Психология | Psychology

- И тут не обошлось без терапевтов-вспоминальщиков. Стали считать, что дети часто боятся сказать правду о насилии. Появились новые стандарты допроса детей: вместе с полицейскими их начали опрашивать соцработники и психологи. И они отказывались слышать «нет» от ребенка.
Стали распространяться практики задавать детям наводящие вопросы и оказывать жесткое давление, чтобы выбить правду из мелких засранцев. Причем без каких-либо научных обоснований и опыта в этой области.

«Я не поверила ни одному из этих детей, когда они говорили мне, что этого не было»
Психолог Барбара Сноу

Парадоксальная вещь: с одной стороны, если жеребенок говорит, что его НЕ насиловали, это значит, что он отрицает и его надо разговорить.
А с другой стороны, стоит ребенку только намекнуть на какую-то недопустимую близость – ЭТО ВСЕГДА ПРАВДА, ДЕТИ ВРАТЬ НЕ МОГУТ! Тогда даже распространились наклейки на машину: «Дети не врут», «Верьте детям».
Но верьте только тогда, когда они говорят о насилии.

Посмотрим методы допроса детей (2-5)

Наводящие вопросы, в которых уже заложен желаемый ответ, подразумевающие вину преступника. Такие вопросы повторялись многократно в разных интервью, пока ребенок не ломался:

Интервьюер: Можешь сказать Эрни?
Ребенок: Нет.
Интервьюер: Да ладно [умоляющим тоном]. Пожалуйста, скажи Эрни. Скажи мне, пожалуйста. Скажи мне, пожалуйста. Чтобы мы могли помочь тебе. Пожалуйста... Ты шепни это Эрни... Кто-нибудь когда-нибудь трогал тебя прямо здесь [указывая на влагалище куклы]?
Ребенок: Нет.
Интервьюер: [указывая на зад куклы] Кто-нибудь трогал твою задницу?
Ребенок: Нет…
Интервьюер: Можешь сказать Берту?
Ребенок: Они не трогали меня!
Интервьюер: Кто тебя не трогал?
Ребенок: Не мой учитель. Никто.
Интервьюер: Какие-нибудь крупные люди, взрослые, трогали твою задницу там?
Ребенок: Нет.

Интервьюер: Ты думаешь, что Келли была плохой, когда причиняла вам всем боль?
Ребенок: Она мне не причиняла боль. Мне она нравится.
Интервьюер: Я не слышу тебя, смотри на меня, когда говоришь. А когда Келли беспокоила детей в музыкальной комнате...
Ребенок: Я снял носки...
Интервьюер: Она заставляла кого-нибудь еще снимать одежду в музыкальной комнате?
Ребенок: Нет.
Интервьюер: Да?
Ребенок: Нет...
Интервьюер: Келли когда-нибудь заставляла тебя целовать ей попу?
Ребенок: Нет.
Интервьюер: Когда Келли произносила эти слова: "Моча, дерьмо, сахар"?
Ребенок: "Моча, дерьмо, сахар"?
Интервьюер: Да, когда она это говорила, что ты должен был сделать?
Ребенок: Я этого не говорил.
Интервьюер: Я знаю, это она говорила, но что ты должен был сделать?

Полицейские отчеты, обобщающие эти интервью, имеют мало отношения к записям. Отчет Фреденбурга вкладывает в уста ребенка длинные, беглые рассказы о насилии, но на самом деле Байрон давал односложные ответы на наводящие вопросы и менял «нет» на «да» только после того, как его неустанно допрашивали. Ничего из этого не отмечено в отчете Фреденбурга, как и ни одно из отрицаний мальчика.

С аудио-видеофиксацией допросов такая проблема: когда записи начали предъявлять в судах, все увидели насколько скомпрометированными и навязчивыми они были. По сути эти записи были свидетельством в пользу защиты.

«Интервьюеры задавали вопросы в такой наводящей манере, что мы так и не услышали рассказы детей их собственными словами»

Когда записей не было, обвиняемых осуждали чаще. Поэтому прокуроры и следователи уничтожали или скрывали от суда эти материалы.

