- Как я решил вести дневник -
Утром меня разбудила мама. Она сняла крышку гроба и сдернула с меня саван.
- Вставай, сказала она. – В школу опоздаешь.
Мне ужасно не хотелось идти в школу. Вообще-то, я ее люблю, там весело и интересно, там мои друзья. Одно в школе плохо – это контрольные. Все учителя сразу становятся строгие и не разрешают списывать, а потом удивляются, почему ребенок получает двойки.
- Я заболел, - сказал я. – У меня кружится голова… и болит живот… и горло, - я сделал самое жалобное лицо, какое только смог, и поглядел на маму.
Обычно мою маму не проведешь. Обмануть ее невозможно, потому что, как она объясняет, у всех мам есть специальный третий глаз, чтобы следить за своими детьми. Этот глаз невидим, но сам видит все. Посмотрит какая-нибудь мама на своего ребенка и - пожалуйста! Ей сразу же становится известно, что тот не чистил зубы, или прогуливал школу, или ел сырую паутину.
Но сегодня этот глаз, наверное, не работал. Мама пощупала мне лоб и озабоченно нахмурилась.
- У тебя румянец, - тревожно сказала она. – И жар. Пожалуй, я вызову врача. А ты лежи и не вставай.
… Ура, ура и ура! У меня режутся клыки! Совсем, как у взрослых! Правда, пока их не видно, только десны опухли и болят. Доктор торжественно поздравил меня и велел каждый час полоскать рот комариной настойкой. Эта комариная настойка – гадость страшная, от нее вяжет во рту и хочется плеваться, но доктор сказал, что она очень полезна для прорезывающихся зубов. Ну что ж, раз так, буду полоскать. Мне ужасно хотелось, чтобы у меня были клыки, как у папы – такие длинные, кривые, острые, без единого пятнышка. У мамы клыки тоже будь здоров, она как улыбнется – мурашки по коже, но все равно, гораздо меньше, чем у папы.
Мама нежно укусила меня за ухо и улетела по делам, а я остался один. Я лежал в гробу и представлял, как приду в школу уже в плаще, и как мне будут завидовать, и как те ребята, у которых уже есть клыки, пожмут мне руку и скажут: «Молодец», или «Настоящий парень», или еще что-нибудь приятное.
Я прямо весь надулся от гордости и тут же решил вести дневник: раз я уже почти совсем взрослый, то пусть у меня все будет, как у взрослых. А когда я состарюсь, то прочитаю дневник своим внукам, и пусть они узнают, какой их дедушка был умный в детстве, и никогда не капризничал, и хорошо учился, и совершил открытие какое-нибудь…
Я стал думать, какое бы открытие мне совершить, и так замечтался, что не заметил, как пришел Пиня, мой одноклассник и самый близкий друг. Он толстый и веселый, и я его ужасно люблю
- Здорово, - сказал он. – А у нас новый учитель. По физкультуре. А ты чего не был? Заболел? А мы сегодня лазили по стенам, и физкультурник сказал: кто будет хорошо учиться и сдаст все нормативы, то на каникулы поедет с ним в горы. В поход. Классно, правда?
Мне сразу стало жалко, что я не ходил сегодня в школу, и не лазил по стенам, и понятия не имею, что такое нормативы. Но я взял себя в руки.
- Здорово, - сказал я. – А у меня тут клыки режутся. Даже врача вызывали. Он сказал – сложный случай. Клыки, сказал, очень большие. Может потребоваться операция.
У Пини вытянулось лицо, и он начал мне завидовать. Что против клыков какие-то горы и нормативы? Тьфу! Они то ли будут, то ли нет, а клыки – вот они, пожалуйста! Смотрите, если хотите.
Пиня, конечно, прочитал мои мысли, по телепатии у него всегда пятерки, и сразу же попросил меня показать клыки, но я отказался, сказал, что доктор не велел мне открывать рот, а то застужу.
