Озеро высыхало. Мелело, разнося по округе запах болота – верный признак погибшей воды. Фламинго, не розовый, а грязно серый, ходил по мелкой, тёплой от разложения жиже, выискивал рачков и опускал бледный клюв в плоть озера. Невдалеке виднелись древние надгробья из природного, измученного непрекращающимися ветрами камня. Скруглённые верхушки памятников, словно лысые головы выглядывали из высокой пожелтевшей травы, сухого камыша, будто ребятня в прятки играла. Подует ветер – прикроет голову, успокоится на миг – вновь лысины покажутся средь трав, а ближе подойдёшь – сможешь разглядеть на Кулпытасах вытесанные лица, что прикрыли в осуждении глаза. Забытые могилы предков.
Сюда было сложно добраться пешком. На машине и вовсе невозможно. Это место замерших, умирающих и мёртвых. Людям сюда ходу не было. Старший брат, некогда бывший озеру сиамским близнецом пополнялся сточными водами города. Чего в нём только не плавало. И речь сейчас не лишь о людских нечистотах. Огромные рыбины, чью чешую разъела отравленная вода, слепые караси, отъевшиеся на отходах жизнедеятельности человека гады и насекомые, Албасты и Кийертык, древние, ушедшие в спячку.
В вязкой воде что-то зашевелилось. На поверхность поднялся большой пузырь болотного газа, натянул тонкую гниющую кожу воды и лопнул, выпустив в степной воздух споры гибели. Фламинго испуганно обернулся, взмахнул крыльями, но взлететь не смог. Тина оплела тонкие, похожие на ветки лапки, держала крепко. Птица забилась, разбрызгивая серыми крыльями зловонную жижу, изогнула шею, сунула голову под воду, пытаясь освободиться, но лапки уже увязи глубоко. Нечто ухватило фламинго за изогнутый клюв под водой. Бульк! Лишь круги поползли к топкому берегу.
Башан хотели осушить. Его зловоние, зловоние людского дерьма, миллионов тонн менструальной крови, блевотины, смытые в унитазы тампоны и туалетная бумага. Всё это гнило, смердело, а вонь нёс в город ехидный ветер. Очистные сооружения были готовы к введению в эксплуатацию, сливное озеро пора было отправить на покой, но как обычно нашлись неравнодушные.
Они вышли к грунтовке, что вела на Башан, встали цепью, достали плакаты и скандировали: «Не убивайте», «Не дадим погубить дом фламинго».
То, что фламинго гибли там и без участия человека, активистам было невдомёк. Озеро было ядовитым, а вот это заслуга как раз людей.
Видавшая виды продуктовая сумка на колёсиках скрипела, когда её втягивали по лестнице. Ката́л, завёрнутая в латанное пальто, пыхтя и отдуваясь тащила за собой то немногое, что удалось раздобыть в гастрономе. Суповой набор из костей, совершенно лишенных плоти и перемороженную, похожую на мешочки с соплями картошку. В подъезде было темно и Катал подсвечивала себе путь простеньким дешевым фонариком. Заиндевевшие стены хищно поблёскивали иголочками льда. Лестница, местами истёртая до арматуры была скользкой, выбивались не успевшие примёрзнуть камешки из раствора.
Женщина куталась в пуховую шаль, которую натянула поверх побитой молью меховой шапки. Изо рта парило, остуженное холодом дыхание оседало на пухе белёсым налётом. В очереди сегодня судачили о банде, срывающей с голов прохожих меховые шапки. Катал задумалась о том, как же эти преступления происходят, живо представляя сцены внутренним своим взором. Колёсико тележки застряло в выбоине на лестнице, зацепившись за уголок торчащей проволоки. Женщина развернулась к подъёму спиной, потянула алюминиевую ручку на себя с силой. Та жалобно взвизгнула, затем выскочила из пазов. Катал плюхнулась на зад, а тележка с металлическим лязгом покатилась вниз по лестнице.
Выругнувшись, Катал потёрла ушибленный копчик и шипя от боли поковыляла за своей сумкой. До пятого этажа добралась без происшествий.
