Когда в театре зрителям приходится фокусировать взгляд на сцене, стараясь не замечать обрубков фанеры по краям и торчащие оттуда же куски бечёвки и балок, они намеренно сужают рамки своего восприятия. Это как игра, в которой участвуют не только актеры на помосте, но и люди в зале. Одни притворяются, что все по-настоящему, другие — что верят им. Но стоит повертеть головой, оглянуться по сторонам, мысленным взором окинуть все происходящее, как образ тут же рассыпется, и станет либо скучно, либо смешно.
— Вот, значит, как ты думаешь? — посмеялась мама, когда однажды он отверг ее предложение посетить спектакль. — Притворяются?
— Да! — кивнул Тони. — Лучше уж тогда фильм посмотреть. Там хотя бы декорации как настоящие.
— Мальчик! — она повертела перед ним пальцем, подвигала подбородком. — Театр — это не про декорации. Театр — это в первую очередь люди! Актерское мастерство!
— Дык! — он улыбнулся, выпучив на секунду глаза. — Фильмы тоже! Просто еще и с нормальными декорациями. Я считаю, что театры — это просто пережитки прошлого, когда люди еще не могли фильмы снимать.
— Согласна, — мама погладила его по волосам. — Но когда-нибудь, когда ты вырастешь, ты придешь в театр в нужный момент твоей жизни, и все будет по-другому. Да, может быть, любовь или горе, что ты увидишь на сцене, окажутся не такими как в реальности, но уже не в смысле, что фальшивыми. Они будут намного сильнее.
“А у самых краев краску нужно разбавить красным,” — Тони точно следовал инструкции.
Но то, что получалось, он про себя называл театром от мира рисования. Конечно, перепутать нарисованную свечку с чем-то другим нельзя, но лишь потому, что ты знаешь — это рисунок. Снова игра, снова поставленные границы.
— А… фи… геть… — протянул Тони тихо, хотя будь его воля, он бы воскликнул. Но на выставке репродукций, куда его два года назад привела мама, это не очень приветствовалось.
То, что он одарил своим самым искренним восторгом, был свет, нанесенный на полотно и впитанный им же. Не рисунок света, не его имитация, а тот, в который можно поверить настолько, что, кажется, унеси картину в темную комнату, и она продолжит светиться. После он не сомневался — укротить сияние луны и тепло солнца все таки возможно.
“Попробую сегодня еще раз,” — планировал Тони, стараясь запомнить узорчатое свечение вокруг листвы.
Мужчина не посмотрел в его сторону, даже когда он приблизился совсем близко. Тони пришлось махнуть ему рукой.
— Здравствуйте! — и громко поприветствовать.
Тот вытащил левую руку из подмышки и, переложив в нее сигарету, протянул ему правую.
— Добрый день, — Тони пожал ее крепко и уверенно, хотя внутри поморщился от неловкости. Сигаретный дым ему тоже не нравился.
— Это волки, которые только и ждут, когда тебе станет плохо. Стоит дать слабину, и они сразу же набросятся, — говорила мама за чаем про курение и алкоголизм.
— А разве ты сама не курила? Помнишь, тогда… мне еще было лет шесть, — вспоминал Тони.
— Курила, — она встала подлить чая в свой, почти полный стакан. — После бабушки.
Но к его облегчению незнакомец сразу же выбросил окурок и затушил его подошвой.
— Извините, — начал Тони. — Ну за прошлый раз.
— Да ничего страшного, — мужчина оглянулся позади себя. — А на что ты тогда так уставился то?
Тони следил за его вращающейся головой, но не сумев поймать взгляда, принялся стаскивать со спины рюкзак.
— Ваш рассказ, — он достал из него рисунок, — который Вы читали. Это из какого-то фильма? Или, может быть, из книги?
Он повесил рюкзак на плечо и, снова взглянув на мужчину, вздрогнул от неожиданности. Теперь тот пялился на него не отрываясь.
— Почему спрашиваешь? — незнакомец притянул два пальца к губам, вспомнив только после этого, что сигареты там больше нет. Он кивнул на рисунок: — Что это?
Тони развернул листок, как и раньше закрывая надпись пальцем.
— Меня попросили это нарисовать. А потом я услышал Ваш рассказ. Видите? — он протянул рисунок мужчине. — Похоже, да?
— Можно? — тот схватился за край.
“Да какая разница?” — подумал Тони и отпустил листок.
