***
Спать Агния ложилась лишь когда окончательно уставала от бесконечных игрищ с родителями. Подобно королеве она, не оборачиваясь, вставала с дивана или кресла и шла в свою кровать, зная, что Женя проследует за ней. В ванной мама чистила ей зубы, помогала принять ванную и относила на руках в кровать. Прижимая к себе желтую книжку, Агния забиралась под одеяло, так, что наружу торчал лишь носик-пуговка, хитро поглядывая блестящими глазками.
— Сказку? — устало произнесла Женя в очередную, пятую ночь их пребывания на даче.
— Нет, — помотала головой девочка, — Расскажи лучше, как ты познакомилась с папой.
— Это долгая история… Уже поздно, принцесса.
— Расскажи! — требовательно повысила тон Агния.
— Ладно, но потом ты уснешь, хорошо? — Женя поморщилась, услышав очередной стон Артема из-за стенки. В последнее время к стонам прибавились звуки ударов — бедняга бился головой о деревянную стенку, и его лоб представлял собой незаживающую мокрую ссадину.
— Посмотрим. Рассказывай.
— Ну… Даже не знаю, с чего начать. Когда-то, давным давно я полюбила одного красивого юношу…
— Это был папа?
— Нет! Не перебивай! — нервно ответила девушка, после чего, спохватившись, тут же смягчила тон. — Извини, я просто сбиваюсь. Так вот, полюбила я одного красивого юношу. Он был из очень хорошей богатой семьи. Его родители были не в восторге от меня — смазливая сиротка из приюта, без гроша за душой… Но когда я забеременела, они развели руками, быстренько сыграв пышную свадьбу, подарили нам квартиру и смирились с моим появлением в их семье. Через несколько месяцев у нас появился твой старший брат…
Точно услышав свое имя, Артем издал особенно горестный стон и саданулся головой об стену. Женя скрипнула зубами, но продолжила рассказ — на любое воспоминание о брате Агния теперь реагировала вспышками ярости и долго не успокаивалась, а девушке очень хотелось немного покоя, хотя бы ночью. Хотя бы такой ценой.
— Так вот, папа Артема нигде не работал, родители устраивали его то туда, то сюда, к знакомым и родственникам, но надолго он не задерживался. Дело в том, что папа Артема был…
— Алкоголиком? — подсказала Агния.
— Наркоманом. И часто сидел со своими друзьями, такими же наркоманами, у нас в гостиной. Они играли в приставку, смотрели фильмы, пили пиво, курили и… употребляли наркотики. Обо мне и Артеме будто забыли. Впрочем, так было лучше…
Женя повела плечами. До сих пор при этих воспоминаниях начинало гудеть в ушах, а внизу живота что-то противно ворочалось, в ушах оживал почти позабытый многоголосый хор ублюдочных мажоров.
— Они начали издеваться над нами. Надо мной издевались, обращались как с собакой, не выпускали из квартиры… Однажды они принялись тушить окурки о твоего годовалого братика… — произнося это, Женя внимательно смотрела в глаза своей дочери, стремясь найти хоть каплю жалости или сочувствия, но в зеленых озерах плескался лишь неподдельный интерес. — Помнишь, почему он не любил ходить в бассейн? Это из-за шрамов на животе… И тогда я поняла, что если не остановлю их — Артема убьют. Я схватила кухонный нож и бросилась на защиту сына.
Девушка выпустила воздух через ноздри. Кровь по всей кухне, кричащий от боли и страха малыш, дружки Кирилла с изрезанными руками, жмущиеся к стенкам от ярости разъяренной самки, вставшей на защиту детеныша.
— Они справились, заперли меня в ванной. Мой муж… бывший… позвонил в милицию. Сказал, что жена сошла с ума и бросается с ножом на него и его друзей. Сказал, что это я издевалась над Артемом. Когда приехала милиция, я вся была в их крови, а на кухне валялся нож с моими отпечатками пальцев. Тогда я думала, что попаду в тюрьму… Но когда дверь в ванную открылась, передо мной оказался молодой широкоплечий высокий красавец — лейтенант МВД.
— Папа! — радостно пискнула Агния.
