CreepyStory

Больше историй здесь 👇
https://youtube.com/channel/UCwr_wZGASsST_Cr3YV18b9A?utm_sou...
Мой Телеграмм👉https://t.me/Boomb_music_w

Я никогда не забуду эту ночь!

Здравствуйте!

Я- Саша. Живу в почти заброшенной деревне "Акроф" вместе со своей мамой Кристиной. Наш дом стоит рядом с лесом. В нашей деревне живёт ещё 2 старушки. И всё...

Хотел сегодня рассказать вам одну историю, которая произошла со мной вчерашней ночью. Я до сих пор не знаю что это... Может вы поможете мне?

Вот как всё было:

Я лёг спать около двух часов ночи. Долго не мог уснуть. Не знаю почему....? Мне всё время что то слышалось, казалось... Ворочался, ворочался, ворочался...И тут я резко открыл глаза. Была только тишина. На улице было темно и жутко. Было ощущение, что у нас во дворе кто-то тихонько ходит, шуршит, как бы хотя напугать нас. Я встал с кровати, потёр глаза и посмотрел в окно. Всё было как обычно: в поле стоял трактор, одинокий дуб. Я себя успокоил и прилёг на кровать, зная, что больше не засну. Поэтому я читал книгу под названием "Не дай себя в обиду" .

Прошло около часа.

"Всё, хватит на сегодня чтения"-сказал я. И опять прилёг. Глаза просто не закрывались! Я лежал и смотрел в окно.

Прошёл ещё один час.

Под своей кроватью я услышал подозрительный шорох. Я укрылся одеялом с головой и принялся слушать. Этот шорох длился около полутора часов, потом перемещался в прихожею, кухню...И тут моё сердце почти остановилось:

-Сынок, иди на кухню, пожалуйста, мне нужна твоя помощь.

Из соседней комнаты раздался такой же голос, голос моей мамы: "Не ходи туда, я тоже это слышала, иди лучше ко мне в комнату"

Больше историй👇https://youtube.com/channel/UCwr_wZGASsST_Cr3YV18b9A
Телеграмм👉 https://t.me/Reddit_groyp

Я проснулась и обнаружила, что мой трехлетний сын стоит рядом с моей кроватью, широко улыбаясь. Он просто стоял и улыбался...
- Что ты делаешь? - спросила я
- Ничего - сказал он, все еще сумасшедшее улыбаясь.
Затем я поняла, что он стоит, а его руки спрятаны за спиной.
- Ты что-то держишь?
- Нет.
И я все-таки посмотрела. Он прятал за спиной огромный острый нож.

Мой брат вырос с боязнью воды, я на четыре года старше.
Однажды, когда мы брызгались водой из пистолетов в ванне, ему было около 3 или 4, я спросил, почему он так боится воды (потому что я, будучи ребенком, которого родили в воде, не мог понять, как можно ее бояться) Он посмотрел на меня и я до сих пор помню это слово в слово: "Я был на большом непотопляемом корабле, мы наткнулись на огромный айсберг и все вокруг засуетились, а потом я почувствовал холод и мне стало мокро, я забрался на теплое сверкающее место и ждал, пока моя следующая семья придет за мной". Моя мама это слышала и тут же сказала, что время ванны окончено. Самое жуткое то, что мой брат родился 15 апреля 1992 года - Титаник потонул 15 апреля 1912 года.

Моя дочь сказала, что в ее комнате живет девушка, которая смотрит, как она смотрит фильмы и спит на потолке прямо напротив кровати. Также она сказала, что я той девушке не нравлюсь и она хочет съесть мое сердце. Мой ребенок смотрит Элмо и Поезд динозавров. Откуда он взял эту историю?

Когда моей младшей дочек было три, я зашла как-то к ней в комнату и заметила, что пол мокрый. Я спросила ее, почему пол мокрый, на что она ответила "Я протыкала Людей Тумана. Это заставило их уйти". Она говорила так бесконечное количество раз. Это сильно напугало меня.

Когда моему сыну было 4 или 5, мы стояли в ванной комнате и он чистил зубы перед сном, его щетка упала, я поднял ее. Наши глаза встретились, он поглядел на меня и спросил: "Пап, почему у этого мужчины нож" и указал позади меня. Я еще никогда так резко не оборачивался.

Пробирающий холод от ледяного метала обжигал кожу на руках и ногах, там, где меня касались рельсы, нескончаемой тропинкой тянущиеся от горизонта на западе до горизонта на востоке. Бледную, от морозного воздуха, кожу больно обвивали толстые льняные веревки, связывающие мои конечности со старыми рельсами. Голова была свободна от пут, и я смог оглядеться. Свет здесь давала только луна и редкие звезды, но я смог разглядеть густой лес вокруг. Чем дольше я всматривался в чащу, тем отчетливее различал фигуры, стоящие прямо перед деревьями. Десятки, нет, сотни людей, в черных плащах и конусообразных капюшонах, стояли по обе стороны от путей. Я не мог различить куда обращены их лица, но буквально кожей чувствовал пронзающие меня взгляды, полные ненависти.

Справа послышался гудок, а я почувствовал, как трепещет метал подомной. Приближался локомотив. Я закричал, пытаясь освободиться от веревок. Поезд все ближе… Я кричал, кричал от боли, кричал умоляя развязать меня. Никто из них даже не шелохнулся. Когда до меня оставалось не более километра, все фигуры синхронно подняли перед собой бумажки, вытянув в правой руке их вперед. Я не смог различить что было там написано или изображено – меня ослепил свет прожектора на носу локомотива.

Ту-ту! Ту-ту!

*****

Я стоял абсолютно голый посреди своей небольшой спальни. Кровать была педантично застелена, а рядом на тумбочке мерзко дребезжал будильник. Прекрасно помню, как ложился вчера в кровать и заводил его – значит, опять лунатил. Такие приступы начались со мной несколько лет назад, когда я переехал в новый город – служебная необходимость. В один из приступов я раскидал мусор по всей кухне – надеюсь, в этот раз таких неожиданностей не будет. Я выключил будильник, наспех оделся и побежал завтракать. В квартире было чисто, и я со спокойной улыбкой на лице приготовил свою любимую болтунью, с небольшим количеством копченой паприки. Горячий, горький кофе без добавок чуть обжигал язык и горло, как я люблю, и идеально дополнял это прекрасное утро. Не знаю почему, но иногда у меня прямо с утра было восхитительное настроение, я улыбался всем коллегам, даже нелюбимому начальству.

К сожалению, каждый раз так совпадало, что такие приступы оптимизма у меня – совпадали с трагедией в городе. И, так как эти зверства начались после моего переезда, естественно основным подозреваемым был именно я. Да, мне уже звонили в дверь – на седьмой месяц моего обитания в этом городке офицеры взяли в привычку приходить с утра, до того, как я уйду на работу.

- Дженни, Билл, прекрасная погода, а? – Я с улыбкой встретил парочку в полицейской форме. – Опять что-то стряслось?

- Привет, Ленни. Разрешишь войти? – Билл выглядел угрюмо, а Дженни приветливо улыбнулась. Она, наверное, единственная в городе, кто верил в мою непричастность к этим убийствам.

- Конечно, пойдем на кухню? Я как раз заканчиваю завтрак. Кофе?

- Да, спасибо. – Они тяжело плюхнулись на стулья – видимо, у кого-то утро не такое прекрасное, как у меня. – На этот раз дочь Френка.

- Френка? Френка Гриндс?! Господи, они же живут через пару кварталов!

- Да, да… - На этот раз ответила Дженни, заводя несколько прядей от своего русого каре за ухо. - Слушай, я понимаю, что мы к тебе ходим как на работу, но ты уж ответь на несколько вопросов еще разок. Мы оба знаем, что ни наблюдение за тобой и твоим домом, ни несколько месяцев, убитых на твои допросы, не дали абсолютно ничего. Но семьям жертв так будет спокойнее. Им тяжело, и проще всего винить тебя, а на их мнение мы повлиять не в силах, хоть и пытаемся. – Дженни была настолько учтива и добра ко мне, что иногда даже не верилось.

