Перед глазами стояла непроницаемая алая пелена, только в середине мерцало маленькое пятно бледно-розового света. Туда-сюда сновали тени, слышались голоса. Они что-то бубнили на незнакомом мне языке. Их было слышно словно через ватные затычки в ушах. И звон. Дурацкий звон заглушал всё вокруг. Вскоре он стал тише, и со всех сторон хлынули звуки, словно рухнула огромная плотина, и мощный поток воды закружил меня в страстном танце.
Постепенно я привык к звукам, они стали тише и больше не пытались контузить меня. Мир вокруг был живым. Пели птицы, ветер шуршал листьями, под чьими-то ногами влажно чавкала земля, пахло прелой травой и недавним дождём, голоса рядом то ругались, то смеялись.
Значит, я здесь не один! Нужно поговорить с ним. Я понятия не имел кто я, что я и где нахожусь. Вагон и маленькая тележка вопросов и ноль ответов. Ещё один вопрос в копилку: что такое вагон? И что такое копилка?
Я с трудом открыл и глаза и тут же закрыл обратно — солнечные лучи чуть не лишили меня зрения. Я предпринял вторую попытку и очень медленно и осторожно приподнял веки. Солнце пряталось за изумрудными листьями, подсвечивало их изнутри, я видел каждую прожилку, по которым струился живительный сок. Прямо передо мной среди листьев висел какой-то тёмный комок, но ему я не придал особого значения. Ветер качал крону и иногда лучи снова пронзали воздух и впивались мне в глаза. Но если не смотреть прямо на солнце, то всё не так уж плохо.
Ах да, я висел на ветке среди этой листвы.
- Эй, мучачо! - услышал я.
Я повернулся и увидел смуглую, бордовую ягоду с глазами, ртом, ногами, руками и другими необходимыми для мучачо конечностями. Меня это нисколько не удивило. Я такой же, разве только чуть светлее.
- Да-да, я тебе, слепой амиго! Наконец, ты проснулся! Тебя даже вчерашний ливень не разбудил. Я — Рамирес! Можешь звать меня Рама. Правда так меня никто не зовёт. Но ты можешь попробовать! Вдруг, приживётся? А не приживётся, чёрт с ним! Подумаешь! Какая разница, как тебя зовут, если ты пендехо? Имя должно подчёркивать твоё достоинство! Если оно само себя не может подчеркнуть, конечно. Но моё достоинство тут никто не может оценить, поэтому я придумал себе имя. Хорошее имечко, да, амиго? Оно значит «бесстрашный!» Это я сам придумал! Кстати, об именах. А тебя как зовут? Не то чтобы мне не уна мьерда, но надо же как-то к тебе обращаться, а постоянно звать тебя «мучачо» жирно будет.
Я молчал. Напор этого «амиго» очень настораживал. А ещё я не знал, как меня зовут — это настораживало не меньше. Может, он мне подскажет?
- Я… не знаю, - голос предательски дрогнул.
- Ай-яй-яй, амиго! - тут же отозвался Рама. Тьфу, нет, лучше Рамирес. - Мог бы и придумать, что ты как маленький! Ладно, будешь Боб. Не от Роберта, а от «бобовых». Потому что мы кофейные ягоды семейства бобовых. Мне это один мудрый перец рассказал. Правда, перец, клянусь своим зёрнышком! Он где-то за кустами висит. Или висел. Каждый вечер с ним переговаривались, пока Они не слышат. Что-то давненько он мне не отвечает. Заболел, что ли. Неудивительно. По утрам последние дни такой туман! Зябко от макушки до задницы!
Я встрепенулся, словно мне самому стало холодно. Этот Рамирес что-то знает об окружающем мире! Нужно побольше разузнать у него, потому что всё, что я помню, это душная темнота, гулкие голоса, обволакивающие волнами прибоя, и тёплые прикосновения чего-то большого и мягкого.
- Что за Они? - спросил я. - Разве есть ещё кто-то, кроме нас? И где мы, что это за место? Перец об этом не рассказывал?
- Тише, Боб, тише! - оборвал поток вопросов Рамирес. - Давай по порядку. Они — это те огромные мучачос, которые заботятся о нас. Ну, знаешь, польют, помоют, листочки разгладят, жуков там всяких смахнут — эти твари похуже геморроя будут, поверь мне! Ты как с луны свалился, в самом деле! Ну ничего, ты их как увидишь, сразу узнаешь. Вообще, амиго, я думаю, мы их боги. Иначе чего они с нами носятся, как с жемчугом? Не, братишка, мы им точно нужны. Наверное, для какой-то великой цели! Слышишь, да? У нас есть Великое Предназначение, будь я проклят! Надеюсь, что скоро узнаем! Что ты там ещё спрашивал, Боб? Задаёшь больно широкие вопросы. Кто я, где я… Бла-бла-бла...
