Виктор вышел из подъезда и удивлённо огляделся. Справа лавочка, покрытая облупившейся краской, с вырванной нижней рейкой. Он вдруг вспомнил. Эту рейку вырвал Фома, когда пацаны из кугуты попытались прижать местных, дворовых. Но это было много лет назад. За четверть века до начала процедуры релаксации.
Доктор предупредил, что ощущения от возвращения в детское тело могут быть очень непривычными и даже неприятными. А тут наоборот, кажется будто так и надо. И его почему-то не напрягает, что солидный сорокалетний мужчина в одночасье вернулся в… какой же это год? Виктор поднял руки и внимательно их осмотрел. Это были его руки и одновременно не его. Не могло у него на пятом десятке быть обгрызенных ногтей. Давно сошёл и вот этот ожёг на запястье. Он, кстати, и не помнил, как тот тогда появился. Просто возились с костром, а потом – бац! – на руке волдырь.
- Тёка, здорово! Аля за гаражи картошку печь.
Это… Это Женька Сыч. Сычёв. Они в одном подъезде жили. То есть сейчас как раз живут. Разница в полгода, но Сыч при каждом удобном случае… Вот и сейчас.
- Эх, Тёка. Я в твоём возрасте ширинку застёгивал.
- Ещё бы ты не застёгивал. Тогда зима же была, холодно. Отморозил бы своего чижика.
- Ха-ха! Чижика. Сам ты чижик! Аля за гаражи, картошку печь.
Сыч вынул из кармана две картошины. Клубни были густо усыпаны табаком. Женька время от времени покуривал, а сигареты таскал у отца и хранил, понятное дело, в карманах.
Как же это было классно – засесть с пацанами за гаражами. Печь картошку, говорить обо всём на свете, разглядывать звёзды, которые неспешно всплывали в темнеющем небе. И бояться в жизни только одного – что мама не дождётся и придёт за тобой. Стыдухи ведь тогда у пацанов не оберёшься. А главное, не думать о… Виктор даже головой помотал, выбрасывая проблемы взрослой жизни. Что бы ни было дальше, сейчас он мальчишка.
Дрова для костра стыбзили у овощного. Осторожно прокрались, след в след и постоянно оглядываясь, дёрнули по паре сколоченных из досок помидорных ящиков и с хохотом ломанулись прочь. Виктор был уверен, что их заметили. Пара окон подсобки выходили как раз на это место, так что вся конспирация не имела смысла. Да и доски при рассмотрении оказались треснувшими, так что ящики, скорее всего, предназначались на выброс. Но, чёрт возьми, как это было волнительно!
Сыч ловко зажёг спичку о приклеенный к подошве кусочек коробка и картинно поджёг кусок газеты. Разжечь костёр с одной спички – это тоже считалось в его детстве искусством. Виктор с удовольствием смотрел на эту демонстрацию маскулинности. Думать не хотелось, делать ничего тоже не хотелось. Как же всё-таки было хорошо в детстве.
Стоп. Но ведь и он сейчас именно там. В детстве. Эта мысль вспыхнула внутри как бенгальский огонь. Причём, настолько сильно, что Виктор… да какой уже Виктор? Тёка! Именно Тёка. Тёка вскочил, схватил какую-то палку, раскрутил её над головой.
- Эгей! – Проорал он. – Эге-ге-гей!
Сыч каким-то образом понял, что хотел сказать друг своим криком. А может, просто почувствовал то же самое, потому что подхватил белый кирпич из стопки, что подпирала стенку гаража, двумя руками поднял над головой и, подхватив крик, швырнул его вперёд.
- Чур я дальше, - Тёка взял следующий кирпич.
Минут пять бросали, пока стопка не кончилась, потом выясняли, где чей и чей дальше.
- Ребя! – раздался высокий голос. – Зырьте, что у меня есть. Зыко?
К костру подбежал Алёшка, держа на вытянутой руке верёвочку, на которой что-то болталось. Он с размаху плюхнулся задом на один из ящиков, заставив тот натужно скрипнуть, и бросил рядом привязанный к самодельной верёвке, скрученной из швейных ниток, свинцовый череп. Маленький, сантиметров трёх. Да ещё и не объёмный, так, отлитая лицевая часть. Нечто подобное было в фильме «Бриллиантовая рука» у того громилы, что просил у Никулина закурить. Только этот выполнен куда грубее. Виктор посмотрел на поделку с презрительной усмешкой. А вот Тёка, к его удивлению, был впечатлён.
- Где взял? – торопливо спросил Сыч.
- Ха! – Алёшка явно наслаждался своей минутой славы. – Где взял, там больше нету.
Виктор вспомнил, что так-то Алексей моложе их с Женькой на… кажется, два года. Или полтора, не суть. Но тогда… Тьфу ты! Не тогда. Сейчас. Как раз сейчас. Сейчас он кажется им маленьким, а всерьёз дружить с Алёшкой считается не особо почётно. Среди своих даже ходит такая микро-дразнилка: «Ну ты и Алёша». Это чтобы друга дураком не называть.
- Тёка! – Алёша махнул рукой в его сторону, не желая вставать с удобного ящика.
- Кому Тёка, - против воли Виктора ответил Тёка, - а тебе Витёк. Даже Витя.
- Витя? – послышался молодой женский голос. – Здравствуй. А что ты здесь делаешь?
