CreepyStory

Поиграй со мной

Эту историю рассказала мне моя подруга. Моя подруга Ася и её семья переехали в новую квартиру. Дом был далеко не новым, годов 60х-70х. Раньше в этой квартире жила семья. У них было трое детей, но все они умерли в разное время в детском возрасте… Однажды Ася, будучи ещё маленькой девочкой, играла в своей комнате с куклой. Наигравшись, она положила куклу в кроватку и ушла гулять. Вернувшись, она увидела, что кукла лежит уже не в кроватке, а сидит на стульчике за игрушечным столиком. В этот момент дома никого не было, кроме Аси. Её это удивило, но не напугало. Вечером она рассказала эту историю маме, но мама лишь посмеялась, и сказала, что Ася сама пересадила куклу и забыла об этом (хотя Ася отчётливо помнила, что куклу точно положила в кроватку). Ночь она положила куклу в ящик с игрушками и легла спать.

Ночью ей приснился такой сон: она увидела перед собой девочку лет 7, одетую как будто из 70х-80х годов. На ней было красивое платьице светло-розового цвета и белые башмачки. Волосы были светло-русые, завязанные в две косички, перевязанные ярко-голубыми бантиками! А в руках у девочки была та самая Асина кукла! Девочка дружелюбно улыбалась Асе. Но во сне Ася выкрикнула девочке: «Отдай! Это моя кукла!» Девочка с удивлением посмотрела на неё и ответила: «Нет, это моя кукла!» Ася опять: Нет, моя! Верни! Тогда девочка улыбнулась и сказала: «Тогда поиграй со мной!» - «Нет!» - фыркнула Ася. – «Не хочу!» Девочка подошла ближе: «Ну пожалуйста! Со мной так давно никто не играл». Тогда Ася во сне убежала. И тут же проснулась. Рядом с ней лежала её кукла, а на голове у неё красовался ярко-голубой бантик (точь-в-точь как на девочке из сна!)

В следующем сне Ася опять увидела эту девочку, но за руку она вела совсем маленькую девочку, лет 3х. «Видишь», - сказала девочка – «Ты не захотела со мной играть, а она поиграла!» Ася проснулась. А на утро она узнала, что её мама беременна вторым ребёнком. У Аси родилась сестрёнка Саша. Когда Саша чуть подросла, она стала рассказывать Асе, что у неё есть подружка, с которой она играет во сне. Потом родители решили осветить квартиру, и Саша сказала, что девочка больше не приходит.

Больше историй 👇
https://youtube.com/channel/UCwr_wZGASsST_Cr3YV18b9A

Говорят, смерть – дело одинокое. Даже книга такая есть. Но если это и не так, работать в таких местах, где смертью никого не удивишь, бывает действительно очень и очень одиноко.

Ночью в отделении реанимации особенно тонко чувствуешь, что ты где-то и не «здесь», и не «там». Ритмичное попискивание аппаратов вводит в транс. Мутно белеют в полумраке казённые пододеяльники на больных. Сами больные со строгими, вытянутыми, восковыми лицами – в каком они сейчас мире? Отделяет ли их от небытия что-нибудь помимо аппаратуры?

Как в любом деле, связанном с риском, смертями и опасностью, у реаниматологов куча примет. Вот и сейчас Дмитрий Сергеевич Сотников – дежурный доктор в эту тёмную, вьюжную, страшную ночь – думает: скоро придётся открывать форточку.

Зачем – форточку? Кто же открывает окна в такую погоду?

А дело в том, что в углу, на третьей койке, никак не отмучается пациент. Спасти его невозможно: его судьба запечатана четырьмя роковыми буквами на титульном листе истории болезни. Одна строчная и за ней три прописных: тХПН. Что означает: терминальная хроническая почечная недостаточность. С таким диагнозом сколько-то лет можно прожить на «искусственной почке», но рано или поздно тело израсходует последние ресурсы. И тогда – заспанный врач открывает форточку в палате, чтобы душе было легче отлететь.

