Сага о призраках - 69 (официальное признание таланта)
Каждый день мы боролись за хлеб,
Каждый час был для нас тяжкой битвой.
И молились. Молились взахлёб,
И услышали боги молитвы.
Скинув бремя хворающих тел,
Что доступно, как видно, немногим,
Отошли мы от суетных дел,
От земли оторвав свои ноги.
Вы кричите, что остров - тюрьма,
Недовольные этой судьбою.
Но тюрьмой были наши тела,
А теперь не пленить нас тюрьмою.
– А ведь и правда, шедевр, будь я трижды проклят и трижды прощён! – услышал Кикосец знакомый голос по окончании песни.
Обернулся и увидел Зенниспара и Хейзозера.
– Браво, Кикосец, браво! Я всегда верил в то, что ты способен на нечто большее, чем академические и кабацкие поделки, если не будешь таким глупым и преодолеешь свою лень! – Зенниспар положил руку на грудь и слегка склонил голову. – Только не вздумай ничего менять! Впрочем, зная твой строптивый нрав, мне следовало бы дать тебе несколько настоятельных советов по поводу улучшения песни...
– Весь день и всю ночь с ней провозился и менять ничего не собираюсь! – с присущей ему скромностью заявил Кикосец. Профессорская похвала была ему особенно приятна, хотя вслух Ветрокрылый никогда бы в этом не признался. Да профессор в том и не нуждался. Ну конечно, он уважал Зенниспара Мао-Ивена, особенно после того, как тот столь тонко и точно назвал Бленатину Сиклую расчувствовавшейся вороной. Та по жизни и была сентиментальной курицей.
– Песня замечательная, – сказал Хейзозер, который утром ловил рыбу в могиле пропавшего Бухвалы Мудрика. – После таких песен хочется жить.
– Да, не выдерживают даже покойники, – заметил Зенниспар.
– Кстати, не припомнишь, профессор, когда-то, ещё на первом курсе, я заявил, что мне уготована важная, особая роль в будущем? Ты тогда перед всеми высмеял меня.
– И все мы славно посмеялись. Ну, кроме тебя. Ты страшно разозлился. Помню, а как же, а как же. Не стоит забывать маленькие радости нашего бытия.
– Так вот вам мой рассказ. – И Кикосец поведал о встрече с двумя ведьмами. – А лодка причалила вот здесь, – показал он после. – Сами видите, сейчас ведьминой лодки тут нет. Испарилась!
– Надо же, – усмехнулся профессор. – Я бы мог подумать, что это твоя очередная брехня, но слишком уж не в твоём стиле. Хм, исчезли, говоришь? Роботы, говоришь?.. Вот только ведьм и каких-то роботов нам не хватало. Да ещё с другой планеты.
– Ты веришь в ведьм? – удивился Кикосец.
– Ни одну из них я воочию не видел, но если я не видел какого-то явления, это не значит, что этого явления не существует. Мне вот за всю жизнь в Радруге, а я прожил в этом городе всю жизнь, ни разу не довелось увидеть слогров. Но это же не значит, что их нет.
– Впервые слышу о слограх. Кто это? – невинно спросил Хейзозер.
– Ещё бы ты слышал о слограх не впервые! – с деланным возмущением воскликнул Зенниспар. – Я бы очень этому удивился, ведь я никогда никому не рассказывал о слограх! Это личное.
– А, – сказал Хейзозер.
– А послушай, Кикосец, у тебя часом не появилось никаких соображений по поводу нашего будущего на острове?
– Конечно появилось! – выпятил грудь колесом Кикосец. – Мне доведётся сыграть в будущем особую, важную роль!
– А кристаллов, говоришь, два?
– Два, профессор, два. А песня, говоришь, шедевр?
– А песня, истинно говорю я тебе, шедевр.
После того как Кикосец Ветрокрылый несколько раз выступил с песней “Не тосковать о жизни призракам” в Кладбищенском театре, она обрела на острове феноменальную популярность. Хоть и после смерти, но барду удалось доказать, что он способен на нечто большее, чем кабацкие поделки. Лучше поздно, чем никогда. Тут, правда, мнения разделились. Одни песню невзлюбили, говоря, что она раздражает их именно тем, что напоминает о том, как хорошо быть живым. Другие же говорили, что песня помогает им свыкнуться с их сегодня и смотреть вперёд, а не с тоской зацикливаться на прошлом.
Призрачный хит покорил и вельмож кородента. Узнал о нём и сам Кластер Победонос, спросивший у одного придворного, с чего это вдруг стало модным насвистывать сей чудненький мотивчик? “Что-то смутно знакомое, – принялся вспоминать Кластер. – Не я ли по юности и сочинил? Я тогда много всякого сочинял”. Оказалось, не он. Кородента, очень захотевшего сочинить “Мы тоскуем” и поверившего в то, что он и сочинил эту песню, это обстоятельство как-то даже оскорбило, и он отправил гонца за автором песни, чтобы убедиться, что автор песни точно не он. Таким образом Кикосец Ветрокрылый предстал перед кородентом в его пещере.
– Итак, бард, ты утверждаешь, что сочинил песню “Мы тоскуем”...
– Ну... да, ваше короденство… я, – неуверенно подтвердил Ветрокрылый, сбитый с толку недовольным тоном Победоноса.
“В тексте какой-то подвох упустил? – лихорадочно соображал Кикосец, таращась на знаменитую маску ворона, поголубевшую после смерти, с длинным и крепким на вид клювом. – Или мелодия слишком провокационная? Может, я плохо различаю в музыке провокацию, а у кородента есть натасканные люди, которые слышат в музыке провокацию даже там, где не то, что сам автор, но и слушатели не слышат никакой провокации. Или составлен тайный список слишком опасных слов и мелодий, а я ненароком какие-то из них и использовал? Ай-ай, вот же угораздило!”.
