CreepyStory

Небольшая история с налётом мистики и ожидания чуда. Впрочем, возможно, здесь лишних слов и описаний больше, чем в других моих историях, но я смогу узнать об этом только от тех, кто прочел... Самой-то мне кажется нужным абсолютно всё))) как и почти любому автору)

Ах, как быстро забываются чувства. Память о них ещё долго тлеет в воспоминаниях, но уже в виде фраз и предложений, тысячу раз переписанных и пересмотренных, как запертый в старом флакончике аромат любимых духов, который по истечении лет выпускает в пространство только горький привкус спирта.

Ах, да, тот самый флакон. Куда же она его подевала?

Маленькое сморщенное лицо самодовольно ухмыльнулось, и ветхая головка на ввалившихся плечиках задрожала мелкой дрожью.

- Даааа, - сказала Анна Фёдоровна. – Сколько живу, всё вспоминаю...

Дверь распахнулась, и в комнату вошла дочь Анны Фёдоровны, Лялечка.

Анна Фёдоровна тут же быстро приняла унылое выражение лица, как то и положено старому дряхлому человеку, отягощенному печальным опытом прожитой жизни и букетом старческих недугов.

- Мама! Я не могу найти старый альбом, где ваши с папой фотографии в молодости? Ты не помнишь, куда его положила?

- Не+е, - хрипло дребезжа, протянула Анна Фёдоровна. – Какой альбом?

Лялечка махнула рукой, «да не важно», и вышла из комнаты.

Все они уже привыкли, что старушка мало чего помнит из своей прошлой да и нынешней жизни.

От Анны Фёдоровны в этом доме никто давно уже ничего ждал. Еду для неё, как и для кота, готовили в отдельной кастрюльке, обоим долго варили снедь и затем яростно, со всей страстью заботливой и любящей родни, толкли содержимое в брызги и кашу. Оба уже были стары и беззубы.

Оба они шаркались ночью по тёмным закоулкам большой старой квартиры, натыкаясь на столы и тумбы, роняя себя на пол в приступах подагры, хлопая и шлёпая невидимыми предметами, хрипя, сморкаясь и откашливаясь, в общем, занимаясь всем тем, чем положено заниматься тому, кто стар и каждый день открывает для себя новую расстановку мебели, и единственной целью кого остаётся одна – раздражать домочадцев.

- Даааа, - повторила Анна Фёдоровна, с чувством высморкавшись, и теперь бившая себя сухонькой ладошкой, державшей кружевной девичий платочек, по носу, силясь попасть в район расположения ноздрей, чтобы утереться. – Где же тот самый флакончик?

Избив себя достаточно по лицу, она встала, но не вся сразу. Сначала она подняла с кушетки низ спины и застыла в таком положении, балансируя, чтобы не упасть, ловя слезящимися глазами стаю чёрных мушек, брызнувших из-под лысых век. Не торопясь, хорошенько раскачав верхнюю половину туловища, бросила руки в сторону письменного стола, стоявшего неподалёку.

С первого раза зацепиться не удалось. Так часто бывало, и на первую попытку Анна Фёдоровна никогда не рассчитывала. После маленькой паузы она попробовала ещё раз. В этот раз всё прошло удачно. Настала пора выпрямить колени.

Старый кот, гревшийся тут же, в тюфяках и подушках, упал со сна ей под ноги и чуть не сбил хозяйку. Впрочем, далее действий никаких не предпринял и остался лежать в том же положении, в котором его застал паркет.

Анна Фёдоровна приняла исходное положение. Она в свои годы, по праву, гордилась тем, что может обслуживать себя сама.

Однако силы были уже не те, и после проделанных упражнений тянуло полежать и отдышаться. Спать не хотелось. Анна Фёдоровна лежала на кровати, вперив очи в потолок, не моргая.

Через какое-то время она обратилась к всегдашнему любимому своему занятию: принялась представлять, как вот так лежащую с открытыми глазами, но уже бездыханную, её однажды застанут родственники. Одного она не могла решить до сих пор, кто бы лучше всего её застал? Хорошо ли было бы, если это была Лялечка? Одно время ей казалось, что это было бы чудо как хорошо. Ведь только Лялечка способна оценить всю высокую поэзию поступка Анны Фёдоровны: "Вот, жила тихо, никому не мешала, и так же тихо ушла. Спасибо, мама, спасибо тебе за все. Покойся с миром".

Однако, от боли потери Лялечка могла расчувствоваться и кинуться реветь, что было совершенно неуместно. Анна Фёдоровна обладала твёрдым и ясным умом и прекрасно понимала, что тело её крайне старо, и  в некоторых местах, навсегда теперь недоступных её взгляду в силу неповоротливости суставов, началось разложение, поэтому вряд ли можно было позволить себе рыдать и медлить с похоронами. Справедливо полагая, что жизнь Анна Фёдоровна провела совсем не святую, она понимала, что тело её после смерти не расцветет благоуханиями роз, как бывало со святыми великомученицами, а значит, надо было торопиться. Для слёз не было времени.

Хоть внешне Анна Фёдоровна была хрупка, однако, ум её был ясен и твёрд. Потому и сейчас, застряв в подушках кровати, она застыла, заслышав приближение торопливых шагов Лялечки, не сводя открытых глаз с потолка.

- Мама? – тревожно спросила Лялечка.

Анна Фёдоровна лежала и не шевелилась. По задумке матери, дочь стоило, в некотором смысле, натренировать, подготовить к наступлению важного для всех момента смерти, чтобы Лялечка, не тратя времени на ерунду, сразу же приступила к распоряжению о похоронах.

В этот раз репетиция не удалась. Лялечка, как и всегда не к месту, снова проявила такт и бережно закрыла за собой дверь.

- Даа, - протянула Анна Фёдоровна. – Флакончик-то…

Повернувшись на бок, она спустила ноги с краю кровати, ловко попав ими в кота, который, к слову, и ухом не повёл. Как знать, может быть, старый тоже тренировал Анну Фёдоровну, готовя старушку к собственной, кошачьей, кончине.

Анна Фёдоровна капризно постучала по коту сухонькой ножкой, тот ожил и отошёл. В этот раз попытка встать увенчалась успехом.

Сегодня был особенный вечер. Вечер, когда Анна Фёдоровна познакомилась с Ванечкой.

Так звали молодого и наглого студента медицинского института.

Чёрные, до плеч волосы, закрученные в пружинки томных кудрей, обрамляли белоснежное лицо. Весь Ванечка был до того хорош, что напоминал прелестную девчушку, если бы не задиристая наглость, которая прорисовывалась во всех его движениях.

«Бедная моя спина, - подумала Анна Фёдоровна. – Сколько лет я уж не видалась с ней. Всё ли она так же хороша, как была тогда, на бальном выпускном вечере, когда мы кружили с Ванечкой, и зал весь расступился, освободив для нас одних площадку и любуясь нами?»

И она отдалась воспоминанию, и вот она уже кружится в полуосвещённом зале, и ветер едва успевает за подолом её шелестящего платья, а она… она грациозно и свободно откинувшись…

Хруст, раздавшийся позади, вырвал её из сказочных воспоминаний. Ай-ай, она позволила себе забыться, поверив, что может расправить плечи…

- Флакон, - подняла Анна Фёдоровна вверх коротенький и кривой указательный пальчик.

У задней стенки шкафа, за горой никогда не достававшегося фамильного фарфора, спрятанный от чужих глаз стоял стройный тонкого стекла флакончик с ярко-красной, поблескивающей жидкостью.

Анна Фёдоровна потянулась к нему, схватила в хрупкую ладошку и упала, не удержавшись тонкими ногами, на скользкий паркет.

Тело Анны Фёдоровны на общем собрании семьи было решено отвезти в морг, не оставлять дома.

- Там и приберут и оденут.

Принимал ветхий трупик молодой наглый хирург с черными кудрями, до плеч, закрученными в томные пружинки. Если бы он и вполовину не был бы так красив, его бы давно уволили за задиристый и неуживчивый характер.

Он никогда не трудился делать грустную мину, даже из уважения к родственникам почивших, напротив, вёл себя как менеджер в дорогом ресторане, вальяжно открывая и закрывая холодильники, деловито извлекая на стол опустевшие, бездушные тела.

Поморщившись над телом высохшей старушки, он принялся собирать её в последний путь. В закостеневшей правой руке мумии было что-то зажато.

Красавец-хирург выругался на нерадивых родственников, так небрежно бросивших покойницу. Были случаи, когда в морг предъявляли претензии о забытых золотых украшениях, и это всегда бывало чрезвычайно неприятно. Однако, не докончив своей гневной тирады, хирург замер. Руки его тряслись…

- Глупая! Глупая моя девочка! Что же ты наделала? Глупая моя Аннушка. Зачем же ты берегла флакончик, когда его надо было вдыхать, вдыхать каждый год в день нашей встречи? Вдыхать, чтобы оставаться молодой и продлить себе жизнь, чтобы потом, когда муж твой умрёт и дети вырастут, мы смогли бы свободно, не боясь никого и не ожидая ничьего одобрения, встретиться и быть навсегда вместе!

Хирург, рыдавший теперь, сидя на холодном полу покойницкой, был тем самым Ванечкой, которого одного только и вспоминала во всю свою жизнь Анна Фёдоровна.

Связать судьбы в молодости они не смогли, Аннушка была дочерью известного генерала, и ей полагалось выйти за военного. Так решил отец. Вот так и сказал: «Только офицер!» Сказал и хлопнул по столу огромным своим кулаком.

И был офицер. И была командировка офицера, Лялечкиного отца, далеко-далеко, и Аннушка с дочкой наперевес тряслась с ним в потном вагоне, догоняя горизонт.

И было прощание перед отъездом. И Ванечка вручил ей маленький тонкого стекла флакончик с ярко-красной жидкостью, и просил вдыхать его аромат каждый день их встречи. И была дивная история о хранившемся во флаконе соке первого на земле граната, который не даст влюблённым пропасть в этом мире, и обязательно сохранит их друг для друга.

