В третий раз я заметил, что ловушка имела постоянный интервал восстановления. Но все равно проверить этот интервал моя рука уже не поднималась вверх, в ожидании своей известной участи. Все таки инстинкты сохранения были даже у боевой марионетки. И мне пришлось вспомнить уроки оборонительного гоблина, что учил меня правильно пользоваться защитными заклинаниями. Создав небольшой сгусток магии, я обернул его магическим щитом, как это показывал гоблин. Сам по себе магический щит мог лишь менять свой размер и свойства. А с помощью сгустка магии, он уже мог перемещаться в пространстве. И как только защищенный сгусток попал в зону действия ловушки, он тут же был разрублен по полам и заклинание развеялось. В этот момент моя глиняная рука дернулась, словно бы её постигла такая же участь.
"В те годы я работала заведующей филиалом сбербанка. В моем подчинении были такие же женщины, как и я, с такими же мужьями – спившимися дураками как и мой. А если муж кодировался и бросал пить, то мозг не выдерживал нагрузки, и он превращался в зомби. У одной нашей сотрудницы был как раз такой муж, а она принесла, однажды, домой недоделанные отчеты, в которых надо было разорвать много листов по линии отмеченной перфорацией. Она попросила мужа помочь, и он так увлекся, что всю ночь только этим занимался и даже не спал. С тех пор он стал просить принести еще таких листков и она всегда приносила с работы, а если не было отчетов, то сама перфорировала ненужные документы, чтобы только развлечь его этим занятием. И с моим мужем произошел похожий случай. В то время были большие проблемы с наличкой, и иногда нам зарплату выдавали не деньгами, а разным товаром. Однажды выдали всем зарплату колбасой, рядовым сотрудникам – вареной и сосисками, а начальству – копченой. Инкассаторы развозили колбасу по филиалам в спецмашинах, которые предназначались для перевозки денег и все машины провоняли колбасным запахом. В другой раз выдали премию лотерейными билетами. С них нужно было стереть фольгу монеткой и тогда появлялись цифры, которые должны были как-то там совпасть для выигрыша. Лотерея называлась «Париж», главный приз заключался в поездке в этот самый город. И вот, я принесла домой целую сумку этих билетов и попросила мужа помочь счищать с них фольгу. Дело это оказалось нудным и долгим. Спустя какое-то время я посмотрела на мужа и заметила, что глаза у него остекленели, руки трясутся, с губ течет слюна. Я подошла к нему ближе и взяла несколько билетов из кучи, которую он набросал на пол. Некоторые из них были выигрышными, но он уже не соображал ничего и выбрасывал их как мусор. И сам сбербанк остался в моей памяти как символ душевного нездоровья. К счастью, я давно уже оттуда уволилась, но знакомые девчонки продолжали рассказывать мне о тамошних безумствах. Например, о том, как новый председатель правления затеял гонения на полных сотрудниц. Логика была такая: «Толстый – значит, ленивый». Всем не вписавшимся в габарит было предложено либо уволиться, либо похудеть. А как же им быть худыми, если они всю жизнь питались только окорочками с картошкой, да оливье по праздникам? У себя в Москве он тоже начудил: вызвал на ковер всех сбербанковских начальников и объявил, что ближайший Новый Год пройдет в форме циркового представления, и каждый из этих начальников должен был себе выбрать какой-нибудь цирковой жанр и подготовить номер для выступления. Кто взял себе жонглирование, кто эквилибристику, кто клоунаду – у кого к чему больше душа лежала. Представьте, как эти немолодые уже люди, после окончания рабочего дня, ехали не домой, а заниматься с профессиональными тренерами. Хорошо, хоть сбербанк оплатил все эти занятия, а также, дорогостоящую аппаратуру, прокат цирковых животных и прочего антуража. Денег-то ведь до хера. Для представления арендовали лучший московский цирк. Вначале, на коне выехал сам председатель правления в гусарском костюме. Он показал уверенные приемы вольтижировки, на полном скаку ловко подхватывал папаху с манежа усыпанного опилками и вытворял всякие другие подобные трюки. Вслед за шефом, на арене выступили его подчиненные. Особенно запомнился номер со львами начальника отдела пластиковых карт, и прыжки на батуте заведующего кредитным отделом. В общем, повеселились на славу. Много с чем удивительным приходиться сталкиваться за время жизни". ========== Анна Сергеевна проработала в сбербанке всю свою жизнь, большая часть которой пришлась на советские времена. Поэтому, на все нововведения она смотрела с подозрением и внутренним неприятием. А между тем, начальство стало требовать от сотрудников улыбаться клиентам и соблюдать дресс-код. Такие вот пришли новые времена. Это были действительно новые времена и по-настоящему пугающие. Теперь, по Волге плыли сотни трупов, раньше никогда столько не было. Иногда проплывал целый легковой автомобиль, заполненный распухшими телами пассажиров. Автомобиль утонул еще зимой, провалившись под лед, но никто этих пропавших людей не искал, всем было наплевать. У Анны Сергеевны на лице всегда присутствовало скорбное угрюмое выражение. Да и как ему было быть иным, если ее муж и сын были запойными алкоголиками? Она даже завела на рабочем месте отдельный шкафчик, в который складывала некоторые вещи принесенные из дома, в опасении, что муж с сыном могут их пропить. Одевалась она в допотопную блузку, длинную до пола коричневую юбку, всю в катышках, на ногах носила толстые носки из козьей шерсти и стоптанные домашние тапки. Другую бы давно уже уволили за такие вольности, но она проработала с нынешним заведующим больше двадцати лет и он ее только журил, но не увольнял и даже премии не лишал. Но вот прошел слух, что в банке должны установить компьютеры и всем придется выучиться обращаться c ними. В банке стали проводить занятия по компьютерной грамотности раз в неделю. Анна Сергеевна сначала отказывалась от занятий под благовидным предлогом, а потом уже стала их в наглую саботировать. Теперь, всякое упоминание о компьютерах, она считала личным оскорблением, закрывалась в своей кассе, сердито сопела и щелкала костяшками счет. И вот настал день, когда в банк действительно привезли компьютеры. Прибежал управляющий и радостно потирая руки, отдавал распоряжения, дескать: «тут поставьте системник, а тут – монитор». Анна Сергеевна смотрела на все это с растущим негодованием, а когда ее попросили подвинуть документы на столе, чтобы было куда поставить технику, она вскочила с места и с криком «С меня довольно!» выбежала из банка и исчезла навсегда. При этом она бросила кассу, чего делать категорически не разрешалось, нужно было бы составлять акт передачи денег в присутствии финансового ревизора. А работать на компьютере оказалось совсем не трудно, там всего-то нам требовалось использовать четыре клавиши.
Сель – это водо-грязевой поток, который образуется в горной местности от сильных ливней и несется вниз, сметая и смывая все на своем пути. "Все" – это кишлаки, сады, дороги и т.д.