Они… Он говорит с такой любовью об этих… мучачос. Может, и правда верит в то, что говорит? Предназначение. Что это такое? Смысл нашей жизни? Что ж, надеюсь, оно не заключается в том, что мы должны попасть на обеденный стол. Было бы глупо появится на свет ради того, чтобы тебя просто съели. Мир не может быть настолько суров.
Вдруг задул сильный ветер и унёс последние слова Рамиреса. Я успел услышать только обрывки, что-то про плантацию, горы и бог его знает что ещё. Спокойствия у меня не прибавилось. Я лишь узнал, что я ягода чего-то бобового. А что дальше? Если всё останется, как есть, то я не против. Виси себе на ветке среди изумрудных листьев под ласковыми лучами, наслаждайся теплом, бездельем и прохладным туманом по утрам. Если не думать, что рядом висит болтливый и несколько агрессивный Рамирес, то всё не так уж и плохо.
Сквозь листья и сгустившийся зелёный полумрак проглядывало небо. На востоке оно едва прикрылось платком цвета индиго, усеянном причудливым узором из сияющих звёздных угольков. С запада алеющее солнце опускалось к горизонту, поджигая его бордовым пламенем. Я вдруг почувствовал, что бесконечно устал. Нескончаемая болтовня Рамиреса породила ещё больше вопросов и утомила меня. Я протяжно зевнул и взглянул на него — Рамирес уже сладко спал, слегка покачиваясь на ветру. В воцарившей тишине я слушал тихий шёпот ветра в листьях, добродушный стрёкот насекомых, перекличку далёких птиц и их нежное воркование. Звуки вечера, как ручейки, слились в колыбельную, и я заснул.
Я видел сон необыкновенной красоты. Я висел на ветке возле прозрачного, как хрусталь, озера, любовался игрой мальков у берега и наслаждался кристально чистым горным воздухом, яркие солнечные лучи пускали от водной глади солнечных зайчиков прямо в глаза, то и дело ослепляя меня. Казалось, что так и пройдёт вся моя короткая вечность. Затем покой сна нарушили существа, которых я прежде не видел. Меня озарила догадка, что это те самые Они, о которых упоминал Рамирес. Они были огромны, их головы были усеяны перьями, а тела покрыты грязью и странными письменами, в руках они держали смертоносные предметы из чёрного, как ночь, стекла. Они неслись по кромке берега, а их голые стопы разбивали на мириады осколков небесную гладь озера. Навстречу, с другой стороны озера, из-за деревьев выскочили другие, закованные в сталь, вооружённые остро заточенными клинками и странными палками. Их было меньше, но палки изрыгали огонь и скрывали Их в клубах белого дыма. Противники сотнями падали ниц, и над их головами тут же смыкались воды, окрасившиеся в цвет крови. Они умирали с ужасом на лице, но всё равно шли вперёд. Смертельной битве не было конца, пока из леса не показалось огромное орудие на двух колёсах. Несколько Их тащили его за верёвки, вдруг остановились, и один из них взмахнул дымящейся палкой. Из жерла орудия полыхнула пламя, способное затмить собой само Солнце, следом раздался громкий, разрывающий уши, свист. И я проснулся.
- Ах ты ж, итить мать твою! Ещё один сопляк малолетний зенки мизрит!
Голос раздавался из темноты прямо передо мной, но я ничего не видел.
- Ну, и чего ты вылупился? Прямо на меня смотришь, дундук. Ну, молодёжь, никакого уважения к старшим.
Мои глаза постепенно привыкли к темноте. Конечно, мне не стало светло, как днём, но лунных лучей, пробивавшихся сквозь листву, хватало. Лёгкие порывы ветра шевелили листву, и свет выхватывал из сумрака говорившего. Я не сразу понял, что это кофейная ягода, к которой жара, солнце и засушливая погода обошлись очень сурово. Передо мной висел тот самый тёмный комок, который я видел днём. Тогда я не придал ему особого значения. Подумал, что это засохшие листья или нераспустившаяся почка. Но сейчас у комка были глаза, рот и изрезанное глубокими морщинами лицо.
