Продолжаю цикл рассказов о жизни дореволюционных городов. На очереди Владикавказ.
Город был основан в 1784 году как русская крепость на входе в Дарьяльское ущелье около ингушского селения Заур в момент сближения Грузии с Россией ( прим.судя по комментария, есть и другие версии). 25 апреля 1784 года генерал-поручик П. С. Потёмкин, с 1782 года командовавший армией на Кавказе и ставший в 1784 году был назначен генерал-губернатором Кавказского наместничества, докладывал в рапорте о закладке крепости: «При входе гор предписал я основать крепость на назначенном по обозрению моему месте под именем Владикавказ».
Императрица Екатерина II 9 мая 1785 года подписала указ: «В построенной крепости при входе в горы кавказские позволяем мы соорудить церковь Православного нашего закона, употребить на оную и на украшения её оставшиеся в Кизляре из суммы на приласкание кумыков и прочих народов; при том наблюдать, чтобы духовенство в церкви и крепости не употребляло народам тамошним притеснений или принуждений». В 1804 году для защиты крепости был сформирован Владикавказский гарнизонный батальон, командир которого одновременно являлся и комендантом крепости. Позже крепость несколько раз перестраивалась. Статус города Владикавказ получил только в 1860 году. В 1863 году он стал административным центром созданной Терской области. Во Владикавказе разместилась канцелярия Наказного атамана Терского казачьего войска.
Сохранилось не так много описаний крепости первой половины 19 века. А. С. Грибоедов в «Путевых записках. От Моздока до Тифлиса» (октябрь 1818) писал: «Владикавказ на плоском месте; красота долины. Контраст зелёных огородов с седыми верхами гор. Ворота, надпись; оно тут неглупо. Фазаны, вепри, серны…»
А. С. Пушкин описывает Владикавказ в «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года»: «С Екатеринограда начинается военная Грузинская дорога; почтовый тракт прекращается. Нанимают лошадей до Владикавказа. Дается конвой казачий и пехотный и одна пушка. Почта отправляется два раза в неделю, и проезжие к ней присоединяются: это называется оказией. Мы дожидались недолго. Почта пришла на другой день, и на третье утро в девять часов мы были готовы отправиться в путь. На сборном месте соединился весь караван, состоявший из пятисот человек или около. Пробили в барабан. Мы тронулись. Впереди поехала пушка, окруженная пехотными солдатами. За нею потянулись коляски, брички, кибитки солдаток, переезжающих из одной крепости в другую; за ними заскрыпел обоз двуколесных ароб. По сторонам бежали конские табуны и стада волов. Около них скакали нагайские проводники в бурках и с арканами. Все это сначала мне очень нравилось, но скоро надоело. Пушка ехала шагом, фитиль курился, и солдаты раскуривали им свои трубки. Медленность нашего похода (в первый день мы прошли только пятнадцать верст), несносная жара, недостаток припасов, беспокойные ночлеги, наконец беспрерывный скрып нагайских ароб выводили меня из терпения. Татаре тщеславятся этим скрыпом, говоря, что они разъезжают как честные люди, не имеющие нужды укрываться.
На сей раз приятнее было бы мне путешествовать не в столь почтенном обществе. Дорога довольно однообразная: равнина; по сторонам холмы. На краю неба вершины Кавказа, каждый день являющиеся выше и выше. Крепости, достаточные для здешнего края, со рвом, который каждый из нас перепрыгнул бы в старину не разбегаясь, с заржавыми пушками, не стрелявшими со времен графа Гудовича, с обрушенным валом, по которому бродит гарнизон куриц и гусей. В крепостях несколько лачужек, где с трудом можно достать десяток яиц и кислого молока…
Мы достигли Владикавказа, прежнего Капкая, преддверия гор. Он окружен осетинскими аулами. Я посетил один из них и попал на похороны. Около сакли толпился народ. На дворе стояла арба, запряженная двумя волами. Родственники и друзья умершего съезжались со всех сторон и с громким плачем шли в саклю, ударяя себя кулаками в лоб. Женщины стояли смирно. Мертвеца вынесли на бурке...
