Лига Писателей

❖ 1970. Небом опять бредили все мальчишки. Когда тот — смуглый, в мятом галстуке, — расталкивая однокашников, шёл ко мне, я был уверен: ещё один «лётчик». Сколько ж можно…

1946

Из плена я угодил прямо в фильтрационный лагерь. Уже там, в карантине, начальство выясняло, кто чем занимался у немцев. Я сказал, что у немцев был в плену, а до того, до войны, почти закончил авиатех.

— Будешь в шарашке работать? Стране нужны самолёты.

Я хотел строить самолёты. Не военные. Такие, чтобы свечой взмывали в небо. Такие, чтоб несли спасение, а не смерть.

— Не пойдёшь — поедешь в особлаг. Кто тебя знает, что ты там делал, в плену. Шпионаж, диверсия… А в шарашке будет кабинет, цех. Работать станешь, и хлеба дадут сколько хочешь. Ну?

…В ЦКБ-39 при Бутырке кабинет мне, конечно, не дали. Работать определили к итальянцу Конте, конструктору с пятнадцатилетним сроком. А хлеба было не сколько влезет, но всяко больше, чем в деревне, когда я подбирал из борозды колоски и относил маме. Она отрезала дольку лепёшки и опять посылала в поле — каждое лето кроме того, когда пожаром выжгло всю пшеницу.

«Бомбардировщик в небо — вся группа по домам», — сказал Конте начальник шарашки.

1950

Приехавший в шарашку чиновник присел на край стула, улыбнулся:
— Пора вам и поучиться, а? Ваша команда себя прекрасно зарекомендовала. Направим вас в военно-воздушную инженерную академию, судимость снимем. Приказ о подготовке опытного полигона уже у ректора. А учиться вам надо, товарищ Кедров. Как давать орден тому, кто даже техникум не закончил?

Мы знали о таких предложениях; ходили слухи; уходили товарищи. В этой комнате с голубыми шторами на обитателей шарашки проливался золотой дождь. Входил зэком, выходил — учёным, уважаемым гражданином.

Но двери в комнате было две; можно было выйти и из другой. Туда, например, вышел Генка Лезвин: ему предлагали амнистию за наладку прослушки.

Мне предлагали за стабилизацию контенского бомбардировщика. Амнистию, полигон, возможность самостоятельных исследований, часы в академии («Товарищ Конте отмечал, что вы проводите для коллег прекрасные семинары»).

…За окном свистел ветер. Дежурный мёл просторный двор шарашки: добирался метлой до стены и разворачивался. А за стеной, в каких-то двадцати километрах, видны были дома, антенны, окраинные московские огни.

1970

Мальчик шёл ко мне, блестя глазами. Нёс стопку чертежей. Солнце через витражное окно цветными пятнами ложилось ему на лицо и руки.
Запинаясь, мальчик выдохнул:
— Зда… здравствуйте!
— Здравствуй, — буркнул я. Руководитель кружка просил: перспективный парень, поговорите, ободрите, если сочтёте возможным…

Быстрей бы уж кончилось.

— Меня зовут Дима Лиственницкий. Сергей Палыч должен был предупредить, что я подойду после встречи... Я занимаюсь тут три года. Пять лет назад увидел заметку про ваш «Гриф» и решил стать конструктором, как вы. Я все ваши статьи читал, а когда узнал, что вы будете выступать у нас, не поверил! Хочу придумать самолёт, чтоб мог взлетать с вакуума. Для космоса ведь понадобятся такие машины, доставлять грузы станциям и ракетам. Я подумал, что в брюхе может сработать та же конструкция, что у вашего Ке-67, и хотел спросить…
— Слушай, — перебил я. — Хочешь стать конструктором — сразу знай: будешь строить, что скажут. А не то, что захочешь.
— А как же «Гриф»? В «Науке» написано, что это ваша экспериментальная идея, что вы вложили весь опыт, чтобы сделать для Родины…

Царапнуло в горле; в памяти мелькнул полигон, чертежи пронеслись перед глазами, усатый механик, пилот… Громадный мой корабль-самолёт, взлетавший с воды…

