CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

— «Переживание» было? – с надеждой в голосе спросил Авелей, протягивая полотенце.

— Было, — утвердительно кивнул я головой, – меня живьём жгли кислотой, а потом ещё порезали…

— Я не пойму, что это всё значит? Кого сожгли кислотой? Вы тут совсем с ума сошли? – Дмитрий Иванович был в смятении, по голосу это чувствовалось.

— У нас мало времени, возможно, совсем нет, — заговорил я, отдышавшись, не хотелось что-либо объяснять, — Дмитрий Иванович, просто ответьте на несколько вопросов.

— Не понимаю…

— Дима, делай, что он говорит, ради бога! – почти выкрикнул Авелей. Где его ангельская терпимость?

— Ну, хорошо… голова этого человека и в самом деле была неузнаваема от кислоты… спрашивай!

— Скольких людей эти части тела? И если вы уже знаете, кто они и какого возраста?

— Ну, судя по останкам, семь трупов, три женских, и четыре мужских, – Дмитрий Иванович стоял передо мной, лежащим, и отчитывался как школьник. Он явно был немного шокирован. — При этом один из мужчин пенсионного возраста, трое других – среднего, ну а женщины, все достаточно молодые.

— Слава богу! — вздохнул я с облегчением. Авелей с Дмитрием Ивановичем в недоумении и осуждающе посмотрели на меня. Я продолжил: – есть ещё две женщины и два мальчика, и думаю, скоро и они погибнут, если мы не успеем их спасти.

— Где они? Говори адрес! – выкрикнул Авелей в нетерпении, желваки у него заходили ходуном.

— Я не знаю,. – я не врал. Знал только лес, в котором меня убил этот псих, но это знание было совершено пока не важным.

— Говори тогда, кто убийца! – закричал своим басом Авелей, «опер» стоял рядом в «непонятках» бросая взгляды то на меня, то на монаха.

— Не могу… ты же знаешь, — я посмотрел на Дмитрия Ивановича, — улица Петра Столыпина, дом восемь, квартира шестьдесят восемь, это адрес погибшего, зуб чей вы мне дали! Взламывайте двери этой квартиры, там никого нет, кроме голодного лабрадора и ведите расследование! Но прежде мне надо, чтобы вы принесли из детской комнаты пару игрушек. Чем скорей вы это сделайте, тем быстрей я скажу, где находятся четыре человека, ещё живых!

Дмитрий Иванович смотрел на меня с испугом и пятился назад. Я видел, что он поверил, наверно тон у меня был убедительный.

— Когда принесёте вещи, которые прошу, разбудите меня, не жалейте. А пока я посплю немного… и выключите свет, пожалуйста, — я закрыл глаза, меня сморило. Перед глазами стояло перекошенное лицо человека, и эти пустые, чёрные глаза. Я прекрасно понимал его трагедию, ненависть и злобу, и не понимал, одновременно. А ещё этот противный запах серной кислоты, который теперь будет ассоциироваться с такой ужасной драмой. Блин, и пельмени не поесть теперь с уксусом...

Глава 5

Не знаю, сколько я проспал, но когда разбудили, за окном уже было темно.

— Серёженька! Вставай, родненький. – Разлепив глаза, я увидел перед собой взъерошенного Авелея, с его бороды капали тающие снежинки. Он тряс меня за плечо.

— Встаю, встаю, – сонно пробубнив, я поднялся со скамьи. За Андреем стоял Дмитрий Иванович с поскуливающим лабрадором на поводке. – Баксик, малыш, привет!

Услышав своё имя, пес радостно завилял хвостом и глухо пролаял. Такое вот это «переживание смерти». Почти все люди, «через которых» я прошёл, стали одним целым в моём сознании, их чувства, желания и воспоминания.

— Дмитрий Иванович, отпустите его. Ну как? Вскрыли квартиру?

— Всё как вы и сказали. Мы без разрешения, на свой страх и риск, выбили дверь, – рассказывал офицер, отстёгивая при этом поводок с шеи Бакса. Тот в нетерпении всё порывался сорваться, — и там никого не было, кроме этого создания. В холодильнике хозяев лежала килограммовая палка колбасы… так он за пять секунд проглотил её.

Создание весело подбежало ко мне и передними лапами облокотилось на мои колени.

— Баксик, мальчик мой, — умилённо шептал я пёсику, и пёс, без предварительных церемоний, начал лизать шершавым языком моё лицо. Я не слушал Дмитрия Ивановича, а пытался обнять крепкую шею собаки. Он вырывался, так как еще больше меня хотел выразить свою радость.

— …И вот мы здесь, сейчас в квартире работают оперативники. – Завершил свой отчёт Дмитрий Иванович. На этот раз он смотрел на меня без пренебрежения и обращался напрямую, без посредничества Андрея.

— Принесли, что я просил?

— Да, конечно! – протянул мне пакет Авелей, – тут машинка, пару солдатиков и мячик… ты уверен, что сможешь второй сеанс провести?

— Не уверен, — честно ответил я, раскрывая пакет и вытаскивая игрушки наружу. Пёс наласкавшись, улёгся на пол у моей скамьи, и, сложив голову себе на лапы, задремал, — но у нас нет времени, каждая секунда сейчас на вес золота.

— Тогда с богом, Серёжа! – перекрестил меня Андрей. Рядом стоял Дмитрий Иванович и с сочувствием смотрел на меня, наверно Андрей поподробней рассказал про Дар, пока они ехали на квартиру Чипы.

— Да уж, бог сейчас нам не помешает. — Я взял в руки машинку и удобней устроился на скамье - ноги всё ещё дрожали после недавней смерти.

* * * *

— Наконец то, — проворчал своей беззвучной мыслью ангел, в фантоме которого я оказался. — Что-то долго вы там соображаете, тут время на минуты идёт, а вы там тупите.

Ого, это что-то новое, сущность какая-та ворчливая попалась в этот раз, прям не по-божески как-то.

— Что ты знаешь о Боге, Серёжа? Мы-то не всё знаем, – ангел висел над наполовину разрушенными «базовками», вокруг которых лежал снежный пласт, с единственной, накатанной дорогой в две колеи, уходящей в лес.

Где мы? И вообще… почему ты не создаёшь, как там его, ангельский щит или ауру защитную? В самом деле, какой-то беспечный ангел.

— Просто пока передышка… а ты, я смотрю, много уже знаешь про нас, подкован! – то ли восхитился, то ли удивился фантом, — ну да ладно, Матвей поехал скидывать руку, поэтому надо делать всё быстро. Я тебе покажу, что этот изверг сделал полчаса назад, это для того, чтобы у тебя сомнений не возникло!

Мы пролетели через крышу одной из базовок, внутрь. Раньше, в старые добрые времена, тут мирно, в стойлах стояли коровы и жевали сено. Теперь же предо мной предстала картина совершенно противоположная. Миром тут даже не пахло! В стойлах находились люди, прикованные цепями. Для каждого человека – своя стайка, своя тарелка, а в туалет они ходили прямо на деревянный пол. Мы пролетали над ними, и я понимал, что это что-то несусветное. К одному мальчику вилась нить ангела, это был подопечный моего сопроводителя.

— Это Ваня… бедненький мой мальчик… эта тварь превращает их в зверей, — в этот момент Иван рукой вытаскивал жижу из железной тарелки, ужинал, елки-палки…

Но мы пролетели в следующее отделение, там лежала женщина в возрасте, без сознания. Я узнал её - это была моя мама! Сначала мне так показалось, но потом видение развеялось - это была мама Чипы, то есть Антона Чипыгина, смерть которого я и пережил сегодня утром. Что с ней?

— Она без сознания, смотри, – ангел подлетел к женщине, фокусируя свой взгляд на руке… на обрубке… по локоть, конец которого был перетянут жгутом, но кровь потихоньку всё равно сочилась. Пол был весь в крови, как на бойне, благо фантомная сущность не имела обоняния.

— Нееееет! – неожиданно закричал в ужасе детский голос. – Он едеееттттт!!!!

Оба ребёнка заплакали в своих местах и загремели цепью. Там за стенкой слышен был двигатель приближающей машины.

— Сыночки… милые… перестаньте, – это был голос Варвары, жены Чипы, у меня опять было чувство, что это мои родные. — Говори - где они находятся! Мне надо спасти их!

— Успеешь ещё, ты должен ещё кое-что узнать, — что-то мне не понравилось в этой мысли. – Иногда мы ангелы, если по-вашему, превращаемся в других сущностей, но несём ту же функцию, защищать подопечного… и если ты переступил грань, то и мы переступаем свою грань…

Не понятно, какую грань, кто и что переступил? Какие-то вы замудрённые ангелы!

Глава 6

— Сергееееей! – в мозг ворвалась чья-то мысль, полная злобы и ненависти, это точно была не моя сущность, в которой я находился. Мы подлетели к Ванюши, и накрыли его своим объятием – создали сферу защиты. Если бы я имел сейчас своё тело, то обделался бы от страха.

Из воздуха материализовалась чужая, тёмная аура, цвета переливались ядовитыми оттенками. Этот, другой, навис надо мной.

— Ты видишь, в кого мы иногда превращаемся под воздействием чёрных мыслей наших подопечных, — зашептал мне в мозг мой ангел, если можно так сказать, учитывая, что мысли не имеют звуковых децибелов.

— Не смей вмешиваться! Это не твоё дело, Сергей! – не знаю как, но этот тёмный «орал» над нами, зависая, и он знал о моём присутствии. — Возмездие должно быть полным!!!