В полумрак палаты врываются снежинки, превращаются в воду, не долетая до надраенного пола. Спустя полминуты пациент на третьей койке вытягивается, вздыхает и замирает. Мониторы, у которых предусмотрительно отключен звук, мигают страшными жёлтыми и красными лампочками. Зелёная линия на чёрном экране ещё какое-то время трепыхается, потом становится прямой.

К четырём утра все процедуры, положенные при смерти пациента, выполнены. Накрытая простынёй каталка вывезена в коридор. Первая смена спит. Дмитрий Сергеевич сидит, опираясь локтем на стол, а щекой – на ладонь той же руки, и бессмысленно смотрит на консоль. Там, над аппаратурой, стоят монументальные советские электронные часы. На тёмном фоне вяло меняются цифры цвета зелёнки. Утром придут родственники больного с третьей койки…

В дальнем конце третьей палаты мелькает какая-то тень – или показалось? Мало ли что привидится, когда не спишь ночь! Палаты в реанимации анфиладой: первая, из неё арка в проходную вторую, потом третья с глухой дальней стеной. Посторонних здесь нет и быть не может: на входе в отделение – тяжёлая металлическая дверь с электронным замком.

Вскрикивает вдруг больная на четвёртой койке. Дмитрий Сергеевич от неожиданности подпрыгивает, локоть его соскальзывает со стола, и доктор едва успевает увернуться от удара подбородком о столешницу. Взгляд на монитор – всё хорошо. Давление, пульс у пациентки – на зависть. Дмитрий Сергеевич встаёт и закрывает форточку – чуть не забыл. Краем глаза опять видит тень в соседней палате. Показалось или откуда-то доносится дребезжащий старческий смех?

Раз уж встал, надо пойти посмотреть. Врача в третьей палате нет – спит в первую смену. Обычная практика: половина персонала ложится с двух до пяти, остальные – с пяти до восьми. Дмитрий Сергеевич бесшумно заходит в палату и встаёт в середине, откуда видно все шесть коек.

Одеяла у всех пациентов скомканы, а у двоих и вовсе сброшены на пол. Что за пижамная вечеринка? Дмитрий Сергеевич нехотя поправляет одеяла – санитарку всё равно не добудишься – и замечает, что лица у больных искажены, как от ужаса.

За спиной у доктора отчётливо слышатся шаги. Он мгновенно оборачивается.

Никого.

– Да что за глупости, в самом деле, – сердито бормочет врач. Чего только не померещится в полпятого утра! Домой бы, спать – но ещё до девяти работать, потом, как всегда, будут какие-нибудь бумажки, беседы с родственниками, переводы на отделения… Хорошо если к полудню уйдёт, но это вряд ли.

Шаги доносятся из коридора. В первой палате кричит нечеловеческим голосом больной. Дмитрий Сергеевич бросается туда, на бегу отмечает, что мониторы молчат – никакого сигнала тревоги.

Как и в третьей палате, у кричавшего пациента лицо такое, будто его до смерти напугали, а подушка и одеяло скинуты. Монитор показывает идиллические 145/90 и пульс 82. Как-то на испуг совсем не похоже. Дмитрий Сергеевич возвращает постельные принадлежности на место, на всякий случай смотрит на мониторы остальных пациентов – всё у всех хорошо. Выходит в коридор.

Шагов или смеха не слышно. Шумят в палатах аппараты ИВЛ, со свистом и вздохами раздувая лёгкие тех больных, которые не могут делать это сами. Попискивают мониторы. Воет за окном пурга. Гудит над головой лампа. Всё как обычно.

Доктор вздыхает. Работа сутки через сутки ещё никому здоровья не добавляла – вот и он дожил: мерещится всякая чертовщина. Ну ничего: скоро встанет первая смена, а он ляжет, поспит три часа – и станет легче. А там, через три дежурства, и долгожданный отпуск.