— Да, папа. Он взял меня на руки и вынес из этой квартиры. Отца Артема и всех его дружков повязали. Они грозились меня убить, обещали, что подкупят всех и вся, что и дня не пробудут в тюрьме, что родители их вытащат… Но твой папа оказался неподкупен. Он поверил моим словам, собрал факты, провел проверку, выяснил, что мой бывший муж уже дважды лечился от наркозависимости в Швейцарии, настоял на психологической экспертизе… Их всех посадили в тюрьму. Надолго. Родители моего бывшего мужа были в ярости. Они дали мне ровно день, чтобы покинуть квартиру. Так я оказалась на улице с годовалым малышом. А твой папа, он приютил меня здесь, на этой даче. Тогда дедушка еще был в своем уме. Они приняли меня как родную, не отказывали ни в чем ни мне, ни Артему… Так я влюбилась в твоего папу, а вскоре появилась и ты.
— Папа прямо герой! — восхищенно выдохнула девочка. — А расскажи, как я появилась на свет?
— Ну… Папа с мамой по-настоящему любили друг друга, целовались, обнимались… Папина клеточка проникла в маму, и так родилась ты. Поэтому у тебя зеленые глаза — как у папы и дедушки, и мой курносый нос.
— А ты познала папу плотско? — девочка зевнула, произнося последнее слово, и за это, как за спасительную ниточку ухватилась Женя.
— Ну все, ты уже зеваешь. Пора спать, — девочка казалась умиротворенной, и Женя закинула пробную удочку. — Слушай, у нас закончилось молоко для блинчиков. Может, мы с папой завтра съездим в город за продуктами? Как ты смотришь на это?
— Глазками, — хитро улыбнулась Агния, и Женю передернуло — весь ее рот был наполнен глазными яблоками разных размеров с уродливыми горизонтальными зрачками, точно у козы. Сглотнув, девушка поспешила закрыть за собой дверь.
***
Объятия сна никак не желали выпускать Владимира. Морфей нежно качал его на своих волнах, омывая все тело приятной теплотой. Как будто со всех сторон к тебе прижимается большая пушистая кошка. Вот она что-то нежно, еле слышно мурлычет, вот игриво царапает коготками грудь, жарко дышит на ухо. Горячий влажный язык лизнул покрытый волосами сосок. Еще раз и еще.
— Женя… Женя, перестань… — попытался отмахнуться он, чувствуя однако, что его мужское начало начинает набухать, — Я не хочу, отстань…
— Ну же, милый, любимый, родной…
Шепот раздавался со всех сторон одновременно, сливался в гудящий, многоголосый хор, обволакивал, приглашал отдаться этим волнам, подчиниться этому порыву.
— Жень, не надо…
— Ты не любишь меня, папочка?
— Не надо меня так наз…
Владимир вскочил, будто ужаленный, раскрыл глаза так резко и широко, что закололо в черепе. Перед ним в темноте кто-то, прячущийся под одеялом, подобрался, привстал, задел ненароком его эрегированный член, застыл в нерешительности.
— Агния… — он осип от удивления и ужаса перед тем, что едва не случилось. — Что ты здесь делаешь?
— Познай меня, папочка! Познай меня, как пчела познает цветок, как клинок познает плоть, познай меня, папочка!
— Прочь! — Владимир едва удержался, чтобы не столкнуть это гадкое, порочное создание, назвавшееся именем его принцессы. Глаза попривыкли в темноте, и он увидел ее в лунном свете, а когда рассмотрел — отвернулся в смущении.
— Чего ты орешь… Что у вас… Агния!
Проснувшись, Жене захотелось помотать головой, в надежде, что все, что она сейчас видит — лишь кошмарный сон, морок, видение, ужасный выверт подсознания… Но ее голая дочь, сидящая у отца на бедре была абсолютно реальной. В дрожащей от вездесущего возмущенного гула темноте Агния казалась почти взрослой — губки надуты, блестят от слюны, рот приоткрыт, плечи сведены к корпусу, отчего даже стали видны едва начавшие формироваться грудки, а волосы на ноге Владимира примыкают к лобку так, что можно подумать, будто за ними скрывается настоящее, уже взрослое женское лоно. Со странным чувством стыда и ревности она отметила, что внутренняя часть бедер дочери влажно поблескивает.