Один из гостей взял ружье покойника, сдул с полки порох и положил его подле тела. Волы тронулись. Гости поехали следом. Тело должно было быть похоронено в горах, верстах в тридцати от аула. К сожалению, никто не мог объяснить мне сих обрядов. Осетинцы самое бедное племя из народов, обитающих на Кавказе; женщины их прекрасны и, как слышно, очень благосклонны к путешественникам. У ворот крепости встретил я жену и дочь заключенного осетинца. Они несли ему обед. Обе казались спокойны и смелы; однако ж при моем приближении обе потупили голову и закрылись своими изодранными чадрами».
М. Ю. Лермонтов тоже описывал этот регион. Из «Героя нашего времени»: «Расставшись с Максимом Максимычем, я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел в Владыкавказ. Избавлю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которые решительно никто читать не станет.Я остановился в гостинице, где останавливаются все проезжие и где между тем некому велеть зажарить фазана и сварить щей, ибо три инвалида, которым она поручена, так глупы или так пьяны, что от них никакого толка нельзя добиться.Мне объявили, что я должен прожить тут еще три дня, ибо «оказия» из Екатеринограда еще не пришла и, следовательно, отправляться обратно не может. Что за оказия!.. но дурной каламбур не утешение для русского человека, и я, для развлечения вздумал записывать рассказ Максима Максимыча о Бэле, не воображая, что он будет первым звеном длинной цепи повестей; видите, как иногда маловажный случай имеет жестокие последствия!.. А вы, может быть, не знаете, что такое «оказия»? Это прикрытие, состоящее из полроты пехоты и пушки, с которыми ходят обозы через Кабарду из Владыкавказа в Екатериноград…
Я смотрел в окно. Множество низеньких домиков, разбросанных по берегу Терека, который разбегается все шире и шире, мелькали из-за дерев, а дальше синелись зубчатою стеной горы, из-за них выглядывал Казбек в своей белой кардинальской шапке». Максиму Максимовичу осетины категорически не нравились.
Антон Павлович Чехов дважды посещал Владикавказ. Впервые это произошло летом 1888 года, когда писатель возвращался в Москву из Тифлиса по Военно-Грузинской дороге. «Пережил я Военно-Грузинскую дорогу. Это не дорога, а поэзия, чудный фантастический рассказ… Вообразите Вы себя на высоте 800 футов… Вообразили? Теперь извольте подойти мысленно к краю пропасти и заглянуть вниз; далеко-далеко Вы видите узкое дно, по которому вьется белая ленточка – это седая, ворчливая Арагва; теперь поднимайте немножко глаза и взгляните вперед себя: горы, горы, горы, а на них насекомые – это коровы и люди… Поглядите вверх – там страшно глубокое небо. Дует свежий горный ветерок… Вообразите две высокие стены и между ними длинный-длинный коридор; потолок – небо, пол – дно Терека; по дну вьется змея пепельного цвета. На одной из стен – полка, по которой мчится коляска, в которой сидите Вы… Змея злится, рвется и щетинится. Лошади летят, как черти… Стены высоки, небо еще выше… Голова кружится! Это Дарьяльское ущелье, или, выражаясь языком Лермонтова, “теснины Дарьяла”… Жить у Дарьяла и не писать сказки – это свинство» (из письма поэту, драматургу, прозаику Казимиру Баранцевичу от 12 августа 1888 г.).
Второй раз Чехов оказался во Владикавказе в конце мая 1900 года, когда в сопровождении Максима Горького и художника Васнецова отправился из Ялты в Тифлис.
Из наблюдений актёра и драматурга М. Н. Владыкина (1830 – 1887):
«…Лучшая и главная часть города находится на берегу Терека. Лет 15 тому назад большая часть строений состояла из одноэтажных домиков, крытых камышом или дранью; еще нынче их много попадается на главной улице, по которой пролегает бульвар. Улицы, лежащие в стороне от главной, грязны и имеют до сих пор первобытный характер.