— Дети-то причём? – неуверенно, я выпустил свою мысль этому страшному созданию.

— За свои зверства Чепыгин будет отвечать до пятого колена! Ты представить не можешь, что мы пережили с Матвеем за эти пять лет последних, пока этот Чипа наслаждался жизнью со своими детьми и женой…

— Если он погубит оставшуюся семью Чипы, от этого ничего уже не изменится, и Матвею от этого легче не станет, ты же понимаешь? — проявил я храбрость, ведь когда твоё реальное тело находится далеко, можно быть смелым, несмотря на страх.

— Не твоего ума это дело… уйди с дороги! – тёмный дух стал вибрировать своей мыслью, я чувствовал эту атаку, несмотря на защиту.

В это время сам Матвей прошёл в стойло, к лежащей без сознания, матери Чачи. В руках у него был топор. Моя сущность держала защиту от вибрирующей атаки чёрного духа и смотрела на происходящее в соседнем отсеке. Над лежащей женщиной проявилась бледная, почти прозрачная аура третьего ангела, он на глазах растворялся в воздухе.

— Я не могу больше, Сергей… — этот третий фантом специально проявился для меня, чтобы показать свой уход. Что-то многие ко мне обращаются, как будто мы знакомы. — Надо остановить этого человека…

— Умри!!! Мать выродка!!! – выжигала тёмная тень своей ненавистью хватку духа матери.

— Умри, мать выродка!!! – выкрикнул Матвей вслед своему бесу, опуская топор на голову жертве. Раздался хруст.

— Нееет! – это закричала жена Чипы, дети, почти по животному, заскулили. Я больше не мог выносить этот хоррор и покинул своего «провожающего»… вслед летели слова ангела Вани: — От деревни Зубровка, два километра на юго-запад…

* * * *

— У нас мало времени, он убил ещё одного человека, в живых осталось трое! – первое, что сказал я, когда открыл глаза - из рук выпала машинка. Дмитрий Иванович с Авелеем нависали надо мной и ждали моего «возвращения». – Два километра на юго-запад от деревни Зубровка, там заброшенная ферма… я поеду с вами!

Дурак! — мысленно я себя проклинал, от этого пережитого ужаса меня трясло. Чёрт меня дёрнул напроситься на эту поездку, но я знал, что мне надо ехать и доводить это дело до логического завершения, иначе последствия могут быть еще более трагичными.

— А ты в состоянии? – почти ласково спросил меня Дмитрий Иванович. – Мы сможем и без тебя всё сделать, как надо… Сейчас позвоню, и взвод ребятишек прихватим…

— Не надо, время ограничено, и вообще, лишние люди усугубят положение. — Баксик, как будто для подтверждения моих слов, глухо пробухал во сне и дёрнул задней лапой.

Продолжение следует:

Но одуванчиков не осталось.

Была только трава, и трава колыхалась, будто на ветру, пусть никакого ветра и не было.

Она спустилась по ступенькам.

Подойдя ближе, Эбигейл присмотрелась к лужайке и сразу заметила кое-что странное. То, что ещё вчера было густым, местами пожелтевшим газоном, когда-то подстриженным, но давно разраставшимся в соответствии со своими собственными представлениями о красоте, сегодня разительно изменилось. Лужайка выглядела угрожающе. Она увидела, что то, что сперва показалось ей неопрятными кучами отмирающей листвы, на самом деле было стройными рядами бритвенно-острых травинок с закруглёнными, как у лисохвоста, верхушками, которые поднимались из грязи ровными, как зубы, рядами.

Эбигейл много чего видела в эти дни.

Окинув взглядом соседние дома, она поняла, что мороз коснулся не только её двора. Но далеко не все аккуратные лужайки возле пригородных домов были им задеты – белизна перемещалась от дома к дому, игнорируя одни участки и выбирая другие. Но каждый выбранный дом был охвачен морозом полностью, и всё пространство, где раньше росла трава, было заполнено белым. Там, где между участками не было забора, проходили аккуратные границы, белое и зелёное, ровные линии, словно прочерченные по линейке.

Ледяные травинки снова всколыхнула рябь. Ветра не было.

Эбигейл хотела получить почту.

Она сделала шаг, и трава расступилась вокруг её ноги. Инеистые метёлки снежного лисохвоста не желали быть растоптанными и бесшумно погружались в землю. Когда она поднимала ногу, они снова поднимались, механическим движением, как колышки из отверстий.

Сначала она шла осторожно, выверяя каждый шаг, но трава продолжала уступать ей дорогу, и она выбросила мысли о ней из головы. Она очень хорошо умела выбрасывать мысли из головы. Таблетки помогали, но и сама она тоже очень старалась, и гордилась своими успехами, и, думала она, врачи тоже ей гордятся. Она не полагалась полностью на лекарства, она сама несла своё ярмо, как сказано в Доброй книге, и с ней было Божье благословение.

Дойдя до почтового ящика, Эбигейл еще раз огляделась, прислонившись к плетеной ограде и положив руку на дерево. Было далеко за полдень, вокруг не было ни души. Дети в школах, мужчины на работе. Женщины тоже на работе. Старухи, отработавшие, как она сама, своё, сидели дома, дремали во время дневного зноя и ежились от холода прохладными ночами. Она не спала по ночам уже несколько лет, и причиной тому были не какие-то проблемы, а просто отсутствие нагрузки. Она спала и ела, когда ей вздумается, и дни проходили за днями.

Эбигейл открыла почтовый ящик и перебрала его содержимое. Каталоги, заявки на участие в тотализаторах. Корреспонденции приходило все меньше.

Она прижала конверты к иссохшей груди и вернулась во двор, закрыв за собой ворота. Море травинок расступалось под её ногами. Она слабо улыбнулась - ей нравилось чувствовать себя царицей, которой уступают дорогу подданные, или Моисеем, перед которым расступаются воды. Медленно двигаясь, наслаждаясь последними лучами солнечного света, Эбигейл вошла в дом и заперла дверь.

Она была старой женщиной, и таблетки притупили ее чувства. Царапину на лодыжке она заметила, только когда пришло время принять ванну.

Тем вечером нога болела не так уж сильно, и на неё можно было не обращать внимания, как, например, на бормотание телевизора. Эбигейл редко обращала внимание на то, что смотрит, но телевизор действовал на неё успокаивающе. Было несколько передач о продаже и покупке странного древнего антиквариата - такие передачи нравились ей больше всего. Можно было дремать, наслаждаясь смешными фантазиями, навеваемыми телевизором: например, хотя она и понимала, что это не так, о том, что бабушкино портмоне – это не просто старый хлам, а нечто большее, что-то, что можно продать за шесть или семь сотен долларов и подарить внучатой племяннице что-нибудь, что не одобрила бы её мать. Что-то до смешного роскошное, например, лошадку-качалку из модного магазина в Нью-Йорке или плюшевого медведя, такого огромного, чтобы её драгоценная девочка могла бы сидеть у него на коленях и даже спать в нем.

Ей нравились рекламные ролики. Они были короткими и понятными, не то, что более длинные передачи, где участники притворялись, что сердятся друг на друга из-за выдуманных причин, и ругались между собой, чтобы тут же пойти на попятный. Ей не нравились эти крики, она находила их слишком резкими и утомительными.

===

Червь, или то, что казалось ей червем, был белым, как метёлки лисохвоста во дворе, но его тело было более сложным, более причудливым. Он был толщиной и длиной с детский палец, его сегментированное тело заканчивалось раздвоенной пастью, как язык змеи или лапка мухи. Он был жестким, костлявым и сухим, за исключением того места, где он выходил из отверстия в её ноге. Конец червя немного закручивался, напоминая рыболовный крючок, и, когда она уставала кричать, то водила по нему кончиками пальцев, чувствуя, как он слегка царапает кожу.

Она попробовала вытащить его, когда впервые увидела, но возникло ощущение, будто все её нервы завязались узлом: ужасная липкая тяжесть. И она больше не пыталась этого делать. Это была её вина, подумала она, стоило сразу смазать ранку йодом, не помешало бы сделать это сейчас. И она прилежно смазывала отверстие каждый раз, как ей казалось, что оно высыхало, или когда вспоминала об этом. Она нашла один из немногих оставшихся на кухне ножей, и время от времени пыталась разрезать им червя, но её руки так дрожали, что она не могла удержать лезвие на одном месте достаточно долго, чтобы одолеть его. Твёрдый, как зубы. Тихий, неподвижный… Успокаивающий.

Завтра должен прийти доктор, обычная плановая проверка, так что не стоит суетиться. Боль была совсем слабой, хотя, когда Эбигейл встала, чтобы принять таблетки, её слегка пошатывало, а нога казалась тяжелой, будто полной костей. Она знала, это гудят её нервы, и, в глубине души, мысль о возможности осложнений пугала её.  Однажды она решила навестить подругу, у которой заболели ноги, чтобы передать ей пакет гостинцев и помолиться вместе, но не могла себе представить, что увидит бедную Элис с раной, кишащей личинками – жёлтыми, извивающимися и вонючими личинками. Элис была в отличном настроении и поддразнивала её, говоря, что ей щёкотно, но Эбигейл не смогла заставить себя даже прикоснуться к ней и ушла в тот день домой, чувствуя себя совсем больной и разбитой. И всё время, пока не настал рассвет, думала о своей последней подруге детства, лежащей в постели в полном одиночестве – если не считать всех этих червей, всё ворочающихся, ворочающихся, ворочающихся внутри неё.