— Познай меня плотско, папа! — прошептала девочка с придыханием, и Женя, не дожидаясь реакции мужа, спрыгнула с кровати, схватила Агнию поперек туловища и понесла в ее комнату. Бросив ее лицом вниз на кровать, впервые в жизни шлепнула ее по голой попе. Несильно, совершенно формально, как бы закрепляя неправильность ее поступка, а может просто вымещая злость. И лишь спустя секунду поняла, что натворила.
Девочка лежала лицом в подушку, поэтому ее обиженный, гневный плач звучал приглушенно, но гудение, что вливалось в этот звук, распространялось по комнате, отражалось от стен и вгрызалось в позвоночник, поднимая волоски на шее, давало ясно понять — Агния в бешенстве. Поплыли стены, подобно свечному воску, пузырясь глазными яблоками и блестящими от слизи свищами. Тени деревьев с улицы отделились от поверхностей, обросли черной влажной плотью, хищно потянулись к Жене со всех сторон стремительно отрастающими ложноножками. С влажным хрустом голова Агнии повернулась на сто восемьдесят градусов, выпученные глаза уставились на мать.
— Это мой папа! Я делаю с ним, что хочу!
Из ее рта с каждым словом вырывались какие-то черные нити. Встречаясь с одеялом, наволочкой и стеной, они прорастали гадкими вздутыми капиллярами, и все, чего они касались, оживало, принималось шевелиться на манер морских анемонов; пол чавкал от жующей и сосущей массы, стекшей со стен, ожившие тени больно кололи Женю острыми краями в голые плечи, но она была непреклонна.
— Нет, Агния. Это папа. С папой спит мама, — хаотично плавающие в черной слизи зубы меланхолично покусывали ее щиколотки, а потолок деревянными каплями шлепался на голову и плечи, оставляя болезненные занозы, но материнский гнев выместил страх за свою жизнь, и Женя продолжила воспитательный процесс, — А ты вырастешь, и у тебя будет свой муж.
— «И вошла старшая дочь Лота и спала с отцом своим», — процитировала Агния, и рты, выросшие на книжной полке вторили ей.
— Ты не дочь Лота. И папа — не Лот. А теперь — спать. Ты наказана!
— Нет! — раздался нервный визг со всех сторон, и окно лопнуло вихрем осколков прямо в лицо Жене, но та оставалась непреклонной.
— Да. Доброй ночи!
С трудом вырывая стопы из вязкой массы темного дерева, Женя нарочито уверенно потопала к двери. Та не желала открываться — упиралась в текучую дрянь, наполнявшую комнату. Полная первобытной женской ярости, она дернула ручку двери со всей силы, и та оттолкнула чмокающую массу, волна черной слизи набежала на стену, измарала ее, да так и засохла.
Лишь захлопнув дверь за собой и прошмыгнув в ванную, Женя позволила себе расплакаться.
— Володь… Нужно что-то делать. Это невозможно.
Шепот был едва слышным. Владимиру приходилось напрягать слух изо всех сил, чтобы понять, что говорит Женя. Серые лучи грядущего рассвета лениво ползли по комнате, отмеряя оставшееся для сна время.
— Что ты предлагаешь?
— Артему надо в больницу. Если зубы не закрыть — они загноятся. Твой сын умрет от гангрены прямо здесь, на наших глазах. Если не сойдет с ума раньше.
— Ты же понимаешь, что она не отпустит нас? Агния… То, чем она стала… Она контролирует каждый наш шаг. Вчера я отпросился у нее в туалет и попытался завести машину… Руль превратился в человеческую прямую кишку. Из-за того, что я сжимал его, дерьмо вылилось мне на штаны.
— И что, — яростно зашептала девушка, — мы так и будем играть в ее игры, пока Артем подыхает там через стенку?
Крики не прекращались ни днем, ни ночью. Засыпала чета Карелиных со снотворным.
— Я не знаю! Что ты хочешь, чтобы я сделал? Начнем возникать — она нас просто убьет.