Многочисленные допросы: суды могли длиться месяцами и годами, и все это время с ребенком велась работа, практически каждый день:

Ребенок, которого интенсивно допрашивали 3 месяца, позже дал интервью:
Энди: Я наконец просто сказал (следователям) «хорошо, да, это было».
Журналист: Почему вы сказали «да» в тот день?
Энди: Понятия не имею. Вероятно, потому что мне просто надоело, что меня травят. Я не думал, что когда-нибудь вернусь домой. Я имею в виду, я подумал, что если жизнь будет такой, то я могу сделать ее немного более терпимой для себя.

Допрос заканчивался тогда, когда захочет следователь, дети не могли просто так прервать работу. Иногда допросы длились до 8 часов. Но взрослые обещали, что все прекратится, как только ребенок признается:

- Я хочу остановиться, я голоден, я хочу выбраться отсюда.
- Я дам тебе поесть, я принесу эскимо, но только после того, как ты скажешь мне то, что я хочу услышать. Я знаю, что ты знаешь. Не говори мне, что ты не знаешь. Я знаю, что ты знаешь.
- Нет, я не знаю, я никогда не видел, чтобы она делала такие вещи.

Интервьюер: Она колола твою попку вилкой? Да или нет?
Ребенок: Я не знаю, я забыл.
Интервьюер: Ну давай же; как только ты ответишь, я тебя отпущу.
Ребенок: Я ненавижу тебя.
Интервьюер: Не может быть.
Ребенок: Я ненавижу.
Интервьюер: Нет, ты меня любишь, говорю я тебе. Это все, что она с тобой делала? Что она делала с твоей попкой?
Второй интервьюер: Да, что она делала с твоей попкой? Потом ты можешь идти.
Ребенок: Я забыл.
Второй интервьюер: Скажи мне, что Келли делала с твоей попкой, и тогда можешь идти. Если ты мне скажешь, что она делала с твоей попкой, мы тебя отпустим.
Ребенок: Нет.
Интервьюер: Пожалуйста.
Ребенок: Ладно, ладно, ладно.
Интервьюер: Теперь скажи мне, что Келли делала с твоей попкой?
Ребенок: Я попробую вспомнить.
Интервьюер: Чем она колола твою попку?
Ребенок: Вилкой.

Детей часто вознаграждали за правильные ответы, хвалили, предлагали конфеты и другие стимулы:

Интервьюер: Я дам тебе значок (полицейского), если ты поможешь нам получить эту информацию.

Ребенок: Я тебя ненавижу.
Интервьюер: Нет, не ненавидишь… Тебе просто не нравится говорить об этом, но ты не ненавидишь меня.
Ребенок: Да, я тебя ненавижу.
Интервьюер: Мы можем закончить это очень быстро, если ты просто покажешь мне то, что показывал в прошлый раз.
Ребенок: Нет.
Интервьюер: Я дам тебе поиграть с моим магнитофоном… Давай, хочешь нам помочь? Хочешь помочь нам оставить её в тюрьме, а?.. Расскажи мне, что происходит, когда... Расскажи, что с ними случилось. Давай…
...
Ребенок: Я хочу к маме.
Интервьюер: Давай закончим это быстро, и мы пойдём в Kings за мороженым…

И наоборот, если ребенок упорствовал, то его запугивали, оскорбляли, давили на чувство вины и стыда. Были единичные случаи, когда следователи били детей:

Интервьюер: Ты собираешься быть глупой или собираешься быть умной и помогать нам? Ты, должно быть, тупая.

Адвокат: Она упоминала, что если ты не признаешься... упоминала ли она когда-нибудь органы ювенальной юстиции?
Ребенок: Да, она сказала, что если я буду продолжать лгать, то это создаст ещё больше проблем, и она упомянула про суды для несовершеннолетних. И она просто сказала, что будет лучше, если я признаюсь прямо сейчас.

Также классические приемы следователей: «твои друзья уже всё рассказали» и «у нас есть все доказательства»:

Интервьюер: Все остальные друзья, с которыми я говорил, рассказали мне все, что произошло. Рэнди рассказал мне. Чарли рассказал мне, Конни рассказала мне... А теперь твоя очередь рассказать. Ты ведь не хочешь остаться в стороне, не так ли?
Боже, мне бы не хотелось говорить твоим друзьям, что ты не хочешь им помогать.

