И пока смерть не разлучит нас
Рома остановил машину в трехстах метрах от дороги и принялся нервно барабанить большими пальцами по рулю. Заезжать в дебри он, конечно, не хотел, но не оставишь же автомобиль на обочине? Дорога хоть и пустынная, но не мертвая – время от времени проезжают люди даже в это время суток.
На востоке занималась тонкая нитка рассвета. Скоро станет светло и нужно торопиться.
Он выдернул ручник и откинулся на спинку сидения. Руки дрожали. Его тошнило. Неплохо было бы немного выпить для храбрости, но, не дай бог, попадется ментам в таком состоянии – потом не отвертится.
Он достал сигарету из мятой пачки и закурил. Горький дым раздирал горло. За последние три часа это была вторая пачка, и никотин в буквальном смысле должен был вот-вот покапать с одного места. Он несколько раз затянулся и выкинул сигарету в темноту. Уголек взорвался искрами и тут же потух. Рома достал из пачки новую сигарету. Закурил.
– Черт, – пробормотал он и сделал радио погромче.
Диктор приятным женским голосом пообещала всем, кто уже проснулся, отличный солнечный день. Рома ухмыльнулся – куда уж еще лучше! – и несколько раз силой ударил ладонями по рулевому колесу.
Он не хотел выходить из машины. Он с удовольствием оттягивал бы этот момент еще очень и очень долго. Ровно столько, чтобы осознать произошедшее, чтобы убедить себя в том, что она не оставила ему выбора.
Запустив очередной окурок вдаль, он пересилил себя, схватил фонарь с соседнего сидения и вышел наружу. Не смотря на самый разгар лета, воздух был прохладным. А может быть, его попросту морозило от пережитого. Как бы то ни было, по спине Ромы поползли мерзкие мурашки. Подошва противно чавкнула под его весом.
Раньше тут был летний лагерь для детей, но лет тридцать назад то ли бобры заболотили, то ли все-таки люди. О гордом прошлом местечка напоминали проржавевшие трубы качелей и низкие турники. Здание разобрали по кирпичикам, не оставив и следа.
Где-то вдалеке закричала выпь. Противно квакала лягушка, спрятавшаяся в зарослях камыша. В воздухе висел густой запах стоячей воды.
Рома вдруг подумал, что именно тут впервые поцеловал ее. Место – не самое лучшее и не слишком далеко от городской черты. Но оно было единственным, куда – и в этом он был уверен – не часто забирались даже самые отпетые грибники и рыбаки.
Как символично! Пустой треп, конечно. Ну и что с того, что тут было его первое с ней свидание? Ничего. Однако, как он ни старался, вытравить суеверие, впитанное с молоком матери, так и не получилось.
Он поймал себя на том, что стоит возле багажника, замерев, вот уже битых пять минут и, похоже, не собирался его открывать.
– Черт! – Рома до боли сжал зубы и резким движением дернул ручку.
Луч фонаря ударил ей в лицо.
Она лежала на боку в нелепой позе с открытыми глазами, запрокинув голову назад. Волосы, пропитанные кровью, слиплись и напомнили Роме о ее красоте. Воображение живо нарисовало ее, только что вышедшую из душа. Он любил смотреть, как она, склонив голову набок, вытирает свои длинные каштановые волосы махровым полотенцем.
Кровавое зрелище заставило его попятиться назад. Ему вдруг показалось, что она жива. Что она смотрит на него взглядом полным упрека.
Рома споткнулся и приземлился на мокрую землю. Вставать он не спешил. Схватившись обеими руками за голову, он зарыдал. Из носа потекло, горло сжало от страшной тоски, дыхание перехватило.
– Я не хотел, Марин. Прости меня, пожалуйста.
Конечно же, он лгал. Он шел на встречу, заранее зная, что исполнит задуманное.
И он исполнил.
…Он вспомнил ее звонкий смех, звучавший в ту ночь, когда они пришли сюда впервые. Рома, выросший в этих краях, знал, что тут никто никогда появляется по ночам. Идея привести ее сюда пришла внезапно. Разговорились. Рома, уже слегка подвыпивший, понял, что Марина вовсе не прочь провести с ним вечер.