- Разумеется, у меня есть время. – Я поставил две кружки на стол перед офицерами, и сел напротив, доканчивая с яичницей.

- На самом деле… Мы просто в тупике. – Билл сбросил фуражку, и тяжело оперся о стол. Ничего себе, раньше он не откровенничал. – Убийства становятся все жестче. У дочери Френка все кишки вырвали. Там столько крови, Ленни. – Билл посмотрел мне прямо в глаза – понятно, все еще уверен, что это моих рук дело, пытается найти сожаление или наоборот – удовольствие психопата. Но единственное, что я скрывал от полиции – мои приступы лунатизма. Пусть я работал в офисе – отбор у нас был строгий, и, если кто-то узнает о таком моем необычном поведении – меня выпнут в ту же секунду.

- Ужасно… - Я отложил вилку, к горлу подступила тошнота. – Как Ненси?

- Она покончила с собой, когда нашла дочь утром. Повесилась, прямо посреди кухни.

К горлу еще сильнее подкатил ком, я опустил глаза в низ, и почувствовал, как по правой щеке катится слеза. Я хорошо знал эту семью, зачастую мы проводили вместе уикенды и праздники. Билл какое-то время пристально меня разглядывал, но потом тоже отвел глаза – кажется, искренняя реакция убедила его в моей невиновности.

- Так вот, кхм... – Билл откашлялся, снова привлекая мое внимание. Дженни тушевалась в дальнем углу кухни, ей, с самого начала этих событий, верящих в мою невиновность, было явно некомфортно от этой мерзкой провокации. – Может быть ты видел что-то ночью? Просыпался от громкого звука? Замечал странную машину?

*****

После допроса я отправился на работу. Многие считают работу офисных планктонов рутиной – но не я. Все действия у нас были регламентированы, даже на перекуры выделялось конкретное время, что уж говорить о рабочих моментах. В рабочих заботах я быстро забыл об недавнем инциденте, и, кажется, даже снова начал улыбаться, возвращая хорошее утреннее настроение.

Но сохранялось оно только до выхода из офиса.

- Мразь, подонок, убийца! – Женщина, которую я не успел разглядеть, облила мне лицо алой краской, ударила чем-то вроде трости по макушке, отчего я даже осел на землю, и быстро ретировалась.

Многие, в этом городке считали меня единственно виновным в происходящих ужасах, но такая попытка вымещения злости, или может попытка самосуда, была впервые. Дженни единственная из всего отдела решилась брать у меня показания, чтобы разыскать эту женщину. Все остальные только косились на меня, кто-то ухмылялся, и, кажется, я слышал шепоток «это только начало, этой твари все возвратится». Как бы мне не нравилось в этом городе, как бы я не дорожил работой – сегодня я потерял, кажется, последних друзей – Френк не стал даже смотреть в мою сторону, когда я пришел чтобы поддержать его, а только сверкнул золотом, зажимая зубами очередную сигарету. И мне просто хотелось поскорее уехать отсюда, в любой, абсолютно любой, другой город.

*****

Если вы когда-нибудь лунатили, то должны знать – это происходит абсолютно бессознательно. Иногда что-то снится, но никогда вы не понимаете, что происходит в реальности. Изредка люди лунатят с открытыми глазами, как будто не спят на самом деле, но все равно ничего не понимают. Так было и со мной – до этой самой ночи. Я шел с открытыми глазами по своему дому, видел каждую мелочь на кухонном столе, каждую тарелку, которую не успел убрать с вечера, каждый магнитик на холодильнике, которые собирал годами. Но не мог себя контролировать, меня не слушалась ни одна мышца, я даже моргнуть не мог.

Я подошел к мусорному ведру, взял его двумя руками за самый низ, и резко вскинул вверх, разбрасывая смердящие отбросы где-то позади себя. Потом медленно поплелся в главную комнату. В ее центре молча стоял человек в черном плаще с капюшоном, скрывающим его лицо. В левой руке он держал ведро, а правой – как только я вошел – поманил меня к себе. Как бы страшно мне не было внутри – я не мог не то, что закричать, даже расширить глаза от ужаса, когда мое тело безвольно поплелось к нему.

Не знаю, чего я боялся конкретно – просто смерти, издевательств или мучений. Человек открыл ведро, и мне в нос ударил сильный запах крови. Я стоял, и чувствовал, как он проходит кистью мне по рукам, по футболке на груди, по губам. Потом он наклонился к моему уху и зло прошипел:

- Завтра все закончится. А теперь – иди в кровать.

Когда он отворачивался, убирая кисть, я заметил два золотых верхних резца – хоть бы помнить это утром, Дженни поможет мне, я уверен, такая отличительная черта вряд ли встречается у каждого второго. Тем временем мое послушное тело несло меня наверх, в спальню.

*****

- Ленни, Ленни черт тебя дери, открывай по-хорошему, иначе я вышибу эту чертову дверь!

Я проснулся от громкого голоса Билла, который барабанил во входную дверь. Уже спустившись на первый этаж, чтобы впустить его, я ахнул – мое лицо, руки, одежда были покрыты густым слоем запекшейся крови.

К счастью, в экстренных ситуациях, я соображал достаточно неплохо. Я рванул в подвал, через кухню, мимо окна, в незапертую дверь, ведущую вниз. Никто мне ни за что не поверит. Человек с золотыми зубами, как же. Весь отдел полиции только и мечтает, что меня засадить, и Дженни уже не спасет. Я сбросил одежду прямо в газовый котел обогрева, и рванул наверх, в ванную. Дверь уже сильно раскачивалась – Билл перестал орать, и пытался выломать ее. Скоро у него это выйдет, надо спешить. Я влетел в душевую кабину, не забыв запереть дверь, включил самую горячую воду, которую мог терпеть, и принялся оттирать крови с лица и рук. Зеркало было расположено так, что я мог видеть себя, когда моюсь – отголоски давно прошедшего нарциссизма. Как только я оттер последний кровавый подтек около губ – дверь в ванную с треском выломалась, и я принял испуганный вид, как будто и не ждал этого с секунды на секунду.

- Какого черта ты не открывал?! – Билл выглядел так грозно, что я даже забыл прикрыть свою наготу, испугавшись уже по-настоящему.

- Я… я не слышал ничего, я же моюсь. Я что-то нарушил?

Билл не верил, что я не слышал стука, что я не виновен. Но у не было ни одной причины выдвигать обвинения, или арестовывать меня. Все, чем он ограничился, это рассказом о новой жертве, вновь провоцируя мои эмоции. Маленький мальчик, в трех кварталах от моего дома, играл вечером на заднем дворе своего дома. Мама наблюдала за ним, беспокоясь, впрочем, не сильно – вино, распиваемое в компании лучшей подруги, давало о себе знать. Она отвернулась буквально на миг – подлить себе еще, как вдруг спокойную фоновую музыку прорезал громкий крик подруги. Обернувшись к сыну мать обнаружила человека в плаще, кромсающего мальчика ножом. Материнский инстинкт не победить, и она бросилась на помощь – обрекая и себя на погибель. Подруга, которая и позвонила в полицию, сообщила, что маньяк голыми руками разорвал спешащей на помощь женщине рот, перегрыз горло, и, кажется, даже пил кровь, пока выгребал кишки из ее живота…

Через какое-то время Билл ушел, оставив меня в смешанных чувствах. С одной стороны мне было безумно жаль мальчика и его маму, с другой… Я не мог рассказать, что со мной произошло ночью, в это просто невозможно поверить. Я задумчиво шел по кухне за утренним кофе, когда увидел за шторой в окне чей-то глаз. Стоило мне обратить внимание и человек тут же отпрянул, убегая словно антилопа от моего дома. Ну теперь точно все. Если кто-то видел, как я уничтожаю улики, у меня нет ни одного шанса избежать тюрьмы. Значит, придется бежать.

Я не знаю, чем тогда руководствовался, обычно все мои решения, принимаемые в сложных ситуациях верные. Возможно, вы бы поступили по-другому. Я же в спешке собрал чемодан, взяв с собой только необходимое, выбежал из дома, и, по самым тихим улочкам, побежал к вокзалу.