Она сошла бы с ума, она знала. На следующий день она пообещала себе, что, если они когда-нибудь попытаются запустить в неё личинок, она возьмет жгут и хороший, тяжёлый топор и отрубит себе ногу, и вымажет её в грязи, чтобы они не смогли пришить её обратно. Они могли бы попытаться это сделать, но она бы им не позволила.

Ей было стыдно, самую малость. Врачи были добры, и ради них она старалась быть хорошей. Она заботилась о себе, ела то, что они говорили, и занималась спортом. Она самостоятельно получала свою почту.

И теперь она тоже заботилась о себе. Она мазала раненую ногу йодом, держала её в приподнятом положении, а если та начинала опухать, то прикладывала лед. А он оставался спокоен и неподвижен, и никогда не ворочался, не ворочался, как личинки бедняжки Элис, этот одинокий, мирный червяк, мягкий, как кресло-качалка. Доктора были бы так горды.

Они бы так ей гордились.

===

Огонь не сработал. Это была не первая попытка решить проблему заражения, они уже пытались поливать землю промышленными химикатами, пестицидами и солёной водой, когда кто-то предложил сжечь проклятых тварей, но и это не помогло. Лисохвосты просто ушли под землю, и их не удалось выкопать. Они просто уходили всё глубже и глубже, и одному Богу известно, где они заканчивались. Сонар показывал целые их заросли, пронизывающие землю и камни, уходящие к невидимым источникам. Это проверили после того, как какой-то тупой идиот попытался их взорвать. Хрупкие осколки, взлетая в воздух, пробивали защитные костюмы и кожу – несколько дюжин трупов, и всё ради того, чтобы учёные на следующий день сказали, что всё это было бесполезно.

Они уходили глубоко. Это было всё, что можно было сказать через некоторое время. Они уходили глубоко.

На четвертый день карантина они добрались до дома с плетеным забором. Двор был заражен, но соседний участок оставался чист, а крыльцо выходило как раз в его сторону, так что взломать раздвижную стеклянную дверь было несложно.

Фонарики осветили комнату, тёмные панели, коричневый ковер. Их лучи блеснули на экране телевизора, отбросили тень на что-то, лежащее на диване, осветили месиво игл и булавок, иней и кости на месте того, что когда-то было ногой… изящной рукой… черепом с несколькими прядями оставшихся на нём длинных серебристых волос.

Раздался голос, похожий на шелест листьев.

‑ Я не заставила вас волноваться, доктор Бакстер?

С губ агента сорвались слова то ли проклятья, то ли молитвы, приглушённые защитным костюмом.

‑ Старушка всё ещё в состоянии о себе позаботиться.

В темноте раздался щелчок, потом ещё один – бесконечный перестук, похожий на клацанье зубов, когда тварь начала вставать.

‑ Я даже принимала таб…

По ушам ударил резкий звук. Вспышка, и тело Эбигейл перестало двигаться.

Её кожа подёрнулась рябью.

Ветра не было.

Наверное, так не принято писать письма в интернете, боюсь, буду выглядеть старомодно, но у нас тут интернет работает плохо, и я смогу отправить тебе это письмо, только если Лизавета отвезет меня туда, где он ловит. Ну, в смысле, интернет. Поэтому письмо получится у меня длинное, несовременное, но тебе, надеюсь, будет интересно. Я долго его писала, несколько дней, только сейчас закончила. Никогда не была поклонницей эпистолярного жанра, но сперва появился дневник, который я продолжаю вести, кстати, и теперь это письмо. Говорят, люди не меняются, а я вот изменилась, пусть и немного, на старости лет.

Как вы отдыхаете? Как Дениска, как Дима? Всё ли хорошо? Мы отдыхаем неплохо, у нас тут всякие интересные события происходят, но про них я тебе потом расскажу, как разберусь. Делаю, как ты научила: фотографирую, сохраняю в ноутбук фотографии, если что-то интересное, записываю. Но про эти события я позже, а письмо, оно о другом.

Помнишь, мы говорили с тобой про всякую мистику после наших приключений с альпийской горкой, которую в бетон месяц назад закатали? У меня еще связь всё время обрывалась, я ничего не рассказала тебе толком, и вот решила это сделать в письме. Танюша, в мистику, всякие сглазы, и прочую ерунду я не верила и не верю. Но вот в другое — верю. Потому что другое это, как мне кажется, никакая не мистика, а что-то реальное, существующее одновременно с нами в этом мире, просто оно либо настолько редкое, что мы не замечаем, либо очень странное, и мы просто не понимаем, что увидели. И потом, тварь эта под горкой — она же была, ты сама видела, мы все знаем, что оно было реальное, и даже мясо ело, если бросить. Я долго про неё думала. И пришла к выводу, что не так всё с нею просто. Она, как бы сказать, тоже была из тех вещей, которые редкие, и которые мы даже если видим, понять не всегда можем, потому что не приучены такие вещи видеть или понимать.

Так вот, про что я написать-то хотела. Как бы к теме подойти, даже и не знаю. Помнишь, пару лет назад пытались наши дома впихнуть в эту чертову хреновацию? Депутат у нас всё бегал по дворам, Юрец, агитировал да уговаривал, сулил богатства неземные, если согласимся, и кары небесные, если откажемся. Сучки эти нанятые по дворам тоже ходили, народ мутили, собрания были, на которых много кто успел глотки подрать. А потом всё — раз, да и заглохло в один момент. И Юрец поутих, и провокаторы куда-то подевались, народ пошумел еще чуть-чуть, и тоже успокоился, по домам засел. А там и вовсе нас из этой программы вывели, и больше к нам не приставали. Знаешь, почему? Диму я как-то про это спрашивала, так он стал говорить, что, мол, юристы постарались, да и дома у нас хорошие, поэтому отвязались.

А нет, Танюша. Никакие юристы, и никакие дома не помогут, если за какое-то место всерьез кто-то уцепиться захотел. И сломают, и выселят, и сама знаешь, чего сделают. Тут другое совсем. Ты вот не поняла. И Дима не понял. И много кто еще не понял, а вот Юрец, паразит, понял сразу же, и тут же всю деятельность затормозил. Знаешь, почему понял? Так он наш, московский. Старомосковский, я бы сказала. Из нашего района. И родители его местные были, и он тут с молодых ногтей проживает, вот и в курсе, стало быть. Я-то тоже в курсе, но я, Танюша, хорошо молчать умею, и никому ни гу-гу. Подружились мы, вот и решила тебе рассказать. Потому что ты во втором поколении в Москве живешь, а вот Дениска ваш, как вырастет, будет в третьем, стало быть, уже тоже старомосковский, и ему про такие дела знать если и не обязательно, то желательно.

Так вот, почему Юрец деятельность свернул, и шавок своих отозвал одним махом. «Пальца» он увидал. Точнее, «пальчиху». Я её тоже заприметила, и тут же ушла от греха подальше, потому что на дороге у таких лучше не стоять, и на глаза им не попадаться, даже с благими намерениями.

«Пальцы», они на первый взгляд вроде бы простые люди. Та была как женщина средних лет, самая обычная, миллионы таких. Помнишь, на детской площадке собирались, как раз Юрка приезжал, на модной машине, а ботинках лаковых, да в синем костюме? И чего они прилипли к этим синим костюмам, не пойму? Раньше школьники старшие похожее носили, а теперь чинуши щеголяют. Небось, пол управы в таких костюмах, да при галстуках. Вот бы посмотреть, умора. Ну и стоит Юрец, значит, посреди толпы, а его провокаторы, и мужики, и бабы, кричат на народ, почем зря, чуть не на драку подбивают. И один мужик, здоровенный, жирнючий, стал на эту женщину орать, а она стоит, не шелохнется, прямо на него смотрит, и никаких эмоций не проявляет. Стоит и стоит себе, как бревно с глазами. Он и так, и этак, и слюной уже даже брызжет, а ей хоть бы что, словно и нет перед ней этого шкафа охамевшего с квадратной челюстью и глазами налитыми, словно он неделю пил. Может, и пил, откуда нам знать. Я поближе пробралась сквозь толпу, тоже глянула на неё... ох, Танюша, хорошо, что не было тебя там. Взгляд ее был, как у дохлой рыбы, пустой, без выражения, вообще без ничего. Без жизни. Он замахнулся, а она — хоть бы хны. И тут Юрец это заметил. Глянул на эту женщину, сглотнул, словно подавился, а потому схватил этого мужика за руку, крикнул, что собрание окончено, и поволок мужика за собой к машине. А остальные тоже рассосались, начальство-то сбежало. Ну и назавтра уже никого и не было, а потом наши дома и вовсе отовсюду вывели, и в покое оставили. Ну и славно, ну и хорошо.

Юрец, он «пальца» на раз признал. Не впервые, как думаю, видит, уже встречался. Признал, и поспешил смыться, потому что когда «пальца» видишь всего одного, это еще туда-сюда, но вот если два-три появятся, то всё, пишите письма. В спортлото, наверное, или куда там еще про такое писать можно.