— Не убьет. Я знаю. Она все еще наша дочь. Все еще маленькая девочка. Я не знаю, что с ней произошло, но… Она не изменилась внутри. Осталась такой же. Она все еще любит сказки, блинчики, прятки… и тебя.
— Знаешь, — перед глазами Владимира пронеслись картинки, одна другой жутче — задушенный щенок, размозженный молотком бельчонок, огромная дыра в спине Татьяны Ильиничны, — Это меня и пугает.
***
Владимир проснулся от непонятной тревоги. Что-то в доме было не так. Он усмехнулся этой мысли — «не так» было все. Постоянное гудение, наполнявшее стены, уже, кажется, независимое от Агнии. Артем, бьющийся головой о стену в своей комнате в тщетных попытках заглушить боль. Два оживших мертвеца в погребе...
Вот оно! Стук. Тихий, еле заметный. Точно кто-то долбит ножкой стола по мягкому ковру. Ковру, прикрывающему люк, за которым лежит с пробитой сонной артерией труп его отца, а рядом — сиделка с огромной дырой в груди.
Осторожно, стараясь не разбудить Женю — даже под воздействием снотворного ее сон оставался некрепким, хрупким — он слез с кровати, опустил сначала одну, потом другую стопу на доски пола. Осторожно шагая по скрипучему паркету, Владимир приблизился к ступенькам. Выдохнув, он все же решился и сбежал одной короткой дробью в самый низ, застыл, прислушался — не разбудил ли кого? Вроде нет. Слышно было лишь тонкое подвывание Артема и стук ножки стола об ковер.
Осторожно отодвинув тяжелую мебель и приподняв ковер, он, поколебавшись, приоткрыл крышку люка. Хорошо, что не успел снять цепь, удерживающую квадрат деревянного полотна — из щели тут же высунулась рука. Бледная, подвижная, как разбуженный паук, она принялась обыскивать пространство вокруг люка. Бессмысленно пометалась, подергалась и принялась трясти кусок цепи, обернутый вокруг дужки.
— Папа? — проронил Владимир еле слышно, ничуть не надеясь на ответ.
— Да. Это мы, — прошелестело из подпола. — Ты слышишь нас?
— Да. Слышу. Слышу, папа! Ты…
— Мы мертвы. Этого уже не исправить. Но кое-что еще можно. Она коснулась крови своего отца?
— Агния? Ты о ней?
— Да. Она коснулась…
— Нет. Нет, она нас не трогала, — с каким-то внутренним содроганием произнес Владимир, после чего добавил. — Пока.
— Ладно. Стоит попытаться. Сожги здесь все, сынок. Я был слишком любопытен, слишком благороден и поплатился… Исправь мои ошибки, сынок. Избавь нас!
Лишь теперь Владимир заметил, что мертвецы отвечали ему одновременно — удивительно стройным двухголосьем, точно разум у них был тоже один на двоих.
— Избавь нас от… этого. Сожги здесь все… Сожги ее!
— Что сжечь, папа? Что? — ответ он уже знал. Все дело было в той чертовой книжонке. «Весело погудим!» — в его взрослом сознании название книги бы больше подошло сборнику алкогольных рецептов или застольных анекдотов.
— Сожги ее! Сожги! Сожги! — уже в истерике бились трупы. Стучала беспорядочно костяшками по доскам пола бледная рука, выворачивалась, гнулась под немыслимыми углами, трещали кости. У Владимира невыносимо загудело в ушах, голова раскалывалась от нездешнего, чужеродного звука, который, казалось, обладал вкусом телевизионной статики, ее запахом и даже цветом —нагретого железа, чем-то средним между фиолетовым и серым, но при этом одновременно. А когда эта пелена заполнила все, набила ноздри тяжелым духом остывающего металла, исколола язык тоненькими иголочками, через бесконечный гул пробилось еле слышное: «Медкарту не забудьте, Владимир Егорович, медкарту!»