Жаль, что придется бросить этот город. Я знаю одного человека, думаю он поможет с новыми документами, а внешность я придумаю как изменить. Мне безумно жаль матерей, отцов, детей, всех, кто погиб или остался вдовцом за все это время, но я не понаслышке знал, как в этом штате работает полиция – главное посадить, а разбираться – дело десятое. Своей свободой жертвовать я не хотел, тем более что мой рассказ о «мужчине с золотыми зубами» никому не помог бы, его поисками занялась бы максимум Дженни, да и то вряд ли, после предоставленных свидетельств подглядывающего за мной незнакомца.

Прямо около вокзала у меня начало темнеть в глазах от бега, но я не сдавался. Только открыв дверь я успел заметить летящую мне прямо промеж глаз знакомую рукоятку трости – и потерял сознание.

*****

Я лежал на леденящих рельсах. Мои руки и ноги были накрепко привязаны к путям, но голова была свободна. Еще не стемнело до конца, и я видел десятки людей, стоящих в две шеренги от железной дороги, в черных плащах, в конусообразных капюшонах, скрывающих лица. Меня прожигали их взгляды, а я не мог ничего сказать – мерзкая тряпье вместо кляпа мешало мне вымолвить хоть что-то.

Кто-то в толпе кашлянул, и все люди синхронно вытянули руки вперед. У каждого из них была одна, две, у кого-то три фотографии. Я старался приглядеться - в темноте это было сложно – и в конце концов рассмотрел. Люди, стоящие рядом, держали в руках фотографии всех погибших, с момента моего переезда в этот городок. Видимо, родственники, уставшие ждать правосудия от государства, решили взять все в свои руки. Я пытался кричать, сказать им, что, даже убив меня – они не остановят эти преступления, что я не виновен. Но прекратил попытки, как только капюшон одного из окружающих приподняло ветром, и я увидел мерзкую ухмылку, отливающую золотым по центру.

Вот он, этот монстр, тот, кто подставил меня, тот, кто убивал и убивал, выгрызая кишки и перерезая глотки, стоит и смотрит, улыбаясь результату своей работы. В этот момент, как только я увидел его ухмылку, на меня пришло какое-то озарение – убийств больше не будет, по крайней мере в этом городке. Он уедет, найдет новую жертву, и провернет это еще и еще. Убивая, изничтожая, разрывая своих жертв он всегда будет добиваться казни еще одного невинного, делая всех тех, кого он оставил в живых, такими же монстрами, как и он сам. Слева послышался громкий сигнал поезда, и я закрыл глаза.

Оказывается, все-таки существуют вещие сны.


Рассказы публикуются в телеграм: Beloborod's tales

Течёт вода, текут года –

Всё канет в бездну без следа,

И гладь тенистого пруда,

Вновь затянуло ряской.

Давно здесь царствует покой,

И только старый водяной,

Со дна всплывая под луной,

С тоскою вспомнит сказку.

*

Помянет древние века,

Когда прозрачна и легка,

Несла широкая река,

Клокочущие волны,

И днища тёмные ладей,

Плывущих стаей лебедей,

И дев, одна другой ладней,

Ему отданных в жёны.

*

На шею камень и – за борт,

А водяной, суров и горд,

Их вёл хором своих под свод

С томительной усладой.

И лики грозные богов,

Взирали вслед им с берегов,

Застыв стеной немых столбов,

С укором и досадой.

*

Потом уплыли боги вспять –

С крестами и мечами рать

Велела прошлое попрать,

Но люди не забыли.

Когда кончался ледоход,

Нет-нет, да шёл к владыке вод,

С окрестных деревень народ,

Неся дары по силе.

*

Свинья, петух или овца,

Краюха хлеба, фунт овса,

И чарку водки мельник сам,

Лил щедро прямо в воду.

А в поздний час лишь смельчаки,

Запретам строгим вопреки,

Смотреть ходили у реки,

Русалок хороводы.

*

Но время вышло у чудес,

Стал скуп и глуп народ окрест,

«Не выдаст Бог – свинья не съест» -

Шепталися невежды.

Был строг их барин – плут и жлоб,

Ему что по лбу, а что в лоб,

И не пугал уж «водный чёрт»,

Так, как оброк и бедность.

*

Прошли те дни, когда несли,

Дары ему, кострища жгли,

И маки красные цвели,

В венках невест-красавиц.

Река мелела в берегах,

Уж не кружились на лугах,

В росы прозрачных жемчугах,

Девицы в дни русальи.

*

Потом настроили запруд,

Река – ручей, с ней рядом пруд,

Что им не дай – всё изведут,

На то они и люди.

Русалок унесли ветра,

На дне лишь тина, тишь да мрак,

И в бороде застрявший рак,

Но он-то не осудит.

*

Воды остановился бег,

Года спешат – за веком век,

К воде подходит человек,

Отныне без опаски.

А водяной залег на дно,

На небо смотрит, как в окно,

Пусть канет в бездну – всё равно,

Первые части

Город без окон

Город без окон - 2. (Часть 3)


Часть 4.

Солнце стояло в зените. По словам младшей сестры, бояться мне было нечего.
Вытащив фонарик из сумки с инструментами, я решила поискать еще какие-нибудь «полезности» в багажнике машины, но кроме аптечки и оставленного подружкой пакета со дня рождения ее дочки ничего больше не нашла. Даже иконок на приборной панели я никогда не держала.

И тут меня осенило.
Паспорт!
Нырнув в рюкзак, заглянула во все отделения и карманы — ни водительских прав, ни паспорта, ничего, на чем могло быть означено мое имя.
Если нет имени, откуда возьмутся удостоверения личности?
Тебя уже нет, девочка, сейчас ты ничем не лучше своей Глаши, говорила я себе, разглядывая темные окна зданий.
Пока размышляла и прикидывала, с какого задания начинать обход проклятого городка, на телефон пришло сообщение от мамы.
«Ты едешь?» — она никогда не здоровалась.
Я вдруг начала плакать.
«Еще нет», — плохо разбирая буквы, напечатала я ответ и дописала, что «место уж больно красивое», чтобы мама не волновалась.
И быстро-быстро, пока связь не потерялась:
«Мамуль, как ты меня называла в детстве?»
Ответ не приходил несколько минут.
«Странный вопрос, котёнок. Еще колбасой», — и прислала мне улыбку-смайлик.
«Уменьшительно-ласкательное имя?»
Снова долгая пауза.
«С тобой все хорошо? Я волнуюсь»
«Мам?»
«Не пугай меня. Надолго задержишься?»
Я же знала, что ничего не получится.
«Пока не знаю. Напишу. Лю тебя»
В ответ мама прислала сердечко.

Как я и ожидала, за долгие годы здание школы пришло в негодность, но что-то сохранилось: деревянная мебель, серо-зелёная с меловыми разводами доска для занятий, громоздкие, с облупленным чёрным лаком парты в количестве, достаточном для полноценного класса и с отверстиями для чернильниц, разбросанные глобусы, линейки, какие-то предметы интерьера, наподобие бюстов античных философов, — если стряхнуть пыль со всего этого и сделать влажную уборку, то можно было снимать кино.
А вот лестница на второй этаж походила на декорацию к фильму ужасов: развалившееся ограждение, дырявые ступени, доски подо мной скрипели, словно я была слоненком.
Помещения второго этажа оказались полупустыми, вероятно, обустраивать классы собирались по мере взросления девочек, разве заботливый отец мог предположить, что образование не станет основным занятием у его маленьких фей.
В одном помещении, припав на сломанную ножку, кособочился рояль, а просторный спортивный зал был оборудован шведскими стенками и какими-то тренажерами, похожими на приборы для пыток. Встроенные шкафы, темные коридоры и тяжелая, оглушающая тишина — психиатрическая клиника, а не школа для маленьких учениц.
По наводке сестер-хозяек под дырявой лестницей я нашла электрический щит, который не включали лет тридцать, а если судить по разбитым лампочкам в помещениях, то и включать было незачем. У меня получилось его оживить: в металлическом ящике загудело, задергалось, и даже если бы что-нибудь заискрилось и взорвалось, я бы с радостью подожгла этот город.
В соседнюю к школе библиотеку я попала не через улицу, а по длинному коридору, опоясывающему все здания наподобие террас в южных городах. Отличие было в отсутствии оконных проемов — они были наглухо забиты досками.