Знаешь, как бывает? Вот построят, например, дом. Всем хорош, расположен идеально, теплый, современный, удобный. Заселят его, и начинается форменная чертовщина. То народ из окон повадится сигать по осеням и веснам. То раком заболеет сразу несколько человек. То какая другая напасть случится, их множество, но главное — одно. Не хочет какое-то место, чтобы на нем жил кто попало. И вообще, не желает оно тут дом видеть, пусть и самый лучший. У метро у нас такая башня есть, подруга у меня там жила, уже покойная ныне, Люда. Она мне про события в их доме много что рассказывала. Сама переехала — в тот же год раком заболела, еле выкарабкалась. Через несколько лет уже дочь ее ту же болячку получила, в восемнадцать инвалидом стала, ни детей, ни семьи нормальной так и не завела, маялась при матери до самой ее смерти, а потом и вовсе съехала куда-то. Даже не знаю, жива ли она сейчас. Так вот только на Людином этаже были у жильцов две серьезные аварии, дети в обеих погибли, одно самоубийство, из окна человек вышел, и три случая рака. Это только один этаж! На других еще хуже случалось, всё там было. И непьющие спивались за год, и некурящие в своих кроватях горели, вроде как курили и папироски об подушки тушили, и вешались, и в тюрьмы садились, и зверели вдруг ни с того, ни с сего, друг дружку со свету сживая. Про дом этот я позже расскажу, видала, как его строили, и что с этим было связано, отлично помню.

Нет, бывает, что всё равно строят в таких местах — те же больницы, или еще что. Дальше понятно. В больницах здоровые помирают, на заводах, если завод построили, аварии всякие случаются, и прочее, всего и не перечислить. Знали про такие дела в прежние времена люди, которые со стройками всякими связаны? Конечно, знали. И уважали они волю города, и понимали, что можно делать, а что нельзя. Идешь раньше, и видишь — пустырь какой, например. В хорошем вроде бы месте. Или автостоянка, а на ее площадь три дома впихнуть можно. Но нет! Десятилетиями место пустым остается, ну или, максимум, машины там ставят частники потихонечку, но не более. Почему? А нельзя. Ну вот нельзя тут строить, и точка. Давно известный факт — но, видать, не всем он известен.

Вот про тех, кому неизвестно было, и чем для них кончилось, могу поделиться. Может, понятнее станет, почему Юрец так резко все свои прожекты прикрыл, да в покое наши дома оставил. Помнишь, через реку от нас есть монастырь? Который сейчас вроде бы восстановили, поправили, все ведь у нас по приказу верующими заделались, вот и понадобился. А раньше, после революции, другой приказ был, и все резко верующими быть перестали, соответственно, монастырь не нужен стал, давай ломать. Ну, часть и сломали — выискался некий архитектор, который проект придумал, мол, стадион сделаем, парк разобьем, и трудящиеся у нас будут гулять, да спортом заниматься. Ну и ему самому и к рукам что-то прилипнет, да еще, глядишь, и орденом наградят. Ну да, ну да, и наградили, и прилипло. Ещё как. Самого его посадили, а оба сына с интервалом в год в петлю залезли. Что с женой стало — не ведаю. Но, думаю, и ей тогда досталось. По-настоящему прилипло в результате тем, кто с небес партийных на землю не спускался, а заслуги себе присвоил. Смеяться будешь, но наш Юрец, кажется, вполне может быть в дальнем родстве с этим вторым архитектором, рангом повыше. У них же у всех династии, город дербанить дело прибыльное, сама понимаешь.

Что-то я отвлекаюсь опять от темы, Танюш, но тема-то, выходит дело, не такая простая, какой она мне раньше казалось. Наверное, так получается, потому что я к этой теме привыкла уже давно, принимаю, как данность, и очень редко про неё раньше думала. Да и видела я «пальцев» до нашего собрания во дворе всего несколько раз. Первый раз — девчонкой ещё, и не понял толком, что видела. Потом — как башню у метро, в которой покойная Людмила жила, строить начали. Я тогда молодой была, но уже кое-чего соображала, да и мимо того места каждый день в свой отдел кадров на работу ездила, имела возможность присмотреться получше.

Так вот, первый раз. Помнишь, за нашими домами есть овраг? Ну, не весь, часть его сохранилась, а часть засыпана. Если по старым картам посмотреть, то он назывался всегда Большим, и был действительно большим, огроменным — я его застала, каким был, его только в конце пятидесятых засыпали, я уже в школу ходила. Аккурат наши дома построили, и в пятьдесят восьмом стали приходить машины, и скидывать туда всё подряд — от земли с мусором напополам, до, не поверишь, нескольких грузовиков с гипсовыми бюстами самого Усатого, культ личности еще в пятьдесят шестом отменили, вот и пошел гипсовый усатый на засыпку оврага.

И вот когда засыпали, я впервые «пальцев» увидела.

Шла с подружкой из школы, у нас через овраг как раз тропинка пролегала, и мы детьми часто по ней ходили, чтобы в обход не тащиться, так быстрее получалось. Видим, машина очередная подъехала, самосвал, и примеривается очередную порцию какой-то глины в овраг забросить. А рядом с ней, на некотором отдалении, мужик стоит. И что-то с ним не так, вот видим, что точно не так, а понять — ни в какую не можем. Подруга меня за руку потянула, пойдем, мол, посмотрим. И мы пошли, с тропинки свернули. Трава сентябрьская сохлая уже, ложится потихоньку, мы оскальзываемся на этой траве, но нас к тому мужику словно магнитом тащит. И тут — бабушка моя как закричит:

— Маша, Маша! А ну стой! А ну вернись, коза!

Как на скотину, право слово. Мы с подругой обернулись — видим, бабуля моя с бидоном на тропе стоит, видимо, в лавку за чем-то ходила, и нас случайно догнала. И заметила, куда нас понесло.

— Маша, быстро ко мне! — командует бабуля. — Зина, иди сюда, немедленно! — это уже подруге.

А мы смотрим на того мужика, и глаз отвести почему-то не можем. А тут к нему, глядим, второй подходит. Такой же почти. Неспешно так идет, словно не к отвалу направляется, а по парку гуляет. Догулял он, значит, до первого, и рядом встал. И стоят они, как два истукана, и на машину смотрят.

Бабуля к нам по траве как-то пролезла, ухватила нас за руки, и как потащит за собой обратно на тропу! Руки у нее, надо сказать, были сильные, потому что работала она до седых волос на хлебозаводе, таскала неподъемные короба, мешки с мукой, и всё прочее. И вот этими своими железными руками доволокла нас бабуля до тропы, перед собой поставила, но, против наших ожиданий, ни ругать, ни за косы таскать не стала. Просто скомандовала:

— Вот так и стойте, и туда не смотрите, сама скажу, когда можно.

И наверх поглядывает. И ворчит что-то непонятное — ну, тогда мне это непонятным было.

— Не уйдут никак, пальцЫ чертовы, — говорит она. — Что ж нелегкая понесла этих недоумков овраг трогать! Одним рапорты писать, другим страдать безвинно. Маша, Зина, не вертите головами, пока тумаков вам не отсыпала! Ровно стойте!

— Баб, а чего смотреть нельзя? — не выдержала я. — Дядьки как дядьки...

— А потому что не дядьки это, а пальцЫ, возьми их неладная! — рассердилась бабуля. — Ну, то есть, как бы и не возьми, да и нам-то чего... Но вы, девки, если таких вот людей заприметите, бегите скорее с того места.

— Каких людей, бабуль?

— Да вот как эти, — бабушка махнула рукой в сторону отвала. — Маша, Зина, они не люди.

— А кто же? — удивилась подруга.

— Не люди, и всё тут. Не знаю я, кто.

— Шпионы? — с восхищением спросила Зина.

— Сама ты шпиониха, дуреха, — рассердилась бабушка. — Нет! Шпионы — люди. А эти нет. Ох, ушли вроде. Маша, бери бидон, да осторожно неси, масло там.

Вечером я крепко пристала тогда к бабуле, но толкового ответа не добилась, только запомнила слово «пальцЫ», да и его почти позабыла вскоре. А вот мама уже говорила «пАльцы», ставила ударение правильно. Но обе они говорили про одно и то же.

А теперь вспомни про то, что у нас теперь с этим засыпанным оврагом. Правильно! Ничего. В одном месте его пересекает дорога, да тропинка узкая идет вдоль забора колбасного завода, а само это засыпанное место просело, да сорным деревом поросло. И ничего там не построили, да и не построят, потому что бараном надо быть, чтобы не допереть, что к чему. Грунт за шестьдесят с лишним лет так и не успокоился, гуляет там земля, да и будет гулять. Люди, которые овраг засыпали, давно уже на тот свет поубирались, и, по словам моей покойной давно мамы, никто долго не прожил — от автопарка их завода народ там работал, многих знала она. Как я позже поняла, город высунул тогда два «пальца», да и сдавил слегка — и людей, и землю, и само место. И этого с лихвой хватило.

И вот знаешь, Танюша, бабушка тогда еще кое-что говорила, что я осознавать стала только сейчас, когда стала писать тебе это письмо. Она сказала матери — прищипнули пальцЫ девку нашу. Мать стала возражать, что, мол, суеверия это и глупости, но, Танюш, видать, и вправду что-то с нами тогда случилось. Вот взять Зину, подругу мою стародавнюю. И меня тоже взять. Жизни у нас вроде бы и неплохо сложились, но вот только ни у Зинаиды, ни у меня, ни детей, ни семей нормальных не случилось. И успехов особенных не было, хотя работали обе честно, прилежно, на совесть. Я, как ты знаешь, всю жизнь в отделе кадров протрудилась, а Зина стала бухгалтером. Казалось бы, места нам достались хлебные, но почему-то хлеб мы только и видели, ни масла на нем не бывало, ни икры. Словно стояла между нами обеими и простым человеческим счастьем какая-то стена незримая, словно печать на нас была проставлена, даже не знаю, как объяснить. Мечталось — и не сбылось. Однако следует признать, мы по сей день обе практически здоровы, бодры, и на жизнь не жалуемся. Так что я не знаю точно, что могло послужить причиной моих семейных и рабочих неудач, может, и права была в чем-то бабушка, а может — и впрямь это только вымысел.