С замирением края Владикавказ начал быстро расти и украшаться, а теперь, с окончанием Ростово-Владикавказской железной дороги, нет сомнения, его ожидает хорошее будущее: из передового военного он должен обратиться в передовой пункт торговли России с Кавказом и Закавказьем.
Проехав ворота и миновав линейную церковь, лежащую на правой стороне, вы достигаете прекрасного здания главного штаба и поворачиваете, прямо против него, влево по главной улице, по середине которой, во всю длину ее, проходит широкий бульвар. Проезжая вдоль него, вы все время имеете перед глазами величественный Казбек, точно вырастающий из темной трещины Дарьяльского ущелья. Других же снежных вершин не видно за близлежащими Черными и Скалистыми горами. На правой стороне бульвара у вас будут театр, сад Монплезир, общественный сад с ротондой для музыки и летним вокзалом, выстроенным над крутым берегом Терека. Вслед за садом рядом с ним лучшая в городе гостиница; прямо против нее, через площадь (на которой извозчичья биржа), вы увидите красивый дом (дворец, как его здесь называют) командующего войсками и начальника Терской области: он выстроен на горе, по которой книзу, т.е. к площади, спускается обнесенный решеткой тенистый сад, с домовой церковью внизу. Далее за почтовой гостиницей следует малый бульвар, а за ним поворот вправо, на мост через Терек, к выезду на шоссе Военно-Грузинской дороги…
Владикавказ – первый город, встречающийся на пути из России, который имеет совершенно оригинальный, кавказский характер. Путешественника, никогда не бывавшего на Кавказе, поражает здесь смешение русского населения с горским, и он с невольным любопытством засматривается на оригинальные и красивые фигуры вооруженных горских всадников…
Во Владикавказе Россия стоит лицом к лицу с Азией, и поэтому здесь царствует оригинальная смесь азиатского с русским. Извозчий фаэтон на лежачих рессорах перегоняет скрипучую арбу, запряженную парой буйволов, а вслед за ней едет русский троечный извозчик; слышно глухое позвякивание колокольчиков (биль), – это тянется бесконечный караван верблюдов, привязанных друг за дружкой; милые их морды с наивным любопытством смотрят на происходящее кругом движение; как бесстрастные мумии, покачиваясь под шаг животных, сидят сверх вьюков их флегматичные хозяева. Попадаются верховые казаки и горцы; по бульвару идут дамы и мужчины, одетые по-европейски, солдаты, офицеры, персияне с крашенными красными бородами, армяне, оборванные ногайцы, грузины и другие представители многочисленных кавказских племен. Рядом с погребом кахетинских вин лавка московского торговца, а дальше табачный магазин армянина, в котором, кстати, продаются оружие и шкуры разных зверей, добытых в ардонских лесах. В смеси одежды преобладают военные и горские костюмы.
Для небывалого на Кавказе особенно интересно видеть здешнее население в базарный день. Тут толпятся казаки, в черкесках и папахах; оборванные и грязные татары; бойкие великорусские кулаки; красивые кабардинцы, в бурках, верхом на прекрасных лошадях; в кое-как сколоченных лавчонках, образующих так называемые ряды, продаются чай, сахар, мыло, свечи, бумажные московские материи и тульские железные вещи. Великорусские кулаки обделывают приезжих из гор, выманивая привезенные ими звериные шкуры на свои товары; на площади стоят воза с яблоками; продаются деготь, сено, волы и прочее.
Но что во Владикавказе более всего поражает приезжего из России, так это типы настоящих горцев. Иной и одет бедно, и лошадь-то у него не бог весть чего стоит, а вся фигура всадника, с его оригинальной посадкой, закутанного в башлык, в бурке, надетой на бок, с винтовкой за плечами, шашкой и кинжалом, так и просится на картину…»
Из очерка «Кавказские горы» русского прозаика и публициста Глеба Успенского: « Владикавказ, низенькие, малороссийского типа домики, утопающие среди высоких, с детства знакомых и милых тополей, близость и величие гор, обступающих его с юга, даже все это не производило того впечатления, которое должно бы было произвести после снегов, трескучих морозов и вьюг три дня назад покинутого севера. "Хорошо! но мне все равно", - вот что говорили расслабленные нервы.