Интервьюер: Мы уже поговорили со всеми детьми. Они рассказали о комнате для сна, ванной, музыке, и ничто меня больше не удивляет.
Ребенок: (молчит)
Интервьюер: Ну же, помоги нам. Мы ведь друзья, да?
Ребенок: Я не твой друг.
Интервьюер: Ты же не хочешь быть монстром, правда?
Ребенок: (молчит)
Интервьюер: Хорошо, давай начнем сначала. Что Келли сделала с тобой в ванной?
Ребенок: Я забыл.
Интервьюер: Нет, ты не забыл. Я знаю, что ты не забыл.

На абсурдные заявления детей не обращали внимания или считали их искаженными воспоминаниями о реальном насилии. Что еще больше подкрепляло обвинения:

Затем шестилетняя Нэнси рассказала судье Долану, как ее бабушка и дедушка засовывали свои руки и головы ей во влагалище, где они шевелили ими. Они также издевались над ней, по ее словам, огромной разноцветной машиной, размером с комнату, которая хранилась в подвале. Никакой клетки она не помнила, а Синди не упоминала никакой машины.

Интервьюер: А (друг) тоже вставлял свой пенис в её пенис?
Ребенок: Да, в то же время.
Интервьюер: В то же время? Как вы это сделали?
Ребенок: Мы отрубили наши пенисы.
Интервьюер: Значит, она кровоточила в своём пенисе, и у тебя и твоего друга пенисы были внутри её пениса.
Ребенок: В то же время.

И еще несколько методов

- Воображение и ролевые игры. Детям предлагали притвориться, что насилие действительно произошло, и описать его. Предлагали стать полицейским и арестовать преступника.
- Не рассматривались альтернативные объяснения этим историям: сны, рассказы взрослых, фильмы и СМИ.
- Детям давали задание «Нарисуй человека» и по рисункам определяли насилие.
- Давали наводящие игрушки: веревки, монстров, оружие, шприцы, мясорубки. «Кошечка отправляется в мясорубку вместе с рыбками!» – трактовалось как сатанинский ритуал, в котором людей и животных измельчали и съедали.
- Детей просили делать домашние задания: усиленно представлять себе то, о чем они не хотели говорить, и вести дневники.
- Применяли анатомически правильных кукол (с гениталиями). Их посмотрим позже.
- Родители часто помогали следователям получать показания. Когда ребенок говорил: «Мама сказала мне, что папа связал меня», упоминания о влиянии родителя игнорировались.
- Ребенку, скучающему по родителям (которых обвиняли в насилии), обещали, что родители вернутся, как только ребенок обвинит их.

Еще раз повторюсь, все эти творческие методы применялись без какого-либо образования в этой области, без проверки показаний на правду-ложь. Правда была не нужна.

Были перегибы и в медицинских осмотрах. Врач вставлял пальцы в анус или влагалище, чтобы ребенок сравнил ощущения, так его насиловали или не так? Или определяли насилие по тому, как легко входят пальцы.
Естественно, детей насильно заставляли проходить такие процедуры, несмотря на боль.
Любые индивидуальные особенности гениталий воспринимались как признаки насилия. Даже отрицательные результаты обследования иногда трактовались как возможное насилие.

Были и курьёзы. В одном случае детишки увлеклись и обвинили в растлении прокурора, заместителя шерифа и соцработника, которые их допрашивали.
– Упс, главное – не выйти на самих себя, – подумали чиновники и прикрыли дело.

В чем проблема этих методов?

Во-первых, дети страдали. Через некоторое время у них появлялись реальные симптомы стрессового расстройства и сексуализированного поведения. И психологи радовались: ну вот и симптомчики травмы подъехали.
Вот только появлялись они после допросов и вследствие допросов, потому что психологи фактически внедряли воспоминания о насилии, изолировали детей от родителей, держали их в атмосфере давления и безнадежности. Если кто и трахал детей в мозг, то это психологи и следователи.

Во-вторых, на этих показаниях строилось все обвинение. В суде было достаточно невнятного «да» от ребенка, чтобы посадить человека. Порой не нужно было ни других свидетелей, ни улик, ни следов насилия.
И даже если ребенок молчал, считали, что он просто запуган, а значит это тоже доказательство насилия. Психологи могли вывернуть любой симптом ребенка (замкнутость, кошмары, недержание мочи, нежелание идти в школу) в свою пользу.
А уж если обвиняемый отрицал насилие – ну это 100% доказательство вины, злостное отрицание и предательство ребенка. Нужно было активно доказывать, что ты не совершал насилие.