На площадке топталась девушка, на вид лет семнадцати в яркой модной курточке, шапке с помпоном и с растерянным, а может быть даже испуганным видом. Девушка пританцовывала и растирала плечи, замёрзла видать. Катал остановилась на клетке между этажами прищурилась, глядя на девушку. Та тоже замерла. Выпустив облачко пара женщина продолжила путь. Протиснулась мимо девушки к двери, обитой задубевшим от старости дерматином, местами порезанным ножом. Выудив из кармана пальто ключ, Катал нагнулась, чтобы вставить его в скважину английского замка. Зрение уже было не то.
– Простите, - тихо заговорила девушка.
Катал зыркнула на неё из платка. Девушка сжимала в перчатке клочок бумаги. Видимо вырванного из тетрадки в клеточку, на котором химическим карандашом были выведены расплывающиеся в старческих глазах буквы.
– Вот мне дали ваш адрес, сказали можете помочь, - девушка была бледна, не от мороза, который обыкновенно красил щёки багрецом. От испуга.
Чудом не вывинченная никем лампочка на площадке замерцала, будто внутри стеклянной колбы забились, обжигая крылышки пара мотыльков. Катал подняла тёмные очи, поглядела на лампочку, затем снова посмотрела на гостью.
–Ааа, - проскрипела женщина. – Ну, заходи!
Она щёлкнула замком, споро закинула ключ в карман и отворила дверь, приглашая гостью войти. Девушка огляделась воровато, не видит ли её кто-нибудь в подъездной полутьме, прошмыгнула в квартиру. Она остановилась в коридоре, окутанном чернилами темени.
Катал захлопнула дверь, набросила цепочку и выкрутила задвижку. Заскорузлые пальцы нашарили на стене рычажок выключателя. Щёлк! Вспыхнул свет. Девчонка прищурилась от резанувшей по глазам яркости, когда боль прошла, осмотрелась.
Убранство однокомнатной квартиры было убогим. Катал частенько промышляла собирательством, принося из своих помойных рейдов то светильники, то табуретки. Лишенный дверец секретер стоял в узком пространстве коридора и был убежищем авосек, сломанных тростей, баночек из-под «Рамы». На полочках стояли пузырьки и склянки, на которых были нарисованы коровы, а в эмалированной почкообразной кюретке покоились замызганные стеклянные шприцы с пугающе толстыми и длинными иглами.
– Проходи –проходи, чё встала-то? – пробурчала Катал, грубо оттеснила гостью плечом и пошла в комнату, предварительно надев прощайки. – Тапки там на полке возьми.
Девушка засуетилась, обронила сумочку, нашла на полке тапки-зайчики со слипшейся шерстью, по цвету напоминавшей плесень (видимо недавние обитатели свалки) и заторопилась вслед за хозяйкой.
Катал сняла с себя шаль, пальто, затем шапку, явив на свет потускневшей лампочки давно не мытую растрёпанную голову когда-то черноволосую, а нынче цвета половой тряпки. Женщина поправила космы, заложив особо не послушные пряди за уши, села на скрипучую тахту и поглядела на девушку, которая застыла в дверном проёме.
Лицо Катал плоское, покрытое мелкими морщинками, особенно вокруг рта, с узкими глазами сморщилось, силясь получше рассмотреть девушку. Ничего не вышло, тогда женщина порылась в своей котомке и вытащила из неё футляр для очков. Нацепив толстенные окуляры на нос, Катал стала походить на самку богомола. Очень старую, не способную уже никого сожрать.
– Так там и будешь? – заскрипела вновь хозяйка. – Как зовут-то?
– А-Алия, - отозвалась гостья, затем робко шагнула в комнату. – М-мне сказали…
– Знаю уж зачем ко мне ходят, - махнула сухой ладошкой с грязными пальцами Катал.
Алия боязливо поглядела в угол. Там, угрожающим пыточным устройством стоял громоздкий стул с вырезанном в деревянном сидении полукруглым отверстием и двумя выдвинутыми упорами для ног, выполненными из тростей. На краю занозистого выреза темнели засохшие бурые пятна.