Дмитрий Сергеевич устало потягивается. Заходит во вторую палату, опять садится у стола. Смотрит на часы: полтретьего.

Полтретьего? Как может сейчас быть полтретьего, если с умершим пациентом закончили в четыре утра?

Врач трясёт головой, вытаскивает из кармана хирургического костюма мобильный. Два двадцать пять. Да что ж это такое-то? Время вспять пошло, что ли?

– Дима! Дима! Дмитрий Сергеич!

Несколько голосов зовут, несколько рук трясут. Доктор вздрагивает и просыпается, вскидывает голову, страшными глазами смотрит на консоль. Часы мирно, как ни в чём не бывало, показывают пять минут шестого.

– Идите спать, – сочувственно говорит Илона Константиновна, одна из самых опытных медсестёр отделения.

Три часа беспокойного сна пролетают как одно мгновение, и вот Дмитрия Сергеевича уже снова трясут за плечо. Ему снились какие-то тени, бродившие по отделению, чудились крики и сигналы тревоги аппаратуры. В общем, лучше бы и не ложился.

Восемь утра. Осталось совсем чуть-чуть – и домой. В отделении беготня и суета: взять анализы, поставить утренние уколы, написать дневники, перемерить всем температуру. Сёстры с осыпавшейся под глазами тушью мрачно смотрят на листы назначений, будто такого безобразия в жизни не видели.

Ночные тени, загадка идущих вспять часов и сброшенных одеял – всё осталось далеко в прошлом. Дмитрий Сергеевич, раздирая рот в зевоте, подперев голову кулаком, пишет дневники.

Ближе к девяти часам появляется заведующий и сразу подходит к Дмитрию Сергеевичу.

– Дим, ночью больной у тебя в палате умер?

– С ХПН? У меня.

– Надо на вскрытие сходить.

Дмитрий Сергеевич от удивления так откидывается на стуле, что передние ножки отрываются от пола.

– Почему я? Где лечащий врач?

– Где-где, – сердито ворчит заведующий. – Сказать или сам знаешь?

Ну прекрасно. Ещё и в морг тащиться. С добрым утром, так сказать. Заведующий, верно поняв выражение лица Дмитрия Сергеевича, добавляет:

– Родственников не жди – беру на себя. Дописывай и дуй в морг.

И на том спасибо.

Дмитрий Сергеевич вяло переодевается из костюма в обычную уличную одежду, на свитер и джинсы набрасывает белый халат. Пуховик за целые сутки не успел высохнуть после вчерашней метели, по которой доктор шёл вчера утром на работу. Мокрые пятна остались не по всей куртке, а как-то странно, будто в воротник кто-то рыдал. Дмитрий Сергеевич невольно вздрагивает, когда влажная ткань касается шеи. Халат тоскливо торчит из-под пуховика, как белый флаг.

На улице, разумеется, ещё темень хоть глаз коли. Метёт по-прежнему; сугробы высятся над головами бредущих к больнице закутанных людей, от которых видно одни глаза.

Дмитрий Сергеевич начинает спускаться по левому пандусу и вдруг резко останавливается. Разве в морг – сюда? Вот чёрт – доработался! Забыл, где что!

Залепленная снегом табличка напоминает: нет, морг в другую сторону, иди по второму пандусу. Загребая мокрый, тяжёлый, липкий снег носками ботинок, Дмитрий Сергеевич плетётся в морг. Что вообще за срочность? Разве патанатомы так рано начинают?

– Извините, пожалуйста, – пищит кто-то у правого локтя. Доктор оборачивается и видит крошечную высохшую старушку. У неё необычайно яркие, ясные голубые глаза, круто загнутая в горб спина, на аккуратных валеночках – галоши, а на сером пуховом платке почему-то нет ни снежинки. Губы у старушки синеватые, что странно гармонирует с цветом глаз.

– Не подскажите, где морг?