Поэтому от 80% таких дел заканчивались сделкой со следствием. Адвокаты советовали даже не трепыхаться и сразу признавать вину. Таковы особенности судебной системы в США. Обвиняемые просто не имели выбора: утонуть в судебных дрязгах, разориться, ославиться на весь мир и все равно сесть на долгосрок. Против «мягкого» наказания в случае сделки: отберут детей и запишут в реестр сексуальных преступников.
Кстати, возможно отсюда всплеск подтвержденных изнасилований в те годы. Такие вот подтверждения.

Можно ли доказать, что такие методы действительно вызывали ложные показания?
Да, можно, и об этом в следующий раз

Источники:
1. Snedeker, Nathan. Satan's silence. Ritual abuse and the making of a modern American witch hunt. 2001.
2. Ceci. Jeopardy in the courtroom. A scientific analysis of children's testimony.
3. Underwager Ralph. The real world of child interrogations. 1990.
4. Pendergrast Mark. The Repressed Memory Epidemic. How It Happened and What We Need to Learn from It. 2017.
5. Underwager Ralph. The real world of child interrogations. 1990.

Вы прочитали наш предыдущий пост про то как телефон ворует ваше внимание, и убирали его с глаз долой. Настроили фокус-режим. Закрыли лишние вкладки. Сегодня вы наконец-то возьмёте себя в руки и поработаете!

Проходит полчаса. Вы листаете новости, обновляете курс валют и выбираете плед на маркетплейсе.

Знакомо? Тогда вам понравится вывод британских учёных: дело не только в телефоне.

Когда телефон далеко — мозг ищет план Б

Всё начинается с простой мысли: если смартфоны отвлекают, уберём их подальше. Это логично. Видимость и доступность предметов действительно увеличивают их использование — доказано исследованиями про еду, алкоголь, табак. Почему бы не применить это к гаджетам?

Макси Хайтмайер из Лондонской школы экономики решил проверить эту гипотезу. Он собрал 28 добровольцев — студентов и сотрудников вуза — и попросил их два дня подряд работать по пять часов в лаборатории за своими ноутбуками.

Один день — телефон рядом на столе. Другой — телефон на соседнем столе в полутора метрах.

Результаты сначала обнадёжили: когда телефон под рукой, его берут в среднем 18,5 раз за день. Если нужно вставать — только 6,5. Казалось бы, эксперимент подтвердил догадку: спрятал телефон — спас внимание.

Но радость оказалась преждевременной.

Убрали телефон? Встречайте новый источник отвлечений

Когда смартфон был далеко, люди действительно меньше его трогали. Но… время, потраченное на реальную работу, не изменилось. В обоих случаях оно составило примерно 3 часа 33 минуты за сеанс.

Что поменялось? Способ отвлечения.

Когда телефон рядом — листают соцсети. Когда далеко — переключаются на ноутбук: читают новости, блуждают по маркетплейсам, ищут билеты на отпуск. Время, потраченное на досуг, в отсутствие телефона увеличилось с 27 минут до 66.

Иначе говоря, телефон убрали — привычка осталась. Просто изменилась упаковка.

Мозгу всё равно, на что отвлечься

Причина проста. Сосредоточенность — не естественное состояние мозга. Внимание требует энергии. Когда её становится мало, мозг ищет короткую передышку. Новая вкладка, мем, статья о погоде — всё это дешёвые удовольствия для уставшего мозга.

Важно: участники даже не замечали, насколько часто отвлекались. Они были уверены, что берут телефон в руки около 12 раз за день. В реальности — почти 19.

И ещё одна интересная находка: те, кто в первый день работал с телефоном на расстоянии, на второй день, даже когда телефон вернули на стол, использовали его реже. Привычки можно тренировать — но только если осознавать их.

Не телефоны нас отвлекают. Мы отвлекаемся сами

Макси Хайтмайер делает осторожный, но важный вывод: убрав телефон подальше, вы не станете работать лучше. Вы просто найдёте другой способ переключиться.

Проблема — не в гаджетах, а в том, как работает наше внимание.

Конечно, стоит помнить: исследование небольшое, всего 22 участника. Да и лабораторные условия отличаются от реальной жизни, где отвлечений гораздо больше. Но выводы всё равно важны: если мы хотим работать эффективнее, смартфон — не главный враг. Сражаться нужно с привычкой бесконечно переключаться.