Библиотека выглядела как большой книжный шкаф — тысячи фолиантов хранились на полках с подписанными табличками: «детская литература», «зарубежная детская литература», «учебная...», «научная…», «медицинская...» Сдвинутые письменные столы в центре помещения, поваленные стулья, настольные лампы и даже искусственная елка, забытая на полу в серой от пыли новогодней бахроме и с остатками бликующих под светом фонаря игрушек, — все производило гнетущее впечатление.

Следующим я осмотрела кинотеатр. У входа заметила окошко билетной кассы, — какая прелесть, подумала я, дети могли себе сами покупать билеты. Перед кинозалом находилось небольшое фойе с барной стойкой и автоматом мороженого, что в те времена наверняка было редкостью, хотя после произошедшего со мной этой ночью я нисколько не удивилась бы и современным автоматам для игр, и живой фигуре клоуна…
Войдя в кинозал, увидела поломанные ряды зрительских стульев и небольшую сцену под экраном, масштаб которого меня удивил.
Я аккуратно пробралась в центр зала и присела на один из стульев.
Свет фонарика выхватил из полутьмы рваные повреждения на темном полотне экрана, скользнул по деревянным панелям, которыми было отделано все помещение, перебрался на противоположную от экрана стену и обнаружил под потолком окошко.
Если это кинорубка, надо бы проверить, сохранились ли какие-нибудь фильмы.

В рубку я поднималась через сумрак фойе. Солнце сюда почти не проникало — большие стеклянные двери от многолетней грязи были похожи на бетонные.
Дверь в рубку оказалась открыта.
У окошка, через которое транслировались в зал кинофильмы, находился стол с древним проектором, стены от пола до потолка закрывали стеллажи с многочисленными коробками, в которых, как я поняла, хранилось множество кинопленок.
Они были расставлены по годам и аккуратно подписаны печатными буквами.
Первый стеллаж с мультипликационными фильмами, рядом стоял с кинофильмами — одна из его полок целиком была посвящена «Научной фантастике».
В третьем стеллаже коробок с пленками было меньше всего, а подписи мне ни о чем не говорили: «Альфа. От 0 до 2. Физическое развитие», «Омега. От 2 до 5. Таланты, способности»
Верхняя полка этого стеллажа подписана как
«Исследовательский институт развития человека», с подробной информацией на самих кассетах:
«Альфа. 5. Наблюдения мозговой деятельности»,
«Омега. Иностранные языки. Английский»,
«Омега. От 2 до 5. Физические показатели»,
«Альфа. От 3 до 6. Музыкальное развитие»…
Какие-то Альфы, Омеги… Подробное наблюдения за развитием детей? Институт кого-то исследовал? Вот, наверное, почему не было шумихи вокруг «странностей», творившихся в этом городке. Засекреченный объект, где проводились какие-то научные работы во благо «светлого будущего»?
«Светлое будущее» еще не наступило, а «темное прошлое» лезет изо всех щелей, вспомнила я о своих целях.
Кинопроектор оттаявшим динозавром завораживал меня не меньше, чем стеллажи с кинопленками.
Наверняка он был одним из подарков местному начальству: иероглифы на металлическом корпусе, под ними — скупые слова на английском. Кнопки, переключатели. Вдруг заработает?
Я воткнула штекер в розетку. Нашла кнопку «ON/OFF» и, недолго думая, включила аппарат.
Пару секунд ничего не происходило, а потом аппарат зажужжал, и объектив радостно засветился мне в лицо.
Я оглянулась — на экране кинозала появился сначала белый прямоугольник, а потом забегали темные пятна и какие-то цифры. Вскоре моему вниманию был предложен мультфильм «Снегурочка» киностудии «Союзмультфильм» 1958 года.
Выцветшие фигуры мелькали на экране призраками из прошлого. Мелодия тихо, с шуршанием и перебоями, выползала в пространство и соединялась с изображением в одно целое.
Найдя пульт управления, я включила громкость в зрительный зал.
А примерно через пять минут пленка с мультфильмом оборвалась, и волшебство закончилось.
Правильно, подумала я, какие мультики? Время бежит, через пять-шесть часов стемнеет, и я растворюсь в вечности не хуже этой Снегурки, если прямо сейчас не придумаю, как спрятаться от двух злобных привидений на их же территории.
Мультфильмы из счастливого детства, фотографии, воспоминания, — все хотят жить в счастливых иллюзиях, и не важно, что утром карета превратится в тыкву, а принцесса после замужества перестанет быть милой и работящей, потому что у принца не окажется в наличие замков с угодьями.
Но я то оказалась не в сказке, а в ужасном и реальном сюре.
ДалИ был мастером загадок и двойственности в изобразительном искусстве. Вот кто с помощью красок и кистей соорудил бы мир, в котором привидения очумели бы и сдались, подняв руки кверху и, не оглядываясь, бежали бы из лабиринтов подсознания художника...

А если на полке с «научными исследованиями» лежит разгадка того, что происходило в городке больше полувека назад? Хотелось бы все-таки понять, благодаря чему меня собираются разобрать на атомы.
Освободив проектор от испорченной временем пленки и ориентируясь по наклеенной на боковой панели инструкции, я вставила бобину под номером «один» и нажала «ON».
Снова бегающие пятна на экране, цифры, потом пробы голоса.
«Раз-раз... Пишем?»
На экране появился человек за столом. Белый халат, очки в пол-лица. Лысоватый мужчина от тридцати до сорока.
«Я, доктор педагогических наук, Синельников Игорь Константинович, начинаю свой многолетний труд, который подарит миру людей новой формации… Дочерей, однояйцевых близнецов, родившихся 12 апреля 1961 года в день, когда все люди на планете Земля устремили свои взоры в космос… Их мать была бы рада узнать, что умерла во имя великой цели — ради покорения человеком космических просторов. …Отныне я буду фиксировать каждый день роста и развития, каждую минуту наших с детьми успехов и достижений…
Мы создадим уникальных космонавтов будущего, чтобы через каких-то двадцать-тридцать лет они достойно пополнили, а может и возглавили, ряды космических исследователей…
Торжественно обещаю, что ни одной секунды из нашей жизни не пройдут впустую. Мы, люди будущего, в ответе за рожденное нами поколение и должны…
И нарекаю их Альфой и Омегой…»

(Финал 17.09.2022 г.)

«Безглютеновая Жизель», 15.09.2022 г.

Работники общепита крайне суеверны, вы в курсе? Это утверждение справедливо также для продавцов одежды, маникюрщиц, парикмахеров и тарологов. Но нет более суеверного человека, чем тот, что наливает вам выпивку. Запомните это.

Пару лет назад я работал в одном из мытищинских баров. Место было странное, какое-то нелепое для рабочего Подмосковья. Там подавали дорогое пиво, полусырые стейки, бургеры и вычурные коктейли. Наш барчик был втиснут между разливайкой, из которой постоянно несло арахисом, и парикмахерской “Пчелка”.

Завсегдатаями бара были местные мужики, у которых водились лишние деньги. Честно говоря, интересных людей было немного, но некоторых я помню до сих пор. Один из них изменил мою жизнь.

Каждую пятницу к нам наведывалась одна компания. Их было пятеро: Красная Кепка, Миша, Андрей, Игорь и Женя. Мне, в общем-то, нравились эти парни. Они были знакомы с самого детства. Им всем было лет пятьдесят, может, чуть больше.

Миша и Андрей были музыкантами и всегда собирались после работы в гараже, чтобы поиграть свой морально устаревший блюз-рок. Игорь был патологоанатомом. Когда он напивался вдрызг, то становился невыносимым, но, зная меру, умел интересно и с юмором травить байки с работы.

Красная Кепка был паршивой овцой в этом стаде. Не понимаю, как ребята умудрились не разругаться с ним. Он мне никогда не нравился, и я старался его избегать. Однажды мы даже подрались, и мне повезло, что он потом ничего не вспомнил.