– Пойдёмте со мной, – не особо охотно приглашает Дмитрий Сергеевич. Только чьей-то скорбящей родственницы ему и не хватало. С другой стороны, пусть идёт за ним – ему всё равно туда же.

Воющий мрак кругом, кажется, ещё сгустился; клочья мокрого снега несутся навстречу и со всей силы врезаются в лицо, секут глаза, тают и текут по шее на грудь. Дмитрий Сергеевич пригибается навстречу ветру, набрасывает капюшон. Фонарь над головой дважды мигает и вдруг гаснет. Старушка где-то позади испуганно ойкает. Это «ой!» почему-то напоминает доктору про смех, который он то ли слышал, то ли всё-таки не слышал ночью в отделении.

Идти приходится на ощупь. Снег всё глубже: в нескольких шагах от выхода из больницы он уже почти по колено. Дмитрий Сергеевич думает, что, должно быть, случайно зашёл на газон, куда скидывают сугробы с тротуаров.

Из-за вытья метели ничего кругом не слышно: ни скрипа снега под ногами, ни шуршания шин – а ведь где-то совсем рядом служебная парковка – ни шагов сзади. Ничего. Дмитрий Сергеевич не утруждает себя тем, чтобы оборачиваться и проверять, идёт ли за ним старушка: если ей надо в морг, то пусть сама и держится за доктором.

Полы халата давно промокли и прилипли к джинсам. В ботинках хлюпает тающий снег. Черти бы побрали этот морг и патанатомов, которым зачем-то понадобилось присутствие реаниматолога!

Прямо перед носом у Дмитрия Сергеевича вдруг оказывается толстый ствол дерева. Доктор резко останавливается, и ему на голову падает что-то маленькое и твёрдое. Алое яблоко. В феврале? Да и откуда тут вообще яблоня? Насколько смог вспомнить доктор, единственная яблоня на территории больницы – под окнами правого крыла, и не снаружи, а с внутренней стороны, во дворе. Неужто он настолько сбился с пути, что аж туда забрёл? В таком случае надо круто забирать влево, иначе он вот-вот упрётся в больничную стену.

Не видно ни зги. Дмитрий Сергеевич бредёт по каким-то странным кочкам. Далеко слева лает собака.

– Совсем с ума сошли – собак у больницы выгуливать! – кричит он в ту сторону.

Доктор вдруг замечает, что идти стало как-то подозрительно легко. Смотрит под ноги: следы. Рисунок подошвы прямо как у его ботинок, да и размер совпадает. А слева от темнеющей цепочки следов – кошелёк. Точно такой же, как у него.

Дмитрию Сергеевичу вдруг становится не по себе. Он наклоняется и подбирает кошелёк, открывает.

Внутри фотография жены Кати и дочки Ирочки.

А впереди приветливым жёлтым светом сияют двери в приёмный покой.

Каким-то образом он умудрился заблудиться в трёх соснах и прийти обратно туда, откуда вышел.

– Пора в отпуск, – бормочет он в мокрый воротник.

Ветер взвывает и вдруг затихает. Снег падает почти вертикально. Над головой мирно горит фонарь. Дмитрий Сергеевич трясёт головой, снова поворачивает к правому пандусу и видит табличку: морг – в другую сторону. Перевесил её кто-то, что ли? Доктор готов поклясться, что пять минут – или сколько там прошло – назад она показывала направо! Ладно, раз в той стороне он ничего, кроме собственного потерянного кошелька, не нашёл, попробуем пойти в другую.

Утоптанная тропинка быстро приводит его к моргу. Дмитрий Сергеевич с облегчением вздыхает, стаскивает куртку, морщится от прикосновения насквозь промокших джинсов к ногам.

Навстречу между каталок бредёт не спеша патологоанатом в резиновых сапогах и фартуке. Дмитрий Сергеевич спрашивает, в каком зале вскрытие, на которое ему велено прийти. Так же неторопливо работник самого скорбного отделения больницы разворачивается и идёт в прямо противоположном направлении, чем шёл только что. А куда ему, в самом деле, спешить? С его подопечными всё худшее уже случилось. Через пять минут он возвращается:

– Нет такого больного.