На какую-нибудь забегаловку не было денег, да и не хотелось вести ее в пивнуху. Слишком пошло и обыденно. Было что-то в ней необычное. И ему вовсе не хотелось поступать с ней так, как поступил бы на го месте любой другой парень его возраста и его материального положения.
Она рассказала какую-то старую байку, он спросил, не хотела бы она увидеть по-настоящему страшное место. Пожав плечами, она пошла за ним.
Он рассказывал ей страшные истории, она делала вид, что верит, и смеялась. Прижималась к нему. Он делал вид, что верит в то, что верит она. И все для того, чтобы оба могли подойти друг к другу на достаточно близкое расстояние. Это уже потом они обнимались везде и всегда, а тот вечер – вечер сладких обманов – навсегда останется в памяти, как напоминание о том, как приятно бывает врать.
…Рома стряхнул с ног ошметки грязи. Ботинки оставляли четкие следы в земле. Придется нести ее к самому болоту, чтобы не нашли сразу.
Он вновь посветил ей в лицо и похолодел от ужаса.
Она улыбалась.
Точнее, ему показалось, что она улыбается. На одно мгновение. Видение тут же растворилось, но оставило очень неприятный осадок после себя.
– Ты сама виновата, – пробубнил он, пряча взгляд в землю. – Сама. Никто не хотел, чтобы все закончилось вот так.
Он нагнулся над ней и просунул руки подмышки.
Вновь поймал себя на странной мысли. Та, еще живая девушка, с которой он прожил без малого десять лет, носила имя „Марина“. Эту же, уже мертвую, он не мог даже мысленно назвать по имени. Она – вот все, что осталось от живого когда-то человека – местоимение. В чувстве вины ли дело или же он пытается таким образом оградиться от реальности – он не знал. Да и черт с ним, с именем.
– Ты сама виновата! – на этот раз уже громче произнес он.
…Череда неправильных и чересчур поспешных решений – вот из чего состояла его жизнь, и скорая свадьба не стала исключением.
Лишь получив диплом инженера, Рома понял, что ему совсем не хочется провести треть жизни на заводе, начальствуя над соседями, работавшими там же. Его странное рвение попасть на военную кафедру после университета – очередная потеря времени. Ипотека на адских условиях, которые теперь уже никак не поменяешь.
И, конечно, свадьба. Кто виноват в том, что все пошло кувырком? Разве разберешь теперь? Не получилось у них стать примерной семьей. Ни он, ни она не выдержали испытаний бытом и круглосуточным обществом друг друга.
В свое оправдание Рома мог сказать, что сам никогда не провоцировал скандалов.
Развод – это тебе не свадьба. На это не пойдешь, не взвесив все за и против.
И пока они взвешивали, жизнь ленивым потоком вытачивала из них двух совершенно безвольных существ. В поисках вечных компромиссов они менялись, отчего становились все более противными друг другу. Эта неприветливая и безучастная женщина в его доме действительно та, с кем он собирался жить, пока смерть не разлучит их? Этот скучный или ставший скучным человек – тот, кому она обещала посвятить свою жизнь при сотне свидетелей?
Его шутки раздражали. Ее поведение заставляло его сжимать кулаки в пассивной агрессии.
… – Ты сама виновата! – вновь сказал он и попытался вытащить ее тело из багажника.
Она успела окоченеть. Чему тут удивляться? Она пролежала там больше суток, пока он пытался заглушить боль утраты.
Пришлось хорошенько дернуть, чтобы голова, наконец, оказалось снаружи. Он потянул ее на себя, и ноги с глухим стуком ударились о сырую землю.
Послышался шум приближающейся машины. Рома бросил ее и схватил фонарь. Прижал его к бедру, выключил и понял, что потребность в нем уже отпала – светлой полосы горизонта хватало с лихвой, чтобы различить кусты, воду и главное – тропинку.
Как на зло одна за другой проехали еще три машины. Рома стоял все время неподвижно и смотрел на ее тело. В темени чернела дыра, оставленная молотком.
Нет, не молотком. Им самим. Он оставил эту дыру в ее голове.