Бледная, истончающаяся с каждой секундой ручонка взмахнула в последний раз и уползла обратно в щель меж люком и полом, точно пугливый моллюск в раковину. Следом под ногами Владимира раздался громкий хлопок, который сопроводило какое-то влажное чавканье. Подняв глаза, он увидел перед собой Агнию. Она стояла на ступеньках, как всегда со своей проклятой книгой под мышкой. Без сна в глазах, она стояла маленькая и грозная в своей ночнушке, напоминая не то языческое божество, не то мстительного призрака из японского фильма. Впечатление только усиливали выпяченные губки и грозно сжатый кулачок. Вдруг ее лицо изменилось, потеплело, кулачок разжался, а где-то в погребе нечто тяжело грохнулось на пол.
— Дедушка болтливый! — с досадой мотнула она головой. — Но больше нет.
— Ты уже проснулась, принцесса! — в притворной улыбке расплылся Владимир. — Я схожу, разбужу маму, она приготовит нам завтрак…
— Не надо. Я хочу посидеть с тобой. Можно?
Мужчине оставалось лишь кивнуть. Девочка царственно спускалась по трем оставшимся ступенькам, но неожиданно споткнулась, точно на пустом месте, и Владимир машинально подхватил дочь. Та прижалась к нему всем телом, повисла на руках, уткнувшись лицом в живот. Смущенно, отец поставил ее осторожно на пол, сам же отошел к кофе-машине.
— Тебе кофе сделать? — в шутку спросил он, не оборачиваясь.
— Лучше какао. Пап?
— Да, принцесса? — он продолжал с тупой скрупулезностью отмерять молотый кофе в фильтр, лишь бы не оборачиваться, не смотреть на это… создание, так похожее на дочь.
— Скажи, ты меня любишь?
— Конечно, детка. Почему ты спрашиваешь?
— Знаешь, папочка. Я тебя тоже очень-очень люблю. Тебя и маму… — голос девочки звучал будто бы в отдалении и одновременно со всех сторон, обволакивая Владимира, — Вот бы нам остаться здесь, всем вместе, навсегда. На веки вечные…
— А как же Артем? — Владимир встряхнулся, точно сгоняя тяжелую пелену. — Он тоже здесь останется?
— Если захочет. И не будет таким вредным. А если будет — накажу его еще сильнее. Помнишь, мне лечили зуб?
— Да, конечно.
— Я так кричала. Тетя-врач была совсем неаккуратна. Эти зонды, свёрла… Мне совсем не понравилось. И когда Артем назвал меня чудовищем, я просто захотела, чтобы он испытал то же самое. Это же справедливо, так?
— Нет! — выкрикнул Владимир, резко повернувшись к дочери, — Нет, не так! Ты не можешь просто калечить людей, потому что они сказали тебе гадость! Не можешь! Вообще никого нельзя калечить! И вообще — еще рано! Иди обратно спать, слышишь?
— Да как ты смееш-ш-шь… — зашипела Агния рассерженной змеей.
— Смею, юная леди! Еще как смею! — Владимир прекрасно понимал, что с ним может сейчас произойти что угодно — может, кости станут жидкими, а может, мозг превратится в яичницу, а может… Неважно. Ему до скрежета зубовного надоел весь этот театр. — Ты можешь гудеть, сколько тебе влезет, но я все еще твой отец! И сейчас ты пойдешь наверх в свою кровать!
— А какао? — ошарашенно спросила девочка.
— Утром! Когда все проснутся и спустятся завтракать!
Дробный топоток по лестнице был ему ответом. Лишь после этого Владимир позволил ватным ногам подогнуться и рухнул на пол. Голова кружилась. Невыносимее всего было осознавать, что сейчас он прогнал не медведя, не толпу гопников из подворотни, а собственную дочь… Которая, похоже, ни капельки не изменилась. Только научилась гудеть.
Медкарту Владимир нашел быстро. Она действительно оказалась в огромном ридикюле Татьяны Ильиничны. Толстенная папка, набитая какими-то справками, результатами обследований, снимками и прочей медицинской макулатурой, потерявшей свою актуальность — пациент вот уже шестой день лежал в погребе и только каким-то чудом не отравлял трупными миазмами воздух в доме.