А смартфоны вообще вредны?

На смартфоны возлагают многие беды, особенно в отношении детей и подростков. Есть данные, что слишком активное использование гаджетов (больше четырёх часов в день) у подростков связано с повышенным стрессом и риском психологических проблем.

Но у взрослых эта связь куда слабее. Исследования показывают: не столько время за смартфоном важно, сколько субъективное ощущение зависимости. Если вас не тянет проверять телефон каждые пять минут — скорее всего, вы в порядке.

Что делать?

Телефон убрать — полезно. Но этого мало.

Настоящая работа — научиться управлять своим вниманием. И вместо войны с гаджетами попробовать другие стратегии:

• Работать короткими отрезками: 40 минут концентрации, 10 минут перерыва.

• Заранее планировать отвлечения — и позволять себе отдых без чувства вины.

• Замечать, когда рука тянется к новой вкладке.

• Убирать соблазны с глаз долой: меньше уведомлений, больше осознанности.

Не вините себя за отвлечения! Ваш мозг не поломан. Он просто живой, и работает так, как задумано природой.

Упражнение выглядит простым и даже, где-то наивным – в конце дня нужно составить список из пяти дел, за которые вы можете себя похвалить или, другими словами, поставить себе «+». И это одно из самых эффективных упражнений самопомощи в тревожных состояниях.

Высокий уровень личностной тревожности (для краткости в дальнейшем — тревога) — довольно распространённое состояние. Поводов для него очень много — давление постоянных дедлайнов, желание соответствия высоким стандартам в офисе и личной жизни, конфликты на работе, на улице, дома и т.д.

Всё вместе деструктивно влияет на психику, восприятие личностью окружающих событий и восприятие личностью себя, снижая самооценку.

Как работает это упражнение?

1. Тревога (правильнее и полнее — высокий уровень личностной тревожности): представляет окружающие события в мрачном свете.
   Упражнение: учит выделять в происходящем и в своих действиях положительное,
   

2. Тревога: рассеивает ваше внимание на событиях, интерпретируя их своих интересах и стремится свести происходящее к обобщениям вида «всё становится всё хуже и хуже и я в этом совсем негодный, негодная».
   Упражнение: концентрирует ваше внимание на положительных аспектах происходящего, на положительных результатах ваших действий.
   

3. Тревога: обесценивает личные достижения, искажает восприятие личностью себя, снижает самооценку.
   Упражнение: поднимает самооценку, помогая увидеть свои положительные качества, положительные результаты своих усилий и проявления своих сильных качеств.
   

4. Тревога: делает объектом вашего внимания страхи.
   Упражнение: концентрирует ваше внимание на вашем «Я», на ваших качествах и возможностях их реализации.
   

5. Тревога: рисует в мрачные тона прошлое и будущее.
   Упражнение: формирует устойчивый навык выделять положительные события в вашей жизни и, со временем, этот навык начинает проявлять себя в осмыслении вашего прошлого.

Так упражнение «Пять плюсов» делает незаметную, но очень эффективную работу. В одной из прошлых статей описано, как работает правило «Мы там, где наше внимание» (подробно: Психологические ловушки. Глючь по имени «Ключ» ). Упражнение постепенно и неуклонно переносит ваше внимание с внешних обстоятельств и своих страхов на ваши сильные качества и возможности их реализации.

Заведите для упражнения отдельный блокнот.

Чем больше плюсов вы найдёте в прошедшем дне — тем лучше, главное — не меньше пяти, это важный рубеж. Меньше — воспринимается как небольшое, а значит — неважное количество. Распространяя это «неважное» и на ваше «Я». А у нас — задача противоположная, наше «Я» должно быть значимым для нас, тогда оно станет значимым и для других.

Если у вас не хватает «плюсов» — в качестве таковых могут пригодиться даже бытовые дела:
— Помыли посуду? Плюс!
— Сходили на прогулку? Плюс!
— Прибрались — даже если и не во всей квартире, а только на одной из полок? — ещё какой плюс!
И даже заполнение списка «Пять плюсов» — это тоже, несомненно, плюс!