Виктор с интересом рассматривал подошедшую девочку. Лёгкое платье чуть выше колен, играющее на ленивом летнем ветерке, каштановые волосы с еле заметной рыжинкой. В ушах пластиковые серёжки. На вид лет тринадцати. Вон, грудь только начинает оттопыривать ткань, ноги незрело-голенастые. Да и с лица детская припухлость ушла не совсем. Однако, стоит, чуть выставив бедро, улыбается с хитрым прищуром.
А вот у Тёки всё внутри перевернулось. Наташка. Его первая, невинная любовь. Они выросли в соседних дворах, но за всё время Тёка так и не решился на что-то интимное. Самым близким контактом с этой девушкой было совместное, в два двора, сидение на лавочке бедро к бедру. Но до этого значимого события, кажется, ещё год, а то и два.
- Привет, Наташка. – Тёка успел первым, и Виктору стоило некоторых трудов утихомирить мгновенно взыгравшие гормоны. – Зырь. Картошку собираемся печь.
- Фу! Картошку печь. Ерунда какая.
Остальные присутствующие молчали, не вмешиваясь в диалог негласного лидера. Виктор посмотрел на собеседницу, стараясь уловить взгляд. А ведь девочка, похоже, на нём тренируется. Оттачивает, так сказать, навыки заигрывания. Почему он раньше ничего подобного не замечал? Да понятно, почему. Молодой был. Глупый.
Вот и сейчас девочка глянула ему в глаза, явно стараясь что-то изобразить. Ресницы несколько раз опустились, на лицо выползла хитрая улыбка. Даже попой едва заметно вильнула.
- Провоняешь костром, дома проблемы будут. Да и самому разве приятно дымом пахнуть? Проводи лучше меня. А то темнеет уже.
Тёка даже вдохнул, собираясь дать отпор глупой девчонке, хотя внутри всё колыхалось от возбуждения. Для мальчика такой невербальный посыл хоть и непонятен, но молодой организм не может не реагировать. В двенадцать лет естественно стыдиться внезапно порозовевших щёк, учащённого дыхания. Ответное действие может быть только одно - срочно убрать причину возбуждения. Но…
- А пошли, - Виктор поднялся, отряхнул руки и подошёл к девочке. Та явно не ожидала настолько лёгкой победы и несколько опешила. А он взял её под руку и неспешно повёл в сторону дома.
- Тили-тили тесто, - вполголоса, как бы про себя, проговорил Алёшка.
Наташа по-лисьи фыркнула в ответ и зашагала, пытаясь имитировать походку от бедра.
За те десять минут, что заняла прогулка до нужного подъезда, Виктор полностью завладел вниманием девочки. Тёка внутри ликовал, а взрослая половина сознания «чушь прекрасную несла», старательно отслеживая, что нравится собеседнице. В результате, когда парочка вошла в подъезд, Наташа решительно шагнула в лифт и потянула спутника за рукав. Они поднялись на девятый этаж, затем ещё чуть выше, к вечно закрытой решетчатой двери на чердак. Тут девочка остановилась и требовательно посмотрела на собеседника.
Тёка внутри ликовал в предвкушении неизвестно чего, и одновременно не знал, куда деться от стыда. Виктор вспомнил, что впервые поцеловался в шестнадцать, когда в классе ставили новогоднюю сценку. Неудивительно… Он нежно посмотрел прямо в глаза спутницы, приблизил лицо.
В этот момент в голове будто лопнула басовая гитарная струна и мир распался на миллиарды пикселей. Затем всё накрыла чернота.
- Неееет! – В ужасе закричал Тёка.
Капитан Максим Артёмович Каталкин вошёл в процедурную и огляделся. Помещение было основательно разгромлено. Капсула, некогда стоящая прямо посередине, оказалась разбита надвое и валялась в противоположных углах. Стол расколот могучим ударом и обе части почти скрылись под ворохом каких-то бумаг. При каждом шаге хрустело битое стекло, в комнате пахло спиртом и лекарствами. Главврач клиники, Моисей Аронович Гутман, повернувшись к двери филейной частью, старательно выковыривал из-под завала какие-то ампулы.
- О! На этот раз всё, как я вижу, серьёзно. – вместо приветствия сказал участковый.
- Здравствуйте, Максим Артёмович, - врач резко выпрямился и сделал шаг к вошедшему.
- И вам не хворать. Ну что, Ароныч, закрывать будем вашу богадельню. Шестой случай. Хватит.
- Но… - только и успел произнести доктор.
- На этот раз никаких «но». Иначе вас жильцы сами линчуют. Мало того, что ваши пациенты пугают проживающих, так они ещё и имущество громят. И ладно бы ваше имущество, так ведь находящееся на балансе управляющей компании. Вы хотите, чтобы они на вас заявление написали?
- Но может… - Гутман достал из кармана бумажник.
- Не в этот раз. Увы, Моисей Аронович, поймите сами. Лицензия у вас на какую деятельность?
- Во-от! Меня из минздрава уже спрашивали. А это грозит неприятностями нам обоим. Опять же, вы своих пациентов выводите из подъезда, пока они в себя не пришли. И что они потом делают? Хорошо, если просто пошумят и уйдут. А с последним, я вижу, вы вообще не совладали.
Собеседник лишь бессильно развёл руки.
- Так что для вас же лучше будет на какое-то время деятельность свою прекратить. Сначала разберитесь, почему у ваших релаксантов такая реакция на процедуры.
- Да что тут разбираться, - махнул рукой доктор. – Всё просто. Детство. Счастливая пора. Вот и не хотят возвращаться.
