Мы замерли, глядя друг другу в глаза. Его узкая жилистая ладонь оставалась в моей, и мы оба ждали, кто первый начнёт разговор.
– Я получил письмо, – приезжий разжал пальцы.
Неожиданно он перевёл взгляд за моё плечо, на теряющийся в синей дали хребет. Школа стояла на возвышении, и Уймонская долина открывалась широким простором, обрамлённая горами. Несколько секунд Кирилл стоял молча. Вновь повернулся:
– В письме есть рассказ, «Новогодние игрушки». Я… – он вдруг замолчал, мучительно подбирая слова, – …нет, не смогу объяснить это. Вы не поверите. Мы должны оказаться там, под Белухой, и получить ответ, – он странно вытянулся, запрокинув голову. Протёр ладонью лицо и посмотрел на меня усталыми глазами, – давайте поедем вместе…
Слишком много неподдающихся объяснению событий произошло за последние две недели. Я ждал от Кузнецова обвинений в плагиате, воровстве, лицемерии, но он странно себя вёл! Ему не требовалось ехать на Алтай, чтобы высказать упрёк. Думаю, самым страшным наказанием для меня стало бы его молчание, просто игнорирование. Но он рядом. Выжидательно смотрит и просит куда-то отправиться!
Вновь испытал состояние с внутренним свечением – увидел себя, стоящим перед Кириллом. Бестелесное нечто облетело две мерцающие фигуры, но через несколько мгновений наши взгляды опять встретились. Мне уже не требовалось спрашивать: «Куда? Зачем? Почему?» Я молча кивнул:
– Только переоденусь. Здесь недалеко.
Через полчаса, оставив сумбурную записку Айлу, моя машина выехала на трассу в сторону родной деревни Тюнгур. Мы молча смотрели на летевшую мимо Уймонскую степь.
Завтра в школе начинались контрольные по литературе, а я уезжал в неизвестность…
– Ты что?! Куда тебе надо?! По реке лошади не пройдут, забыл? Амат, на перевале снег! Тропа очень опасная!
– Папа, если не поможешь с конями, спрошу у соседей. Если откажут они – мы с Кириллом пойдём пешком, – я с вызовом смотрел на отца.
Он говорил правду. В конце весны на Аккемское озеро попасть трудно. Зимой метеорологи накатывали снегоходную колею по руслу реки. Летом продукты и туристов забрасывали под Белуху на лошадях, через перевал Каратюрек, но его скрывал снег, а река наполнилась талой водой, и проехать снегоход уже не мог. Наш спор длился тридцать минут, и я не собирался уступать.
– Пап, ты же меня знаешь. Если надо – пойду пешком! Мне – надо! Помоги нам, пожалуйста.
Отцу недавно исполнилось пятьдесят четыре. Для алтайского мужчины – не возраст. Ещё крепкий, жилистый и надёжный человек. Если он поведёт – мы доберёмся без происшествий.
Он выругался и направился к выходу. Возле двери остановился и, быстро обернувшись, бросил:
– Выезжаем в три ночи. Проверь у городского одежду и найди ему спальник, – отец вышел, хлопнув дверью.
До сих пор я так и не понял, зачем требовалось попасть к Аккемскому озеру. Кирилл сказал: «Амат, это выглядит настолько невероятно, что ты не поверишь, – мы, приехав в Тюнгур, перешли на ты, – но уверен – там находятся все ответы. И для меня, и для тебя. Боюсь только одного – получив ответ – у нас возникнет гораздо больше вопросов…»
Второй час ветер показывал, кто здесь главный. Мы с ним не спорили – в горах главный тот, кто сильней, и человек в этом списке, зачастую, не в первой пятёрке. Наш караван из шести лошадей и трёх наездников двигался десять часов, после выхода из Тюнгура. Мы поднялись выше границы леса, и приближались к перевалу со страшным названием Каратюрек – «Чёрное сердце». Пока тропа шла по лесу – остатки сугробов попадались по узким распадкам речушек, в тени нависающих скал. На безлесье снег растаял и натоптанная дорожка, ровной лентой, бежала вперёд, но далёкий перевал блестел белым покрывалом. Я слышал, как отец, едущий первым, ругался, указывая пальцем в ту сторону и нетерпеливо понукал взопревшую лошадь – спешил, стараясь успеть спуститься к озеру засветло. Отец предусмотрительно взял шесть коней, и мы могли, не останавливаясь на долгий отдых, быстро поменять сёдла на усталых животных.