…Я будто со стороны услышал свой голос: яростный, ровный:
— И где «Гриф» теперь? Из тысячи запланированных выпустили десять. Девять законсервировали. Последний разворовали и окопали в Начкаре. Ну? Где «Гриф» теперь?
— Ну и что, — опустив глаза, тихо ответил Дима. — Что ж, мне бросать теперь? Я всё равно попробую. Надо только с брюхом решить.
— Ну, решай…

1971

«Здравствуйте, Валентин Тихонович!
Пишет вам Дима Лиственницкий. В том году вы приезжали к нам в секцию авиаконструирования. Жаль, что разговор наш вышел не из лучших. Пишу вам в первую очередь попросить прощения, во вторую — помощи. Мечтаю поступать в московское военно-воздушное инженерное училище, хочу достать пособия по подготовке, но у нас такое не добыть. Может, у вас остались методические рекомендации или какие-либо другие пособия от работы в академии?

Ученик 9Г класса шк.4 г.Крапивинска, Д. Лиственницкий».

«Прилагаю сборник задач для поступающих и примеры вступительных испытаний прошлых лет. Кедров».

«Здравствуйте, Валентин Тихонович!
Огромное вам спасибо! Сборник проштудировал, ваши рекомендации на полях выполняю. Только не понял про гидросамолёты: вы отсылаете к работам Конте, но у него об этом сказано противоречиво. Я набросал несколько схем, могли бы вы посмотреть?

Дима Лиственницкий».

«Ты пренебрегаешь подъёмной силой крыла, отсюда ошибки. А в целом разобрался неплохо, мысли дельные. Заканчивай десятый класс и подавай документы в академию, в училище тебе делать нечего. Перед вступительными зайдёшь на проходную 15, покажешь это письмо. Скажешь, чтоб вызвали из цеха Кедрова».

1972

Дима огляделся, поёжился. Сразу заметно: другого ждал от кабинета профессора, конструктора, прогремевшего на всю страну. А тут потолок нависает, сыро…

— Чего встал? Заходи.
— Я думал, у вас кабинет больше…
— Был больше. Отобрали после «Грифа». Садись и слушай внимательно.

Я убрал со стула его же чертежи — те, что он присылал. Дима краем глаза покосился: похоже узнал.
— Ты парень головастый. Академии такие нужны. И мне нужны. Но нынче на первом курсе только два места на всех инженеров, и на оба уже папенькиных сынков наметили. Я тебе книжицу одну дам, сиди и читай, пока экзамен не начался. Твой вариант — только высший балл.
Вытащил из ящика стола методичку, сунул онемевшему Диме. По дороге в цех всё вспоминал, как сам, ошарашенный, онемевший, сидел в таком кабинете. «Начнёшь внедрять свои спасательные разработки — так и застрянешь в конструкторах, никакого руководства как своих ушей не видать. А в мою команду пойдёшь — поднимешься до начальника завода в два счёта».
Опять две двери. Опять выбирать.

1982

Ветер шевелил Димкин галстук, и был он, несмотря на дороговизну, таким же мятым, как красный ситцевый. Грузный самолёт, метивший к «Салюту», легко бежал по взлётной полосе. Суетились рабочие. А Дима, кажется, вовсе не волновался.

Я сощурился, нашаривая в ночном небе огонёк «Союза». Не нашёл. Перевёл взгляд на Диму. Золотая голова, и технику хребтом чует. К двадцати шести годам — целый цех под началом, и никакого страха. А как был мальчишка, так и остался…

Я вспомнил свои первые испытания — июль, пятьдесят четвёртый. Горчил с утра кофе, руки дрожали, по затылку бегали мурашки. Я рвал клевер, пока самолёт готовили к пуску.

А этот, смотри-ка, улыбается, как ни в чём не бывало. Для него это воплощение мечты, венец лет учёбы, дерзаний… А для меня это был день, от которого зависело, оставят меня на заводе, вернут в шарашку, а то и закинут куда подальше. Туда же, куда выходивших во вторую дверь.

А впрочем, не самые худые это были испытания, несмотря на то, что лётчик катапультировался и самолёт взорвался. Куда хуже было с «Грифом». Куда хуже.

