7 Августа
«На самом деле я не был участником последующих событий, но знаю до деталей все, что произошло. Стоит ли вам объяснять, как я это выяснил? Думаю, вы уже поняли, хоть и не верите мне. Так что по сути я был там и видел все своими глазами. Эта часть истории о людях, доведенных до отчаяния, о справедливости, единении, отмщении, я бы даже сказал: о правосудии. В том смысле, в каком я его вижу.
В тот момент я не мог в полной мере осознать произошедшее, связать воедино все элементы и действия ввиду возраста, но теперь могу. Пожалуй, сейчас вы в первый и единственный раз услышите нечто новое, что колоссально разниться с материалами дела. Может, услышанное ужаснет вас, но вот с ужасом, думаю, вы уже знакомы. Я прошу отнестись беспристрастно. На протяжении всей истории я пытался показать, что черное не есть черное, а белое не всегда белое, иногда цвета смешиваются и получается что-то непонятное. Понимаете, о чем я? Не нужно судить через кривую призму закона, за которую вы так цепляетесь. Я хотел, чтобы вы сроднились с этими людьми, поняли, что у них на душе, какими обманутыми и преданными они себя чувствовали. Я не боюсь рассказывать это сейчас, спустя столько лет, когда срок давности преступлений истек, а многих участников уже нет в живых. Да и впрочем, кто мне поверит? Я всего лишь сумасшедший. Но достаточно предисловий.
Я не знаю точно, когда и как произошел сговор, и кто был его зачинщиком, но могу перечислить всех участников: Кэтрин – мать Амалии, Аманда – одинокая вдова, Линда – мама Тимми и Мишель, Джим и Эмма – родители Кристи, миссис и мистер Стоун – родители Энн Мари, Жаклин – мать Миранды, старик Берт, моя бабушка Мэри и дед. Конечно, сами бы они не справились без информатора, кто знал время отправки и место доставки судьи и кто устроил (уж не знаю как), чтобы преступник оказался в нужное время в нужном месте. Случилось это в ночь на первое мая, праздник, именуемый Вальпургиевой ночью. Ну, знаете, все эти ритуалы изгнания ведьм, прыжки через костер и все такое. Каждый год мы устраивали что-то подобное, и, признаться, это было даже весело, однако в этом году меня не пригласили.
Я знал, что что-то готовится, ощущал атмосферу напряжения и угрозы. Бабушка последние недели со мной совсем не разговаривала, она превратилась в тень, мало чем напоминающую прежнюю Мэри. Дед тоже ко мне не придирался, на некоторое время он почти отказался от пьянства и вел себя вполне адекватно, чего раньше я не наблюдал. Я не мог понять: это они стали призраками или я постепенно исчезаю из жизни?
Жители деревни погрузились в молчаливый сон, научились общаться взглядами и жестами и совсем перестали пользоваться словами. Так приветствие заменилось кивком, а пожелание доброго дня немым взором. Они жили словно на автомате и тщательно скрывали ярость, кипящую в общем котле. Вплоть до первого мая.
Судью перевозили поздно вечером, некто убедил всех, что так безопаснее для самого заключенного, так как есть желающие свершить расправу. Его сопровождало двое полицейских, маршрут пролегал через одинокую холмистую местность. Возможно, для Фреда действительно так могло быть безопасней, да вот в сопровождающих находился Сэм Дерман… и на середине пути машина вдруг остановилась. Дорогу перекрыл другой автомобиль, в котором ждали Джим, мистер Стоун и старик Берт. Темная безлунная ночь скрывала лица заговорщиков, будто тоже желала поучаствовать в ведьмином шабаше. Полицейские вышли навстречу, разумеется, у них было оружие, но использовать его они не собирались. В результате переговоров полицейским связали руки и заклеили рты, а перед этим хорошенько поколотили, разбив лица и сломав несколько ребер. Никто не скажет, что констебль и его напарник Альфред Робертс не сопротивлялись. Участие Сэма Дермана меня не удивило, а вот его друга… да, это стало большой неожиданностью. Вероятно, не все люди, что ведут себя как засранцы, ими и являются.
У полицейских отобрали оружие, а самих полицейских оставили на дороге, где следующим утром их и обнаружили. Судья не ожидал подобной встречи, поэтому встретил гостей злобным криком. Он и здесь пытался качать права и давить авторитетом, но теперь его лишили подобной власти. Он сопротивлялся как мог, несмотря на наручники, и даже направленный в него пистолет не мог утихомирить зверского пыла – судья сражался насмерть. Но проиграл. Его сильно избили, затем крепко связали, заклеили рот и глаза и закинули в кузов пикапа. Привезли на ферму старика Берта, где все было заранее подготовлено. Заговорщики тщательно вычистили небольшую площадку в середине кукурузного поля, поставили столб, а вокруг накидали бревна и ветки. Вдали стоял одинокий трактор, выглядывая из-под кукурузы, как любопытный мальчишка.