На следующую, уже преддипломную практику, мы попали вместе с Налимом. Всю нашу группу разбросали по разным экспедициям в Средней Азии. Юрку Ожегова, как он не рвался вместе с нами, отправили куда–то в горы. Мы же с Налимом оказались на севере Узбекистана в Центральных Кызылкумах, в Кызылкумской ГРЭ, Ясвайской ПРП (поисково–разведочная партия). Помнится прибыли мы туда в начале второй декады мая (число не помню), аккурат после дня Победы. Прибыли–и попали как кур во щи.
Нас поселили в палатке, в углах которой, как оказалось, обитали еще и наши соседи–огромные мохнатые фаланги с огромными хищными челюстями. Они появились, как только мы зажгли керосиновую лампу. Старожилы нас успокоили и сказали, что создания эти вполне мирные и бояться их не надо. К ним, якобы надо просто привыкнуть. Легко сказать. Уж и не помню, как мы переночевали, забравшись с головой во вкладыши спальных мешков. Подъем в полевой партии ранний и в 4 часа утра нас разбудил гонг. Кто–то ошалело и издевательски бил железной трубой по подвешенному на тросе куску рельса. По крыше палатки постукивали капли дождя. Тут надо немного отвлечься и рассказать о климате в этом районе планеты.
Как пишут геологи в своих отчетах, климат в Кызылкумах резко континентальный, с сухим жарким летом и холодной зимой. Часто дуют ветра, естественно то знойные, то холодные. А вот осадков совсем мало. Мало–то мало, но этот день всему региону запомнился надолго. Под все усиливающийся дождь нас накормили очень вкусным завтраком, а затем велели собираться в поле. Автомобиль, новенький ГАЗ–63, уже стоял с заведенным двигателем. Все надеялись, что дождь вот–вот закончится. Но не тут–то было. И без того серое небо почернело от новых налетевших туч, оглушительно грянул гром и полились потоки дождя. Это был уже не просто ливень, это было что–то несусветное. Такого ливня я больше никогда не видел. "Разверглись хляби небесные…"
Надо сказать, что лагерь партии был разбит в одном из удивительнейших горных мест Кызылкумов – на роднике Аулие–Куджумды–т.е. "святое обиталище". Палатки и каркасные домики уютно пристроились по правому пологому борту сухого сая, под огромными карагачами. Росли даже пара больших урючин, плодами которых мы позже лакомились. Здесь же был и родник – колодец с удивительно вкусной и холодной водой. Спустя многие годы мне доведется побывать здесь еще раз. Надо сказать, что город золотодобытчиков Зарафшан находится неподалеку, буквально в часе езды от Аулие–Куджумды. Зарафшанцы обустроили в этом райском месте замечательную зону отдыха.
Сейчас же наш лагерь буквально смывало. Русло мирного, сухого сая превращалось в дикую бушующую реку. Хоть и невысокие, но все же горы, сложенные известняками, стали огромными водосборниками, со склонов которых потоки воды ринулись в русло основного сая. Наш ГАЗ–63 потащило вниз по течению, но водитель успел вскочить в кабину и все – таки спас автомобиль, ухитрившись вывести его на безопасное место.
Начальник партии, Чечулин Василий Федорович, опытнейший геолог, оперативно, как и положено, взял бразды правления в свои руки. С Василием Федоровичем нам еще доведется много лет поработать вместе. Первым делом были спасены и укрыты брезентом рация, карты и другие полевые материалы, затем, стоя по пояс в воде мы вытаскивали на пологий левый борт отобранные шлиховые пробы. Это была большая ценность. Пробы были отобраны за десятки и даже сотни километров от базы партии. Они содержали в себе бесценную информацию о перспективах золотоносности большой малоизученной площади пустыни. Разумеется, при спасении пожитков не были забыты и продовольственные запасы. Все, что реально можно было сделать было сделано и в конце концов мы, весь немногочисленный коллектив партии, человек 8–10, сгрудились в небольшой карстовой пещерке.
Пещерка находилась метрах в пятидесяти от бушующего потока, на склоне вытянутой вдоль сая гряды. В горячке аврала мы были словно в забытье и только сейчас почувствовали, что изрядно замерзли. Пустыня пустыней, но ледяной дождь быстро все остудил. А он все продолжал лить, хоть и заметно ослабевал. Нам удалось разжечь костер, а Василий Федорович вытащил непонятно откуда ящик водки и ящик тушенки. По кругу пошла пиала, перепало и нам, студентам. Естественно, мир вскоре преобразился, да и дождь как – то внезапно прекратился. Вода стала быстро убывать и пред нами предстала картина произошедшего.
Лагеря не было. Не было ни палаток, ни домиков, ни нашей кухни. Слава Богу, что выстояли деревья и сохранился родник – колодец, который был выложен камнем и находился выше борта сая, под скалами.
Вскоре нам пришла подмога из поселка Мурунтау, где базировалась Кызылкумская ГРЭ. Нам подвезли продукты, палатки, спецодежду и прочее, что необходимо для полевых работ. Долго мы еще подбирали по бортам и руслу сая самые разные вещи, унесенные селем. Эта практика длилась ровно полгода. За это время я успел и привыкнуть и полюбить Кызылкумы. Спустя несколько лет я сюда вернулся. Очарование и притягательность пустыни поймут те, кто отдал ей много лет. Наверное, так же притягивают истинных романтиков и другие края с экстремальными условиями жизни. Я их понимаю.
Автор Марченко Владимир Сергеевич. Папа, до сих пор пишет. Спасибо за прочтение!
Кабинет Маракина. Он и Фекалин. Маракин: - Роман ваш прочел. Неплохо. Но, если хотите издаться, редактировать, конечно, придется основательно. Фекалин: - Я на все готов, чтобы издаться! Маракин: - Вижу, юноша, вижу. Похвально. Значит, так. Главного героя… Как его там? (заглядывает в рукопись) Майора спецназа Бандурина меняем на девушку, тоже бывшую спецназовку, а теперь мегазвезду эстрады. Вместо древней Эфиопии она попадает в современную - чувствуете разницу! – и дальше по сюжету. Это, кажется, был боевик? Фекалин: - Боевик. Маракин: - А станет гламурный боевик! Прорыв в жанре! Фекалин: - Вот здорово! Маракин: - Вот только фамилия у вас… неблагозвучная, прямо скажем. Надо менять на псевдоним. Фекалин: - Как вам будет угодно. Скажите только, какой? Маракин (задумываясь): - Ну… Фекалин, Фекалин… Давайте, просто Калин. Коротко и звучно! Фекалин: - Действительно здорово. Значит, теперь я буду Калин… Маракин: - С чем и поздравляю. Ну, а романчик ваш мы издадим. Даже не сомневайтесь. Но – после доработки. Идите и работайте. Фекалин (неуверенно): - Конечно, конечно. А может, все-таки… Маракин (нахмурившись): - А вот это бросьте! Хотите издаваться - делайте, как говорят, и можете считать, что книга в кармане. Фекалин: - Конечно, конечно.