Из родного Сатпая Алия уехала в Акмолу, чтобы получить образование. Местный Аграрный университет в лице бледного, седого мелиоратора принял её холодно, как и промерзшие стены общаги. В комнатке ютились четверо. В ноябре случилась авария на теплоцентрали и батареи стали ледяными, чтобы не околеть, еду готовили на купленной вскладчину электроплитке прямо в комнате.
Алия выпорхнула из булочной в темноту улицы. Стипендии не хватало на проживание и еду, поэтому Алия устроилась на подработку. Фонари в большинстве своём не горели, или же горели, но только на больших улицах. Путь к общежитию девушка решила сократить, пройдя тёмными дворами. Воодушевлённая (на работе ей дали некондиционную сдобную выпечку) бежала она с авоськой наперевес, торопясь обрадовать соседок. Морозный ветер играл звенящей позёмкой, загонял колючие снежинки под одежду. Была середина ноября, но холода стояли по-настоящему зимние.
Алия улыбаюсь, спешила, в проулках, подсвеченных лишь огнями в окнах. До общаги оставалось около ста метров, когда из закутка возле свалки на неё вышли два молодца. Алия не предала этому значения. Ну вышли и вышли. Однако эти двое преградили ей путь, и осознание выскочило лезвием бандитского ножа.
Алия не запомнила лиц. Как это было возможно в вечерней темени? Она хорошо разглядела лишь глаза, сощуренные хищно, раздевающие взглядом. Девушка попыталась убежать, дёрнулась в сторону, но один из мужчин схватил её за шкирку, повалил на дорожку. Авоська вылетела из рук, упала в помойную грязь, на свет вывалились не красивые, местами подгоревшие булочки. Алия забрыкалась, закричала, но идущие невдалеке прохожие лишь глубже спрятали лица в воротники и ускорили шаг. Никому не хотелось ввязываться в чужие проблемы.
Молодцы утащили визжащую Алию в свой закуток, который оказался входом в короб теплотрассы. Там девушку силой напоили какой-то горькой жидкостью, от чего она лишилась всяческой воли к сопротивлению. Ноги и руки стали ватными, даже глаза вращались в глазницах с почти слышимым ленивым скрипом.
Прямо на пропахшем нечистотами земляном полу её насиловали, избивали и унижали целую вечность. То по очереди, то вдвоём. Когда же насильники насытившись уснули на груде какого-то тряпья, Алия, со всё ещё затуманенным разумом и непослушными конечностями нацепила на себя изодранную в клочья юбку, изгвазданную курточку, и со скоростью улитки поползла к выходу. То, что молодцы не проснулись до того, как она покинула теплотрассу было везением. Утренние прохожие шарахались от Алии, думая, что она очередная опустившаяся, никто не желал помочь. За ночь булочки растащили бродячие собаки, а на припорошенной снегом авоське цвело пятно рвоты. Девушка доползла до общежития, где её встретил лишь равнодушный взгляд комендантши, что сидела в своей будке и попивала чай.
Все давно уже были на занятиях. Алия обмывалась в чуть тёплой воде, которая текла из ржавой душевой лейки. В сток текли кровавые прожилки, налипшая на волосы грязь, лобковые волосы преступников. Лицо и тело болели, тут и там наливались цветом лиловые кровоподтёки, саднила содранная кожа. Ходить в туалет было больно до слёз. При каждом мочеиспускании в промежность словно иглы кололи, лоно опухло и пульсировало.
О ночном происшествии Алия не рассказала никому. Ей было невыносимо стыдно. Но вот в положенный срок не пришли месячные. Сославшись на переохлаждение, девушка не обратила внимания на задержку. Прошел ещё месяц…
Маринка Серохвостова слыла девицей распутной. Именно к ней пошла Алия, когда поняла, что забеременела.
– Ох-хо! – засмеялась Маринка, когда пунцовая от стыда Алия обратилась к ней за советом. – А ты оказывается та ещё егоза!
– Чё в нашу консультацию не идёшь? – ввернула Марина, прекрасно зная причину.