Судью вытащили из машины, он брыкался и рычал, как бешеная собака. Трое мужчин не могли удержать его. К ним присоединился дед. Кое как они донесли Пуча и плотно привязали его к столбу на небольшом возвышении и только после этого сняли повязку с глаз. Перед судьей полукругом стояли 11 человек и смотрели на него снизу вверх, как он и привык, но теперь судили самого Пуча. На мгновение тишина повисла в воздухе, словно штиль перед бурей. Все было ясно без слов, слова – оружие лжецов и лицемеров. Они смотрели на Пуча с ненавистью и отвращением, давая понять: приговор уже вынесен. Будто в подтверждение в небе раздался протяжный гром, видимо, небо тоже осуждало преступника.
– Почему, мерзавец!? – вдруг закричала миссис Стоун. – Как ты посмел убить мою девочку?
Со всех сторон на судью посыпались оскорбления, только Кэтрин молчала и сохраняла хладнокровие.
– Отвечай, тварь! – еще громче заорала миссис Стоун.
Судья воспользовался этим, показав, что хочет ответить, но не может. Должно быть, думал, что слова помогут ему спастись. Только он не учел, что ответа вовсе не требовалось. Им не нужен был ответ – они жаждали крови.
– Не хочешь отвечать? Так получай! – миссис Стоун подошла ближе и плюнула на судью, но слюна не долетела и плюхнулась на бревна. Ее муж сделал то же самое, и его слюна попала на потертые штаны Пуча.
Родители Энн Мари ничего не сказали, они достали мешок с камнями и стали молча кидаться в судью. Никто им не мешал. В ту ночь заговорщики действовали как единое целое – были единым целым – и позволили себе делать все, что посчитают нужным. Первый камень пролетел мимо в полуметре от судьи, но тот все равно инстинктивно увернулся вбок. Второй попал в колено, и похоже, это место было ахиллесовой пятой, потому что Пуч взвыл, как подстреленный щенок. Третий угодил в живот и не вызвал никаких звуков, а четвертый разбил судье нос, и из него тут же потекли две толстые струйки крови. На этот раз он завопил что-то более разборчивое: «ффффуууккиииыыы!», но повязка не позволяла говорить более четко.
Как я сказал: слова – оружие лжецов и лицемеров, и судью лишили его главного средства защиты.
Последний камень попал ему четко в глаз, и на несколько минут судья потерял сознание. Его бросила мама Миранды, которая незаметно присоединилась к Стоунам, будто не была до конца уверена, имеет ли право на свою долю справедливости.
Старик Берт потыкал судью вилами, чтобы разбудить, и перестарался, так как на одежде появились полоски крови. Пуч проснулся.
– На том свете поспишь, – издевательски проговорил Берт, – хотя в аду будет не до сна, мразь.
Бабушка стояла с краю, замыкая полукруг справа, и тихо молилась, наверно, единственная из всех. Дед придерживал ее за плечи. Мне было жаль, что я не вижу его на этом столбе, где ему самое место, но что ж… через 4 года он умрет от цирроза печени в страшных муках и таким образом получит свое правосудие. Как всегда Мэри была просто наблюдателем, избегавшим участия.
– Из-за тебя умер мой муж, ты, тупая гнида, кусок собачьего дерьма, вонючий козел! – раздался злобный голос Линды. Ее и правда больше волновал муж, чем пострадавшие дети, которые и сейчас почему-то остались дома одни. Но, может, это справедливо, учитывая, что он умер. Хоть и был тем еще засранцем. Впрочем, не имеет значение, пусть все мысли и заботы Линды останутся на ее совести.
– Ты отправил его на смерть! Бессердечный сукин сын! – продолжала она, и некоторые кивали в знак согласия, другие же вслух говорили: «да!».
Линда выхватила вилы у старика Берта и с размаху заехала ими в промежность судьи. Берт вовремя среагировал и затормозил ее, очевидно боясь, что судья помрет раньше времени, поэтому вилы лишь слегка вошли в область паха. Пуч завизжал, будто резаная свинья, и я никогда более не слышал такого страшного крика страдания, хотя работал на скотобойне, где предсмертные крики были привычным событием. Он извивался и тряс головой, и повязка немного сползла со рта, что позволило ему кричать громче.