Действие первое. Сцена шестая.
Ларек, оклеенный рекламой книги Фекалина. Появляется Читатель. Читатель: - Что есть новенького, хорошего? Продавец: - Вот, только что выпустили. Издательство «Золотой Пегас». Читатель: - Я спрашиваю: есть ли что-нибудь хорошее? Эти ничего хорошего не издают. Продавец: - Здесь пишут: молодой перспективный автор. Читатель: - Ну, хоть молодых издавать стали. Ладно, возьму почитать. Он протягивает деньги, берет книгу. Тут же раскрывает ее и читает. Через минуту выражение лица меняется. Читатель (гневно): - Да как же такое печатать можно? Это же бред какой-то! Продавец: - А что такое? Пишут: почти гениально. Читатель: - Да как только такое печатают? Как бумага не краснеет? Это же читать невозможно! Продавец: - Да бросьте. Бумага стерпит, терпела и не такое. Читатель: - Бумага-то стерпит, а мне что делать? Ну, попадись мне этот гений! Сжимая кулаки, уходит. Из-за ларька выглядывает испуганный Фекалин.
Действие второе. Сцена первая.
Приемная. У дверей Фекалин. Входит Шниперович, направляясь к двери главреда. Фекалин (вставая): - Позвольте, вы куда? Вы что без очереди? Я последний! Шниперович (презрительно): - Оно и видно. Заходит в дверь. Фекалин в растерянности пропускает его.
Действие второе. Сцена вторая.
Кабинет главного редактора. Два кожаных кресла, письменный стол с монитором. Шкафы с книгами. В кабинете двое. Главный редактор Зарубин-Забраковский и Шниперович, хозяин издательства. Зарубин-Забраковский: - Слушаю вас внимательно, Семен Исаакович. Шниперович: - Это я слушаю. Издательство в полной жопе, а он мене слушает! Вы цифры видели? Зарубин-Забраковский: - Видел. И что? Почти как всегда. Шниперович: - Почти? Вы это называете почти? Где тиражи, где доходы? Чем вы вообще здесь занимаетесь? Где вы есть? Кто обещал новые имена, новые таланты? Зарубин-Забраковский: - Ищем, Семен Исаакович. А знаете ли вы, как трудно найти нового, многообещающего автора? Шниперович: - А вы знаете, как легко найти нового, многообещающего редактора? Ищите лучше. Или мы окажемся в таком гембеле, рядом с которым помойка покажется Куршавелем. Зарубин-Забраковский: - Что вы сказали? Я не понял. Шниперович: - Что здесь непонятного? Даю вам месяц. Иначе мой интерес в этом деле закончится, как мировая революция. Вон, в сети сейчас каждая собака пишет, а вы не можете найти авторов! Зарубин-Забраковский: - Там одни бездари. Нормальный человек в сети выставляться не станет. Шниперович: - Короче. Жду месяц и сворачиваю лавочку.
Действие второе. Сцена третья.
Та же комната. Главред и Маракин. Главред сидит. Растерянный Маракин стоит и оправдывается. Зарубин-Забраковский: - Целый год коту под хвост! Ты чем там занимаешься? Он сказал: если мы не найдем нормального писателя, он нас на дембель отправит. Маракин: - В смысле: уволит? Зарубин-Забраковский: - В смысле, как в армии: уйдем с песней и без копейки в кармане. Маракин (обиженно): - Так я же работаю! Зарубин-Забраковский: - Работает он! Чтоб я так работал! Где авторы? Маракин: - Ищем. Зарубин-Забраковский: - Плохо ищешь! К тебе же очереди в приемной стоят! Что, ни одного стоящего? Маракин: - Да нет там талантов! Лузеры одни. Что Тургенев, что этот, как его - Грибоедов. Зарубин-Забраковский (с надеждой): - Ну, неужели ни одного? Маракин: - Ну, посудите сами. Гоголя помните? Который все про чертей пишет? Зарубин-Забраковский: - Тот гастарбайтер из Молдавии? Помню. Веселый такой, с усами. Неужели что-то путное написал? Маракин: - Он не с Молдавии, он с Украины. То-то и оно, что ничего. Ну, что может написать бывший семинарист? Вы же его «Вечера на хуторе», кажется, просматривали? Зарубин-Забраковский: - Да, помню. Там править и править! Маракин: - Вот и я говорю! Есть у него одна вещь: как монах нечисть изгонял. До «Экзорциста», конечно, далеко, но неплохо. Но опять же: неформат! Говорю: сделай роман, пусть твой Хома еще пару недель чертей гоняет, пока пятнадцать листов не напишешь. Так нет, не хочет! Говорит: нечего там добавлять. Я филологический заканчивал, а он – семинарию, так еще и спорит! Они невесело смеются. Зарубин-Забраковский: - Этого я помню. Еще кто есть? Маракин: - Чехов есть. Зарубин-Забраковский: - Кто такой, что пишет? Маракин: - Врач со «скорой помощи». Пишет так себе. Рассказики, хохмочки всякие. С ним еще работать надо. Зарубин-Забраковский (вздыхая): - Нам еще дворников-писателей не хватает. То гастарбайтеры, то врачи! Маракин: - Еще Достоевский и Пушкин есть. Зарубин-Забраковский: - Это тот черненький и кучерявый? Маракин: - Да, а другой – бледненький и лысенький. Они смеются. Маракин: - Пишут ребята, стараются. Но все не то. Трагедии какие-то, стихи, рассказы. Я говорю: пишите боевики, детективы, фэнтези, эротику, в конце концов. Что угодно, но не эту ерунду! Нет на это спроса! Не понимают. Говорят: мы пишем, что сердце подсказывает. А я им: вот у него и издавайтесь! Слушали бы меня – давно бы издались! Пушкин так вообще любит поспорить, доказывает, что его произведения нужны, что их будут читать! Они снова смеются. Зарубин-Забраковский (качая головой): - Вот же – бездарь, а какую фамилию имеет! С такой фамилией прогреметь – раз плюнуть. Пушкин! Красиво! А пишет говно. Маракин: - И не говорите. Зарубин-Забраковский: - Правда, что все писатели с прибабахом. А уж бездарности с прибабахом… Смех смехом, а хороший автор нам нужен. И очень быстро. Маракин: - Да, кстати: есть неплохой автор! Фекалин. Зарубин-Забраковский: - Фе… Кто? Маракин (по слогам): - Фе-ка-лин. Ну, помните, у Бахвалова сидели? Он еще под стол наблевал? Так вот, подает надежды. Рвется, можно сказать, в когорту первых. Зарубин-Забраковский: - Я, вроде, читал рукопись, но ничего не помню. Расплывчато как-то. Не запомнилось. Маракин: - Главное, он советы мои слушает. И прогрессирует. Скоро обещал роман. Зарубин-Забраковский: - Вот это хорошо! Кстати, облегчу твою участь. У меня тоже есть автор. Анна Павловна. Ты ее видел. Помнишь междусобойчик у Шниперовича? Маракин: - Ах, эта… Помню. Зарубин-Забраковский: - Так вот. Я ее подошлю, а ты посмотри, что там у нее. Кстати, а ведь Бахвалов – тот, кто нам нужен! Маракин: - Бахвалов – это имя! Но он давно не пишет. Говорят, в творческом отпуске. Маракин выразительно щелкает себя по шее. Зарубин-Забраковский: - Потому что предложений хороших нет. А мы предложим. Чем ставить на темных лошадок, лучше вложить в имя! Бахвалов – старый конь, но пахать еще может. И как писать, ему объяснять не надо.