Как только упражнение станет вашим ежевечерним ритуалом, вы через некоторое время — буквально через несколько недель! — обнаружите ещё один интересный эффект. Даже к самым обидным, драматическим ситуациям своего, казалось бы, неизменного и мрачного прошлого, вы начнёте относиться — легче, иногда даже находя в них полезные выводы. И в совсем недавно казавшемся беспросветном будущем — вы начнёте видеть возможности для своего развития!

Почему?

Для мозга нет разницы между прошлым и будущим - для него всё происходит в настоящем  (подробнее Психологические ловушки. Множественность личности. Часть #01 ). Научившись видеть положительное в настоящим — наш мозг начинает использовать этот навык при обращении к своей памяти и в построении прогнозов!

Упражнение создаёт прецедент переосмысления события с положительного ракурса — это, в свою очередь, даёт возможность искать и находить точку, с которой открываются положительные перспективы в любой ситуации.

Интернет приписывает цитату Лао-цзы, но даже если у неё другой автор — он выразил в ней свой опыт тонких наблюдений человеческого восприятия:
—  Если вы находитесь в унынии, то вы живёте прошлым. Если вы встревожены, то думаете о будущем. Если вы в состоянии мира, то, значит, вы существуете настоящим.

Один из моих друзей рассказал, как его сын-подросток, начиная с дошкольного возраста, каждый вечер перед сном обстоятельно рассказывает своим родителям — какие хорошие дела он сделал за день. Сам ли он придумал этот ритуал или кто-то из ровесников подсказал — не важно, главное — он, таким образом, проводит ревизию прошедшего дня, которая помогает ему оценить себя полезным, нужным, ценным. По сути, он самостоятельно освоил упражнение «Пять плюсов», только в его версии это упражнение не имеет ограничений!

Упражнение «Пять плюсов» — небольшими шагами, постепенно поможет вам извлечь своё «Я» из-под влияния порождённой прошлыми обидами тревоги — и переместить вас в настоящее, в настоящее понимание себя.

Ещё очень важный момент — этим упражнением вы успокаиваете себя перед сном, создаёте положительный эмоциональный фон для сна. Мальчик, к слову, это явно прочувствовал!

Можете начать упражнение прямо сегодня и вот вам первый в этом списке плюс:
— Вы прочитали эту статью и узнали про Упражнение «Пять плюсов»!

Ваш HappyTalkie!

P.S.
Для психологического исследования приглашаю на анкетирование. По результатам которой мы проведём бесплатную беседу-консультацию - вы узнаете много нового, интересного и неожиданного о себе. И, возможно, причины, мешающие вашему развитию — в бизнесе, карьере, личной жизни (подробнее - Анкетирование 2.0).

Ваш профит - бесценный вклад в науку и бесплатная консультация (30-45 мин) по итогам анкеты, новый взгляд на себя, на свои возможности и перспективы.

Заявку на участие можно прислать мне на тг HappyTalkie или на емейл HappyTalkie (собачка) мейл.ру.

Ведь не обязательно переживать ситуацию в моменте, можно ведь ее визуализировать. Как самурай, что должен представлять ежедневно свою смерть, чтобы освободиться от страха смерти, ты можешь воссоздать, представить ситуацию, в которой твоя тревога выходит наружу.

И я пошел по прочим своим тревожностям. Начал вспоминать ситуации, когда мне было неуютно или страшно. Потом - разбирать такие ситуации по кусочкам. Не с первого раза, но за неделю я выявил страх критики, вспомнив и детализировав ощущения и обстоятельства каждого конкретного случая, отпечатанного в памяти.

При этом переигрывать старые ситуации бесполезно - все произошло так, как произошло.

И так, раз за разом встречаясь со страхом я будто бы снижаю его влияние на себя.

Следующий шаг - проверка влияния. Я начал в некотором роде провоцировать ситуации, сходные с тем, что вызывало у меня страх критики. Заметил, что тревога явно становится меньше. Осталась, конечно, но и я ведь в самом начале пути. Посмотрим, что будет дальше)

Начнем с того, что концепция инклюзивного образования казалась мне странной (в силу своей фантастичности) еще тогда, когда я учился в институте на психолога. Уже тогда я спрашивал преподавателей об их отношении к инклюзивному образованию. И уже тогда наиболее позитивным ответом было, что «Концепция хорошая, жаль, что в реальности она не работает.»