Не в силах больше видеть это, он вновь сел на землю, закрыл глаза ладонями и попробовал подавить чувство брезгливости и жалости к себе. Беззвучные рыдания трясли его плечи. Ком в горле вырос до нереальных размеров и мешал дышать.
По ее лицу пробежал какой-то жучок. Рома с отвращением уставился на него. Когда-нибудь и по нему будут ползать насекомые. Самого его будут ждать муки куда более ужасные, если верить, конечно, в христианские сказки о грозном старце, который наблюдает за всеми действиями своих рабов.
Жучок заполз в ноздрю. Рома вскрикнул осторожно ударил кончиками пальцев по ее носу. Наглая букашка тут же покинула присмотренное убежище.
Она снова улыбнулась. На этот раз улыбка была издевательской. Она понимала, что он сходит с ума и никогда себе не простит ее жизни.
Жизнь. Он всегда кичился своим мировоззрением. Нет ничего важнее жизни и прав человека! Бессмысленные слова. Они что-то значит, пока чьи-то там права не касаются тебя самого.
Имела ли она право на аборт? Имела ли право не обращать внимания на его возражения? Имела ли право разрушать его мечты, пока пыталась воплотить свои в жизнь? Ему всегда казалось, что слово „семья“ по умолчанию подразумевает также слово „дети“. Они никогда не говорили о детях до свадьбы.
Наверное, и она считала его неудачным выбором. Что и говорить – ей было скучно с ним. Он не любил дискотек, клубов, шумных сборищ. Она не любила кинотеатры, умористические шоу и концерты.
Он взял ее тело подмышки и поволок за собой. Под ногами чавкала грязь.
… С горем пополам они притерлись друг к другу. Хотя тут лучше сказать – не мешали друг другу жить. Не путались под ногами.
Как ни странно, но напряженная обстановка дома помогла карьерному росту обоих. Да, они сожгли к чертовой матери все человечное в себе, но из пепла этого кострища возродилось новое чувство, которое им обоим было в новинку – уважение друг к другу. Она начала замечать, что подчиненные очень любят и ценят мужа. Он – то, что ее статьи стали печатать в серьезных журналах.
Она начала писать. Он консультировал ее по матчасти.
Искры во взглядах вновь разожгли потухший уже огонь.
К сожалению не надолго.
…Пришлось войти в воду по колено – он не был уверен, не прибьет ли тело обратно к берегу, через пару часов.
Последние два дня настолько опустошили его, что все чувства отупели и казались чужими. Слезы вновь застилали ему глаза. Он попытался вспомнить ее улыбающуюся. Не этой улыбкой, а той, доброй, которой она улыбалась еще в начале их пути. Однако воображение вновь сыграло злую шутку. Перед глазами было испуганное лицо. Она выставила руки вперед и пыталась объяснить происходящее.
– Почему? – он прижал ее к себе поближе и прикоснулся к холодному, пожелтевшему лбу губами. – Почему ты это сделала? Я ведь жил для тебя. Неужели ты не понимаешь? Для тебя!
Он не кривил душой. Когда до него начало доходить, что у нее есть любовник, он вдруг осознал, как сильно погряз в этом вязком, отупляющем состоянии под названием „любовь“. Горькая обида сделала из него ревнивого урода, который требует отчета за каждую проведенную минуту.
И все началось сначала.
Он опустил ее. Тело медленно погрузилось в воду. От головы во все стороны пошли красные волны. Рома положил руку ей на лицо и надавил. Где-то он читал, что для того, чтобы тело ушло на дно и не всплыло, нужно разрезать живот. Он вспомнил об этом и тут же выкинул эту мысль из головы. Еще чего!
Он хотел повернуться, но вдруг понял, что не может поднять ногу.
– Черт!
Попробовал вытянуть другую, но с тем же результатом. Рядом булькнуло. Со дна поднялся пузырь – вполне возможно, что виной этому был сам Рома.
Он понял, что слишком долго простоял с телом на руках. Какой же, мать твою, придурок! Спина и лоб в одно мгновение покрылись холодным потом. Болото съело его ноги по бедра.