«Каким-то чудом...» — горько усмехнулся Владимир. Листал он медкарту лишь по одной причине — ничего другого в голову ему больше не приходило. Мобильники не работали, точно где-то стояла «глушилка». Гаджеты показывали четыре полоски, вызов проходил, но вместо гудков раздавался монотонный рассерженный гул. Ближайший населенный пункт находился в четырех часах пути. Соседей на даче, как назло, не было. Он пытался кричать и кидать камешки через забор, пока Агния спала — глухо. Но о самом страшном он не сказал даже Жене. В первую же ночь, не в силах заснуть под крики Артема он попытался выйти с дачи и дойти пешком до небольшой фермерской лавки. Хозяин обычно приезжает с товаром в пять утра. Можно было бы попросить о помощи, взять телефон, позвонить Марьяну Константиновичу, вырвать из Тулы Андрея Валерьевича… Впрочем, тот, наверняка, уже в Москве.
Но стоило Владимиру шагнуть за калитку, как голова невыносимо закружилась, в ушах загудело, точно рядом взлетал самолет. Он и сам будто бы взлетел на секунду, земля ушла из-под ног, а следом он лицом приземлился в илистое дно водохранилища. Холодная вода немного отрезвила, заставила вскочить.
Поначалу Владимир думал, что вышел через неправильную калитку. Но каждая попытка перелезть через забор на участок соседей или грунтовку неизменно заканчивалась для него головной болью, полным ртом тины и мокрой одеждой. Именно поэтому он смирился раньше Жени — понял, что выхода просто нет.
Желтоватые листы в медкарте наполняли нечитабельные врачебные закорючки — анамнезы, результаты анализов, отчеты о процедурах. В этом хаосе медицинской писанины он не сразу заметил убористые, ровные, как по трафарету, печатные буковки.
Отец не прекращал писать ни на день — сломалась ли печатная машинка, в отпуске ли он, на природе или едет в метро. Это приучило его вести записи печатными буквами — чтобы редактор или стенографистка всегда могли разобрать очередную главу монографии, статью в журнал или методичку. Даже в болезни он не изменил этой своей привычке — вынужденный калякать между строк в собственной медицинской карте обгрызенным карандашом (точилки от него спрятали из-за наличия в них лезвий), Карелин-старший все же продолжил вырисовывать идеальные, почти неотличимые от типографских литеры.
«А ведь Карелин-старший теперь ты!» — поправил сам себя Владимир, — «И как патриарх семейства ты, похоже, окончательно провалился!»
Хотя болезнь и не лишила руку Егора Семеновича твердости, ясности в его мыслях не было никакой. Не с первого раза Владимир смог разобрать отдельные слова в этой невольной шифровке. Написанные без пробелов, с перевернутыми вверх ногами и слева направо буквами, они не цеплялись друг за друга, не составлялись в предложения, а если все же составлялись — не несли смысла, точно старика захватывали шизофазические фуги.
«Крвь т крви — запрет блогичског умирня физичес когоорганиза, здерживет, удрживат, прико вываетоставлят. См. Песнь 4ку, плет 6, клтш вчност»
— Ерунда какая-то… Кровь от крови — запрет биологического… Что?
Принявшись листать дальше, Владимир даже крякнул от разочарования, шлепнув папкой по коленям. На пол слетел какой-то желтоватый листок — газетная вырезка. Год издания — «19...» остальное срезано. Заголовок гласил:
«Музыка небесных сфер! Раскрыто истинное назначение радиолокационных установок на территории бывшего Кёнигсберга. В помощь военным специалистам были призваны именитые ученые и консультанты, такие как Паршин Н.В., Карелин Е.С. и Андреев Л. А. Результаты оказались ошеломительны — сеть радаров вокруг бункера одного из отделений фашистского общества «Туле» использовалась для улавливания звуков космоса! И все это — задолго до первого полета человека за пределы атмосферы Земли. Сигналы были записаны и расшифрованы, однако, дальность действия радиолокаторов оказалась столь велика, что специалистам не удалось даже приблизительно установить источник сигнала. С уверенностью можно утверждать лишь одно — все записанные тов. Карелиным звуки исходили откуда-то из-за пределов известной нам галактики. Даже на сегодняшние технические возможности не позволили ученым на...»