Через час наша группа оказалась у последнего взлёта. Тропа заходила на перевал с северной стороны хребта, и отмеченная вешками линия подъёма оказалась скрыта жёстким настом. Каждый шаг приносил коням страдание. Копыто пробивало обледенелую корку, но нога лошади, делая шаг, резала тонкую кожу о острую кромку, вызывая мучительную боль. Лошади ржали и нервно трясли головой.
До седловины оставалось около километра, когда отец спешился. Жестом показал сделать так же, и мы, ведя коней длинной цепочкой позади, втроём пошли вперёд, оставляя за собой тропинку в снегу. Она вела по узкой скальной полке, заставляя прижиматься к скале, подальше от головокружительного обрыва.
Время приблизилось к трём, когда мы наконец поднялись. Я проходил этой тропой неоднократно и знал, какой вид ждёт за крутыми, обрывистыми склонами Каратюрека, но зрелище, как всегда, ошеломило. Перед нами лежал огромный массив Белухи, возвышающийся над хребтами вздыбленным исполином. Двухкилометровая стена скал и льда оканчивалась треугольными шапками неприступных вершин. Для впечатлительного человека именно так выглядела Рериховская Шамбала...
Повернулся к Кириллу. Он не двигался, заворожённый. Отец, уже сидя в седле, что-то раздражённо крикнул. Кузнецов вздрогнул, полез в карман и достал сложенный лист. Развернул и до моего слуха донёсся негромкий голос:
– Ярлу. Ярлу, та-ак, долина Ярлу…
– Вот, – я ткнул пальцем в узкое ущелье, уходящее от озера.
– Нам надо туда, к Каменному городу. – Кирилл быстро взглянул на меня, затем убрал карту и стал взбираться на коня.
Спуск занял ещё три часа. Большая часть тропы, как мы и предполагали, оказалась сухой, но за гребнями, закрывающими её от солнца, лежал снег. Жёсткий фирн создавал те же проблемы для лошадей, с чем мы столкнулись на подъёме. Вновь приходилось спешиваться и идти гуськом, ломая жёсткий наст, делая проход для животных.
Затемно, полностью измученные, мы вышли к метеостанции у нижней оконечности озера. За рекой, тёмным клином на фоне лунного неба, лежала долина Ярлу.
Я проснулся от яркого солнечного света. Потянулся и огляделся. Кирилл, свернувшись, лежал рядом на боку, похрапывая. Третий спальник, сбитый комом, темнел под столом. Отец – как и обещал накануне – ушёл в долину «Семи озёр» за Родиолой розовой или Золотым корнем, так называли это растение в деревне. Распадок, где протекал ручей с лечебным корневищем, лежал в нескольких километрах от метеостанции.
Вчера, после спуска, мы ещё час рассёдлывали коней, выводили на выпас и связывали им ноги, чтобы животные не разбрелись в поисках свежей травы. Попили приготовленный знакомым метеорологом чай и без сил свалились спать на полу, во втором домике научной станции…
– Кирилл, – я протянул руку и потрепал Кузнецова за плечо.
Он повернулся на спину. Проснулся, шумно зевнув. Посмотрел на часы:
– Одиннадцать. Долго добираться до Каменного города? – он опять зевнул.
– Если в седле, то полчаса, на своих двоих – полтора. – Пойдём пешком, коней дольше ловить и запрягать, – я встал и выглянул в окно, – и лёд на озере тонкий – не будем рисковать.
Тропа, прижатая к реке, освободилась от снега и ноги сами несли вперёд, легко переставляя ботинки на утоптанной, сухой дорожке. Рядом, под побелевшим льдом, шумел беснующийся поток. Между деревьев и на северных склонах хребта – лежал снег. Неудивительно – мы забрались высоко в горы.