Ладно, опять я отвлекаюсь. Давай про дом напишу, что у метро, в котором покойная Люда проживала со своей дочерью. Строили его в семидесятые, я тогда еще вполне себе молодой была, и на работу ездила на автобусе, сейчас этого номера уже нет, а тогда имелся, чуть не прямо к проходной завода меня подвозил. И вот как раз рядом со стройкой была моя остановочка, на которую я каждое утро к восьми приходила. Автобусы, как ты догадываешься, в те времена часто запаздывали, поэтому на остановке я каждое утро проводила от десяти минут до получаса, и стройку видела во всех деталях и подробностях, да и о происходящем на ней тоже была осведомлена, земля ведь слухами полнится.

И пальцев я тоже там видела. Не один раз, и не два. Я их почти каждый день там рядом примечала, в течение двух, наверное, лет — дома тогда строили неспешно, не так, как сейчас.

Так вот.

Чертовщина, форменная чертовщина началась на этой стройке еще на этапе котлована под фундамент, потому что в котлован откуда-то пошла вода, и в один далеко не прекрасный день в нём утонули сразу трое рабочих. Тогда, как ты понимаешь, шумиху никто не устраивал, и в газеты никто про такое не сообщал, но слухи про это тройное утопление разошлись быстро, и еще как. Якобы пили там эти трое работяг, а потом с пьяных глаз полезли купаться в котлован, и потонули. Ну да, очень складно получается, вот только воды там было по пояс, и это была не вода, а жидкая грязь. Купаться? В грязи? Это ж сколько надо выпить, представить страшно. То есть поверили в этот слух только совсем простодушные, я же, в мои 24 года, не поверила, равно как и все, кто котлован этот хоть раз видел, пусть и в щель в заборе стройки.

Дальше — больше. Осенью одного мужика переехало трактором, а другой убился электричеством, причем случилось это с интервалом в две недели, не больше. Потом еще двое рабочих пропали, и найти их не смогли. Снова поползли слухи — кто-то утверждал, что они сбежали со страху, кто-то говорил, что обоих их замуровали в бетонный пол будущего подвала. Танюш, я не знаю, что из этого бред, а что правда, рассказываю, как есть. Зимой вроде бы наступило затишье, зато весной кошмары этого самого дома стали происходить с утроенной силой. Сперва кран чуть не свалился, но, по счастью, при этом никто не пострадал, просто чудо. Потом сорвалась плита (дом из блоков построен, которые на заводе отливали, и сюда привозили), и раздавила человека, но этого я сама не видела, а вот следующую смерть довелось, к несчастью, увидеть уже самой. С тринадцатого этажа рабочий сорвался вниз и разбился насмерть. Вот важно — ты про этот случай помни, хорошо? Упал он... я не видела, как падал, но побежала вместе со всеми, когда бабы кричать и голосить начали. Разбился, разбился, ой, мамочки, в «скорую» звоните! Голосят, бегут... у забора столпились, а ты сама подумай, какая «скорая», когда такая высота? От человека лепешка осталась на земле, асфальта там тогда не было. Ну и еще случаи были, но сил уже никаких нет про них подробно писать.

Двенадцать жизней этот дом только при своей постройке забрал, Танюша. Только при постройке. Представляешь? С трудом, наверное. Но — построили. И люди туда въехали, тогда с жильем еще хуже было, чем сейчас. Въехали, въехали, куда деваться. И началось...

Я от Люды все новости узнавала. Хорошая она была женщина, интеллигентная, добропорядочная, но вот в семейной жизни у нее не задалось, муж бросил, дочь плохонькая получилась. Маялась она, ей бы совсем другую жизнь, но уж как вышло. Люда, как в восьмидесятых туда переехала, после болезни своей (про рак помнишь?) пристроилась в этом же доме счетоводом, взносы от жильцов принимала, бухгалтерию нехитрую вела, дом-то этот ЖСК, вот и трудилась помаленьку. А счетовод, он про всех жильцов в курсе, сама понимаешь. И она чуть не каждую неделю мне рассказывала, что там и как.

До сих пор мне от этих рассказов не по себе. Сосед её, дверь в дверь жили, сына потерял. Да как страшно! В аварии, молодой парень был совсем, расшибся так, кто в закрытом гробу хоронили. Или — дочка гражданина одного, молодая девка, здоровая, веселая. На танцы пошла, и вернулась с пневмонией. И умирала потом в больнице два месяца, к аппаратам подключенная. Люда рассказывала, что у неё свищи на груди и на спине открылись, и из этих свищей лёгкие вместе с гноем выходили. Страшно? Ну а то. Или Пяткины. Это уже вообще за гранью, как мне кажется. За шесть лет вся семья с ума посходила, и все женщины, с интервалом в два года, вышли из окна — с того самого тринадцатого этажа, помнишь, я просила тебя не забывать про то, как рабочий погиб? Вот, то-то и оно. Словно за собой он их утянул, причем дочь, талантливую девушку, первой. Сперва у неё нашли шизофрению, два года она мучилась, а потом, как просветление настало, написала записку, и — в окно. Так, мол, и так, простите меня, мама, папа, и бабушка, но не могу я больше блуждать в глубинах тьмы своего разума, или чего там от него осталось. Потом, похоронив дочь, мама следом в то же окно отправилась, а последней была бабушка. Папа остался, и как-то незаметно быстро спился. Что с ним получилось, Люда не знала. Сказала, что пропал. Был, да пропал. Искать его оказалось некому. И случаи такие Люда, царствие ей небесное, рассказывала чуть не каждый раз, как приходила ко мне чаю попить, да за жизнь посудачить. Только и было слышно от неё — разбился, спился, утонул, повесился, выбросился, и далее, и прочее, и дыбом волоса от таких-то откровений.

Хороший дом, да? Или не дом, а место. Я, кстати, пыталась разузнать, что же там до этого дома было, и, как оказалось, ничего. И никогда. Пустырь там был, и мимо этого пустыря шла старая престарая дорога, ведущая к центру с нашего полуострова, причем проложили её в незапамятные времена, как говорится, ещё при царе Горохе. Дальше там поселки начинались, а это место пустовало, на старых картах можно поглядеть. И вот думаю я, неспроста оно пустым оставалось. Может, кто-то знаткий глянул разок, головой покачал, языком поцокал, да и сказал — не надо тут селиться людям, селитесь дальше. Вот и селились. А здесь — только мимо проходили, да через левое плечо поплёвывали.

Человек, как говорится, предполагает, а Бог — располагает, Танюш. Напугала тебя, да? Вот я дура старая. Ты не бойся, ты девочка чуткая и умная, разберешься. Почуешь недоброе — бери малыша, бери мужа, да в сторонку уходи, и будет у тебя всё хорошо. Остерегайся только людей с мёртвыми глазами, которые на сборищах, да рядом со стройками появляются. И вообще, лучше близко к таким местам не подходи, здоровье, как говорится, дороже. И за малым следи, не надо ему такой судьбы, как у нас с Зиной получилась. Отщипнули у нас тогда что-то пальцы, вот и судьбы у нас получились пустоватые. А у него пусть полная будет, добрая, он славный мальчик.

Страшно, Танюша, другое. Страшно то, что дураки, они не ведают, что творят, а получают потом по полной, и за всё. Вот, например, какой-то обычный работяга, скажем. Приехал в Москву за длинным рублём, и приписался на стройку. Как сейчас принято говорить — а чё такова? (надеюсь, я правильно написала) И ему говорят — вот дом старый, вот сквер. Видишь? Дом сломать, сквер вырубить. Угу, отвечает он, берет бензопилу, и идёт валить сперва столетнее дерево, а потом бульдозером превращает дом в груду обломков. А в это время на него откуда-то смотрят пальцы, смотрят своими безжизненными пустыми глазами, и у работяги, урвавшего свой длинный рубль, заболевает потом сын. Или дочь. Или, что чаще, и сын, и дочь, и жена трогается умом, и сам он, раньше пивший только по праздникам, начинает тянуться к бутылке, и через поколение от семьи его, в прежние времена процветавшей, остается только несколько могил с покосившимися крестами. Потому что нельзя, оказывается, на чужом несчастье или смерти своё счастье построить. Отольётся. Всегда отливается, но вот только пальцы, они этот процесс ускоряют вдесятеро. Лес на том берегу реки свалили, помнишь? Ещё рыла свои ухмыляющиеся в камеры тыкали. Вот помяни моё слово, через десять лет останутся от них либо кресты да кучки, либо плакать они будут кровавыми слезами над этими кучками. И чего-то не сочувствую я им. Когда интервью снимали, я там пальца заприметила. Стоял поодаль, да смотрел. Как они всегда делают. Небось, кого ему надо было, высмотрел. И это только интервью, а сколько там пальцев в обычное время шлялось — то нам неведомо.

И я могу сказать тебе точно одно: ни у кого, кто эти дела творил, и кто в подобных местах селится, ничего хорошего в жизни нет, и не будет. Да, может быть, на какое-то время пальцев и отпугнули, может, разжал город руку — но он ее сожмёт. Как почти тысячу лет до того сжимал, раз от разу. Расплата будет, каждому, пусть и не сразу, но обязательно. И вот еще что. Я-то видела только пальцы, и бабушка, и мама моя. Всего лишь пальцы.

Страшно даже представить себе, что может быть, если город разозлят настолько, что он не только пальцы свои покажет, а, например, руку высунет, целиком. Или голову поднимет. Лучше его не трогать, как я думаю. И ему спокойно, и нам спокойно.