Выдумщик был этот Ванечка, но Анна Фёдоровна всю жизнь хранила его подарок. Хранила, ни разу не открыв. Ведь Анна Фёдоровна до последнего дня обладала ясным и твердым умом, и точно знала: стоит открыть флакончик – весь аромат улетучится, и останется только горький привкус спирта.

Из сборника е. гликен "Не стоило и начинать, или В общем все умерли"

Дело было летом.

С того момента прошло уже много лет, но то происшествие я запомнил хорошо. Я был тогда студентом, переходил с первого на второй курс, пережил две сессии. Думаю не надо объяснять, что это было для меня большое приключение, так как в плане студенческой жизни я был еще желторотым юнцом. Но прошло все успешно. Каждое лето на каникулы я ездил в деревню к бабушке. А после всяких зачетов и экзаменов отдохнуть на природе несколько недель было особо приятно.

Произошло это в конце июля – начале августа. Там в деревне было небольшое озеро, и мы решили на него сходить позагорать да покупаться.

— «Мы» - это я, мой друг Володя, его сестра Рита и Сэм,-их пес породы бордосский дог.

Мы купались, отдыхали, все как всегда, все как обычно.

Светило солнце…Хотя нет…Здесь уместнее даже употребить слово ПАЛИЛО, но это было не особо страшно, так как дул освежающий ветерок. Пес был еще молодой. Мы с ним играли, он с нами купался, иногда дремал, пригревшись на солнышке, а иногда находил какую-нибудь палку да и начинал ее грызть.

Однако, все же его любимым занятием было сесть напротив нас, когда мы что-нибудь ели и внимательно сверлить нас взглядом, выпрашивая еду.

Вечерело… Нам не хотелось уходить. Был очень красивый пейзаж: солнце начинало заходить, окрашивая горизонт алым цветом, а на его фоне проплывали облака, которые в закате казались цвета индиго.

Необыкновенно. Согласен, что возможно, в этом и нет никакой романтики или поэзии, но наблюдать это в шумном мегаполисе или на природе – две большие разницы. Закат в городе и закат вдали от цивилизации воспринимаются по-разному. Да и выглядят они, собственно, тоже по-разному, скажем прямо. Когда уже начинало холодать мы решили, что пора уже домой. Собрав свои вещи, одевшись, убрав мусор за собой, мы заметили, как Сэм застыл на месте и смотрит куда-то вдаль вдоль берега, нюхает воздух, а его складчатые щеки тихонько дергаются.

Я его решил окликнуть: — Сэм! Ноль реакции. — Сэм! Ноль реакции. — Да что же это такое?.. Сэм! Ноль реакции.

Володя откопал в своем рюкзаке поводок и хотел подцепить Сэма за ошейник, но, как только он к нему подошел, Сэм встрепенулся, залаял и побежал куда-то вдоль воды. Это все произошло буквально за доли секунды. Мы даже не сразу поняли, что нам надо делать.

Очухавшись, мы пошли искать пса. Искали мы его долго. Ходили вдоль воды по берегу, лазили по разным корягам, звали собаку.

Сколько времени мы провели за поисками? Трудно сказать.

И вот, уже почти отчаявшись, мы услышали лай. В надежде, что это Сэм, мы пошли в ту сторону. Идя на звук, мы зашли в какие-то дебри, которые уже мало похожи были на места для купания, это были какие-то партизанские топи.

Метрах в семи от нас на берегу стоял Сэм и на кого-то лаял. На кого - мы так сразу и не смогли определить, так как обзор был закрыт кустами. Мы решили подойди ближе. И тут нам открылось необычное явление:

Сэм стоял на берегу и лаял, а из воды вылезло нечто непонятное. Нижняя половина туловища была в воде, а верхняя на берегу, и оно молча смотрело на пса. Оно было почти как человек. Вроде бы с руками, правда, на них было не по пять пальцев, а по три, длиной сантиметров в пятнадцать, и соединены они были перепонками, голова была лысой, ни ушей, ни носа не было, рот чем-то походил на рыбий, глаза были черные.

Еще было не особо темно, поэтому существо мы сумели разобрать. Так же оно чем-то было покрыто, то ли это были волосы, то ли тина, а может это было и то и другое. Цвета оно было темного, а какого именно - сказать сложно. Сэм не унимался. Мы его позвали несколько раз. Он посмотрел в нашу сторону, потом еще раз посмотрел на существо, потом снова на нас, и наконец-то побежал к нам. В принципе история закончилось хорошо, что это было мы так и не поняли, да и решили не рассказывать никому. Мало ли чего могут подумать? Этот случай очень хорошо врезался в мою память.

Университет остался позади, я уже работаю, но хорошо помню тот эпизод, и стараюсь не смотреть всякие там фэнтези или фильмы ужасов про водных обитателей.

Сашка любил Новый год. Как и многие дети, он ждал этого праздника с трепетом в груди. Как иначе? Ведь Дед Мороз придёт и положит под ёлку подарок! Жаль, папа не застанет: у старика с Сашей особенный уговор — на глаза взрослому не попадаться. А мама, скорее всего, не приедет, в последнее время отношения в семье складываются плохо. Но самое главное — это не конфеты и подарки, а соприкосновение с чудом, вот уж чего по-настоящему ждал Сашка. Поэтому, когда во дворе Дима стал рассказывать про Человека-Фейерверка, он вместе с другими собравшимися ребятами слушал в оба уха.

– И там такое представление начнётся! Бабахать будет – во! – Митька вытер шерстяной варежкой потёкший нос и хлопнул в ладоши. – Но надо знать место и время, иначе Человек-Фейерверк не придёт. А ещё же, это… Условия выполнить!

– Сказки какие-то. Что про матного гномика, что про твоего Фейерверка, – Егор был постарше, поэтому, как всегда, влез со своим мнением.

Он-то и в Деда Мороза не верил, чудак.

– Не сказки ни разу! Человек-Фейерверк придёт сегодня в лес, в восемь часов. Он будет зажигать огоньки пальцами и взрывать петарды, будет раздавать сладости, а потом пускать салюты из рукавов!

По рядам мальчишек прокатилась волна восторга. А как же! Узреть праздничный фейерверк можно будет только в присутствии взрослых, под их надзором, да ещё и двенадцать дней ждать до тридцать первого!

– А что делать надо... Ну… Чтобы увидеть его? – спросил осторожно Саша, стараясь сдержать радостные эмоции.

– Всё просто. Не рассказывать никому из взрослых – они могут духа спугнуть. В прошлом году так Никитка запорол в другом дворе… И нужно придти в маске какой-нибудь новогодней.

– Ладно, страдайте фигнёй дальше, малышня. А я домой – мне отец приставку подарил.

Егор развернулся и затопал прочь. Митька кричал вслед третьекласснику, чтобы он ни в какую взрослым про духа не трепал. Тот пообещал молчать.

Решено. Договорились встретиться в семь тридцать у поваленного дуба на границе парка. Так в Октябрьске его называют, но по факту это здоровенный участок леса в одном из спальных районов города.

Запыхавшись, Сашка забежал в квартиру, полную аромата апельсинов и хвои. Ёлку папа совсем недавно на базаре купил, чтобы Деду Морозу было куда положить подарок. Скинув прямо у двери куртку и шарф, Саша побежал искать маску. Порыскал в столе – одни учебники и больше ничего. В комоде куча фломастеров, поломанная игрушка с кольцами, шнурки для игр с котом.

Уже заволновавшись, что на представление попасть не получится, он открыл ящик под старым сервантом. Как правило, внутри хранили всякий новогодний шурум-бурум, поэтому маска могла лежать там. Наконец, маленькая ручка нашарила искомый предмет. Первая, с Чиполлино, сильно помятая, вторая вовсе порвалась. А вот когда на свет вынырнула маска кота в сапогах… Саша аж взвизгнул от радости. Теперь точно выйдет посмотреть на настоящего новогоднего духа, который ещё и фокусы всякие показывает! Сидевшая за окном сорока видела, как мальчик весело кружится в танце, зажав заветный предмет в руках. Притаившемуся за морозильником клопу это не понравилось.

Знакомые пацаны стояли в оговоренном месте, перебирая ногами от холода. Сгустившаяся темень окутывала силуэты в масках, но вблизи Саша всех узнал по голосу и одежде.

– Так, все в сборе… Погнали бырее, а то скоро родители придут с работы, втык дадут за то, что не дома, – Митька махнул рукой и выбежал на притоптанную снежную тропу.

Зимой темнеет рано, но хорошо хоть главный затевала притащил старый фонарик – частенько моргающий прибор всё же выхватывал из мрака дорогу. Еловые лапы плотно облепил влажный снег, красиво сверкающий от слабого фонарного света. Сашка даже заметил быстро пробежавшую по стволу белку. Морозный воздух перестал освежать, с каждой минутой становилось холоднее, но, как и все остальные, Саша согревался мыслями о прикосновении к чуду.

– Мить, а он… точно появится на той поляне? – неуверенно спросил идущий позади Борис.

– Если никто не проболтался, то точно. Во-во, смотри, там огонь видно, нужно в ту сторону топать! А то, кажись, с курса сбились…

Заметив вдалеке яркий свет, процессия свернула с тропы и двинулась к цели прямо по сугробам. Рыхлый снег начал залезать в сапоги к Сашке, противно холодя кожу. Весёлое гоготание слышалось совсем рядом, поэтому ребята поднажали, и, пыхтя, вывалились на освещенную большим костром поляну.

Вокруг огня сидело детей пятнадцать в масках, и никто не сводил глаз с происходящего действа. Он был одет в яркую зелёную жилетку, которую, подобно змее, обвивал узор из цветов карамельной палочки. Такую Сашка видел в одном американском мультике. Под ней красный свитер с длинным рукавом. Лицо скрывает маска-коробка, сделанная из сладкого подарка, а голову украшает забавная меховая шапка с золотистыми бубенцами, игриво позвякивающими в такт движениям. На ногах изумрудные колготки с полосочками багрового цвета, разрывающиеся лохмотьями у сапог из коричневой кожи. Весело стуча каблуками, Человек-Фейерверк лихо отплясывал возле костра, разбрасывая искры только щёлкая пальцами. Сашка аж рот открыл от удивления, не веря своим глазам.