— Похоже, — глаза мужчины бегали по рисунку, иногда цепляясь за что-то и останавливаясь. — И для чего тебе знать, откуда это все?
Вопрос сбил с ног. Во-первых, Тони и сам не знал точно, зачем ему вдруг потребовалось докапываться до истины. Во-вторых:
“Зачем тебе знать, зачем мне это?” — возмутился он про себя.
— Просто, — все, что он нашел, чтобы ответить вслух.
— Просто… — медленно повторил за ним мужчина.
Он вернул рисунок, теперь развлекая свои глаза лицом мальчика.
“Зачем мне это?” — такого вопроса Тони себе еще не задавал. Но надпись внизу листка помогла определиться.
— Мой друг пропал почти два месяца назад, — продолжал он. — Это он попросил меня нарисовать это. Еще он посещал ваш…
— Да, да, — перебил его незнакомец, снова начав вертеть головой. — Марти Келли, я знаю.
Тони завис с чуть приоткрытым ртом, между губ которого застряло слово “клуб”. Глаза немного прищурились. И хоть за нетерпеливостью, что звучала в голосе мужчины, он не заметил безразличие, с которым тот произнес имя друга, ему стало не по себе.
— Простите, что побеспокоил, — он начал убирать рисунок обратно в рюкзак. — Вы, наверное, торопитесь. Я тоже пойду.
— Да все нормально, — успокоил его незнакомец. — С рисунком я сейчас помогу.
Он отодвинул от груди край пиджака и полез ладонью во внутренний карман.
— Секунду, — произнес он, продолжая там копошиться.
“Вот и отлично.” — подумал Тони. — “Да, мам, ты снова была права. Всем нам нужно просто уметь разговаривать.”
Все еще держа руку внутри пиджака, мужчина подошел к нему совсем вплотную. Его другая легла ему на плечо. Ступор от этого внезапного действия и вежливость, подначиваемая недавними материнскими словами, не позволили Тони ее скинуть. Он лишь сказал:
Наконец наружу, перед самым лицом мальчика, выглянула кисть, крепко сжимающая две небольшие карточки. И прежде, чем Тони сумел разглядеть их содержимое, рука у него на плече сжалась.
— Слушай меня внимательно, — изо рта незнакомца повалил сигаретный душок. — Видишь? Узнаешь?
Одним ловким движением он сдвинул карточки веером и затряс ими перед глазами Тони, будто хвастаясь внезапно свалившимся ему в руки роял-флешем.
— Марти! — прикрикнул мальчик, почувствовав, как кольнуло под сердцем. На лицо же наползла улыбка. Но уже через секунду, когда глаза приметили и грязный матрас, и обшарпанные стены, она пропала. Еще через одну, за которую он сумел разглядеть кровь и синяки, он на выдохе, вперемешку с ужасом в голосе, тихо протянул: — Что с ним?
Тони повернул голову к мужчине и посмотрел на него снизу вверх. В огромных, как котловины, ноздрях болтались длинные черные волосы. По их быстрому движению, что они проделывали вслед за потоком воздуха, было видно, как часто дышал незнакомец.
— С ним все хорошо. Пока что, — ответил тот.
Заговорив, его сухие губы переманили на себя внимание Тони. Когда в конце нижняя заехала за верхнюю, слегка натянутую, мальчику показалось — он хочет сказать что-то еще. Но затем мужчина склонил к нему голову, и Тони увидел — то была улыбка.
Если бы незнакомец заплакал, если бы он выглядел обеспокоенным, если хотя бы нахмурился — все это еще можно было бы связать вместе с фотографиями в один пазл, под названием Он что-то знает о Марти и он хочет помочь. Но вместо этого тот улыбнулся, и Тони завопил про себя:
Он начал вырываться, но мужчина лишь сильнее прижал его к себе.
— Пока что твой друг жив. Но мне ничего не стоит сесть в машину и убить его уже через минут десять. И я именно так и сделаю, если ты не перестанешь рыпаться, — горячее дыхание согревало уши.
Тони остановился. Он не знал, куда ему следует смотреть. Справа его плечо сжимала когтистая лапа, слева извергалась кошмарами клыкастая пасть, а спереди открывалась пронзающая своим острием правда.
“Иногда, мама, человек человеку волк,” — он постарался оглянуться назад, но мужчина встряхнул его за плечи.
— И не ори, — прошипел он.
— Что Вам нужно от меня? — выдавил Тони, вновь скользнув взглядом по фотографиям. — Где Марти?