Ох, Танюша, что-то длинно у меня получилось, ты, небось, устала читать. Ладно, пора заканчивать, в таком случае. Желаю и тебе, дорогая моя девочка, и твоей семьи мира и процветания, и пусть у Дениски пройдет, наконец, эта его аллергия, а Дима пусть купит себе это, как его, скутер, о котором он мечтал. И пусть у вас будет всё хорошо.

Обнимаю.

Ваша тётя Маша, и Чарлик, который сейчас не белый пудель, а серый, собака такая. Очень сильно пачкается на даче, но про это я в другой раз напишу...(с)

Екатерина Белецкая

День 3

День встретил меня неприветливо. Впрочем, я и сам чувствовал себя едва ли лучше. Моя голова болела, а вставать с постели совершенно не хотелось. Но судя по заливистым воплям из коридора, а так же вторящим им яростным визгам снаружи — время завтракать наступило. Лечь и уснуть дальше под такую оглушительную какофонию звуков был совершенно не возможно. Поэтому преодолевая себя, я встал.

Пока я давал корм одному, а потом другому кошачьему прайду, мне вспомнилось, как хозяева дома говорили, что ключи от всех домов лежат в ящике комода прихожей и лишь одна связка из них висит на крюке у двери, потому как то место, которое они открывают, как правило, посещается намного реже. Логики в этом я не нашёл, однако именно соседний дом завладел моим вниманием. Вполне могло оказаться так, что и там вполне можно было переночевать, особо не беспокоясь о ночных вторжениях.

Покончив со своим незамысловатым завтраком, я осознал, что сегодня было значительно темнее, чем вчера. Это было странно, ведь мне показалось, что когда я кормил уличных кошек, погода не имела разительных перемен, что бы невооружённым взглядом я мог это ощутить.

Ключи висели там, где им и положено было находиться. Однако когда я вышел на улицу и обошёл дом, я не поверил своим глазам. То, что звякнуло у моих ног, позже оказалось теми самыми ключами, которые я выронил от неописуемой гаммы чувств, которую вызвала картина, столь не соответствующая моим ожиданиям.

Вполне вероятно, что если бы я не вглядывался вдаль, то может и не смог бы заметить тех разительных перемен, что повергли меня в шоковое состояние. И уж конечно, это сохранило бы хотя бы часть моего эмоционального равновесия, и мне не пришлось бы поддаться панике.

Однако всё же я заметил, что поляна, которая тут и там обросла маленькими ёлками, сузилась. С самого начала я не смог понять, как такое вообще возможно, но потом я припомнил, как миссис Реббитсон на мой вопрос относительно молодых елей ответила, что лес наступает. Теперь же, когда я совершенно ясно осознал всю полноту этой фразы, меня бросило в дрожь.

Могло ли случиться так, что за ночь деревья подступили ближе к дому? Я не мог в это поверить, но и любых других оправданий темноты и изменённые размеры поляны перед домом, у меня не было.

Лес и правда стал ближе, ещё вчера я слышал его шелест, лишь хорошенько прислушиваясь, а сегодня мне приходится закрывать уши, что бы хоть немного побыть в тишине хотя бы от этих звуков.

Интересно так же то, что все эти происшествия никак не повлияли на моё стремление записывать то, что со мной произошло. Более того, теперь я чувствую себя обязанным это делать, и скорее всего это чувство угнездилось внутри меня значительно раньше.

И хотя мне пришлось вернуться в дом за лампой, я всё же решил проверить второй дом на пригодность к жизни.

Да, мне всё ещё было страшно, однако меня несколько согревала мысль о том, что завтра должен явиться почтальон, и, возможно тогда я смогу отправить срочную телеграмму хозяевам дома, а они постараются приехать быстрее.

Разумеется, я отдавал себе отчёт в том, что ждать осталось всего пару дней, а так же о том, что ответ на телеграмму в лучшем случае придёт значительно позже, чем приедут Реббитсоны. Тем не менее, я очень хотел поговорить с живым человеком, пусть это будет и почтальон.

Ключ в замочную скважину подошёл, однако замок поддался не сразу. Удивляться было нечему, если учесть, что сюда давно никто не заходил. По началу я подумал, что дверь закрыта на другой замок, но после пары резких движений, дверь поддалась.

Внутри дома было душно и затхло. Темнота сгустилась по углам дома, прячась от света моей не слишком яркой лампы. Разумеется, я сразу обратил внимание на толстый слой пыли, которым была облеплена вся немногочисленная мебель: от кровати и до шкафов. Под светом фонаря я также обнаружил множество мёртвых насекомых, численность которых была поистине удивительной.

Вариант провести тут следующие две ночи отпал сразу после того, как я переступил порог дома. В воздухе, помимо всего прочего, чувствовались и другие, не очень приятные запахи, некоторые из которых я не смог бы описать доступным мне языком.

Желание обследовать весь дом довольно быстро пропало, однако как только я собрался уходить, что-то привлекло мой взгляд.

В сумрачном свете лампы мой взгляд упал на пыльный пол. Поднеся поближе лампу, я подтвердил свою догадку — свежая полоска шириной сантиметров в десять, словно после уборки, вела вглубь дома. И хотя дом был небольшим, желания выяснять для себя обстоятельства, при которых кто-то мог проникнуть в запертый дом, у меня не было. К тому же, как я уже выяснял, закрытая дверь для некоторых животных вполне может ничего не означать.

В конечном итоге, не любопытство, а именно желание хотя бы раз получить логический и понятный ответ на необъяснимые обстоятельства, повлекло меня по этому странному следу.

Не могу точно сказать, было ли мне тогда страшно, потому что мой мозг всецело был поглощён вариантами, которые я мог бы встретить в конце этой загадочной полосы. Отметая про себя возможность движения неизвестного объекта в противоположном направлении в виду запертой двери в начале полосы, мне, к моему стыду, совершенно не пришла в голову мысль о том, что это не имело значения, потому как дверь всё равно оставалась закрытой. И даже описанный мной факт вероятности прохождения сквозь двери некоторых существ никак не вязался с логикой моего исследования.

То, что я обнаружил, после долгих и осторожных шагов в полутьме по одной, а потом второй комнате тихого пыльного дома, не привело меня в ужас, но и не дало ответов. Скорее всего, я просто не смог оценить тогда, и если честно, до сих пор не могу точно подобрать нужных эпитетов и описаний.

Мной овладело смятение и тревога, которых обволакивали плохие предчувствия, когда, в конце концов, с лампой в руках я набрёл на залежи серо-бурой шерсти. Эта шерсть громоздилась клоками и спутанными прядями друг на друге, а местами была неразрывна и монотонна, как будто была единым целым. Количество шерсти было невообразимо: половина комнаты, местами даже до самого потолка была забита ей под завязку.

Руками, трясущимися мелкой дрожью, и отвергая паническое желание ретироваться, я подошёл ближе. Я волне мог ошибаться на этот счёт, отмечая про себя столь невероятный, как и сама находка, факт того, что шерсть не могла лежать тут давно, так как на ней не наблюдалось пыли.

Однако вскоре я заметил некие движения в толще этой растительности. Сквозь сковывающий меня ужас, я заверял себя, что, скорее всего, это был лишь полумрак, что сыграл со мной эту злую шутку. Впрочем, не могу за это себя винить: зрелище было не из обычных.

В какой-то момент в моей голове что-то щёлкнуло,  я развернулся и быстро зашагал к выходу. Мои пальцы работали на редкость слаженно, в отличие от дверного механизма.

На улице как будто стало ещё темнее, как и на моей душе, хотя при выходе из сумрачного дома я должен был скорее обрести облегчение.

Я в спешке добрался до дома, про себя отметив, особо любопытного кота на крыше жилого дома, который не спускал с меня глаз. Остальные, как и всегда, лежали у входа, не выказывая особого интереса к моей персоне.

О том, что наступило время обеда меня оповестили десятью минутами позже. Я был совершенно сбит с толку потерей такого количества времени. Однако мой хронометр, а так же тот факт, что с утра я всё-таки не озаботился проверкой времени, а положился на кошачье чутьё, указывал верно.

Теперь-то мне было что написать в телеграмме, однако это меня совершенно не радовало. Не обладая широкими знаниями в зоологии, я предположил, что то, что я увидел в том доме, представляло собой кошачье гнездовье. А вот способ проникновения в дом, скорее всего, был скрытен от посторонних глаз, только и всего.

Попутно я размышляя о способе проникновения и в этот дом. Быть может, коты сумели пролезть в трубу, или в доме были действительно замаскированные потайные лазы — понять было невозможно. Впрочем, относительно первого пункта я сразу засомневался. Печная труба в доме, где я обосновался, не вела в мою временную спальню, к тому же я сразу проверил печную заслонку, которая оказалась плотно закрыта. Вероятно, всё же есть предусмотренные отверстия, а может быть, мыши выгрызли в доме себе норы, после чего ими воспользовались кошки...

Даже если бы мне и удалось ответить на этот вопрос так, что бы мой запутавшийся в догадках разум наконец был удовлетворён ответом, совокупность всего остального никак не вязалась с действительностью.

Совершенно не чувствуя аппетита, я подкрепился консервами и молоком, после чего передо мной встал вопрос о дальнейших действиях.

Разумеется, ни о каком чтении речи идти не могло в моём подавленном и взвинченном состоянии. Выходить больше куда бы то ни было из дома без особой надобности желания не было, ведь и того, что я обнаружил в соседнем доме было достаточно. А возможность обнаружить что-то подобное ещё я допустить для себя не мог.