– Эй-хэй-хэй, кто даст ответ, тот получит конфет! – дух взмахнул ладонью, и из алого рукава на зрителей полетели сладости. – Чудо в перьях c низа дна, у которого два рта?

– Ворона! – крикнул кто-то из детей.

– Близко! Но не то… – скоморох выпустил из рукавов снаряды, и те разлетелись в небе над голыми деревьями разноцветными сияющими облачками.

Ребятня восторженно завопила, а дух продолжал пускать салюты и выбивать огненные всполохи стуча каблуками.

– Я Человек-Фейерверк, хэй-лэ-лэ-лэй! Сколько же в эту дивную ночь собралось зверюшек! Вот и мишка пришёл, и заяц, и… кот в сапогах… – тонкий и слегка визгливый голос разнёсся по лесу эхом, задумчиво затихнув в конце.

Тяжелый взгляд нащупал Сашку. Тот едва не подпрыгнул от неожиданности. Лёгкий озноб пробежал по спине, противно ущипнув за шею. Саша поёжился. Что-то в образе новогоднего духа встревожило его.

Вдруг подул сильный ветер, и центральный костёр начал быстро гаснуть, оставив через минуту один только мрак. Дети заволновались, кто-то заплакал.

– Митька… Давай убежим…

Друг ничего не ответил, нервно таращась в кромешную тьму, где всё ещё звенели бубенцы. Плачь прекратился. Из черноты донёсся голос скомороха:

– Вот и всё, друзья. Представление в этом году закончено. Пора расходиться по домам!

Закаркало множество ворон. Сотни крыльев хлопали вокруг, но Сашка никак не мог разглядеть самих птиц. Дима безуспешно щёлкал фонариком – тот не желал включаться. Среди звуков не осталось ничего, кроме карканья и шелеста крыльев. Что-то воздушное мягко коснулось щеки Сашки, оставив масляный след. В воздухе повис спёртый запах птичьего дерьма. Стихло всё также внезапно. Фонарик наконец-то включился и выхватил поляну, полную детских масок, лежащих на снегу. У затухшего костра, опустив голову, стоял Человек-Фейерверк.

– А где… Где все… – непонимающе спросил Митька.

Сашка осмотрелся по сторонам и понял, что в лесу остался только он, Дима, и какая-то девочка в розовом комбинезоне. Из-под маски зайца, тихо доносились всхлипывания.

– Хочу домой… Домо-о-о-й, – лепетала она.

Человек-Фейерверк подошёл ближе.

– Успокойся, милая, скоро ты будешь дома, как и твои друзья. Остальных я отослал волшебством, сейчас они уже в кроватях.

– П-правда? – девочка залезла рукой под маску, утирая лицо.

– Ну, конечно, я же Человек-Фейерверк! Вас, как самых важных зрителей, я оставил для помощи… – заливной голосок духа стал тише.

– А что нужно? – ноги Саши одеревенели от страха, а нутро стянуло в узел.

– Ох уж беда… Огни потухли без следа… – скоморох театрально вскинул руки, – проводите домой одинокого глупца! Нет у меня ни на кого надёжи…

– Понимаете… Мы бы рады, но нас уже, наверное, родители обыскались… – Дима нервничал, пятясь назад.

– Но я же заплутаю в лесу и замерзну! А у тебя фонарик вон есть! Подаришь?

Митька недолго думал. Вещь отцовская, а тот явно не обрадуется, если узнает, что сын, мало того, шляется где-то, так ещё и ворует.

– Хорошо, если недалеко, то проводим…

– Спасибо! Спасибо! Спасибо! – от радости дух запрыгал на месте, хотя Сашке показалось, что он больше кривляется.

Впереди колонны шагал Человек-Фейерверк, бодро двигаясь в лёгком костюме. В руках скоморох держал фонарь Митьки и что-то весело насвистывал на ходу. Согласился Саша пойти только по одной причине – нельзя было оставлять друга, а поговорить наедине им так и не удалось. Девочка же пошла, скорее всего, потому, что просто боялась потеряться. Саша как мог вглядывался в дорогу, ища приметные ориентиры на случай, если придётся убегать, но всё ускользало от взгляда, будто бы он шёл во сне. Свежий снег приятно похрустывал под ногами. Ветви дубов и клёнов то и дело лезли в лицо, кора деревьев быстро теряла очертания из-за постоянно ускользающего лучика света.

Когда ноги уже начало сводить от мороза, колонна вышла к старой полуразрушенной даче. Стены покосились, сгнившие наличники останками свисали с прежних мест. Поднявшись по скрипучему крыльцу, Человек-Фейерверк произнёс, не оборачиваясь:

– Как же выручили, ребята! Ой, как выручили! Сейчас вынесу угощение таким храбрым молодцам…

Облезлая дверь захлопнулась.

– Слыш, Мить, ты совсем что ли? Он же… псих какой-то, а не дух! Мне папа про таких рассказывал… – Сашку распирало от эмоций.

– Чё ты со своим папкой везде лезешь? У меня вообще отца нет, и ничего!

Девочка снова начала всхлипывать.

– Да причём тут это… Надо домой улепётывать и рассказать обо всём взрослым!

– Надо… Я, дурак, в чудо верил до последнего… – Митька сдёрнул с себя маску, по щекам ребёнка текли слёзы, – мне страшно, Сань! По-настоящему прям…

– Побежали в лес, куда-нибудь выйдем всё равно! Девчонку тоже возьмём, и ничего, что… – договорить Сашка не успел.

Из дома послышался страшный грохот и звуки разбитой посуды. А затем приглушённое хлопанье крыльев вперемешку с истеричными криками.

– Ах, ты, ублюдок детдомовский! Забрал мясо получше, а мне подсунул зверей! – страшный каркающий бас доносился из заброшенной хижины. – Я твою шкуру обугленную спас, бесполезный кусок дерьма, и вот чем отплатил!

Человек-Фейерверк плакал и скулил, но дети не слышали, что он отвечал нападавшему.

– В этом году еды меньше, чем в прошлом! Стоило ли забирать тебя с улицы в театр? Родителям точно не нужно было такое пугало с обгоревшей от пиротехники рожей…

Что-то с силой впечатало Человека-Фейерверка в окно, так, что раскололось мутное стекло. Маски больше не было. На детей смотрело обезображенное жуткими ожогами лицо без бровей. Один глаз выжжен – сплошное бельмо. Другой бешено метался, выражая бесконечный ужас. Осколки крепко врезались в и без того изуродованную кожу.

– Я Человек-Фейерверк! – всё таким же тоненьким голоском провозгласил калека, улыбнувшись наполовину беззубым ртом.

А после что-то утянуло его вглубь дома, оставив только липкие струйки крови, размазанные на остатках стекла.

Гортанное карканье пробрало Сашку до костей, и он рванул, что есть сил, подхватив друга за куртку. Девочка, оставшаяся на месте, пронзительно заверещала, пытаясь привлечь внимание беглецов. Саша оглянулся. Из выбитого дачного окна высунулась костистая чёрная рука. Конечность быстро унеслась внутрь, прихватив ребёнка. Визги стихли. Дверь неспешно приоткрылась. Витающие в воздухе снежинки кружились в танце, снижая видимость. На крыльцо вывалилось нечто. Мешанина из здоровенных вороньих крыльев, из которой торчали несколько длинных рук. Два неестественно больших человеческих рта, расположенных в одну линию, растянулись в довольной ухмылке.

От страха, Саша, кажется, описался.

– Чего встал?! Бежим! – голос Митьки сработал как команда.

Сугробы затягивали ноги и тормозили, но страх хлыстом лупил по спинам. Над головами что-то хлопало крыльями, сверху доносился вороний смех. Фонарик потерялся по пути, так что они бежали в почти полной темноте, не различая даже друг друга. Уже у границы Саша заметил, что товарища нигде нет.

– Дим! Дима-а-а-а! Ми-и-ить! – безуспешно орал он в темноту, но никто так и не ответил.

Нужно было срочно всё рассказать! Взрослые вызовут милицию, проверят каждый куст, но найдут, несомненно, найдут Митьку живым! С такими мыслями Саша летел домой, позабыв про всё на свете. Нырнул в знакомый подъезд, даже не заметив, как тот изменился. Рысью взлетел на третий этаж, ища ключи в кармане куртки. Ничего. Похоже, потерял во время побега. Достал до звонка и несколько раз нажал, удерживая чёрную кнопку. Папа точно вернулся с работы. Он со всем и разберётся. Тишина. Наконец в прихожей послышались шаги. Незнакомый заспанный мужчина открыл дверь.

– Тебе чё, малой?

Саша чуть не упал в обморок. Никогда раньше он не видел этого человека.

– Папу позовите… Вы брат папы, наверное? На Новый Год приехали?

– Э-э-э. Ты, походу, перепутал. Я тут один живу… сколько себя знаю.

– А как же… – потерянный ребёнок почувствовал, что горько защипали глаза.

– Ты это… В соседний подъезд зайди, может, там батя твой живёт…

Мужчина зевнул и закрыл дверь. Раздавленный, Сашка вышел и присел на лавочку. Уткнулся в варежки и заплакал. Над городом постепенно загорались первые лучи рассвета. Сорока на ветке спрыгнула и села рядом.

– Най-й-й-дёшь папу. Только слу-у-ушайся, – прокаркала она, важно перебирая лапками на припорошенной снегом доске.

Саша утёр сопли, обречённо глядя на необычную птицу.

– А что нужно делать?

– Отр-р-работать. Дав-в-вать пр-р-редставления. В тр-р-руппе осв-в-вободилось ме-е-есто.

– Тогда вернёте домой?

– В-в-ерну. Сл-у-у-шайся только. Пр-р-ридумал! Н-н-новая р-р-роль – Ко-о-т в Са-а-погах!

****
Если вам понравилось, то милости прошу на мой АТ. Там будут выходить другие работы, в том числе ещё несколько рассказов в стиле новогоднего хоррора.