1992

Давило в груди, тёк пот: жаркое было лето. Лицо выплыло из темноты: знакомое, смуглое. Померещилось, что я в авиакружок пришёл, и тот мальчик всё шагает ко мне, шагает… Но потом взрослый Димка, придерживая съезжающий халат, сказал тихо и серьёзно:
— Валентин Тихонович, надо бы отпуск взять. Подлечиться.

Подлечиться! После того, как освистали «Грифа», обвинили в растрате, я инфаркт на ногах перенёс, и не знал даже. Что ж, теперь не выкарабкаюсь?

— Не шутки, Валентин Тихонович, — выкладывая на тумбочку груши, ещё тише произнёс Димка. Впрочем, какой Димка. Дмитрий Иванович, лауреат госпремий, ударник труда, замначальник КБ-8. — Мне на заводе сказали: отпуск не уговоришь взять — к работе не допустят.
— Надоел им… Выжить хотят. — Я увидел у торчавшую из Димкиного кармана коробочку, взглядом велел: дай! С каким наслаждением закурил… С тех самых пор, с фильтрационного пункта в рот курева не брал.
— А знаешь что. Закажи-ка мне билет до Начкара.
— Я с вами тогда.
— Нет уж. Грузовики свои строй космические, не отвлекайся.
— Нет. Я с вами. Хочу посмотреть на «Грифа».
Скребануло в горле. Я закашлялся, уронил сигарету на больничное одеяло. Сам не понял, как добавил:
— И я хочу.

***

Влажный горячий ветер гнал волны, раздувал штанины и рукава. Димка, раскрыв рот, глядел вверх — на прорезиненное, проржавевшее брюхо «Грифа». А я у меня все характеристики стояли перед глазами, будто вчера было:
— Размах крыла сорок метров. Воды мог поднять двести тонн для тушения пожаров. Госпиталь на сотню человек, критическая вместимость — четыреста человек. Экипаж — девять. Скорость — пятьсот километров в час, до пяти метров над водой. Корабль и самолёт в одном флаконе... Вся душа моя в нём, Димка, все силы. Для Родины. А Родине бомбардировщики нужны были… Повезло тебе, что то, что тебе по душе, и стране требуется.
— Но почему с «Грифом» так вышло? Это же машина-спасатель. Разве такой не нужен?
— Нужен. Да истребители с ракетоносцами куда важней.
Я постоял, вдыхая ржавый запах. Кончиками пальцев погладил позеленевшую переборку.
— Ну… Хоть раз тогда во вторую дверь вышел.

Всю дорогу до города молчали. В гостинице впервые выпили вместе.

— Спасибо тебе, Дим, что заставил съездить.

…Инженер-конструктор Кедров умер в Начкаре. В ту же ночь на завод спустили приказ: «В связи с необходимостью улучшения парка пожаротушительной техники возобновить законсервированные разработки машин серии “Гриф”».

Начальник вызвал зама. Поднял ладонь, останавливая возражения:
— Дмитрий Иванович, не уговаривайте даже. База ваших грузовиков космических в Москве, «Грифы» законсервированные — во Владивостоке. Нет, нет, даже думать не смейте. Что-то одно. Я только из уважения к памяти вашего наставника предлагаю выбор. Знаю, как дороги был для Кедрова «Грифы», как он и вас ими заразил… Но что-то одно, Дмитрий Иванович. Что-то одно. Решайте.

~

❖ Этот текст я писала для отбора в сборник издательства МИФ. "Вторая дверь" прошла во второй тур, но в сборник не попала. Потом я хотела отправить рассказ на отбор в Рассказы | Крафтовый литературный журнал, но прочитала условия и поняла, что "Вторая дверь" короче, чем нужно.

Тогда я решила просто выложить этот рассказ. Потому что да — можно было поискать другие конкурсы, где нужен незасвет (а таких масса, хороших и не очень, прозрачных и не очень, странных и не очень). Но я так устала от конкурсов. Видимо, я переела их в какой-то момент, и теперь неприятный рефлекс, отторжение при одной мысли что-то оформлять, куда-то отправлять, писать какие-то сопроводительные письма.

Я хочу просто писать. Просто писать, и выкладывать, и читать ваши отзывы, и радоваться, и писать ещё. Можно, пожалуйста? Можно, пожалуйста, набирать аудиторию без конкурсов? Без вечного верчения? Просто писать — а аудитория будет расти, и обратная связь будет топливом, и когда-нибудь я смогу не только кофе купить на прибыль с писательства. Можно, пожалуйста?