Остаток был срезан, неаккуратно, с бахромой. Отца часто приглашали участником экспедиций и археологических раскопок в качестве консультанта, авторы монографий по теме Второй Мировой бомбардировали его почтовый ящик тяжелыми конвертами с рукописями, чтоб Егор Семенович внес свои коррективы. В этой вырезке не было ничего необычного — таких в доме хранилось немало, этих маленьких клочков тщеславия. Только почему эта оказалась в медкарте?
Солнце медленно вставало над горизонтом. Времени оставалось совсем немного — Агния проснется, грядут еще сутки жутковатой рутины — игры в чаепитие, прятки, совместные чтения книжек под вой Артема со второго этажа, от которого у самого Владимира начинали ныть зубы. Нужно было поторапливаться.
«Чстае дтя — сосу, д никпровод, псоланник, глаштай, привесть БАГ на Змле. В нчале блоы Слово»
— Чистое дитя? — горько усмехнулся Владимир, — Это не про Агнию.
«Мринаа — пстуоцвет. Белпозелняа. Праовл жкпрметна»
Наловчившись, Владимир просто мысленно зачитывал буквы вслух, и в голове они уже обретали смысл, независимые от правильной расстановки букв и пробелов — будто говорил больной ребенок с поражением речевого аппарата. Или старик, погибающий от сосудистой деменции. Провал эксперимента? О чем он?
«Жняя — по дхдщэкзм лэяр. Фреитльна. Ест ребеонк»
Прочтя эту фразу, Владимир напрягся. Подходящий экземпляр для чего?
«7 пптак. 8 успшн. Мелкасин занмеа н Нитрозепам. Пртивоокзапоний д берем. нет. Зчтаие удлось. Ньч 29.10.2010. исп. запсиь Паслом 2. Зво Ишим»
В желудке что-то перевернулось. Отец следил за ним? Почему он так уверен, что Агния была зачата именно в эту ночь? И откуда эти «семь попыток»? С чего он взял, что их было именно семь? В первый год Владимир и Женя трахались как кролики двадцать четыре часа в сутки — поди тут высчитай, когда именно произошло зачатие? Если уж на то пошло — имело смысл делать ставку на начало октября. Агния родилась десятого мая — маленькая, слабенькая, бледная, она едва дышала. Женя с ней месяц пролежала в отделении интенсивной терапии, прежде чем малышка окрепла и ее, наконец, позволили забрать домой. На глазах у Владимира сами собой выступили слезы, руки нежно погладили обложку медкарты, точно вновь в первый раз держали Принцессу — малюсенького лилового младенца, такую тощенькую, прозрачную, как будто недоношенную…
«Прад пналет — 10.05.2011. Спеет неу. Мтаь сыра Змля. Он слышиут. Ндо сшпить. Окстоцин — вв. Мифепристон, пенкрофтон — по. Спшть. З сзвзд Овна. Я нзову ее Агния»
Холодный пот катился по спине. Неужели… Это было слишком бредово и отвратительно, чтобы укладываться в голове. Отец спровоцировал преждевременные роды ради того, чтобы попасть в определенную дату? С холодеющими руками он читал следующие строки:
«Бзеумн аясука. Гент икунеоб манишш. Сожги! Сожги! Сожги! Сожги! Сожги...»
Единственное правильно написанное слово повторялось бесконечно на всех остальных страницах, кое-где перекрывая врачебные закорючки. Как бы безумно ни выглядели эти записи — теперь, когда реальность больше не подчинялась стандартным правилам, все написанное казалось… вполне осмысленным?
— Бред, — Владимир отбросил в сторону медкарту. Потом, подумав, все же взял ее брезгливо, за корешок, вышел на улицу. Открыл машину с ключа — чтобы сигнализация не сработала — и забросил папку между сиденьями. Кинул невольно нервный взгляд на руль. Тот снова был черный, обитый пористой кожей, с выемками под пальцы — как положено, но стоило ему потянуться к рулевой колонке, как тот потек дерьмом на сиденье, а на месте спидометра бешено завращался гигантский, нездорово-желтушный глаз.
Когда Владимир заходил в дом, лестница возвестила о чьем-то спуске скрипнувшей верхней ступенькой. Владимир спешно забросил взятый им из гаража предмет куда-то за вешалку, тот упал, громыхнул и завалился за комод. Увидев сонную, бледную, с синяками Женю, он облегченно выдохнул.