Действие второе. Сцена четвертая.
Кабинет Зарубина-Забраковского. Он и Бахвалов сидят за столом. Перед ними бутылка с коньяком и рюмки. Бахвалов: - Ну, за наше долговременное и плодотворное сотрудничество! Они выпивают. Зарубин-Забраковский: - Я очень на тебя рассчитываю. Ты же знаешь: бездарей хватает, а настоящие мастера – наперечет. А ты, можно сказать, корифей жанра. Бахвалов: - Ну, откровенно говоря: да. Зарубин-Забраковский: - Я даже не сомневаюсь, что будет бестселлер. Бахвалов: - Хорошая книга – хороший гонорар. Я человек известный. Зарубин-Забраковский: - Ну, ты меня знаешь. Не обижу. Вот договор. Бахвалов (просматривая договор): - Годится. Попрошу авансик. Зарубин-Забраковский: - Приходи завтра. О чем, если не секрет, писать будешь? Бахвалов (протягивая руку за бутылкой): - О чем, о чем? Придумаем, о чем. Идеи, они, как известно, в воздухе носятся. Зарубин-Забраковский (удерживая бутылку): - Ладно. Ты только того… ну, аккуратнее… с этим. Бахвалов: - Обижаешь. Я корифей не только в литературе. Ну, вздрогнули!
Действие второе. Сцена пятая.
Кабинет Маракина. Он и Анна Павловна. Маракин (радушно-развязно): - Здравствуйте, кажется, мы уже знакомы. Анна Павловна (неуверенно): - Я что-то не помню. Маракин: - Ну как же! У Шниперовича! Анна Павловна: - Да-да, может быть. Маракин: - Ну-с, что вы нам принесли? Анна Павловна: - Детектив. Маракин: - Отлично! То, что нам надо! О чем? Анна Павловна (оживляясь): - После вечеринки дочь миллиардера попадает на необитаемый остров. Очнувшись, она видит множество абсолютно голых аборигенов, которые хотят ее… ну, вы понимаете. Маракин: - Понимаю: съесть. Анна Павловна: - Нет. Изнасиловать! Маракин: - Ага! Неожиданный ход! И что же дальше? Анна Павловна: - На остров случайно приплывают на собственной яхте сын президента Франции и его друг, арабский шейх. Их тоже захватывают аборигены и хотят… Маракин: - Понятно: изнасиловать! Анна Павловна: - Нет же. Как раз съесть! Маракин: - Как же у вас все непредсказуемо! Прекрасно! Думаю, мы это издадим. Анна Павловна: - Правда? Маракин: - Как же! Да вы, как бальзам после этих бездарей! (машет рукой в сторону двери) Главное в творчестве что? Чувствовать конъюнктуру! А вы ее чувствуете! Молодец! Он задумчиво читает рукопись. Анна Павловна волнуется и ждет. - Вы определенно талант, но вот в любовных сценах… некоторая недосказанность, что ли. Видимо, от недостатка опыта. Надо заниматься. Писатель должен попробовать все! И уметь все! Владеть языком. Ну, и так далее. Анна Павловна: - Я готова заниматься. Маракин: - Отлично! В таком случае сегодня вечером. Вы свободны? Анна Павловна: - Я абсолютно свободна. Маракин: - До встречи, Аннушка.
— На какой максимальный этаж ты поднимался? — спросила Алекс у младшего брата. Она уже не надеялась получить вменяемый ответ, потому что этот негодник вертелся на месте и хихикал под нос.
— Смотря в каком доме. В нашем — на девятый.
— Ты ведь знаешь, что высота, на которую может подняться лифт, не зависит от количества этажей в доме? — Алекс с раздражением посмотрела на брата и его придурковатых дружков.
Иллюстрация Екатерины Ковалевской
Трое мальчишек переглянулись, кто-то из них весело загоготал. Конечно, кого она спрашивает… Девушка закинула длинные светлые волосы за спину и задумчиво пошла по двору. Ей не нравилось обращаться к брату с просьбами, ведь у того помимо его игрушек и ветра в голове ничего не водилось. Даже тараканов, не желавших жить в такой пустой башке. Но слова сами вырвались. Явление слишком захватило Алекс и не выпускало из цепких пальцев.
Когда девушка поднималась на седьмой этаж, скучающе ответив на вопрос, что всегда высвечивался на панели лифта перед отправлением, она заметила странность. Нет, не совсем странность. Алекс знала, что такое случается, но с ней — никогда. С ней это произошло впервые.
В тесной унылой кабине с налепленными жвачками полюбоваться можно было разве что рекламой. Вот бы зеркало повесили, так нет же, отвели целую сторону под пёстрые брошюры! Хотя какое там зеркало... Его же своруют через неделю, как было с предыдущим.
Эти мысли занимали Алекс во время отнюдь не короткой, как ей всегда казалось, поездки на седьмой этаж. По длительности — восход на Эверест, не иначе! Заменил бы кто-нибудь эти проржавевшие кабинки на скоростные модели. Иногда Алекс мечтала о стеклянном лифте, но тут же с содроганием отказывалась от этой идеи: ей не хотелось знать, кто или что живёт в шахте.
Когда двери лифта послушно разъехались, кнопок с цифрами было уже не девять. В их-то девятиэтажном доме! Девушке вмиг расхотелось идти к квартире. Притягательные «десять» и «одиннадцать» манили клацнуть по ним пальцами. Алекс так и сделала. Она вдавила одиннадцатую кнопку, представляя, что новые металлические кругляшки окажутся особенными. Может, они будут горячими, словно неизвестный волшебник их только-только отлил и прилепил в лифтовую реальность? Или, наоборот, леденящими подушечки пальцев?
Увы, ничего такого не ждало Алекс. Лифт просто высветил на панели вопрос. Как и всегда.
Обычно вопросы касались банальных вещей. Алекс почти не задумывалась, когда отвечала на «сколько будет три плюс три» или «как называется мяукающее домашнее животное мужского пола». Лифт не проверял эрудицию — он требовал банальщину в обмен на услугу. Все знали ответы на его вопросы, вот и катались с первого по девятый этаж, игнорируя лестницу. Зачем напрягаться?
Однако задачка, выставленная лифтом для поднятия на одиннадцатый этаж, была иной. Нетривиальной. Сложнее. Алекс пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить, к какому семейству относятся выдры.