Я долго не мог уснуть. Для меня произошел слишком резкий переход с удобной кроватки с теплой женой рядом, в палатку, стоящую в тайге в минусовую температуру. Спать на пенке в спальнике еще то испытание. Едва забравшись в палатку, я сразу нырнул в подготовленный заранее спальник, раздеваться не стал. Залезал в спальник сразу в осенней горке (это такой костюм для любителей рыбалки и охоты, очень теплый). Второй имеющийся у меня спальник выступал такой смягчающей прокладкой между пенкой и основным спальником. Кое-как устроившись, я открыл телефон на заранее скачанной книге и начал читать. Спать ни то чтобы не хотелось, а как-то хотелось еще слабо. Я люблю сразу отрубиться в сон, но состояние еще было не то.

С каждым прочитанной странице книги, мне становилось все холоднее и холоднее, хотя по логике должно быть теплее. В какой-то момент я одел шапку и натянул на себя капюшон толстовки, по сути оставив на откуп холода, лишь нос. Теплее не становилось. Начали мерзнуть ноги в теплейших верблюжьих носках. Но настоящий холод пробрал меня, когда я услышал шаги возле палатки. Они начались как-то резко, как будто кто-то появился сразу возле палатки, а не подходил из далека.

Я выключил телефон и затаил дыхание. Стало очень страшно. Я понимал, что все спят в своих палатках и главное действующее лицо в этой мизансцене сейчас я. Шаги переместились ко входу в палатку и затихли. Я пытался тихонько нащупать нож, засунутый в боковой карман штанов. Пальцы наткнулись на пластиковую рукоять обычного кухонного ножа. Это события меня мало успокоило. Я не понимал, что мне делать. Спустя минуту, шаги, которые я отчетливо слышал недавно, казались мне уже нереальными. Как будто, мне это приснилось.

Я лежал так, по субъективным ощущениям, уже минут десять. Тишина. Никого нет, все же показалось. Я начал переворачиваться на бок, так как на спине лежать уже не мог. И тут шаги раздались вновь, ровно с того места, где остановились в прошлый раз. Я достал нож из кармана, достал его из псевдокожаного футляра и зажал в руке возле плеча. В другом положении, учитывая, что я был в спальнике, держать его было невозможно. Холод никуда не делся, он накатил с новой силой. У меня уже стучали зубы. Шаги обошли палатку и замерли в метре от моей головы. Я выставил нож перед собой, хоть какой-то вариант защиты.

Закричать и позвать на помощь я все еще не решался, как-то все очень смахивало на галлюцинации. Стараясь дышать спокойно, я тихо произнес:

- Кто здесь? Что надо? – на втором вопросе голос дал слабину.

Ответа не последовало. Я лежал и вслушивался, боясь даже пошевелиться. Я не рассматривал вариант, что там стоит человек с ружьем или что-то подобное, это мне даже не пришло в голову. Я сразу подумал о чем-то потустороннем. Не знаю откуда взялись такие мысли. Я держал нож перед собой в пустой палатке.

- Эй, тут есть кто-то? – Повторил я свой вопрос минут через пять.

Ответом в очередной раз была тишина. Я не знал, что делать. Выбираться из палатки было реально стремно, пока вроде сохранялся паритет. Не стоит менять ситуацию, которая для меня не известна. Кричать? А если все мне привиделось, какая репутация у меня сложится в этой компании. Молчу, сжав зубы. Холодно просто невероятно. Такое чувство, что на улице минус двадцать. Я попытался немного отвлечься. Есть такой принцип, что, когда холодно, нужно попытаться полностью расслабиться и не думать о холоде. Я уже пробовал это делать и у меня вполне успешно получалось. Сейчас все это приводило к тому, что мне становилось все холоднее и холоднее.

В какой-то момент, я устал бороться с этим жутким холодом и сел, прямо в спальнике. Меня всего трясло от холода. На улице светало, я понял, что я все же спал. Я вылез из спальника и огляделся. Нож валялся на полу палатки, также как очки и телефон. Походу меня все же вырубило. Но нож то я достал во сне. Я все еще отчетливо помнил сон. Натянув резиновые сапоги с валенком на ноги, я раскрыл молнию палатки и выбрался наружу. Солнце уже показалось из-за горизонта, но тучи мешали полноценному рассвету. Одной удочки не хватало, кто-то уже ушел на рыбалку. Я так подозреваю, это Александр Иванович. Удивительной все же энергии человек.

Я умылся и почистил зубы в холоднющей речной воде. Огляделся, да, ночью действительно было холодно, иней на палатке говорит об этом однозначно. Я разжег костер и поставил воду. Дрова заканчивались, и я отправился за новыми в редкий лес на берегу реки. Даже не задумываясь о ночном происшествии, странно.

Спустя минут пять, я нашел старую бобровую плотину, а это, на минуточку, куча дров в одном месте. Минут двадцать моего труда, и мы были обеспечены дровами на всю ночь. Осталось их только перепилить на удобные куски, благо бензопила у нас была.

Вода закипела, я закинул туда травяной чай и сахар. Запах трав мгновенно разнеся над лагерем. На природе запахи вообще удивительно быстро распространяются в пространстве. Прошло еще минут пять, и я услышал бульканье сапог в воде. Видимо наш основной рыбак возвращается с утренней рыбалки. Посмотрел на часы, было всего лишь пять утра по Москве, что соответствовало местному времени в восемь часов утра.

-О, Алексей, смотрю уже у нас чай на подходе. – сказал Александр Иванович, появившийся из кустов слева от лагеря. – А что, остальные еще спят?

- Ну как видите, все спят. Чай видимо только на нас. – ответил я.

- Да встаем уже. Вы тут так шумите, что спать невозможно. – Донеся голос из палатки Сергея.

Мы попили вкуснейшего черного чаю, с чабрецом и душицей. Я послушал интереснейшую историю про то, как будучи молодыми, Александр Иванович и Сергей, увлекшись охотой пропустили вертолет, который должен был вывести их с геолого-разведывательной миссии. Как они потом трое суток добирались до основного лагеря через снег и буран. Я был удивлен упорством и силой духа этих людей в очередной раз. Вы просто представьте, без связи, со старыми двустволками, имея на двоих от силы двадцать патронов, они пробирались около ста километров по тайге. Причем все это было подано в такой юмористической форме, что я покатывался от смеха каждые две минуты рассказа.

Сашка выбрался из палатки спустя пару часов с того момента, как проснулся я. Уже был готов нехитрый завтрак из макарон и тушенки.

- Это я прям вовремя встал. – Сказал он, подходя к костру и втягивая аромат слега жаренного мяса и лука.

От моего сна остались лишь смутные воспоминания. Я пытался их гнать от себя, но они не давали мне покоя.

- Мужики, а вы ночью не слышали, что кто тут ходил рядом с лагерем? – задал я вопрос, волновавший меня с утра.

Я обвел взглядом нашу компанию, все были предельно спокойны, только Серега слегка дернул глазом, и махнул рукой, как будто отгоняя дурной сон.

- Да нет, вроде все тихо было, у меня очень чуткий сон. – слегка задумчиво сказал Александр Иванович.

- Хотя, тут медведи бывают бродят, нам это местный рыбак рассказывал, Виталик. Но медведя бы мы точно услышали. – задумчиво сказал Сергей.

Данный разговор потихоньку сошел на нет, и мы начали готовить снасти к рыбалке на хариуса. солнце уже не могло разогнать тучи, медленно плывущие по небу, оно лишь немного нагрело воздух и плавно убрало иней с травы и ветвей деревьев. Забираться в холодную воду у меня не было настроения, и я предложил Сане прогуляться по окрестностям и посмотреть, что тут есть. Возрастная часть нашей команды нас не поддержала, и они отправились ловить хариуса.

Мы же с Саней решили прогуляться по слегка раскисшей дороге на разведку. Деревья уже сбросили листву и стоят голые и беззащитные. Но я радовался тому, что я оказался на природе, хоть и поздней осенью и наслаждался каждым моментом. Лес был очень живой, птицы перелетали с ветку на ветку, один раз в кустах показался серый бок зайца. Однако тяжелые свинцовые тучи, висящие на небе и опять закрывшие солнце, немного портили общую картину.

- Сань, а что это за дырки в земле? – спросил я, указав на круглые отверстия в земле, прямо на дороге.

- Ну, судя по всему тут брали пробы грунта, золото искали. Тут раньше зона была, отец рассказывал, ща может до нее дойдем и посмотрим, что там. – ответил он и пнул ногой камень, возле одной из дырок, про которую я спрашивал. Камень точно угодил ы дырку и бесшумно в ней исчез.

Разговор стих на несколько минут, мы шли и наслаждались тишиной и безлюдьем, по крайней мере я. Спустя еще минут десять, мы вышли к странному домику, стоявшему на повороте дороги.

- Блин, криповый дом, не находишь? – спросил я.

- Да тут рыбаки останавливаются, наверное, смотри, даже окна целые есть. – Как-то очень эмоционально ответил Саня.

Мы подошли к дому. В тусклом свете солнца он казался мне достаточно страшным. А если учесть, что находится он посреди тайги, рядом с какой-то еще загадочной для меня зоной, то вообще. Пошарившись вокруг дома и поснимав его с квадрокоптера, мы, наконец, решились зайти внутрь.

Там все оказалось не так страшно, как нам показалось сначала. Тамбур, кухня, две комнаты вот и весь дом. Внутри довольно чисто, стоят лежаки и пару кроватей, есть даже спальники. На стенах надписи о просьбе поддерживать чистоту и оставлять дрова и продукты для следующих поселенцев.

- Хм, слушай, я этой ночью замерз как … последняя сучка. Может переедем и тут переночуем. Крыша, окна, вон даже печка есть. – Озадачил я Саню.

Мое желание переночевать в тепле нашло отклик и у моего друга. Он видимо тоже подмерз ночью. Но какие-то странные предчувствия стали накатывать на меня. А внутренний голос прям закричал, что нет, не надо, лучше спи на улице.

- Ну, а почему и да. Пойдем предложим, времени для переезда достаточно. – Ответил Саня, глядя в занавешенное синей шторкой окно в спальне с большими палатьями.

Это было поворотным моментом в нашей истории. А возможно все произошло бы точно также, останься мы спать в палатках. Однако, у нас было еще около шести часов спокойной жизни, до тех пор, пока солнце не сядет за горизонт.