– Как – нет? Должны были привезти – он у меня в четвёртом часу умер. И заведующий утром сказал идти к вам сюда.

Патологоанатом опять удаляется и возвращается с товарищем, судя по виду – более высокопоставленным и опытным. Тот ещё раз уточняет, как звали пациента, и подтверждает: нет таких, а даже если бы и были, уж реаниматолога-то звать на вскрытие точно бы не стали – что ж они, звери, что ли, разве лечащих врачей нет?

– Ничего не понимаю, – бормочет Дмитрий Сергеевич и вдруг понимает, что до дома не доедет, если сейчас же не посетит уборную. Патологоанатомы радушно провожают в нужное место, заодно зовут пить чай, от чего Дмитрий Сергеевич отказывается. Хватит с него происшествий на сегодня – не хватало ещё чаи по моргам распивать!

Вымыв руки, Дмитрий Сергеевич идёт мимо каталок с телами. Каталок и простыней вечно не хватает, и частенько тела лежат валетом, а то – по три на одной.

Вдруг что-то слева привлекает его внимание. Доктор смотрит туда и отводит было глаза, но тут же останавливается как громом поражённый.

На каталке лежит с чёрным номером на бедре недавняя знакомая – сгорбленная старушка, которую он провожал к моргу…

Только через два часа доехал Дмитрий Сергеевич до дома: бродил по округе, пытался проветрить голову и понять хоть что-нибудь. Что за шаги, что за смех слышал он ночью в отделении? Почему больные в палатах лежали с испуганными лицами и без одеял? Зачем заведующий отправил его в морг и куда делось тело пациента с третьей койки? Как Дмитрий Сергеевич умудрился заблудиться на территории больницы? А главное – как старушка с улицы попала сразу на каталку в коридоре?

Дома Дмитрий Сергеевич, запинаясь и смущаясь, рассказал всё жене. Она поохала, поахала и сказала:

– Отдохнуть тебе надо, Димуль. Мерещится чертовщина всякая.

Он с облегчением вздохнул, потому что и сам хотел так думать. Не сошёл же он с ума, в самом деле?..

Жена Дмитрия Сергеевича через пару дней рассказала эту историю подруге.

А подруга – вам.

Бродит Лихо одноглазое

Торною лесной тропой,

Бродит злое, несуразное,

Позабывши про покой.

Ищет Лихо – птицей мечется –

Путника в ночной глуши.

Эх, запрыгнуло на плечи бы,

Поглумилось от души.

Только стёжка та, дороженька,

Поросла давно травой –

Не ступали, видно, ноженьки,

Ни одной души живой.

Вышло Лихо вкруг часовенки

К деревушке у реки,

Посмотреть, как в сельском домике

Ночью светят огоньки,

Чёрной галкой в палисаднике

Прокричать дурную весть,

Веткой старой сонной яблоньки

В окна мутные поскресть.

Только ставни перекошены,

Дым не вьётся над трубой,

Дом стоит, как будто брошенный,

Всюду темень и покой.

Лихо тощей драной кошкою –

Под калитку и во двор.

В дверь скребёт когтями острыми,

Притаившись, словно вор.

Может здешняя хозяюшка

Выронит шитье из рук

И детишки в тесной спаленке

Заревут спросонья вдруг.

Ночь встревожит синеокую

Скрип немазаных петель.

Печь стоит, давно не топлена,

Нет ни мамки, ни детей.

Лишь старуха, тихой сапою,

Чиркнет спичкою в ночи,

Тапки по полу зашаркают,

Вспыхнет огонёк свечи.

На двери запоры сломаны –

Подопрёт своей клюкой.

Старой присказкой беззлобною

Ветер пожурит лихой,

Что поднял её средь ноченьки,

Окаянный озорник.

Не сомкнуть теперь уж оченьки…

В темноте всхрапнёт старик.