— Это ты…
— Да. Агния еще не просыпалась?
— Просыпалась. Я отправил ее обратно…
— Володь, — шепнула Женя быстро, еле слышно, тряхнула головой, сбрасывая остатки сна, — Нужно что-то делать…
… Она заходила к Артему буквально пять минут назад. Помялась перед дверью недолго, слушая, как ее сын завывает от боли и колотится о стены. Все же решилась открыть.
В нос ударил сильный запах нечистот — последнюю ночь беднягу мучил понос, но сил дойти до туалета у него уже не было. Испорченная простыня валялась на краю кровати, свернутая комом. Сам же подросток сидел в углу, голый и грязный. Кожа желтая и шелушащаяся, кости просвечивали, точно у пленника концлагеря. Глаза его были выпучены, а ладони зажимали рот, точно он боялся сказать что-то ужасное. На светлых волосах слева запеклась кровавая корка, лоб покрыт ссадинами.
— Милый… Дай я посмотрю. Ну же. Иди к маме…
Бедняга жался в угол и мотал головой — малейшие колебания воздуха, пылинки, изменение температуры, даже звук собственных стонов причиняли ему боль. А что будет, если рот открыть? Об этом он даже думать не хотел. Все его существо подчинилось одной просто функции — минимизировать собственные страдания. Для этого он избегал жидкостей, движения, речи, еды, изменения температуры и позы — все, лишь бы боль не вернулась. И, если повезет, если удастся превратиться в статую, отбить голову до полной потери чувствительности, чтобы нервные окончания, перегруженные потоком раздражителей немного поутихли, то можно будет ненадолго уснуть.
— Сынок, открой рот. Дай я посмотрю… Ну же?
Знакомый голос, мамин голос говорил ласково, но предлагал страшное. В мозгу Артема боролись безумие и здравомыслие. Здравомыслие гудело многоголосым хором, что стоит нарушить хрупкий баланс температуры и веществ в закрытом рту, впустить этот незнакомый пылевой ветер, создаваемый движениями неведомой мучительницы, и реальность вся обернется бесконечной болью, белой, как раскаленное железо, оглушительной, как рев горящих звезд, бесконечной, как сама Вселенная… Но безумие нашептывало страшную, гадкую вещь — довериться этой женщине, она не посмеет причинить тебе вред, она хочет помочь… Это мама… Тяжело вздохнув через нос, Артем поддался безумию. От запаха Женя едва не отшатнулась — в нос ей ударила смесь старческой галитозной вони и самого настоящего смрада разложения…
… Нужно что-то делать! Я только что осмотрела Артема. Он очень плох. Десны черные, зубы пузырятся от гноя... Его поносит, не прекращая — похоже, он травит сам себя. Если мы не уедем отсюда сегодня…
— И что ты предлагаешь делать? — вопрос не подразумевал ответа. Он был и так известен Владимиру. В голове так и пульсировало «Сожги! Сожги! Сожги!»
— Ты ведь видел эту чертову книжку? — Женя шипела едва слышно, — Все дело в ней. С той ночи она таскается с ней постоянно. И…
— Думаешь, какая-то книжка может так изменить человека?
— В том-то и проблема. Она не поменялась. Сейчас она находится в состоянии острого психоза… Думаю, в немалой степени и от того, какую власть получила в свои руки.
— Ты хочешь сказать, что…
— Да. Это просто книжка заклинаний, не более того. И если ее уничтожить, Агния…
— Вы говорили обо мне?
Девочка возникла за спиной Жени точно по волшебству. Вот Владимир на секунду отвлекся на какой-то гул за окном, а вот она уже здесь, с этой тошнотворно-желтой книгой…
— Да, детка! — не растерялась девушка, — Как насчет какао? А потом сходим искупаться?
— Отлично. Но купать меня пойдет папа, договорились?
Владимир хотел было что-то возразить, но Женя еле заметно покачала головой, после чего наигранно-радостно воскликнула:
— Как скажешь, солнышко! А я пока приготовлю нам блинчики…
***
Продолжение следует...
Автор - German Shenderov