Но эта история не про них. Они ни в чем не виноваты. Я жалею, что все вышло так, как вышло, и мне обидно, что теперь к воспоминаниям об этих людях примешивается страх.

Я хочу рассказать вам про Женю.

Он был учителем истории. Невысокий, худенький, с простым, каким-то советским лицом. У него были умные глаза. Он всегда носил одну и ту же кожанку, заказывал легкий лагер и говорил тихим голосом. О работе мы не болтали, хоть я и сам какое-то время учил детей. Мы говорили о его хобби, и это каждый раз захватывало меня так, что я забывал обо всем на свете.

Женя был копателем. Знаете, кто это? Эти отчаянные энтузиасты могут часами рыться в архивах, разыскивая упоминания о сражениях, курганах, сожженных церквях и поместьях. Напав на след, копатели едут на место, иногда бросают машины и долго идут пешком. Несут за спинами металлоискатели, карты, лопаты, все эти кисточки и прочую ерунду.

Образование Жени идеально подходило для его хобби. Он был настоящим патриотом и, подозреваю, монархистом. Но я прощал ему даже такие замашки.

Иногда он не приходил по пятницам вместе с друзьями, и тогда я знал, что он на раскопе. После он обязательно старался заглянуть в бар и принести мне что-нибудь из своих экспедиций. У меня в столе до сих пор лежит конверт, в котором я храню сувениры от Жени — средневековые монеты, кусочки кольчуги и прочий хлам.

Я догадываюсь, почему он притаскивал мне все эти вещи. Скорее всего, я был единственным, кто слушал его истории. Он тогда был женат, но жена не одобряла его хобби. Лучшие друзья обсуждали только музыку, футбол и женщин. А школьные уроки, кажется, приводили Женю в отчаяние. Представьте, что пытаетесь заразить своей страстью к истории три десятка тупоголовых, насмешливых подростков. Представили? Тут любой сопьется.

История, которую я хочу вам рассказать, началась во вторник. Было начало сентября, но жара никак не уходила. Всё вокруг мучилось: люди, деревья, потолочный вентилятор, пытавшийся прогнать духоту. Я мыл пивные бокалы, когда вошел Женя. Я сразу понял, что с ним что-то не так.

Он молча сел за стойку и по-кошачьи сверкнул на меня глазами. На секунду растянул губы в улыбке — будто раздёрнул занавес. Я решил не донимать его и молча налил ему лагер. Он хмуро кивнул, отпил пива. Со стуком поставил стакан на стойку. Его движения были такими аккуратными и механическими, что я не сразу понял, как сильно он уже успел набраться.

— Ленка, падла… — вдруг процедил он.

— Ленка? Жена?.. — осторожно уточнил я.

Женя кивнул.

— Жена, жена... Да какая она теперь, к черту, жена?

— Ох, ё…

— Да еще с кем! Черт… — он опрокинул в себя стакан и облился пивом. Его глаза заблестели. — Аким Петрович еще… Дед мой, — добавил он, — умирает, кажется. Вот же…

Тут он употребил несколько непечатных слов.

— Блин, Женя, — только и сказал я.

Он посмотрел на меня каким-то собачьим взглядом.

— Еще из школы скоро турнут. Я, видишь ли, не желаю брать на себя классное руководство. Загрызли совсем… А я не желаю! Нафига оно мне, Сашка? Ну скажи? Этим болванам же ничего не нужно! Ничего! Смотрят на меня, как на урода. Что ты, мол, прицепился?.. Все паршиво, — резюмировал он, — Только пить и осталось.

— Брось, Жень, — возмутился я, — не налегай! Помнишь, Семён тут сидел? На этом же самом месте. Тоже ныл: жена, работа, пить… Кричал: “налей мне, хлопец, еще стакан, самого крепкого!”, а потом ревел, что не может бросить. Это какая-то хрень, Женька. Ты ж не такой.

— Не такой. А ты самый умный, я погляжу, — набычился Женя. — Не пальцем деланный…

Я криво улыбнулся ему через стойку.

— В выходные опять искал?

Женя передернул костлявыми плечами.

— Ну…

— Что накопал?

Он злобно сверкнул глазами.

— Хрена лысого накопал, Сашка! Нашли могилу, — он отставил стакан и сцепил костлявые пальцы. — Думали, что-то ценное обнаружим. Могилка-то старая, там еще во владимирские времена хоронили. По архивам княжеское захоронение должно быть… — увидев мои глаза, он засмеялся. — Да не того князя, не Святославича! Ты чего! Думали, что-нибудь интересное найдем. А там фигня одна. Да и вскопано оно уже оказалось… — он прикрыл усталые глаза. — Ерунда это все, Сашка. Пойду я.

Как пьяный фокусник, он плавным движением вытянул из кармана полтыщи, кинул передо мной на стойку и соскользнул со стула.

Хлопнула входная дверь.

Мне вдруг стало его жалко. Махнув официантке, что иду на перекур, я пошел на улицу.

— Жень, погоди, — я перехватил его на ступеньках.

Он хмуро обернулся. Я протянул деньги.

— Пожалуйста, — неловко попросил я, — угощаю.

Копатель насмешливо вскинул брови.

— Пожалуйста, — повторил я. — Мы же друзья. Ну?

Он внимательно посмотрел на меня. Глаза у него были какие-то ядовитые. Затем аккуратно забрал купюру из моей руки и вдруг сильно ударил ладонью по плечу.

— Друзья.

И ушел.

Больше я его не видел.

Ладно, я прикалываюсь.

Женя вернулся через две недели, когда я уже начал немного переживать — все-таки он был точен, как морской барометр. Ввалился в бар в своей старой компании.

— Эгей, Сашка! — засмеялся он, увидев меня.

Признаюсь, сначала я напрягся. Кто знает, до чего этот тип мог дойти. Но пьяным он не выглядел. Я с облегчением понял, что он, кажется, счастлив.

— За мой счет! — объявил он и тут же заказал своим друзьям выпивки и закусок. Повара на кухне засуетились.

— Представляешь, Саша, — он перегнулся через стойку, когда я обслужил остальных гостей, — как попёрло-то!

И он, в общем-то, всё мне рассказал.

Жена от него ушла. А через три дня он спас жизнь девушке: она шагнула на проезжую часть и чуть не попала под машину. Женя, эдакий рыцарь в сверкающих доспехах, ухватил ее за капюшон толстовки и дернул на тротуар. Они познакомились. Девушка (“византийская красавица”, сказал Женя) оказалась преподавателем в РГГУ, и работала, можете себе представить, на кафедре истории. Узнав о проблемах со школой, она пообещала как-нибудь помочь. И помогла ведь! Женя прошел собеседование и приступил к работе — начал читать лекции для будущих бакалавров. А девушка эта, Ольга, явно им заинтересовалась.

Дед ни с того ни с сего оставил небольшое наследство. Женя всегда мечтал о даче — и теперь она у него была!

Компашка пировала до закрытия. Под конец я очень устал и с радостью спровадил всех на улицу. Я был главным на смене, поэтому, попрощавшись с поварами, позволил себе немного покопаться: не спеша помыл стаканы, подбил кассу, начисто вытер стойки.

Наконец, я вышел в прохладную ночь, спустился с крыльца и закурил. Чертов фонарь над нашим торговым узлом опять не работал, и улочка была погружена во тьму. Вдалеке раздался чей-то пьяный вопль. Кто-то со звоном разбил бутылку. На часах была полночь.

Когда кто-то схватил меня за плечо, я вскрикнул и резко повернулся, выхватывая из кармана баллончик правой рукой. Левой ударил в пустоту… Чертовы Мытищи!

— Эй, Саша! Ты чего? — воскликнула темнота.

— Женя?! — изумился я, — Ты чё творишь?

— Напугался?..

Глаза понемногу привыкли к полутьме, и в слабом свете дальнего фонаря я различил знакомый силуэт. Историк сделал шаг назад.

— Извини, — виновато сказал он. — Чего-то я… э-э… не подумал.

— Забыл что-то?

Он улыбнулся, а затем ни с того ни с сего попросил:

— Дай руку.

— Что?

— Давай.