- Ну, конечно! - услышал я начало гневной отповеди. - Никто молодёжь манерам сейчас не учит. Зачем? Если всё равно умирать, к чему правила приличия, мораль, этикет, да? Пережитки прошлого. Невдомёк, что именно они и делают тебя достойным. Эх, вот дотянуться бы до тебя, невежы и молокососа, да отвесить хорошего пинка под зад!
- Да кто вы такой? - взбесился я. Уже второй раз за день меня оскорбляли с первых же слов.
- Ой, надо же, на «вы», вшивый интеллигент. В мои годы интеллигентов мутузили нещадно. Так что давай без этих экивоков. Иваном меня кличут. А тебя как нарекли, молодец?
Кофейная ягода по имени Иван выглядела очень старой, её взбалмошный нрав не добавлял желания с ней подружиться. Но, по моему мнению, Иван должен знать больше Рамиреса, ведь он находится здесь дольше, судя по его состоянию.
Вдруг сильный порыв ветра зашелестел листьями, заглушая слова Ивана. Сквозь крону проглянула белая, как молоко, Луна. Ветер стих, воцарилась мёртвая тишина, и над нами промелькнула гигантская тень. страх липкими щупальцами сжал сердце. Иван молчал, и я боялся выдать себя малейшим звуком. Тень промелькнула снова. Через мгновенье ещё раз. И пропала. В ночь медленно возвращались звуки: стрёкот сверчков, шуршание насекомых в опавшей листве, шелест ветра. Я уже начал думать, что пронесло или вовсе просто показалось что-то несусветное. Сердце медленно успокаивало свой ритм, как тьма вновь накрыла нас. Я заставил себя взглянуть вверх — огромная тень закрыла Луну и быстро приближалась к нам. Пара светящихся глаз, не отрываясь, смотрели прямо на меня. Я попытался закричать. Из горла вырвался только хрип. Я кожей чувствовал взгляд тени. Ближе. Ещё ближе. Глаза сами собой зажмурились. Так будто спокойнее. Можно кричать. Кричу. Громко, даже в ушах звенит. Сильный порыв ветра качает меня. Рядом со мной хлопают огромные крылья. Воздух кончился - крик угас. Пронзительный писк. Снова хлопки крыльев, и наступает безжизненная тишина.
Звон в ушах опять сменяется обычными ночными звуками и громким хохотом Ивана.
- Что, Боб, обделался? - смеялся Иван. - Портки не забудь сменить, салага. Ну, надо же, так совы испугаться! Да чихать она на тебя хотела. Она мышей жрёт, которые как раз не прочь нами полакомиться. Одна из них как раз к тебе подбиралась. Я уж думал, ты в Тирск отправишься, Боб! Но так заорал, завизжал, чуть сову не спугнул! Я уж думал от тебя рожки да ножки останутся.
Я смотрел на Ивана и не мог вымолвить ни слова. Страх до сих пор сковывал меня. Даже если сова охотилась не за мной, а за мышью, то мне всё равно угрожала смерть. Что это за мир такой, где на каждом шагу тебя хотят убить?! Просто висишь на дереве, а погибель сама подбирается к тебе. Сердце до сих пор колотится, как бешеное, того и гляди выскочит из груди или вообще лопнет, как мыльный пузырь. Нет-нет-нет, такая жизнь не для меня. Можно мне заснуть обратно и не проснуться? А что там Иван говорил, куда отправиться? В Тирск?
- Эй, Иван! - позвал я как можно более уверенным голосом, но он всё равно предательски дрожал, как голая осинка на ветру. - Что такое Тирск? Надеюсь, там нет мышей, сов и постоянной угрозы смерти.
- О, Тирск, - мечтательно протянул Иван. - Это место, куда мечтает попасть — и обязательно попадёт — каждое кофейное зерно. Это огромный дом из толстой сосны посреди снежной тундры. В центре очаг с огнём до небес! На нём жарится пища, а подле сидят самые праведные. В этом доме всегда тепло, словно за печкой. Какая бы сильная метель не бушевала снаружи, всегда есть пища и сладкий хмельной мёд. Коварный напиток оставляет ум ясным, как небо в морозную ночь, а ноги хмелеют, как голодный бурлак в портовом кабаке. Дюже доброе место, где все мы однажды окажемся и услышим песни сладкоголосых валькирий. О, Тирск, Тирск, Тирск…
Медленно затух голос Ивана и утонул в стрёкоте насекомых и душной жаре тропической ночи. Но от слов старика веяло освежающей прохладой. Вместо продолжения я услышал сначала тихое посапывание с причмокиваниями, а затем храп — Иван заснул. Недалеко от меня сидела маленькая гусеница и размеренно жевала листок. Судя по её закрытым глазам, она спала, а тело само продолжало поедать зелень. Я потянулся к ней. Не достаю. Раскачался. Протянул руку и схватил её. Гусеница проснулась и от испуга свернулась в плотный клубок. Извини, родная, но мне нужно разбудить этого старика. Похоже, он много знает, но вовсе не жаждет делиться со мной.