— Эм... Куньи?
И спасибо нужно сказать не школьным урокам биологии, а документальной программе о природе, которую девушка недавно смотрела. Самой смешно стало, как бесполезно обучение в пыльных классах, после которых она мало что могла вспомнить.
Но это было уже неважно, так как лифт потянуло вверх. Алекс в предвкушении задержала дыхание. Так высоко в их доме она ещё не поднималась. Кабина замерла на одиннадцатом этаже, и это был даже не розыгрыш, как подозревала девушка. Она присвистнула от увиденного на лестничной клетке. Никаких окурков, нахально оставленных на самом видном месте. Никаких потрескавшихся стен, словно их периодически навещали землетрясения. И — о чудо! — забытых пивных банок. На её седьмом этаже даже на стене успели написать какие-то похабные слова. И пол был весь заплёван, так что мокрая уборка не помогала вывести въевшуюся слюну — она и после помывки издевательски блестела. А тут... чисто, будто Алекс занесло в совсем другой дом. Возможно, что и так, ведь в её было девять этажей.
Девушка потопталась в кабине, но из лифта не вышла. У неё начинала болеть голова от белоснежности плитки. Освещение казалось неестественно ярким, так, что резало глаза. Полюбовавшись стеной напротив, на которой никто ещё не оставил грязных следов и отпечатков ботинок, Алекс вернулась к панели. На которой было тринадцать кнопок с цифрами.
В горле пересохло. Девушка прижала ладони к лицу и отступила на шаг в волнении. Они так и будут добавляться после каждого раза? Интересно, какой вопрос на этот раз выдаст ей лифт?
Верхняя кнопка была такой привлекательной. Вроде обыкновенный кружок с номером, а сколько в нём было при этом нетипичного и загадочного. Лишние кнопки не выглядели неуместно. Панель сама собой вытянулась, давая место «новеньким», и те никак не отличались от... нормальных кнопок. Они все были одинаковыми, не считая цифр, даже затёртости сохранялись, словно кто-то в этом доме часто катался на двенадцатый или одиннадцатый этаж.
Девушка протянула руку, но до «тринадцати» так и не дотронулась. В ней что-то воспротивилось. Страх неизвестности ли, а может просто домой уже пора, а она тут развлекается. Выше Алекс не поднялась.
И теперь, разгуливая по двору, убивалась сомнениями. Что бы она увидела на тринадцатом этаже? Такую же чистую лестничную клетку? Открытый балкон с выходом к морю? Она слышала, что чем выше от последнего этажа дома, тем сюрреалистичнее становятся виды. Может, ещё не поздно зайти в лифт и прокатиться на девятый, а потом на одиннадцатый и тринадцатый? Лифт же не обидится на её нерешительность, он ведь неживой.
Бросив хмурый взгляд на подъездную дверь, которая иногда отказывалась открываться после плохого обращения с ней, Алекс отправилась к своей подруге Анне. У той был высокий уровень контроля, и она иногда находила проходы там, где другие видели голые стены. Очевидно, тринадцатый этаж для неё не был пределом.
* * *
— Какой у тебя максимальный? — Рассказав историю своего сомнения, Алекс потребовала от красноволосой подруги откровения. Та поправила очки в круглой оправе и поставила локти на стол.
— На какой я поднималась? Или какой видела на панели?
— Есть разница?
Анна улыбнулась и переплела пальцы. Она была в чёрном платье и таких же колготках, что невероятно гармонировало с её огненными волосами. Алекс присосалась к чаю, всегда такому вкусному в гостях у подруги, и приготовилась во все уши слушать.
— Ну да, я же видела тринадцать кнопок, хотя поднялась только на одиннадцатый этаж. Ох уж эти эмоции! Всё искажают!
Девушка откинулась на спинку стула и бесцельно пробежала взглядом по кухне, пока подруга подбирала слова. Анна жила в двухкомнатной квартире с выходом на Лес, и Алекс немного завидовала её везению. За окном зелень, а не серый асфальт. Притом ещё и дружелюбная зелень, приветливо машущая шелестящими «ручками» прямо в стекло. Анна называла умиротворяющий пейзаж за окном «Добрым Лесом» и клялась, что на территории «Злого Леса» отнюдь не так светло и жизнерадостно; что бы это ни значило.
Подруги перебрались из кухни в гостиную, захватив чашки, угощения и пузатый чайник. На уютном диване, куда с ногами забралась Алекс, остались следы бывшего питомца Анны: царапины и зацепки — как вечная память о сером усатом прохвосте. Девушки надеялись, что его кормят самыми лучшими кормами в кошачьем раю, а то ведь был таким привередой.
— Какой этаж, говоришь? — Анна покусала ноготь. — Тридцать четвёртый. Выше мы не смогли.
— «Мы»?
— Я поднималась не одна, а со знакомым. Помнишь Графа, того выскочку, которого так не любит мой лиственный друг? Мы тогда не думали ставить рекорды. Я, кхм... — Девушка кашлянула и с насмешкой поглядела на подругу. — Я тогда спасалась от твоего брата.
— Серьёзно? — Алекс едва не поперхнулась чаем.
— Он такой приставала. Твои родители не думали, что порка порой не такое уж и плохое средство воспитания? Ладно. Он что-то канючил со своими тупыми друзьями. Знаешь ведь этих двенадцатилеток.
— Знаю своего брата.
— Я зашла в лифт с Графом, и он помог выпнуть твоего брата из дверей. Мы поехали на четвёртый, но... — Анна поставила подбородок на тыльную сторону ладони. — Знаешь, как это бывает? Я поняла, что если выйду, то твой брат вызовет лифт на первом этаже, догонит меня и продолжит доставать. Лифт быстрый, может подбросить на любой этаж. И я поехала выше, на восьмой. Мой знакомый только руками развёл. Знаешь, в чём главная беда верхних этажей?
— М-м..? — замычала Алекс. Ей нравилось следить за повествованием, рисовать картинки в голове, фантазировать, какие были перекошенные лица у брата и его дружков. А её заставляли соображать.
— В том, что выше ничего нет. Ты приезжаешь на самый верхний — и всё, — сжалилась Анна. — Дальше обратно вниз. А внизу ждал твой дотошный брат. И я подумала: можно же не в самый низ! Я могу прокатиться на шестой, например. А потом снова подняться. И снова опуститься. И подняться. Так мы и решили с Графом. Стратегия «вверх-вниз». Ты держишь лифт, и его никто не может вызвать, пока он тебе нужен. Бедные люди, которые хотели сесть на шестом и отправиться на первый! Они были огорчены, услышав, что мы едем наверх.
Алекс воочию увидела буро-серые стены кабины и нетерпеливое лицо Анны, бившей по кнопкам с настойчивостью золотоискателя. Она даже внешность Графа представила, чтобы живее воображать сценки. У него, наверное, коричневые завитушки волос и добрые голубые глаза. Учитывая, что парень согласился кататься с упрямой Анной, его можно было даже изобразить с нимбом над головой или в тунике святого.