Я неуверенно протянул ему руку, ожидая, что он пожмет ее. Женя засмеялся. А затем вытащил что-то из кармана и подал мне.

— Спасибо, Сашка, — тепло сказал он, — что поддержал тогда меня. Выслушал. Ты настоящий человек.

Я нерешительно принял его подарок.

— Что это?

— У тебя девушка есть? — спросил он.

— Чего?..

— Девушка, — Женя смутился. — Да слушай, я… подари ей. Красивая безделушка. Оценит. Ну, ты сам глянь.

И он щелкнул зажигалкой, чтобы я мог посмотреть.

У меня на ладони лежало хрупкое колечко. Оно было широкое, тоненькое, уже поеденное временем.

Я не очень разбираюсь в украшениях, но это кольцо мне сразу понравилось. Оно было какое-то… уютное, что ли. Никаких интересных узоров на нем не было — просто две выпуклые полоски, а между ними ряд круглых капель.

Я машинально надел кольцо на палец левой руки, и оно село как влитое.

Вы не поверите, как приятно было его надеть. Оно будто бархатное было внутри. И такое легкое, такое… нежное. Как касание добрых рук.

— Или сам носи, — тихо сказал Женя. По голосу было слышно, что он улыбается. — Тебе как раз. У тебя пальцы тонкие… Это женский курган был. Княжеский… Помнишь? Я говорил. Оно не особо редкое, но красивое. Бронза. Ты не бойся только… оно, похоже, на пальце было.

— Ты там кости нашел? — удивился я. — Что-то сохранилось?

— Ну нет, — засмеялся историк, — ничего там уже не сохранилось. Но по бронзе всегда видно, если под ней разлагалась органика. Дай-ка его… Видишь? Внутри позеленело.

Покрутив кольцо напоследок, Женя положил его мне в руку. Широко улыбнулся.

— Возьми на счастье, Сашка. Доброй ночи.

И ушел.

А в следующий раз мы встретились уже зимой.

Он перестал заходить в бар, но я не переживал. Все же у человека появилась новая работа, юная “византийка” и собственная дача. Какое там пиво. Его друзья тоже стали заходить пореже, но я не связывал это с Женей, пока в бар не завалился Красная Кепка.

Тот вечер мог закончиться новой дракой: Кепка приставал к официантке, нагрубил повару, опрокинул чужое пиво и напоследок принялся изводить меня.

Расплачиваясь, он фамильярно щелкнул меня по бейджику:

— Жека-то заходил?

Я почувствовал, как на скулах ходят желваки.

— У него спроси.

— Я б спросил, — икнул Кепка, — только его дома нет.

— Не мое дело, — сухо ответил я. — Сдача.

— Ты ему скажи, чтоб бросил, — он перевесился через стойку и наклонился ко мне, обдавая запахом пота. Я поморщился.

— Да что тебе надо?

— Скажи, ну. Он тебя послушает.

— Что сказать? — как можно спокойнее спросил я. Клянусь, в тот момент я был уверен, что ударю его.

— Чтоб пить бросил. Совсем спился он, Сань…

Я шел вдоль отделанного гадкой серой плиткой “дома быта”, когда меня окликнул Женя. Я остановился и посмотрел по сторонам. Никакого Жени я не увидел; лишь около цветочного, пожимаясь от холода, стояла кучка подозрительных мужиков.

— Сашка! — раздалось оттуда, — А ну подь!..

От кучки отделилась фигура.

Сначала я его не узнал. Женя был совершенно не похож на себя.

Куда делась его прямая осанка? Гладко выбритое лицо? Этот костлявый мужчина лишь отдаленно напоминал копателя. Кутаясь в потасканный пуховик, он заскрипел снегом мне навстречу. Я замер посреди тротуара, не понимая, что делать.

— Сашка! Привет! — он навалился на меня, сгребая дрожащими руками за плечи. Вблизи он выглядел еще хуже. Я увидел, что он пытался побриться, но порезал себе щеку. От него пахло чем-то кислым. Знаете, как пахнут монетки, если подержать их в руке? Я никогда еще не чувствовал такого запаха от людей. Думаю, так пахнет опасность. Смешайте запахи крови, металла и пота, и вы поймете, о чем я говорю.

Выпустив меня, он затараторил, подергиваясь и стреляя глазами. То, что он говорил, окончательно меня расстроило.

Он жаловался. Именно тогда я понял, что Женя прошел точку невозврата. Его слова были пропитаны желчью, он брюзжал, злословил, срывался на фальцет.

Ольга дура и гнида. Пытается вытянуть из него деньги. Прячет бутылки, тупая баба. Дача эта гнилая. Расползается по швам, как дохлая корова. Гниет насквозь. Все вокруг гниет. Университет этот — сил нет! Студенты — кретины, и еще смеют, плевки малолетние, смотреть сверху вниз. Он жаловался и жаловался. А я стоял и слушал. На моих волосах собирался снег.

Наконец, он спросил, растянув губы в ухмылке:

— Ну, Сашенька, а ты как? Как девушка? Оценила колечко?

— Де… колечко?

— Девушка? Оценила? — лающим голосом повторил он. Его остекленевшие глаза вцепились в мои зрачки.

— У меня нет девушки, Женя, — выдавил я, — Я…

И тут он бросился на меня.

Его хищная лапа впилась в мое запястье. От неожиданности я пошатнулся, но смог устоять на ногах. Хотел крикнуть, но глотнул ледяного воздуха и лишился дыхания.

Женя вцепился в мою левую руку. Словно в кошмарном сне, я увидел его собственные пальцы — грязные, покрытые узлами вен, с отросшими желтыми ногтями. Выкаченными из орбит глазами он пялился на мою левую руку.

— Где кольцо?..

Я понял, что пора валить.

— Дома. В ящике, — ответил я. И аккуратно, очень медленно, потянул к себе свою руку.

Хватка историка чуть ослабла. Он вновь переключился на мое лицо, поедая его глазами, будто хотел прочесть на нем правду: где мой дом, в каком ящике лежит подарок.

— Оно мне нужно, Сашенька, — мягко заметил он. — Пойдем, отдашь?

Не знаю, что меня напугало больше — сама просьба или то, как изменился его голос. Он будто бы стал прежним Женей, интеллигентным и обходительным.

Я медленно покачал головой.

— Принесу завтра. Ладно?

— Ладно, — неожиданно легко согласился историк. — Я буду ждать тебя.

Домой я несся, как ветер.

“Не нужно мне это кольцо”, — думал я, выворачивая ящики совдеповского секретера. — “К черту эти кольца… монеты… всё!”

Я старался не думать о Жене. Пусть идет к черту. Я ему не друг и не брат. Если он так… то пусть забирает. Пусть.

Но кольца не было. Я перерыл всю квартиру, даже влез на антресоли и достал летнюю одежду — вдруг оставил где-то в кармане? Однако подарок копателя пропал.

По графику у меня были выходные. На следующий день я решил не выходить к Жене. Встречусь с ним потом после смены и все объясню.

Когда я проснулся, в окно лился мягкий белый свет. За ночь насыпало высокие сугробы. По подоконнику скакала синичка с синей макушкой и заглядывала в комнату. Я улыбнулся ей и протянул руку к оконной ручке, чтобы впустить в комнату свежего воздуха.

По подъездной дорожке прохаживался Женя.

Кажется, он давно меня ждал. Снег был вытоптан до самого асфальта. Ходил он по одной траектории, как планета, так что прямо под моими окнами пророчески зиял черный круг. Я шарахнулся от окна, дергая занавеску…

Я так и не решился выйти на улицу. Шторы я плотно закрыл, лишив себя зимнего света. Я боялся выглядывать в окно. До сих пор не понимаю, как он узнал, где я живу. В тот вечер мне понадобилось ополовинить бутылку водки, чтобы уснуть. Я знал, что Женя все еще ждет меня. Я почти слышал, как он скрипит снегом у подъезда.

На следующее утро я воспылал отвращением к себе. Испугаться Жени! Безобидного историка! Я встал, заварил чаю и злобно прошелся по квартире. Убрал выброшенные с полок вещи. Побрился. Нужно было сходить к “Дому быта” и переговорить с копателем. Хватит уже прятаться.