Нет, Дарина, нельзя без верчения, и в каком-то смысле это твои две двери тоже.
Ничего, прорвёмся.

За помощь с проработкой идеи огромное спасибо Юлии Думлер. Также благодарю за помощь и терпение Марину Думлер и Павла Стрельченко. А за то, что показал Волгу и рассказал про "Луни", спасибо Роме Голотвину — "Грифы" вдохновлены именно экранопланами "Лунь". А весь этот рассказ в целом — фильмом "Главный конструктор" Юрия Кары, дилогией "В круге первом" Александра Солженицына, "Мужской школой" Альберта Лиханова и "А завтра была война" Бориса Васильева.

Придя со школы домой, Андрей с удовольствием растянулся на диване.
Стоял теплый майский день. Из открытой двери балкона тянул свежий ветерок. Хорошо бы заварить чаю и сделать бутерброды с колбасой, но так неохота вставать. Скоро уже конец мучениям, скоро лето и каникулы, но как утомительны эти последние учебные дни!
В клетке, подвешенной на балконе, зашумел попугай Кеша. Это был молодой волнистый попугайчик синего цвета с белым лбом, оказавшийся весьма способным к звукоподражанию. Андрей научил его множеству всяких слов, в том числе и не очень приличных, за что как-то получил от родителей нагоняй.
"Караул, караул! Птицы все на веточке, я, бедняга, в клеточке", - возмущенно верещал попугай.
"Надо сменить ему воду и насыпать корма", - подумал Андрей, отгоняя подступившую дремоту. С наслаждением потянувшись, он нехотя встал с дивана и вышел на балкон. Попугайчик радостно заскакал по клетке, увидя хозяина. Андрей просунул руку в клетку и почесал пальцем Кешу под клювом, отчего тот забавно приподнял голову и прикрыл глазки от удовольствия.
Поменяв воду и насыпав корм попугаю, Андрей снова лег на диван, и на этот раз сон одолел его. Дверцу клетки попугая, которая сдвигалась вверх-вниз, он не закрыл до конца, и это не ускользнуло от внимания Кеши. Подскочив к дверце, он попытался протиснуться в образовавшийся зазор, но с первого раза это не удалось. Но Кеша был настойчив. Ему хотелось свободы. Он начал дергать клювом прутья дверцы, отчего та еще немного приподнялась вверх, и вскоре ему удалось протиснуться и вырваться на волю.
Вот она, желанная свобода! Но крылья слишком слабы от постоянного сидения взаперти, они плохо управляют таким непослушным, грузным тельцем. Смешно пикируя в воздухе, попугайчик спустился на землю. Он пытался взлететь, но взлететь получалось невысоко, и его раз за разом возвращала назад неумолимая сила земного притяжения.
Тем временем уличный разбойник, дворовый рыжий кот, с большим интересом наблюдая за маневрами попугая, подкрадывался к нему всё ближе и ближе.

К счастью Кеши, его отчаянное положение не осталось незамеченным. И если пожилые соседки, сидевшие на лавочке, лишь с интересом наблюдали за развернувшейся коллизией, то молодой мужик, проходивший мимо по двору, предпочел действовать. Он стал отгонять кота, одновременно пытаясь ухватить попугая в руки. Сделать всё это разом оказалось весьма нелегким делом, ибо кот, хоть и отбегал от взмахов и криков парня, но лишь на незначительное расстояние, продолжая поедать хищным взглядом столь желанное экзотическое лакомство. Когда же парень поворачивался и пытался схватить попугайчика в руки, кот приближался вновь, а Кеша, как и прежде, отчаянно пытался улететь. И всё-таки с очередной попытки парню удалось схватить попугая. А рыжий бродяга по-прежнему не уходил, всё еще надеясь на чудо и ненавистно глядя на Кешиного спасителя.
- Это со второго этажа, - сказали соседки мужику, - вон, видите, у них клетка висит. Андрей! Андрей! - громко крикнула одна из них. - Выйди, у тебя попугай улетел.
Андрей спросонья услышал этот крик. Всё еще не соображая, что произошло, он нехотя поднялся и вышел на балкон, и тут увидел, что клетка пуста. Сердце забилось учащенно. "Улетел, как же так?" - с досадой подумал он.
- Андрей! Тут твой попугай, выйди, возьми его!
От сердца отлегло. Впопыхах одевшись, Андрей выбежал на улицу. Взяв Кешу из рук его спасителя, Андрей пошел домой, забыв даже поблагодарить парня...
Посадив обратно в клетку попугайчика, Андрей закрыл дверцу клетки. На этот раз надёжно, до самого конца задвинув её. Кеша сидел на жёрдочке взъерошенный, всё ещё не отошедший от пережитого стресса.
- Эх ты, Кеша, Кеша, - укоризненно сказал мальчик. - Я тебя кормлю, пою, и это твоя благодарность? Кеша дурак! Кеша дурак! Ну! Чего молчишь? Птицы все на веточке, а я, бедняга, в клеточке! Говори...
Кеша молчал, сердито взъерошившись и повернув голову.
С тех пор он больше никогда не разговаривал.