— И долго ты так ездила туда-сюда?
— Нет. Очень скоро мне пришло в голову, что твой брат ведь может подняться пешком. Когда всё время катаешься на лифте, забываешь про лестницу. Но твой брат молодой и настырный молокосос. Вдруг я приеду на шестой, а он там меня уже караулит? И своей проблемой в нос тычет! Ох, как представлю... — Анна недовольно скривилась.
— Твой знакомый не хотел сбежать от твоих заморочек? — рассмеялась Алекс, представляя, в какой ситуации оказался бедный парень. Стоит, окутанный смиренным терпением, опёршись о стенку, и наблюдает со снисходительной улыбкой. А лифт сочувственно мигает ему лампочкой.
— Нет. Ему было любопытно, чем всё закончится. И тогда мы решили поехать выше девятого. Благо кнопки уже появились. Твой брат всё равно не может подняться так высоко. Но нас уже не волновали эти мальчишки. Появилась новая цель — подняться как можно выше. Нам обоим стало интересно, сколько кнопок ещё появится на панели. Они не выскакивают все сразу, как ты могла заметить, а присоединяются после прохождения определённого этапа. Будто награда за преодолённое испытание. — Девушка долила себе и подруге чай. — И тут Граф предложил и дальше использовать стратегию «вверх-вниз». Недоумеваешь, зачем? Чтобы примириться. И выровнять… Не знаю, как это назвать. Давление? Когда ты резко ныряешь на глубину, тебе так нехорошо долбит по всему организму. Когда ты едешь только вверх, происходит примерно то же: тебя кружит от резкого подъёма. И не забывай про вопросы! Чем выше, тем они сложнее. Вернее, это не совсем вопросы, — сбилась Анна и пожевала губу в задумчивости. — Я бы их так не называла. Это знания о мире. Иногда они просто берутся у тебя в голове, даже если ты не думала об этом раньше. Вот так мы и катались: вверх, вниз, вверх, вниз, вверх... Четырнадцатый, двенадцатый, шестнадцатый, тринадцатый, девятнадцатый, пятнадцатый, семнадцатый...
— На что похожи этажи? — нетерпеливо перебила Алекс.
— На что-то менее материальное, чем ты привыкла видеть. Каскад объектов, которые объединены в одном месте. Там может быть стол с бокалами шампанского. Или поляна, на которой отдыхают живущие там люди или приехавшие, как и мы, с других этажей. Меняется только атмосфера. Но не в самом лифте. В нём всё по-старому.
То есть серо-бурые цвета и тусклое освещение, от которого клонит в сон. Алекс с разочарованием подумала, что возвращаться в эту тесную кабину после какой-нибудь полосатой дорожки на этаже совсем невесело. Девушка попыталась вообразить упоминаемый каскад объектов, но в её фантазии получалось некрасивое нагромождение образов, где пианино уродливо приклеено к берёзе. И прочие изуверства.
— Когда ты знаешь стратегию, кнопки не преминут появиться, — после паузы продолжила Анна. — До двадцатого этажа было комфортно. Это, конечно, от людей зависит. Не обижайся, но сомневаюсь, что на пятнадцатом ты будешь чувствовать себя хорошо. Когда-нибудь — да, но если тебя кружило на одиннадцатом, то...
— Там просто плитка была ослепительной! Я не была к этому готова, — защищалась Алекс.
— Любопытство тянуло нас всё выше, но... — Анна облизала нижнюю губу, на которую налипли пряничные крошки. — После двадцатого начинается страшная мигрень. Материальное распадается. В лифте ты стоишь и сжимаешь виски, обхваченные горящими обручами. Но за пределами кабины — единство и хаос всего. Ты уже не ступаешь на плитку, какого бы цвета она ни была на прошлых этажах, а ныряешь в вихрь.
Алекс представила, как Анна и её знакомый с той же неуверенностью, посетившей её лично, смотрят на кнопку с какой-нибудь тридцать пятой цифрой. И решают, надо ли оно им вообще.
— Вопросы о кварках и энергии на панели лифта похожи на злую насмешку. Это уже не знания о мире — это знания о бытие. И ты видишь на этажах такую мешанину образов... Холодные дали космоса. Переплетение линий и геометрических фигур. Рождение и смерть. Цвета и вкусы, что неразделимы. Всё это пока поверхностно, но усугубляется с каждым новым этажом. С тобой говорит сама Вселенная. И тактика «вверх-вниз» уже не особо скрашивает впечатления, потому что голова раскалывается. А потом... тридцатый этаж. Вопросы на панели больше не имеют буквенного оформления. У тебя течёт кровь из носа от обилия информации. Чистых знаний о всём сущем. Если синий цвет, то такой глубокий, что у тебя чешется роговица. Если мысль, то настолько вострая, что прошивает череп насквозь. Если попытка, то такая отчаянная, что само время растекается незастывшей смолой. У этого водоворота нет дна, и весь он состоит из разрозненных кусков в таком количестве, что если разобрать океаны на капли — окажется мало. Это истинное сумасшествие, и оно граничит с сумасшедшей истиной о реальности и её слоях. У этих чувств даже нет имён, и для них не придумали слов.
— Это так больно? — осмелилась спросить Алекс.
— Это очень тяжело. Кажется, что ещё хотя бы этажом выше, и мозг вытечет через уши. Ещё этаж — и ты сольёшься со Вселенной. Она поглотит тебя, развеет по закоулкам. На тридцать четвёртом мы остановились. Сил больше не было.
— Но ты говорила, что кнопок всегда больше.
— О, да, — усмехнулась Анна, но в глазах у неё стояли слёзы. Возможно, она не помнила и половины увиденных образов, но впечатления сохранились. — Там были ещё этажи. Граф сказал: «Если нас так плющит на тридцать четвёртом, то что будет на пятьдесят втором?».
Алекс некоторое время молча переваривала услышанное. Надсадный визг закрывающихся дверей лифта и тусклая лампочка уже не казались ей такими банальными и скучными.
— Это нечестно, — наконец сказала она. — Мы ведь не ограничены высотой дома, так какого чёрта нельзя поехать... на пятьдесят второй?
— Этажами дома мы, может, и не ограничены. Но ограничения познания всё равно есть. Нужно быть гением или сверхсуществом, чтобы уехать настолько высоко. — Анна помолчала. — Заметь ещё, что кнопки появляются постепенно. Никто не может сразу после девятого уехать на двадцатый. Или может... Лифту виднее. Не знаю. Я вспоминаю эти издевательские кнопки — пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два — и меня прямо злость берёт! Я не понимаю, для кого они! Ведь мы двое — я и Граф — с таким хорошим чутьём, зреющие сквозь материю, едва сохранили рассудок на тридцать четвёртом. На нас не действуют проклятья и внушение, ты в курсе, но мы едва не потеряли себя. Так для кого они? Для кого сороковые и пятидесятые этажи? И зачем лифт предоставил кнопки, если мы не можем выдержать такого... сейчас?