Перед уходом я решил почистить клетку Гамлета. Гамлет — это белая крыса, которую я нашел в подъезде. Я подошел к клетке и откинул крючок. Заглянул внутрь.

Гамлет вел себя очень странно. Обычно он скакал по лесенкам или прохаживался, важничая, на одной из полок. Но в то утро он был сам не свой. Длинные усы его топорщились во все стороны, красные глаза подергивались, как будто он готовился чихнуть. Я сунул руку в клетку и пощелкал пальцами, чтобы выманить друга на стол. Тот шарахнулся от меня. А потом, когда я попытался достать его, вдруг закрутился волчком, прыгнул и укусил меня в ладонь.

Я закричал и отдернул руку, заливая занавеску кровью.

— Твою мать! Гамлет! Ты сдурел?

Боль была дикая. В ужасе я уставился на свою руку. Под пальцем алел глубокий серповидный разрез.

— Да ты чего?!

Крыса сидела, забившись в угол, и тряслась от страха.

Я обработал рану и наложил повязку. Потом вернулся к клетке. Мой хвостатый товарищ, сверкая глазами, выбрался на стол и дробно засеменил ко мне.

— Гамлет, что с тобой? Ты заболел?

Он никогда меня не кусал. Я протянул ему раненую руку:

— Смотри, что ты натворил!

Крыс уткнулся в нее носом и на секунду зажмурился, словно извиняясь. А потом отпрыгнул, принял боевую стойку и зашипел.

Я не знал, что крысы умеют шипеть.

Гамлет смотрел на дверь.

На цыпочках я пересек комнату и вышел в прихожую. Свет в подъезде не горел, и освещение давали лишь окна на лестничных пролетах. Замирая, я приник к глазку.

На лестничной клетке крутился Женя. Каким-то образом он нашел мою квартиру. Сегодня он выглядел еще хуже. Глаза ввалились внутрь черепа, подбородок был покрыт мелкой сеткой бритвенных порезов. Он шаркал стоптанными туфлями по мокрой площадке и терзал руками воздух. Его голова мелко тряслась…

Соблазн сказаться больным был велик, но наутро выяснилось, что моя сменщица уехала. Пришлось идти в бар.

Мне было страшно. На площадке, к счастью, меня никто не ждал. Но на придверном коврике я нашел записку, сделанную на обороте квитанции за свет. “Верни мне мое!”

Надо ли говорить, что я целый день не мог успокоиться? Я надеялся, что Женя не придет, потом вдруг начинал мечтать, что он заявится в бар, чтобы наша встреча прошла при свидетелях. Чтобы кто-нибудь мог вызвать полицию, если он слетит с катушек, понимаете? Жизнь со всеми ее заботами, случайными улыбками, ссорами и огорчениями текла мимо, не задевая меня. Страх застыл в голове, как цемент.

В конце смены я закрыл бар на ключ и спустился по ступенькам, чувствуя себя приговоренным. Фонари опять не горели.

Из темноты ко мне шагнула острая, будто собранная из углов фигура в грязном пуховике.

— Сашенька.

От своего имени, произнесенного его ртом, меня прошила судорога.

— Ты принес?

— Нет.

Он молча стоял в паре метров от меня, укрытый благословенной темнотой. Затем бесцветно, как-то совсем по-новому сказал:

— Я умираю, Саш.

— Не говори глупостей.

— Мне нужно кольцо.

Я захотел подойти к нему, но передумал — какая-то аура, которую он распространял в зимней ночи, меня оттолкнула. Помявшись с ноги на ногу, я сказал:

— Если нужны деньги, я дам. На операцию или… что у тебя случилось. Ты скажи только. Мне не жалко.

Он залаял от смеха:

— Кольцо верни. Мне не надо денег. Кольцо.

— Я его потерял, — тихо сказал я. Сделал маленький шажок назад. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы знать: за спиной — освещенный перекресток, круглосуточные ларьки. Я могу убежать, если потребуется. Все в порядке.

— Ты его потерял, — выдохнул копатель. — Слушай. Я ошибся, Сашка. Не надо было его дарить. Я узнал. Нашел в архивах… Это родовое кольцо. Родовое наследное кольцо.

— Чего?..

Он шагнул вперед, сокращая дистанцию. На меня тяжело пахнуло перегаром.

— Мать умирала, — он пошел на меня, чеканя слова, — и дочь снимала кольцо с ее пальца. Вся сила была в кольце. Дочь надевала его и носила. Я его взял из раскопа. Надо было оставить. Взял грех на душу, — он мелко затрясся, еле выговаривая слова. — Надел. Хорошо сидело. А потом взял и тебе подарил. Сашка. Оно мне все отдавало, но потом я снял… и тебе подарил. Почему подарил… тебе-то? Теперь вся сила у тебя. Вся моя сила. Найди кольцо! — он вдруг закричал и кинулся на меня, растопырив руки. — Отдай! Не убивай, Саша!

Я вскрикнул и бросился бежать.

В ту ночь мне снилось кольцо. Я вновь надевал его на палец и ощущал живой, звериный жар металла. Оно разговаривало со мной на забытых языках. Шептало голосами давно сгнивших тел. Я чувствовал тепло нежных рук — прикосновения женщин, что носили кольцо до меня. И тепло Жениной руки, который получил от кольца так много, и потом отдал свое счастье мне…

Я заболел. Что-то случилось с моим телом: ломило суставы, крутило мышцы, в глаза словно попал песок. Похоже, проклятие кольца начинало действовать. Надо же было его потерять!

Я стоял за баром, наливая пиво. За глазными яблоками что-то ворочалось, вызывая дрожь в плечах. К стойке подошла женщина в красном свитере. Семафорная расцветка ударила меня по глазам. Она что-то сказала, медленно шевеля губами. Ее птичьи глаза. Воробьиные когти на правой руке. Она постучала ими по стойке, и я от этого перестука я дернулся, как наркоман.

— Простите!

Почему она так кричала? Пыталась заглушить музыку? Злилась на меня? Я смотрел в ее накрашенное лицо и ничего не понимал.

— Мое кольцо!

Стакан светлого лагера выскользнул из моей руки и звякнул об пол, обдавая кеды жирной пеной.

— Что?..

— Кольцо! Мое кольцо!

Я шарахнулся от нее, как от мертвой. А потом пространство раскололось на миллионы острых кусочков. И всё вокруг замолчало.

Я свернул пирамиду бокалов, которые стояли на сушилке. Посетители смотрели на меня: кто-то с пустым любопытством, кто-то с тревогой, а некоторые — с кровожадной радостью. “I’m on the highway to hell!” — заорал в полной тишине Бон Скотт из колонок. Я в аду. Точно, Бон. Так и есть. Я пошатнулся и схватился рукой за сушилку, напарываясь на осколки.

Через зал ко мне бежала администратор.

За бар встал официант, а администратор потащила меня через кухню к раздевалкам. Ее тонкие ноздри раздувались от гнева.

— Ты накурился? — закричала она. Глаза у нее буквально побелели от ярости. Она схватила меня за порезанную руку и принялась вытаскивать осколки. — Господи, кровищи-то… мама. Саша, скажи что-нибудь! Тебе плохо?

— Я в порядке, Насть. Все нормально, — пробормотал я. Она обратила ко мне белое лицо.

— Да ты весь… Что нормально-то? А? Принимал что-нибудь?

— Что с ним? — в раздевалку вошел повар, неся аптечку. Настя коршуном кинулась к ней, достала перекись.

— Что-то с сердцем, — наобум сказал я.

Коллеги мрачно переглянулись.

— Пойдешь в отпуск, — сказала администраторша. — Отдохни. Паш, вызови скорую.

— Не надо! Я сам схожу. Все хорошо, — запротестовал я, — У меня бывает. Это не в первый раз.

— Не в первый? Сашенька, ну…

Я дернулся, услышав свое имя.