– Кричи, Пуч, кричи, – сказал Берт, и судья повиновался. – Громче! Мы хотим слышать твой крик!
– ААААА! ХВААААТИИИТ! – взмолился судья. – ВЫ ЗВЕРИИИ!
– Громче, Пуч, громче! И может, мы отпустим тебя!
– Ваша честь, вы забыли надеть свой парик! – внезапно воскликнул Джим с притворной радостью, доставая что-то лохматое из-за спины.
На самом деле я очень удивился, не представляю, как констеблю удалось достать эту прОклятую маску, но должен признать, для своего обряда они постарались как надо. Это же ночь изгнания ведьм, не так ли? Ведьм и прочих злых духов. Джим поднес маску Черного Шака, в которой монстр нападал на детей, к лицу судьи, и для этого Джиму пришлось взобраться на ступеньку. Пуч все еще продолжал нечеловечески орать,
– ВЫ ЗА ВСЕ ОТВЕТИТЕ, МЕРЗКИЕ ВЫРОДКИ! Я ВАС ВСЕХ КАЗНЮ! ВЫ СДОХНЕТЕ! ВЫ…
Джим поправил повязку, запихнув ее точно в рот. Пуч попытался укусить его, но он вовремя убрал пальцы.
– Нет, нет, нет, так не пойдет. Плохой мальчик, – он натянул маску на потную голову судьи.
– Громче, Пуч! Ори! Еще громче! И мы отпустим тебя, – вновь сказал Берт.
– АааАаАаААааааА! – старался судья, но крики теперь звучали глухо.
– Громче, собака! Визжи, как тварь!
– АаааааААаааа… – он заметно ослаб, кровь не прекращая сочилась из ран.
Неожиданно Джим залаял, и к нему тут же присоединилась Эмма и остальные. Как обезумевшие, они громко лаяли, заглушая вопли судьи. Только бабушка продолжала молиться, не желая участвовать в общем помешательстве.
Пуч обмяк на столбе, вероятно, окончательно потерял надежду. Черная маска смотрела куда-то под ноги, ее глаза сверкали красными огоньками. Наконец-то монстр был повержен. Ничего удивительного, все-таки он просто человек.
Вдруг все одновременно замолчали.
– Плохо, очень плохо, Пуч, – вновь заговорил старик Берт. – Похоже ты не очень-то хочешь жить… В таком случае мы приговариваем тебя к смерти за все твои злодеяния. Смерти путем сожжения заживо. Последнее слово?
Сначала он ничего не ответил, и заговорщики решили, что судья потерял сознание. Берт уже хотел снова воспользоваться вилами, когда голова монстра зашевелилась, раздался еле слышимый ослабленный голос:
– Каждый ч… человек – преступник. И вы… вы все. Преступники… И заслужили. Я лишь… К черту… Вы виноваты не меньше меня. Сдохните.
– Огонь! – приказал Берт, и Джим вместе с мистером Стоуном разожгли самодельный факел. Тогда вмешалась Кэтрин:
Никто не возражал. Она взяла горящий факел и подошла к судье.
– Кэтрин, не стой так близко: вспыхнет резко, – предупредил Джим.
Кэтрин сделала шаг назад, подняла глаза на судью. Он издал слабый стон.
– За мою дочь Амалию, за всех детей, чьи жизни ты отнял и чьи судьбы искалечил, и за моего друга Билли Боба. Отправляйся в ад! – и бросила факел туда, куда ей указали. Огонь и правда вспыхнул резко, как спичка. Несколько секунд, и пламя уже окружило жертву со всех сторон. Пуч резко дернулся, должно быть, стало жарко, и начал вырываться из плотно сцепленных оков – но все безуспешно. Он кричал от ужаса. Пуч явно не хотел и не готов был умирать. Я думаю, он вообще из тех людей, что не верят в свою смерть. Но вот она, предательница, настигла его. Выхода нет. Все кончено. Тут он внезапно засмеялся. Пламя разгоралось, а он истерички ржал, как лошадь. 11 заговорщиков молча наблюдали за ним. Уверен, они получали удовольствие.
Только когда огонь достиг ног судьи, тот перестал смеяться и закричал. Так громко, как просил старик Берт. И больше уже не замолкал до самой смерти. Мне неизвестно, о чем думал судья в тот момент, но хочется верить, что это было раскаяние. И принятие вины. Хотя это вряд ли. Такой человек не способен испытывать вину. Тем не менее я видел, пусть и чужими глазами, как пламя пожирало Черного Шака с ног до самой головы, и именно в тот момент понял, что такое возмездие. И что вершить его нужно своими руками.