Лежала как-то скумбрия на прилавке… Была она охлажденная и глядела на всех не то чтобы свысока (холодильный аппарат едва был по пояс посетителю), но думала скумбрия, что желанна была всякому прохожему, так как лосось или горбуша какая-нибудь, лежавшие в соседнем морозильнике, слишком задавались перед покупателем и цену держали весьма высокую. Надо сказать, знали цену они себе, хотя были изрядно заморожены. Но скумбрия, только из сознания своей уникальности, гордилась тем, что холодна была лишь слегка – кокетничала перед потребителем и не давала твердого ответа – нет!

Но как же без конкуренции в торговле?.. Скумбрия была такая не одна, и каждый раз, когда теплые руки ворочали лед, иная рыба, кажется, боролась с другой, пытаясь как можно глубже запрятать конкурентку от пытливых глаз.

Проходил однажды мужчина мимо – такой прямо мужчина, которого дамы лишь в переписке достают, дабы отвадить приставучего ухажера. Похож он был на старое любовное письмо, всё с загнутыми углами и потертостями на сгибах, полупрозрачное в общем; и смотришь – хватает двух скумбрий разом, а потом вдруг к пиву коршуном стремится.

Следом, со всем этим багажом мужчина подступает к очереди на кассу. При нем торопливые покупатели расплачиваются кто чем: наличными, банковскими картами или обещаниями. Стоит заметить, обещания – самая лучшая в мире инвестиция. Но вот подходит момент нашему герою предъявить билет, тоже обещающий ему достойную выплату в натуре, а время, скажу я вам, было больших перемен и цены не стали исключением. Цены, кстати, каждый день с людьми играли в дурака. А если Вы не считали карты, то запросто могли сесть в лужу.

Предъявив же заветную бумагу, добропорядочный клиент только того и ждал, что ему скажут «здрасте!», возможно, предложат какой-нибудь совершенно ненужный товар между прочим или, что бывало совсем редко, поздравят с очередным праздником. А торговка тут ему и шипит: «Купите-ка лучше себе яйца,.. куриные, если Вам на двух скумбрий разом денег не хватает. Варите их – говорит – обязательно всмятку или в мешочек, иначе эндорфины распадутся; курицы, видели, какие счастливые всю жизнь ходят - кулдык-кулдык, только и гляди, что всякую дрянь клюют, а им все равно – радость одна!».

Тут мужчина в самом деле начал приобретать видимую на глаз прозрачность. Булькнул только лишь в ответ: «Вторая пускай достанется медведю, а куриные яйца мне ни к чему». Тискать заветную добычу под жабрами да смотреть на срок годности и важничать, раскорячившись с моноклем на глазу, как ценитель живописи, в тот момент он право потерял. Двум скумбриям не бывать! – крякнул в пустоту мужик и скользнул аспидом из магазина, расплатившись только за пиво да за одну желанную рыбину. А спеша к своему забвению решил: не дозволено, видимо, православному человеку двух скумбрий в одни руки.

Досталась же мужику скумбрия самая опытная, что потерлась по свету сполна – срок годности весьма пожилой красотки подходил к концу. Весь опыт борьбы за покупателя был виден в мутных глазах ее.