В женской консультации, к которой прикреплялись студентки Аграрки вела приём совершенно непробиваемая матрона. Она грубо осматривала девушек на кресле, орудуя холодными металлическими зеркалами как мясник. Высмеивала любую жалобу, прописывала калечащие препараты. А уж слово «аборт» в её присутствии произносить и вовсе было строжайше запрещено, если не хочешь, чтобы всё прошло мучительно больно, а потом ещё и было донесено в деканат. Ни о какой врачебной этике Ирина Валентиновна вовсе не слыхала, а может быть просто, для собственного удовольствия её игнорировала. Она могла заорать о срамной болезни стоя на остановке, завидев свою пациентку. Перечислять подвиги врачихи можно до бесконечности. Суть одна – идти к ней девчата не хотели.
Алия подняла на Маринку полные слёз глаза.
– Ну ладно, - махнула та лапкой с красными ногтями.
Она оторвала от тетрадного листа в клетку клочок, послюнявила химический карандаш и стала выводить буквы.
– Парень-то хоть симпатичный был? – спросила Маринка, протягивая гостье листок.
Алия потянулась за бумажкой, но Маринка отдёрнула руку, подалась вперёд и зашептала:
– Учти, что это не бесплатно!
– Сколько? – пискнула Алия (когда Маринка не передала бумажку у неё замерло сердце).
– Она сама назначит цену, - блеснула серыми глазами распутница, кинула клочок в подставленные ладошки Алии и вернулась к наведению макияжа.
– Сп –Спасибо, - севшим голосом поблагодарила девушка.
– Охо, - безразлично ответила хозяйка, открыв рот, чтобы накрасить ресницы.
Алия выскочила из комнаты Маринки и припустила по лестнице на свой этаж, стиснув бумажку с заветным адресом в кулачке и прижав к сердцу. Добежав, Алия закрылась в туалете и только тогда осмелилась разжать кулак.
С трепетом развернув клочок она прочитала слегка смазавшуюся надпись:
«Ведьма. Ул.Затаевича 1 – 20»
Тем же вечером Алия, побледневшая от волнения и страха пошла по указанному адресу. Опытная Маринка подсказала, что с собой стоит взять сменное бельё, подкладные и простыню или полотенце. Всё это Алия упаковала в тряпичную авоську и уложила в сумочку. Дом был ничем не примечательным. В равном удалении от гастронома и остановки. Во многих окнах не горел свет, как и на всех площадках подъезда, кроме пятой. Поднявшись на последний этаж студентка нашла нужную дверь и постучалась. Никто не открыл и не отозвался. Тогда девушка решила подождать хозяйку под дверью.
Было холодно, ноги вскоре закоченели и Алия стала пританцовывать, чтобы согреться. Тогда и появилась та самая ведьма.
К митингующим не раз приезжали представители местной управы. Объясняли, что фламинго живу на Талдыколе, а Башан это всего лишь его грязный придаток, отсутствие которого никак не изменит жизнь птиц. У другой стороны конечно же всегда были контраргументы. В общем шла непримиримая борьба.
К тому же, активисты боялись, что осушение Башана может негативно повлиять на находящееся подле него историческое кладбище на месте стоянки одноимённого рода. То, что к кладбищу давно заросли бурьём все тропинки их конечно же не волновало.
Шыры́ш лежал в тёплой от болотных газов воде. Близилась осень, все обитатели водоёма готовились к спячке, нагуливали жирок, сонно, ленно передвигались под поверхностью Башана, устилали свои норы мягкой гнилью и илом. Кийертык, древняя болотница, просыпалась лишь, чтобы поесть. Старая она была, её лягушачье лицо оплыло, рыбий хвост облез и местами даже оголились позвонки. Шырыш ловил ей жаб. Но в последние месяцы Кийертык уже даже жевать не могла.
– Скоро её срок, - печально покачала головой Албасты, вместо приветствия, когда Шырыш поднялся к поверхности озера, чтобы глотнуть воздуха.
Не менее древняя мавка сидела на илистом берегу и расчёсывала свои порядком уже поредевшие золотистые волосы. Конские копыта её были опущены в воду, две змеи, что присосались к груди выглядели уже не живыми. Она меняла форму, видимо уже не в силах поддерживать её, представала перед Шырышем то дебелой старухой, то юной девой. Не менялись лишь её характерные черты.