Прошли одиночные кедры и тропа, поднимаясь дальше, вывела на просторное снежное поле, в котловине круто спускающихся склонов. В центре открытого, белого пространства возвышалась огромная гранитная глыба – Рериховский камень. Вокруг – на некотором удалении – из снега выступали каменные столбы, сложенные из плоских камней, образуя подобие ограждения. Мы подошли к символическому входу в большой круг, с камнем посередине. Шум реки остался внизу, ветер стих. Зрелище завораживало безмолвной торжественностью. Кирилл неожиданно спросил:
Я замер в недоумении, бросил взгляд на спутника, обернулся назад. Хребет с перевалом Каратюрек простирался за нами. Внезапно, не осознавая зачем, пробормотал:
– Оставь позади чёрное сердце. Свет востока, озарит душу. Смерть укажет путь к бессмертию. – Догадка обожгла! Крикнул, указывая на впадину между вершинок, – Чёрное сердце!
Повернулся к перевалу спиной:
– Восток, где восток? – посмотрел на солнце, потом на часы, – Там! – ткнул пальцем в левую сторону камня.
Подчиняясь непонятной силе, пошёл в этом направлении. Огромный кусок гранита звал меня. Ноги вели к дальнему краю.
Обогнул продолговатого исполина. Взгляд выхватил знакомые очертания. Повинуясь инстинкту, стал отбрасывать ногой снег, открывая жухлую траву и мёрзлый грунт. Две прожилки светлого цвета мелькнули на шершавой поверхности у земли. Замер и поднял взгляд на Кузнецова.
Кирилл сбросил рюкзак и неожиданно вытащил из него складную лопатку. Разложил и принялся копать мёрзлую землю под странной отметкой. Лезвие звенело при каждом ударе, натыкаясь на камни, скреплённые льдом. Кирилл, как иступлённый, вонзал штык под основание скалы, понемногу расширяя ямку.
Послышался глухой удар, и Кирилл отбросил лопату с загнутым лезвием. Опустился на колени и, ломая ногти, пальцами расчищал углубление. Взгляду открылась часть странной алюминиевой трубы. Я почувствовал быстрые удары собственного сердца. Грудь словно сдавило обручем – сейчас откроется моя тайна.
Кузнецов, обдирая ладони, поддевал цилиндр согнутым лезвием лопаты, аккуратно расшатывая и медленно вытягивая вверх. Наконец, недлинный тубус оказался в руке. Он выглядел, словно герметичная упаковка какого-то геологического прибора. Рифлёная алюминиевая поверхность не имела надписей, и с обеих сторон оканчивалась завинчивающимися крышками.
Кирилл взял находку в руки и сел в снег, откинувшись спиной на гранит. Он тяжело дышал. Посмотрел на испещрённый царапинами алюминий и поднял глаза:
– Амат, пойдём в тепло. Там откроем, – Кузнецов закрыл глаза и странно улыбнулся, осклабив зубы…
Мы быстро спустились в домик метеостанции. Свет, идущий из окна, стал серым. В горах рано темнеет. Печь приятно гудела, нагревая небольшую комнату. Я сел за стол.
Кирилл выудил из рюкзака плотную папку. Аккуратно вынул оттуда стопку белых листов с текстом. Я пригляделся, с удивлением узнав свои рассказы. Затем, с предосторожностью, Кузнецов извлёк из баула плотный полиэтиленовый пакет. Расправил и медленно достал из него старую, коричневую тетрадь. Положил на стол.
Кирилл долго и внимательно посмотрел на моё лицо, не говоря ни слова. Затем выдохнул, взял в руки цилиндр и попытался открутить крышку. Она не поддалась.
– Держи, – протянул одну сторону тубуса.
Я обхватил холодный рифлёный набалдашник ладонями обеих рук, и мы вместе начали вращать цилиндр в разные стороны. Послышался скрип, заглушка сдвинулась. Кузнецов аккуратно открыл таинственный предмет и заглянул внутрь. Запустив два пальца, медленно потянул из трубы скрученную тетрадку. Такую же, как и лежащую на столе – коричневую, в клетку, на сорок восемь листов.