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Лайки стимулируют. Очень. Спасибо всем тем, кому понравился новый рассказ. Обсуждение приветствуются.

Согласитесь, что одно дело читать о вампирах в местах, где ты окружен людьми и солнечным светом. Там ты смел, несуеверен и сказкам не веришь. И совсем другое – поздним летним вечером в одиночестве на даче.

А дача далеко за городом и соседние дома темны и безлюдны. И ты около полуночи, уютно расположившись на качалке с бокалом вина, занят этим увлекательным чтением. А вокруг тишина, звёздное небо, и сбивающие с ног запахи влажной земли и ночной фиалки.

Наконец, глаза устали и книга отложена в сторону. Свет выключен, качалка слегка покачивается, но почему-то воспоминания о прочитанном никуда не уходят, продолжая стоять перед глазами: «Луна ярко сияла. На озере клубился туман, воздух был прорван серебристыми нитями, и цветы боярышника странно благоухали. Было жарко. Небывалая, приятная истома напала на Генриха… А затем, порыв ветра качнул куст боярышника и ясно увидел прекрасное женское лицо, бледное и чудное, с большими зеленоватыми глазами и розовыми губами. «Оно все приближалось – я не мог от него оторвать глаз», – говорил Генрих. Наконец, «оно» прильнуло к моим губам…, все зашаталось и пошло кругом… Я потерял сознание».

И внезапно начинаешь чувствовать себя неуютно. И тебе не то, чтобы тебе страшно, но так, слегка тревожно. Потому что всё из написанного уже происходит с тобой: здесь и полночь, и Луна сияет, и цветы благоухают, и ты уже давно накрыт этой приятной истомой. А тут еще и ветка где-то тихонько вдали хрустнула. И черт его знает, то ли это кошки по дачам бродят, то ли это вампиры уже тихонько к тебе подкрадываются.

И мыслишка неуверенная проскакивает: «А вдруг…». И ты уже начинаешь подозревать, что не всё так однозначно в этом мире. И уже это не про тебя, ну то, где ты смел, несуеверен и сказкам не веришь…

Почему-то начинаешь вспоминать, где в округе растет осина (ну или хотя бы, как она выглядит) и успеешь ли изготовить из нее кол. Тут же что-то мелькает в голове про серебряную пулю и кресты из омелы (что такое омела?!). И чеснок, которого на даче в избытке, кажется очень слабой защитой.

Оставался один выход – запереться дома, и твердо помнить, что без приглашения вампир не может войти в дом.

Мгновенно с качалки переместиться в дом, включить везде свет, выдохнуть с облегчением…

Но облегчения это, увы, не принесло. Дом старый, он живет своей жизнью и что-то в нем тихонько поскрипывает. И каминная труба тихонько подвывает. И комары никуда не делись – а они тоже в каком-то роде вампиры. А может они разведчики от тех, больших и настоящих?! И эта мысль тоже смелости не добавляет.

В общем контроль дверей, окон и окружающей среды до рассвета спать не давал.

Так что поаккуратнее выбирайте чтение на природе.

— А-а, Николай Сергеевич, как по часам. Добро пожаловать. Хорошо добрались?
— Хорошо, Павел, спасибо. А он…
— Ждёт вас с самого утра, а как же. Не так уж много к нему посетителей, ха-ха-ха. Вот, подносик вам, процедуру знаете.
— Конечно, конечно.

Николай Юдин, рано начавший лысеть мужчина лет тридцати на вид, с тонким носом и двухдневной щетиной, принялся рассеянно рыться в карманах плаща и выкладывать на пластиковый поднос их содержимое. Несколько закаменевших барбарисок, ключи от дома и машины, сигареты с зажигалкой, зажим для наличных, комочки смятых чеков… Под конец снял с запястья часы и коротко взглянул на время, прежде чем положить их перед дежурным: 13:46.

Павел, крупный парень в белом халате, чьей фамилии Николай, к своему стыду, не помнил, без особенного интереса потыкал концом ручки в разложенные предметы и что-то буркнул в микрофон селектора. Из коридора послышались шаги медбрата. Состоялся очередной обмен приветствиями, загремела, откатываясь в сторону, решётка, и Николай устремился было вперёд, как вдруг голос подал мерзкий зуммер рамки металлоискателя.

— А, чёрт, извините, забыл про ремень, — засуетился было Николай, но Павел, уже вернувшийся к просмотру ютуба на телефоне, только махнул не глядя.
— Да бог с ним, Николай Сергеевич, проходите, надо дверь запереть.

Они поднялись на второй этаж, миновали ещё две крашенные в серый решётки поперёк коридора. Пахло сигаретами, лекарствами и хлоркой. В дверях палат, мимо которых они шагали, были проделаны окошки, по большей части закрытые. Сопровождающий оказался молчалив, только звенел ключами и пару раз заразительно зевнул. Должно быть, дремал где-нибудь в комнате отдыха. Один раз из-за угла им навстречу повернул врач и прошёл мимо, не отрываясь от папок, которые листал на ходу.

— Скажите, к нему ещё кто-нибудь приходил за этот год?
— В смысле? — не понял заспанный медбрат. — Это кто, например?
— Не знаю, может… другие родственники?
— М-м. Нет, не слышал такого. Распоряжения были только насчёт вас.
— Понятно.

Само собой. И зачем бы им это, ковырять ножом гноящуюся рану. Другие родственники стараются жить дальше, и только он таскается сюда каждую годовщину, как… Как помешанный. Возможно, им не стоило бы выпускать отсюда его самого, потому что нормальные люди так себя не ведут.

За последней решёткой скучал сотрудник ФСИН, в форме и при оружии, первый встреченный ими человек не в белом. Равнодушно ощупав посетителя взглядом, он нажал на кнопку, пропуская их в крыло. Николая тут знали, привыкли. За годы регулярных визитов он превратился во что-то вроде местной достопримечательности. Вместе со своей историей. Их с Уродом историей, одной на двоих.

— Подождите минутку, — попросил медбрат, выходя из комнаты, предназначенной для свиданий.

Помещение, где из мебели были только стол, пара чудовищно неудобных (он знал это) стульев да шкаф в углу, казалось слишком большим. Незаполненным. В высокие окна сквозь ветви недавно опавших клёнов проливался мутный, словно бы бесцветный осенний день, пятнал вздувшийся линолеум тенями от прутьев. “Решётки здесь дрянь”, — в который уже раз подумал про себя Николай, — “Прутья слишком тонкие”. Он прислонился лбом к прохладному стеклу, постарался унять нервную дрожь, накатывавшую волнами.

В коридоре неуверенно зашаркали, скрипнула дверь, а медбрат повернул ключ снаружи, оставляя их наедине. Отсчёт пошёл. У него было ровно сорок минут на очередную попытку. Самые мучительные сорок минут в году. Николай медленно повернулся. Перед ним в стоптанных тапках, фланелевой рубашке в клетку и растянутых трениках, щурясь на солнце и, как всегда, добродушно улыбаясь щербатой пастью, стоял Урод.

🌖 🌗 🌘

По дороге назад Николаю трижды пришлось съехать с трассы. На первой остановке (“Приют дальнобоя. Сауна, кафе, отель”) его выворачивало на колесо какого-то грузовика добрых пять минут, прежде чем спазмы начали порождать лишь нитку тягучей прогорклой желчи, свисавшей из уголка рта. Дальше пошло легче. Вечером, паркуясь возле дома, он уже почти владел собой. Перед тем как нырнуть в подъезд, привычно зашёл в Пятёрочку и не глядя купил две бутылки какой-то водки.

Дома достал из холодильника тарелку с заранее нарезанной закуской, постоял с ней в руках и убрал обратно. Есть не хотелось. Одна из бутылок отправилась в морозильник, второй он с хрустом скрутил крышку и поднёс ко рту — держа двумя руками, чтобы стекло не так сильно стучало об зубы. Который это был раз? Он сосчитал в уме: выходило, уже двенадцатый. Помахал в воздухе рукой, потряс сильнее: из рукава свитера выпало и с коротким глухим звуком воткнулось в паркет шило. Он не смог, опять не смог. Господи, какой же трус.

Николай прошёл в комнату, вынул из диктофона кассету и, накарябав на ней число 12, швырнул в ящик к остальным. Без сил опустился в кресло, прикрыл глаза. Руку продолжал держать на бутылке, время от времени делал новый глоток и морщился от отвратительного, какого-то медицинского привкуса водки. Зачем люди вообще это пьют? Наверное, лекарство и должно быть мерзким на вкус.

Тикали часы в коридоре. Ранние сумерки заботливо погрузили квартиру в темноту, давая отдых глазам, лишь по стенам и потолку скользили полосы света от фар проезжавших за окном машин. Вместе с ними в памяти возникали обрывки их с Уродом разговоров: и сегодняшнего, и всех предыдущих, таких же бессмысленных и абсурдных. Они всегда шли по одному и тому же сценарию. Это, в сущности, был один омерзительный разговор, только ужасно растянутый, длиной почти во всю его сознательную жизнь.

🌖 🌗 🌘

— Спасибо, что заглядываешь к старику, Колюш! Только ты и ходишь теперь. Радуешь меня, ох радуешь.
— Пошёл ты нахуй.
— Раньше хоть доктора всякие приходили, давно было, теперь не-ет, не приходят. Надоел я всем. А чем заняться? Скучно! Телевизор не дают, в библиотеке все книги с картинками пересмотрел, ходить можно, хожу вот, лежу, маюсь. На прогулку всех выводят, а я в окошко гляжу так, вот и всё веселье.
— Я уже говорил. Есть отличный выход: убей себя.
— Да како-ое там, кто ж мне даст-то.
— Проглоти ложку. Ты говорил, тебе выдают ложку во время обеда. Сожри её. Я смотрел в интернете, психи так делают.
— Так большая она, Колюш…
— Тогда заточи и воткни себе в глаз. Или напади на охранника.

Урод рассмеялся: по-детски заливисто, но по-стариковски хрипло. Захлопал ладонью по столу, отчего наручники несколько раз стукнули о край.