Шырыш выполз на берег. Склизкий, красно-розовый, не чета местным завсегдатаям, с просвечивающимися сквозь липкую кожу кровеносными сосудами и мышцами. Он присел рядом с Албасты, ненароком взглянув на её спину. Не защищённые кожей и мышцами внутренние органы мавки были черны, слабо барахталось меж рёбер карбоновое сердце.
– Не переживёт спячки, - добавила старуха, закрепив прядь волос гребешком. Её большие печальные глаза, лишенные век пересыхали на степном ветру. Истёртый, местами до яркого блеска медный нос отражал скудное солнце.
Речные Албасты в спячку не уходили, всю зиму обретаясь в облике старух или дев на берегах своих водоёмов. Но Эта была уже стара и всё больше времени проводила под водой, пребывая в глубоком старческом сне. Мавка попала сюда случайно, когда по молодости своих лет проследовала за одним джигитом вдоль рукава реки. Попав в Башан, она несколько десятков лет завлекала в воду юношей из соседних селений. Теперь вот они - спят под недовольно прикрывшими глаза каменными памятниками. Селенье вымерло, а Албасты оказалась вскоре в ловушке, обречённая погибать вместе с высыхающим озером.
– А ты? – спросил Шырыш булькающим своим голосом.
Они посидели так немного, слушая принесённые ветром возгласы и кричали «Спасём дом Фламинго!». Вскоре Албасты, пересушенная ветром исчезла в мутной воде. Проказливые порывы играли со звуками, донося обрывки фраз, и такой приятный, смутно знакомый запах.
– Послушайте! – полная женщина в белом спортивном костюме подбоченилась и опасно приблизилась к глистоподобному чинуше из минэкологии. – Эти птицы внесены в красную книгу! Нельзя уничтожать их дом!
– Это озеро состоит из сточных вод, ассенизаторы здесь годами разгружались! – пискляво возразил чинуша. – Не ужели вы хотите…
Его слова потонули в кричалке про фламинго и их дом.
– Очистите водоём! – перекрикивая толпу заорала белая женщина и вернулась в цепочку митингующих.
Чинуша, поняв, что тут он ничего не добьётся прыгнул в служебный автомобиль и укатил восвояси.
Шырыш встал. Солнце катилось к закату, окрашивая степь в нежный персиковый цвет. Он двинулся в сухостой, засохшие желтые травинки липли к его пяткам. По следам невозможно было определить куда шел Шырыш. Нечисть, что его воспитала научила переворачивать отпечатки ног вспять. Конечно же Шырышу то было не нужно. Тут никогда не бывало Баксы или Бесогонов, поэтому следы переворачивал Шырыш просто так, от нечего делать.
Он направился навестить дядюшек.
Катал глядела на Алию сквозь очки.
– Какой срок? – спросила равнодушно и кивнула на живот девушки скрытый курткой.
– Эм, - засомневалась Алия. – Наверное два месяца…
Катал опустила глаза, встала с тахты, и поковыляла на кухню, поманив гостью за собой.
– Ты куртку-то сними, - прикрикнула хозяйка.
Алия опомнилась, скинула курточку, ощутив насколько прохладно в обиталище Катал. Она повесила её на крючок, прилаженный прямо к стенке секретера и проследовала за хозяйкой. На кухне старуха набирала в чайник воду из-под крана. Напор был слабым, струя воды толщиною в спичку мелодично звенела ударяясь об эмалированные стенки пятилитрового чайника, на грязно-белых боках которого красной краской было выведено три буквы: «ХИР.» Очевидно чайник был прихватизирован из какой-то городской больницы.
– Садись, - ткнула хозяйка пальцем на деревянный табурет и стола.
Стол был застелен порезанной местами ножом клеёнкой в мелкий цветочек. Видимо Катал не любила пользоваться разделочной доской. На середине столешницы стайкой ютились баночки из-под майонеза с сушенным травами.