Руки Кирилла дрожали. Он положил обнаруженную находку на стол и негромко сказал:
– Пока согреется и расправится, попробую рассказать свою историю.
Кузнецов отрешённо посмотрел на Аккемское озеро. Из маленького окошка метеостанции просматривалась изогнутая котловина замёрзшего водоёма, ледяная стена массива Белухи. Тишина и безветрие создавали ощущение благоговейности. Заходящее солнце, добавляло картине, звенящую тревожность.
– Ты что-нибудь знаешь о Шамбале?
– Естественно, – я улыбнулся, – когда живёшь рядом с Белухой и с детства видишь толпы идущих мимо «рерихнутых» – конечно заинтересуешься.
Гримаса боли проскочила на лице Кирилла. Он поморщился:
– Пожалуйста. Не употребляй таких слов. Может со стороны они так и выглядели, но… – он закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. – Шамбала или Белый Город, думаю это не физическая точка на земле, а скорее Знание или Истина, внутри каждого из нас. Но чтобы они открылись человеку, надо оказаться в месте силы. Их на земле немного, и, говорят, что именно здесь, – он кивнул за окно, – одно из них. Вход в Шамбалу. Сам не верю… – он усмехнулся, посмотрев на разложенные на столе предметы, – …не верил. Возможно, перед нами и лежит доказательство этой теории.
Он встал. Прошёлся по тесной комнате. Присел перед топкой и бросил в жаркие угли два больших полена. Чугунная дверка скрипнула, закрываясь. Он вдруг вскочил возбуждённый:
– Смотри, как похоже! Печь согревает, но мы не видим тепловых волн, только чувствуем жар и нам хорошо. Если открыть дверцу – обдаст пылающим огнём. Так и тут, – он указал пальцем на стол, – есть некий Порядок, скрытый внутри чего-то: вселенной, пространства, души… Мы живём по правилам, не понимая откуда они идут, но, если попытаться разобраться, понять глубинный смысл или изменить их – можем сгореть, подобно дровам в печи.
Кирилл продолжал возбуждённо ходить, глядя под ноги. Он словно говорил сам с собой, не обращая на меня внимания. Остановился и поднял затуманенные глаза:
– Амат, понимаешь, ты же… – вновь замолчал, задумавшись. Подошёл к столу, сел и устало сказал: – А если это действительно правда, а? Шамбала, Истина, космическая энергия, переселение душ? – его зрачки расширились. – Знаешь, не хотел ехать к тебе. Боялся, чем больше получаешь ответов, тем больше возникает вопросов. Выходит, Юрий Петрович, друг отца, говорил правду? А я, зелёный ещё пацан, смеялся над ним!
Кирилл охватил голову руками и в упор смотрел на меня:
– Мой отец умер очень молодым, ему только тридцать один год исполнился. Страшные девяностые шли по стране. Развал Союза, потеря смысла жизни. Тогда, в Питере, многие уходили от реальности. Увлекались модными течениями: Йога, Белое братство, Кришнаиты… Сергей Кузнецов считал себя неудачником. Думал – жизнь проходит впустую, и он погрузился в учение «Агни-Йога». Это Рериховская теория о Шамбале, – Кирилл повернулся, глядя в окно с горечью. – Папа бросил нас с мамой и ушёл к ним. Мне всего год исполнился, и я его совсем не помню.
Рассказчик надолго замолчал, протёр глаза и продолжил: – Он мог бы стать неплохим писателем – за год до смерти у него появилось несколько коротких рассказов. Друг семьи поспособствовал и один из них вышел в ежемесячнике «Новый мир». Надеялись – публикация даст ему веру в себя. Он бы понял предназначение в жизни и, возможно, отвернулся бы от религии. Не успели… Папа находился на Алтае, когда вышел журнал, – Кирилл кивнул за окно, – на Аккемском озере.
Кузнецов замер. Сгустились сумерки и лес на дальнем склоне превратился в тёмное, расплывшееся пятно.