— Что ты, что-о ты. Скажешь тоже, на охра-анника… Выдумщик. Вы с сестрёнкой всегда такие фантазёры были, что ой. Всё время сказки сочиняли, да какие. Расскажешь мне сказку? Расскажи. Тебе бы книжки писать, а не в фи-ирме этой твоей работать.
— Это она сочиняла. Я только помогал. Немного.
— Да уж знаю, знаю, ага.
— Ну?
— Что, Коленька?
— Где она? Где Катя?
— Ох, опять приставать будешь, обижать… Я же всё рассказал, и ми… лиции, и докторам, и тебе то-оже рассказал, в первый раз ещё. Не помнишь?
— Хватит с меня этого бреда. Отвечай.
— …
— Отвечай мне, мразь! Где она?! Где ты её оставил?!

🌖 🌗 🌘

Очередной автомобиль проехал за окном. Николая слегка знобило несмотря на почти опустошённую бутылку водки. Из головы никак не шёл дрожащий голос ублюдка и те сцены, которые его истории порождали в сопротивляющемся разуме слушателя. Словно что-то вспомнив, он вдруг поднял голову и огляделся по сторонам. Нелепая, пьяная догадка ожгла холодом, прервав поток тошнотворных воспоминаний. Встал (его повело), включил люстру, принёс из кухни табурет. По плечи закопался в антресоль, начал доставать оттуда пыльные коробки из-под обуви, кипы бумаг, пачки газет, новогодние игрушки и ещё какой-то хлам.

Фотографиями в их семье всегда заведовала мама: с удовольствием снимала, носила плёнки на проявку, искала удачные кадры. Тщательно подписывала и собирала в фотоальбомы по теме. Вот “Поездка с Пироговыми на родину Есенина, 1995”, вот “Лето 1998 на даче, свадьба Оленьки”. После девяносто девятого альбомы заканчивались, мама больше ими не занималась. И вообще ничем уже не занималась, до тех пор, пока Николай однажды не проснулся наутро после новой родительской ссоры, а мамы и её платьев в шкафу уже не было.

Но оставалась ещё россыпь снимков, рассованных случайным образом в пакеты из салонов Кодака. Двухтысячный год. Он начал перебирать их. Подолгу держал в руках те, на которых его засняли вместе с сестрой: в лодке на озере, в парке, с большими подберёзовиками в руках, перемазанных мороженым и хохочущих… То лето на бабдедушкиной даче было замечательным, возможно, самым лучшим. Точно самым последним, потому что в конце августа, за день до своего дня рождения, Катя пропала.

На одном из снимков ватага детворы с рыжей Катькой во главе облепила старую железнодорожную цистерну, приспособленную под полив. Играли в пиратский корабль, вспомнил Николай. Чуть в стороне, возле забора, стояли и степенно о чём-то беседовали взрослые. Ещё дальше, с самого края фотографии, смотрел на детей нестарый ещё мужчина со знакомой широкой улыбкой на чуть глуповатом, округлом лице сельского дурачка. Любимец ребятни, балагур и добряк дядя Женя. Бывало, бабушка называла его “христосик блаженный”. Собиратель сказок. Николай же с того лета даже про себя звал его просто: Урод.

Оторвав и скомкав этот край фотографии, он принялся потрошить остальные коробки, но того, что искал, нигде не было. Отыскалось кое-что другое.

🌖 🌗 🌘

Ночной поезд мерно стучал колёсами, за окном проносились тёмные массы едва различимых деревьев с редкими проблесками станционных огней и жд-переездов. Говорят, этот звук хорошо усыпляет, но Николая, несмотря на выпитое, пока не тянуло в сон. В купе он был один, до нужной станции оставалось ехать три часа, потом несколько километров пешком через лес, ведь в такое время маршрутки не ходят. Да и ходят ли они там вообще? Он ни разу не возвращался в деревню, не знал, обитаема она до сих пор, или встретит его бурьяном, проросшим из выбитых окон покинутых домов.

На столике перед мужчиной лежала тощая серая папка, которую он обнаружил втиснутой между пачкой их с сестрой детских почётных грамот и подшивкой журнала “За рулём”. Зарывшись пальцами в волосы, Николай до боли сжал кулаки и закрыл на минуту глаза, позволил себе какое-то время вообще ни о чём не думать. Затем протянул руку и открыл.

Он прежде не видел эту папку, значит, отец прятал её. Прятал, но долго ещё продолжал наполнять, последняя распечатка с сайта “комсомолки” была датирована 2012 годом. Совсем маленькая заметка с косвенным упоминанием. Первые же страницы заполняли настоящие газетные вырезки, целые сложенные развороты с исходящими криком заголовками. С зернистых фотографий на него смотрело глуповато-недоумевающее лицо Урода. Подпись поясняла: снимок сделан в ходе следственного эксперимента.

Были там и другие фото. Много других, словно глядишь на выпускной альбом класса. Катин снимок оказался третьим справа во втором ряду. Фото было совсем неудачным, он сам сделал его на торжественной линейке по случаю первого сентября. Сестрёнка тогда была не в духе, капризничала, за что получила от мамы нагоняй. Потому и в кадре стояла непривычно серьёзная, с поджатыми губами, будто старше своих восьми лет. Ещё с этими дурацкими, большими белыми бантами.

У части фотографий в газете была чёрная рамка, но у некоторых, как и у Катиной, нет. Потому что не все тела удалось найти.

Бумага шуршала под пальцами, заголовки орали на него сквозь время.

“Приволжский похититель пойман!”

“Тридцать лет убийств: никто даже не подозревал…”

“Маньяк даёт показания, первые тела жертв найдены”

“«Это не человек». Стали известны шокирующие подробности последних часов жизни…”

“Признан невменяемым: приволжский похититель избежит наказания?”

“Поиски тел продолжаются, следствие зашло в тупик”

Николай отвернулся к окну и быстрым, злым движением вытер щёку. Надо бы побриться, а он с собой не взял ничего. И поспать хоть немного. Надо на работу позвонить, продлить отпуск на день. Надо…

Надо похоронить Катьку.

Два часа ночи, завтра ей исполнится девять. И через год тоже, и потом. Всегда будет так, а он даже не может принести ей чёртовых цветов, не может сесть на лавочку, рассказать про свои дела, про жизнь. Понятное ведь такое человеческое желание: точно знать, что произошло. Да, пусть ужас, но ужас известный. Разве он много просит?

На городском кладбище в 2005 появился кенотаф, Николай даже был там пару раз, студентом и позже, после диплома. Это было пустое место, выхолощенное, ещё более мёртвое, чем соседние могилы, если такое вообще возможно. Он хотел одного, знать, где лежит её тело. Но Урод не говорил.

Вернее, говорил-то он постоянно, болтал так, что не заткнёшь. Отвечал на любые вопросы, пускался в подробности, о которых никто его не просил. Охотно рассказывал, что именно делал с детьми. Ему очень нравилось говорить о себе. А благостная улыбка идиота всё это время не покидала его лица. Невыносимо. Поневоле ведь представляешь всё это. Пару раз во время таких рассказов Николай сжимал в потной ладони рукоять шила, был на волоске от… Но всякий раз трусил. К тому же понимал, что тогда уж точно ничего не добьётся. А может, просто искал своей слабости оправданий, как знать.

В тот день, тот самый день, Урод под большим секретом пообещал показать Катьке новорожденных котят на острове, что на середине озера возле их дома. Там же, на острове, он её и оставил. Говорил, что ещё живую. Говорил, мол, навещал её ещё раз пять или шесть, прежде чем где-то на столе у следователя собрались воедино приметы подозрительного мужика, отиравшегося тут и там незадолго до пропажи очередного пацана или девчонки. Всякий раз дети исчезали бесследно, среди дня, как сквозь землю, и поиски не давали ничего. Действовал он по всей области, перемещался на междугородных автобусах. Люди потому и не поверили, что Урод с детства умственно отсталый. Рядили, мол, симулянт, не мог бы он иначе так ловко заметать следы. Ну что ж, а он смог.

Николай ведь тоже сперва не верил. Пенял на ленивых следаков, которым лишь бы поскорее закрыть неприятное дело, поднявшее столько шума. Свои допросы на ежегодных свиданиях (более частых добиться ему не удалось даже за большие деньги) он строил так, чтобы поймать ублюдка на неточности или лжи. Старался подловить, делал паузы в несколько лет, прежде чем внезапно вернуться к какой-нибудь мелкой детали… Но “дядя Женя” не симулировал и не хитрил, он действительно, на самом деле жил в собственном выдуманном мире, в извращённой реальности, где ожившие сказки под крики боли подтекали кровью. Сейчас Николай почти слышал эхо этих криков. Они раздались за дверью купе, сперва издалека, но становились всё ближе. Он бросился к двери, чтобы запереть замок, но лица на газетном листе проводили его взглядом, раскрыли чёрные овалы ртов (”найди нас!”). Тёмный лес вдруг прыгнул к самому окну, стекло со звоном разлетелось, проваливаясь внутрь, и купе заполнили, загромоздили еловые ветви, сметая его, опрокидывая состав…

Поезд мерно стучал колёсами на стыках рельс. Сам того не заметив, Николай забылся неровным, тревожным сном. Разбудила проводница, при посадке получившая от нетрезвого пассажира пятьсот рублей.

— Молодой человек, ваша остановочка, просыпайтесь.
— Что?
— Ваша остановочка. Подъезжаем, говорю!
— Понял… Иду.

🌖 🌗 🌘

Когда он выбрался из-под деревьев и вышел к домам, понемногу начинало светать. Зазубренный край леса медленно проявился на фоне неба, будто на полароидном снимке. Посёлок оказался частично обитаемым: на главной улице ещё горели оранжевым два фонаря, у одного из домов стоял жигуль. За оградой заворчала и звякнула цепью собака, пока он проходил мимо. Пустых оконных рам тоже хватало, но на окнах бывшего бабушкиного дома висели белые тюлевые занавески.

Не отрывая от них взгляда, Николай достал из плаща вторую бутылку с остатками водки и сделал хороший глоток, почти не скривившись. Мрачно усмехнулся про себя: не так уж и плохо, дело привычки. Нет, он не собирался туда идти. Дом давно продан, в нём, должно быть, спят сейчас чужие люди, которые совсем не обрадуются его появлению. Но в дом ему и не нужно.