Алия присела на табуретку, обняла себя за плечи, чтоб было теплее. Одна из баночек привлекла внимание девушки, в ней лежали желтые сухоцветы. Алия потянулась к ней рукой, чтобы рассмотреть получше, но строгий голос Катал остановил её:
Слушали как закипает чайник молча. Хозяйка, расстелившая на столе носовой платок старательно растирала скалкой сухоцветы и травы из баночек. Получившуюся пудру она ссыпала в маленькую кружку с отбитым краешком. Алия наблюдала за ней.
Когда над эмалированным носиком поднялась тугая струя пара, а крышка затанцевала, едва не спрыгивая с горловины, Катал потянулась и ухватилась за раскалённую ручку. Алия ойкнула, а старуха будто бы и не чувствовала обжигающего железа. Ведьма плеснула кипятка в кружку, помешала отвар алюминиевой ложечкой и пододвинула напиток девушке.
– Пей, - бросила хозяйка, поднимаясь из-за стола.
Катал вышла из кухни и загремела в уборной тазиками. Следом зашипела, поднимаясь по полупустым трубам вода.
Напиток был на вкус не приятным, словно жеванная трава. Алия с трудом проглотила его, сплёвывая обратно разбухшие цветы и корешки.
– Допила? – послышалось из комнаты.
Алия встала из-за стола. После напитка тело налилось теплом, нет, даже жаром, девушка расстегнула верхнюю пуговицу кофточки. В комнате Катал суетилась у страшного стула. Она постелила под полукруглый вырез газеты, а сверху на них поставила эмалированный желтый тазик, с нежным цветочком на ободке. Сама хозяйка переоделась в чёрный рабочий халат, подпоясалась резиновым фартуком, а на голову натянула косынку со странными коричневатыми пятнышками на сгибе у лба.
Ноги наливались свинцом, не слушались, как тогда в тепловом коробе, глаза скашивались к переносице.
– Полотенце принесла? – спросила глухо, будто бы сквозь толщу воды Катал.
– Угу, - кивнула студентка, порылась в сумочке и протянула авоську старухе.
Воздух стал дрожать, словно в жаркий день над раскалённым асфальтом, рот наполняла густая слюна, уши словно ватой заложило.
– Ты что, ничего не ела сегодня? – сощурилась Катал.
Алия только мотнула головой.
– Тогда быстрее стягивай штаны и садись! – хозяйка вынула из авоськи полосатое банное полотенце и застелила им жесткое сидение пыточного устройства.
После того как Алия села на стул, память её стала разрозненными кусочками мозаики словно от разных картин. Больно не было, по крайней мере не в доме Катал. Приходя время от времени в себя девушка видела перекошенное от натуги лицо старухи, брызгающие откуда-то между широко расставленных ног алые фонтанчики, что пачкали косынку Катал, слышала, как бранится по-казахски хозяйка.
Не послушные пудовые веки разомкнулись в последний раз. Катал стояла с испачканным кровью тазиком в уборной и смывала в треснувший унитаз кровавые ошмётки.
Алия очнулась, ощутив в бедре боль. Это старуха воткнула в него грязный шприц с безбожно толстой иглой. На табурете перед ней стоял пол-литровый пузырёк тёмного стекла с изображением бурёнки.
– Не дёргайся! – прикрикнула на неё Катал, зажимая место инъекции ватой и вынимая из бедра иглу. – Трусы-то чистые взяла с собой?
Она порылась в авоське, вытянула двумя пальцами белые трусики, и подкладную.
– Собирайся! – бросила Алие вещи. – На стул сто положишь!
Катал удалилась на кухню, и закрыла застеклённую до половины дверь, как бы давая понять, что говорить больше с пациенткой не намерена. Девушка сонная и вялая натянула трусики с подкладной, приметив, что все ноги её перепачканы кровью. Сумма была велика, но лучше уж так, чем родить от насильников и опозорить свою семью. Алия положила стопочку измятых, ветхих, добытых тяжким трудом купюр на табурет рядом с пузырьком, быстро оделась и ушла.
Старуха проводила её взглядом из окна. Никто не знал, что Катал никогда не была медиком. Всё, что она умела, было ей подсмотрено в бытность простой санитаркой в «грязном» роддоме.
