Привет! Собственно, в заголовке поста всё сказано) В этой подборке — 5 современных рассказов в разных жанрах, объединённых тем, что все они очень читаются за 5 минут. Приятного чтения!
1. Пиши аккуратно! Дмитрий Гаршин
Александр Фирсов Хуторской вальяжно шёл по вытоптанной десятками ног земле каменоломни, обозревая свои владения. Деловитое, не прекращающееся ни на минуту движение, упорядоченная суета рабочих ложились бальзамом на душу немолодого управляющего, поднявшегося из таких же крестьян, батраков и отходников. Производство работало справно и ладно: лошадки волокли тяжеленные басмы из штолен, весело визжали пилы в огромных станках, стучали киянки, шпунты и кирки каменотёсов, тянули свои заунывные песни тёрщики, шлифующие вычурные мраморные ступени. Обычный рабочий день шёл чинно и благородно, и ничего не предвещало беды, но вдруг глаз управляющего зацепился за нечто инородное, нечто такое, чему на его заводе явно не было места.
Незнакомый чиновник в несколько запылённом мундире коллежского регистратора стоял столбом у безвольно покачивающейся на своём подвесе пилы и что-то сосредоточенно записывал в небольшую книжицу, а крестьянин-пильщик самым наглым образом грелся на солнышке подле него и потягивал устрашающего вида самокрутку. Вокруг простаивающего станка, вооружённые складными аршинами, увивались двое личностей совершенно затрапезного вида.
— Это что здесь такое происходит? Петро, почему не работаем? Сгною! По миру у меня пойдёшь! — набросился управляющий на работника с кулаками, но услышал за спиной деликатное покашливание.
— Хуторской? Александр Фирсов?
— С утра вроде так звался, — угрюмо откликнулся тот, сверля чиновника недобрым взглядом. — А вы кто ещё таков? И вообще, что делают посторонние на моём заводе?
— Не извольте гневаться, уважаемый. По указу свыше... — подняв палец вверх, чиновник сделал многозначительную паузу. — Описываем торговые и промышленные заведения. Вот и до вас очередь дошла. Государственное дело! Но не волнуйтесь, мы здесь практически уже закончили...
— Ваше благородие! — крикнул один из замерщиков. — Балка «Глаголь», три да три вершка, да на полторы сажени!
— Глаголь, глаголь... — пробормотал чиновник, вглядываясь в свои каракули. — Какая ещё «глаголь»? Забыли, что ли? Ну да и леший с ней! Кто это вообще когда читать будет?..
— Прошу простить, вашблагродь, — опомнился Хуторской. — А возможно ли ознакомиться с вашими удостоверяющими бумагами?
— Прошу вас, уважаемый, — с улыбкой облегчения коллежский регистратор протянул ему засаленный бланк. — А мы пока, с вашего же любезного позволения, пожалуй, продолжим.
Управляющий каменоломни углубился в изучение документа, но тут ясный день словно превратился в ночь. «Тучу, что ли, принесло?» — промелькнула мысль у Хуторского. Но то была не туча. Звуки работ затихли, вокруг раздались изумлённые возгласы. И когда Александр Фирсов наконец поднял глаза, дыхание его перехватило, а сердце пропустило пару ударов. Посреди заводской усадьбы из воздуха медленно протаивало нечто. Скрытое переплетением труб, каких-то ферм и множества вовсе непонятных деталей, изрыгающее в пространство струйки смрадного пара и клубы аспидно-чёрного дыма, окутанное мертвенным колдовским сиянием разноцветных светильников, оно плавно воплотилось в реальность и грузно водрузилось на мокрую почву у пильного станка. Со скрипом откинулась тяжёлая дверь, из-за которой выпрыгнули двое странно одетых — людей ли? В руке одного из них, носившего неприлично короткую кожаную куртку и странные, пятнистые, словно заляпанные грязью штаны, был зажат короткий кривой ломик, другой же, облачённый в васильково-синий комбинезон, держал в ладони какой-то пёстрый цилиндрик. Коротко оглядевшись и не сговариваясь, незнакомцы подлетели к коллежскому регистратору, и из цилиндрика в лицо тому ударила смрадная, разъедающая нос и глаза струя. Повалив чиновника на землю, странные пришельцы начали избивать его ногами, при этом один из них выкрикивал:
— Сука! Сволочь! Тварь! Ты мне все нервы попортил, скотина!!!