Алекс подавлено покачала головой. Ей не хватило смелости подняться на какой-то тринадцатый! Как она могла рассуждать о таких высотах с её то позиции?
— Так тебе не понравилось? — задала она волнующий вопрос. — Какой смысл тогда в этом подъёме, если ты так страдаешь? Если ты вспоминаешь мигрень и боль. Ты хоть что-то вынесла из этого путешествия помимо ярких образов?
Анна пожала плечами.
— Я не знаю. Я даже не уверена, что хочу попробовать вновь. Но, — девушка усмехнулась, и, впервые за последние минуты, это была весёлая эмоция, — мне нравится цитировать вопрос лифта про закон, который «отражает эмпирическое соотношение между скоростью удаления внегалактических объектов и расстоянием до них».
Алекс вновь поперхнулась. Анна отчеканила фразу с таким бесстрастным выражением, что это даже впечатляло. Интересно, она выучила её после, чтобы хвастаться, или формулировка отпечаталась в памяти во время лифтового путешествия?
— Или как тебе нравится назвать такую последнюю причину вещей, которая называется Богом? Предвосхищая твой вопрос — нет, я ничего из этого не знаю. Ответы сами залетают в голову, когда ты оказываешься на нужном этаже. Это последовательное восхождение. Может, поэтому стратегия «вверх-вниз» так хороша?
Рассказ подруги придал Алекс необходимую уверенность, хотя, казалось бы, должен был сделать обратное: утолить любопытство и отвадить от попыток. Но что если разные люди видят что-то своё на этажах? Кто-нибудь вообще пробовал сравнивать?
— Пятьдесят второй, — мечтательно произнесла Алекс. — Я даже не знаю, что там, но уже хочу попасть на него.
— Я даже не знаю, что там, но не хочу приоткрывать завесу тайны. — Покачала головой Анна. — Не хочу.
Запас сил после перенастройки кристалла вырос в разы. Так что теперь и производство должно было стать лучше. И не будет истощать весь мой запас сил, как это было раньше. Может стоит задуматься над производством шестого уровня зелий? Хотя, как показывает практика, пока и пятого хватит. Они и так в бою меня доводят до истощения. Я опробовал производство зелий временного усиления. Возможно они мне пригодятся для уничтожения следующего стража. Я решил опробовать производство ювелирных изделий. Как я и предполагал, ювелирка моего производства оказалась сильнее, чем изделия, найденные в подземелье. Вот только дизайн подкачал. Хотя, камней с третьего этажа у меня еще было много, а увеличенный запас сил позволял хорошо поэкспериментировать. Так что такое издевательство над кольцами было оправдано.
Сумбурные, полные недомолвок объяснения руководителей высотки совсем не понравились Зыбину. Будучи потомственным военным, он привык с детства к военной точности, а здесь пришлось выслушать абсурдное заявление о ремонте сверхнадёжной бомбы и пораженческое нытьё Главного инспектора полиции. Про отстранённость хранителя можно было и вовсе не вспоминать. Товарищ имел собственный Замок и мог в любой момент умыть руки. С него станется. Зыбин давно требовал от ЦК, чтобы перестали утверждать на эту ответственную должность лиц, имеющих независимый доход. Но, как это обычно бывает, его прожекты бесследно исчезали в многочисленных кабинетах Центральной Канцелярии.
Чтобы составить собственное мнение, начальник ЦУП решил лично допросить настоятеля храма Сила Небес отца Пафнутия.
Неприятное зрелище открылось взору генерала, когда он вошёл внутрь святого места, где должна обитать сила и благодать первых переселенцев с Сириуса. Вдоль стен стояли ряды игральных автоматов, в центре расположились зелёные прямоугольники для покера и рулетки. Однако нельзя было сказать, что здесь царило особенное оживление. Нет, конечно, так, с десяток унылых игроков терзали ручки автоматов, профессионалы расположилось за барной стойкой в ожидании богатых клиентов. И, как говорится, упс.
Нахмурив узкие брови, Зыбин-Шкловский поднялся по винтовой лестнице в раздевалку отца Пафнутия. В тренерской за длинным столом из перфорированного титана расположились члены команды. Дымился квадратный электрический самовар, приятно пахло домашней выпечкой. Прервав смех после очередной шутки отца Пафнутия, пожилые дамы с боевыми шрамами на лицах от клюшек противников дружно повернулись к посетителю. От их сурового вида у боевого генерала внезапно ёкнуло под ложечкой. Он неприятно удивился новой для себя реакции. Даже в пылу сражения на Марсе, в рукопашном бою, ничего подобного с ним не происходило, а здесь обнаружилось явное малодушие перед боевым духом, исходящим от пожилых спортсменов команды «Сила Небес».
– Дамы, приятного аппетита. Что празднуем?
– Не ваше дело, – ответила капитан хоккейной команды. – Зачем пожаловали?
– Невежливо, невежливо так разговаривать с начальством.
– И чё дальше? – смяв шрам над правой бровью, поинтересовалась капитан, уперевшись взглядом в зрачки генерала.
Нужно было немедленно показать авторитет, и Зыбин не нашёл ничего подходящего, кроме как откровенной угрозы.
– Я, собственно, по делу. Ну если взрыв бомбы никого не интересует, то могу и уйти.
– Господин Зыбин, не обращайте внимания. Капитан у нас товарищ строгий, но справедливый. Ведь так, Агрипина Степановна?
– Лезет без приглашения, а потом грозится. Вы, кажется, начальник ЦУП? Тогда, что у нас делаете?
– Ага, Агрипина Степановна, запомним, – многозначительно произнёс Зыбин. – Но к делу, это что это у вас там творится?
– Вы о чём? – продолжила допрос капитан, ничуть не смутившись генеральского «запомним». Отец Пафнутий при этом благодушно улыбался, не выказывая ни малейших признаков чинопочитания. Что крайне не понравилось генералу. Он недовольно вытянул шею из твёрдого воротника мундира с золотыми галунами:
– Отец Пафнутий, разговор приватный. Нужен конфиденс.
– А мне нечего скрывать от команды, – тренер вопросительно оглядел игроков: – Ведь так?
Суровые старушки дружно кивнули головами и поставили бокалы с эмблемой клуба на стол. Только огромный вратарь, продолжала с невозмутимым видом хлюпать горячим чаем.
– Дело ваше, – небрежно бросил генерал и продолжил: – Это что вы там устроили, святой отец? – он кивнул в сторону зала с игровыми автоматами.
– А что такого? Нас попросили, мы согласились. В чём дело?
– Да будет вам известно, Вселенская церковь находиться под защитой самого императора! А вы в покер играете, в рулетку! Что ещё здесь придумали?
– Вот и я вас хочу спросить. Как до такого безобразия опустилась империя? – продолжая благодушно улыбаться, переспросил отец Пафнутий.