- А мы новую тему проходили, - вздохнул Пиня. – По метафизике. Параграфы бета и гамма. А ты когда выйдешь? А тебе что, совсем вставать нельзя?
Я важно объяснил Пине, что всегда очень тщательно выполняю все врачебные ре-ко-мендации, потому что у меня развито чувство ответственности.
- Клыки – это клыки, сам понимаешь, - внушительно добавил я. – Они обязывают.
Пиня совсем приуныл. Он робко предложил, раз уж мне совсем нельзя вставать, поиграть в фантики или подземный бой, но я только усмехнулся. Такие детские забавы не пристали вампиру моего возраста.
Тут пришла мама с комариной настойкой, и Пиня быстренько смылся. Он всегда стесняется взрослых.
- Какой у тебя хороший друг, - растроганно сказала мама. – Надо же, ты только заболел, а он уже пришел навестить.
Я даже обиделся на маму за то, что она сказала, что я заболел. Какая же это болезнь? Тут ребенок взрослым стал, а она… И я, сам не знаю зачем, соврал, что Пине так велела учительница.
Мама ничего мне не сказала, только странно на меня посмотрела, а мне стало очень стыдно, и я решил, что подарю Пине свое чучело летучей мыши. Просто так. Оно ему давно уже нравится.
Вечером пришел домой папа и взял меня с собой полетать. Мама беспокоилась, что я простужусь и что мне надо лежать, но папа сказал, что немного болотной сырости только пойдет мне на пользу.
- Парень совсем взрослый, - сказал он. – Не надо его опекать, словно несмышленого младенца.
Он обнял меня за талию, и мы полетели. Мы мчались над темнеющей землей так быстро, что дух захватывало. Я смотрел вниз, не проносящиеся под нами деревья и высокие травы, на ручейки и тихие речные заводи, в которых отражался свет заходящей Луны, и думал о том, какой у меня хороший и добрый папа.
А потом я попросил папу взять с собой Пиню. Если, конечно, ему будет не тяжело, а то ведь Пиня… ну, немного толстоват. Чуть-чуть. Папа засмеялся и сказал, что Пиня нормальный парень с хорошим аппетитом, не то, что некоторые, и он с удовольствием его прихватит.
И мы летали втроем, очень долго, и папа крепко держал нас и делал крутые виражи и мертвые петли, а мы с Пиней жутко орали от страха и восторга и хохотали. А потом папа сказал, что уже поздно, и нам всем пора по домам. Он выгрузил Пиню у его дома, и он долго стоял на крыльце и махал нам вслед рукой.
***
Сегодня я впервые пришел в школу в плаще. У меня очень красивый плащ – весь черный, с маленькими серебряными звездочками и серебряной пряжкой у горла. Ни у кого из ребят такого нет, только у Лючии еще красивей, но, во-первых, она девочка, а, во-вторых, сама очень красивая. У нее такое бледное личико, огромные черные круги под глазами, яркие губы и красные-красные глаза. Волосы она не заплетает в косички, как другие девочки, а носит их так, распущенными.
Жаль, что плащи надо сдавать в раздевалку, а то бы я целый день в нем проходил. Я очень-очень медленно разделся и пошел в свой класс. Все ребята сразу уставились на меня и стали перешептываться и перемигиваться, а я скромненько сел за свою парту рядом с Пиней. Он обрадовался мне, как самому лучшему подарку.
- А здорово мы с твоим папой полетали, - радостно улыбаясь, сказал он и предложил мне засахаренного паука.
- Да, - сказал я. – Здорово.
И отказался от конфеты. Не хочу портить зубы.
- А у нас сегодня физкультура, - сообщил Пиня, и я тоже обрадовался, потому что очень люблю физкультуру. Я сильный и ловкий, и у меня все очень хорошо получается, не то что, скажем, математика.
Тут прозвенел звонок, и мы все сразу замолчали, потому что в класс вошла Наина Киевна. Она очень строгая и запросто может оставить весь класс без перемены.