Рома стал лихорадочно перебирать в голове все прочитанные книги по выживанию – таких, к сожалению, было не так уж и много. Вроде бы нужно лечь плашмя. Он попытался, но ничего из этого не вышло. Ноги уже были внизу и с каждой секундой все глубже уходили внутрь. Он попытался высвободить ступню из ботинка. Болото жадно чавкнуло и он едва не вскрикнул от счастья, когда понял, что у него получилось. Черт с ними с ботинком. Вряд ли его найдут, а если и найдут, то не смогут связать с ним. Еще одна косвенная улика – не более.
Однако, высвобождая одну ногу, он еще глубже погрузился второй и теперь не мог пошевелить ею. Нога погрузилась почти полностью. Холодная вода коснулась паха. Он начал дергаться и слишком поздно понял, что лишь ускоряет таким образом неизбежное.
Он откинулся на спину и стал ждать, что трясина отпустит его. Вода залилась за шиворот. Чтобы как-то удержать равновесие, он попытался опереться руками, но тут же ушел чуть ли не по локоть в вязкое дно.
– Черт! Черт! Черт! Черт!
По дороге проехала машина. Рома оглянулся. Тело находилось рядом. Он притянул ее к себе и начал остервенело толкать ее вниз. Мало радости от спасения, если тут же придется садиться в тюрьму. После нескольких минут усердного труда ему все-таки удалось осуществить задуманное. Болото с жадностью принялось поглощать ее тело.
Он стоял по пояс в трясине и с каждой секундой погружался все глубже.
Вновь проехала машина по трассе
– Э-э-эй! Помогите! – болото понесло его крик во все стороны.
Машина проехала мимо и унесла с собой единственную надежду.
Он вновь попытался вырваться из мертвой хватки, но погрузился еще глубже. Теперь вода достигала выступившего в последние годы живота.
– Черт!
Он лихорадочно искал спасительную ветку или что-нибудь в этом роде, но ничего не нашел. Боже, как глупо! Так хочется сказать: „Будет тебе наукой!“, да только не будет. Некому учиться, если его не станет.
Он попытался представить себе, как это будет. Наверняка очень болезненно. Говорят, что утонуть – не самая приятная смерть. Сначала ты пытаешься задержать дыхание, но вскоре не выдерживаешь и впускаешь в легкие воду.
– Боже, – он понимал, насколько кощунственно прозвучит молитва, но попытаться все же стоит. – Пожалуйста, дай мне вырваться. Я… Я клянусь…
Он не успел принести клятву, потому что в полуметре от него всплыла она. Глаза ее открылись там, на дне. Она смотрела на него сквозь белесую плену на радужной оболочке глаз и улыбалась. Он перестал молиться. Он понял намек.
Изо рта вырвался нервный смешок.
– Живая ты мне так часто не улыбалась.
До него вдруг дошло: она всплыла, потому что лежала плашмя! Спасибо, Боже!
Вновь откинувшись на спину, он попытался расслабиться настолько, насколько позволяло ему его положение.
…Она и вправду перестала улыбаться в последнее время. Разговоры с мужем все больше раздражали ее. Рома пытался казаться беспечным, но подозрения медленно пожирали его самообладание изнутри.
А потом он решился. После очередной отговорки о том, что она задержится, он выбежал из дома, сел в машину и рванул к ней на работу.
Это был красивый парень с фигурой греческого бога. Она, такая независимая, такая недоступная, даже для мужа, гордая женщина текла в руках этого кобеля, как последняя вшивая дворняга. Терлась об него, висела на нем, смялась над его шутками и – самое главное – разговаривала с ним.
А потом его сознание накрыло черной пеленой. Произошедшее далее он вспоминал с трудом.
Слежка. Злость. Молоток. Ее испуг. Несколько ударов по темени. Багажник. Болото.
… Он открыл глаза. Лицо его облепила мошка. Ее лицо находилось совсем рядом.
– Пока смерть не разлучит нас, а? – сказал он и засмеялся.
Трясина затянула его по грудь. Это был конец. Или сейчас или никогда! Он начал судорожно дергать ногами.
Полуденное солнце нещадно жгло его лицо. Болото сыграло с ним еще одну шутку. Когда сверху осталось только его лицо, трясина перестала затягивать его. Он простоял так уже несколько часов, но так и не погрузился ни на миллиметр глубже.
А рядом, глядя ему в глаза, улыбалась она.