– Мне Юрий Петрович, с которым они в августе 94-го, пришли сюда, рассказывал о дневнике отца. Папа в него записывал разное: мысли; размышления о религии, Шамбале. И здесь же, в горах, отец начал новый рассказ – «Новогодние игрушки». Вообще, он был человеком внушаемым и увлекающимся, считал, что постиг тайну Йоги! Даже к озеру от посёлка шёл босиком! А ночью в горах температура до нуля опускалась, – Кирилл махнул рукой, – кому я рассказываю, ты же и так знаешь. Отец заболел. Температура, жар, бред. Юрий Петрович отлучился из лагеря – пошёл договариваться с проводниками. Хотел выехать на лошадях в деревню. Вернулся к палатке, а друга – нет. Через несколько часов появился. Руки в крови, сам в бреду, но довольный. Только после этого ему хуже стало. Ещё выше температура поднялась, и он умер вечером. Отец странные слова сказал перед смертью: «Мы с тобой, Юрка, стоим перед Вратами. Можно в них зайти и постичь смысл, а можно отступить. Проверить решил Истину – спрятал тетрадь с рассказом. Если после смерти он где-то появится, но тайник не потревожат – значит душа бессмертна». И непонятную фразу добавил, что-то про сердце чёрное, но Юрий Петрович не запомнил слов…
– «Оставь позади чёрное сердце. Свет востока, озарит душу. Смерть укажет путь к бессмертию», – я посмотрел на восковое лицо Кузнецова.
Кирилл тяжело вздохнул: – Да…
Он встал и начал медленно ходить по комнате, погружённый в раздумья. Спустя несколько минут сел: – Через много лет, мне уже пятнадцать исполнилось, Юрий Петрович всё рассказал. А когда твой рассказ увидел на сайте – сложилось в голове. Хотел с другом отца поговорить, но тот сам давно умер. Затем твой ответ пришёл. Решил – надо ехать сюда.
Кузнецов вновь встал рядом с тёплой печью и обернулся, глядя на стол:
– В тетради, которая у меня, начало рассказа «Новогодние игрушки». Первая страница. А продолжение здесь, – он ткнул пальцем в успевший расправиться блокнот на столе. – Только тут и больше ни у одного человека на земле его нет! И если тексты совпадают, то значит и мысли папы о построении жизни, переселении души, тайны перехода, которые он тоже в тетради записывал – … они верны…
Он подошёл к столу, сел на скамью и долго посмотрел в мои глаза:
– И это означает, что в тебя переселилась душа моего отца.
Я сидел, уставившись на исцарапанную коричневую обложку, скрывающую невероятную тайну. Меня оглушили события дня и история Кирилла. Нахлынули детские воспоминания, как мой папа, подпив, рассказывал про мертвеца, которого вёз в посёлок от Белухи. Как мать, смеясь, описывала августовскую встречу с будущим мужем у Аккемского озера. Свадьбу родители отмечали через два месяца, в октябре 94-го. А я родился в конце апреля 95-го и это значит, это значит…что меня зачали в момент смерти Сергея Кузнецова?! Я поднял взгляд на Кирилла.
Он протянул руку и медленно перевернул виниловый лист.
Резкая вспышка оглушила меня, и я провалился в темноту…
Очнулся от обжигающего холода на щеках. Почувствовал чьи-то руки, поворачивающие меня к солнцу. Кирилл, склонившись, счищал перчаткой снег с лица.
– Что с тобой, Амат? Сознание потерял? Пойдём вниз…
Я приподнялся на локте. Огромный валун в центре снежного поля, цепочка следов вокруг. Затылок ныл тупой болью. Мне снился сон? Привиделся разговор с Кузнецовым в домике метеостанции? Посмотрел на Кирилла. Его лицо оставалось сосредоточенным. Он, поднявшись на ноги, застёгивал поясной ремень рюкзака, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу:
– Амат, пойдём в тепло. Там откроем, – что-то зловещее мелькнуло в его глазах.
Мы быстро спустились к шумящему потоку реки Ярлу. Лёд, плотным панцирем укрывающий русло, в некоторых местах провалился, открывая синюю, клокочущую воду. Проходя по тропе мимо полыньи, Кирилл, шедший вторым, вскрикнул:
Я обернулся и проследив, куда указывает палец Кирилла подошёл к промоине.
– Вот, вот… – Кузнецов тыкал пальцем в бурлящую струю воды.
Я нагнулся и не увидел, как камень опустился на мою голову…»
Потрясённый, я оторвал глаза от скачущих строчек в клетчатой тетради. Даже читая во второй раз, не мог удержаться от нахлынувших эмоций. Человека, писавшего рукопись, убили? Зачем?! Почему? И кто записывал дальше? Это так странно…
От раздумий оторвал телефонный звонок:
– Антон Сомов? – голос в трубке принадлежал мужчине. Раньше его слышать не доводилось.
– Вы меня не знаете. Еду в Новосибирск и у меня передача от Дениса. Из Уймонской долины.
– А-а, хорошо, приезжайте, – я продиктовал адрес.
Вышел на кухню и, наблюдая красное зарево закатного солнца, быстро заварил чай. Заворожённый историей, разворачивающейся в тетради номер четыре, снова уселся за стол. Перевернул последнюю страницу:
«Он умер сразу, едва обломок старой скалы, пролежавший на берегу тысячу лет, ударил молодого алтайца в затылок.
Человек, держащий булыжник, устало выдохнул, наблюдая, как водоворот подхватил распластанное тело. Поток перевернул его лицом вверх и, неудержимо увлекая, затащил под лёд. Мужчина бросил камень в реку, снял с плеч рюкзак, вынул из него лопату и тоже забросил в воду. Деловито сполоснул руки, подул на замёрзшие пальцы и вернулся к тропе. Он огляделся и зайдя в лес, подальше от шума реки, расстегнул внутренний карман куртки. Человек, представлявшийся Кириллом, достал спутниковый телефон и набрал номер:
– Алло, диспетчер? Дай мне Седого, – усталый голос весомо бросал слова невидимому собеседнику.
Говоривший облокотился на ствол дерева и долго моргнул, слушая трубку. Лицо перекосилось:
– Ты хочешь, чтобы я примёрз задницей к дереву, пока соизволит подойти «Его Светлость»?! Здесь же не Индия! Понаделают брака, а потом жди! Давай быстрее, мне нужен Седой и отправляй к Камню группу зачистки. Быстрее! Ещё разбираться с отцом вашего переселенца, – мужчина скривился и сплюнул.
Запрокинул голову, посмотрев на голубое небо, затянутое тонкими перистыми облаками. Снег сорвался с ветки и упал на плечо, но он не обратил на это внимания. Услышав в динамике голос, мужчина подался вперёд:
– Алло, Седой, привет. Оказалось непросто, но нашёл послание. Сам место показал, без него бы точно не разыскал. Как же вы его прощёлкали?.. – незнакомец замолчал, слушая объяснения.
Сощурился и покачал головой, показывая, что не согласен:
– Нет, я всё понимаю, но зачем плодить дубликаты?.. – Говоривший слушал ответ, недовольно нахмурив лоб.
Он в раздражении повысил голос и поднял руку, перебивая оппонента:
– Конечно с учёными проще. И с художниками, и с певцами, но с этим литератором – слово в слово! Явный брак! – Мужчина утомлённо усмехнулся.
Смахнул снег с рукава и поправил шапку. Ещё раз взглянул на часы:
– Ладно, бывай. Быстро отчёт не жди, устал очень. Про зачистку не забудь, – говоривший выключил телефон, зевнул и пошёл к метеостанции…»
Тренькнул звук пришедшего на смартфон извещения. Я поднёс экран к глазам и увидел сообщение от Дениса: «Нашли ещё одну тетрадь. Тоже с какими-то записями. Передал с оказией».
Отложил гаджет и дочитал очень странный последний абзац в рукописи:
«…тяжёлый снег, навалившись на распластанное тело, прижимал спину и затылок к острым камням, не давая пошевелить руками. Темнота поглотила сознание…»