- Здравствуйте, дети, - сказала она и открыла журнал. – Здравствуй, Тимофей, приятно тебя снова увидеть. Где твоя справка?
Я подошел к ней, широко улыбнулся и отдал справку. Она внимательно прочитала ее и удивилась.
- Странно, - сказала она. – Тебя так долго не было, я уж думала, ты заболел.
- У меня был сложный случай, - громко сказал я, продолжая улыбаться во весь рот и краем глаза поглядывая на Лючию. – Мне чуть не сделали операцию.
И все сразу уважительно уставились на меня, а мне в этот момент было жаль, что мне и вправду не делали операцию. Вот было бы здорово, если бы я пришел в класс весь забинтованный, весь на костылях, молчаливо и мужественно перенося боль…
- Садись, Тима, - сказала Наина Киевна. – На большой перемене зайдешь к зубному врачу… И перестань скалиться, - добавила она. - Это некрасиво.
Я сел на свое место, и радости у меня поубавилось. Все ребята в нашей школе боятся зубного врача. Он всегда ходит в белом балахоне с завязками на спине, никогда не улыбается и не разговаривает о пустяках, а пальцы у него короткие и толстые, и он ими всегда хрустит перед тем, как взять какой-нибудь свой страшный инструмент. Ходят слухи, что раньше, давным-давно, он был человеком. У него даже прозвище такое – «Человек», а имени его никто не знает.
- Я пойду с тобой, хочешь? – прошептал Пиня.
На перемене я не бегал и не прыгал, не орал и не дурачился, а ходил спокойно и солидно, как и полагается взрослому вампиру. Мне очень хотелось, чтобы ко мне подошла Лючия, и я бы тогда рассказал ей, что веду дневник, что совершу научное открытие и сдам все нормативы, что бы это не означало, и поеду в горы, и там спасу ее от какой-нибудь страшной опасности.
Я представил, как с гор скатывается огромная снежная лавина, и все в панике кричат и плачут, и только я один сохраняю спокойствие и хладнокровие.
- Спокойно, - скажу я им. – Положитесь на меня, и я вас выведу.
А Лючия, конечно, потеряет сознание, и я вынесу ее на руках. А когда она очнется и станет спрашивать, кто ее спас, я ничего не скажу. Я буду гордо молчать и делать вид, что ничего особенного не произошло. Может быть, мне даже оторвет руку или ногу… хотя нет, как же тогда я ее спасу? Ну, пусть у меня будет забинтована голова.
- Вот он наш герой, - скажут ей, и тогда она…
Но тут прозвенел звонок, и мне пришлось слушать о всяких там морях и реках и что куда впадает, но слушать я ничего не мог, а смотрел все время на Лючию и мечтал.
А потом наступила большая перемена, и мы все ринулись в буфет. Там было мое любимое – пирожки с гадюкой, и я съел два, а Пиня целых четыре. Он бы съел и больше, но я напомнил ему, что следующий урок физкультура, и что не стоит так наедаться. А он, в свою очередь, сказал, что сейчас как раз большая перемена, и что мне надо к зубному врачу. Я сказал, что Человека, наверное, еще нет, и что я вообще не люблю врачей, и Пиня со мной согласился, но тут появилась Наина Киевна и велела мне не мешкать и немедленно отправляться к врачу.
Как назло, Человек был на месте. Он усадил меня в кресло, нажал ногой на педаль, и я вместе с кресло поехал вверх.
- Открой рот, - хмуро сказал он.
Я закрыл глаза и открыл рот.
Он поковырялся у меня в зубах такой острой металлической штучкой, постучал по ним и сказал, что все прекрасно и что мне надо чистить зубы два раза в день и употреблять побольше кальция.
- Что такое кальций? – спросил я.
Он сказал, что кальций – это такое вещество, которое помогает расти костям и зубам, а если его в организме не хватает, то зубы начинают разрушаться.