– Что-о? – чуть не задохнулся от возмущения Зыбин-Шкловский.
– Вот вам и что-о, товарищ генерал. Приходит какой-то хлыщ, по-другому и не скажешь, и грозиться отключить электроэнергию. И что прикажете делать? У нас, между прочим, обязательное чаепитие по четвергам. Мы без этого не играем! Пришлось согласиться. Тут или хоккей, или полный разгром. Мы выбрали победу. Ведь так, дорогие товарищи?
Коллектив опять дружно кивнул и стукнул фарфоровыми бокалами о металлический стол, выплеснув недопитый чай через дырки в перфорации на пол.
– Хлыщ, говорите. А что мне не позвонили?
– Как? Когда у него в руках радиоузел? Всю власть объял, прости космос.
– Да-с, что ещё скажите, коль я здесь?
– Нам нравиться казино. Столько азартных мужчин притащил товарищ Меркулов– страсть. И безотказных, – добавила Агрипина Степановна.
– Это как?
– Мы их быстро приспособили. Амуницию таскают и шарфики вяжут. А как иначе? Без этого никак. Вот, держите, – она протянула генералу полосатый шарф с эмблемой клуба и шапочку. – Маня, помоги, – попросила невозмутимого голкипера, хлюпающего чаем.
Перешагнув скамью огромной ногой, Маня ловким приёмом откинула к стене адъютанта Бормана, который тут же громко задышал от боли в животе, затем натянула на тщедушного генерала спортивную шапочку с надписью Сила Небес.
– Орёл, – хлопнула Маня по плечу генерала, отчего тот чуть не потерял равновесие, но был вовремя подхвачен опытной рукой голкипера. – Держись, фуражка!
– Ну, молодца! Наш человек. Садись рядом. Девочки, сочините генералу чайку, – распорядилась капитан.
Оказавшись в опытных руках пожилых женщин, наделённых при этом немалой физической силой, благодаря регулярным тренировкам на подпространственном стадионе «Алатау», Зыбин-Шкловский слегка растерялся. Справа его теснила Маня, а слева Агрипина Степановна. Обняв по-дружески генерала за шею, капитан спросила:
– Ну как ты там? Что думаешь о межпланетной обстановке?
– Я? – просипел Зыбин, не понимая сути вопроса.
– Ты! А то кто же ещё, дурья башка?
– Ручку уберите, дамочка, а то дышать трудно.
– Обидчивый, что ли? – сморщила бровь капитан.
– Физика слабая, а с нервами порядок. Лучше ответьте, как сюда гермафродитов с Венеры допустили?
– Так кто нас спрашивал? Приехали все нафуфыренные такие с охраной. Ты их видел? У них бицепсы с твою фуражку. Но ведут себя скромно. А нам что, мы всё равно на сборах. Но неприятно, здесь согласна.
– И что думает народ?
Он оглянулся на своего адъютанта.
– Вы Бормана чаем напоите. Ну нельзя же так с моим подчинённым обращаться?
– Девочки, займитесь товарищем, – распорядилась капитан и продолжила: – Посмотрите в окно. Что видите? Вот именно – пусто. А почему? А неприятно стало здесь находиться. Вот и всё, вот и вам и народ. Кто детей сюда приведёт, когда такие уроды ходят. Они, может, и смирные, но не наши, это точно.
Потихоньку ситуация в высотке стала проясняться. Чувствовалось, что эксперимент, затеянный ЦК в отдельно взятом здании, начинает пробуксовывать. Но в чём причина? – здесь Зыбин терялся в догадках.
– Всё одно не понимаю. И что даже на матчи перестали ходить?
– Здесь порядок. Даже что и лучше стало. Мы как прежде проигрываем, но платить стали больше. Пожаловаться нельзя. Только душевность исчезла. Трудно объяснить как, но исчезла.
– Вот видите, графены появились, клюшки новые.
– Ой, а нам-то какая разница? Куда их девать-то? Это вам – костёр. А у нас свои шашки. Кстати, эти гермики к нам не ходят. Один раз сунулись, так наши фанаты так их нарядили, что больше и не показываются. Чувствуется, что хоккей, не их игра. Вот только доски почёта почему-то жалко.
– Что-что, доски почёта? Отец Пафнутий, это те, что у фонтана были?
– Именно так, сын мой. Помните «Дождь эльтов»? В знак победы там висел портрет Феоктист Петровича. Всем нравилось. А теперь реклама, прости космос, гермиков.
– И всё одно не понимаю. Что не так-то? Мне доклад писать императору, а о чём. Что всё в порядке, кроме диверсии на бомбе?
– Об этом, – при этих словах отец Пафнутий нажал на блестящий рычажок рядом со столом, и шторы, закрывающие прозрачную стену, убрались в стороны, открывая вид на фонтан и прилегающую площадь. На большом световом панно прыгала в такт инопланетной музыки загорелая корма гермафродита, едва прикрытая узенькой полоской блестящей ткани.
– Да мало ли такого в других высотках? Почитай что и везде.
– Угу, а такое видали?
Священник щёлкнул другим тумблером.
Спряталась в стене штора с другого окна, выходящего в стратосферу. Вдалеке висела Де Борха, покрашенная наполовину в пастельные тона.
– Полная ерунда! Как будто я сам этого не знаю!
– Игровой зал видели? Пусто? Вот именно, что пусто. А почему? А все покраской занялись. И чихать они хотели на эти развлечения, – отец Пафнутий снова ткнул в ритмичную рекламу заведения мадам Жерминаль.
– Даже дети не хотят здесь гулять. А вы сами знаете, что наши детки с большим вопросом, но не хотят. Им, видишь ли, детство подавай, а не этот, прости космос, пластилин.
– Что значит, детство? – удивился генерал.
– Звёздочки, галстуки, салюты, зорька в стратосферных лагерях. Вот. Иначе отказываются в бассейн ходить. Говорят, что идиотские улыбки персонала не нравятся. Дяди и тёти в кислотных теннисках какие-то ненастоящие. А как они будут настоящие, когда кривляться у инопланетян научились. Вот как?
– И всё из-за досок почёта?
– Точно.
– Чудеса. А я-то здесь при чём?
– Я тоже не при чём. А знаете почему? А потому что я тренер «Силы Небес»! Некогда мне на эту ерунду размениваться.
Странное дело, получалось, что эксперимент товарища Семарга полностью изменил мозги граждан всего за несколько лет. Какие-то голограммы на досках почёта так перелопатили мозги, что небожители готовы терпеть лишения против единоличного благополучия. И никто не хочет испытать удачу в игре или утолить страсти в борделе. А даже что и наоборот, готовы терпеть неудобства на морозе, лишь бы быть вместе. Но при чём здесь доски почёта. Ведь получается, что опять кто-то знатнее, а значит, выше. Какая здесь радость, когда другой висит на почётном месте, а не ты?
Это, что нужно сделать с мозгами, чтобы человек отказался от единоличного счастья ради выгоды других?