И, конечно же, я уже ни один раз задумывался над вероятностью покинуть это место своим ходом, однако это никак не вязалось с моим словом, что я дал хозяевам, чтобы они были спокойны во время своего отсутствия. К тому же, я был не совсем уверен в том, что я сам не придумал большую часть увиденного.

Как бы то ни было, но я наконец, решил, чем смогу заняться написанием срочной телеграммы, чтобы почтальону не пришлось ждать завтра напрасно.

Как позже оказалось, я написал больше, чем хотел, и потратил на это очень много времени. Не думаю, что я описал ситуацию верно, но всё же это был чуть ли не единственный выход для меня в этой ситуации.

За письмом я совершенно не заметил, как окончательно стемнело. Я всё никак не могу привыкнуть к этой темноте, а главным образом, шум листьев меня отчаянно сбивает с толку. Возможно, моя адаптация к жизни на ферме попросту не состоялось.

За окном уже было довольно темно, когда я перестал перечитывать телеграмму. Вопли кошек известили меня о начале времени ужина, что ввело меня в состояние уныния. Честно сказать, за эти дни я понял, что содержать такое количество животных совершенно невозможно и дорого.

Чтобы отвлечься от этой непроглядной темноты за окном и мрачно качающихся и шепчущих деревьев, я принял решение приготовить сегодня что-нибудь особенное на ужин. Благо у меня был под рукой старый рецепт индейки моего дядюшки, который я и решил использовать.

Я провозился с приготовлением довольно долго, и конечно, мои ожидания не были уж слишком высоки, но каково же было моё изумление, когда то, что я приготовил, едва ли можно было есть. Пресная тушка индейки удалась не аппетитной,  от чего не спасла ни единая приправа, что я смог найти на кухне Реббитсонов. Впрочем, выбирать не приходилось – я быстро прожевал то, что сотворили мои неверные в тот день руки.

Когда же я наконец покончил с ужином, то с неудовольствием отметил, что время неуклонно движется ко сну. Мне не хотелось впускать в свою голову мысли об очередной непростой ночи, поэтому я решил попробовать мыслить в более оптимистичном ключе. Мне оставалось прожить в доме всего один день и две ночи, а после этого я смогу вернуться в свой родной дом. В конце концов, ничего страшного в том, что эти звери так любопытны, в сущности, и нет. И хотя лес и кошачье гнездо по-прежнему не оставляли для меня ответов на вопросы, возможно, многое мне смогут объяснить сами Реббитсоны.

После долгих колебаний я улёгся в постель и погасил лампу. В темноте мой слух обострился, и я слышал, как одна из кошек прыгала с комода, а другая из них воспользовалась кошачьим туалетом, после чего, наверное, минут двадцать, не могла его зарыть, как полагается.

Между делом, я вспоминал своего кота – Бенджамина. Вот по кому я действительно скучал в эти тёмные минуты, кого хотел бы прижать к своей груди. Как переносит он моё отсутствие? Хорошо ли кормят моего любимца?

Сон не шёл ко мне, и я прекрасно понимал почему. Мои тяжёлые мысли не давали мне покоя, за столь тонкой завесой беспечного оптимизма и надежды на лучшее.

И как я и предполагал, уснул я очень поздно. Мои поверхностные обрывистые сны заставляли меня беспокойно ёрзать в постели и постоянно вздрагивать и просыпаться. В одно из таких всплываний на поверхность сознания я и увидел это.

Разумеется, я предполагал увидеть нечто в таком духе, когда ложился спать. Моё стремление подготовиться к этому странному ночному поведению домашних животных занимало практически всю периферию моего сознания.

Однако в тот день я заснул намного быстрее, чем предполагал, совершенно не обдумав, как буду действовать в подобной ситуации. В моём ещё не до конца проснувшемся разуме мелькнула усмешка, которая недовольно вопрошала: а что же я делал все эти часы вместо решения данной проблемы?

В очередной раз в тёмной комнате я наткнулся на призрачные светящиеся глаза кошки. Кто из четырёх это был, я не знал. Впрочем, это было не так важно. Но отчего-то самое поразительное для меня было даже не местоположение домашнего любимца, а направление его взора.

В этот раз глаза смотрели не на меня, что пугало куда больше, чем я ожидал. К тому же, я не замечал ничего странного в том, что кошка сидела в самом углу комнаты, покуда не обнаружил вторую пару глаз, которая так же не проявляла ко мне ни малейшего интереса. Когда я с ужасом стал оглядывался, то мне стало ясно, что в комнате были все четыре представителя домашней фауны. Все они сидели строго по углам, и ни одна из этих колеблющихся в сумраке пары глаз не смотрела на меня.

Внезапно я рассердился и вскочил с кровати, что возможно было и не лучшим решением, за то, по крайней мере, я стряхнул с себя оцепенение. Однако, с прискорбием, я снова замер, когда не получил ни малейшего внимания от светящихся в темноте глаз. В тот момент я всё ещё не задавался вопросом о причинах, по которым эти глаза светятся. Если память мне не изменяет, то для такого поведения глаз необходим свет, что бы он отразился от гладкой поверхности глаза и вернулся обратно. Но в моей комнате было темно, и свету там взяться не откуда.

Но все эти мысли мне пришли в голову потом. Наконец, для меня стало очевидно, куда смотрели кошки. Их немигающий и почти гипнотический взгляд был прикован к окну. Мне не очень-то хотелось узнавать, что могло привлечь их на столько, что бы совершенно не обращать на меня внимания, но мой запас злости иссяк, и я тихо подошёл к оконному проёму.

В ночной черноте поляны, перед самым лесом громоздилось нечто ещё более тёмное и однозначно живое. Внутри меня всё похолодело, меня сковало на месте. Сначала я подумал, что это медведь, вышедший из глубокого леса с целью поживиться чем-нибудь съестным. На какое-то время мне даже стало легче от этой мысли. Однако очень скоро я отметил, что как и кошки в моей комнате, эта тень имела большие миндалевидные светящиеся жёлтым светом глаза. Но пугало меня не это. Очертания этого зловещего силуэта двигались во всех направлениях, как будто каждый дюйм этой тени жил своей собственной жизнью. Для меня стало большой наградой то, что эта тварь не стала приближаться, а моё сознание, столь запоздавшее с верным решением, наконец, покинуло меня, и я провалился в небытие.

— Понимаешь Серёжа, если совсем не пить – это очень хорошо, но как-то не совсем правильно. Тут надо научиться контролировать нашу русскую душу!

— Но ведь восточные народности, я читал, ещё больше подвержены «тяге к огненной воде»? - прервал я очередную лекцию Авелея «блеском» своего ума.

— Поймал, поймал, да уж, немного расизм прозвучал в моих словах… ладно, контролировать любую нашу душу. Когда ты полностью отказался от вина, ты не избавился от главной проблемы. Ты её просто держишь в клетке, до поры до времени, но стоит только оставить дверцу незапертой, проблема вырвется наружу… А вот совсем другое дело, когда ты научишься контролировать свою «тягу» и жить в мире со своей проблемой, тогда и "вольер" будет открыт…

Вот примерно так проходили у нас беседы, и я вроде понимал мысль Андрея, но всё равно боялся этого зверя. Я слушал Андрея, иногда он меня. Так время и летело.

Когда Авелей уезжал в церковь по своим обязанностям, я "совращал" Петра и Фелония, склоняя их к азартным играм. Не хватало мне немного драйва что ли, я научил их играть в дурака на щелбаны. Какое-то время я отбивал свои пальцы об их стальные лбы, но потом монахи набрались опыта... и мне стало не интересно, слишком уж мускулистыми парнями они были. Такие зимние развлечения, скука полнейшая. Я даже готов был «пережить смерть» какую-нибудь, чтобы разнообразить этот быт.

— Андрей, но что там? Не пора ли нам помочь какой-нибудь заблудшей овечке? – иногда спрашивал я Авелея полушутливым тоном.

— Всему своё время! – лишь отвечал Андрей, в очередной раз, отправляясь на свои служения. Раньше я боялся своих астральных перемещений, но в последнее время меня начинало тянуть снова прикоснуться к этому таинству. Да, иногда мучения предсмертные были ужасные и в физическом и в моральном плане, но вот не хватало мне этого и всё. И я дождался, на свою голову…

* * * *

— На этот раз, Серёжа, всё совсем по-другому. Тут нет пропавших или заблудших. На этот раз смерть была стопроцентная и жестокая. — Я сидел перед Авелеем, почёсывая затылок. Мне не понравился сегодняшний "подкат" Андрея, без предисловий и церемоний. Он просто подошёл и заговорил: — ты должен помочь моему другу, он работает «опером», и у него «висяк»…

— Но я не могу! Я же тебе гово…

— Я помню, Серёжа, ты не можешь назвать имя убийцы, но послушай меня. В городе 7 смертей с «расчленёнкой» за эту неделю. Это всё дело одного человека! Части тела находят в разных местах города и следствие мнётся на одном месте. Я - как служитель Бога, должен быть в смирении с этим фактом, но не получается - моё естество меня разрывает. Серёжа, хоть как-нибудь помоги!

— Даже не знаю, – я и в самом деле не знал, но чувствовал, что сегодня важный день, и все предварительные события были предисловием к дальнейшему моему предназначению. Выдохнув, я пробормотал слова, после которых всё поменялось, — я помогу, Андрей, зови своего друга!

Глава 2

— Это он? – первые слова, которые я услышал, когда вошел в зал.