— Ты чего отпрыгнул? — басил Паша, выводя меня на улицу. Он нес мои вещи. — Женщина там сидит, плачет… Кольцо обручальное потеряла. Думала, может ты видел…

Придя домой, я позвонил маме и попросил ее зайти через пару дней к Гамлету. Насыпал ему свежего корма, наполнил поилку водой. Погладил по мягкой спине. Зверек прильнул к моей искалеченной ладони и нервно задергал носом. “Я могу ведь его больше не увидеть”, — подумал я. В глазах защипало. “Малыш Гамлет, держись! Следи за квартирой! Будь молодцом!”

Я побросал какие-то вещи в рюкзак и вышел из дома. К голове приливала кровь. Ноги сами привели меня на станцию, где я купил какой-то билет, сел в какой-то поезд и куда-то поехал. В тот момент я был уверен, что еду умирать.

Через четверть часа я вышел из электрички и увидел в отдалении знакомые дома. Внутренний компас почему-то привел меня на Тарасовку. Умирать пока рано, решил я. Нужно сперва проведать друга.

В желтом сайдинговом доме неподалеку от станции жил мой товарищ по прозвищу Жуть. В тот вечер он сидел дома со своей племянницей и ждал сестру.

— Саня? Я тебя не узнал! — удивленно сказал он, открывая калитку. — Ты на мертвяка похож. В курсе?

— Впусти меня, — не своим голосом попросил я. — Нужна помощь.

Жуть втолкнул меня на участок, покрутил головой по сторонам и только потом запер калитку. Мы прошли в дом. На кухне сидела маленькая Ева и смотрела “Смешариков”. Жуть достал из холодильника пару банок пива. Затем покосился на меня, потер бритую макушку и вытащил из шкафа бутылку коньяка.

— Пойдем, присядем. Ты, Евка, здесь! — крикнул он девочке, которая оторвалась от экрана и теперь мигала на меня круглыми глазами.

— Проблемы? — деловито осведомился он, садясь на диван. Я остался стоять. Кивнул.

— Наркота? — уже тише спросил он. Я помотал головой. Глаза товарища расширились. — Бандюки? — я снова помотал головой.

— Да не молчи ты! На, — он протянул мне коньяк. — Пей. Рассказывай. Только по порядку.

Я рассказал ему всё. Помню, что напился тогда в стельку, что-то доказывал, злился на Женю, кричал. В какой-то момент вернулась сестра Жути, худая носатая девица, не говоря нам ни слова, забрала дочь и быстро ушла. Мы продолжили пить.

Друг применял различные тактики — высмеивал меня, пытался воззвать к здравому смыслу, ругал. Я упорствовал. Если бы Жуть видел, каким стал Женя, если бы он сам подержал то кольцо, он бы сразу все понял! Но он, самый закостенелый материалист на свете, отказывался верить. И запрещал верить мне. Я думаю, что если бы приехал к кому-то еще, в ту ночь я бы не выдержал. Можете считать, что я преувеличиваю, но мне было так страшно, что я без раздумий шагнул бы под поезд.

На следующий день Жуть повез меня домой.

Машина закладывала петли в плотно заставленных двориках. Еще пара кварталов — и покажется мой бар. Увидев у тротуара полицейскую легковушку, я машинально уцепился за нее взглядом.

Из-за припаркованных автомобилей тенью мелькнул острый козырек. Жуть поехал чуть медленнее, пропуская встречную машину. С праздным любопытством я оглянулся на мента, который сидел на корточках посреди тротуара. “Ручку уронил”, — подумал я. Эта мысль почему-то меня насмешила.

А потом я увидел тело.

На тротуаре лежал, вытянувшись в струнку, мужчина в грязном пуховике. Его бледный живот оголился. Рядом с трупом в омерзительном порядке были разложены его вещи: телефон, бумажник, пачка “орбита”, ключи. Мент сидел на корточках и что-то писал.

Я хочу, чтобы вы представили себе эту картину. Прямо сейчас.

Падающий снег. Мертвый живот, похожий на белый цветок. Ключи от квартиры. Осиротевший телефон. Острый козырек ментовской фуражки. Я жадно вцепился взглядом в лицо человека. Оно было бледное, серое, синеватое, асфальтовое. Какое-то ночное. Тихое. Все вместе. На подбородке струйкой запеклась кровь.

Это был Женя.

Жуть втащил меня в квартиру и усадил на кровать. Мои руки ходили ходуном. На пороге, помню, ему пришлось отобрать у меня ключи, чтобы открыть дверь. В прихожей он снял с меня куртку. Я лег на кровать, не раздеваясь, и уставился в потолок.

Все было кончено. Проклятие забрало Женю. Настал мой черед.

Жуть не уходил до самого вечера. Потом, уже одевшись, выругался, позвонил на работу, разделся, поставил чайник, сделал бутерброды. Постелил себе на полу.

Ночью мне снились белые цветы. В их бутонах лежали тысячи черных колец.

Наутро Жуть развел бурную деятельность, пытаясь меня подбодрить. Заявив, что в квартире несет крысиным дерьмом, он выгнал недовольного Гамлета на прогулку, а сам бодро принялся чистить его клетку. Крыса пищала и пыталась прорваться на стол. Гамлет ненавидит, когда кто-то потрошит его заначки.

Жуть склонился над мусорным ведром, вытряхивая гамачок. Что-то звякнуло.

— Что ты тут заныкал, модник? — друг обернулся, и я не сразу понял, что он обращается к крысе. — Откуда у тебя цацки? Смотри, что нашел, — это уже мне, — ты его балуешь, Саня.

Он протянул мне какую-то покореженную железяку.

Вы не поверите, но чертов Гамлет украл мое кольцо. Он утащил его в свой гамак и разгрыз. Я взял кольцо дрожащими пальцами. Все перед глазами закачалось.

— Это оно, да? — голос Жути доносился до меня будто из глубины. — Оно?

— Да, чувак. Это оно, — тихо ответил я.

И тогда мой друг с облегчением рассмеялся.

— Переименовывай свою крысу! Теперь я буду звать его Разрушителем Проклятий!

Вечером я позвонил в бар, а на следующий день взял смену.

Там я встретил Игоря. Он был один.

Я подал ему бокал темного пива, который он осушил за несколько секунд. Его глаза покраснели, словно он тер их кулаком.

— Знаешь про Женьку? — тихо спросил он, принимая второй бокал. Я кивнул.

— Хороший был мужик. Это… — он помахал рукой, — убери пиво. Налей нам по стопочке. Помянем.

— Как он умер? — зачем-то спросил я. Игорь покачал головой.

— Драка. Схлестнулся по пьяни с соседом. Жека упал. Ударился головой. Всё… Пятьдесят три всего было. Пятьдесят три, Саш!.. Олька одна осталась. Плачет, — Игорь потер лоб ладонью, наклонился ко мне поближе. — Плохо сейчас скажу, Саш, но ей повезло. Она молодая, нормального найдет.

— Найдет, конечно, — ответил я.

— Нет, Сань, нет, — его глаза забегали, — Не понимаешь. У Женьки голова... Он с института лечился. Все хорошо было, а тут что-то… как-то навалилось на него все. Он ж не пил особо раньше. Нельзя с таблетками. А тут качели какие-то. То хорошее, то плохое. Видимо, опять проснулось это в нем. Он же… — голос Игоря дрогнул. — Он меня всё доставал последние месяцы. Сам на себя непохожий… Приходил под окна. Ходил там… Ты не представляешь. Я его к себе позвал, а он… Жену напугал. Сына. Говорит, у тебя там голуби сидят. В морзянку сложились. Говорит, надо идти, что-то там делать… Я так испугался, Саш, — зашептал он. — Психиатру знакомому звонил. Говорю, Жень, пойди. Бесплатно, только сходи. А он не пошел…

В день похорон я стоял у окна, уже одетый, и смотрел на дорогу. Позёмка крутилась на подъездной дорожке, как пёс. Я еще мог различить черный круг асфальта под утоптанным снегом. В моей ладони лежали обломки кольца.

Я смотрел сквозь метель и, кажется, видел Женю. Видел, как он ходит. Ждёт.

Я знал, что должен вернуть ему кольцо. Но еще я знал, что не смогу этого сделать, потому что какая-то часть меня продолжала бояться.

А что бы сделали вы?