Фред Пуч так сильно дергался, что огромная маска слетела с его головы и вывалилась из пожара прямо под ноги моего деда. Он отскочил, затем стал топтаться по ней, и пламя потухло. Маска сильно обгорела, глаза, из чего бы их ни сделали, исчезли, шерсти почти не осталось. Бабушка долго смотрела на эту маску. Не знаю, какие ответы она там искала, но думаю, что так и не нашла.
Судья горел долго, пламя вздымалось практически до самого неба, а дождь так и не пошел. Ровно в полночь зазвенели церковные колокола, видимо, кто-то пробрался внутрь, но я так и не узнал кто. Пуч заглушал бой колокола своими воплями, он смолк только через 40 минут от начала пожара. К тому времени вся его кожа сгорела, а мясо обуглилось, покрылось черной корочкой, местами проглядывали кости, глаза и язык вовсе исчезли. Старик Берт сказал, что судья недостаточно хочет жить, но я не знаком ни с одним случаем в истории, где бы человек продержался целых 40 минут на костре. Все это время он дьявольски страдал. Мне очень хочется в это верить.
Так наши родители победили Черного Шака. Полностью его тело сгорело только спустя два часа, и когда все закончилось, заговорщики тщательно отделили его останки от бревен. Они действовали слаженно, как единый механизм. Куда они дели то, что от него осталось, я до сих пор не знаю. Каким-то образом им всем удалось скрыть от меня эту информацию. Но судья так и не был найден. Никогда.
В Вальпургиеву ночь принято сжигать соломенное чучело ведьмы, поэтому, если кто-то и видел костер, то не придал этому значение, а если слышал вопли Фреда Пуча, то никому не рассказал. Утром нашли связанных и избитых Сэма Дермана и его напарника, которые утверждали, что судью освободили его сообщники: они перекрыли дорогу и напали на полицейских. Пули застряли в кузове машины, вероятно, борьба велась не на жизнь, а на смерть. Конечно же, они подробно описали нападавших, да что толку, если те были в масках? В любом случае ни судьи, ни его союзников, ни оружия полицейских не нашли. Дело осталось нераскрытым. Считалось, что судье удалось сбежать. Никто из одиннадцати заговорщиков и еще двух полицейских так и не раскрыл тайны. Все хранили ее до донца жизни, а кто-то хранит до сих пор. Меня не считайте, я ведь не часть этой тайны, а лишь маленький шпион…
Сэм Дерман погиб под обстрелом 5 лет назад, карьера его была успешной, но недолгой. Альфред Робертс умер в том же году, но куда нелепей – его сбил грузовик на трассе, когда он вышел помочиться. Покойтесь с миром, друзья.
Кэтрин, насколько я знаю, проживает все там же. Она так и не вышла замуж, в одиночку вырастила своих детей. С тех пор как Амалия умерла, я часто видел Кэтрин со слезами на глазах, и думаю, что эта рана уже не затянется. Что ж, таким образом Амалия вернула матери слезы. Ценой своей жизни. По крайней мере, ее мечта исполнилась... Такой уж я романтик, да?
Билли Боба выпустили из тюрьмы после пересмотра дела. Все бы ничего, только… вышел оттуда он полностью слепым: попал в потасовку среди заключенных и был серьезно ранен. Кэтрин очень помогала ему первое время, в том числе наладить дела с баром, и он быстро адаптировался. Прожил еще 13 лет.
Остальные заговорщики не так близки моему сердцу, чтобы рассказывать о них. Кто-то помер, кто-то уехал, а кто-то остался. Судьбу моих бабушки и деда вы уже слышали, если не помните: дед сдох от пьянства, Мэри заболела Альцгеймером и тоже, к сожалению, покинула этот свет. Вы, конечно, хотите знать другое…
Что касается меня, я продолжил жить. Поломанный, искалеченный, было еще много плохого в моей жизни, но и несколько хороших моментов тоже. Мы крепко сдружились с Тимми, Мишель и Кристи (хотя и не были больше пиратами), и наши судьбы сплелись. После смерти Черного Шака в какой-то степени мы обрели покой. По мере взросления Мишель становилась настоящей красавицей… что-то влекло меня к ней с непреодолимой силой.
Да-да, я вижу, что вы хотите спросить. Но нет, я так и не признался ей. Не смог. Есть и другая сторона… каждый раз, прикасаясь к Мишель, я бы встречался с болью ее души. А я не хочу проживать это снова. Никогда.