— Да, Дим! Это он! – на скамье сидел мужчина, предпенсионного возраста и скептически на меня смотрел. Рядом стоял Авелей. — Познакомьтесь, Сергей, а это Дмитрий Иванович.

Я подошёл к сидящему и протянул правую руку. Он соизволил встать и ответить на рукопожатие. Несмотря на возраст, хватка у него была железная, мне немного стало стыдно от своей мягкотелости в ладони.

— Он же мальчик ещё, – вроде пронзительно смотрел на меня, а обращался к Авелею. — Что-то меня терзают смутные сомнения, Андрюха. Он нормальный?

— Вполне! – не выдержал я такого пренебрежительного отношения в свой адрес, — может только чуть-чуть нервенный, и я не мальчик, мне уже почти 23 года!

— Аааа, ему почти 23 года! – не отвел взгляда Дмитрий Иванович от меня, я заметил лёгкую усмешку на губах. — Ну, тогда это всё меняет! Не могу понять, Андрей, что я тут делаю? Как мне может помочь этот… мальчик?

— Димон, я понимаю, что ты скептик, но останься на десять минут и не задавай вопросов, а потом ты сам решай – уходить или нет! Ты принёс, что я тебя просил?

— Блин, Дюха, я пошёл на должностное преступление ради тебя!

— Дим, не ради меня. Не надо лишних слов, поверь, это ты сделал ради людей и справедливости… ну? Принёс?

— Да! На! – утвердительно ответил Дмитрий Иванович, протягивая мне, вытащенный из кармана штанов, платок.

Развернув тряпку, я чуть не уронил от неожиданности содержимое. На ткани лежали два золотых зуба.

— Это единственные вещи, которые материальны! Всё как ты и просил, – я не мог понять, он чисто из принципа со мной не говорил, или как? Даже сейчас, вручив два куска металла в мои руки, он продолжал обращаться к Авелею, — так же мы нашли две руки, одну ногу, голову… думаю понятно, откуда эти зубы? Ещё нашли туловище без конечностей и отдельный скальп, от другой жертвы…

Всё это выговаривая, Дмитрий Иванович не отводил своего безжалостного взгляда от меня. По спине пробегали мурашки после каждого слова, но я понимал, что должен был выдержать и не дрогнуть. Желудок засосало от предчувствия, всё моё нутро кричало: «Брось это всё! Это же какая-то жесть намечается, тебе ведь предстоит это переживать…»

— …на пальцах, возможно, были кольца, но убийца предварительно их снял, точней отрезал вместе с пальцами, – продолжал выговаривать «добрый» опер, чеканя каждое слово, — …все конечности принадлежат разным людям. Я более скажу, разнополым и разновозрастным… Ни один труп не опознан, отпечатков в базе нет. Как бы стыдно не было признавать – но мы мнёмся на одном месте. И чем он может нам помочь?

— Помоги, Серёжа! – посмотрел на меня Авелей и кивнул.

Я стряхнул зубы с платка и, зажав их в кулак, прошёл на свой стул, стоящий в середине зала. – Постараюсь!

Минуты три я просидел под насмешливым взглядом Дмитрия Ивановича, всеми фибрами чувствуя его скептицизм. Не выдержав, я отвернулся от «опера» и Андрея, но даже затылком ощущал почти осязаемое недоверие.

— А можно он выйдет ненадолго из помещения? – я тоже решил обращаться к нему через Авелея.

— Серёжа… Дима… вы как дети, ей богу!

— Ладно, ладно… пойду во дворе покурю. – Я услышал, как дверь захлопнулась, Дмитрий Иванович вышел.

— Может этих двух зубов мало будет? Обычно более объемные вещи я использовал для «переживания»? – я повернулся, обратно к Авелею.

— И рады бы, но нет больше никаких вещей, ты же понимаешь. Убийства очень чёрные, нечеловеческие… ты обязан помочь хоть чем-то!

— Ладно, окей, – я сжал золото ещё крепче в кулаке и закрыл глаза. Надо было думать о чём-то отвлечённом. Я стал вспоминать лица всех своих близких, родных и друзей. Как лента воспоминаний передо мной прошли: мама, друзья детства той, благополучной жизни, соседи, однокурсники и наконец, я "потерялся"…

Глава 3

Я открыл глаза, яркий свет раздирал моё зрение, заставив зажмуриться.

— Блядь, что за херня? – прохрипел я, пытаясь приподняться. Тело моё было привязано, я чувствовал веревки на кистях рук и лодыжек. – Что тут происходит?

— Привет, Чипа! Давно мы не виделись? – услышал я рядом мужской голос. От «Чипы» меня продрало. Так меня не называли лет эдак пять, считай с 95ого. Горячие «девяностые» походу дела меня настигли. Очертания человека стали проступать сквозь свет.

— Ты кто? – без обиняков, просто, спросил я, сплёвывая сквозь зубы. Я сидел привязанный к дереву, вокруг лес. Понятно, что кричать не было смысла, да и не в моих привычках такие проявления паники. Я глянул мимоходом на ноги, так и есть, они были в крепкой связке с пеньком. Узлы профессиональные, со знанием дела, отметил я.

— А ты напряги память, млять! — нервно выкрикнул тип и приблизил своё лицо к моему. Изо рта его шёл пар, градусов пятнадцать мороза точно на улице. — Ну, что? Узнаёшь?

Это была моя смерть, ни грамма сомнений! 94 год, нам нужен был этот чёртов хлебозавод №3, будь неладен. Он не хотел его нам отдавать, идиот. Просто бы подписал документы, и все бы было на мази. Перед ним, наглядно, так сказать, мы насиловали его жену, дочку не стали, слишком маленькая - что мы педофилы что ли какие?! А он всё не подписывал, козёл! Мы просто отрезали у дочки один палец… и он как слизняк, поплыл и согласился, слабак сопливый. После подписи, мы пристрелили жёнушку, дочку и его… если бы сейчас я не видел этого типа в здравии, то так бы и был уверен, что и его… А потом трупы сложили на их же даче и подожгли. Надо же, а теперь он стоит живой. Впору поверить в чудо.

— Как ты выжил? – уверен, что на моём лице ни дёрнулся ни один мускул, хотя на самом деле я был в ужасе.

— Когда я очухался, в дыму уже была вся комната, и по стенам растекался огонь. В окне я видел, как вы спешно садились в свои машины… Мои жена и дочка были мертвы… — он всхлипнул от воспоминания, мне даже стало немного жаль его, но совсем немного, — я успел выскочить из дома, несмотря на простреленное лёгкое, и выжил… На шесть лет пришлось залечь на дно, до сегодняшнего дня…

— Жаль что ты не сдох! — сквозь зубы прошипел я. Интересно, как он задумал меня убивать? Не хотелось бы долго мучиться, но иногда надо уметь проигрывать.

— Сука… обещаю, ты не будешь долго мучиться! – он ещё научился читать мысли за эти шесть лет? — Ты умрёшь быстро! Но прежде я тебе должен кое-что показать, если не возражаешь…

Из кармана он достал снимок, сделанный Полароидом и, скромно улыбаясь, поднёс к моим глазам. Меня затрясло. На снимке пластом лежали одиннадцать тел, связанных веревками и с тряпичными кляпами во рту. Они находились в погребе, то ли какого-то дома, то ли гаража. Я узнал всех! Вано, «Паныч», «Малёк», мои соучастники того "весёлого" хлебозаводного дела, а рядом их тёлки. Но, это ещё не все. Там же лежала мои: жена, два драгоценных сыночка и родная матушка с отцом.

— Тварь! – завопил я, и, пытаясь порвать все путы на своём теле, стал извиваться. – Не смей их трогать!

Это был какой-то бред, в моём мозгу запечатлелись любимые детки, жена и родители. Плевать мне было на дружков и их тёлок, да и на себя, но только не на моих родненьких. Я орал благим матом, рычал как раненый зверь, а этот ублюдок просто сидел на корточках и ухмылялся, вертя между пальцами фотографию.

— Ори не ори, но тебя никто тут не услышит, Чипа… А? Каково? – тихо зашипел он, приближая своё лицо к моему. – Как ты себя чувствуешь, когда знаешь что твоих любимых будут медленно убивать?

— Ты ненормальный! Убей меня, моих друзей - мы виноваты в смерти твоей семьи, но бабы то причём, дети?.. — стал умолять я, перестав вырываться.

— Ты считаешь, этого будет достаточно? Вы животные насиловали мою жену, потом убили её и дочку. Меня, правда, не получилось…

— Сука! – плюнул я ему в лицо и попал в глаз.

— Твоих дружков я убью вслед за тобой и баб их, — медленно вытирая платком лицо, заговорил он, — но твоих родственничков я буду убивать медленно, и они испытают мучения, соизмеримые с моей болью!

Я лежал онемевший и смотрел на его перекошенное от злобы лицо. Впервые в жизни я испытавал страх, пробирающий до кости! Меня трясло от бессилия, ужаса и раскаяния - это настал конец всего и я тому был виной.

— Я их порежу на кусочки и раскидаю по всему городу, и если есть там что-то, то твой дух будет ходить по этой земле и каяться до скончания веков. А я полечу в Ад, удовлетворенный содеянным… Адью!

После этих слов, он поднял с земли прозрачную бутыль и вылил содержимое на мою голову. Почти сразу почувствовал боль и шипение на коже. Это была кислота. В глазах стало всё уплывать, от ужасающей боли я орал, непроизвольно обоссался и не только. А потом зашипел горлом, это мой мучитель перерезал мою гортань, он сдержал своё слово, и стало темно…

Продолжение следует: