CreepyStory

Слышу барабанную дробь осеннего питерского дождя о ржавые листы металопрофиля у меня над головой. Слышу гул ветра в узкой расщелине между серыми многоэтажками с потрескавшейся штукатуркой. Слышу отдаленное гудение консервных банок посреди бетонной кишки. Я затаился в тесной клетке между смердящими кислятиной и гнильем мусорными баками. Меня не слышно.

Слышу приближающееся цоконье каблуков. Нужно заставить себя, как бы ни хотелось остаться в тени. Цоконье все ближе. Нельзя быть слабым!

В тесном проулке лишь одинокий фонарь, освещает узкий участок прямо перед моим убежищем. В нем появляется аккуратная фигурка в модном синем пальто и на высоченных каблуках. Не видит меня. Проходит мимо, а я даже не успеваю различить черты лица. Вижу только длинные черные волосы, мокрые от дождя.

Сжимаю нож, прыгаю, бью в шею. Попадаю районе лопатки, нож прорывает тонкую ткань, упирается в кость и соскальзывает. Она визжит, бросается вперед. Хватаю за волосы, тяну, бью ножом куда попало. Валю на землю. Бью, бью, бью. Визг сменяется бульканьем и затихает. Передо мной будто кукла для взрослых с алиэкспресса, измазанная бордовой гуашью. Такая же безжизненная, такая же фигуристая, такая же на все согласная. И я сам измазан красным, а на губах соленый привкус железа. Кровь вперемешку с дождем течет по трещинам в асфальте. Надеюсь, она не мучалась. Оттаскиваю тело за контейнеры, в полумрак.

Предстоит самое сложное. Достаю мясницкий топорик из припрятанного за мусоркой туристического рюкзака. Отделяю голову от тела. Такую милую. Она могла бы стать музой для какого-нибудь художника. Не повезло, не сложилось... Отрубаю пальцы. Складываю в черный пакет. Разделываю оставшуюся уже совсем безликую тушу и раскладываю по другим пакетам. В отдельный пакет убираю одежду – свою и ее. Обтираюсь полотенцем, которое отправляется туда же. Одеваю свежие толстовку и джинсы, а в рюкзак складываю свою добычу. Пакет с одеждой, головой и пальцами кладу сверху – теперь нужно добраться до Невы и аккуратно выбросить его туда.

***

Бреду к набережной. Руки трясутся, подташнивает, рюкзак оттягивает плечи, холодный дождь промочил якобы непромокаемую ветровку. Так не хватает пушистого, чтобы он согрел меня. Чтобы его размеренное мурчание усыпило меня. Он всегда был лучше любого психолога. Даже когда я увидел его впервые – переломанного, истекающего кровью, мне помощь нужна была гораздо больше, чем ему.

Я шел домой, в одной руке держа кулек с ежевечерними 0.7 лошади и 2 литрами колы, а другой прижав к уху телефон. Я жаловался маме на самодурство начальства, требующего постоянно быть занятым или хотя бы изображать занятость. На тупых коллег, не способных придумать пароль сложнее qwerty. На жаб из бухгалтерии, устраивающих истерики на пустом месте. Не знаю, зачем я ей все это говорил. Хотелось выговориться хоть кому-то. Хотя она ответила короткое: «ты всегда у меня был бесхребетным, с самого детства» и положила трубку. Она всегда в ответ на жалобы говорит какую-то подобную жестокость. Зато сама может часами рассуждать о силе земли и только попробуй перебить. Я смертельно устал от этого, но больше у меня никого и не было. С девушками как-то не складывалось – им всем и всегда от меня что-то было нужно. Или деньги или прописка или, что самое тяжелое, постоянное внимание. К сожалению, настоящие женщины остались где-то в пятидесятых годах и не в нашей стране. Те, которые встречали мужа при полном параде, кормили вкусным ужином и всегда были готовы поддержать, а если муж не в настроении – тихо ускользнуть к маме. Таких больше не делают, поэтому я выбрал свободу – могу сколько угодно зависать с друзьями, срываться когда хочу и куда хочу, ни с кем это не согласовывая, пить дома и целыми днями играть в комп, не чувствуя осуждающих взглядов. Плевать, что пока получается только последее, сам факт такой свободы важнее дурацких и переоцененных отношений.

Улетев в этом потоке сознания куда-то далеко, я продолжал идти, прижав замолчавший телефон к уху. И услышал зов о помощи. Это был не писк и не мяв, а какая-то смесь хрипа и стона, но очень кошачья. Я оглянулся и увидел кровавый след, уходящий в нишу под балконом первого этажа моей видавшей виды хрущевки. Заглянул под балкон. Там сжался измазанный кровью пушистый рыжий комок. На меня смотрели два глаза, широко распахнутых, но покрытых белесой пеленой, будто катарактой. Он снова издал свой хрипящий стон и мое сердце чуть не разорвалось. Я протянул к нему руку, дотронулся до теплого меха и сразу почувствовал вибрацию. Он мурчал, он доверял мне так, как никто не доверял в этом жестоком мире! Я потянул его к себе, такого легкого и мягкого. Он не сопротивлялся, наоборот, когда я взял его на руки, он нежно прижался к моей груди и еще сильнее заработал своим милым доверчивым урчащим моторчиком. Я гладил его и не мог поверить, что этот пушистик может быть котом и может быть жив. Не знаю, попал он под машину или был избит местными пацанами, но я ощущал сквозь кожу его изломанные косточки. Позвоночник будто был слеплен из десятка подвижных хрящей, как те пластиковый змейки, которыми мы играли в детстве, строя разные странные фигуры. Короткие лапки состояли из нескольких раздробленных костей и на них даже не осталось подушечек, только по одному большому когтю на каждой. Зато нежно обвивший мое запястье рыжий хвост оказался на удивление сильным. Из-за формы носа мне сначала показалось, что это перс, но и тут, видимо, сказывались последствия травмы – носа, по сути, и не было, только две маленькие дырочки под густой шерстью. Кто-то обрезал ему уши так, что они превратились в два прикрытых мехом провала. Не только злые люди, но и генетика жестоко посмеялась над моим беднягой, добавив лишний ряд зубов в пасти, так что когда он ее приоткрывал для стона, я немного напрягался. Но во всей этой странности было столько милоты, а его белесые глазки смотрели с таким доверием, что я моментально влюбился. В конце концов, сейчас модно брать из приютов питомцев с особенностями. Возможно, моей изломанной душе нужен именно такой добрый друг с изломанным телом. Я понес пушистого домой, совсем забыв про пакет из КБ. Нежное мурчание согревало меня лучше любого алкоголя.

На лестничной клетке я встретил дядю Ваню, алкаша из двадцать седьмой, который традиционно вонял мочой и просил сотку до зарплаты. У тридцатой привались к стене два солевых – уже совсем страх потеряли, хоть бы отошли от точки. За дверью сорок пятой ревел Ленинград, за дверью пятидесятой Светка верещала на мужа. Обычно я даже не замечал всего этого и шел, будто спал, погруженный в свои мысли. Но сейчас, с новым другом на руках, мне стало до тошноты противно от всех этих людей, отравляющих и свою жизнь и жизнь окружающих.

Дома я хотел отмыть питомца от крови, но при виде воды он затрясся и снова захрипел. Пришлось оттирать его влажными салфетками. Я еще удивился, что на нем не было порезов и ран – подумал, что все травмы внутри, а переломы закрыты. Хотел уложить его на постель, но он только крепче обвил мою руку пушистым хвостом, будто не хотел отпускать. Так мы и провели остаток вечера в обнимку. Я держал его на руках, кормил колбасой, да так и задремал, согретый его теплом и убаюканный мурчанием.

Я вздрогнул от звона будильника и тут же вздрогнул второй раз – пушистика не было у меня на руках. Вскочил, начал звать его, попутно обыскивая шкафы и укромные углы. Ничего! Только окно в кухне открыто настежь. Я долго ругал себя за то, что не позвонил ветеринару сразу, а безвольно заснул. Звал его в окно, три раза обошел дом. Безрезультатно. Так я и отправился на работу, уверенный, что мой пушистый, как это принято у котов, ушел умирать.

Весь день я думал, что делать. Ведь даже объявления не расклеить и в группу не написать – я его даже не сфоткал. После работы побежал домой, ведь надежда умирает последней. И она, чуть ли не впервые в жизни, не обманула. Мой пушистый был дома. Я первый раз увидел, как он ходит – неловко и угловато перебирает своими нелепыми конечностями, чем-то похожий на робособак из видосов от бостон дайнемикс. Зато когда ему понадобилось забраться на шкаф, он с поразительной ловкость прыгнул, оттолкнулся от шторы острыми когтями и моментально оказался наверху. А потом с гордостью посмотрел на меня своими белесыми и мутными, но такими выразительными глазами.

Я был ужасно рад, что он так быстро поправился, и побежал за колбасой и кошачьим кормом. Пушистый поел скорее из вежливости. Видно было, что он сыт и просто не хочет меня обидеть.

Так мы и жили. Пушистый исчезал по утрам, а я уходил на работу. И с его приходом жизнь у меня совершенно изменилась, в ней появился смысл. Оказалось, что я подобрал не взрослого кота, а совсем котенка. Видимо, манула или кого-то подобного. Каждый раз, когда я приходил домой, он немного подрастал. И через какое-то время я уже не мог носить его на руках, а, будто на теплую подушку, клал голову ему на мурчащий живот. Я торопился домой к моему питомцу, посмотреть, как он вырос. Он забавно скакал по кровати, ужасно мило кувыркался. Но больше всего я ждал, когда он согреет меня и убаюкает – большего блаженства я никогда не испытывал и вряд ли когда-нибудь испытаю.

Да и жизнь дома кардинально изменилась – пушистый определенно излучал ауру добра и покоя. Сначала дядя Ваня перестал болтаться по подъезду – видимо, взялся за ум и нашел работу. Потом любители громкой музыки перестали включать свои децибелы. Светка наконец успокоилась – из-за двери пятидесятой квартиры перестали доносится ее вечные вопли. В доме стало тихо и уютно.

Беда случилась в тридцатой. Я возвращался с работы и, поднимаясь по лестнице, обратил внимание, что дверь в квартиру приоткрыта. Заглянул внутрь и вздрогнул - стены и пол были забрызганы кровью. Я хотел выскочить, но услышал родное хрипение. Первой мыслью было, что это гребаные наркоманы покалечили пушистого в день нашей встречи, а сейчас решили закончить дело. Я бросился в квартиру на выручку. Посреди гостиной, среди изуродованных тел и разбросанных конечностей, лежал на боку мой пушистик и жалобно смотрел на меня. Под ним разрасталась лужа крови. Я подбежал, увидел у него на боку три аккуратные дырочки из которых толчками выплескивалась кровь. Сорвал с себя рубашку, кое-как замотал питомца. Он уже весил килограмм сто, так что тащить его к себе в квартиру было физически невозможно. Так что я сбегал за бинтами и антисептиком и заперся с ним. Кое-как получилось остановить кровь, но я совершенно не понимал, что делать дальше – звонить никому нельзя, а в интернете вряд ли можно найти что-то толковое. Да и мой друг, как раньше, с надеждой обвил запястье хвостом, прося не уходить. И я не ушел. Любовь во мне вспыхнула с новой силой. Это не просто самое нежное существо на земле, это еще и санитар города. Вот бы у каждого был такой питомец, способный избавить район от преступников, наркоманов и алкашни!

Наверно, адреналин и волнение не дали бы мне заснуть. Но рядом с пушистым была такая атмосфера покоя, что я почти сразу задремал. Не знаю, сколько мы проспали в обнимку. Нас разбудил громкий стук в дверь. Пушистый хотел встать, но всхрапнул и завалился обратно на пол. Он был слишком слаб, счастье, что он вообще пережил эту ночь! Я достал пистолет из окоченевших пальцев валяющегося у стены огрызка руки и пошел к двери. Глянул в глазок. За дверью стояли, пошатываясь, два утырка с абсолютно стеклянными глазами. Непонятно, зачем идти к барыге обдолбавшись. Или, они такие по жизни?

Вряд ли кто-то станет искать этих отбросов. А вот они могут навести шороху. Нужно защитить пушистого! Я распахнул дверь и начал стрелять. Один рухнул сразу, второй нечленораздельно взвыл, попытался развернуться и побежать, но тоже упал, не сделав и трех шагов. Я действовал быстро. По очереди затащил их в квартиру, схватил первую попавшуюся то ли тряпку, то ли простынь, смочил и стал судорожно оттирать кровь. Ее оказалось не так много и она довольно легко исчезла с бурой подъездной плитки.

Пока я возился, пушистый подполз к одному из свежепреставившихся наркош, и аккуратно прокусив кожу присосался к шее. Он пил жадно, от удовольствия закатив глаза. Почти так же, как закатывал их, когда я чесал ему животик. Я стал гладить его, дрожа от возбуждения, перемешанного со страхом. А он отвечал мне своим умиротворяющим мурчанием. И все у нас было хорошо, и не было на этом свете существ счастливее.

Мой питомец целую неделю провалялся в углу, потихоньку уплетая наркоманов. Я порубил их топориком для разделки мяса и забил доверху не только холодильник в их квартире, но и в своей. Однако со временем запасы кончились, а мой друг хоть немного и подрос, но все еще передвигался с огромным трудом. Новых гостей не было и еды тоже. Я давно не ходил на работу, так что денег у меня совсем не осталось.

И тогда я решился. Мой благородный и добрый друг должен выжить, чтобы очистить это город от зла. Мы с ним избавимся от всех барыг, преступников и негодяев! Но для начала ему нужно немного поесть. Я вытащил старый походный рюкзак и стал собираться…

***

-Молодой человек, ваши документы, -нагловатый голос беспардонно прервал мои мысли.

Передо мной стояли двое совсем молодых ппсников. Дождь прекратился и они выползли на охоту. Я почувствовал всю тяжесть рюкзака за спиной и немного растерялся. Набережная была буквально в одном квартале, уже стемнело. И надо же было такому случиться!

-Молодой человек, употребляли? -пэпс внимательно смотрел мне в глаза . Я опустил взгляд.

-Нет, нет. Документы дома, не употреблял.

-Что в рюкзаке?

Я снял рюкзак, поставил на землю. И побежал. Мне что-то кричали вслед, а я все бежал. И бежал. И бежал. Плакал, ругая себя за трусость. Плакал, понимая, что предал друга. Плакал, понимая, что все бессмысленно. Может быть, за мной гнались. А может, нет. Но когда я ворвался в квартиру нарков, никого не было позади. А передо мной в уголке сжался трясущийся рыжий комочек. Такой большой и одновременно такой маленький. Он смотрел на меня с такой надеждой своими наивными белесыми глазами. А вместе с доверчивым мурчанием я отчетливо различал урчание его живота. Пушистый не должен страдать!

Я пошел в кухню и взял топорик для разделки мяса. Вернулся в комнату, сел рядом с другом. Погладил его безухую голову, а он доверчиво подставил мне под пальцы подбородок. Я немного помедлил, но все же решился.

Положил руку на пол, прицелился в район локтя. Сделал глубокий вдох и рубанул, что было силы. Этого хватит ему ненадолго, а я что-нибудь придумаю.

Пушистый не должен страдать.

Рассказ написан на конкурс creepystory

Несколько диалогов о сигаретах. Часть 1

Потом подали пиво. Интеллигентный дядечка в белом берете чуть пригубил и отставил напиток в сторону. Мы же с Ташей взяли по хорошему глотку — то ли для храбрости, то ли просто промочить глотки.

— Итак, вы уговорили Наташу не спешить с безвременной кончиной. Что было дальше? — белый берет жаждал продолжения.

— Ну а дальше началась самая дикая часть истории, — честно признался я. — Где-то неделю я оставался у Таши ночевать.

— Без сопутствующих нехитрых развлечений, — встряла Наташа.

— Зато хитрых хватало. Несколько ночей в ряд мы развлекались дежурством у дверного глазка. Как-то поздно вечером Таше вдруг показалось, что во входную дверь легонько постучали. Она прильнула к глазку и обнаружила там вместо привычной чуть выпуклой картины пустого общего коридора темноту. Позвала меня. Я подтвердил наблюдение. Стало стрёмно. Мы потом еще час сидели у двери, периодически проверяя глазок. Тьма! Но — ни звука, ни шороха. В конце концов, вооружились кухонными ножами и рискнули открыть дверь…

— Да, мы подумали, что какой-то шутник заклеил глазок. Смысл стоять час, держать палец и ничего не делать?

— Именно. Мы открыли дверь, но там никого и ничего не оказалось. Глазок не был заклеен. Пусто! Зато, когда мы решили выйти покурить, то опять обнаружили, что наша импровизированная пепельница из пивной банки опустошена.

— Вот-вот, это была самая дебильная дичь! Я еще в первые недели в той квартире заметила, что как будто бы моя пепельница — я держала ее на подоконнике в лифтовом холле, — никак не может наполниться. Сколько бы я ни курила, на следующий день в ней всё еще оставалось место. А позже мои пепельницы стали тупо пропадать. Я подозревала уборщицу, но вскоре выяснила, что помещения общего пользования у нас в доме убирают только по пятницам. Была теория про особо никотинозависимых бомжей, и я стала принципиально докуривать до фильтра. Тщетно! Пепельницы продолжили пропадать примерно раз в пару дней, — перебила Наташа.

— В общем, мы еще несколько вечеров следили за глазком. Инцидент повторился лишь однажды, и опять начался со странного постукивания в дверь — тогда и я его услышал. Мы выскочили в коридор. Опять пусто. И опять пропала пепельница.

— Курить по вечерам выходили с опаской и вооруженные все теми же кухонными ножами. Если пепельница была на месте, то в ней было гораздо меньше сигарет, чем утром.

— Да, и в какой-то момент Ташу озарило. После курения мы стали забирать пепельницу в квартиру и вытряхивать бычки в мусорное ведро. Ведро выносили утром, его содержимое отправляли прямиком в мусоропровод. Простое и надежное решение.

— Если бы, — мрачно прокомментировала Наташа.

— Да, радость длилась недолго. Однажды уже под утро мы столкнулись с Ташей у туалета. Пока я пританцовывал в ожидании своей очереди, Наташа сообщила из уборной, что не прочь и покурить. И тут меня прошиб пот: мы забыли пепельницу там. Быстро оделись и ринулись к лифтам — пропала! На всякий случай обыскали всю квартиру, проверили ведро. Пусто. Увели.

— Я даже испытала какую-то иррациональную радость, впервые за несколько недель. Как будто всё вернулось в правильное русло, и снова можно неспешно течь в пасть забвения под глупую болтовню и посредственную стряпню друга…

— Да нормально я готовил, сама ты тогда даже чай не хотела себе заваривать, лежала мешком на кровати и витийствовала про бессмысленность и вечный сон, разве что вставала курить да в сортир. Увы, — я посмотрел на интеллигентного дядечку, — моя дружеская поддержка не особо помогала Таше. Допустим, она перестала искать веревку и лезть в окошко, но во всем остальном…

— Ладно, достаточно, я уже понял, — мягко перебил меня белый берет. — Наташа продолжала таять, а инцидент с забытой пепельницей вас, молодой человек, изрядно встревожил. Меня интересует, как вы достали икону, и почему вы её сожгли.

Мы замолчали. Наше с Ташей пиво почти закончилось. Дядечка едва добрался до половины бокала. Дело шло к вечеру, и кафе шустро наполнялось людьми. Я обратил внимание, что оба соседних с нашим столика никем не заняты, хотя в дверях заведения уже начал скапливаться народ. Пригляделся: таблички «Резерв». Наш собеседник смотрел то на Наташу, то на меня. В его карих глазах читалось вежливое любопытство, а в уголке рта как будто притаилась снисходительная, отеческая улыбка. Я решил более не тянуть.

— Вы общем, мы решили устроить засаду. Ближе к полуночи я засел на лестничной клетке — на полпролета выше нашего этажа. Захватил с собой нож и смартфон. Постелил газетку. Полную пепельницу оставили, где обычно. Наташа притаилась в квартире и следила за общим коридором в глазок. Где-то в половину первого ночи я услышал, как щелкнул замок той двери, ну, которая к лифтам, и следом — быстрые шаркающие шаги. В два прыжка спустился, распахнул дверь в лифтовый холл — и едва поверил глазам: дед, стрелявший у меня сигареты время назад, вдумчиво перекладывал бычки из пепельницы в карман. Я громко спросил в ключе «какого хрена тут происходит». Дед моментально отбросил пепельницу в сторону, развернулся и с несвойственной его возрасту прытью притопил в сторону своей квартиры. Дальше и вовсе разыгралось безумие. Я попытался задержать деда, протянул руку к его плечу — и он почти вырубил меня резким ударом в челюсть с разворота! Пространство перед глазами закружилось волчком, раскаленная игла боли прошила голову от зубов до макушки, меня повело вбок. Понадобилась примерно минута, чтобы собраться с силами и восстановить равновесие, затем я ринулся в общий коридор — а там уже Наташа, вооруженная железной ложкой для обуви, вела с дедом неравный бой. Дед побеждал: держал ее на весу за горло и бил спиной об стену. Я выхватил нож — болтался на ремне, — и пошел в атаку, но старик показал какое-то совсем лютое карате: отшвырнув Ташу, на противоходе обезоружил меня ударом в кисть, сбил с ног и уселся душить, воняя прямо над лицом беззубой пастью. Хватка была стальной, попытки отбрыкаться не помогали. Я даже врезал ему ладонями по ушам, как когда-то учили — без толку! Дело принимало совсем дурной оборот, но Таша вовремя очухалась и пришла на помощь.

— Да, я на удивление быстро оклемалась после всех этих ударов спиной и затылком. Смотрю, старый черт уже на нём сидит, то ли душит, то ли еще что. Сначала хотела ложкой по башке дать, потом увидела на полу нож. Не раздумывала ни секунды — просто подобрала и стала бить в шею, пока этот урод не обмяк и не завалился на бок.

— Кровищи было… Причем какой-то вонючей такой, бурой, липкой. Мы все перемазались, на полу лужа от стенки до стенки. Поймали панику. Кое-как сговорились затащить тело деда в его квартиру — дверь была приоткрыта. Ну а там, ясно, жопа. Стены и пол заклеены газетами, кругом пустые банки, бычки, какое-то тряпье, рваные книги. Воняло табаком, точнее, мокрыми окурками или чем-то таким. В комнаты не стали заглядывать, затащили тело на кухню. Ну как — кухню. На плите была навалена гора окурков, в раковине плавали раскисшие тряпки. По центру стоял круглый стол — из тех, что было принято раздвигать к празднику, травмируя психику и пальцы. Стульев не было. Ну а над плитой, аккурат напротив вершины окурочной горы, висела икона.

— Я была и так не в себе, если честно, а как икону приметила, так и вовсе... Не могу объяснить. Вроде просто какой-то святой написан бледноватыми красками — а мне захотелось… В общем, облизать ее. Я даже что-то вроде возбуждения почувствовала. Блин, тут труп под ногами, вонючая засранная кухня, мы еле нашли, где свет включить, затылок от боли раскалывается, дышать тяжело, а я смотрю на эту икону, и у меня там внизу тепло и влажно становится. Я захотела её снять.

— Да. Таша потребовала снять икону, мы немножко поскандалили, и я полез. Снял… С крючка? Гвоздя? Не помню. Когда стал спускаться, как-то неловко поставил ногу, потерял равновесие и рухнул задницей в гору бычков. Икону выронил. Подняли, смотрим — а там часть краски отвалилась, святой оказался будто без головы. На ее месте язвой краснело какое-то пятно. Начали отколупывать краску: ногтями, ножом. Снималась на удивление легко. Минут пять вандализма — и перед нами предстала совсем другая… не икона даже, картина: черный фон и два красных уголька, словно глаза. И странное ощущение объема, ощущение живой темноты вокруг этих угольков. Было по-настоящему жутко.

— А потом я заметила тетрадь. Такую толстую прямоугольную, в клетку. Лежала под столом, а рядом — сточенный почти в ноль карандаш, — добавила Таша.

— Тетрадь у вас с собой? — прервал Наташу белый берет. Он явно воодушевился.

— Нет, а зачем? Мы же не готовились к встрече, — я виновато развел руками.

— Понимаю. И что было в тетради?

— Это, в сущности, дневник, а не тетрадь. Сначала его вела какая-то женщина — по тексту выходило, что приёмная дочь убитого нами деда. Вроде дочь, да? — я вопросительно посмотрел на Наташу. Та пожала плечами. Я продолжил:

— Последняя сделанная падчерицей запись описывает похороны отчима. Женщина подмечает, что они похожи, хотя и не родные. И все указанные приметы совпадают с нашим мертвым стариком! А дальше другим почерком идут бессвязные заметки в одно-два предложения — и записанные вразнобой цифры. Например, что-то такое: «5,5,1», потом «белеют сны, белеет поднебесье», потом «дышать, гореть», потом «4, 23» — и всё в таком духе. Еще запомнилось: «Я безмерно счастлив, что он позволяет мне начать всё сначала, ведь в эту земную жизнь я познал целый мир греха».

— Интересно. А почему вы сожгли икону? — спросил дядечка.

— Наташа была сама не своя. Озвучивала крайне странные мысли. Когда закончили рыться в квартире деда и пошли к себе, Таша попросила срочно избавиться от иконы. Мне и самому в голову лезло мрачное дерьмо. Назойливо, агрессивно лезло. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что хочу вылизать кровь деда с пола в коридоре. Понял, что срочно — значит, сейчас. Переоделся, поехал в парк в Кузьминках и спалил проклятую доску. Было уже четыре утра, меня никто не видел. Когда я вернулся, Наташа спала. Крови в коридоре не было. Скажу больше, позже мы обнаружили, что и с одежды кровь тоже пропала. Только грязь и пот. Дурдом какой-то.

— Да-а, парк теперь загажен основательно, но что с вас взять. Кровь исчезла… это ожидаемо. Вы проверяли тело на следующий день? А как себя чувствовала Наташа по утру?

— По-другому, — вклинилась девушка. — Как будто после долгой тяжелой болезни вдруг стали понемногу возвращаться силы, запахи, яркие краски.

— Да, сегодня она почти в норме. Сейчас скажу, что было дальше, — я потёр лоб. — Значит, я как из леса вернулся, тоже тотчас уснул. Встали мы где-то в два часа дня. Естественно, обоих колотило от страха. Гадали, кому сколько дадут. К двери даже не подходили, курить не хотелось вообще, от мыслей о еде подташнивало. Ждали, что вот-вот придёт полиция. К вечеру так ничего и не случилось, и мы решили выбраться на разведку. Дверь в квартиру деда осталась незапертой. Мы зашли. В общем, ни трупа, ни крови. Ничего. Только бардак, окурки, тряпье в раковине, вот это вот всё. Мы поискали ключи, но не нашли. Квартира так и стоит открытая пятый день. Собственно, мы только сегодня и решились выйти в город — пообедать в кафе, развеяться. Дальше вы знаете, вы сами к нам подсели.

Я замолчал. Наташа вяло листала меню. Дядечка в белом берете уставился куда-то мимо нас и крутил в руках пустой бокал.

— Случай не уникальный, но какая редкость! — бодро заговорил он. — Двое, уж простите, абсолютных дилетантов вступили в бой с паразитом, — счастье, что он, как я думаю, из последних поколений, раз питался через достаточно современный фетиш, — плюс держали в руках подлинную адописную икону и читали посмертные сны носителя — и сидят передо мной, лишь слегка помятые и напуганные! Пиво пьют! Прелестно!

— Адописную икону? — оживилась Таша.

— Да, есть такая гадость. Мы думали, их все уже или уничтожили, или опустошили. Но увы, увы… Но это отдельный разговор, и не с вами. Можете пока почитать в интернете. Там есть какая-то часть правды.

— А что вообще происходит, вы расскажете?

Тут я понял, что мы с Ташей только что сознались в предумышленном убийстве абсолютно незнакомому мужику с внешностью и повадками чудаковатого детектива. Нам на руку играло разве что фактическое отсутствие улик. Но дядька в берете явно обладал мощнейшей харизмой: даже испугавшись неопределенных последствий своей откровенности, я не почувствовал к нему никакой неприязни.

— Расскажем, расскажем. Журнал, говорите, дома остался?

— Да.

— Вот и славно! Мне и, поверьте, вам очень надо, чтобы я почитал его лично. Я загляну к вам завтра, скажем, в пять часов вечера. Постарайтесь остаться дома.

Он мягко, обезоруживающе улыбнулся

// Флеониллите. Ждал и тосковал.

Долгое время я ложился спать поздно. Иной раз я отправлялся в постель в сомнительной компании зимнего рассвета. Но ни солнце, ни утренняя суета во дворе, ни шумная возня пожилого соседа сверху обычно не мешали мне уснуть быстро и глубоко. Другое дело — сотовая связь. Изобретенная в аду по недосмотру, она обладала могуществом выдернуть меня из самого глубокого сна и нагло предъявить голос или отвратительно бодрого коллеги, или чем-то озадачившегося по утру друга, или — еще одни ангелы ада! — оператора колл-центра, терпеливо зарабатывающего на жизнь телефонным терроризмом. Увы, я не мог позволить себе роскошь беззвучного режима: по ту сторону динамика могли случиться всё тот же коллега с действительно важными новостями, кто-то из членов семьи, чьими звонками я дорожил, близкие друзья — или Наташа.

Наташа именно случалась. Договориться с ней о встрече в обычном порядке — заранее, с местом, временем и целью, — было никак нельзя. «Наташа» и «планирование» помечены антонимами в одном из тайных словарей Вавилонской библиотеки. Зато она была непревзойденной мастерицей спонтанности. «Час назад я вышла за шампанским и почему-то оказалась у тебя в подъезде. Шампанское уже кончилось» — вот, к примеру, сообщение, которое я однажды получил в девять часов охренительно холодного февральского утра. Наташа явилась в туфлях и осеннем пальто поверх коктейльного платья, чуть не утонула, уснув в горячей ванной, и слиняла на мифические «танцы» в час пополудни, отругав за отсутствие нормального кондиционера для волос.

Как ей удавалось совмещать свой тогдашний эксцентричный стиль жизни с работой в библиотеке, оставалось для меня загадкой. То, что она трудилась посменно, — или, как она острила, «посмертно», — объясняло происходящее лишь отчасти. Барышня ухитрялась посещать пару-тройку кружков, крутить вялотекущий роман с каким-то программистом из Питера, ходить на сомнительные сборища «людей, похожих на современных поэтов», регулярно накачиваться полусладким и влипать в мутные истории на ровном месте — без какого-либо ущерба для работы! И словно этого мало, она регулярно получала какие-то грамоты и денежные премии от префектуры; а ещё — писала книгу.

Короче говоря, Наташа ответственно служила делу хаоса, и её спонтанный звонок в шесть утра выглядел даже естественным завершением особо волшебной майской ночи, которую я целиком посвятил музыкальным изыскам и изысканиям.

— Привет. Приезжай на Покровку, меня чуть не изнасиловали, и я попала под машину, — сообщила буднично, как прогноз погоды.

— Э-э-э… Это какого хрена, чего, кто, куда, зачем? — я едва не выронил телефон.

— Просто приезжай к «Тай-Тай», или «Облакам», в общем, на поворот к «Теме» можно, на скамейку, я буду где-то там. Жду, — и отключилась.

Тревога липкими холодными пальцами погладила мое сердце. Попытки перезвонить Наташе потерпели фиаско: абонент был не абонент. Я в темпе вальса переоделся, заказал такси и поехал на Покровку.

Час спустя я отпаивал Ташку зелёным чаем в «Шоколаднице». Как я и ожидал, в реальности всё оказалось существенно безобиднее. Краткий пересказ: какой-то перебравший виршеплет на каком-то убогом квартирнике пытался поцеловать Наташу в засос, случились конфуз и короткий обмен пощечинами, глубоко оскорблённая барышня ломанулась на улицу, прочь от обидчика и душных комнат. Направилась к Чистым прудам, испытывала злость и отвращение, спамила в соцсети — и врезалась на полном ходу в припаркованную на тротуаре Покровского бульвара тачку. Пострадали лоб (будет шишка), правая рука (синяк!) и смартфон, на экране которого цвела тонкая паутинка трещин. Что стало с тачкой, история умалчивает. Всё. Но Наташа оставалась безутешна.

— Ублюдок! — сокрушалась она. — Испортил мой любимый айфон! Есть сигарета?

— Ты же больше не куришь? И кто ублюдок? — удивился я.

— Теперь снова курю. Хозяин того Хёндая. Ну давай.

— Да мне как бы и не жалко, но как быть с раком лёгких, губ, гортани, крови, детьми-инвалидами и остальными ужасами, которыми ты меня стращала на Новый Год?

— Ничего ужаснее сегодняшней ночи со мной уже не случится. Гони сигарету.

— Что, в этот раз даже без ремарок про оральную фиксацию и сублимацию желания сделать минет?

Я откровенно издевался, припоминая ей её собственные аргументы против курения, которыми она бомбила меня прошлой зимой, решив любой ценой спасти от пагубной привычки. Временами Наташу накрывало мессианство, и ей срочно требовалось кого-нибудь от чего-нибудь спасти.

— Иди в жопу. Но сначала дай сигарету, — Наташа поджала губы.

— Ну на, — я положил на столик початую пачку Честера. — А шуму-то было!

— То был шум. А нынче — ярость, — сказала она и, выудив сигаретку, пошла курить.

— Но ничего не значащие, — глядя ей в спину, я закончил спонтанную цитату.

***

Наташино новоселье отпраздновали скромно и как-то неуклюже, не по-настоящему. А впрочем, какая квартира, такое и новоселье: панелька времен лужковской застройки, юго-восток Москвы, шестнадцатый этаж. Съёмная. Но, несмотря ни на что, Наташа светилась от радости — съехала от матери! Подлинный масштаб драмы мне неизвестен, но последние года полтора, будучи в сильном подпитии, барышня неизменно твердила, что съедет, не может, сходит с ума, сносная тяжесть небытия, а не жизнь. Наконец, она превозмогла финансовые препятствия, и переезд состоялся. Теперь Таша жаждала праздника. По здравому размышлению, о таких событиях надо предупреждать заранее, но Таша не была бы собой, если бы не начала приглашать людей на новоселье утром того же дня — с предсказуемым результатом. Не считая меня, пришли пара коллег с работы, угрюмая пышнотелая подружка по литературному кружку и непонятно откуда взявшийся троюродный брат, о котором я ни до, ни после больше не слышал. Коллеги подарили утюг и чайник, троюродный брат сунул тощий конвертик, литературная подружка прочла унылый стих. Поели купленные в супермаркете салаты, распили две бутылки шампанского на всех. Ближе к вечеру позвонил по Скайпу питерский программист, выдал дежурный набор поздравлений и посулил скорый визит во плоти. В девять с копейками все, кроме меня, ушли. Таша мыла посуду, я растёкся на угловом диванчике у окна и залип в смартфон.

— А чего ты ещё не свалил? — спросила она, не прекращая греметь тарелками.

— А? Думал поболтать о том, как ты дошла до жизни такой. Ты ж почти ничего не рассказала. Съехала и съехала, счастье, приходите-поздравляйте. Нужны детали.

— Пешком. Мне скоро Мишка позвонить по Скайпу еще раз должен. Часов в десять. Я хочу подготовиться.

— Мишка?

— Мой парень из Питера. Он уже звонил сегодня. Я же говорила тебе его имя раз двести!

— Мишка — крепкая шишка. Не помню, чтобы ты хоть раз при мне называла его имя. Багуева вот помню, Бугу, Бульгу, Бугульму. Мишу — нет.

— Бугаев он. Ну да, смешная фамилия. И шишка крепкая, не волнуйся. Дурак, блин. Короче, будь другом, свали поскорее.

— Твое гостеприимство войдёт в легенды, — съязвил я и нехотя встал с диванчика.

Я шнуровался в коридоре, когда Наташа разделалась с посудой и подошла ко мне.

— Я тут слегка встряла с этой хатой, — комкая фартук, сказала она. — Хозяйка запретила курить в квартире. Даже на балконе. Покуришь со мной у лифта? Угостишь?

— Надо же. Ну угощу, — я покончил со шнурками и выпрямился. — Так ты всё же куришь? То был не сиюминутный порыв? Я же тебе у «Виллы Пасты» пару недель назад предлагал, ты отмахнулась, типа, забыли-проехали, ничего не было.

— Курю. Я еще позавчера коробки паковала и решила, что буду теперь курить сколько захочу и не выгуливать запах по два часа, чтоб не спалили. Разрешу себе маленькую дурь и не займусь большой… Не знаю. Пойдем? — она протиснулась мимо меня, влезла в сандальки и щёлкнула замком.

— Пойдем, пойдём… Знаешь, обычно так не работает. Маленькая дурь не замещает большую, а подготавливает ей почву. Но я понял, «непонятная свобода обручем сдавила грудь», как поётся, — мы вышли в лифтовый холл, и я протянул ей пачку.

Закурили.

— А ты уверена, что тут можно курить? — спросил я. — Вдруг соседи настучат хозяйке? Будут проблемы.

— Не уверена. Но на лестничную клетку я не пойду. Вдруг кто-то приедет на лифте и проскочит в мою квартиру? А соседи… что соседи. Хозяйка сказала, что в остальных трёх квартирах живут тихие старички, точнее, в двух, а одна, прям рядом с моей которая, уже полгода стоит закрытая. Она горела полгода назад, кто-то погиб. Наследники вяло её продают, но никто не покупает. Так хозяйка сказала. И тут удобно. Мусоропровод есть.

— Ты еще туда бычки начни кидать, чтобы тебе в пять утра вечеринку с пожарными и дымовой завесой устроили. Мусорки горят только в путь. Сам так накосячил однажды.

— В квартиру бычок отнесу. Или выкину в форточку! — с этими словами она щелчком отправила недокуренную сигарету в окно.

— А ты не очень любишь природу и труд дворников, правда? — усмехнулся я.

— Скажи это той гигантской фабрике с огромными трубами на Волгоградке. А мне пора, и ты зануда. Ещё раз спасибо за плед, кстати. Самый бестолковый подарок! Мне кажется, в этом доме топят даже летом… Но выглядит уютно. Все, я побежала.

— Там ТЭЦ. И труба называется «градирня». И пожалуйста. И я люблю нелогичные подарки. Пока! — последнее слово я уже прокричал в сторону захлопывающейся двери.

Я еще немного покурил у окна, разглядывая двор. Детская площадка, лавочки, хаотичная парковка, чуть поодаль — школа и куцо рассаженные вокруг деревья. Заказал такси и вызвал лифт. «Машина прибудет через семь минут». Что-то вдруг стукнуло внутри — отменил заказ и решил пройтись до Текстильщиков. Повспоминать былое. Когда-то у меня были особые планы на этот, в общем-то, неуклюжий и давящий район Москвы, но сейчас в душе царили ностальгия и светлая грусть. Свою сигарету я затушил об язык и убрал в карман.

***

«Дедушка мой умер с сожалением, но без единой жалобы. В последнее утро я чистила ему курительную трубку и приговаривала: «Сейчас, дедуль, сейчас, почти готово». Потом набила её табаком из холщового мешочка — знаменитые «дедовские запасы», заботливо пополняемые бабушкой в ближайшей табачной лавке. Дедушка немного попыхтел трубкой на веранде и вернулся в постель. Он словно дремал, по шею накрывшись ватным одеялом, но где-то раз в полчаса просил пить, сладкое или поменять музыкальную пластинку. Я меняла диски в музыкальном центре: то Моцарт, то Майлз Дэвис, то Синатра, то ранний Кобзон. Дедушка не без повода слыл меломаном и часто привозил из рейсов что-то диковинное или, наоборот, бешено популярное за рубежом. Не чурался и советской музыки. А вот рок и его производные не понимал совсем.

К обеду пришла Рада, пожилая медсестра — ставить уколы. Разворчалась из-за конфет на тумбочке. Угостилась чаем на дорожку, пошепталась с бабушкой. Ушла. После уколов дедушка задремал по-настоящему. Я затеяла готовку, бабушка отправилась в сад, к цветам, большую часть которых дедушка давным-давно привез из зарубежных поездок. Что-то погибло, что-то прижилось. Сад цвел. Бабушка любила пропадать там часами, даже без дела, просто. Недавно завела себе специальную табуретку и поставила пляжный зонт — так, чтобы её было видно из окна их с дедом комнаты.

Вечером вернулись муж с дочкой. Принесли продукты и истории с дочкиной продлёнки. Дедушка проснулся, опять попросил трубку и почему-то икону — ту, что привез с Урала еще в семидесятых. Иконная доска темного дерева, тяжелая; краски потускневшие, апостол Петр написан как-то зыбко. Подала. Дедушка попросил закрыть его, дать помолиться. Час спустя он вдруг сам вышел из комнаты: в одной руке трубка, в другой трость, босой, глаза как будто слепые. Попросил меня посидеть с ним на веранде. Рассказал опять про первое свидание с бабушкой, путался в датах. Спрашивал, где Светочка. А мама моя в Москве в тот день была — что-то срочное на рынке надо было уладить. Сказал, что зря в рейс ушел, когда сын у него родился, и что зря капитана послушал, когда сообщили, что сын погиб. Сказал, что весь мир повидал, а будто и не видел ничего. Сказал, что любит Светочку, хоть и не родная. Табачок похвалил, потом молчал четверть часа. Захотел прилечь. Я проводила дедушку в кровать, он попросил чаю и ещё конфет. Когда я принесла чай, дедушка был уже мёртв.

Похоронили мы его вместе с иконой и любимой трубкой».

***

— У меня украли пепельницу. Опять! А если сказать: «у меня украли пустую банку из-под пива», то складывается совсем иная ситуация речевого общения. Контекст другой. Что и как могло произойти у девушки, раз у нее украли пепельницу? И что это за девица, у которой воруют пиво? Если начинать in medias res, каждая из формулировок настроит читателя на собственный, отличный от альтернативного, лад. Прости за тавтологию. Ироничной языковую ситуацию делает факт, что и пепельница, и банка пива — одно и то же. А метамодернизм в том, что у меня и в самом деле опять стырили банку с окурками. Купи пива по пути, ладно? — протараторила Наташа на одном дыхании, едва я взял трубку.

— Ты там со своей книжкой совсем чокнулась, — обрадовался я. — Какое, Фауст, ты предпочитаешь? И сколько?

— Ну ты же знаешь, что я скорее тревога Сервантеса, чем небрежность Гёте. Бери тёмного «Козла». В культурных количествах.

— Угу. А я, посему, скорее Санчо Панса, чем Мефистофель, эх. Жаль, не продают у нас серого «Осла».

— Главное, больше никакой «Белой лошади». Блевала я тогда… Ну сам помнишь. Ты скоро?

— Часа через полтора буду, если не повезёт. Очереди, пробки.

— Ясненько. Давно хотела тебе признаться, — Наташа перешла на таинственный шёпот, — что я уже пару лет как в курсе, что ты лютый тормоз. Помнишь, я рассекала по твоей хате в одной футболке и трусиках на мокрое тело?

— И я в тысячу первый раз тебе повторю, я не могу совокупляться, когда у меня в ноге торчит кусок стекла! Ты тогда пришла топиться в моей ванной, разбила зеркало и швырялась осколками! Да даже если бы у тебя…

— Ой, всё! — перебила Наташа. — Ты ничего не понимаешь во флирте. Давай приезжай шустрее.

— Бегу, роняя тапки.

— Лишь бы не кал, — и повесила трубку.

Потрясающая женщина.

***

Мы пили пиво на кухне. С каждым моим визитом съёмная Ташкина обитель обрастала всё новыми деталями быта. То горшок с кактусом на подоконнике поселится, то пара сковородок зависнут на стенных крючках, а сейчас я разглядывал несколько пустых подсвечников по центру обеденного стола.

— Купила вот на местной барахолке, — заметив мое любопытство, Наташа прокомментировала обновку. — Последнее время люблю спать при свечах. Ну и на кухне с ними как-то уютнее. Зажечь?

— Давай.

Она ненадолго ушла в комнату и вернулась с высокой белой свечой толщиной с большой палец. Зажгла. Я предложил потушить люстру. Кухня погрузилась в мягкий полумрак. Уже вечерело, и закатное солнце скорее дополняло, чем перебивало свет одинокого огонька. Наташу ожидаемо пробило на лирику.

— И этот штопаная бычья кишка пишет мне в Телеграм: «Ты идеальна в своем несовершенстве! Я люблю карие глаза и завидую тем, у кого голубые, но у тебя — зелёные! Я люблю мягкие круглые лица, написанные маслом, а у тебя лицо — ромб, начерченный тушью. Зачем ты постоянно завиваешь волосы? Прямые честнее. Твои тонкие запястья созданы для цветов, но ты не удержишь крепкого малыша у своей груди, тоже не слишком ласковой и крупной. Ты скальпель, вспарывающий сердца! И даже когда познаешь тебя изнутри…» — так, это пропустим, — «…и я всё еще восхищен тобой, как протон, наблюдающий непостижимое вращение электрона. Ты подарила мне неповторимый опыт внутренней войны, и в благодарность за это я пишу тебе правду. Я прощаюсь с тобой, обогащенный знанием и нащупавший границы. Я верю, это взаимно». Кубист-авангардист сраный. Я его заблокировала, — Наташа закончила читать вслух прощальное письмо Мишки.

— Мощно. Парень явно метит на призовые места в конкурсе ублюдочных способов расстаться. Не, я видел более тупые и более жестокие способы, но это… какое мерзкое и приторное говно. А как так вышло-то?

— Через задницу, как говну и положено. Сначала он не приехал в Москву, хотя обещал. Работой отмазался. Стал реже звонить. Потом я прислала ему фотку в новом белье, он ответил: «Ну норм». Стал какой-то скучающий в разговорах. Неделю назад заявил, что ему тяжело со мной подолгу болтать, нервирует его что-то. И вот прислал письмо вчера ночью. Я правда такая треугольная и страшная? Сиськи мелкие, рожа уродская, да? — Наташа шмыгнула носом.

— Да ну брось, глупости какие. Отлично выглядишь. Всего лишь отборный бред, написанный, чтобы ты наверняка отстала. Думаю, просто нашел себе местную девку и слил тебя. Не пойми неправильно, но, когда мужику ради секса надо переть на Московский вокзал и, в лучшем случае, четыре часа тупить в «Сапсане», а потом еще час в такси — конкурентки из местных автоматом получают некое неуловимое преимущество. Бытовуха и практичность. Весомо, грубо, зримо. Есть исключения, но... Вряд ли у вас там была безграничная любовь и безумная страсть. При всём уважении, как говорится, — я развел руками в стороны.

Наташа залпом допила свою банку. «О, вот и пепельница» — усмехнулась. Через мгновение выудила из кармана свежую пачку «Винстона». Отточенными, как у заправского курильщика, движениями добыла сигарету и прикурила от свечи.

— Ну ты даешь, мать! — сказал я, слегка опешив.

— А что такое?

— Ну типа ты говорила, что курить в квартире нельзя. Хозяйка ругается. Да и от свечи прикуривать, сама знаешь…

— Ага, моряк умирает. Слышала про эту примету. И чёрт с ним, — Наташа уставилась в окно. — Хозяйка приедет только через неделю, а у меня тут особый случай. Не хочу никуда ходить. Проветрю.

Покурили, помолчали. Солнце почти село, на кухне стало темнее, Наташина тень подрагивала на светлых обоях в такт неспокойному огоньку свечи. Я прикончил пиво и было полез в холодильник за следующей банкой.

— Погоди, — вдруг остановила меня Таша, — в той части, которую я не стала зачитывать, он написал, что, когда он входит в меня, ему все ощущения говорят о сексе с силиконовой вагиной, небрежно прилаженной к резиновой женщине.

— Это безыскусное хамство, как и всё письмо. Выбрось из головы.

— Не могу. А вдруг, ну, понимаешь, в общем, ну, может, проверим, так ли это? Ты говоришь, это глупости, но ведь ты не знаешь, о чем говоришь…

Она подошла и, взяв за руку, притянула меня к себе. Посмотрела прямо в глаза. Намечался сеанс генитальной психотерапии, и это была очень хреновая идея. Фокус в том, что, если ты переспал с Наташей — ты поссорился с Наташей, просто не сразу. Ко всем своим половым партнёрам она начинала предъявлять безумные требования чуть ли не через минуту после соития. Это не догадка и не интуиция, это даже не теория — аксиома, количеству доказательств которой позавидовал бы сам Аврелий со своим скучным богом. И невыполнение хотя бы одного из требований означало чудовищную обиду, скандал, обвинения в потребительском отношении и целое цунами постов во всех соцсетях и мессенджерах с изобличением «похотливого лживого ублюдка». Играть в эту игру я был ни разу не готов, наоборот, с неуместным удовольствием осознал, что, выбирая между отличной и по-своему уникальной подругой и вспыльчивой, непрощающей и капризной любовницей, я достаточно стар, чтобы выбрать первое. И отстранился от Наташи на пару шагов.

— Погоди-погоди. Решила клин клином вышибать? Не стоит, не тот случай. Вся эта импульсивность, замешанная на обиде, редко доводит до добра. Завтра же оба пожалеем… Да блин, он просто хотел надёжно тебя задеть, всё там в порядке с твоими прелестями.

— Я поняла. Тебе пора. Спасибо за пиво, — бесцветным голосом ответила она и пошла в коридор.

— Эм, окей, пора так пора. Ты не думай, ты просто огонь, я не согласен ни с одним его словом, но сама же знаешь, лучшее — враг хорошего. Не каждое оскорбление необходимо деятельно опровергать, и когда речь идет о близких друзьях…

— Они приходят на помощь. Уходи, пожалуйста, и не пиши мне, я разберусь с этим всем как-нибудь сама. Мне всё ясно, я даже в шлюхи не гожусь, в кои-то веки решилась вот так, просто…

— А тот гитарист с фестиваля? Ну, палатка, ты рассказывала…

— Заткнись, а! И вали уже! — прикрикнула она.

Наташа вытолкала меня взашей из квартиры — я даже толком не успел зашнуроваться, — и громко хлопнула дверью. У лифтов топтался какой-то дед в майке-алкоголичке и спортивных штанах. Он увлеченно разглядывал пол вокруг мусоропровода. Я поздоровался, но он и ухом не повёл. «Глухой, наверное» — подумал я, и тут дед прекратил созерцать пол и уставился на меня немигающим взглядом. У него были выцветшие голубые глаза, грубая, испещренная морщинами кожа, длинный нос с горбинкой и узкие губы, которыми он чуть двигал вверх-вниз, словно что-то смакуя. Я отвел взгляд и шагнул к стене, уступая дорогу. Дед и правда зашаркал к дверям в тамбур, но, поравнявшись со мной, остановился.

— Мужчина, послушайте, вы, может быть, курите? — как-то вымученно просипел он.

— Да. Угостить вас сигаретой?

— Будьте любезны, скажитесь полезны, — выдал он и словно приободрился, повел плечами, даже смастерил некое подобие улыбки.

Я сунул деду две сигареты и шмыгнул в подоспевший лифт.

***

В следующий раз я увиделся с Наташей на закате августа: почти случайно, посмотрев на календарь в смартфоне. Я пошел в кафешку на Ордынке, где мы сидели каждую третью среду месяца. Наша тайная традиция велела, чтобы встреча не оговаривалась заранее. Ещё условие — не приходить раньше шести вечера. Отсутствие приравнивалось к сигналу бедствия. Иногда кто-то опаздывал, поэтому ждать полагалось до полуночи, благо кафе круглосуточное. Традиция не прерывалась уже пару лет, и поэтому я подходил к кованому заборчику, отделяющему территорию кафе от тротуара, в некотором волнении. Разочароваться её отсутствию? Смутиться и искать слова, если она там? Отсидеть положенное до двенадцати? Уйти сразу? Я немного потоптался на пороге заведения. В конце концов, я мог просто неплохо перекусить, а это уже повод.

Конечно, она была на месте — и сидела прямо напротив входа.

— Надо же, пришел, — изобразила равнодушие.

— Привет! Ты как? Всё нормально?

— Нормально… Ничего не нормально. Ты сволочь, конечно, но за последние годы никого лучше ко мне и не прибилось. Прости. Тихо, помолчи. Хорошо, что пришел. Я думаю, я хочу попрощаться. Земную жизнь пройдя до половины, я оказалась по уши в дерьме. В комедии жизни надо уметь вовремя уйти со сцены, особенно если номер не удался — надо уйти, когда уже повисла тишина, но еще не начали свистеть…

— Да что, чёрт возьми, у тебя произошло? — меня эта декадентская риторика почему-то напрягла.

— Жизнь? Карточный домик в руках неуклюжего фокусника. Личной нет и не будет, это ясно. На работе я просто не справляюсь. Публичной — тоже. Вся эта отвратительная культурная программа, вечера престарелых поэтесс, детские, драть их, утренники, болтовня тупых мамаш — ненавижу. Кружки — лесом! Квадратики, сука. Сборище самовлюбленных бездарностей. Книгу писать я больше не буду: тоскливое дерьмо, которое сама не хочу перечитывать. Моя героиня уже двадцать страниц флиртует на вечеринке. Прикинь? Позавчера я искала рецепт коктейля, чтобы описать процесс его приготовления, и в итоге сама пошла в бар, где мощнейше надралась. И я просила! — Наташа вяло всплеснула руками, — какого-то прыщавого студентика взять меня прямо там, в туалете, а он посмеялся и просто ушел. Это край. Я разлюбила сладкое. Оно просто больше не сладкое. Я вообще больше не хочу есть. Не вкусно, не нужно. От алкоголя теперь только дурь и похмелье, и бездонная тяжесть в сердце, но никакого удовольствия.

Пока она говорила, я и сам начал ощущать в груди что-то вроде ледяной глыбы. Наташа и раньше была не дура впасть в отчаяние, но то было отчаяние деятельное, яростное: она кричала, рыдала, носилась по городу, постила в соцсети, переворачивала быт с ног на голову и все такое. Но никогда еще она не сидела с поникшей головой и не перечисляла свои беды глухим голосом; никогда еще она не выходила в люди с такими заметными синяками под глазами, без косметики, почти в домашнем. И я еще никогда не видел её такой до обреченности спокойной. Я сказал:

— Слушай, а ты не думала заглянуть к психотерапевту? Может, у тебя какая беда с башкой приключилась? Тебе же ставили БАР. Вдруг…

— Я не пойду к психологу. И к психотерапевту не пойду. Мне не ставили БАР, у меня его подозревали в шестнадцать. Я уже всё решила.

— Что ты решила? — осторожно спросил я.

Тут подошла официантка. Наташа молчала. Я заказал американо и блинчики с мясом.

— Я решила, что должна убить. Пролить кровь, принести смерть. Но я хочу быть до конца честной, до конца справедливой перед собой и миром. Поэтому я убью себя.

— Какая банальная херня. Ты так несмешно шутишь? — Я не смог скрыть неприятное удивление в голосе.

— Всё по-настоящему важное банально. Любовь ваша. Гигантский корпус произведений мирового искусства вырос из процесса совокупления и сопутствующих ритуалов. И все продолжают ей заниматься, писать о ней, петь, плясать, кино снимают, игры делают. Чем хуже смерть? Такая же великая, неизбежная и банальная. Не смотри так на меня. И помолчи, не хочу слушать про будущее, непрожитое, перспективы. Не надо пытаться лишить меня своей ложью честного права на смерть. Ведь всем людям, хотя бы формально, гарантированно право на жизнь, так? Конституций понаписали — устанешь подтираться. А права на смерть лишили. Захочешь умереть самостоятельно и добровольно — нельзя, плохо, подумай, перестань, жизнь прекрасна, всегда есть выход. Нельзя, нельзя умирать, когда хочется. Терпи до смертельной болезни, или до пули, или ножа, или, не знаю, пожара. Почему? Я имею право на смерть, как и любой свободный человек! В конце концов, никого же не спрашивают, хочет ли он рождаться и жить. Вылез из мамки, и вперед. Терпи. Живи. Вот где насилие и принуждение… И несправедливость, — она закончила фразу на выдохе, почти шепотом, и замолчала.

— Между прочим, тебе в 2007-м было лет десять. Ладно, пустое. Но ты порешь чушь. Смотри, жизнь — это процесс, а смерть — состояние. Причем, статичное. А сюжет должен развиваться. Ты очень быстро устанешь смотреть на точку в конце строки, потому что в ней самой по себе нет никакого смысла.

— Мне сюжет ничего не должен. И не пытайся, я больше ничего не пишу, меня твои литературные аналогии ни капли не трогают.

— А тебе не кажется, что ты как-то быстро скатилась в депрессию? Мы не общались три с копейками недели. Как-то маловато, чтобы разочароваться вообще во всём. Что произошло? Это всё из-за Мишки? Настолько он тебя обидел?

— Мишка? Какой Мишка? Погоди… Парень из Питера и его убогая записочка? Почти забыла уже. Нет, я абсолютно к нему равнодушна. Он хорошо зарабатывал и был ловок в постели. Я думала, сложится что-то взаимовыгодное. Но нет. И нет, я вообще о нём не думаю сейчас. Ешь блины, принесли.

И я принялся за блины.

***

Несколько диалогов о сигаретах. Часть 2

Тяжёлые веки, не могу открыть их. Сухость во рту, привкус, как если бы кот выбрал его вместо тапок, чтобы справить малую нужду. В руках слабость, вся в липком поту. Как же мне плохо, что произошло?! Сквозь раскрытые ресницы проступает свет, а затем и очертания комнаты. Высокие стены, белый потолок, окна, а за ними деревья, солнечно. Но... Почему на моих окнах решетки!? Где я, почему голова не соображает, ничего не помню. Сколько я проспала, какой сегодня день.

Пытаюсь коснуться лба, растереть ноющие виски, но руки так и осталась лежать, её крепко держат фиксаторы, как и ноги.

"Помогите!" - Но вместо крика слабое мычание. Язык как онемевший. Меня начинает трясти, страшно, стены давят, становятся меньше.

Всё прекращается, когда дверь в комнату открылась и вошла средних лет женщина, слегка располневшая, в чепчике из-под которого выбивались выбеленные до желтизны кудри и медицинской форме медсестры. Рядом с ней стоял крупный мужчина, лет тридцати, высокий и мускулистый, с суровым лицом и тоже в форме кипельно белого цвета.

-Вижу вы уже проснулись. - От дежурной улыбки у неё проявились характерные морщинки, при этом она старалась добавить в интонации доброжелательности, но это только отталкивало. - Простите за это временное неудобство, если обещаете вести себя смирно, мы вас освободим.

-Кто вы, как я здесь оказалась, - язык еле ворочался и я еле слышно шептала. - Дайте воды.

-Ах, простите, - медсестра даже театрально всплеснула руками. - Конечно, после лекарств у вас сухость во рту. Сейчас!

Я жадно глотала воду, проливая, кашляя, пила, пока не отпустило.

-Спасибо, - протягивая стакан обратно, - но может, ответите где я?

-О, об этом лучше поговорить с доктором Штраусом, милочка.

Медбрат бесцеремонно поднял девушку и посадил в кресло каталку, где вновь была зафиксирована. Хотя почему просто «девушку», она-то уж точно знала как её зовут, пусть будет Элис.

-Отпустите меня, почему вы опять приковываете! – Завопила Элис, сопротивляясь! – Вы не имеете право!

-Не буянь, дорогуша, иначе придется опять вколоть успокоительное.

Огромная больница с белыми, словно стерильными стенами без единого пятнышка и решетки, снова решетки на окнах. Кресло остановилось напротив двери с надписью «Психотерапевт. Д-р Эм. Джей. Штраус. Палата №6.» На скамейке рядом сидел больной: лысая голова, смуглая кожа, капающая слюна из уголков губ, он постоянно раскачивался вперед-назад, бормоча что-то под нос.

-Доктор, пациентка №721 Элис прибыла. – Медбрат заглянул в кабинет.

-Входите, входите, не стоит заставлять её ждать! – из-за двери донесся хрипловатый голос с характерным немецким акцентом. – Ах, фройляйн! Рад, что вы наконец очнулись!

За столом сидел высокий мужчина в круглых очках, перешедший средний возраст и с проседью в волосах, с обычным лицом, увидев которое на улице вы тут же позабудете.

-Как самочувствие, есть жалобы? Галлюцинации, видения? Нет? Вот и хорошо…

-Как долго я здесь и как оказалась?! – В очередной раз она спросила набивший оскомину вопрос. Элис дернулась, как будто услышала чей-то странный голос, на краю сознания, такой мерный бас, вещающий свою мысль.

-Дайте взглянуть на вашу карту, - он поднял со стола папку. – Тааак, уже два месяца, как вас доставили сюда после аварии.

-Как два месяца?! – Девушка осунулась и обмякла. – Как же моя дочь, что с ней?

Перед глазами стали появляться кадры воспоминаний, смеющаяся девочка, довольный муж, они куда-то ехали, потом вспышка…

-Что с ней, где Анна?! – Элис стала дергаться, пытаясь вырваться из оков, раскачивая кресло, адреналин уже растекался по организму, стимулируя и распаляя, она рычала, мышцы вздулись под кожей, как змеи! Но внезапная боль в шее, равнодушное лицо медбрата на прощанье и глаза медленно закрылись. Было ощущение, что девушка проваливалась в бесконечную пропасть, летела, летела, пока не ударилась о кресло. Она упала точно в него. Не выдержав такого издевательства, хрупкий старый предмет оборудования с жалобным скрипом «Прощайте» развалился на части.

-Девушка в растерянности сидела на полу… Простите – Элис. – голос извинился, прокашливаясь. Дурная привычка. – Итак, девушка сидела на полу и ошарашено осматривала комнату, сильно преобразившуюся: царила атмосфера запустения. Обветшалые стены, потрескавшаяся краска, грязные окна. В кресле, где раньше был доктор Штраус сидел… Как бы вам объяснить… Халат. Да, простой медицинский халат, считающий себя психотерапевтом. На нем так же были очки, если так можно сказать, он держал медицинскую карту с именем Элис на обложке.

-Ну зачем же так ломать мефель! – Возмутился он с характерным немецким акцентом. “Кажется я повторяюсь, извините.” – Гааанс-Грубер, будь добр, принеси нам новое кресло и чшашечшку кофе!

Вошедший был похож на того медбрата, что она видела раньше, но вот у него было две головы на одном теле, сшитые грубыми стежками.

-Расфоение личшности, не обращайте внимания. Ааа, вот и мой кофе! – халат бережно принял кружку, парящую ароматным напитком. – А фы присашифайтесь!

-Да хфатит мне каферкать речь, избафь меня от акцента! – Возмутился он в пустоту. – Корабли лавировали, Клара украла кларнет! Превосходно.

Халат отпил глоток из кружки, выполненной в форме черепа, который анатомически точно повторял голову больного из коридора:

-Итак, вы вновь оказались у нас. Не могу сказать, что это неприятно, ведь нас так редко посещают, но ваше поведение крайне безответственно, прерывать сеанс терапии своими внезапными исчезновениями! Как вы прикажете вас лечить?!

Элис лишь молча и с расширенными зрачками наблюдала сюрреалистическую картину, не в силах пошевелиться. От страха она просто потеряла контроль над собой, он сковал её разум, паника была словно поток горной реки, наткнувшийся на неожиданное препятствие в виде плотины. Напряжение всё нарастало, пока не сорвало защитные клапаны. Халат заткнул уши, прикрыв рукавами ушные отверстия черепу с кофе, чтобы он не оглох:

-АААаааааа… - разнесся крик Элис по коридорам больницы, наполненными различными фантасмагорическими существами, помесью работ Гигера, Босха, художником постмодернизма, кубизма и ещё многих –измов.

Ганс-Грубер взял девушку за шкирку и потащил в её старую палату №127.

-Кажется сегодня будет просто замечательный день! – Промурлыкал халат, закинув ногу на ногу, достав их из-под стола.

***

В тусклом свете одинокой разбитой лампочки, качающейся под потолком, на кушетке лежал черный кот, весь потрепанный от бесконечных драк на улице, с обгрызенным ухом, ломанным хвостом. Кабинет был обшарпанный со старой скрипучей мебелью. Если вы смотрели фильмы ужасов, где маньяк преследует группу подростков, то там обязательно бывает здание больницы в упадке, как будто оживший труп, вот таким и была психлечебница, где доктор Эм. Джей. Штраус консультировал своего нового пациента. Голос, доносившийся из ниоткуда и отовсюду сразу затих, предоставляя сюжету возможность развиваться самому.

-Спасибо, наконец-то, а то мешаешь записывать, - в кресле доктора сидел одержимый белый халат, с очками на несуществующем носу и делал пометки. Он при жизни так проникся работой врачей, что после смерти решил попробовать самому. – Голубчик, продолжайте.

-Мрмяук, пррредставляете, они меня сожгли заживо! – Кот пытался помогать себе жестами, но у него же лапки. – Пррредставляете себе огнедышащую лису, я в пасть заглянул, а она как полыхнет огнем ммменя! Я тогда лишился первой из своих жизней!

-Оччень интересно, лиса говорите, - он что-то записал в блокнот. – Серьезный случай, таких галлюцинаций я ещё не встречал, огнем, говорите, из пасти?

-Вы, мрмя, не представляете себе как это ужасно! А ещё там была химера со съедобными хвостами, я тогда подумал, что так у всех должно быть и укусил свой, теперь он кривой и плохо гнется! – Кот демонстративно сунул халату под нос хвост, но тот лишь поморщился, брезгливо отодвигаясь подальше, ещё заразит чем-нибудь блохастый.

-Ну что же, хвост мы вам исправить не сможем, а вот с головой, - доктор измерил диаметр черепа кота, - мы вааам поможем. А сколько у вас жизней ещё осталось?

Кот принялся загибать пальцы на лапках, бормотать что-то и после мучительного мыслительного процесса:

-Шесть, ой, нет, пять, помню визг тормозов и вот я тут, значит пять. Скажите, а я скоро попаду обратно? А то кушать хоца, сосисочек бы. Да и как там моя Наташа без меня, уронит ещё всё.

-Не волнуйтесь, то, как долго вы здесь пробудете, зависит только от вас. – Он помог коту встать и повелел по длинному темному коридору. Потрескавшаяся краска, местами то ли ржавчина, то ли кровь стекала по стенам, гнетущая атмосфера отчаяния и безысходности. В палатах кто-то кричал , вопил, плакал или скулил, но хуже было, когда оттуда не было звуков, только спокойное дыхание.

***

Женщина сидела в углу, положив голову на колени палаты и рыдала. Её трясло от ужаса перед этим местом, страх проник в саму её суть, лишая возможности двигаться, думать, все что она могла - просто сидеть и плакать. Её не волновало где она, реально ли это место, что это за монстры, ещё немного и разум заменяется сам в себе и от неё останется лишь пустая оболочка.

На это смотрел через решетку окошка двери одержимый халат психотерапевта. Он поправил очки, висящие в пустоте, чтобы не мешали, и удовлетворённо хмыкнул, радуясь, что назначил лечение первому пациенту человеку. Когда затихли удаляющиеся шаги, которые неотступно следовали за доктором, в палате раздалось "мяу".

Рядом с пациенткой сидел черный кот и с любопытством смотрел на неё, а хвост нервно двигался из стороны в сторону. Элис никак не реагировала, она не хотела возвращаться в эту фантасмагорию, она хотела сжаться в комочек и исчезнуть, лишь бы это прекратилось.

"Мяу!" - более требовательно раздался звук. - Прекращай делать вид, что тебя тут нет. Я тебя вижу, значит ты есть. "Мяяяуууу".

Элис с отрешенными видом подняла глаза на кота. Только такой сильный пинок по логике мог вывести её из прострации.

-Т-ты говорящий!? - Она продолжала всхлипывать. - Коты не говорят, ты тоже из этих монстров! - Она шептала, на большее не было сил.

-Какая глупость, коты не разговаривают! - Он усмехнулся и самодовольно уставился на неё. -"Мявк". А ты долго тут реветь будешь? Ты всех мышей распугала!

-А как ты здесь оказался!? - Во взгляд вернулась уверенность, и женщина постепенно приходила в себя.

-Что может быть проще! Я ведь кот! - Он выпятил грудь гордо. - Да и к тому же, тут нет части стены во всем корпусе, свежо, знаешь ли, оригинальный дизайн, мне нравится.

Девушка протерла глаза от слез и внимательно осмотрела палату – в стене и правда не было огромного куска. Она выглянула наружу, подняла голову и увидела, что все здание больницы было в таких дырах. Оно буквально разваливалось на глазах. Элис аккуратно вылезла наружу, озираясь по сторонам и держась за стену и вскрикнула, когда получше огляделась.

Здание больницы было единственным нормальным в этом месте. Не было привычного земного неба, над головой было абсолютное черное ничто. Вокруг здания росли привычные кусты, трава, но совсем рядом пространство обрывалось. Они находились словно на каком-то островке, плывущем в небытие. Но вокруг было светло, серебряный свет шел он воронки пространства, полыхающей протуберанцами, похожими на щупальца. Мимо них пролетел островок поменьше, там были обломки одинокого дома и какой-то старик, курящий трубку, проплыл белый кит, издавая звуки своей песни. Вдалеке виднелась шхуна с алыми парусами. Приближаясь к воронке, вращались в бешенном танце, останки космической станции невероятных масштабов. Её затягивало внутрь, скорость становилась всё больше, пока с легкой вспышкой она не исчезла в чреве пожравшего её монстра. Остров же с больницей не торопился падать внутрь этой пасти, он словно застыл на месте.

-Мрмау, - кот сидел рядом, обив себя хвостом. – Впечатляет паааравда?

-Где мы?! – Прошептала Элис, всё ещё находясь в легкой прострации.

-Мрмы нигде. Это… мир, которого не существует, бардак под диваном в чистой квартире реальности, мы там, куда попадают потерявшиеся идеи.

-Но ты что здесь делаешь!? - Она смотрела на него с широко раскрытыми глазами.

-Я тоже когда-то потерялся. В один миг меня не стало, а так как известно, что у котов девять жизней, я должен был вернуться, но пока ждал, набрел на это место. И когда доводится возможность, захожу сюда побродить.

-И часто такая возможность выпадает?

-Ну, осталось ещё три раза. – Немного подумав и загибая пальцы, ответил он.

-А как отсюда выбраться?! Я помню, что была в больнице, в другой, нормальной и вот я тут.

-Обычно я просто засыпаю и просыпаюсь уже в настоящем мире. Но тебе, нужно туда! – Он лапой показал в воронку, червоточину.

-Ты же видел, как внутри исчезли обломки!? Я же тоже исчезну!

Кот, начавший уже было приводить себя в порядок, посмотрел на девушку как обычно смотрят коты на людей, сверху вниз и как на существо, не стоящее их внимания, но соизволил рассказать элементарную вещь:

-Это мир идей, отражение реального, здесь рождаются и исчезают идеи, она должна прийти кому-то в голову, воплотиться, а чтобы куда-то прийти, нужно откуда-то уйти. Тебе нужно прийти тебе в голову, а это выход – он кивнул головой в сторону сияющего нечто.

***

Всполохи молний озаряли развалины замка, ставшего психлечебницей, где сейчас переплелась реальность и фантазия, его стены зияли множеством провалов от авиабомб. На простирающуюся за окном пустоту смотрел доктор Штраус, попивая кофе.

-Прекрасно, просто превосходно, какая аллюзия к бескрайним возможностям человеческого разума! И какой великолепный кофе, как бодрит! – Он поднес кружку и отпил глоток, насколько это мог сделать простой медицинский халат, пусть и со стетоскопом и очками.

Очередной остров с вечным деревом мэллорном растворился в пустоте, тянущейся до самого горизонта. Если бы пшеница была всепоглощающе чёрного цвета, вы бы увидели это золотое море, волны накатывают на берег, принося спокойствие, умиротворение…

-Да входите уже, хватит уже! – обратился доктор куда-то в коридор.

Дверь открылась и раздался скрип половиц под тяжестью гостя.

-Даже я смог воплотиться, неужели ты не в силах?! – Доктор обратился к посетителю.

Халат ошибался, это существо даже не было сущностью, которая бы, как дух или призрак могла бы материализоваться или вселиться. Оно было трансцендентно, за гранью этого мира, оно знало все, но не могло ничего. Оно могло лишь описывать то, что было, есть и будет, но не было частью событий.

Пока голос рассказчика произносил эту речь, он уселся в старом потрепанном кожаном кресле и развалился поудобнее.

-Неужели ты совсем ничего не можешь сделать?! Этот мир умирает! – Доктор расхаживал по комнате, то садясь, то вставая. У него только начало получаться! Он почти проник в тайну устройства человеческого разума, пускай он открыл только приоткрыл дверь, но подпер её кирпичом, чтобы не захлопывалась! И вот, этот мир подходил к концу! Пропали все его подопытные пациенты, даже Ганс и Грубер!

Ответом было лишь грустное молчанье голоса.

Дужки очков изогнулись, изображая грусть и он заложил руки за спиной, не зная куда деть запасные части для своего помощника.

-Запру их в холодильнике, вдруг ещё вернется!

Голос прокашлялся и спросил у доктора, что тот планирует делать, ведь и замку осталось не долго, память о нём постепенно исчезает.

-Я не могу уйти, ведь я же врач! Вдруг кому-то понадобится разобраться в себе или помочь собраться! Вот был тут Шалтай-Болтай, я почти собрал его! Ну подумаешь собрал слева-направо и у него теперь мысли идут из конца в начало, но зато теперь он может сразу говорить то, что думает, а не думать, что сказать!

Голос рассказчика лишь усмехнулся, усомнившись в ценности такого приобретения, люди слишком часто скрывают за обилием слов отсутствие мыслей.

В замке было не осталось никого кроме них, но всюду горел огонь, разгоняющий мрак. Все Светы разбежались, некого было гасить и лампочки наматывали лишние киловатты. Халат грустно посмотрел на счетчик:

-Нам тоже пора!

Толик Бубновский ерзал на стуле, с трудом сдерживая, распиравший его восторг. Шутка ли? Дожил! В восьмом классе первая пятерка! Да не по музыке (получить пятерку за нежный голосок в представлении Толика было настоящим позором). По биологии!

Толик никогда не отличался старательностью и трепетным отношением к учебе. До той поры, пока в руки ему не попала потрепанная книга с лаконичным названием «Учебник анатомии и физиологии человека». Без интереса пролистав первые страницы («Письмо Павлова к молодежи», вклад русской науки во что-то там – нудятина), Бубновский ахнул – перед ним в приветливой позе замер человеческий скелет. Не без энтузиазма подрисовав новому знакомому «непарный мягкотканный трубчатый орган», Толик обратил внимание на сноски – каждая кость имела название: плечевая, грудинная, лучевая. Бубновский пощупал предплечье – и у меня так? Скелет с картинки молчал, но согласно улыбался.

В вечном двоечнике и хулигане Бубновском разгорелся живой страстный огонек - впервые Толик ощутил томящую жажду познания. В тот день он не пошел с пацанами за гаражи, где они отхлебывали из общей бутылки мутное вонючее пойло. Вернувшись домой, Толик вскарабкался с ногами на продавленную койку и открыл учебник - он нюхал желтоватые страницы – те отчего-то пахли шоколадом, пробовал на вкус загадочные анатомические термины, рассматривал потрепанные картинки, с любопытством пальпируя собственный живот, ощупывая голову – тут лобная, тут теменная, затылочная кость, а под ними, под ними мозг. Мозг – это я сам, - думал Толик.

- Может, врачом станешь, Бубновский? Дело хорошее, – вспомнились ему слова старой, дрожащей, как осиновый листочек на ветру, учительницы.

А, что если и так? И стану врачом! Халат белый надену, рецепты писать буду, людям помогать, - наивно мечтал Бубновский, - Лекарство изобрету, чтобы все жили долго и не болели никогда.

Толик покосился на дневник. Захотелось еще раз взглянуть на пузатую важную пятерку, аккуратно выведенную алыми чернилами.

- Эй, Бубен! Айда хлюпиков мудохать после уроков, - Вовка Деревянкин по-дружески хлопнул Толика по плечу.

Бубновский вздрогнул. Деревянкин бессовестно ворвался в стерильные Толиковы мечты. Там, в мечтах – блестящие медицинские инструменты, пилюли в пузатых бутыльках, сиропы с этикетками, бинты, рулончики нежной ваты. А тут? Что тут? Друзья – беспризорники, беспросветные загулы отца-алкоголика, прокуренная коммуналка, рыжая хлябь осенних будней?

Толик едва заметно дрожал, он злился – на себя, на отца, на Деревянкина, на всех вокруг. Запомни, - горячо зашептал Бубновский сам себе, - запомни, гад, твое место – там. Там.

Толик осторожно положил руку на дневник.

- Отвали, Деревянный! Я сегодня пас – башка болит!

Спустя пятьдесят лет. Там.

- Во профессор жжет! – тощий студент в мятом и когда-то белом халате с восторгом всплеснул руками

- Бубновский - светило! – поддакнул сокурсник тощего, - в медицине со дня рождения Гиппократа, наверно. Сколько Анатолию Никифоровичу, лет двести?

- Ну, ты дурень, - ухмыльнулся рыжий аспирант, - больше двух тысяч, тогда!

- Тсс, потише! Скоро закончим – тогда потрещите! – раздался строгий полушепот с задних рядов.

Анатолий Никифорович сегодня блистал. В поточной аудитории, наподобие амфитеатра, его голос звучал по-молодецки звонко. На открытые лекции профессора Бубновского места занимали загодя. Еще и не хватало. Так что младшекурсники - самые низкоранговые юниты в университетской иерархии, вынуждены были ютиться между рядами на ступеньках. Не лекция, а премьера нашумевшего кинохита, право слово. Только попкорна у зрителей не хватает.

- Итак, друзья мои! Функциональная исключительность гиппокампа кроется не только и не столько в примитивном запечатывании информации. Тайна гиппокампа – величайшая нейропсихиатрическая загадка! Если хотите, посылка Шредингера, подарок от подсознания, которое открыто и одновременно закрыто для нашего здесь и сейчас. Пока префронтальная кора по-диктаторски побужает к контролю волевым усилием, гиппокамп тихо нашептывает: Memento! Помни!

Раздались аплодисменты. Лекция, и впрямь, была восхитительной. Анатолий Никифорович промокнул лоб платком, поклонился и удовлетворенно улыбнулся. Студенты и аспиранты не решались вставать со своих мест, до тех пор, пока профессор характерным взмахом руки не даст понять, что можно расходиться.

Анатолий Никифорович растерянно огляделся. В его руке…что-то…целлюлозное или как это хлопчатобумажное. Квадратной формы, судя по всему. Что это такое, черт побери?! Профессор повертел носовой платок в руке. Куда это положить? Можно, наверное, на стол. Нет, не туда. Анатолий Никифорович неловко запихал носовой платок в нагрудный карман. Он снова взмок, однако, что делать в этом случае профессор решительно забыл.

На секунду в аудитории воцарилась изумительная тишина. Вдруг у кого-то из рассеянных слушателей зазвонил телефон. Резкий гудок привел Анатолия Никифоровича в чувство. Он взмахнул рукой и произнес:

- Коллеги, лекция окончена. Жду вас в следующий вторник это же время на этом месте. Дай бог всем нам здравого ума и трезвой памяти!

Квартира Анатолия Никифоровича располагалась в самом центре города в лоне великолепной кремово-шоколадной сталинки, похожей на монументальный пряник. В парадной пахло духами, гвоздикой и полиролью. Профессор, весело подмигнул зардевшейся консьержке, и вбежал на второй этаж, проигнорировав лифт.

- Варя! Варвара Александровна! – позвал Анатолий Никифорович.

Профессор стоял в прихожей, ожидая, что жена поможет ему раздеться. На кухне послышалась уютная возня: открылся и закрылся холодильник, тренькнули чашки, Варя тихонько что-то напевала себе под нос.

- Варюшка! Ну чего ты там у меня оглохла, что ли? А что будет, коли до моего возраста доживешь? Варвара Александровна была на двадцать лет младше профессора. Бубновский гордился молодой супругой и разница в возрасте постепенно стала любимой темой беззлобных незамысловатых шуток в семье профессора.

Анатолий Никифорович покачал головой и в задумчивости уставился на новенький электронный счетчик. Задумчивость сменилась досадой – фу, ты, упырь бездушный! Другое дело – старый, добрый, дисковый. В любое время бери отвертку и останавливай! А если проверка – раз-два и включил.

- Толя, ты чего застыл? – Варвара Александровна расправляла старомодный кипенно-белый передник

- Да вот, задумался, чего это моя ласточка мужа не встречает? – улыбнулся профессор, - Помогла бы раздеться, Варюшка. Устал я сегодня.

Пока Варвара Александровна наливала чай, профессор любовался ее мягкими очертаниями, копной пушистых, не тронутых сединой, волос, тихим кротким профилем, маленькими ушками.

- Не баба, а кулек с леденцами! – вдруг неожиданно для себя подумал Анатолий Никифорович.

Бубновский тряхнул головой, пытаясь избавиться от скабрезных мыслей, и уставился в окно: осень в своем самом драматичном изломе – густо-фиолетовые сумерки, уже голые деревья стыдливо ежатся на ледяном ветру, но снега, чтобы прикрыть срам, еще нет. Зябко.

То ли дело дома! Гуляш тушится. Чай на травах. Берлинеры на подносе. Вазочки хрустальные поблескивают в буфете. Ништяяяк!

- Толя, ты в лице как будто изменился? Сердце давно проверял?

- А что, Варенька, от грудной жабы почил Шарко в окружении друзей, Нотнагель – за работой, а я встречу костлявую в твоих объятиях.

Варвара Александровна покраснела и перевела тему:

- Темновато что-то, Толя. Включи торшер!

Анатолий Никифорович сунул включатель в розетку – греется. Индикатор бы, напряжение проверить. Где бы он мог быть? - тут же профессору вспомнилась большая картонная коробка c надписью Panasonic – в ней мотки кабеля…перчатки – память услужливо подбрасывала ему нужные картинки…отвертки…пассатижи. Не то. А вот и индикатор!

Бубновский рассмеялся:

- А я, Варенька, подумать только, сегодня на лекции забыл, для чего нужен носовой платок. Зато точно помню, где инструменты хранятся. Прямо вот так – беру и представляю. Что за несуразица такая?!

Торшер осветил профессора оранжевым светом, добавил апельсиновых всполохов в травяной чай, лизнул скатерть, но, так и не добежав, до Варвары Александровны, нервно замер.

- Деменция, - сухо подсказала Варя из полусумрака

Профессора пронзило негодование. Что значит – dementia?! Даже, если это и шутка, то грубая, обидная. Варя, конечно, знала, что старческое слабоумие – главный страх Анатолия Никифоровича. Бубновский строго посмотрел на жену.

Варвара Александровна сидела, выпрямив спину, руки она положила на колени – ни дать ни взять отличница на экзамене. Анатолий Никифорович прищурился – жена вдруг показалась ему некрасивой: тупой, абсолютно тупой взгляд, уставилась в одну точку, челюсть отвисла.

- Сдохнешь ты скоро, Толик. Без почестей сдохнешь, - равнодушно выдала Варя.

У Бубновского закололо в груди. Руки дрожали так, что нежно-розовые фарфоровые чашечки жалобно звякнули на столе. Профессор в полном смятении таращился на жену, не в силах издать ни звука.

Варя тоже молчала. На глупом лунообразном лице ее застыла язвительная усмешка.

Александр Никифорович встал, затушил сигарету прямо в банку со шпротами и решительно направился к жене.

Варвара Александровна подняла на него мутные глаза и протянула издевательски:

- Проффэээссор!

Анатолий Никифорович поискал глазами что-то, что сможет заставить жену заткнуться. К счастью, под руки попался отличный увесистый молоток для отбивания мяса. Яростно сжав холодную рукоятку, Бубновский с силой ударил Варю молотком. Удар пришелся в затылочную область. Послышался сочный хруст. Кость треснула.

- Зрение может пострадать, - на автомате думалось профессору, пока он наносил удары. Ну ничего, это мы потом поправим, - приговаривал он, - У меня, Варюшка, знакомый есть, нейрохирург, он на таких вещах собаку съел.

Жена не сопротивлялась. Пока профессор дробил кости ее черепа, Варвара Александровна спокойненько сидела, словно на стрижке у парикмахера.

Бубновский потерял счет времени, его руки плясали в свирепом блаженстве, сознание сузилось до мизерной точки и трусливо дрожало где-то в самом укромном уголке нейронного густолесья профессорского мозга.Молоток, весь перемазанный жирной блестящей слизью и кровью, наконец выпал из рук Анатолия Никифоровича.

Профессор очнулся, лежа на полу. Кухня погрузилась во мрак. Ночь уже, - забеспокоился Бубновский, а я еще не в кровати. Но тут на него разом нахлынули воспоминания, замелькали кадры ссоры с женой – молоток, удары, кровь. Надо же, приснится такое, - профессор потер спину и огляделся.

- ВАРЯ!

Нечеловеческий ужас объял Анатолий Никифоровича. Бездна, возведённая в абсолют, разверзлась перед Бубновским. Окна, дверцы буфета, горлышки бутылок – все вокруг корежилось и дрожало, изрыгая дикую мешанину страха, непонимания и отчаяния.

Варвара Александровна по-прежнему сидела за столом. Изувеченная голова ее склонилась набок. Из ушей тоненькими струйками текла кровь. Правый глаз размозжен молотком, левый приоткрыт – хотя какой там глаз, алая склера и только.

Профессор ощутил рвотные позывы. Надо бы умыться, - разум пытался взять бразды правления над паникой. Какое там?! Анатолий Никифорович вдруг осознал, что у Вари едва заметно трепещут ноздри, словно она принюхивается к чему-то. Жива? Но этого не может быть?! Профессор вздрогнул, припомнив густое кровавое месиво, в которое он превратил ее затылок.

Варя? – полушепотом позвал Анатолий Никифорович

Варвара Александровна неожиданно повернула голову в его сторону:

- Не вижу ничего, - голос у нее стал хриплым и больше напоминал мужской

Профессор попытался встать, но не смог – ногу повредил. Или от стресса. В любом случае, конечности его совершенно не слушались. Варя вперилась в мужа невидящим взглядом. Она беспрестанно принюхивалась, и, кажется, совершенно не обращала внимания на кровь, струившуюся по лицу. Лицо ее исказила жуткая гримаса. Гримаса нечеловеческого голода, - понял Анатолий Никифорович, когда Варя, широко открыла рот и вывалила красный пористый язык.

- Варенька, прости, прости меня, - взмолился профессор, уже догадываясь - перед ним не Варя.

Оно снова поводило носом, чуть приподняло голову и завыло – низко, протяжно, жутко.

Анатолий Никифорович попытался ползти на руках – добраться бы до входной двери, позвать на помощь. Но жуткий вой, которым завыло, казалось, все вокруг не давал сосредоточиться даже не простых движениях – раз-два, раз-два.

Оно, пошатываясь встало, и ощупывая стены, двинулось по периметру кухни.

- Где? Где? Где? Где? Где? Где? – искало оно Анатолия Никифоровича.

Профессор зажал рот рукой, сопротивляясь крику.

Где? Где? Где? Где? Где? – шептал Варин труп, барабаня по стенам неожиданно подвижными пальцами. Страхом несло отовсюду. Тело принюхивалось и нервно крутило изуродованной башкой. Вдруг разом оно обрушилось на паркет. Учуяло! Труп полз к нему, выставив вперед руки, голова повернута набок, язык волочится по полу. Близко. Близко.

Анатолий Никифорович распростёр руки в последнем объятии. Варя прильнула к нему окоченевшим телом. Профессор с любовью погладил слипшиеся волосы жены и трансцендентная безмятежность полностью поглотила его сознание.

Тут

- Ну что же, друзья. А в этой палате мы познакомимся с профессором Бубновским, в некотором смысле - нашим коллегой!

Несколько молодых медиков робко зашли в палату. Все, как на подбор, в белых халатах с одинаковыми блокнотиками и ручками наизготове. Никто, однако, не писал. Вошедшие напряженно смотрели на пациента: худой, словно скелет, насквозь пропитый старик, лежал на больничной кушетке, скрестив руки на груди. Глаза открыты, но совершенно безжизненны.

- Он живой? – поинтересовалась у руководителя белокурая девушка, переступая с ноги на ногу

- Рыскина, а вы про антипсихотики слышали? Или лекцию пропустили?

Рыскина тихонько ойкнула и покраснела.

- Приступим к анамнезу, - научный руководитель открыл историю болезни, - Так-с, тут любопытно. Бубновский А.Н. 1955 года рождения. Семья неблагополучная. С раннего подросткового возраста злоупотреблял спиртным, так-так, несколько приводов…хулиганство. Обучался в техникуме. Всю жизнь проработал электриком, часто уходил в запои. Женат не был. Детей нет. Три года назад в состоянии алкогольного делирия убил собутыльника. Примечателен, сам характер бреда больного. Бубновский считает себя известным психиатром, в преступлении признается, однако уверен, что убил жену в процессе ссоры. Бывает агрессивен. В моменты относительного просветления цитирует учебник анатомии.

Старик заворочался. Сухие тонкие губы его расплылись в бессмысленной улыбке.

Ссылка на предыдущие главы: https://vk.com/topic-170046450_48358240

Олега разбудил стук в дверь. Он ещё не протрезвел окончательно – похмелье не наступило. Но чувствовал он себя, будто его хорошенько ударили по голове. Гости оказались чрезмерно настойчивыми. И крепкими, судя по тому, как дверь трепыхалась в петлях. Бей они чуть сильней – и это уже нельзя было бы назвать стуком.

А ещё этих крепких ребят не остановили ворота. Они точно позабыли о манерах и надо бы им о них напомнить. Олег поднялся, по пути впечатался в стену, обматерил её – шибко уж она болючая, а ведь не трамвай… Подошёл к двери и крикнул:

-- Вы кто такие?! Я вас не знаю! Проваливайте, а то с ружья всыплю! И ворота за собой запереть не забудьте! Ходите тут, будто проходной двор…

-- Добрый день. Я – старшина Калуев, -- донеслось с той стороны. – И я пришёл обсудить с вами наши общие проблемы. Откройте, пожалуйста…

Олег не сразу врубился, о чем речь. Ах да. Ведь леса вокруг деревни полны всяких опасных для жизни тварей. Опасных, Олег не думал что приуменьшает, для всего человечества. Он тут же открыл дверь. На крыльце стояли трое в чёрной спецназовской униформе и с автоматами наперевес. Их главарь – старшина Калуев – держал в руках пулемёт, а сам был замотан пулемётными лентами, словно мумия. Олег ухмыльнулся.

-- Наконец-то вы прибыли на помощь… Я уж думал вам всем плевать, что здесь происходит.

-- Нам никогда не плевать, -- возразил Калуев и принюхался, почувствовав запах перегара. – Извиняемся за долгое ожидание. Насколько мы осведомлены – твари тут разгулялись.

-- Не то слово.

-- Вы в крови… -- обратил внимание Калуев. – Что-то стряслось?

-- Я никого не убивал, не бойтесь, -- ответил Олег. – Из людей, имею ввиду. А вот «метаморфоз» я положил… Штуки четыре. Медведя… Волков…и человека…

-- Похоже, мы действительно заставили вас долго ждать. Мы уже успели бегло осмотреть местность и увидели следы побоища. Местные оказывали сопротивление?

-- Мы оказывали сопротивление… -- сказал Олег. – Мои знакомые. Товарищи по несчастью… Мы хотели спасти деревню. Но почти все из нас погибли. Кроме меня.

-- Именно потому мы и пришли к вам, -- объяснил Калуев. – Потому что вы обладаете информацией, которая может нам пригодиться в борьбе с тварями. Леса нужно зачистить. И мы хотели бы перед этим делом оповестить всех бойцов, как лучше всего уничтожать… как вы их называете? «Метаморфоз»?

-- Да, -- кивнул Олег. – Это потому, что тело человека… или любого другого существа искажается. Как бы… метаморфирует… Проходите, чего стоять на пороге…

-- У нас совсем нет времени на ваше гостеприимство, -- возразил Калуев. – К тому же вы знаете местность. И очень пригодитесь нам в истреблении чудовищ.

-- Вы так легко принимаете мысль, что это чудовища… -- заметил Олег. – Будто для вас это обыденность.

Калуев ничего не ответил. Вместо этого он задал вопрос.

-- Расскажите нам о «метаморфозах». Что это за твари, откуда они, каковы их слабые места.

-- Бросьте, -- сказал Олег. – Вы же сами знаете, что это за твари.

-- Откуда нам знать?

-- Оттуда, что вы удалили пост. Скрываете мою жену. Проводите над ней эксперименты…

-- «Мы»? – удивился Калуев. – Конкретно «мы» занимаемся военными операциями. Про вашу жену, которую укрывают врачи… На брифинге об этом ничего не говорилось. Я уточню у начальства. Это хреново, что она ужалена и лежит в больнице…

-- Ну вот. Ведь вы уже знаете, что твари «жалят».

-- Мы знаем не больше, чем вы написали в интернете. Мы выслеживаем подобные публикации.

-- Короче, то что моя жена лежит в больнице… то есть это не под вашим контролем? – спросил Олег.

-- Я не уверен, -- сказал Калуев. – Я ничего об этом не слышал.

-- Понятно, ведь вы всего лишь старшина.

-- Наша организация… немного другого плана, нежели обычные войска.

– Тогда вы хоть знаете, что вам нужно спешить?! Она в центре густонаселённого мегаполиса! И вчера или сегодня… Она должна превратиться окончательно.

-- Это плохая новость, -- согласился Калуев. – Позвольте мне на секунду отлучиться. Я сообщу начальству… Ещё раз… Какая, вы говорите, больница?...

Калуев отошёл немного в сторону и передал по рации некоему «Нойманну» сказанное Олегом. Затем вернулся, достал сигарету и предложил Олегу.

-- Не курю, -- ответил Олег.

-- Это правильно.

-- Но, похоже, скоро начну.

-- Введите нас в курс дела.

-- Хорошо… -- Олег задумался. – Первым делом найдите Светлану и Айдаш. Фамилии их не помню… Их должна была забрать скорая. Они ужалены недавно и я думаю, что при помощи хирургического вмешательства… ик!

-- Будьте здоровы.

-- Спасибо… При помощи операции их можно спасти.

-- Но как?

-- Тварь всаживает под кожу своим жалом – шарики. Эти шарики – что-то вроде зародышей. Они пускают корни в организм и заставляют его преобразовываться. Но если вовремя их вырезать… Наверное, это их спасёт.

-- Занятно. Скора приехала не гражданская. А наша, специальная. Инфекционный отдел. Я передам информацию…

-- Ещё Бануш. Он ранен в руку. Задеты артерии. Он хороший парень. Пастух. Со своим братом они одними из первых повстречали в горах тварь. Он вам многое может рассказать, если вам интересно.

-- Хорошо, -- запоминал Калуев.

-- Бануш молодец. Он раздавил одну из тварей собственными руками… Ещё у нас тылы не безопасны, -- Олег вдруг вспомнил о незаконченных делах. – Вчера тварь ужалила много овец в стаде пастухов. Их нужно уничтожить.

-- Это само собой, -- ответил Калуев. – Мы уничтожим весь местный скот. Мы не можем рисковать.

-- Ещё у нас есть трупы медведицы… Волков… И человека. Я вам всё покажу. Думаю, это будет хороший вклад в науку… И ещё мы не прикончили одну из ужаленных свиней на ферме ныне погибшего Виктора…

-- Какие у тварей слабые места?

-- Голову нужно им пробить. Можно, конечно, и тело размазать. Но это сложно и муторно.

-- Выходит, повредить мозг?

-- Да.

-- А откуда пришли твари? – спросил Калуев. – Они спустились с гор вслед за пастухами?

-- Нет, -- сказал Олег. – Советую вам нагрянуть в дом Антона Леонова…Оттуда всё и началось… Мы выяснили, что это – паразит, откуда-то из глубин Южной Америки. Из джунглей… Пробейте Леонова и выясните, в какое именно племя он гонял на свои «духовные практики»… Там же он и прихватил с собой случайно один из «шариков». Шарик, как я думаю, попал в канализацию… Или укатился… Его сожрало лесное животное. С него-то всё и началось.

А потом Олега забрали с собой. Поначалу ему не разрешали прихватить ружьё, потому что был пьян, но он отказывался ехать куда-либо и оказывать помощь проводника без ружья.

-- Я понимаю, что у вас «БэТРы», автоматы и пулемёты. Но без ружья мне неспокойно…

Калуев уселся за руль синего вездеходного фургончика и сказал Олегу садиться на переднее сиденье рядом, чтобы тот показывал ему путь. Сзади в салоне молча сидели бойцы.

В небе шумели лопастями штурмовые вертолёты. Иногда было слышно, как жужжат их пулемёты. Зоркий глаз подметил бы и квадрокоптеры. Военные разбились на так называемые «штурмгруппы», у каждой имелся свой квадрокоптер… Армия оцепила деревню. Белые фургончики стояли на выезде, а рядом сновали люди в противочумных комбинезонах. Когда Олега провозили мимо этого блокпоста – он увидел Светлану. Что-то с ней не так… Она уже должна была очнуться, но медики тащили её на носилках. А на горле Светы зияла красная полоса…

-- Эй, старшина, -- обратился Олег. – Какого чёрта та девушка на носилках прирезана?! Вы чё, мочите всех заражённых? Какого…

-- Мы никого не «мочим», -- ответил Калуев и остановил фургончик. – Сейчас выясним. Это ваша знакомая?

-- Это моя соседка. Светлана. Её ужалили.

Они вышли из машины и направились к медикам.

-- Э, салаги, -- прикрикнул Калуев. – Что с девушкой? Кто её так полоснул?

Медики заметно напряглись.

-- Сама она себя и полоснула, -- ответил один их них. – В горло нож воткнула. От безысходности, когда очнулась. У неё сына убили, похоже. Не выдержала.

-- Твою мать… -- ахнул Олег. Не может ведь всё быть так. Не может ведь?!

-- Сожалею, -- сказал Калуев и направился обратно к фургону. – Мы никого не трогаем.

-- А как Бануш? – спросил Олег у медиков. – Тот, который в руку ранен и артерия задета?

-- Хирург ему руку зашивает. Потерял много крови, но жив будет.

-- Ему какой-то кретин руку жгутом пережал, -- заворчал второй медик. – Можно было просто бинтом зажать. Вот народ не знает медицину ничерта… Без руки останется парень…

Олег встал, как вкопанный. Из остолбенения его вывел Калуев.

-- Пойдёмте! Дел у нас очень много.

Они направились к дому Антона Леонова. Первым делом им хотелось раздобыть как можно больше улик и осмотреть дом на предмет «гранул», чтобы избежать повторного заражения.

-- Местность будет закрыта на карантин ещё надолго, -- сказал Калуев. – Мало просто убить тварей. Даже одна-единственная гранула может вернуть бедствие.

А Олег постепенно трезвел, приходило похмелье и страшные мысли о будущем, о покончившей жизнь самоубийством Светлане, о Бануше, лишившимся руки по его вине… Олег долго не мог вспомнить, куда же делся дневник Лилы, но потом его осенило – забирал Виктор. В кармане трупа фермера нашли дневник, однако страницы его были пропитаны кровью и на большинстве из них ничего не получалось разобрать. Олегу пришлось пересказывать всё по памяти на диктофон.

Отару овец перестреляли довольно быстро. Жители деревни сопротивлялись, когда солдаты приходили к ним с требованием уничтожить скот и всех крупных животных.

В деревню приехала большая колонна из автобусов – эвакуация. Сказали забирать всё самое важное и необходимое. Ссылались на экологическую катастрофу, в связи с недавним террористическим актом. Люди верили. Чего бы и нет? Ночью слышали стрельбу, на дорогах кровь. Неясно, что за экологическая катастрофа, но медики осматривали всех очень тщательно, летали вертолёты, военные расставили блокпосты – наверняка что-то серьёзное. Какая-то зараза, судя по тому, что всех обещали отвезти в карантинный лагерь на две недели…

-- То есть в таком мешке могут быть тысячи «гранул» и одно существо способно заразить огромную территорию, -- покачал головой Калуев, когда они проезжали мимо одного из блокпостов и бойцы показали ему убитую тварь. Это была лоссиха, на длинных ногах, с такими же длинными костяными наростами. Олег подумал, что уж с ним-то он не справился бы при помощи рогатины и вил…

-- Так точно, -- ответил один из бойцов.

-- В какой экосистеме оно могло бы вообще существовать? Оно же слишком дисбалансное… -- удивился Калуев.

-- Я слаб в биологии, тарищ старшина…

-- Я просто не могу поверить, что оно из джунглей, -- сказал Калуев и посмотрел на Олега. – Оно, должно быть, вовсе неземное.

-- Во всяком случае, перед тем как попасть сюда – оно сначала попало в джунгли Амазонки, -- ответил Олег, которого терзала та же самая догадка, но которую он принять всё никак не мог.

-- С инопланетянами я ещё дела не имел, -- признался Калуев.

-- А может это и не инопланетяне, -- сказал Олег. – На Земле полно замкнутых экосистем. Где со всех сторон – горы или реки... Никак не выбраться. А внутри этой запертой долины эволюция может происходить по своему пути. Совсем иному и причудливому пути…

-- Неплохая мысль, -- согласился Калуев. – Ты биолог?

-- Нет. Я инженер-проектировщик. Просто книжки люблю читать.

Затем они направились к ферме Виктора. Пепелище из свиных трупов уже погасло. Животные не сгорели до конца. Бойцы ушли за оставшейся в живых свиньёй, а Олег и Калуев остались у потухшего кострища.

-- Вы на славу постарались, Олег, -- сказал Калуев. – Моё почтение. Была бы моя воля – я бы вас наградил орденом. Вы молодцы.

Но даже похвала от бывалого вояки не могла привести Олега в себя. Совсем недавно ему наконец позвонили из больницы. И сообщили о том, что Алиса покончила жизнь самоубийством. Выбросившись из окна палаты. Она не выдержала мучительной болезни.

Олег наконец дал волю чувствам и рыдал. В своих мыслях он был очень далеко от этих мест. От этих горных перевалов, дорог и долин, окутанных первобытным страхом…

Эпилог

Олег вернулся с балкона, когда рассвет и серые панельные многоэтажки внизу наскучили своими видами. Город просыпался, люди спешили на работу, суетились. И ему следовало суетиться тоже, завершить наконец-то проект здания. Крайние сроки неумолимо приближались, хоть вперёд его гнали и не они. Олег уселся за компьютер, запустил чертёжную программу, расчётные таблицы… Он не выспался, впрочем, он не высыпался уже давно и состояние «квадратной головы» стало привычным.

Мысли о прошлом донимали его в последнее время с особенной назойливостью. В основном он вспоминал лыжный курорт, где они с Алисой познакомились; первые месяцы их любви. Да, хорошее было время. Они так прелестно сошлись характерами… Другую такую Олег вряд ли найдёт. Это называют настоящей любовью, а такие вещи случаются только раз в жизни.

Начать всё сначала? Сама мысль об этом была Олегу противна. Хоть и говорят, что женщину лечат только другой женщиной – клин вышибают клином. Да и Олег слишком осунулся в последние месяцы. Зимняя хворь, недостаток солнечного света и любовь к алкоголю. Мешки под глазами, потухший взгляд в зеркале, щетина... Какая тут новая женщина?

Посттравматическое стрессовое расстройство – такой вердикт вынес психиатр на приёме. Лечение не давало особых результатов и Олег забросил попытки, рассудив, что такое не лечится. Кроме того, он не мог распространяться о случившихся событиях, а значит, не мог полностью раскрыться на терапиях. Поэтому Олег плеснул полстакана и выпил.

Мир – странная штука. Гораздо более странная, чем может показаться на первый взгляд. По всей планете за кулисами происходит столько ужасающих вещей… И всплески этих событий просто не доходят до уха обывателя. Но даже если и доходит – кто поверит? Это была самая страшная мысль. Если что-то произошло один раз – оно может повториться. Ещё одной потери близких он не вынесет. Поэтому Олег избегал людей. Боялся снова к кому-то привязаться.

С него взяли подпись о неразглашении. После того, как Олег оказал помощь армии, прибывшей в глухую горную долину – ему выплатили солидную денежную компенсацию, которой хватило, чтобы приобрести квартиру, на некоторое время забыть о работе, погрузившись в алкогольную мглу. Жителей расселили, а долину – оцепили и никого туда не пускали. В СМИ об этих событиях практически ничего не упоминалось. Только в районных газетах посвятили несколько строк некой экологической катастрофе.

Тварей, конечно, уничтожили. С современным вооружением, с приборами ночного видения, вертолётами и квадрокоптерами… Армия прочесала все горы, утилизировало каждую тварь. И, наверняка, полили местность каким-нибудь химикатом, который уничтожил бы всех животных и затерявшихся в дебрях «метаморфоз». Судя по последующим слухам от местных, военные что-то вывозили с высокогорий на грузовиках. Что они там везли – неясно. Наверняка что-то важное, а, быть может, даже опасное, ведь военные оцепили дороги и предупредили жителей не высовываться из домов, пока не пройдёт колонна.

Что случилось с Банушем и его семьёй – Олег не интересовался. Он так и не решился позвонить пастуху, потому что чувствовал за собой вину. Ведь это он небрежно перемотал ему жгутом руку, а потом ушёл прятаться у себя дома, вместо того, чтобы следить за состоянием пострадавших. Быть может, тогда и смерть Светланы он бы не допустил. Может, если бы не та кратковременная вспышка отчаяния, они со Светланой нашли выход, смогли бы начать новую жизнь. Олег знал, что очень нравился ей. И если бы не женская солидарность с Алисой – Света была бы куда прямолинейней.

Но теперь квартира пуста. Только шум кулеров, гудки автомобилей за окном. И бутылка с чем-нибудь достаточно крепким.

Олег закончил проект и отправил его по электронной почте. Вот и всё.

Больше ему ничего и не нужно. Он встал, ещё раз вышел на балкон, с тоской глядя вниз. А затем ушёл оттирать грязную ванну. Хоть он и собирался в последний путь и должно быть всё равно – резать вены в грязной ванне он брезговал.

Когда Олег закончил, то откупорил непочатую бутылку «Егермайстера» и присосался к горлышку. Последние деньги ушли на неё. На апельсины, чтобы закусить, уже не хватило.

-- Главное – как можно глубже кромсануть… -- сказал он, взяв в руки остро наточенный нож.

Вдруг в дверь позвонили и он вздрогнул. Кто это ещё мог быть? Перепись населения?

Олег открыл дверь. На лестничной площадке стоял высокий мужчина в чёрном пальто и с сигаретой в зубах.

-- Здравствуйте, -- поприветствовал он Олега и убрал сигарету в руки. – Я Владимир Нойманн. Помните?

-- Здрасте… -- ответил Олег. Он силился вспомнить имя, оно казалось ему знакомым… Точно! То самое СМС. И старшина Калуев постоянно отчитывался перед неким «Нойманном»… Его Олег ожидал увидеть у своих дверей в самую последнюю очередь.

-- Я координировал действия штурмгрупп во время ликвидации последствий «экологической катастрофы» в деревне Тихой.

-- Да, помню… -- кивнул Олег.

-- Вы проявили в своих действиях много смелости и смекалки. Вы уничтожили практически вручную несколько тварей. У вас определённо… характер воина.

Олег едва сдержался, чтобы не фыркнуть. Какой уж из него воин? Тряпка!

-- Я уважаю людей с холодным умом, -- продолжал Нойманн. – Таких, на самом деле, очень мало. Даже среди наших профессиональных бойцов. Именно поэтому у меня есть к вам предложение… Наша Организация в последние месяцы остро нуждается в бойцах.

-- Да?…

-- Мы обучим вас. Контракт принесёт вам очень большие деньги. Кроме того, на нас работают лучшие психотерапевты. Они помогут вам с вашим текущим состоянием. Олег. Вы сможете начать новую жизнь, потому, как я вижу, настоящая жизнь вас не совсем устраивает… И, уверяю, с вашим умом и талантом – продвижение по карьерной лестнице вам обеспечено.

Олег стоял в дверях и не знал, что ответить.

-- В чём будет заключаться работа?..

-- В спасении людей. От вещей за гранью их понимания.

Олег рассмеялся. Впервые за многие недели. В конце концов, что он ещё может предложить этому испорченному жестокому миру? Опасная работка, кажется, совсем не пугала его. Ещё бы – он же сейчас держит в руке нож, которым собирался себя убить.

-- Что же! Такое мне как раз по душе!