С ней все в порядке. Уже. То есть… на втором курсе колледжа она чуть не покончила с собой, но обошлось. Это было всего раз и не повторялось. Теперь же Мишель замужем, работает журналистом, у нее двое детей, и она очень счастлива. Я до сих пор питаю к ней… не знаю… любовь? Может. Но я убежден, что без меня ее жизнь сложилась куда лучше.
Тимми и Кристи поженились. Мы трое учились в одном колледже, правда я его так и не закончил, и вот на последнем курсе они уже были мистер и миссис. Хорошая пара, что тут сказать! Мы с Тимми сильно отдалились с тех пор, но что поделать?
Обо мне вы знаете. В 18 лет я остался один, продал дом, чтобы оплатить учебу, затем вылетел с колледжа, работал кем придется…
По-моему, это уже другая история. А та, что я рассказывал, закончилась. Хорошо ли, плохо ли – решайте сами…»
– Кажется, я не смог подарить эту историю Робин, она вышла обо мне... Думаю, вы понимаете, почему я сжег книгу. Всякий раз садясь писать о сестре, в каждой строке чувствовался лишь я…
– Тем не менее она осталась Историей Робин.
– Верно. С тех пор я сам заставлял всех называть меня ее именем. Я стал Робин. Но не смог прожить за нее жизнь. Что ж… как я говорил: мы все играем в игры, может, для меня это стало частью игры. Наши с вами игры тоже закончены.
– Так что же в итоге? Вы победили?
– Не знаю. Я больше не хочу играть…
– И что вы скажете? Вы верите, что так оборвалась жизнь судьи? Или у вас есть другая теория?
– Признаться, я была шокирована, узнав правду. Но теперь мне стало гораздо понятней, откуда в вас засела эта тяга к самосуду.
– Но оно справедливо. Вы понимаете, почему монстр начал убивать? Как это случилось? Я много думал об этом: сначала он только издевался над девочками и отпускал их. За маской Черного Шака и под воздействием хлороформа они не могли узнать, кто это… Потом Робин умерла, что не входило в его планы, и он запаниковал. Испугался, что его поймают, второпях избавился от тела… но его не поймали. Хотя могли бы… Как насчет тех полицейских, что выбивали признание и подтасовывали улики? Вероятно, перспектива раскрыть дело о детоубийце лишает всякой совести. Уверен, Пуч использовал эту их слабость в своих целях, а может, имел другие рычаги давления, кто знает? Да и нужно ли?
В общем, какое-то время он держался, раз уж ему удалось найти человека, на кого можно повесить вину. Он смог уйти от наказания, понял, что сделает такое еще раз, если потребуется…
Я думаю, судью всю жизнь что-то привлекало в смерти. Эти чертовы деревянные фигурки, чучела зверей, которые он постоянно делал. Должность, позволяющая обрекать людей на смерть. Может, однажды он сел и решил: почему бы не убить человека? В конце концов, дети – они как маленькие животные…
– Вы говорите ужасные вещи. Будто понимаете его.
– Понимаю, но недостаточно. Я уже задавал этот вопрос: что мешает преступнику, не получившему наказания, вновь совершить зло? Когда сама система позволяет уйти от наказания, когда нет никого, кто бы мог остановить его… Вы – позволили ему убивать.
– Да. Но и мы тоже. Не слушали детей, когда они рассказывали, что с ними произошло, затыкали их, заставляли поверить, что все это фантазии. А Фред Пуч тем временем все больше чувствовал себя неуязвимым. Если бы я только до конца мог понять его…
– То что? Вы поэтому сохранили маску? Чтобы примерить на себя роль монстра?
– Нет. Не поэтому. Есть вещи, которые не дают мне покоя. Почему он захоронил тело Робин в могиле родителей? Был ли это акт милосердия и раскаяния, чтобы девочка покоилась рядом с близкими, или просто самый удобный способ скрыть труп? Какая сила, что за желания управляли им в тот момент?
Я уже не получу ответы. Тот кто мог дать их, покоится в сырой земле или где-то еще. У меня не было возможности прикоснуться к нему и узнать все, что меня волнует. И это убивает меня…
– Почему вы сохранили маску, Робин?
– Вы сохранили маску, чтобы прикоснуться к нему?
– Я вижу, к чему вы клоните. Но это всего лишь маска, она не способна сделать из тебя другого человека.
– Но за ней можно спрятаться.
– Я не хотел спрятаться. Я хотел понять.
– Как далеко вы готовы были зайти, чтобы понять?
– …Простите. Кажется, мы задержались и кого-то разозлили. Мне пора в камеру. Я бы хотел увидеть вас завтра и поговорить о моем будущем...
Воу-воу-воу! Не обязательно быть таким грубым, приятель! Я пойду сам…