То же самое или почти то же самое говорили они и в то время, когда ранним пасмурным, пахнувшим весенней влагой утром мы, усевшись в почтовой карете, выехали из Владикавказа в горы… Ещё недавно, час тому назад, в гостинице во Владикавказе, я как будто был порядочного роста, а тут что за чудо? – становишься всё меньше и меньше!» Автор путешествовал по Кавказу в 1883 году.
В 1899 году норвежский писатель Кнут Гамсун совершил поездку на российский Кавказ, итогом которой стала книга «В сказочном царстве», написанная в 1903 году. «А тьма царит непроглядная, но перед каждым навесом, где продают фрукты, табак и горячие пирожки, висит лампа. Лезгин, или черкес, или как их там, стоит у каждого навеса, сильно вооружённый, и мирно продаёт виноград и папироски; за поясом у него сабля, кинжал и пистолет. По аллее из акаций ходит взад и вперёд много народа, изредка кто-нибудь покупает что-нибудь, но по большей части люди просто гуляют, напевают про себя или молча мечтают, некоторые останавливаются под деревьями и стоят неподвижно. Чем дальше на восток, тем меньше люди говорят. Древние народы преодолели потребность болтать и смеяться, они молчат и улыбаются. Так, может быть, и лучше. Коран создал миросозерцание, которого нельзя обсуждать на собраниях и о котором нельзя спорить. Это миросозерцание выражается следующим образом: счастье заключается в том, чтобы перенести жизнь, потом будет лучше. Фатализм…
Ночь проходит, но здесь так принято, что люди не ложатся спать. Они любят жизнь больше сна, особенно если ночь тёплая, звёздная. Коран не запретил людям радостей жизни, люди могут наслаждаться виноградом, им не возбраняется петь под звёздным небом. Оружие, которое местные жители носят за поясом, имеет своё значение, оно означает войну, торжество победы и барабанный бой. Но и балалайка на ряду с этим что-нибудь да означает — она служит символом любви, волнующейся степи и тихого шелеста в листве акаций».
«Мы идём осматривать город Владикавказ. «Владыка Кавказа» — полуевропейский городок с 45 тысячами жителей; в нём есть театр, парки и обсаженные деревьями бульвары. Ничего особенно интересного в этом городе нет, за исключением того, что ремесленники сидят и работают на улице, как в южной Европе, но разница заключается в том, что эти ремесленники, как и вообще все кавказцы, красивые люди, — это смуглые красавцы арабского типа. Мы подходим к одной скамье, на которой сидят трое человек и работают над металлом. Они вырезают и вытравляют серебро для рукояток кинжалов и сабель, а также для женских украшений и поясов».
Также автор отмечал сомнительный сервис в местной гостинице и проблемы с наймом экипажа, чтобы уехать из города. Найти его удалось с трудом, и стоило это довольно дорого. «Кучер требует пятьдесят семь рублей за доставку нас через горы в Тифлис. Но, конечно, за эту плату он не берётся нанять для нас казачьего конвоя…
Мы пришли к соглашению. Мы даём кучеру десять рублей вперёд и получаем в залог его извозчичью бляху с номером. В пути он должен получить ещё пять рублей на харчи для себя и на корм для лошадей, а когда мы приедем в Тифлис, то уплатим ему остальные сорок два рубля. Путешествие будет продолжаться трое суток. Выехать надо завтра утром в пять часов.
Но в дверях молоканин оборачивается и прибавляет к условиям ещё следующие: если мы начнём сворачивать с дороги в горах и предпринимать экскурсии в аулы и к различным племенам в соседние горы, то за каждый день ожидания он берёт ещё лишних пятнадцать рублей. Мы сбавляем цену до двенадцати и приходим к соглашению».