– ...тогда как я, – продолжил Кластер, – уверен в том, что это я сочинил столь известную песню “Мы тоскуем” ещё в юности?
С бедного Кикосеца чуть вся синева не сползла от страха. Бард хотел провалиться сквозь землю, но почему-то не получилось.
– Да.. да… – заблекал бард, – вы… да… вы и… ну да… и... всегда так было!
– Что? – мягко поинтересовался Кластер.
– Что что, ваше короденство? – в ужасе вытаращился бард, проклиная себя за свой талант. Это Глазутый во всём виноват! Если бы он не избил его, то и песни никакой бы не было! Ветрокрылый отчаянно пискнул: – Это всё Глазутый, этот подонок, песню выдумал! Нарочно из списка мелодию снял и слов понабрал из списка, чтобы меня подставить!
– Тааак… Это Глазутый автор песни?
– Он! Всегда он автор песни “Мы тоскуем”! – Тут Кикосец своим инстинктом выживания, достигшим в развитии стадии эмбриона, понял, что совсем запутался, и отчаянно выкрикнул: – Всегда вы были, ваше короденство! И всегда вы сочиняли!
Кластер усмехнулся, нацелил на бившегося в конвульсиях барда чёрный клюв маски ворона, заложил руки за спину и неспешно проплыл до стены и обратно.
– Бард, ты что-то путаешь. Да ты успокойся, не дрожи. Пошутил я насчёт песни. Не я её придумал, а ты. Ну, вспомнил? Водки бы тебе сейчас хлебнуть, ржаной такой, знаешь, холодной, из погребка. Нервы успокоить. Да вот нету у нас водки. Возьми лучше свою трынделку и сыграй-ка мне “Мы тоскуем”.
Кикосец вытянул Эмолету на живот и сыграл. Второй раз за короткий период с Ветрокрылым произошло чудо. Он сыграл песню так, что усомниться в его авторстве было нельзя.
– Надо же, действительно ты. Поздравляю, бард, – сухо произнёс Кластер и пожал руку Кикосецу, который едва в обморок не хлопнулся. Рукопожатие кородента, однако, было вялым и чисто формальным. – Послушай, я вот зачем тебя позвал. Сам видишь, народ несколько не в форме, прозрачный, синий, не знает, чем заняться, мерзкие игрища выдумывает…
– Я в могиле рыбу не ловлю! – неистово заверил кородента Кикосец.
– Верю, верю, – сказал на это Кластер, который ещё не знал о могильной рыбалке, а только знал о башконогии. – Чем больше народу давать волю, тем меньше в нём останется человеческого. Чем больше у человека безделья, тем меньше в нём человеческого. Они уже озверели, головы друзей ногами пинают от нечего делать, а всегда лучше безумный кородент, чем безумный народ. Сегодня они пинают головы друзей, а завтра?
По тону кородента Кикосец твёрдо убедился в том, что ничего хорошего в таком случае завтра народу не светит.
– А завтра съедят головы друзей! – неожиданно выпалил Кикосец.
– А может, и съедят, – согласился Кластер. – Вот сейчас мы к этому и идём. Вернее, не мы, а народ, одичавший от своей синевы и прозрачности. Но ничего, я уверен, молитвенные собрания помогут нам очиститься. А на молитвенных собраниях необходимы песнопения. Думаю, ты наилучший кандидат, Кикосец Ветрокрылый. Я бы хотел, чтобы ты к первому молитвенному собранию, которое начнётся через пять дней, сочинил несколько песнопений, знаешь, таких, порелигиозней. Ты сейчас бард популярный в народе, парень талантливый, умеешь создать нужные настроения. Нет, если тебе это не нравится...
– Очень нравится, ваше короденство! – воскликнул Кикосец. – Я с самого детства мечтал сочинять для молитвенных собраний песнопения!
– А играл в кабаках, – поддел Кластер. – И сочинял кабацкие песнопения.
– Не считал себя достойным сочинять музыку богов! Но вы ставленник богов!
– Вот именно, я ставленник богов, а в песне “Мы тоскуем”, в которой поднимаются такие актуальные на сегодня темы, обо мне ни слова...
– Ваше короденство, я всю песню переделаю, но вас в ней воспою! Во всех песнях вас воспевать буду!
– Во всех-то не надо, – пробормотал Кластер, вспоминая некоторые народные творения весьма сомнительного содержания. Некоторых певунов не мешало бы досыта накормить кородентскими шоколадками. – Но как только переделаешь, ты сперва мне спой новый вариант, а я уж скажу, чего петь можно, а чего нельзя, понял, бард?
– Понял, ваше короденство!
– Вот и всё, мой придворный бард. Я рад, что мы нашли с тобой общий язык. Ступай.
Кикосец покинул кородентову пещеру в противоречивых чувствах. Наконец-то, он стал придворным бардом, достиг вершины своей карьеры, но сочинять храмовую музыку? Какая же это тоска… Не о такой вершине он мечтал. Ни к селу, ни к городу вспомнился чудик, которого исключили уже по итогам первого семестра. Он не мог подобрать на слух и простейшей гаммы, играл что-то совсем несуразное и при этом утверждал, что он человек творческий и так эту мелодию видит, а повторять один к одному для него слишком неинтересно и легко. Как он вообще попал в Академию? Уж не через Бленотину ли Сиклую, струнную ворону и щипковую курицу?
Прошлая прода: Сага о призраках - 68 (Ведьмы)