Левой щекой он почувствовал, что незнакомец снова начал озираться по сторонам. Но вскоре слова, обернутые в ужас и теплые потоки воздуха, вновь коснулись его ушей.
— Скажи мне, сынок, какую из смертей ты боишься больше всего? — услышав их, Тони разинуть рот.
— Ну же! — дернул его мужчина. — Ответь.
“Беги! Беги! Беги!” — кричало его нутро. Но разум громко перебивал: — “А как же Марти?”
Ноги тоже отделились от тела, и, казалось, стоит им согнуться в коленях, и оно рухнет вниз, на залитую дождем и асфальтом парковку.
— Удушье, — тихо произнес он.
— Как же вы все обожаете врать! — прохрипел незнакомец. — Ладно.
Он выпрямился, все еще держа Тони рукой, и зашагал вместе с ним вокруг машины. У переднего пассажирского сидения они остановились. Рука скользнула под пиджак и убрала жуткие фото обратно. Ею же, свободной, он открыл дверь.
— Сейчас ты тихо сядешь и пристегнешься. Видишь кепку? Надень ее на себя, — теперь рука переместилась за спину и подтолкнула мальчика в салон. — И если ты попробуешь убежать, если закричишь, я за несколько минут доеду до Марти и убью его так мучительно, что удушье покажется ему раем.
“Как же так?” — Тони уперся ногами, начал пятиться назад.
— Почему я должен верить? — спросил он, оглядываясь на тротуар, на угол здания, за которым тот продолжался. Никого.
— У тебя три секунды, после я еду к Марти, — мужчина убрал руку, оставив мальчика полностью свободным. — Раз, два…
— Нет! Хорошо, — Тони нырнул в Каприз.
“Беги! Беги! Беги!” — сердце гоняло кровь, будто он уже мчался на скорости болида, но в пальцах Тони ощущал лишь холод и дрожь. Почти их не чувствуя, он натянул ремень и щелкнул замком. Коричневая кепка накрыла светлые волосы.
— Славно, — закивал ему незнакомец.
“Это ошибка!” — закричало его сознание, отрезвев от звука захлопнувшейся двери. Когда силуэт мужчины, спокойным, но быстрым шагом огибающего капот, перекрыл заходящее солнце, Тони положил ладонь на ручку и потянул ее, сначала на себя, а потом наружу. Он дернулся в чуть приоткрытую дверь, но ремень остановил его, довольно резко и грубо, особенно для бездушной вещи.
— Пожалуйста! — руки прыгнули снова на замок.
Настырный, он приковал к себе все внимание мальчика. Собственное дыхание, тяжелое и со свистами, заглушило тихий звук отворяющейся двери. Козырек закрыл обзор. Только когда Тони снова услышал хлопок, и его руки обдул поток пыльного воздуха от плюхнувшейся на водительское сидение задницы, он поднял голову.
— Я… — слова обрывались, — …не хочу!
Мужчина не глядел на него. Он повернул ключ зажигания, протянул руку к приоткрытой пассажирской двери и мягко ее захлопнул. Его присутствие вновь парализовало Тони, а когда он встретился с ним взглядом, мальчик и вовсе перестал моргать.
— Не хочешь спасти своего друга? — спросил мужчина, а затем отвернулся. Он нажал на газ, и Каприз тронулся с места: — Ты все еще можешь его спасти.
“Это была ошибка!” — к вискам подступила хорошо знакомая боль. Напряжение опоясало голову. Страх перестал быть эфемерным, он ожил комком в горле, вонзаясь в него шипами как при ангине. Не давал говорить.
“Это была ошибка!” — но сожаление, столь уместное при этих словах, дремало где-то в уголке сознания. В мире, что Тони покинул несколько минут назад, укатив на Капризе с парковки, на многое имелось два решения — правильное и нет. Здесь же, какое не выбери — все будет ошибкой. О чем же тогда сожалеть?
“Это была ошибка!” — думал бы он, если бы все же позволил ногам пуститься в бегство, гадая затем, исполнит ли незнакомец свое обещание. А потом живя с этим лозунгом, воткнутым в сердце, до конца своих дней, если все таки да.
Оба варианта лишь разные части одной и той же картины. Тони подбросил монетку, и она выбрала за него. Хотел бы он, чтобы она упала ребром. Чтобы кто-то заметил их, странно обнимающихся у машины, чтобы подбежал и спас его. Чтобы скрутил незнакомца, избавив и Марти от оков.