Я швырнул гусеницу прямо в Ивана.
В полёте гусеница распрямилась и упала прямо на лицо Ивану, после чего снова свернулась вокруг головы старика. От неожиданности Иван проснулся и завопил. Вместо крика было слышно глухое мычание и видно круглые от изумления и страха глаза. Наконец, Иван полностью проснулся, схватил гусеницу и оторвал от себя.
Вдруг его глаза налились яростью, гнев пришёл на смену страху, а рот ощерился редкими зубами.
Да он никак собрался укусить гусеницу! Нет-нет-нет, не такой судьбы я ей желал!
К счастью, гусеница тоже уже давно сбросила с себя последние остатки сна. Ещё бы! После всего, что с ней произошло. Сначала какой-то чудак хватает её и бросает неизвестно куда, она хватается всем телом за не то ветку, не то листок. Казалось бы, спасена! Но вдруг ветка начинает вопить прямо ей в живот! А затем собирается съесть! Такого ни один сон не стерпит. Гусеница, забыв, что она не бабочка, невероятным образом изгибается и вырывается из рук злодея. Её зелёное тело с сотней маленьких ножек в милых красных ботиночках исчезает в темноте. Звука упавшего тела не слышно слишком долго. Я начинаю думать, что гусеницу постигла ещё более ужасная участь, чем смерть от падения, как вдруг из мрака доносится гулкое и обидное:
Значит, жива. Я радуюсь, что не стал причиной смерти бедной гусеницы.
- Какого хрена, сопляк?! - Фальцетом возмущается Иван.
- Нет, это ты какого хрена?! - Вырвалось у меня. Я даже не ожидал, что могу так кому-то ответить. - Совсем с ума сошёл? Ты хотел съесть гусеницу?
- Она на меня напала, итить её! - сказал Иван. - Я защищался. Но это ты её на меня кинул. Больше некому! Ох, едрить мою кочерыжку, доберусь я до тебя!
- Что есть, то есть. Я же не знал, что ты любитель гусениц. Но ты не закончил рассказ, - миролюбиво говорю я. - Про этот свой Тирск.
- Ах да! - в голос Ивана вернулось привычное ворчание. - Тирск, ага. Я думал, что вот-вот в него попаду сейчас. Дюже жаль, гусеница сбежала.
- Но… то есть? - Спросил я.
- Дурья твоя башка, - Иван окончательно пришёл в себя. - В Тирск всего два способа попасть! Умереть в бою либо исполнить своё Предназначение.
Если со смертью в бою ещё худо-бедно понятно, то о Предназначении я слышал впервые.
- Что ещё за Предназначение? - спросил я.
- Так я тебе и сказал, соплежуй!
Почему он каждый раз меня оскорбляет? Чем я заслужил такую милость? Гусеница не в счёт! Она следствие, а не причина.
- Придёт время, и сам узнаешь. Каждое кофейное зерно узнаёт своё Предназначение в последний миг своих жалких потуг, по недоразумению названых жизнью. На твоём месте я бы молил всех богов, чтобы этот миг настал поскорее. Иначе займёшь моё место, а здесь не сладко, поверь мне, дундук. Каждое мгновение такой жизни мучительно.
- По тебе не скажешь, Иван, — озвучил свои мысли я.
- Ничего-ничего, доживёшь до моих лет, узнаешь!
Мне показалось, или в голосе Ивана прозвучали нотки обиды? Старика не поймёшь — его мысли скачут туда-сюда, как горные козлы по скалам. Больше на мои вопросы он не отвечал, как бы я не старался докричаться до Ивана, а вскоре с его стороны раздался храп. Второй гусеницы под рукой не оказалось, поэтому остаток ночи я решил проспать. Мне снился огромный дом, сложенный из исполинских деревьев. В окнах желтели отблески огня, и изнутри доносились звуки бесконечного пира и чьё-то сладкоголосое, мелодичное пение.