Он подошёл к забору в паре метрах от калитки, пошарил за ним и вытащил длинный проволочный крючок.

— Надо же, до сих пор тут.

Потом засунул проволоку в дырку от сучка на калитке и оттянул задвижку так ловко, как если бы делал это ещё вчера. Этим путём они с сестрой тайком возвращались, когда задерживались на улице допоздна и хотели хотя бы до утра отложить разбор полётов. Стараясь не наделать шуму, Николай обошёл дом и побрёл, покачиваясь и хватаясь за нависающие над тропинкой ветви яблонь, в дальний конец участка, откуда в прежние времена спускалась к озеру глинистая тропинка.

Тропа оказалась на месте, ещё более крутая, чем ему помнилось, вся влажная и скользкая от росы. Он неловко упал и проскользил по ней, испачкав брюки и плащ, почти до самого низа, прежде чем смог ухватиться за сухие стебли рогоза и обрести равновесие. В конце топкой тропы, петляющей между деревьев, сверкнула спокойная гладь. Набрав в туфли изрядно воды и не заметив этого, Николай прошёл под ветками последних елей и ступил на пирс, доски которого со скрипом запружинили под ногами. Внизу плескалось. Ещё несколько шагов, и перед ним распахнулось озеро. Пошарив в карманах, он обнаружил целую сигарету среди сломанных и со второй попытки сумел прикурить.

Озеро. Почти идеально круглое, с поросшими осокой и рогозом берегами, оно осталось точно таким, как он помнил. Сверкающая полированная чаша посреди леса, в безветрие так подробно отражающая звёзды, что воду можно было принять за провал в пропасть. Света хватало, чтобы отчётливо видеть деревья и огни в окнах редких домов на дальней стороне. Ничто в столь ранний час не нарушало поверхность воды: от края до края ни птицы, ни лодки… ни острова. На Лисьем озере никогда не было островов. Не было даже самой маленькой кочки. В том-то и состояла беда с признаниями маньяка-идиота, такими детальными, но совершенно бесполезными. Никаких островов. Дно тогда целую неделю исследовали водолазы и люди с баграми, просто на всякий случай (Катя не умела плавать, чего очень стеснялась). Обшарили каждую пядь, заглянули под каждую корягу… Напрасный труд.

Урод, конечно, не врал, думал Николай про себя, добивая сигарету и наблюдая, как медленно бледнеет на востоке небо, а от воды слоями поднимается утренний туман. На ложь и выдумки ему просто не достало бы ума, не зря же он с таким удовольствием слушал нехитрые Катины истории. Впитывал их, открыв рот, становясь при этом похожим на большого ребёнка. Он попросту безумен. Совершенно сумасшедший ублюдок, он не понимал и половины того, что натворил.

Часть тел так никогда и не нашли именно потому, что он, как следовало из показаний, оставлял своих жертв то “на сказочной поляне в лесу, где растут говорящие дубы”, то “на секретной базе на невидимом втором чердаке”, якобы имевшемся в дачном коттедже раздавленной горем семьи. В гостиной кукольного домика, куда можно попасть, только если знать волшебные слова. Или вот, к примеру, на несуществующем острове, в центре которого стоит большая карусель. И где, конечно же, водятся кошки.

Делирий, инфантильный бред. Да только в последнем их разговоре промелькнуло нечто такое… Словечко, которое чем-то царапнуло Николая: “понарошку”. Он не сразу понял, что же именно со словом не так, да и сейчас ещё не вполне понимал. Зато знал, где искать: ему нужна была Карта. А ещё ему показалось, что Урод произнёс это слово уже не первый раз.

Вплотную к мосткам примыкал наполовину ушедший под воду дедов лодочный сарай. Халупа сгнила ещё когда он был ребёнком, теперь же и вовсе грозила упасть от малейшего толчка. Рискуя провалиться по пояс в затянутую ряской воду, он вошёл, согнувшись, в густую тень сарая и на ощупь начал продвигаться к дальнему от входа углу. В карманах не нашлось ничего, что сошло бы за инструмент, но дерево размокло до состояния губки и поддавалось легко. Спустя минуту пальцы нащупали за досками полиэтиленовый свёрток.

Выбравшись на свет, он принялся один за другим рвать пакеты, в которые была завёрнута находка. Надо же, пролежала так долго. Впрочем, кому сдался тайник, о котором начисто забыл, уехав в город, даже его владелец. В те дни ему было не до пиратских кладов, секретов и сказок. Случилось что-то действительно плохое, все игры были сразу забыты, такие глупые на фоне настоящей беды: сестра не вернулась домой. Родители всё гнали маленького Колю гулять во двор, а он не шёл, потому что хотел оставаться вместе с ними, а главное — рядом с телефоном. Ведь в любой момент могли позвонить из милиции, с хорошими новостями или с такими, думать о которых он не мог и не хотел. Но телефон так и не зазвонил.

Под пакетами нашлась жестянка из-под кофе. Он подцепил ключом крышку и высыпал на ладонь содержимое. Пиратский клад. Несколько стеклянных шариков, монета с дыркой, привезённая отцом из командировки, красивая висюлька с бабушкиной хрустальной люстры, ластик в форме слона, кэпсы… Последним выпал много раз сложенный бумажный лист, мягкий от влаги. Николай осторожно развернул его, стараясь не порвать, и чиркнул зажигалкой. Фломастеры расплылись, но в целом Карта оставалась вполне различимой.

То была карта Сказочной Долины, которую они планомерно придумывали вместе лето за летом, исследуя окрестности деревни. Ладно, придумывала в основном Катька, она же намечала контуры, зато Николай всё красиво раскрашивал и делал аккуратные подписи, тут и там для пущей понятности добавляя небольшие рисунки. Вот крепость с зубцами и лучниками на башнях, с надписью “Форт” на развевающихся флагах — бабушкин дом, центр долины. А тут Ведьмин Лес, среди угловатых ёлок торчит избушка, помеченная черепом и костями. Там на полянке они нашли старый отключенный трансформатор, на вершине которого свили гнездо аисты.

Дорога (то есть ”Бандитский Тракт”, разумеется), петляя, уходила за границу бумажного листа, терялась в ущелье меж заснеженных гор, над которыми парил злой дракон. Дракона звали Гортензий, и он был вечно зол от одолевавшей его чесотки. Горы же обозначали заброшенный песчаный карьер, куда им настрого запрещали ходить играть. Конечно, они всё равно туда ходили, где ещё наловишь редких зелёных ящериц? Много же вечеров тайком трудился он над этой картой при свете фонарика, раскрашивая и дополняя, чтобы сделать сестре сюрприз. Готовил подарок на её день рождения.

Рядом с “фортом” в чаще леса они нарисовали озеро, круглое, как блюдце. Собственно, обвели карандашом дно кружки, чтобы вышло ровнее. Название менять не стали, “Лисье озеро” и без того звучало подходящим образом. Взгляд на любое место карты возрождал в памяти какую-нибудь историю или сцену из далёкого прошлого. Николай невольно улыбался про себя, разглядывая рисунки, как вдруг сердце пропустило удар. Тут же чертыхнулся, когда раскалившаяся зажигалка обожгла палец и погасла. Там что-то было. Недалеко от центра нарисованного озера он успел разглядеть маленькую кляксу. Вновь чиркнул колёсиком и приблизил огонёк к бумаге. Клякса была подписана: “остров Понарошку”.

— Ах, чёрт, ну конечно… — пробормотал он.

Разумеется, остров был тут, как иначе. Чего-то такого он и ждал, ведь не зря же вспомнил про карту. Вспомнил и то, как родился этот остров: они валялись на чердаке, ели клубнику с сахаром и раскрашивали карту каждый со своей стороны. Катя на что-то отвлеклась, уткнув фломастер в бумагу, отчего по ней расплылось некрасивое тёмно-синее пятно. Николай, которому тогда было всего шесть, расстроился, но сестра быстро придумала историю про таинственный остров, на который могут ступить только те, кто отчаянно храбр и чист душою, что-то в таком духе. И тут же дала острову имя. Понарошку.

Позади громче прежнего плеснула вода, что-то в очередной раз деревянно стукнуло, и Николай обернулся, вглядываясь в сумерки. Сложил и убрал карту, прошёл в самый конец причала и толкнул носком туфли привязанную там лодку, проверяя на прочность. На дне скопилось немного воды и опавшей хвои, но на серьёзную пробоину это не тянуло. Пожал плечами — пойдёт. Сделав солидный глоток из быстро легчающей бутылки, он шагнул в лодку, едва её не перевернув. Гнилая верёвка оборвалась сама, и Николай отчалил, толкнувшись веслом. Сел спиной вперёд, пьяно ухмыляясь: ну что ж, теперь-то он настоящий пират. У него есть клад, он украл чью-то лодку, а ещё оставался ром… или вроде того. Можно отправляться.

Туман густел. Грести быстро надоело, да и плечи заныли с непривычки. Скомандовав сам себе “суши вёсла”, Николай откинулся назад и вплотную занялся остатками “рома”, глядя вверх, на последние гаснущие звёзды, прислушиваясь к тихому плеску воды за бортом. Хорошо, что он приехал сюда, что нашёл Карту. Горечь никуда не ушла, и никогда уже не уйдёт, но всё же ему стало как-то… спокойнее, что ли. Туман поднялся достаточно высоко, чтобы скрыть берега, и теперь он дрейфовал неведомо куда в своём утлом, медленно набиравшем воду судёнышке. В однородной молочной пустоте, отдавшись на волю волн, ветра и памяти.

Может, именно это ему и было нужно, приехать туда, где прошли их с сестрой последние дни? Он так хотел иметь какое-нибудь место, куда можно прийти, не понимал, что это место всегда было тут. И стоило столько лет мучить себя поездками в психушку? Но он не мог иначе. Слишком уж многое в рассказах Урода не сходилось, и речь даже не о том, что мест, где тот якобы расправлялся с жертвами, не существовало в действительности.