А в глазах тоска безбрежная.

Покачает головой,

Выглянет в окно с надеждою –

Не видать ли там кого?

Пусто всё, лишь лес косматится,

Да дорога вдалеке.

И слеза тихонько скатится

По морщинистой щеке.

Детки в городе работают,

Им там не до пустяков.

За рутиной и заботами

Позабыли стариков.

А они не обижаются,

Быть обузой не хотят.

Знают – уж недолго маяться,

Догорает их «свеча».

Лихо спрячется за печкою,

Серой мышкой прошмыгнёт.

Не печальтесь человечишки,

Не пришёл ещё черёд.

Не одни вы тут заброшены,

И меня грызёт тоска.

В вашем доме – гость непрошенный,

Только задержусь пока.

Не обижу впредь проказами,

С делом помогу любым.

Было – Лихо одноглазое,

Нынче стану домовым.

Случилась эта история в обычном российском городе (назовём его городом Н) с обычным парнем по имени Женя.жил он в обычной квартире,панельного дома,на 8 этаже.Был обычный осенний прохладный вечер.Женя пришёл на столько уставший с работы,что все что ему хотелось это быстрей лечь на диван и уставиться в экран телевизора,что он собственно говоря и сделал.время пролетело очень быстро.на электронных часах которые освещали комнату было 23:25.Евгений собрался лечь спать,выключил телевизор.комнату окутал ночной мрак и тишина.двигаясь по коридору в спальню он услышал звук похожий на плач у входной двери снаружи.Подумав,что это опять наркоманы на лестнечной клетке,Женя подошёл к двери и посмотрел в глазок,но все что он увидел это открытый лифт который монотонно пытался закрыться.любопытство взяло верх и он открыл дверь что бы посмотреть,почему не закрывается лифт.на площадке было очень темно.Жене было очень страшно,но он все приблежался к двери.и вот подойдя к двери он увидел,что кто то положил в проходе лифта дохлую кошку.двери лифта привратили ее труп в фарш.от омерзения Женя забежал в квартиру закрылся и направился на кухню,что бы умыться.как только он перекрыл воду Женя услышал все тот же плач,но уже из зала.его сердце сжалось.он выглянул в коридор и увидел,что из зала виден свет от экрана телевизора. 
-Но я же его выключил!!!? Пронеслось в голове Евгения. 
Переосилив свой страх он зашёл в зал,но там никого не было.Повернув голову к экрану он был скован от страха.по телевизору шли новости но изображение как будто зависло,лицо ведущей было вытянуто,брови растянуты.вместо глаз и рта чёрные дыры. Казалось ,что она смотрела прямо в глаза Евгению.и тихо тихо на заднем плане был слышен шопот. 
-Ты умрёшь... Ты умрёшь...умрёшь. 
В эту же секунду погас свет.даже часы которые освещали комнату.Женя только повернулся к дверному проёму,который вел в коридор,что бы убежать прочь из квартиры.но его остановил ужас.он увидел силуэт человека с таким же лицом,что было в телевизоре.из силуэта раздавался звук плача.Женя забился в угол и сжался как маленький ребёнок,закрыв глаза.последнее,что он слышал это скрип пола от шагов приближающихся к нему и тихий плач...