Потом я проходил учебную практику в школах. И у меня возник новый вопрос. Я смотрел на многостраничные кучи документов на детей с ОВЗ и не понимал, почему у школ нет документов на нормотипичных детей, ведь школа не коррекционная.

Ответы пришли тогда, когда я пришел уже работать в обычную общеобразовательную (и не коррекционную) школу.

1. Как я уже рассказывал раньше, в силу наплевательского отношения администраций школ к Методическим рекомендациям по системе функционирования психологических служб в общеобразовательных организациях, утвержденных распоряжением Минпросвещения России от 28.12.2020 № Р-193, а также в целях экономии денег, администрации школ возлагают на школьных психологов нагрузку, которая не выполнима физически.

В первый год моей работы на мои 1,5 ставки школьного психолога приходилось примерно 920 обычных (нормотипичных) детей и 25 детей с ОВЗ, то есть обитатели одного учебного корпуса.

Поскольку все (и администрация школы, и начальник психолого-педагогогической службы) понимали, что задача была таки невыполнимой, меня сразу начали прессовать тем, что я должен работать только с детьми с ОВЗ (коих, напомню, было 25 человек), а с обычными детьми численностью около 920 человек я работать не должен, ну или должен был работать «по остаточному приниципу».

Я с этим тихо не соглашался и работал со всеми. И первый год я со скрипом, но вытянул.

Но потом, мне впихнули еще одно здание и тогда в моей зоне ответственности официально стало 1200 обычных детей и 48 детей с ОВЗ.

Одновременно с этим усилился прессинг со стороны начальника психолого-педагогической службы, которая начала постоянно требовать того, чтобы я работал только с детьми с ОВЗ и вообще не работал с обычными детьми.

Логика ее была простая. Она ее даже не скрывала. Родитель ребенка с ОВЗ может пойти жаловаться в Департамент образования города Москвы или в Рособрнадзор, если ему покажется, с его ребенком в школе работают недостаточно качественно. И тогда школе сделают а-та-та. Ну вы знаете, проверки, выволочки, выговоры. Директору могут тоже сделать а-та-та. Он расстроится.

А родители обычных детей даже не в курсе, что в обязанности школьного психолога входит помощь нормотипичным детям. Как следствие, жаловаться они не пойдут.

Ну то есть на выходе, в определенной части школ Москвы существует ситуация, когда с детьми с ОВЗ в обычной школе работают логопеды, дефектологи, психологи. А вот с обычными детьми по линии психолого-педагогической службы не работает в итоге никто.

И меня могут спросить в комментариях: «А для чего с обычными детьми работать школьному психологу? У них же всё хорошо.».

Вы знаете, по моим наблюдениям, у обычных детей в современной школе далеко не всегда всё хорошо. Именно среди обычных детей встречаются дети с суицидальными рисками, самоповреждающим поведением, жертвы насилия и сексуального насилия, дети алкоголиков и наркоманов, дети с химическими зависимостями, дети с совершенно разрушенными детско-родительскими отношениями, дети, с ворохом психологических травм, стремительно идущие от невроза к пограничности или даже к психотичности. И их много.

Стоит ли мне говорить, что до психогенной депрессии, как заболевания, лучше не доводить, чем потом из нее долго вынимать человека?

Стоит ли мне говорить, что никакая инклюзия не стоит ни единой жизни обычного ребенка, на чьи суицидальные тенденции не обратили внимания в то время, пока «реализовывали инклюзивное образование»?

Стоит ли мне говорить, что дети, с разрушенными детско-родительскими отношениями в «лучшем случае» порушат в будущем отношения со своими детьми, а в «худшем» - сопьются, снаркоманятся или самоубьются более явным способом? И да. Везде кавычки, потому что «лучший случай», безусловно, печален.

А самое печальное, что на обычных детей всем в большинстве своём наплевать. Хорошо если кто-то из учителей заметит ребенка, которому нужна помощь, и поддержит его. Но так быть не должно.

В общем, несмотря на прессинг со стороны начальства, я работал с обычными детьми до самого последнего дня своей работы в школе.

После того, как я уволился, на моё место взяли человека с образованием «специальная психология» и повышением квалификации в логопедии. Ну чтобы точно этот человек не стал работать с обычными детьми. Ну хотя бы в силу того, что делать это он не заточен.

2. Адепты инклюзивного образования любят рассказывать, как оно прекрасно тем, что помогает детям с ОВЗ социализироваться.