- Кальция много в твороге и рыбе, - со вздохом добавил он. – Но ты можешь есть просто мел.
Он меня отпустил, и мы с Пиней побежали на физкультуру.
Новый физкультурник был таким большим, с такими мускулами, что я сразу расхотел делать научное открытие и захотел быть таким же, как он – высоким, сильным, и носить такой же черный спортивный костюм.
Физкультурник велел нам построиться и рассчитаться по порядку, а потом повел нас на улицу. Он сказал, что теперь все уроки физкультуры будут проходить не в зале, а не свежем воздухе, потому что нам надо закаляться и воспитывать в себе силу воли, высокий дух и моральные качества настоящего вампира.
Мы вышли за территорию школы и пошли в лес. Там были древние человеческие каменоломни, и нам строго настрого запрещали там играть, но мы все равно, конечно, играли.
Физкультурник выбрал одну скалу, не очень даже высокую, всю в трещинах, и сказал нам, что мы должны взобраться по ней и спуститься вниз. Для меня это было плевое дело, а Пиня впал в отчаяние и принялся твердить, что никогда и ни за что не сможет влезть на самый верх.
- Ерунда, - сказал я ему. – Это же совсем просто. Смотри!
И я полез наверх, цепляясь когтями за камни. Они крошились и осыпались под моими руками, один раз я чуть не сорвался, но я все лез и лез, обогнал всех и встал там, на вершине.
Я посмотрел вниз. Пиня стоял у подножия скалы и, задрав голову, смотрел на меня. Он казался таким маленьким, что я на секунду испугался – как же я буду спускаться, но рядом со мной вдруг оказалась Лючия. Она освобожденная, у нее музыкальные пальцы, и она играет на арфе. Она восхищенно посмотрела на меня и сказала, какой я молодец и какой у меня замечательный плащ, и предложила дружить.
И мы стали дружить. Мы стояли рядом, смотрели вниз и хохотали – так неуклюже некоторые залезали на скалу. Особенно Пиня. Он несколько раз срывался, но упрямо начинал все сначала.
На его месте я бы даже не стал позориться, но он все-таки вскарабкался наверх, самым последним, и стоял, тяжело дыша и не глядя на меня.
- Молодец, - сказал ему физкультурник и даже похлопал по плечу, а я обиделся. Какой же он молодец, если залез самым последним? Вот я молодец, а он даже ничего не сказал.
- Не обращай внимания, - прошептала Лючия. – Пиня просто тебе завидует.
И она так посмотрела на меня, что я сразу с ней согласился и перестал обращать внимание.
Потом, когда мы все отдохнули, физкультурник предложил начать спуск. Пиня пошел первым. Он спускался очень-очень медленно, цепляясь изо всех сил, но все-таки сорвался и закувыркался вниз. Он упал, так нелепо и смешно растопырившись, как лягушка, что все засмеялись. И Лючия смеялась до слез, держа меня за руку.
А Пиня стоял и отряхивался, и ни на кого не смотрел, и был таким одиноким и несчастным, что все мое веселье куда-то исчезло и заныло внутри. Я молча шагнул к краю и стал спускаться.
- Давай, Тимофей, - хрустальным голоском произнесла Лючия. – Покажи класс!
Но я не хотел показывать класс, а просто разжал руки и упал. Я здорово ударился, но не показал виду, а громко сказал:
- Очень трудно здесь спускаться! Это не скала, а каток какой-то… Слушай, Пиня, а давай еще разик?
- Давай, - сказал Пиня.
И мы полезли с ним наверх, а потом вниз, и никто больше не смеялся, даже Лючия, а физкультурник сказал:
- Молодцы, ребята! – и пожал нам руки.
И мы пошли домой. Я сказал:
- Слушай, Пиня, хочешь, бери мою летучую мышь. Насовсем! Хочешь?
- Спрашиваешь! – сказал Пиня.