И когда их благородие уже готов был потерять сознание от боли и унижения, он почувствовал, что его грубо схватили за волосы. Сквозь слёзы он разглядел перекошенную злобой физиономию своего мучителя.
— Пиши! Сука! Аккуратно! — выкрикивал тот, сопровождая каждое слово хлёстким ударом наотмашь. — Каждую букву выводи! Это тебе — за твои помарки! А это — за твой почерк, понял?!
Коллежский регистратор попытался кивнуть. Язык его уже не слушался. Но тут пытка внезапно прекратилась, второй пришелец отпустил его, коротко бросив: «Время!» — после чего оба припустили к своей таинственной машине, начавшей заметно подрагивать.
— Помни, пиши аккуратно или я за тобой вернусь! — донеслось из-за хлопнувшей двери, и странное сооружение растаяло в воздухе.
— Алё, Димон, как жизнь, как твои архивные изыскания?
— Ох, Андрюха, прямо в удовольствие, такие документики, прямо м-м-м... Буковка к буковке, читай и читай. А половина — та и вовсе на пишмашинке набита. Короче, улов что надо!
— Ну вот, а ты всё злился и кипишил. А надо было всего лишь...
— Ну да, признаю... Есть толк и от твоей машины времени. Зря мы в неё не верили.
— Я вот что звоню. Пятница на дворе, а ты всё в своих бумажках залип. Санька на шашлык зовёт. А я рому подвезу.
— Ну! Личный запас сэра Моргана! В общем, через час у гаража, и никаких мне тут, чтоб был!
Дима спешно натягивал на себя штаны и куртку, предвкушая приятное и интересное завершение долгой трудовой недели. А где-то в пучине времён размазывал по лицу кровавые сопли некий коллежский регистратор, размышляя о пользе чистописания.
2. Миша, Ира Данильянц
Собака Миша считает, что лучшее спа — это полежать в яме, но раз в месяц приходится ходить в баню. Деревенская эстетика Мише не по душе. Когда он видит, что из трубы маленького дома идёт дым, то уходит на соседский участок, лезет на земляную гору и облаивает баню издалека. Соседский участок — Мишин Диснейленд. Там люди строят бассейн. Уникальная возможность копать землю, купаться в жидкой глине и валяться в яме одновременно.
Сегодня из города привезли несколько больших мягких полотенец, белую простыню, три мочалки (жёсткую, средне-жёсткую, нежёсткую), щётку для вычёсывания и органический шампунь в ассортименте: с авокадо, лимоном, белой глиной и «суперсила для лошадей». Всё это положили в чёрный непрозрачный мешок и спрятали в предбаннике. Далее, пока Миша фотографировался с Микки Маусом и катался на русских горках, затопили печь, положили в карман булку с повидлом — и аттракцион начался.
«Миша, сынок! — кричит Мишин хозяин, который всю их совместную жизнь обращается к Мише не иначе как „мишасынок“. — Пойдём, я тебе что-то покажу!» Миша на секунду останавливается, смотрит в сторону дома и переключает карусели на самую высокую скорость. «Миша, сынок! — говорит Мише его хозяин и вытаскивает из кармана булку с повидлом. — Смотри, что у меня есть». Миша смотрит, но не идёт. Тут хозяин Миши всё понимает: махровый халат. Миша не придёт до тех пор, пока видит на нём банный махровый халат. Мишин хозяин возвращается домой, надевает поверх халата длинный старый тулуп, выходит на улицу и снова заводит разговор про булку с повидлом.
Миша не идиот. Он лежит за забором поперёк ямы и прикидывается спящим. Приходится идти на крайние меры: «Я поехал в город! Где машина?» — кричат как будто не Мише. Миша теряет бдительность, прыгает через забор на улицу и несётся к машине. Ехать в город — его любимое после Диснейленда. За воротами Мишу перехватывают предатели и тащат в баню.
Миша не сопротивляется, терпит белую глину и авокадо, чихает от «суперсилы для лошадей», ест свою булку, выходит из бани мокрый, униженный и опустошённый. Дома его наряжают в белое, подкалывают уголки простыни английскими булавками, и он ходит по комнатам, красивый и печальный, как древнегреческая невеста. Когда он ложится на свой диван, то шлейф его платья художественно спадает на пол. Если бы можно было поставить памятник Гигиене, то это был бы бронзовый Миша весь в белом и с кривыми от возмущения ушами. Через полчаса с него снимают одежду и причёсывают. Он садится за печку и громко себя облизывает. А ещё через час кто-то забывает закрыть уличную дверь и всё становится хорошо.
Если прямо сейчас вам захочется выйти на веранду, то сквозь большое окно в кружевных шторах вы увидите, как абсолютно счастливый Миша лежит на земляной горе, весь в старом дожде и жидкой глине. Из окна видны только Мишины грязные уши и белый хвост, похожий на откусанный бублик.
3. Обычный парень, Юлия Поликарпова
Я не сразу понял, что обращаются ко мне.
— Извини, что отвлекаю, один вопрос...
Уверен, сотни раз встречал его в коридоре и ни разу не запомнил. Его фотография должна выпадать в фотостоках по фразе «обычный парень». И имя, наверное, совершенно такое же, обычное — Ваня, Лёша, Саша.
— Саша? — предположил я и угадал.
Он сразу заулыбался, поверил, что я мог заметить его на планёрке или корпоративе. Но я не обращаю внимания на тех, кто готовит документы или заказывает воду для кулера.
— У тебя серьги такие интересные. Скажи, пожалуйста, где ты их купил?
Это было неожиданно. Такие, как он, в мою сторону обычно либо косятся, либо плюются, ещё могут гомосеком обозвать. Мне начхать: кольцо на моём среднем пальце стоит больше, чем они зарабатывают за месяц.
А серьги правда хороши — фарфоровые птицы с золотой окантовкой. Девочка знакомая ювелирный бизнес начала, подарила на счастье, ну и чтобы на фотке её аккаунт тегнул. Подружке, что ли, в подарок хочет взять? Прифигеет, как узнает ценник, да мне не жалко.
— Записывай адресок. Такие, как у меня, конечно, эксклюзив, их не найдёшь...
— Мне нужны именно эти. А можно у тебя одну купить?
И стоит, и смотрит своими обычными глазами.
— Зачем же, — говорю, — тебе нужны именно эти? Да ещё и не две, одна.
— Могу две купить, если одну не продашь. Но очень надо, правда.
— Просто так отдам, прямо сейчас, если расскажешь зачем.
Не жалко их, серьги эти. Знакомая ещё подарит.
Он смутился такой: и согласиться хочет, и рассказать боится. Решился в итоге.
— Хорошо, только это показывать надо. Пойдём в туалет, пока никто не видит.
Зашли в туалет. Я проверил, что в кабинках пусто, о входную дверь спиной облокотился, серьгу снял, протягиваю: показывай.
Он стащил футболку, вдавил два пальца в левый бок, и его обычный бледный живот распахнулся настежь.
Внутри был цирк — самый настоящий. Разноцветные шатры, акробаты, клоуны, мартышки в блестящих пиджачках, слон в плюшевой шляпе, огненные кольца, через которые прыгали лохматые львы. Раздался грозный рык, зрители у касс завизжали и разбежались.
— Я достал им дракона, но он пока никому не показывается, только рычит.
Саша протянул фарфоровую птицу человечку в строгом фраке. Тот схватил её, радостно залопотал и скрылся в шатре.
— Им так понравились твои серьги, я не смог отказать. Только не рассказывай никому, хорошо? Скажут, серьёзный человек, бухгалтер, устроил внутри себя балаган и потакает всем капризам.
Вечером я принял душ, встал перед зеркалом, надавил на левый бок.
Сухонький старичок храпел на старом диване. Рядом валялась мятая газета. Из-под тумбочки торчали протёртые на пятках носки.
Я растолкал старичка и протянул ему вторую серьгу:
— Смотри, что я тебе принёс. Фарфоровая, с золотом.
Он ошалело повёл глазами.
— На хрена мне сдалась твоя дребедень? Закрывай давай, чтоб не поддувало.
Плюнул на ковёр, повернулся на другой бок и снова захрапел.
4. Лучший день Хотару, Анна Фурман
Свист тормозов оглушил всю улицу, движение замерло в считанные секунды. Неестественно-яркий свет ударил разом со всех сторон. Водитель успел остановить машину и схватиться за сердце. Его обезумевший взгляд на миг попал в фокус её восторженных глаз.
Хотару наконец-то посетила город. Пусть всего на один день, зато какой! Она напросилась с отцом как старшая дочь, и тот не смог ей отказать. В конце концов, хоть они истратили на дорогу лишние деньги, но исполнение давней мечты того стоило. Сегодня Хотару увидит, как живут люди в больших городах. Может, однажды и она переберётся в один из этих красивых многоэтажных домов, станет гулять по опрятным улицам, заходить в музеи, смотреть кино с нарядными подругами.
Отец улыбался, глядя, как улыбается Хотару. Она не могла, да и не хотела скрывать своих чувств. Нечто внутри, под рёбрами, подсказывало, что этот особенный день останется с ней навсегда.
Хотару с детским волнением готовилась: она выпросила у матери лучший наряд и скрупулёзно привела его в порядок, залатав и подшив всё, что нуждалось в залатке и подшивке.
— Да ты настоящая горожанка! — восхищался отец.
Мать улыбалась одними глазами, стараясь держать суровую мину. Ей не нравилось, что муж растит в детях, вероятно, несбыточные надежды, но счастье, которое излучала Хотару каждой клеточкой тела, было настоящим. Самым настоящим и чистым.
Хотару рассматривала толпу, кишащую на центральной улице. Людей было так много, и все они, несомненно, спешили по важным поручениям. Лица серьёзны и сосредоточены. Движения уверены и сильны. Хотару мечтала однажды стать такой же — собранной, деловой и, может быть, даже учёной!
Сама улица казалась целым отдельным миром. Новым, ярким, современным и таким манящим. Вывески магазинов с диковинными названиями, некоторые из которых Хотару даже могла прочесть (у матери был старый учебник грамматики), большие белые фонари, висевшие тут и там, просто для украшения. Подумать только!
Летний, приятно холодящий кожу ветер играл с подолом платья Хотару. Она поймала поток и принялась кружиться в нём прямо посреди улицы. Отец рассмеялся. Он был так счастлив видеть сияние своего маленького Светлячка. Солнце слепило всех, кроме Хотару. Она замерла в изящной позе, будто танцовщица, подняла вверх свою чуть загрубевшую от работы ладонь, растопырила пальцы и посмотрела на самый большой, небесный фонарь.
— Что это? Самолёт! — воскликнула Хотару. Улица замерла. — Папа, смотри, настоящий самолёт!
Хотару впервые увидела самолёт. Леденящий душу свист заполнил собой всё. Воздух вокруг задрожал.
Неестественно-яркий свет ударил разом со всех сторон.
Водитель нажал на тормоза и схватился за сердце. Он потерял дар речи и способность двигаться всего на секунду, но вскоре ожил и выскочил из машины. Пешеходы и другие водители с изумлением наблюдали за таксистом, остановившимся посреди дороги. Особенно нетерпеливые уже вовсю сигналили сзади, призывая странного человека вернуться в автомобиль и продолжить движение. Под колёсами такси никого не было. Водитель, тяжело дыша, уселся за руль. Пассажир сзади недоуменно поднял бровь.
— Вы видели её? — обернулся таксист.
— Девушка! На дороге была девушка в старомодном наряде! Разве вы не видели её?
Лицо таксиста было совершенно белым, а сердце колотилось так, словно он пробежал стометровку.
— Нет. Могли бы мы... — Пассажир кивком указал на дорогу и, утратив всякий интерес к произошедшему, уткнулся в свой телефон.
— Да. Да... Конечно. Простите.
Движение восстановилось. Машины и люди вновь поспешили по своим несомненно важным делам.
— А знаете, — сказал пассажир, покидая такси в месте назначения, — этот город полон призраков.
Мужчина на прощание похлопал по крыше автомобиля и смешался с толпой. Водитель вздохнул, покачал головой, прогоняя из мыслей сегодняшнее видение, и развернулся, чтобы ехать обратно.
Хотару наконец-то посетила город. Две Хиросимы, видимая и невидимая, продолжили жить своей жизнью, изредка пересекаясь на бесконечной спирали времени.
5. Успех, Алексей Левинский
Покачиваясь на табуретке из стороны в сторону, Руфь отрывала клочья хлеба от горбушки, разминала их и клала в рот. Вошёл Стефан.
— Ну как прошло? — не глядя на него, спросила она.
— Отлично. Сам не ожидал. Ты-то как? Сидишь в потёмках.
Стефан щёлкнул выключателем. Руфь досадливо поморщилась от яркого света, и Стефан поспешил погасить люстру.
— Голова болит? — участливо спросил он.
Руфь не ответила, и Стефан продолжил:
— Ну да, я видел твоё сообщение. Жаль, что у тебя не получилось пойти. А почему хлеб жуёшь всухомятку? Там паста с креветками в холодильнике. Всё утро готовил.
Руфь едва заметно покачала головой.
— Ну, как хочешь. — Стефан сел на табуретку напротив. — Я тоже не хочу пока. Слишком на волне. Ты знаешь, это было что-то! Последнюю неделю только и делал, что переживал, замучил тебя, несчастную. Но теперь... Сперва, конечно, было стрёмновато, но потом стало так комфортно, я прямо физически ощутил поток энергии из зрительного зала! Ничего похожего не было ни на одной репетиции! Волна энергии ударила куда-то в ладони. Мне вдруг захотелось развести руки в стороны, вверх, будто это и было их естественным положением, будто это не руки, а крылья! Стоило это почувствовать, как ушла вся тревога, страх неодобрения. Я наконец принял сам себя, я понял, на что способен. Как жаль, что тебя не было там со мной! И знаешь, я просил тебя сегодня об одной вещи — ты наверняка помнишь... Я бы хотел отменить.
— Вот как? — Руфь подняла одну бровь. Стефан так не умел.
— Да. Мне нужно было отвлечься. Крыша чуть не съехала на этих репетициях, ты видела. Мне нужно было знать, что в ночь после премьеры это непременно со мной произойдёт — вне зависимости от того, хорошо я сыграю или плохо... Да, чтобы отвлечься, чтобы ощутить ту самую неотвратимость. Чтобы не так сильно концентрироваться на своей игре, на публике, на впечатлении, которое я произвожу. Но теперь я хочу отменить.
— Вот как? А в спальне всё готово.
— Ты ведь знаешь, как со мной обращались дома, как мать и отец убеждали меня в моей ничтожности, вдалбливали это в меня. Я от них ушёл. Я выбрал жить с тобой. Но приволок губительные паттерны из родительского дома и в наши с тобой отношения. Так больше продолжаться не может! Я тяну, тяну за собой этот шлейф. Разве нам это нужно, Руфь? Разве мы не можем быть обычной парой?
— Обычной парой… А ты мне пара? Чего-то не то про нас решил. Слишком уж, видимо, на волне, как ты выразился.
— Голова раскалывается. Сижу, жую этот хлеб. А ты ноль внимания.
— Но я спросил тебя о самочувствии! Я предложил тебе ужин! Ах, Руфь, ты снова за своё! Сейчас я вижу, как ты манипулируешь, как вселяешь вину! Сейчас мне всё открылось!
— Открылось, говоришь? Так и вали на хер из моего дома.
После премьеры партнёры по спектаклю звали Стефана на шумную вечеринку в просторной квартире в центре города, и тот хотел пойти, но беспокоился за Руфь. «Как там она с больной головой в одиночестве?» — думал Стефан. Но ему, конечно, хотелось пойти, отметить свой успех среди улыбок, бокалов шампанского, букетов цветов, ярких ламп. Стефан бросил взгляд на синюю стену кухни — там за тонкой трубой батареи стояли сухие розы и тюльпаны; их тени вытянулись по стене в тускловатом свете настольной лампы. Руфь любила только засушенные цветы, и все свои букеты Стефан сегодня раздарил партнёрам, не стал тащить домой это благоухающее великолепие. И вот Руфь прогоняет его. Что ж, давно пора! Трещина на стене, тёмный подтёк на потолке, капающий кран, голая лампочка в ванной, подсвечивающая закрытую дверь жёлтым прямоугольным контуром, Руфь в рваной рубашке с пустым взглядом и поджатыми губами, — всё это он прямо сейчас оставит без сожаления, чтобы, пройдя двором, выйти на оживлённый проспект и помчаться в ярком автобусе навстречу жизни, приключениям, старым и новым друзьям. Как он жил всё это время, в этом полумраке, в этой сырости? Кто ему Руфь? Он оставит всё без сожаления, решил Стефан, но всё-таки бросил мимоходом прощальный взгляд на Руфь. Ему вдруг стало её жаль. Стефан уедет, будет веселиться, а Руфь? Так и продолжит, жуя батон, качаться взад-вперёд на табуретке?
— Не уйду я никуда, — вдруг решил Стефан. — Высеки, чего уж там. Сам ведь тебя попросил, а тебе только того и надо, вот и наслаждайся. Надо ж за слова отвечать. Высеки, насладись. Мне теперь про тебя всё понятно. Ты просто завистливая стервочка. У меня премьера, а ты тут, как сыч в потёмках, упиваешься своей маленькой властью, радуешься, что поймала на слове, что мне теперь не отвертеться. Но знай: я от своего не отступлюсь. Я уже не верю в эти средства, в эти игры. Я просто буду терпеть. Я знаю, что не заслуживаю такого обращения.
Руфь впервые за вечер посмотрела на Стефана.
— Мне совершенно безразлично, Стефан, во что ты веришь или не веришь, — размеренно заговорила она. — Сейчас ты треплешь языком, а через несколько минут будешь лежать молча — раздетым и зафиксированным. Сосед по этажу уехал на рыбалку с ночёвкой, и мне даже не потребуется включать Rammstein, чтобы заглушить твои крики, Стефан. Ты получишь сполна, а по окончании признаешь необходимость этой меры. В очередной раз ты познаешь глубину своего ничтожества, и найдёшь в этом успокоение, и уснёшь, нарыдавшись, с головой у меня на груди, ведь такова твоя чёртова природа, о, мой Стефан...
Улица, стремительно летящий по ней автобус, пузырьки шампанского, цветы, просторная квартира с друзьями, овация зрительного зала, — в этот сияющий витраж будто кинули булыжником: радужный образ пошёл трещинами и обрушился ливнем осколков. Стефан опять услышал стук капель о дно раковины, увидел синюю кухню, пятно на потолке, сухие цветы и сидящую напротив Руфь, но всё теперь казалось ему прекрасным, исполненным значения...
_________________________________
Если вам понравились эти истории, ищите ещё больше классных современных рассказов здесь: https://t.me/v_stile_prochitano и здесь https://prochitano.ru/