Но вот уже прошло минут пять, а Тони все еще сидел рядом, наблюдая, как за окном все реже встречаются дома, и все больше деревья. Наконец и солнце скрылось за кудрявой верхушкой леса. Его алый, исчезающий на глазах кусочек Тони проводил с мыслью, что еще утром смотрел на него, будучи абсолютно свободным. Свободным от заклинившего ремня, от уносящего его в неизвестность автомобиля. Свободным от дилеммы, столько непосильной для подростковых плечей.
— Куда мы едем? — спросил он мужчину.
— Спасать твоего друга, — ответил тот. — Ты не волнуйся, с тобой все будет в порядке.
Тони сжал пальцы в тесных ботинках. Первая половина сказанного никак не вязалась со второй.
“Спасти Марти.” — размещалось на одной стороне монетки, тогда как на другой, печально повернутой к низу, было написано: — “Спасти себя.”
— Меня будут искать, — не отворачивая головы от мужчины, Тони метнулся взглядом к основанию сидения. — Меня ждут дома.
В отличие от его злополучного замка, тот, что располагался со стороны водителя, пустовал.
— Отец? — вопрос вернул взгляд на прежнее место.
“Рисунки, мои рисуночки!” — закричала та часть мозга, что каким-то магическим образом не попала под влияние ужаса происходящего. — “Мама ведь найдет!”
Помимо гордо висящих на стене творений, в комнате Тони тайно хранил еще и свои особые. Их он начал рисовать меньше года назад, и кроме нижней поверхности матраса их больше никто не видел. Ну разве что некоторые он все же показывал Марти.
Кто же виноват, что ему в руки случайно попался новенький выпуск комикса “Зена — королева воинов”? Кто же виноват, что его создатели решили нарядить воительницу в одно лишь нижнее белье, да облегающие сапожки?
“Ты сама говорила, мама, что художник должен уметь рисовать все!” — думал тогда Тони, выводя завитушки на медном бюстгальтере.
“Совсем все.” — а иногда рисуя и то, что находилось под ним.
— Воу! — воскликнул сквозь улыбку Марти, когда Тони подсунул ему под нос один из таких шедевров. — Пубертат приносит свои плоды!
— А у вас в НФ есть такое? — с вызовом спрашивал Тони.
— Дружище! — совсем уже смеясь, Марти похлопал его по плечу. — Лея! Джабба Хатт! Припоминаешь?
— Точно! — и он тоже залился смехом.
“Она обязательно найдет, когда…” — Тони закрыл лицо руками, — “меня не станет?”
— Ты чего? — это заметил мужчина. — Успокойся.
Но мальчик лишь отвернулся от него, закричав в плотно прижатые ладони.
— Я не хочу умирать! Пожалуйста! Я не хочу!
Машина начала сбавлять скорость.
— Тише! — мужчина переложил руку ему на плечо. — Никто и не…
Он не успел договорить. Не отнимая ладоней от лица, мальчик свернул их в кулаки, показав незнакомцу, что за ними скрывались вовсе не страх и слезы. За нависшими от злости бровями его глаз почти не стало видно. На переносице сморщилась кожа. Верхняя губа обнажила резцы.
— Что ты с ним сделал? — закричал Тони, набросившись на незнакомца.
Кулаки превратились в лапы, ногти стали когтями. Они обложили шею врага, соскользнули по ней до ключиц. Там им наконец удалось продрать на коже траншею, глубокую и, судя по крикам, болезненную.
— Стой! Ах, ты, маленький сучок! — на свободной руке мужчина сжал кулак и теперь пытался ударить им Тони. Но следя за дорогой, он то и дело промахивался.
— Как ты посмел его тронуть? — теперь Тони вцепился в руль, поворачивая его на себя.
“Зря ты не пристегнулся, урод!” — ликовал его скроенный на скорую руку план.
Но руль будто примерз к панели, лишь немного покачиваясь в его сторону. Стал одним целым с рукой и плечом незнакомца, держащего их неподвижно.
— Урод! Урод! Урод! — продолжал кричать Тони, скалясь и таща на себя руль.
Он и не заметил, как машина остановилась. Только когда руль резко повернулся, как он и хотел, в его сторону, но при этом ничего не произошло, Тони перекинул взгляд на деревья за окном. Они не двигались.
А потом незнакомец схватил его левой рукой за шею. Правая — та, которой он четверть часа назад пожимал ладонь мальчика, легла на нее сзади.
— Прости! — слетело с его губ. — Прости.
Монетка, которую Тони почти поставил на ребро, снова упала.