Так вот, по моим наблюдениям, дети с ОВЗ крайне редко социализируются в обычных школах. Даже дети с ЗПР 7.1.

Дети с ОВЗ ощущают себя «белыми воронами». И их одноклассники (сверстники) воспринимают их как минимум «странными» и обычно просто игнорируют их.

Это в большинстве своем.

Но бывает и хуже. Бывает, что ребенок с умственной отсталостью попадает под влияние обычного ребенка с девиантными поведением. В итоге – мы получаем прекрасную «уменьшенную копию» криминального авторитета и его верного телохранителя (ну это который не очень умный, но зато очень сильный). Это если мы говорим про мальчиков.

Если мы говорим про девочек с умственной отсталостью, то не являются удивительными ситуации, в результате которых их те же самые дети с отклоняющимся поведением «разводят» на секс, пользуясь непониманием ситуации.

Ну и конечно же есть и обратные ситуации, когда уже дети с ОВЗ бывают сами по себе агрессивными и терроризируют весь класс или даже половину школы. Это тоже не редкость. Но в силу «инклюзивного образования» они могут делать это годами вполне себе безнаказанно.

Да, да, я знаю, в комментах напишут про то, что знают случаи, где класс принял ребенка с ОВЗ, все счастливы. Знаю, что мне расскажут, что это косяк учителей, психологов и пр., что дети с ОВЗ не социализируются в большинстве своем. Всё знаю. Но я вам рассказываю о том, как оно есть по факту в обычной общеобразовательной московской школе.

По факту дети с ОВЗ в подавляющем большинстве случаев в обычной школе не социализируются, а наоборот, страдают от того, что отличаются от обычных детей. И социализация у них по итогу становится разрушенной до основания. Поскольку негативный школьный опыт общения со сверстниками потом еще очень долго дает о себе знать.

В целом вот эта вот идея «Ой, дети, мальчик Вася особенный, давайте вы с ним будете дружить» с треском обычно проваливается. Потому что с подросткового возраста ну абсолютно точно дружить начинают с тем, с кем хочется, а не с тем, с кем сказала учительница.

3. Теперь непосредственно про «право на образование».

Абсолютное большинство учителей в общеобразовательных школах не могут работать с детьми с ОВЗ.

Как по той причине, что они специально этому не обучались, так и по той причине, что при наличии на уроке 30 человек, нереально одновременно реализовывать отдельную адаптированную образовательную программу для ребенка с ОВЗ и обычную образовательную программу для всех остальных.

Это нормально. Пока у нас система образования устроена так, как она устроена – ничего в этом плане не поменяется точно.

Учителя задолбаны достаточно, чтобы у них не было ни времени, ни сил обучаться дополнительно работе с ОВЗ или еще дефектологии.

Да, некоторые адаптированные образовательные программы предусматривают индивидуальное обучение на территории школы. Например, умственная отсталость или расстройства аутистического спектра. Но то же ЗПР 7.1 такого не предусматривает обычно, а ведь оно в школах зачастую самое массовое.

Так что обычно, всё происходит проще. Учителя просто не ставят ребенку с ОВЗ оценку ниже «тройки». По итогу обучения – у ребенка упрощенные экзамены, но при этом обычный аттестат, где про ОВЗ или особый порядок экзаменов не написано. Ну, то есть, ребенок выпускается из школы, все выдохнули. А знания… Какие знания?

Да, да, при умственной отсталости аттестат об образовании не дают. Поэтому, многие родители не ведут детей с подозрением на УО на ПМПК, со всеми вытекающими последствиями.

Кстати, про адаптированные образовательные программы. Очень часто их делают путем скачивания из Интернета с сайта другой школы. Что как бы говорит о качестве таких адаптированных образовательных программ.

В общем, какой итог. Я повторю свою мысль.

Инклюзивное образование в настоящее время является абсолютными злом для детей.

Системе образования стОит перестать экономить деньги и следует начать возрождать специализированные школы для детей с ОВЗ.

Именно в специализированной школе детей реально будут учить специально подготовленные педагоги, которые умеют это делать, а дети с ОВЗ будут в среде сверстников, которые их реально понимают и принимают, не мучаясь от своей «инаковости».

Подробнее обо мне, как о специалисте можно почитать - тут.