начинает проявляться некий пейзаж. Тысячи грозных статуй, упавших с небес, хмуро сжимая в руках бронзовые мечи, разбросаны в нелепых наклонах. Чёрный ветер треплет лохмотья петлиц истлевших диковинных мундиров с отличиями разных времён и языков, ордена и медали давно забытых побед небрежно разбросаны тут и там. Я вижу это великую помойку истории, и свободно парю над её просторами, раскинув руки, будто владелец, осматривающий своё немое царство. Театральные рояли и барные стойки, высокотехнологичное оборудование неведомых эпох и битый кафель проносятся подо мной. Горизонт разрезают ржавеющие шпили титанических башен и полу обрушенные, покрытые копотью остовы панельных домов. Памятники с невероятными, восторженными эпитафиями и граммофонные пластинки с изощрёнными проклятиями. Металлические арки, в конструкциях которых застряли сотни стеклянных птиц с круглыми нарисованными глазами…
Ветер сдувает окаменевшие хлебные корки и рассыпающиеся в пыль крошки табака с противней походных кухонь, а кости их владельцев вросли в выжженную рыхлую землю. Красноватая, оживляемая редкими всполохами мгла, поверх которой стелятся тёмные тучи, накрывает титаническим куполом этот театр давно минувших сражений.
Это зрелище о завораживают меня и я испытываю радость созерцания смешанную с ожиданием, которое испытывает посетитель театра, глядя из зрительного зала на затворенные кулисы.
Наши тела тленны, наши усилия тщетны, наш разум немощен и блуждает впотьмах, мы бежим за призраками счастья как домашние животные за солнечным отражением направляемым из хозяйского зеркальца, мы завидуем тем, кто по нашему мнению успешен, веря, что груз их забот легче, а дни ярче и светлее, чем наша доля, выданная нам банком вселенского разума и придирчиво ищем в себе изъяны, которые мешают нам по настоящему взять от жизни свое.
Для многих, увы, слишком многих жизнь проходит в ожидании жизни, жизнь как вечное пребывание в зрительном зале на представлении, которому нет конца. Вот оркестр доигрывает очередную партию и кулисы опускаются после очередного акта, за ними двигают что-то и вполголоса говорят, слышен чей-то смех, и ты сидишь в темноте зала в ожидании продолжения и так вот прошел еще один год. И когда неумолимое время молча укажет тебе на зияющий пустотой и холодом смерти выход из театра в представлении которого ты так и не сыграл ни одной роли ты, подталкиваемый к выходу стражами вечности, взглянешь последний раз угасающим взором на вожделенную сцену перед тем, как черный прямоугольник выхода поглотит тебя навсегда.
Веки тяжелеют от неожиданно подступившего сна, и в его объятиях растворяются громады покореженных конструкций и устланное свинцовым дымом небо. Во сне есть только я и фигура, которую я наблюдал в комнате, мой странный продюсер. Я делаю единственное правильное движение, в котором я уверен. Руки продюсера оказываются в моих руках, почему-то сразу немеют кисти, я притягиваю его к себе, его лоб упирается в мой, я наклоняю голову вперед и не встречаю сопротивления. Тут же проносится поездом ворох образов, которые я не успеваю разобрать, ослепительно сверкнув, они сгорают в пустоте. Дальше возникшая инерция движения сближает наши очертания сама: моя грудная клетка на мгновения становится спиной, мне кажется будто у меня три ноги, одна из которых оказывается рукой, вторая моя рука, вместе с плечом распрямляется, ломая какие-то конструкции, которые, сковывая и комкая, вдавливали её желудок. Я сливаюсь с продюсером.
В моем сознании раскручивается огромная воронка, в которую проваливаются великие помойки истории, разламывающиеся с лёгким звуком лопающихся струн мосты, кровать, комната, лианы, коридор, лестница, последним я вижу чёрное окно. Я начинаю говорить сам с собой, и слова сами приходят на ум, и я слышу свой голос, ставший голосом продюсера: за поступки ли твои, или за неверие, но ты попал сюда, мой дорогой друг, и теперь над головой твоей всегда вместо вечного неба будет нерушимый гранит бесконечного бездушного пространства. Давай не будем лицемерить: ты прекрасно осознаешь где ты и как это место называется.
У тебя впереди много дней и ночей, а потом твое тело перестанет функционировать и рассыплется. Но знай: ты находишься в компьютерной игре в которую уже нельзя проиграть: ведь ты уже проиграл самое главное, чем ты был наделен.
Здесь бессмысленно молиться: любая молитва - это бессмысленный набор слов для тебя теперь.
Ты никогда не вернешься назад.
Мы с тобой тут навеки, только я пал необозримо много времени тому назад, а ты только сейчас.
Не бойся, я прекрасно знаю, что у тебя на уме: ведь ты из плоти, а я царь этого материального мира.
У тебя впереди много дней и ночей и ты успеешь насладиться.
Это навсегда и отсюда нет выхода.
Ты мое искусство, а я твой повелитель.
Ты долго искал эту встречу сам не ведая того, но я верно угадал твои помыслы еще когда ты был юн и влек тебя к себе.
Я подарю тебе тайны глубин вселенной и ее магию, и мы не расстанемся с тобой уже никогда.
Никогда.