Вернее, они, очевидно, существовали — в историях и играх. Ведь остров Понарошку действительно был отмечен на их Карте, теперь хотя бы этот кусочек пазла встал место. Волшебный лес, невидимый секретный штаб, загадочные катакомбы там, где взрослые видят самый обычный погреб — всё это звучит безумно из уст кающегося маньяка, но обретает смысл, если предположить, что эти места выдумали похищенные им дети. А выдумав, поделились своими историями с дядей Женей, вот уж кто всегда был готов про такое послушать и никому не выдать секрет. Похититель мог уводить ребят в какое-нибудь тихое логово, где… “играл” с ними, в то же время воображая, будто находится в одном из таких тайных укрытий.

Впрочем, природа безумия Урода не слишком интересовала Николая, важнее было другое. Он сознался, что несколько раз навещал Катю, чтобы снова с ней поиграть. Пять раз, может, шесть. Его поймали только в две тысячи четвёртом. Как Николай ни старался, как ни давил на него (однажды угрожал сломать палец и почти сделал это), Урод упорно твердил одно: последний визит к Кате был за год до ареста. Как может человек прожить три года на острове, да вообще где бы то ни было, объяснить не смог, только нёс свой обычный бред, мол, в сказках никто не умирает до конца.

Именно эта деталь рассказа не давала Николаю покоя, заставляла много часов проводить над магнитофоном, переслушивать записи их бесед, делать пометки в тетради. Он старался сопоставить факты и наложить галлюцинации идиота на реальный мир, чтобы понять, где находится тот подвал, в котором маньяк, возможно, несколько лет держал его сестру. История знает такие случаи. Что если до самого ареста Катя была ещё жива? А потом некому стало её кормить.

Холод от промоченных ног, наконец, пробрал его, а спина начала болеть от сырости и неудобной позы. Да и лодка набрала прилично воды через незаметные щели, пора было возвращаться. Мужчина сел, размял плечи. Издалека донёсся мерный и протяжный колокольный звон: где-то на том берегу стояла церквушка. Значит, плыть нужно в противоположную сторону, к станции.

Размахнувшись, он зашвырнул опустевшую бутылку в туман, взялся за вёсла… Вместо всплеска стекло звякнуло о камень. Звук был такой, словно бутылка покатилась по земле.

Николай медленно отпустил вёсла. Посмотрел на молочную стену тумана в той стороне, куда улетела бутылка. Затем наверх, оглядел верхушки поднимавшихся над туманом елей. Он находился почти в центре озера, до любого из берегов предстояло грести не меньше четверти часа.

— Нет… — прошептал он. — Нет нет нет, этого нет. Она мертва, ты знаешь!

Над водой разносился медленный, монотонный колокольный бой, в ушах шумела кровь, пальцы онемели до бесчувствия и не могли нашарить вёсла. Он мокрыми глазами вглядывался перед собой: больше с ужасом, чем с надеждой. Как попасть в место, которого нет? Только добровольно заблудившись в воспоминаниях и тумане. Ветер медленно переносил его клочья с места на место, и на секунду в просвете мелькнуло что-то тёмное. Участок воды? Обрывистый берег? Невозможно. Нужно быть отчаянно храбрым, говорила она, чтобы ступить на остров. Николай осознал, что таким не был, он вырос другим человеком. Да, он готовил себя к тому, чтобы рано или поздно обнаружить останки, но не живую Катю, на годы застывшую внутри детской выдумки, словно мошка в янтаре. Так долго доискивался правды, но в последний момент просто не нашёл в себе сил узнать...

На пути к берегу, задыхаясь над вёслами, он смотрел только вниз, между стоявших в воде на дне лодки туфель. Николай не знал, что бы стало с ним и всей его жизнью, если, подняв глаза, он увидел бы, как машет ему вслед тонкая фигурка, стоящая над обрывом.

Получила я в наследство
Деревенский частный дом
От моей далёкой тётки,
Что жила до смерти в нем.

К завещанью прилагалось
Очень странное письмо.
Я цинично посмеялась,
Вот звучало как оно:

"Ночью в дом приходят тени,
То хозяева жилья.
Ты уважь их подношеньем,
Так признают, что своя.

Положи им что покушать
Ты на кухне перед сном.
А иначе вынут душу,
Или тронешься умом."

Это что, она серьёзно?
В доме типа домовой?
Видно, тётка не дружила
Со своею головой.

Кто же в двадцать первом веке
Будет верить в эту чушь?
Ужас, как у человека
На мозги влияет глушь!

***

Собрала я чемоданы
И поехала в село.
Домик был добротный, ладный.
Мне, похоже, повезло.

Кухня с комнатой - на первом,
На втором - трюмо, кровать.
Вроде чистенько, манерно.
Значит, здесь я буду спать.

Разберу я за недельку
Весь ненужный старый хлам.
А потом оформлю сделку,
Домик выгодно продам.

***

Первой ночью слышу шорох.
Открываю глаз, смотрю.
Всё нормально - просто шторы.
Только я уже не сплю.

Свет с окна в трюмо рисует
Вереницы бледных лиц,
Из-под двери странный скрежет,
Скрипы старых половиц.

Ладно, предположим, верю.
Подыграю я слегка -
Завтра в кухне домовому
Я оставлю молока.

***

Во вторую ночь тревога
Не хотела уходить.
Стоило вздремнуть немного,
Грохот с кухни разбудил.

В темноте лежу и слышу
Я, дыханье затая,
Под кроватью кто-то дышит,
Тянет простынь за края.

Зацепился за изножье
И уже сидит в ногах.
Прямо в душу через кожу
Проникает липкий страх.

Чувствую, по голой пятке
Щекотнул как будто мех,
И ко мне по одеялу
Пробирается наверх.

Сел на грудь и давит-душит,
Словно путами связал.
Не могу пошевелиться,
Не могу открыть глаза.

Я шепчу, собрав рассудок:
"К худу это, иль к добру?"
В ухо хрипло тянет: "К ху-уду…"
Кажется, вот-вот умру!

Вдруг пропало наважденье,
Вижу вновь и вновь дышу.
Несмотря на убежденья,
Больше свет не погашу!

Так всю ночь дрожа в кровати,
Занавесив зеркала,
Охраняя выключатель,
До рассвета не спала.

***

По утру пришла соседка
Говорит, мол, так и так -
В новостях передавали,
Из тюрьмы сбежал маньяк.

Говорит: "Будь осторожней!
На ночь двери запирай!
А то девка одна в доме
Для маньяка - просто рай!

Он, по слухам, свои жертвы
Цепью длинною душил,
Отвозил куда подальше
И жестоко потрошил!"

Проводила я соседку,
Обещая честно бдить.
И пошла скорей на кухню
Меру вреда оценить.

Молоко на стол пролито,
Вряд ли кто-то его пил.
На полу стакан разбитый,
Только кто его разбил?

Понасущнее проблема,
Чем какой-то там маньяк.
Кто-то обитает в доме,
И вот точно не сквозняк!

После прошлой ночи как-то
Поугас мой скептицизм.
Я решила попытаться
Подружиться с домовым.

Вот же, тётка - конспиратор!
Ведь могла же написать,
Чем конкретно нашу нечисть
Надо ночью угощать!

Если молока не хочет,
Чем его я подкуплю?
Может духу приготовить
Что-то, что сама люблю?

Ну, и больше издеваться
Над собою я не дам.
Так что я по магазинам,
А потом заеду в храм.

***

В третью ночь на небосклоне
Вышла полная луна,
А на кухне домового
Ждали: стейк, бокал вина.

Ну, а спальня - теперь крепость:
По углам висят кресты,
У трюмо стоят иконы
И кувшин святой воды.

Я, в подушках окопавшись,
Принялась тихонько ждать,
Попивая энергетик,
Чтобы не хотелось спать.

Ровно в полночь слышу: снизу
От оконных створок скрип,
Лязг металла по карнизу,
Жуткий как звериный визг.

Что-то бряцает по полу.
Но ноги там, вроде, две -
Шаг размеренный, тяжёлый…
Это точно человек!

Черт! Забыла про маньяка -
Окна я не заперла!
На себя ругаясь матом,
Под кроватью замерла.

Не могу лежать спокойно,
Не унять никак мне дрожь.
И трясущейся рукою
Всё сильней сжимаю нож.

С лестницы шаги все ближе,
Все слышнее лязг цепи.
Повернулась уже, вижу,
В спальне ручка у двери.

Кровь в ушах мне глушит звуки.
Слышу только сердца стук.
Чувствую, немеют руки,
И темнеет все вокруг.

Вдруг за неоткрытой дверью
Резкий вскрик, удар глухой.
Что-то с лестницы упало,
И раздался треск сухой.

Грохот, вопли, копошенье,
Будто бы идёт борьба.
Создаётся впечатленье,
Что там целая толпа.

Блин! Да что там происходит?
Уже взмокла вся спина!
Звуки прекратились вскоре.
Наступила тишина.

Еле-еле мне всю храбрость
Удалось собрать в кулак.
К коридору я подкралась
И открыла дверь во мрак.

Нож держу я наготове
И фонариком свечу,
И тихонько из молитвы
Все, что помню, бормочу.

В коридоре тихо, пусто,
Я к ступеням подхожу.
Направляю вниз фонарик,
Присмотрелась, чуть дышу.

Около прохода в сени
Вжавшийся спиной в косяк,
Обхватив рукой колени,
На полу сидел маньяк.

Да, тот самый, о котором
Говорили в новостях.
Весь трясётся, в каплях пота,
Сам запутался в цепях.

Окружили его тени,
И сплошной стеной стоят.
Преградили выход в сени,
Хищно скалятся, шипят.

Я не знаю, что мне делать,
Куда прятаться, бежать.
Вся от страха занемела,
Продолжаю так стоять.

Свет фонарика заметив,
Призрак лик свой повернул.
И глазами взгляд мой встретив,
Мне игриво подмигнул.

Так спокойно мне вдруг стало,
Разлилось в груди тепло.
Значит, принял он подарок.
И от сердца отлегло.

Улыбаясь новой мысли -
"Этот дом я не продам!" -
Я пошла искать мобильник,
Чтобы позвонить ментам…


[декабрь 2022г.]