Ищё истории здесь 👇
https://youtube.com/channel/UCwr_wZGASsST_Cr3YV18b9A

Когда я учился в начальной школе, моя сестра пригласила в наш дом свою подругу на ночь. Тогда близились новогодние праздники, они вместе готовились к выступлению в школе, тогда я был маленьким и много чего не помню, но именно ту ночь я помню отчётливо, было уже поздно, когда я начал засыпать глядя на их мини выступлении, я был своеобразным оценщиком и реагировал на их интонации и тому подобное, они увидели, что я засыпаю, и наконец освободили от этого спектаклья
Мы спали в разных комнатах. Я был мальчиком не из пугливых, не болся спать один, мне не рассказывали сказки на ночь, не пугали разными монстрами из под кровати, поэтому спал я спокойно, без всяких мыслей.
Когда я уже засыпал я слышал их смешки и бурные ночные разговоры, но особо не вникал, поэтому под этот гудеж я спокойно уснул.
Проснулся я посреди ночи, я не сразу заметил, что, что-то не так, поерзав, я окончательно проснулся и понял, почему проснулся. Я слышал в зале работающий телевизор, что то бубнило в той комнате, и помимо этого, был виден свет с той комнаты, странно то, что я никак не мог понять, что там бубнят, как бы не старался распознать нормальную речь, я не смог, так и пролежал около 5 минут, желание встать и посмотреть у меня не появлялось, была зима и дома холодно, из под одеяла в одних трусах вставать не хотелось, так и уснул.
На утро когда я услышал как сестра, с подругой сели пить чай, я с усилием встал и пошёл к ним, странно то, что они оба были весьма встревожены, но я не обратив внимания, спросил насчёт телевизора прошлой ночью, на что я получил пугающий ответ: "Ты тоже это слышал?", в недоумение я посмотрел на них и наконец увидел всю серьёзность на их лицах, после моя сестра рассказала, что ночью они тоже проснулись из-за того шума, сестра подумала, что это я включил телевизор и хотела проучить меня, но подруга остановила, указав пальцем на спящего меня в соседней комнате, тогда они тоже поняли, что речь от телевизора, должна быть хоть как то отличимой, но там лишь бубнеж, без музыки, без рекламы, без ничего, они смогли уснуть, и на утро уже осмелились пойти в зал. К их ужасу, телевизор был выключен, а то мерцание, это было мерцание гирлянд на ёлке.
После этого я ужасно перепугался, я был рад что не заметил того, что заметили они ночью, будь я чуть смышленее я бы осознал, что это не телевизор вовсе, а просто несуразная речь.
Мама пришла с работы и мы тогда ей все рассказали, конечно она сначала не поверила, но после увидела нашу тревогу.
По её словам это был хозяин дома, мало того, что гирлянда весь день работала, даже ночью мы его не выключали, поэтому он разозлился, она сказала, что ночью видимо мы слышали, как он ругался.
Сейчас когда мне уже больше 20, я вспоминаю те дни, и думаю, а что если бы я, в ту ночь встал и пошёл проверить, что там такое, и благодарен своему сознанию, что не побудило желание встать тогда.

Внезапно с земли ударяет фиолетовый луч, затем еще один, и еще, и раздается многоголосый крик боли, будто каждое из украденных лиц испытывает свою, особенную, и пытается выразить ее.

Невдалеке на холме я вижу группу людей, шестеро из них в униформе, похожей на военную, в руках что-то похожее на автоматы, хотя и абсолютно неизвестной мне модели, именно они являются источником лучей, которые приносят существу такую боль. Седьмой безоружен, и его одежда отличается от униформы остальных, но именно он дает команды.

Я слышу его крик: "Да, подтверждаю. Повредить можем.... уничтожить не получится. Прошу разрешения на использование .... ".

Услышав ответ, он кивает и бросает в сторону существа небольшую коробку, после чего кричит подчиненным "Закрыть глаза". Они подчиняются и прекращают стрелять.

Раздается громкий, абсолютно нечеловеческий смех, возносящийся к небесам, я не вижу кто или что именно смеется, но источник смеха сближается с парящим над крышами существом, и возникает ослепительная вспышка света, на секунду превращающая ночь в день.

Я зажмуриваюсь в последний момент, чтобы не ослепнуть, и жду несколько секунд чтобы открыть глаза.
Вокруг снова царит густая темнота ночи, но я больше не слышу взмаха плавников, и не вижу божества, парящего над крышами.

Ни в одном из окон в деревне теперь не горит свет. А в моем направлении бежит группа заметивших меня людей в униформе. На их униформе странный значок: круг с тремя стрелками, смотрящими внутрь.